Гость из моря (журнальный вариант)

Поиски продолжаются

Прогноз Волошина оправдался: причудливый мир подводных обитателей рифов так заинтересовал наших биологов, что «Богатырь» задержался на несколько дней у безымянного островка. У нас было свободное время, пока не закончится нерест угрей в морской глубине.

Биологи целыми днями не вылезали из моря, занимаясь своими исследованиями и стараясь наловить побольше всякой удивительной живности для своих аквариумов, а мы тоже, конечно, не теряли зря времени.

Стоило лишь надеть маску и нырнуть в теплую прозрачную воду, как глазам открывались чудеса и в каждом немедленно просыпался дух исследователя и первооткрывателя.

Пучеглазые крабы величиной с тарелку, рыбы всех цветов радуги, зловещие мурены, высовывавшие из темных расщелин свои оскаленные пасти, которые они, по-моему, вообще не могли никогда закрыть — так мешали им торчащие во все стороны острые, как иголки, зубы…

Но самыми интересными подводными жителями были осьминоги.

Они встречались буквально в каждой расщелине рифа. И наверное, именно потому, что их тут оказалось так много, я довольно быстро пересилил первое неприятное чувство какой-то боязливой гадливости и скоро уже начал «заигрывать» с этими странными, причудливыми существами.

Как выяснилось, вопреки мрачным легендам у осьминогов весьма покладистый и даже, я бы сказал, вежливый нрав. При виде подплывающего человека они вовсе не спешили кровожадно броситься на него, а старались спрятаться, отступить куда-нибудь в глубь расщелины, распластаться по скале, притвориться совсем незаметными и безжизненными, словно камни.

Если это не помогало и вы настойчиво пытались познакомиться с ним поближе, осьминог начинал пугать вас — в точности, будто начитался «страшных» морских романов.

Он начинал извиваться, то сжимаясь в тугой клубок, то вдруг раздувая свое гибкое тело, чтобы показаться огромным и грозным. При этом осьминог непрерывно меняет окраску, из пепельно-серого становясь вдруг зловеще черным, а потом красновато-коричневым. Щупальца его грозно раскачиваются, извиваются, точно клубок смертоносных змей. Он таращит и закатывает глаза.

А если и это не помогает, то всякий раз осьминог в конце концов поступает одинаково: выбрасывает темное «чернильное» облачко, чтобы отвлечь ваше внимание, и стремглав улепетывает.

Один осьминог пустил такое защитное облачко прямо мне в лицо. Странно, что все вокруг не потемнело, как следовало ожидать, окутавшись черной пеленой, а на несколько минут окрасилось в удивительно сочный и яркий зеленый цвет. Но когда биологи мне сказали, что «чернила», выбрасываемые осьминогом, содержат в себе какой-то природный наркотик, одурманивающий рыб, я такие опыты больше повторять не стал и держался от причудливых обитателей подводных скал на достаточно почтительном расстоянии, выказывая им должное уважение.

Осьминоги, пожалуй, больше всей другой живности, кишевшей в лагуне, интересовали наших биологов. Не так-то часто удается наблюдать эти удивительные существа в природной обстановке. А содержать осьминогов в неволе нелегко.

Им трудно усваивать кислород из воды, поэтому природа и подарила приматам моря по три сердца, непрерывно омывающих жабры голубой кровью. Чтобы не задохнуться, осьминогу средней величины приходится «прокачивать» за час почти пятьсот литров морской воды, насыщенной кислородом. Конечно, в аквариуме создать такой режим трудно.

Логинов мне рассказал, чем особенно интересовали наших биологов эти сумрачные обитатели скалистых расселин:

— Есть у осьминогов одна особенность, весьма любопытная. Это я все о том же: где прячется память? Понимаете, сколько физиологи ни искали, у человека пока не удается точно локализовать места в коре головного мозга, которые бы достоверно были связаны с процессом запоминания. Нашли центры удовольствия и страха, достаточно точно определили, какой именно участок коры отвечает за определенные движения.

А вот «точек запоминания», если можно так выразиться, никак не удается нащупать. Правда, есть в височных долях коры такие области, при раздражении которых слабым электрическим током вдруг с большой четкостью и свежестью возникают образы прошлого, пережитого, казавшиеся давно и прочно забытыми. Но это еще ни о чем не говорит. У людей, лишившихся в результате какого-нибудь заболевания и операции этих височных долей, память вовсе не ухудшается. А опыты с кошками и собаками показали неожиданно, что они вполне способны обучаться простым реакциям, даже если у них совсем нарушены нервные связи между корой и стволом мозга. Получается, что, возможно, кора даже вообще не служит хранилищем памяти, а лишь участвует в координации и воспроизводстве в нужный момент информации, хранимой где-то совсем в других местах. А вот осьминог интересен тем, что у него каждый из органов чувств имеет в мозге свою отдельную область, ведающую запоминанием, накоплением опыта. Одна запоминает только зрительные впечатления, другая — скажем, осязательные. И если у осьминога удалить или блокировать, например, зрительную запоминающую часть мозга, то он будет видеть по-прежнему, но ничему научиться с помощью своих органов зрения уже не сможет, ничего не запомнит…

— А разве вообще осьминога можно чему-нибудь научить? — удивился я.

— Конечно, как и всякое животное. Даже у одноклеточных инфузорий можно выработать определенные рефлексы. А осьминог, так сказать, гораздо одареннее. Не хуже слонов или собак они различают маленький квадрат от большого, белый круг от черного, кресты и треугольники. Они неплохо поддаются дрессировке, надолго запоминая связь между каким-либо заданием и поощрением за его выполнение.

Признаться, в тот момент я не особенно задумался над тем, о чем рассказывал Логинов. Смешно, но меня даже немножко обижало, что наши исследователи изменили угрям и так увлеклись осьминогами. Я и не подозревал, какую важную роль было суждено сыграть этим наблюдениям для разгадки тайны ориентации угрей…

Осьминоги действительно нередко проявляли совершенно удивительную сообразительность, я убедился в этом, ныряя вместе с биологами среди рифов.

