Гость из моря (журнальный вариант)

Смерть по плану

Все мы нетерпеливо ждали того дня, когда войдем, наконец, в Саргассово море. Загадочная родина угрей должна была выглядеть как-то необыкновенно.

Об этом удивительном море без берегов посреди Атлантического океана столько написано, что тем для разговоров на баке было предостаточно. Кто-то, свесившись через борт, пытался углядеть в прозрачной воде развалины легендарной Атлантиды — ведь существуют же гипотезы, будто она затонула именно здесь и плавающие водоросли — это остатки ее зеленых лугов.

Другие высматривали корабли-призраки, покинутые командой и ставшие пленниками Саргассова моря, — о них тоже сложено немало легенд.

— А что? Намотаются водоросли на винт, вот тебе и в капкане, — рассуждали матросы.

Но вот прошел день, другой и третий, и мы начали разочаровываться. Кругом до самого горизонта — синяя водяная пустыня, даже ни одного дымка проходящего парохода не появляется вдали. Только изредка попадаются коричневые плавучие островки из водорослей. В них нет ничего опасного.

Легендарное море ревниво хранило свои тайны. Где-то далеко под килем «Богатыря», в кромешной тьме сокровенных глубин, лишь изредка озаряемой живыми огоньками причудливых рыб, собирались на нерест бесчисленные полчища угрей, приплывших сюда за тысячи километров от берегов Европы и Америки, Африки и даже Малой Азии.

Как нашли они сюда дорогу?

Об этой загадке на следующем заседании ученого совета разгорелись весьма ожесточенные споры. Вот что я коротко успел записать в своем разбухшем блокноте:

«И. А. Макаров обращает внимание на то, что во многих пунктах угри двигались в направлении слоев более холодной воды. Нередко отмечалось и отсутствие прямой связи между маршрутами угрей и соленостью воды. Он считает эти факты серьезным опровержением «классической» гипотезы, по которой угри ориентируются именно по этим признакам.

К. П. Бек перебивает его репликой:

— Но ведь и о магнитных воздействиях можно сказать то же самое. Вот здесь угри шли почти точно на север, а здесь (показывает на карте) — на юг. К тому же ваши собственные опыты говорят, что даже сильные магнитные воздействия не отражаются на поведении угрей. Никакого органа, способного улавливать перемены в магнитном поле Земли, у них пока не найдено, а хеморецепторы угрей развиты великолепно.

Берет слово Елена Павловна. Она соглашается с тем, что у речных угрей нет никакого особого органа для восприятия наземного магнетизма.

— Но ведь и у нас, у людей, такого органа нет, однако мы весьма чувствительны к магнитным воздействиям, как доказали многочисленные наблюдения. Еще чувствительнее к магнетизму должны, конечно, быть обитатели океана, совершающие далекие миграции, как и птицы.

Елена Павловна подробно рассказывает о лабораторных опытах с угрями и говорит:

— Раньше нас тоже озадачивало, что угри гораздо более восприимчивы к слабым магнитным воздействиям, сравнимым с напряженностью земного поля, а на сильные, наоборот, почти не реагируют. Но теперь мы с Иваном Андреевичем пересмотрели прежние результаты и задумались: а может, в этом как раз весь фокус? Может быть, природа специально наделила угрей такой способностью реагировать лишь на длительные, сравнительно постоянные воздействия небольшой силы, чтобы они могли по ним ориентироваться? Иначе каждая магнитная буря сбивала бы их с пути.

Бек: Гипотеза любопытная, но пока это одни предположения.

Елена Павловна: Разумеется, она нуждается в проверке, и мы наметили большую серию специальных опытов.

Бек: Я все-таки уверен, что главным органом ориентации служит обоняние. Угри плыли то на юг, то на север, переходили от слоев воды с большей соленостью к менее соленым. Так же противоречивы и температурные показатели по пути угрей, не говоря уже о магнитных воздействиях. Самым надежным ориентиром остается химический состав воды, а, так сказать, компасом угрей — их тончайшее обоняние…

Кто-то перебивает из зала:

— А где анализы проб воды, доказывающие, что угри руководствуются обонянием при выборе направления?

