Селин
По лицу волозят мокрой тряпкой, по груди кто-то самым наглым образом марширует, наглым, потому что я слышу треск ткани под острыми коготками! Ну, Генка. Хвост откручу. У меня здесь нет тонны одежды на любой вкус, чтобы её так неосмотрительно подставлять под расход чьих-то когтей. Морщу влажный от мокрой тряпки нос, шлепаю по чужой руке у моего лица под тихий мальчишеский возглас.
― Селька! ― визжит Око, прыгает по груди к моей голове, впиваясь когтями в одежду, поганец, и тыкается мордочкой мне в подбородок. ― Ты как, Селька? Нельзя же так пугать, засранка малая! Мы тут чуть с ума не сошли, пока ты в отключке отдыхала!
Дергаю крыса за хвост вверх-тормашками.
― Ик! За что, окаянная?! Пущай хвост, пущай, говорю!
― За то, что шмотки мои полосуешь, ― ворочаю языком. ― Ты бы, прежде чем скакать по мне, поганка бледная, маникюр обновил, как минимум когти состриг.
― Вот так, да? Поглядите на неё, претензии к моему маникюру ещё предъявляет, ошалеть, дожился. Мы её тут, значит, спасаем, воду ведрами таскаем, а это, между прочим, нелегкое дело, ведра таскать, ты Санто видела? Каково ему эти ведра тудым-сюдым, а? Бессовестная ты, Селька. Бессовестная. Хвост отпусти!!!
― Санто нежить. Ему эти ведра на раз-два. И не пищи, ― бурчу, стряхивая крыса на подушку. ― Голова и без тебя трещит.
― А вот и не на раз-два. Много ты понимаешь, ― ворчит Око, потираясь мордочкой об мой висок. ― Голова у неё трещит. Радуйся, что не жопа.
Отпускаю смешок и стону про себя, откройте мне веки, кто-нибудь, будьте добры. Сама их с трудом открываю, ноют и к свету болезненно, но не критично; попадаю под внимание Санто.
― Спасибо тебе, ― благодарю мальчишку. ― Вам обоим.
― Пожалуйста. С чего это ты в обмороки подать начала, а, Селька? Чай беременна?
― Совсем мозг высох? Если боевик, то значит, прыгаю из койки в койку? Да сейчас. Я девушка приличная, беременности без законного брака не подвержена. Прости, Санто.
Мальчишка смущенно отмахивается.
― Знаю я, какие в ваших академиях этих порядки, особенно в боевых отделениях, зубы она мне станет заговаривать.
― А вот это сейчас было обидно. И какие такие порядки, по-твоему, в наших академиях?
― Какие-какие, фривольные! ― и так гордо, что колени только обсикать.
― Может, в каких других академиях и фривольные, а в нашей с этим делом всё было строго, да и не до отношений полов мне в период обучения было.
Душой я кривлю, и знатно. Почти все мои сокурсники к концу обучения не являлись фиалками, а всё по той простой причине, что во время энергетического обмена – по-простому — близость между двумя магами, резерв заряжается в сто крат быстрее и эффективнее, чем через накопители и любые другие искусственные средства, так что, Генка по-своему прав, ну, и приятное удовольствие, по сознанию сокурсниц, — как плюс, об этом постулате мы знали ещё с первого курса из целительского базиса. Но я как-то умудрилась продержаться на подручных средствах, или, когда совсем припекало, практики — дело не безопасное на самом-то деле, — обходилась энерго-обменом без захождения до конечной станции: объятия, поцелуи, простые ласки, мне этого хватало, слава магии.
― Ну, извини, ― пока я раздумываю о всяких обменах, ворчит Гена. ― Что нам думать, если ты ни с того ни с сего позеленела и бахнулась в беспамятство.
― Это откат, от многоуровневой защиты, я знаешь, ли, не желала на практике выяснять ваш снего-огонь и его повадки в естественной проклятой среде обитания. Силу здесь окружающее недружелюбное пространство жрет знатно, ― вздыхаю, а резерв почти что на нуле, за время того самого беспамятства, так скажем, заряжен на два процента.
― А-а-а, ― восклицают нежить-парни в один голос.
Генка дополняет смущенно:
― Вопросов больше нет. И сколько тебе восстанавливаться?
Пожимаю плечами, присаживаясь, внимание привлекает голое окно, а за ним!
― Мать честная, ― ахаю, круглыми глазами таращась на настоящее торнадо прямо за окном. ― Это ещё что такое?!