Местами осьминоги, которым не досталось «квартир» в расщелинах рифа, устроили себе «индивидуальные домики» прямо на песчаном дне, среди камней. Меня удивило, как ловко они выбирали себе подходящие груды камней. У некоторых гнезд широкие плоские плиты, прикрывая их сверху, будто в самом деле служили крышей.

Но Логинов сказал, что осьминоги не только выбирают себе подходящие места для гнезд, а сами их строят, притаскивая камни издалека.

Я этому не поверил. Тогда Андрей Васильевич разрушил один из домиков, далеко разбросав камни в стороны. Перепуганный хозяин забился куда-то, спрятался, прикрывшись от нас «чернильным» облаком. Мы оставили его в покое.

Но, приплыв сюда на следующее утро, нашли осьминога опять сидящим в уютном домике! За ночь он восстановил его, притащив все камни обратно и даже аккуратно возведя над своим гнездом каменную крышу.

А однажды нам удалось подсмотреть, как ловко головоногие «мыслители» охотятся на моллюсков.

Большой осьминог, распластавшись на скале и приняв такой цвет, что почти слился с нею, терпеливо ждал, пока крупная раковина приоткроет свои створки. Наконец створки медленно раздвинулись…

В тот же миг щупальца пришли в стремительное движение и просунули между створками обломок коралла!

Раковина уже не могла закрыться, и обитательница ее стала добычей хитрого осьминога. Как хотите, а для такой охоты нужно иметь соображение!

А с какой ловкостью и изобретательностью не раз обманывали эти причудливые существа наших ученых, пытавшихся их поймать! Кажется, уже все: осьминог пойман и посажен в прочную коробку. Для верности она несколько раз обвязана веревкой…

Но приносят ее в лабораторию, торжественно открывают — а коробка пуста. Как ухитрился выбраться из нее осьминог сквозь щелку всего в три миллиметра толщиной — полная загадка. Ведь это в самом деле все равно, как если бы лошадь убежала, протиснувшись сквозь тесный хомут…

Работы исследователям хватало — и в море, и за лабораторными столами.

Наблюдая, с какой виртуозной ловкостью Логинов с помощью особого манипулятора, смонтированного с микроскопом, делает операции на одной-единственной нервной клетке, я хорошо понимал восхищение Волошина, однажды сказавшего мне:

— Мы-то что, грубые кузнецы по сравнению с ним. А ведь он, Андрей Васильевич, ухитряется отдельную нервную клетку перекраивать. Такие фокусы легендарному Левше и не снились. И сама задачка-то какова, которую он перед собой поставил: найти, где память прячется. А что такое память? Нечто такое бестелесное, пар один. Хорошо замахнулся, красиво!

— Но чем это может помочь в разгадке, скажем, тайны ориентации угрей? — недоумевал я. — Что могут они запомнить, странствуя в морских глубинах, где вечная ночь, почти постоянная температура и нет никаких ориентиров, — вы ведь сами об этом не раз говорили?

Волошин ничего толком не мог ответить, но не сдавался:

— Все узнаем, все!

Сам он успевал увлекаться не только осьминогами, но и летучими мышами-рыболовами, которых много оказалось на острове. Днем они отсыпались в своих подземных норах, а в тихие вечерние часы вылетали на охоту.

Серыми призраками летучие мыши бесшумно носились над морем, потом камнем падали в воду и тут же взмывали, цепко зажав в когтистых лапках зазевавшуюся рыбешку.

— Ловко? — восхищался Волошин. — И ведь как они ухитряются своим гидролокатором с такой точностью нащупать рыбешку под водой. Вы-то профан, вас это, может, и не слишком удивляет. Но я-то в физике разбираюсь и отлично знаю, что через границу между водой и воздухом проникает лишь одна тысячная звуковой энергии, остальная отражается, рассеивается. Представляете, какой мощности у них локатор? И весит орган, испускающий ультразвуковые сигналы, у мышки всего-навсего одну десятую грамма при объеме около кубического сантиметра. А мой звуковизор…

Сергей Сергеевич так обескураженно махнул рукой, что мне стало его жалко.

— Зато ваш прибор видит в разных лучах и сквозь любые преграды…

— Плохо, плохо еще видит. И по многим показателям природа-матушка нам еще сто очков вперед даст. Но постараемся, поломаем голову. Не в лоб, так обходной хитростью возьмем. Вся история бионики учит, что не обязательно слепо копировать природу, чтобы превзойти ее изобретения. Порой лучший результат дает совершенно иной принцип, а природа лишь подсказывает заманчивую задачку. У кого из животных вы видели, к примеру, колесо? А человек до него давно додумался и неплохо ездит. — Оглянувшись, Сергей Сергеевич добавил: — Но голову поломать придется.

Однако через неделю нашим ученым пришлось свернуть свои увлекательные исследования и покинуть обетованный рай прогретых солнцем и богатых всякой живностью прибрежных вод.

Пора уже было отправляться на поиски новорожденных личинок, пока они не исчезнут в глубинах океана, чтобы двинуться в свой таинственный путь к устьям далеких рек.

Рано утром мы покинули остров.

— Уф, слава богу Нептуну! — сказал Волошин. — Наконец-то снова выходим в море и хоть немного отдохнем от приключений.

Я посмотрел на него с подозрением. Такие речи больно уж не соответствовали характеру Волошина.

— Нет, в самом деле, я хочу отдохнуть и заняться настоящей тихой исследовательской работой, Только она служит истинной отрадой настоящего ученого, — продолжал он, покосившись на меня. — Чтобы не нырять, не драться с акулами, не попадать в объятия ужасных кальмаров, не заглядывать в глаза кашалотам. Тихо и мирно трудиться у себя в лаборатории…

— А что у вас там вчера был за взрыв? — спросил я.

— Где?

— Да в вашей тихой и мирной лаборатории.

— Слухи. Ложные слухи, мой дорогой. А слухам никогда не надо верить.