Казимир Павлович разводит руками:

— Мы можем делать лишь химический анализ. К сожалению, у нас нет пока прибора, который бы сравнялся в чувствительности к запахам и посторонним примесям хотя бы с носом собаки. Самая обыкновенная дворняжка различает в пятьсот тысяч раз больше различных запахов, чем человек. Пока нам остается ей только позавидовать.

Вскакивает Волошин:

— Казимир Павлович, это запрещенный прием, удар ниже пояса! Вы отвергаете магнитную гипотезу за недоказательностью, а сами выдвигаете предположения, подтвердить которые или опровергнуть в настоящее время вообще невозможно…

Страсти разгораются. Трезвый скептицизм Бека сталкивается с горячностью Елены Павловны. Волошин грозит в самое ближайшее время создать «искусственный нос не хуже собачьего или механическую муху, которая бы мгновенно проводила химический анализ на манер живой…»

Бек кланяется ему в пояс:

— Мы будем только рады получить такие приборы. Они немедленно подтвердят справедливость нашей гипотезы.

Один из молодых физиков напоминает, что дважды в местах нереста угрей приборы отмечали аномалии силы тяжести. Не доказывает ли это, что угри шли к этим местам, ориентируясь по гравитации? Эта гипотеза тоже находит немало сторонников.

Только Логинов молчит. Внимательно слушает и делает какие-то пометки в блокноте. Какова его точка зрения?

Я украдкой заглянул через его плечо. Как раз в этот момент Логинов записал крупными буквами посреди чистой страницы: «Гибель запрограммирована!!!» — не только поставил три восклицательных знака, но и дважды подчеркнул эти загадочные слова. Что они могут значить?…»

Ученый совет принял решение — плыть на юг и продолжать исследования.

В глубинах Саргассова моря нерестятся не только европейские речные угри, но и американские. Различить их личинки можно только под микроскопом.

«Богатырь» взял курс на юг, к Багамским островам. Здесь больше было уверенности обнаружить нерестилища американских угрей — европейские так далеко к югу не заплывают.

Океан был по-прежнему спокоен и пустынен, но все с надеждой вглядывались в даль, затянутую легкой дымкой.

Похоже, однообразная пустынная гладь океана всем уже порядком поднадоела. Все часами выстаивали на палубе, на носу, высматривая землю с нетерпением многострадальных матросов Колумба или Магеллана. Несколько раз даже раздавались ликующие возгласы:

— Земля!

Но корабль не сбавлял хода, и вскоре все разочарованно убеждались, что мнимый райский островок оказался еще одним скоплением водорослей.

У бассейна на палубе всегда выстраивалась длинная очередь жаждущих искупаться, но теперь, несмотря на жару, и она поредела. Всем хотелось, кажется, почувствовать под ногами твердую землю. Даже Сергей Сергеевич как-то однажды, отвернувшись от сверкавшей под солнцем пустынной воды, мрачно сказал:

— Прав был древний грек Анахарсис: «Люди делятся на три вида: те, кто живы, те, кто мертвы, и те, кто плавает в море…»

— Вы становитесь мрачным пессимистом, — глуховато засмеялся стоявший рядом Казимир Павлович, — А я так все больше понимаю Эйнштейна. Нигде лучше не работается, чем в маячной башне или здесь, в открытом океане. Подышу сейчас морским ветерком — и работа пойдет быстрее…

Ученым приходилось легче, скучать было некогда. Казимир Павлович то колдовал возле своих коз, заставляя их в лаборатории «нырять» все глубже и глубже, то спешил к операторам электронно-вычислительной машины с кипами анализов и расчетов, требовавших срочной обработки. Загадочное «алито» все еще не давалось в руки.

А у Волошина появилось новое увлечение.

Убирая утром каюту, я поднял с пола завалившийся под койку листок бумаги. Пробежал глазами несколько строк — нужная ли бумажка или можно выкинуть? — и удивился.

Это была, видимо, выписка из какой-то книги, сделанная Сергеем Сергеевичем:

«7 декабря 1905 года в 10 часов 15 минут утра мы находились на корме яхты «Валгалла», когда вдруг мистер Николл обратил мое внимание на странный предмет, который плыл по поверхности моря в ста ярдах от яхты.

