Господин Тарановский

Глава 13

Глава 13

Стены Улясутая еще курились дымом, а степь вокруг уже жила своей, отдельной, неистовой жизнью. Прошла неделя после падения крепости, и за это время пустынная долина превратилась в столицу новой Орды.

Я стоял на холме, глядя на это людское море. Тысячи серых войлочных юрт покрыли землю, как грибы после дождя. Между ними бродили несметные стада овец и табуны лошадей. Дым костров застилал горизонт. Весть о падении цинской твердыни и явлении «Белого Нойона» разнеслась по степи. Со всех концов Халхи к нам стекались люди. Целые племена снимались с кочевий и шли сюда.

Войско Найдан-вана росло как на дрожжах.

Внизу, на расчищенном плацу, мои офицеры пытались навести хоть какое-то подобие порядка.

— В шеренгу! Равняйсь! — хриплый голос майора Баранова тонул в гомоне толпы.

Русские унтер-офицеры, потея в своих мундирах, пытались объяснить монгольским пастухам, как держать английскую винтовку. Зрелище было комичным и печальным одновременно. Монголы, получив новенькие «Энфилды», вертели их в руках, заглядывали в стволы, цокали языками, но стоять в строю отказывались наотрез. Для них война была не шагистикой, а лихой скачкой, внезапным налетом, ударом сабли. «Урусская муштра» вызывала у них лишь снисходительную усмешку.

— Не понимают, ваше высокоблагородие! — жаловался мне подбежавший вестовой. — Говорят, зачем ходить строем, если можно скакать? Зачем стрелять залпом, если каждый сам себе стрелок?

Я махнул рукой.

— Пусть пока привыкают к оружию. Не давите.

Энергия победы требовала выхода. И она нашла его в празднике, «Наадам», три игры мужей.

В центре долины, на огромном лугу, ревела толпа. Там шли состязания по борьбе — бөх.

Зрелище было первобытным. Десятки могучих, полуобнаженных бойцов в коротких куртках с открытой грудью и тяжелых сапогах сходились в поединках. Перед схваткой они исполняли странный, гипнотический танец орла, плавно взмахивая руками. А потом сшибались с глухим стуком тел.

Хруст суставов, тяжелое дыхание, вздувшиеся жилы. Победитель, повергнув соперника, снова исполнял танец орла, и толпа взрывалась восторженным ревом.

Чуть поодаль состязались лучники. Монголы называли это «Сурын харваа».

Здесь мои казаки, гордившиеся своей меткостью, скромно стояли в сторонке. Монголы творили чудеса. На полном скаку, управляя конем одними коленями, они выпускали стрелы из своих тугих луков, поражая крохотные мишени.

Но главным событием были скачки. — «Хурдан морь».

Я видел, как выстраивались на старте сотни всадников. Но это были не взрослые воины. В седлах сидели дети — мальчишки и девчонки восьми-десяти лет.

— Зачем дети? — спросил я у Хана.

— Чтобы коню было легче, нойон, — пояснил он. — Скачка долгая. Тридцать верст по степи. Взрослый загонит коня, а ребенок — долетит.

Дан старт. Лавина всадников сорвалась с места и растворилась в пыльном мареве степи. Тысячи зрителей ждали, затаив дыхание. Через час, когда на горизонте показались первые точки, толпа взревела так, что заложило уши. Победителя — маленького мальчишку на взмыленном жеребце — встречали как героя.

Найдан-ван сидел на возвышении, на коврах, принимая почести как триумфатор. Он вершил суд, раздавал награды, принимал клятвы верности. Он был в своей стихии — великий хан.

Я наблюдал за этим праздником жизни с мрачным удовлетворением. Сила была огромной. Но она была дикой.

Ко мне подошел Изя. Он выглядел довольным, как кот.

— Ну что, Курила? — спросил он, кивая на беснующуюся толпу. — Впечатляет?

— Впечатляет, — согласился я. — Празднуют. Сильные воины. Но собрать их в армию, Изя, будет труднее, чем взять Улясутай. Это не солдаты.

Изя хитро прищурился.

— Ой-вэй, Курила, ты хочешь сделать из них русских гренадеров? Чтобы они маршировали «ать-два»? Не получится. Это степь. Здесь другие законы. Эту стихию нужно не переделывать. Ее нужно направить.

Он был прав. Переучивать их было поздно. Нужно было дать им правильное применение.

— Направить… — повторил я. — Пожалуй, ты прав.

И не много помедлив добавил:

— Завтра на рассвете я созываю большой военный совет. Зови Найдан-вана и всех его нойонов. Нам нужно решить, куда эта лавина пойдет дальше.

Совет проходил в большой юрте Найдан-вана, превращенной в ставку. Снаружи, над просыпающимся лагерем, еще висел холодный утренний туман, но здесь, внутри, воздух был тяжелым от дыхания десятков людей, запаха жирной баранины и жара, исходившего от очага.

Найдан-ван восседал на почетном месте, на груде ковров, как настоящий степной владыка. Вокруг него, плечом к плечу, сидели его нойоны и военачальники — суровые, обветренные лица, блеск глаз, руки, по-хозяйски лежащие на эфесах сабель. Напротив расположились мы — я, Гурко, Чернов, Изя и несколько моих офицеров.