Мы стояли на баке, облокотившись на планшир, с наслаждением подставляли лицо бодрящему ветерку и бездумно смотрели, как острый форштевень «Богатыря» вспарывает набегающие волны. Голубая вода вскипала чистейшей белой пеной и мчалась вдоль борта, постепенно становясь изумрудно-зеленой. Любоваться этой игрой воды можно часами.

— Что взрыв? Пустяки взрыв, — вдруг решительно сказал Волошин. — Но если бы видели, какой красоты это явление! Надо будет в нем как следует разобраться. Кажется, могут получиться любопытные вещи.

И, уже сразу забыв и о приключениях, и об океане, и обо мне, он торопливо направился в мастерскую.

На палубе было пусто. Все ученые уединились в своих лабораториях. Кажется, в самом деле начинался более спокойный этап нашего плавания. Впереди предстояла будничная, размеренная работа, не предвещавшая особенных приключений. Сложные задачи стояли перед исследователями. Предстояло не только выяснить, где в глубинах моря расходятся пути личинок, направляющихся к разным материкам — одни в Америку, другие — к берегам Европы, но и отдельно проследить за теми личинками европейских угрей, которые поплывут через Гибралтар в Средиземное море. Как каждая группа крошечных угорьков станет искать себе дорогу?

Наблюдения за взрослыми угрями пока не принесли разгадки. Но оставалась еще надежда, что именно на этом этапе, когда личинки начинают свое долгое плавание к устьям далеких рек, где им суждено потом прожить годы, и удастся получить решающие данные для разгадки тайны их скрытого «компаса».

Судя по всем наблюдениям, личинки плывут пассивно — куда их занесет течение. Они еще слишком слабы, чтобы сопротивляться ему. Но эту дорогу они каким-то образом запоминают, чтобы потом через много лет вернуться сюда, в Саргассово море. Не случайно в Средиземном море сбились с дороги именно балтийские угри, которые никогда не проплывали раньше этим путем…

— Что же именно они запоминают? — допытывался я.

Логинов посмотрел на меня по своей привычке исподлобья, усмехнулся и ответил:

— Вы же были на ученом совете и сами слышали доводы защитников каждой гипотезы.

— Но этих гипотез слишком много…

— В том-то и беда, — вздохнул он. — Пора бы уже с некоторыми из них расстаться.

Немало требовалось личинок для опытов, а как выуживать из океана эти совершенно прозрачные крошечные существа, едва достигавшие в длину нескольких миллиметров? Нащупав в глубине скопление личинок, мы ложились в дрейф и одну за другой забрасывали в море тончайшие сети. Чаще всего они возвращались пустыми или с глубоководными рыбами, которые не представляли особенного интереса. Снова сеть летела за борт, чтобы, наконец, принести с десяток личинок.

Это был утомительный, однообразный, отупляющий труд, и, пожалуй, лишь теперь, собственными руками, на которых вздувались и лопались кровавые волдыри, помогая вытаскивать сети и гирлянды всяких приборов, я понял, что он-то и составляет главное в экспедиционной работе, слишком редко радуя каким-нибудь открытием.

Не меньше приходилось нашим ученым трудиться и в лабораториях, засиживаясь до глубокой ночи. Нужно было не только тут же, не теряя времени, исследовать пробы воды, добытые с разных глубин, и пойманных личинок, но и часть «научной добычи» сохранить для будущих наблюдений. А для этого требовалось создать крошечным угорькам в лабораториях точно такие же условия, что и в открытом океане: почти полную тьму и ровную температуру, непрерывно доставлять им свежую морскую воду строго определенного состава.

Опять возникало немало хитрых задач перед Волошиным, и мы не виделись с ним целыми днями. К тому же почти каждый день велись наблюдения за плывущими в глубине личинками и с помощью мезоскафа. Отыскав стаю личинок, мезоскаф дрейфовал вместе с ней по течению. Многочисленные приборы непрерывно отмечали все изменения, которые могли испытывать по дороге личинки угрей: температуру воды и соленость, вариации магнитного поля, перемены в напряженности и направлении электрических токов, струящихся в океане, — все, что могло бы подсказать угрям правильный путь. Течение подхватит и понесет личинки потом, когда они поднимутся в верхние слои воды. Но для этого им надо сначала найти именно то течение, которое доставит их к берегам Европы, а не Америки. Как они это делают? И откуда знают, на какой именно глубине нужно держаться?

Все эти дни мезоскаф всплывал лишь на короткое время, чтобы пополнить запас кислорода и сменить экипаж. Вести длительные наблюдения под водой было трудно, люди уставали и становились невнимательными, поэтому их меняли через каждые шесть часов. Конечно, желающих нести подводную вахту всегда хватало. Но и мне, наконец, подвезло. Я тоже получил возможность нырнуть в гости к угрям.

Теперь я смог хорошо осмотреть и по достоинству оценить подводный кораблик. Он был тесноват внутри, но конструкторы зато ухитрились разместить в отдельном отсеке две откидные койки, чтобы отдохнуть в перерывах между вахтами, и даже крошечный камбуз с портативной электроплитой.

Из шестнадцати иллюминаторов открывался отличный обзор по обоим бортам мезоскафа. А прожекторы расставлены так, что равномерно освещалось все поле обзора. Наблюдать за пугливыми обитателями глубин можно было и при погашенных прожекторах: Сергей Сергеевич установил для этого в мезоскафе походную модель прибора.

Механические «руки», выступавшие в носовой части корпуса, могли захватывать в особые ловушки и мелких и крупных обитателей моря, чтобы потом в целости и сохранности доставить их на поверхность в специальных герметических контейнерах.

Устройства для взятия проб воды и немедленного анализа, киноаппараты, магнитофон, чтобы тут же записывать живой отчет обо всем увиденном, — эта маленькая подводная лаборатория была настоящим раем для исследователей.

Сергей Сергеевич занял свое место за командирским пультом. Мы с Макаровым пристроились поудобнее возле иллюминаторов. Погружение началось…

Но увидел я мало интересного, гораздо меньше, чем ожидал. Сначала за иллюминатором промелькнуло несколько рыбешек, но так быстро, что я даже не успел их толком рассмотреть.