Что это? Плавник огромной рыбы?

Я взглянул туда и тотчас увидел большой плавник, торчащий над водой. Он был темно-коричневого, как морские водоросли, цвета и несколько морщинистый по краям, длиной около шести футов и фута на два выступал над водой.

Я направил на него свой полевой бинокль и… увидел огромную голову и шею, поднимающуюся впереди плавника. Шея не соединялась с плавником, а торчала из воды на расстоянии 18 или больше дюймов спереди от него. Казалось, что шея была толщиной с тело человека и на 7-8 футов возвышалась над водой…»

— Сергей Сергеевич, да вы, кажется, всерьез решили выследить «морского змея»?! — воскликнул я.

— Что? Где это вы взяли, дайте-ка сюда, — Волошин отобрал у меня бумажку и поспешно спрятал в ящик стола.

Он вроде слегка смутился, но тут же перешел в атаку:

— А что? Это вполне заслуживающее доверия свидетельство. Принадлежит ученому, английскому зоологу Миду Уолдо, опубликовано в солидном органе — «Записках Зоологического общества». Подождите, мне бы только с ним встретиться, а я уже приманю этого «змея» в гости! Тогда уж Логинов не отвертится…

Неугомонному Сергею Сергеевичу явно мало одних загадок угрей, хотя они все еще остаются темными.

Мы уже обнаружили на большой глубине три крупных скопления собравшихся на нерест угрей. Заброшенные сети принесли богатую добычу для наших исследователей. Все угри оказались американскими, значит, курс «Богатыря» был выбран правильно.

Ученые засиживались в лабораториях до поздней ночи, так что Логинов пригрозил ввести специальный сигнал отбоя, через пять минут после которого всюду будет выключаться свет.

Угрозу эту, похоже, никто не принял всерьез, потому что и сам Андрей Васильевич увлекался исследованиями не меньше других.

Улучив момент, я все-таки решил расспросить его о загадочной надписи, сделанной им в блокноте на заседании ученого совета.

— «Гибель запрограммирована»? — переспросил он, привычным жестом потирая щеку. — Не пугайтесь, в этой записи нет никакого зловещего смысла.

— Но что она означает?

— Помните, я говорил о том, что в организме речных угрей как бы последовательно включаются различные программы поведения, заложенные в них природой? Попадая в пресную воду, личинки превращаются во взрослых угрей. Потом наступает определенный момент — и угри устремляются обратно в море. И смерть у них тоже жестко запрограммирована, это очень важно. Как только закончится нерест, все угри погибают. Почему? Только в силу каких-то внутренних причин. «Смертный приговор» для каждого из них тоже строго запрограммирован природой, где-то записан в организме…

— Ну и что же? Хотя это очень интересно!

— Это заставляет думать, что память, передающаяся по наследству, имеет для ориентации угрей гораздо большее значение, чем мы предполагали раньше. Все записано где-то в нервных клетках угрей: и куда плыть, когда и каким путем возвращаться и когда умирать, понимаете? Вот мы теперь и ищем, где же прячется это программирующее устройство, где угри хранят свою память.

— И вам удалось уже что-нибудь выяснить?

Логинов покачал головой и вздохнул.

— Разгадка не дается легко в руки. Она как бы отступает все дальше вглубь. Нам уже приходится искать ее не в отдельной нервной клетке, а еще глубже — в изменении строения молекул РНК и других носителей наследственности…

Тут нас прервал очередной выкрик:

— Земля!

Я подошел к борту и ничего примечательного не увидел. Но более опытный Логннов посмотрел на мостик, где капитан что-то втолковывал вахтенному штурману, не отрывая бинокля от глаз, и сказал:

— Кажется, в самом деле остров. Надо пройти на мостик.

Я воспользовался случаем и последовал за Логиновым, а поднявшись на мостик, постарался пристроиться так, чтобы никому не мешать.

Капитан передал бинокль Логинову и, не оборачиваясь к рулевому, скомандовал негромко:

— Пять градусов право руля.

— Есть пять градусов право! — четко и весело повторил рулевой.

— Что это за остров? — спросил Логинов, возвращая бинокль капитану.