Потом я заметил вдали словно какие-то странные клубящиеся тела. Но что это было такое, нам не удалось разглядеть: загадочные тела держались на почтительном расстоянии, не заплывая в освещенную зону. Значит, это живые существа, а не просто комки водорослей.

Появилась какая-то рыбешка сантиметров в десять длиной и потыкалась носом в стекло иллюминатора. Она была совершенно прозрачной, отчетливо виднелись и ее позвоночник и все внутренние органы. Рыбешка, видимо, недавно плотно пообедала, ее набитый желудок резко выделялся непрозрачным темным пятном.

Я придвинулся поближе к иллюминатору — и тут же испуганно отшатнулся.

С края стекла тонкой струйкой сочилась вода…

Авария?!

Сейчас вода выбьет стекло и ворвется в мезоскаф…

— Сергей Сергеевич, вода! — потянул я Волошина за локоть.

— А? Ничего страшного, — ответил он. — Просто температура за бортом меняется, стенки потеют. Мы еще не тонем.

Он показал мне на другую струйку воды, стекавшую прямо по металлической стенке кабины в стороне от иллюминатора…

Мое внимание привлекла совсем необычная рыба. Ее длинное тело и темные бока были освещены как бы со стороны — неизвестно откуда. Макаров мне объяснил, что такое странное освещение возникает потому, что светящиеся органы-фотофоры находятся под чешуей рыбы.

Интересно, как менялся свет прожектора. В начале спуска он был желтого цвета. Этот луч заканчивался небольшим бирюзовым пятном. Но мы погружались глубже, и бирюзовое пятно все разрасталось, постепенно надвигаясь ближе и ближе. А желтый свет, отступая, постепенно превращался в светлосерый, пока надвигающаяся бирюза совсем не поглотила его.

Теперь уже весь луч прожектора, разрывающий тьму глубин, стал ярко-голубым и вдоль него, по границе с непроглядным мраком, тянулась узкая кайма красивого бархатисто-синего цвета.

— Посмотрите, трехзвездный удильщик, — позвал меня к своему иллюминатору Макаров.

Он подвинулся, уступая мне место, и я увидел за стеклом небольшую черную рыбку с крохотными глазками. Они почему-то были не круглые, а овальные, продолговатые. Вся спина рыбки сияла довольно сильным желтоватым светом. А над ее головой поднимались как бы три длинных стебелька, и на каждом из них покачивался яркий розоватый фонарик.

Мне даже стало немножко обидно, что не мы открыли эту удивительную рыбешку, и она уже имеет название. Но Макаров меня утешил, сказав, что до нас живого трехзвездного удильщика видели лишь два человека на земле — Биб и Бартон, впервые опустившиеся в батисфере на глубину километра где-то в этих же краях.

А потом мы вошли в стаю личинок угрей, мелькавших в свете прожекторов серебристой метелицей, — и смотреть уже совсем стало не на что.

Прожекторы погасли, чтобы не распугать личинок. И мы несколько часов дрейфовали вместе с ними в полной темноте, попросту парили в океане. Изредка только Макаров или помогавший ему молодой биолог зажигали на короткое время лампочку над лабораторным столом, чтобы взять очередную пробу воды и проверить, как работают приборы-самописцы.

Меня вскоре стало клонить в сон, и я даже обрадовался, что нашей однообразной и скучноватой подводной вахте пришел конец и мы стали всплывать, чтобы наблюдатели сменились. Не очень романтическое плавание. И пока никаких открытий.

Пора бы, впрочем, мне уже привыкнуть, что в исследовательской работе будней куда больше, чем праздников… Опять бесконечные научные станции. Снова мы вытаскиваем сети, набитые скользкими, никому не нужными водорослями. Потом их приходится часами разбирать на палубе под неистовым тропическим солнцем в надежде найти хоть несколько прозрачных, как призраки, личинок Дни были целиком заполнены такой однообразной работой, и лишь два события внесли оживление и опять вызвали споры.

Гидролокаторы работали теперь круглые сутки, выискивая в толще воды скопления личинок. Однажды среди ночи Волошина разбудил дежурный техник с поразительным сообщением: кажется, удалось случайно подслушать сигналы одного из угрей, привезенных на самолете с Балтики и выпущенных у Босфора, а потом бесследно пропавших во время шторма и магнитной бури!

Я поспешил за Волошиным в локаторную. Сергей Сергеевич долго вслушивался в слабые сигналы, долетавшие откуда-то из глубины, менял настройку, потом решительно сказал:

— Да, это пропавший балтийский, никаких сомнений. Где же он блуждал столько времени?

Разбудили Логинова, Елену Павловну. Скоро на «Богатыре» уже никто не спал. Всех взволновало это событие. И конечно, снова разгорелись споры.

Как ухитрился сбившийся с пути угорь все-таки отыскать дорогу в Саргассово море? Он так долго блуждал в океанских просторах, что приплыл сюда, когда нерест уже закончился, — но ведь все-таки нашел дорогу, о которой ничего не мог вспомнить, потому что никогда раньше не проплывал через Гибралтар и провел всю свою жизнь в тихой прибалтийской речке.

Опять началось:

— Магнетизм!

— Изменения солености и температуры…

— Нет, только по химическому составу воды!

Сергей Сергеевич в азарте предлагал попытаться поймать этого «заблудшего угря», но задача эта, конечно, была невыполнима. Мы продолжали свой путь, а сигналы из глубины еще долго звучали в приемнике локатора, постепенно удаляясь и затихая…

Другим событием, которое, правда, вызвало больше иронических замечаний, чем серьезных споров, было то, что Волошину как будто удалось подслушать загадочный голос неведомого обитателя морских глубин. Он был таким же, как и в первый раз: сигнал, потом отраженное дном эхо и снова сигнал, примерно через полторы секунды. Но запись их на ленте оказалась такой смутной и неразборчивой, что Волошин даже не стал на этот раз заводить разговоров об остановке «Богатыря» для охоты за «морским змеем».