— Безымянный, хотя на карте обозначен.

— А подходы?

— В рифе есть хороший проход. Мы как раз к нему выйдем.

— Ладно. Я пойду распорядиться, чтобы готовились к высадке.

Логинов ушел. Мне очень тоже хотелось глянуть в капитанский бинокль, но попросить об этом я не решался. Островок и так уже был виден: белая кромка прибоя, а над нею — три вихрастые верхушки пальм, торчащих словно прямо из океана.

Будто приветствуя нас, над мостиком промчалась стайка каких-то шустрых небольших птичек. Они начали кружиться над кораблем, то высоко взмывая в небо, то камешками падая вниз. Казалось, птички вот-вот врежутся в волны. Но у самой воды они ловко замедляли полет и взмывали вверх, почти касаясь крыльями пенистых гребней.

С этой чарующей легкостью полета как-то особенно не вязались крики птиц — жалобные, стонущие, полные глубокой печали.

— Как они называются? — спросил я капитана.

— Называются эти птички кочурками. От слова «окочуриться», понимаете? И назвали их так потому, что верили раньше моряки, будто это не птицы, а души погибших без вести матросов. Потому и плачут они так жалостно. Бесстрашная птица! Сама-то не больше ладони, а залетает за тысячи миль от берегов, отдыхает и даже спит прямо на волнах. Истинно моряцкая душа.

— Аркадий Платонович, а остров обитаемый?

— Вероятно, нет. Хотя пресная вода, помечено, есть, но уж больно он невелик да гол, прокормиться нечем. И стоит на отлете, нечего тут людям делать. Вы посмотрите сами, вижу, как вы на мой бинокль поглядываете, — усмехнулся он. Но, протягивая мне бинокль, не удержался, чтобы не напомнить: — Только потом не забудьте поставить окуляры точно на нулевую отметку и повесьте его вот сюда.

Остров в сомом деле был маленьким и пустынным. В бинокль были видны широкие песчаные пляжи, густые заросли кустарников у подножья пальм. Но никаких признаков жизни.

Широкая белая полоса кипящей пены окаймляла весь остров, отмечая опасные коралловые рифы. Местами их острые клыки даже высовывались из воды. Лишь в одном месте вода была спокойной. Здесь между рифами нашелся довольно широкий проход. Но «Богатырь» подходить ближе к берегу не стал, а бросил якорь возле прохода.

Конечно, я оказался на первом катере, отправившемся на берег. Рядом сидел Волошин, увешанный фотоаппаратами.

— Зачем вам столько? — удивился я.

— Один заряжен черно-белой пленкой, другой — цветной. Третий надо приспособить для подводных съемок.

Мы миновали проход и очутились по ту сторону рифа, в лагуне. Вода здесь была совершенно спокойной и кристально чистой. Свешиваясь через борта катерка, мы разглядывали манящие подводные заросли.

Катер ткнулся носом в ослепительно-белый ракушечный песок, и мы один за другим начали прыгать на берег.

Весь островок обошли за каких-то полчаса. Он оказался не слишком живописным. Высохшая трава шуршала под ногами, на растрескавшейся от зноя земле росли лишь кактусы да колючие кусты эфедры. Всего три одинокие кокосовые пальмы высоко поднимали над этими зарослями свои зеленые шапки. По их стройным, гладким стволам ловко карабкались крупные пурпурные крабы.

Зной. Тишина. Только юркие ящерицы, шурша, разбегаются из-под наших ног и прячутся в трещины, покрывающие выжженную солнцем землю.

Но на дальнем конце островка мы нашли небольшой родничок, питавший ручей, который тут же, через несколько шагов, так и не напоив жаждущей земли, бесполезно стекал в море.

Вода в леднике была чистейшая и ледяная даже в тот знойный тропический день. От нее приятно и сладко ныли зубы.

— Фу-у, совсем как наша, российская, — блаженно отдуваясь, проговорил пристроившийся рядом со мной боцман и тут же, стряхнув сверкающие капельки со своих длинных щегольских усов, нагнулся и начал пить снова.