Забот у исследователей хватало и без «морского змея». Личинки американских угрей стремятся в одну сторону, европейских — в другую. И надо еще не упустить момента, когда личинки, плывущие к берегам Европы, начнут расходиться: часть отправится в Балтийское море, другие — в Средиземное, а затем в Черное. Как уследить за всеми, чтобы выведать их тайну?

Чтобы ускорить исследования, на Ученом совете решили временно разделить нашу экспедицию на два отряда. «Богатырь» должен был отправиться на запад, чтобы перехватить личинки угрей, плывущие к берегам Америки. А с мезоскафа предстояло вести наблюдения в морской глубине за личинками, европейских угрей, начавшими свой трехлетний путь к устьям далеких рек.

Я останусь благодарен Волошину до конца жизни за то, что мне посчастливилось принять участие в этом плавании, хотя оно оказалось и небезопасным.

Мезоскаф мог взять лишь четверых. Двое, конечно, должны быть биологами, чтобы вести наблюдения посменно. А подвахтенным для себя Сергей Сергеевич взял меня, убедив Логинова, что я, во всяком случае, сумею быстро разбудить его, если за время моего дежурства у пульта управления выйдет какая-нибудь заминка. Уж что-что, а будить Волошина я, дескать, наловчился, пока мы с ним живем в одной каюте. Довод был, пожалуй, не слишком лестным для меня, но, разумеется, я возражать не стал. Лишь бы плыть!

Еще в команду мезоскафа вошли Елена Павловна и ее муж.

Рано утром мы один за другим спустились в узкий люк. Волошин задраил его и сел на свое место за пультом.

— Дать свободу! — весело приказал он в микрофон.

Над нашими головами простучали по палубе сапоги матроса, освобождавшего мезоскаф от швартовов. Мягко зашипел воздух в трубах, змеившихся по стенкам кабины.

Мы погружались быстро, и в иллюминатор почти ничего не удавалось рассмотреть.

Наконец мы достигли заданной глубины, выбрали стаю личинок побольше и начали медленно дрейфовать вместе с нею. Было решено поймать несколько личинок для контроля. Ловушка сработала отлично, и всего через пять минут прозрачные личинки, только что шнырявшие в воде за бортом, уже оказались в руках наших биологов.

Началась будничная исследовательская работа.

Мезоскаф был совершенно неподвижен. На этой глубине не ощущалось ни малейшей качки. Мы медленно двигались, несомые течением. Но поскольку личинки за иллюминаторами двигались вместе с нами точно с такой же скоростью, казалось, будто мезоскаф замер на месте, повис в черной воде.

Наше время было разбито на вахты, как и на «Богатыре». Я с некоторой тревогой ожидал своего дежурства, когда окажусь один на один с бесчисленными кнопками и циферблатами, заполонившими не только пульт управления, но и всю стенку над ним. Правда, Волошин сказал мне, что постоянно следить нужно за показаниями всего шести приборов. Но все-таки на душе было неспокойно.

— Спите, а то будете потом на вахте клевать носом, — несколько раз говорил мне Сергей Сергеевич.

Но, конечно, мне было не до сна. Я отлично выспался за ночь в каюте и теперь, то и дело отрываясь от иллюминаторов, с нарастающей тревогой украдкой следил, как ведет себя за пультом командир. Скоро, совсем скоро мне придется занять его место…

А Волошин словно нарочно держался совершенно безмятежно. Казалось, он вообще не обращал никакого внимания на показания приборов. Увидев что-нибудь интересное, надолго приникал к иллюминатору, оживленно обмениваясь впечатлениями с биологами. Вернувшись, наконец, к пульту, он скользил по нему беглым взглядом, небрежно подкручивал какую-нибудь рукоятку и снова долго не обращал на приборы никакого внимания. Потом он выдвинул продолговатую доску, заменявшую ему походный письменный стол, и занялся какими-то расчетами. Или он все это делал нарочно: чтобы успокоить меня и показать, что управлять мезоскафом вовсе несложно?

И все-таки я вздрогнул, когда Сергей Сергеевич потянулся и спокойно сказал:

— Прошу вас, маэстро. Принимайте вахту. А я немножечко сосну. Вот вам вахтенный журнал, тут все записано: какую глубину держать, какой курс. Конечно, если личинки вздумают повернуть, следуйте за ними. А так, без нужды, пожалуйста, никаких кнопок не нажимайте. Это все, что от вас требуется.

Он прошел в соседний отсек и, сладко, громко зевнув, улегся на откидной койке. А я, точно на иголках, сидел в мягком кресле перед пультом, и глаза мои метались от одного циферблата к другому.

Кажется, увеличивается глубина? Нет, это мне показалось, просто на шкалу указателя от моего резкого движения упал блик света…

Легла вскоре спать и Елена Павловна. Мы остались на вахте вдвоем с Марковым. Иван Андреевич был занят наблюдениями. Не отрываясь от иллюминатора, он время от времени включал кинокамеру, заметив, видимо, что-то интересное. Потом Макаров вытащил из ловушки причудливую светящуюся рыбку и занялся упаковкой ее в специальный контейнер.

Управляться ему одному, похоже, было трудно. Макаров несколько раз покосился на меня. Но я не мог оторвать глаз от пульта, и вид у меня, наверное, был такой напряженный, что Иван Андреевич не решился позвать меня на подмогу и, усмехнувшись, продолжал возиться с рыбешкой один.

Закончив свою работу, Макаров начал мне рассказывать, как сам впервые погружался в мезоскафе и с перепугу случайно нажал не ту кнопку и как ничего не понимавший Волошин долго не мог разобраться в странном поведении подводного кораблика…

История была забавная: Макаров рассказывал ее очень живо, весьма похоже изображал недоумевающего Волошина. Но я слушал его невнимательно.

То мне начинало казаться, будто мы почему-то всплываем, и я судорожно хватался за штурвал балластных цистерн. То вдруг подозрительно уходила куда-то в неположенную сторону стрелка курсового указателя…

Но постепенно нервы мои успокаивались. Вскоре я уже даже стал поддерживать разговор, хотя и односложными восклицаниями вроде:

— Ну да?! А вы что?

Но когда Волошин проснулся, я вдруг почувствовал, что и минуты не могу больше высидеть за этим проклятым пультом. А Сергей Сергеевич вовсе не спешил принимать вахту. Он неторопливо умылся, потом побрился так тщательно и аккуратно, словно собирался на дипломатический прием. Затем он скрылся в крошечном камбузе и, негромко насвистывая, долго готовил там ужин.

Когда он, наконец, сменил меня, я с трудом поднялся с кресла. Шея у меня затекла и не поворачивалась. Все тело одеревенело. От ужина я отказался, только жадно выпил две бутылки нарзана и завалился спать.

Уснул я моментально, хотя койка была узкой, неудобной. Но и во сне передо мной все метались и плясали какие-то стрелки, и эта призрачная вахта выдалась, пожалуй, такой же утомительной и напряженной. Волошин потом говорил, будто я даже повизгивал и скулил во сне, как уставшая собака…

Но вахта за вахтой, и постепенно я привыкал к подводному плаванию.

Время будто остановилось. За стеклами иллюминаторов постоянно царила тьма, лишь изредка оттесняемая светом наших прожекторов. Ни дня, ни ночи — только вахты, похожие одна на другую.

За пультом я уже не дергался и вел с Макаровым длинные беседы обо всем на свете. А сменившись, ложился спать или пристраивался к иллюминатору.

Все мы ждали того момента, когда Сергей Сергеевич скажет:

— А не полюбоваться ли нам небом в алмазах?

Это значило, что сейчас мы всплывем на поверхность, чтобы пополнить запасы воздуха и поговорить по радио с «Богатырем».

Наш мезоскаф мог находиться на глубине, не всплывая, больше двух суток. Но мы поднимались на поверхность каждый день, точнее, каждую ночь — всегда в одно и то же время. Ночью воздух был свежее, легче поддерживать радиосвязь с «Богатырем» и меньше опасности, что нас протаранит какое-нибудь случайное судно. Днем едва выступающую из воды рубку мезоскафа трудно заметить, а ночью ходовые огни видны издалека.

Конечно, никто из нас не ложился спать в это время, как бы ни устал. В тесном люке мог стоять, высунувшись до пояса, только один человек, поэтому мы вылезали «посмотреть небо в алмазах» по очереди, и каждый имел право дышать вдоволь пятнадцать минут.

Короткими казались эти минуты. Пожалуй, лишь теперь, высунувшись до пояса из люка и жадно вдыхая чистый морской воздух, приятно пахнувший сыростью и вянущими водорослями, я не то что до конца понял, а прямо-таки прочувствовал, что время в самом деле относительно. Оно может то ползти и тянуться, то мчаться с бешеной скоростью.

Рубка поднималась над водой едва на метр. Было странно и незабываемо стоять вот так — буквально по пояс в океане. Океан спал, темная вода была неподвижной, только изредка набегала с мягким шелестом небольшая волна, словно океан тихонько и ласково вздыхал во сне.

А ночь над океаном была ласковой, трепетной и живой. И небо над головой сплошь усеяно живыми, мерцающими алмазами звезд. Стоило посмотреть на эти сверкающие звездные россыпи несколько секунд не отрываясь, как начинала кружиться голова.

Но вот уже кто-то нетерпеливо дергает за ногу… И я, бросив, жадный прощальный взгляд на небо и поспешно делая несколько, — поглубже — вдохов, начинаю спускаться по узкой стальной лесенке, чтобы уступить свое место под звездами товарищам.

Волошин, только что закончивший разговор с «Богатырем», спешит сообщить последние новости. Логинов все возится с осьминогами, Бек просидел целый час в барокамере, имитируя погружение в акваланге на глубину километра, час тому назад закончился банкет по случаю шестидесятилетия нашего капитана, все жалеют, что мы не приняли участия в этом веселье…

Так прошли четыре дня и четыре ночи. Я уже чувствовал себя за пультом довольно спокойно, даже разрешал себе отвлечься ненадолго, чтобы поглазеть в иллюминатор или помочь Макарову поймать какую-нибудь глубоководную живность.

И тут внезапно начались приключения, об отсутствии которых я слегка сожалел, — и как раз во время моей вахты…

Все произошло так стремительно и неожиданно, что нелегко об этом теперь как-то связно рассказать.

Помню, я только повернулся к иллюминатору, заинтересованный возгласом Макарова:

— Полюбуйтесь, какое страшилище!

И в тот же миг оказался почему-то на холодном металлическом полу.

Мезоскаф вдруг накренился и ринулся в глубину. Казалось, еще минута — и он врежется носом в морское дно!

Макаров тоже упал, но поднялся быстрее меня и первым, цепляясь за что попало, кинулся к пульту. Я видел, как он всем телом навалился на штурвал, пытаясь продуть цистерны и прекратить опасное падение.

Я подскочил к нему…

Но тут же, оттолкнув нас обоих от пульта, за штурвал взялся проснувшийся Волошин. Он был в одних трусах, всклокоченный со сна…

Стрелка глубиномера продолжала бежать от деления к делению.

800 метров… 900 метров… 1000…

Каждую секунду я ожидал лязга и грохота от страшного удара о дно.

Или дно здесь так глубоко, что нас, прежде чем мы его достигнем, раздавит ужасающим давлением воды, — так, кажется, погиб американский «Трешер»?

— Стоп, кажется, приехали, — пробормотал сквозь зубы Волошин и вытер пот со лба. — Елена Павловна, вы не ушиблись?

— Нет, — донеслось из спального отсека. — А что случилось?

— Я ничего не трогал и никаких ручек не поворачивал! — испуганно и поспешно вырвалось у меня, так что Макаров с Волошиным рассмеялись.