Я тоже выпил столько воды, что от тяжести в желудке сразу потянуло в сон. Но с берега донеслись веселые выкрики, чей-то разбойничий свист и такой громкий хохот, что мы с Волошиным поспешили туда. Родниковая водичка у меня в животе переливалась и булькала на каждом шагу, пока я, увязая в горячем песке, продирался сквозь заросли пахучей эфедры.

На берегу шла веселая возня, и загорелые мускулистые тела одно за другим, поднимая тучи сверкающих брызг, падали в теплую воду. Я тоже поспешил раздеться и нырнул, с невыразимым наслаждением ощущая буквально каждой клеточкой кожи ласковое прикосновение соленой морской воды.

После пустынных вод Саргассова моря здешний подводный мир поражал бурным изобилием жизни. Разноцветные кораллы, похожие на окаменевшие цветы, колышущиеся заросли водорослей, пестрые рыбы одна причудливее другой…

У подводных скал толпами собирались толстые, упитанные губаны, объедая с них водоросли. Эти забавные рыбешки на вид казались ленивыми, но стоило протянуть руку, как они уплывали с завидной легкостью.

Среди ярко-красных, изумрудно-зеленых, коричневых и лиловых губок шныряли крабы, вспугивая крикливо раскрашенных рыб-попугаев.

Плывя вдоль рифа, я повернул голову — и обмер…

Из темной расщелины на меня смотрел совершенно человеческий глаз — задумчивый и слегка печальный, прямо-таки «со слезой».

Казалось, глаз этот был вставлен прямо в коричневато-серую скалу. Но вдруг скала стала словно таять и оседать на моих глазах, терять свою окаменевшую форму — так оплывает догорающая свеча.

А откуда-то из-под этой живой скалы ко мне неторопливо и настороженно потянулись три изгибающихся щупальца…

Осьминог!

Я отпрянул и поспешил к берегу. Нырять снова мне пока что-то расхотелось.

— Тут осьминогов масса, особенно возле рифа, — сказал Волошин, блаженно вытягиваясь на горячем песке рядом со мной. — Думаю, постоим у этого островка несколько дней. Не утерпят наши биологи. Тут для них раздолье, в этой тихой лагуне, И мы, глядишь, рыбки половим. Давно я мечтал ушицы попробовать из каких-нибудь экзотических «ангельских рыб» или кровожадных мурен!

— А мурены здесь разве есть?

— Где рифы, там и мурены. Любят в расщелинах посиживать да подкарауливать рассеянных литераторов. Самая для них лакомая пища, — ответил Волошин.

Из воды вышел Казимир Павлович и, стянув с лица маску, улегся рядом с нами.

— А вы здорово ныряете, — сказал я. — Промчались мимо меня, как акула.

Казимир Павлович прикрыл глаза ладонью от солнца и улыбнулся.

— Вас это удивляет? Я вообще неплохой спортсмен. И на лыжах бегаю, и боксирую маленько, и нырять люблю. Грешный человек, люблю и похвастать этим, потому что в молодости не отличался крепким здоровьем. Родители меня слишком опекали, от физкультуры в школе я увиливал. А потом спохватился и всерьез занялся спортом. По чеховскому завету: «Надо себя дрессировать!»

Сергей Сергеевич, читавший газету и явно не слышавший нашего разговора, вдруг громко чертыхнулся.

— Что вам не понравилось? — спросил его Бек.

— А-а! Наслаждаюсь номером «Майами-кроникл» двухнедельной давности.

— Ну и что?

— Сия газетишка, оказывается, и научных интересов не чужда. Вот, полюбуйтесь, — щелкнул он ногтем по одной из заметок. — Восхищаются, что в местном океанографическом институте пробуют научить дельфинов отличать свои подводные лодки от вражеских — путем эхолокации поверхностей различных металлов. А потом эти дельфины, как они надеются, станут чужие подводные лодки взрывать. Исследователи!

Сергей Сергеевич привстал, широко размахнулся и в сердцах швырнул газету в кусты.

— «Одно и то же пламя и прогоняет тьму и обжигает…» — негромко произнес Бек.

Волошин покосился на него.

— Леонардо да Винчи?

— Конечно.

— Неплохо. Эти слова надо бы написать над каждым атомным реактором, чтобы люди не забывали…