— Дорогой мой, у вас начинается мания величия, — сказал Волошин. — Вы сильно переоцениваете свои способности. Ни вам, ни мне, к сожалению, не удалось бы при всем желании так быстро погрузиться на целый километр.

— А что же произошло?

— Похоже, мы наткнулись на слой с очень пониженной плотностью, — ответил Сергей Сергеевич, посмотрев на Макарова. Тот молча кивнул. — Сейчас выровняемся окончательно и проверим.

Стрелка указателя глубины наконец замерла на цифре 1446. За считанные минуты мы провалились в глубину океана больше чем на километр!

Макаров начал брать пробу забортной воды.

— Бывают в океанах такие хитрые места, где плотность воды в силу разных сложных причин вдруг резко падает, — пояснил, наблюдая за ним, Волошин. — Тогда подводные лодки внезапно проваливаются, словно самолет в воздушную яму. Приходилось испытывать это удовольствие?

— Приходилось.

— Нечто подобное и случилось с нами. Да еще от разницы плотностей возникают сильные вертикальные течения. Вот и потащило нас вниз со скоростью пятьдесят метров в минуту…

— Неужели мы проваливались целых двадцать минут?

— Около того.

Макаров, оторвавшись от пробирок, коротко назвал несколько цифр. Для меня они звучали китайской грамотой, но Волошин удовлетворенно кивнул:

— Видите, я прав. Слой с очень низкой плотностью, и какой мощный — почти в километр толщиной. Откуда же он взялся?

Сергей Сергеевич окинул быстрым взглядом приборы на пульте.

— Эге, похоже, мы наткнулись на какое-то глубинное течение. Посмотрите, как быстро нас тащит на юг. Скорость, пожалуй, не меньше двух с лишним метров в секунду. Прямо второй Гольфстрим!

Волошин подошел к карте, укрепленной на стене возле пульта, и стал ее внимательно рассматривать.

— Похоже, что мы его первыми обнаружили. В этом районе ничего подобного не отмечено, — Волошин хлопнул меня по плечу и торжественно предложил: — Слушайте, Николаевич, вы имеете шанс войти в историю великих географических открытий. Так как все случилось во время вашей вахты, то вам по неписаным законам принадлежит право дать ему имя — или свое, если вы не страдаете ложной скромностью, или, скажем, имя любимой женщины. Ну, предлагайте скорее: «Течение имени…».

— Богатырское течение, — засмеялся я, не принимая этого всерьез.

— А что? — сказал Волошин, подняв палец. — Звучит. Представляю, как обрадуется наш почтенный капитан. Вы тонкий подхалим, Николаевич! Ладно, так и запишем: «Богатырское течение. Обнаружено такого-то числа в 16 часов 14 минут по местному времени».

Он протянул мне ручку.

— Прошу. Как первооткрыватель и вахтенный, вы должны скрепить этот торжественный акт своей подписью… Отлично. Ну что же. Теперь торжественная часть окончена, снова начинаются суровые трудовые будни. Надо нам всплывать повыше, чтобы найти осиротевших лептоцефалов. Они плывут на север, нас далеко утащило на юг. Найти их, пожалуй, будет нелегко.

Покачав головой, Волошин сел за пульт, подумал и взялся за пусковую рукоятку мотора…

— Подождите, Сергей Сергеевич! — вдруг окликнула его Елена Павловна.

— Что там? — спросил Волошин.

— Не пойму. Они держатся на самой границе света.

Мы тоже все пристроились к иллюминаторам.

Сначала я ничего не увидел, кроме обычной медузы, лениво покачивавшейся метрах в двух от мезоскафа. Потом, присмотревшись, начал различать в отдалении, где свет наших прожекторов постепенно поглощала вечная тьма океанских глубин, какие-то смутные изгибающиеся полости. Порой они словно сплетались в клубок и становились видны отчетливее, но затем разделялись и опять делались почти невидимыми, словно расплывчатые тени.

— Похожи на лептоцефалов, только громадные какие, — неуверенно проговорила Елена Павловна.

— Нет, просто глубоководные рыбы, — возразил Макаров.

— Почему же они не светятся? Сергей Сергеевич, попробуйте подойти к ним поближе.

Волошин включил мотор и начал поворачивать штурвал, не отрываясь от иллюминатора.

— Нет, уходят.

— Вот видишь, они упорно избегают освещенной зоны, — сказала мужу Елена Павловна.

Свет прожекторов вдруг погас, и тьма прильнула вплотную к стеклам иллюминаторов.

— Зачем вы погасили, Сергей Сергеевич, мы их упустим! — вскрикнула Елена Павловна.

— Хочу попробовать видеть их ушами, — ответил Волошин, склонившийся в полутьме над пультом походного звуковизора.

Небольшой экран засиял мягким серебристым светом, озарив наши напряженные лица. Он был пуст, лишь изредка по нему пробегали темные тени, Волошин настраивал прибор, подбирая нужную частоту.

— Какие-то помехи, — пробормотал он.

— Только не распугайте их!

— Ага, есть.

Весь экран заполнили полупрозрачные широкие ленты, словно колеблющиеся и развевающиеся на ветру.

— Это все-таки личинки угрей! — воскликнула Елена Павловна.

— Кажется, ты права. Но какой же должен быть взрослый угорь?! — тихо сказал Макаров. — Сережа, надо непременно поймать хоть одну личинку.

— Попробуем. Готовьте контейнер.

Елена Павловна с мужем бросились разбирать свое лабораторное оборудование, а Волошин, усевшись поудобнее в кресле и не отрывая глаз от экрана, начал манипулировать кнопками и рукоятками.

Вот он включил привод ловушки…

Громкий щелчок.

— Есть! — воскликнул Волошин.

Но он ошибся: ловушка оказалась пустой. Пришлось все начинать сначала.

Волошин опять выключил прожекторы и занялся трудной охотой, похожей на игру в жмурки в океанской глубине.

На этот раз охота оказалась удачной. Через полчаса одна из гигантских личинок очутилась в контейнере ликующих биологов. Вскоре удалось поймать и вторую.

— Каким же должен быть угорь, когда вырастет из такой личинки? — спросил я.

— Метров пятнадцати в длину, не меньше, — прикинула Елена Павловна.

— Настоящий «морской змей»! — сказал Волошин. — Вот бы кого выловить. Где же они прячутся, эти «змеи»? Личинок тут масса, и все спешат куда-то на юг. Может, изменим маршрут и последуем за ними? Лептоцефалов мы наловили достаточно и наблюдали за ними почти четверо суток. Все главные характеристики сняты. По-моему, стоит понаблюдать и за этими гигантами, о них ведь еще ничего не знает наука.

Елена Павловна и Макаров согласились с ним. Какой же биолог отказался бы от редкостной возможности понаблюдать хоть одни сутки за неведомыми науке личинками гигантских угрей, плывя с ними в одной стае? Правда, следить за ними ученые могли только на экране звуковизора, но ничего не поделаешь, если личинки так боятся света, а сами не имеют никаких «опознавательных огней» в отличие от других обитателей больших глубин.

— Надеюсь, когда они вырастают, то перестают быть такими пугливыми, — говорил Волошин задумчиво. — Хотел бы я познакомиться поближе с их родителями.

Я подозреваю, что Сергей Сергеевич мечтал об этом давно, потому что тут же начал рассказывать одну за другой самые удивительные истории о встречах с легендарным «морским змеем». Видно, Волошин тщательно их собирал и великолепно помнил. И теперь с живописной красочностью человека, все видевшего собственными глазами, он вдохновенно рассказывал о загадочном гигантском существе, всплывшем, после того как его оглушило взрывом, у берегов Патагонии, о каком-то чудовищном скелете, выброшенном якобы совсем недавно волнами на камни возле Ванкувера…

Слушать все это было чрезвычайно интересно, особенно на глубине полутора километров, да еще в окружении неведомо куда плывущих таинственных исполинских личинок.

Волошин рассчитывал ночью, как обычно, подняться на поверхность и сообщить начальнику экспедиции, почему мы изменили курс и глубину.

Но в этот раз нам не удалось подышать свежим воздухом и «увидеть небо в алмазах». Плывя на глубине полутора километров, мы и не подозревали, что творится на поверхности.

Где-то на глубине пятидесяти метров, когда я уже пристроился возле люка, намереваясь первым выбраться на палубу, мезоскаф начало слегка покачивать.

С каждым метром качка усиливалась.

— Нас ждет хороший штормик, — пробурчал Волошин.

Всплыть нам не удалось. Точнее, хотя мы и всплыли на поверхность, судя по указателю глубины, но все равно оставались под водой.

Штормовые ветры захлестывали рубку, открыть люк даже на секунду не было никакой возможности. В иллюминаторы ничего не удавалось разглядеть. За ними бушевала вода…

Балансируя возле передатчика, Сергей Сергеевич несколько минут пытался связаться с «Богатырем», но потом выключил аппарат.

— Еще покалечу рацию, — мрачно сказал он. — Да и разряды мешают. Надо уходить на глубину и там отсиживаться. Сама судьба говорит: «Вернемся к нашим баранам…»

И мы опять начали поспешно погружаться, радуясь, что с каждым метром глубины избавляемся от мучительной качки.

«Вернулись к нашим баранам» и стали продолжать дрейф на юг в окружении гигантских личинок.

Сергей Сергеевич долго рассматривал карту, потом повернулся ко мне и многозначительно спросил:

— Видите, куда они плывут?

— Личинки?

— Да.

— Куда?

Вместо ответа он обвел карандашом небольшой овал на карте, окрашенный немного темнее, чем соседние участки. Это означало, что здесь большие глубины. Наклонившись, я прочел: «Впадина Пуэрто-Рико».

То самое место, где несколько лет назад впервые были подслушаны загадочные сигналы из глубины, которые потом удалось записать и с борта «Богатыря»…

— «Морской змей»? — спросил я.

— Не знаю, не знаю. Но гигантские личиночки-то плывут именно туда.

Днем мы попытались всплыть снова. Шторм не утихал, и нас опять начало швырять волнами, как жалкую щепку. Волошин пытался связаться с «Богатырем», но опять тщетно. На его вызовы никто не отвечал. Или магнитная буря прервала связь — стрелка компаса так и плясала, или «Богатырь» просто не ожидал от нас вестей в неурочное время. Хотя там наверняка уже беспокоятся, куда мы исчезли, и рация работает непрерывно, вслушиваясь в тревожные штормовые сигналы.

— Ну что же, отдохнем снова на глубине, — сказал Волошин, выключая рацию и снимая наушники.

Похоже, он был даже рад, что есть предлог продолжить странствие на юг, к таинственной впадине Пуэрто-Рико, вслед за личинками каких-то неведомых гигантских обитателей океана.

— Сережа явно рассчитывает увидеть «морского змея», — засмеялся Макаров. — Но даже если это случится, рекорд Александра Македонского вряд ли будет побит.

— Какой рекорд? — насторожился Волошин.

— А он, говорят, когда спускался под воду в мифическом стеклянном сосуде, видел такую большую рыбу, что она проплывала мимо целых три дня и три ночи и все конца ей не было…

— Представляю, каково же было бедному Александру, — фыркнула Елена Павловна. — Не спать трое суток подряд! Вот это подвиг во имя науки.

— Ну, нам это, кажется, не грозит, — вздохнул Волошин.

Лишь на вторую ночь, когда шторм немного утих и позволил нам всплыть, сквозь шипение и треск атмосферных разрядов прорвался сердитый голос Логинова. Тон у него был такой, что я опасался, как бы Андрей Васильевич не выругал Волошина на весь мир…

Но Логинов только категорически приказал прекратить все наблюдения, всплывать и немедленно с максимальной скоростью идти навстречу «Богатырю». Координаты предполагаемой встречи нам сообщил уже подошедший к микрофону штурман.

— Н-да, настоящая буря еще впереди, — так грустно проговорил Волошин, что мы все рассмеялись. — Уж вы меня поддержите, братцы.