Началось все с елея. Нойоны наперебой славили «Белого Нойона», чей небесный огонь сокрушил стены врага, и своего «Великого Хана», который повел их в бой. Тосты, здравицы, клятвы в вечной дружбе. Казалось, мы были единым кулаком, способным пробить любую стену.

Но я знал, что это иллюзия. И мне нужно было разбить ее сейчас, пока она не погубила нас всех.

— Братья! — я встал, не дожидаясь окончания очередного цветистого тоста. — Ваша доблесть велика, и слава вашей победы уже летит по степи. Мы вырвали у тигра один клык.

Я подошел к столу, где лежала развернутая карта Империи Цин.

— Но сам тигр еще жив. Он ранен, он отвлекся на битвы на западе и юге, где его терзают другие охотники. Но он обязательно вернется. И когда он вернется, он придет не с одним гарнизоном. Он придет с огромной армией, с пушками, с тысячами солдат. И тогда он сожжет всю степь. Он не оставит в живых никого, кто посмел поднять голову.

В юрте повисла тишина. Улыбки погасли. Я говорил жестокую правду, о которой они в угаре победы старались не думать.

— Чтобы убить тигра, нужно бить в сердце, — я с силой ткнул пальцем в точку на карте. — Наш единственный шанс выжить — идти и бить его. Сейчас! Пока он слаб. Пока его армии связаны боями с тайпинами и дунганами. Мы должны соединиться с нашими союзниками. Только свергнув маньчжурскую династию, мы обретем настоящую, а не временную свободу.

По рядам нойонов прошел недоуменный ропот. Для них то, о чем я говорил было что-то далекое, почти мифическое, как Луна. Их мир заканчивался там, где кончались пастбища их рода. Идти за тридевять земель, в чужую, враждебную страну, полную миллионов китайцев, казалось им безумием.

Найдан-ван выслушал меня с каменным лицом. Он не перебивал, но я видел, как тяжелел его взгляд. Когда я закончил, он медленно поднялся.

— Белый Нойон, твоя мудрость велика, — начал он, и его голос был спокоен, но тверд, как гранит. — Твои глаза смотрят слишком далеко. Так далеко, что ты не видишь змей у себя под ногами.

Он подошел к столу, но смотрел не на карту Китая, а на карту Монголии, лежавшую рядом.

— Мы взяли Улясутай. Это великая победа. Но что дальше?

Его палец прочертил линию вокруг нашего района.

— Нойон Дамдин, что кочует на востоке, до сих пор не прислал своих воинов. Князь Цэрэн, чей улус на севере, шлет тайных гонцов в Ургу, к цинскому амбаню, уверяя его в своей верности. Они ждут. Они, как шакалы, сидят по холмам и ждут, когда мы уйдем в твой далекий поход.

Он обвел взглядом своих нойонов, и те согласно загудели, кивая.

— И как только наши спины скроются за горизонтом, они ударят. Они придут в наши стойбища, которые останутся без защиты. Они сожгут наши юрты, угонят наш скот, заберут наших жен и детей в рабство. Кто их остановит? Твои пушки будут под Пекином, а наши дома будут гореть здесь.

Это был аргумент, против которого у меня не было возражений. С точки зрения феодала, правителя своего улуса, он был абсолютно прав. Защита своего дома важнее любой геополитики.

— Сначала, — чеканил Найдан-ван, и в его голосе зазвучала сталь, — мы должны стать хозяевами в собственном доме. Привести всех нойонов к покорности. Заставить их присягнуть мне или уничтожить. Только когда вся степь, от Улясутая до Урги, будет под одним знаменем, моим знаменем, мы сможем говорить о походе на юг. Не раньше.

Я слушал его, и внутри меня поднималась глухое, тяжелое раздражение. Я смотрел на этого мощного, умного степняка и видел перед собой не великого хана, а мелкого феодала.

«Он мыслит масштабами пастбища, — билась в голове холодная, злая мысль. — Он видит соседнего нойона, который может угнать табун лошадей, и считает это главной угрозой. Он не понимает, что такое Империя. Он не понимает, что такое государственная машина, которая, если дать ей время провернуть шестеренки, перемелет нас в муку. Он хочет играть в „царя горы“, пока на горизонте собирается цунами».

Я медленно подошел к столу, налил себе кумыса, выпил, не отрывая взгляда от глаз Найдана. И заговорил, негромко, но веско, так чтобы каждое слово падало в тишину юрты, как камень в пустой колодец.

— Ты хочешь стать хозяином в доме, Найдан, — произнес я с ледяной усмешкой. — Это похвально. Вот только ты забыл, что твой дом уже горит.

Нойон нахмурился, но промолчал.

— Ты думаешь, у тебя есть время гоняться за соседями? — я обошел стол и встал рядом с ним. — Ты думаешь, Цин будет ждать, пока ты разберешься, чей баран на чьей траве пасется? Ты глупец, если веришь в это.

По рядам монголов прошел ропот. Назвать нойона глупцом в его же ставке — это было на грани фола. Гурко напрягся, его рука скользнула к кобуре. Но я даже не обернулся.

— Пока ты будешь тратить порох и кровь своих лучших людей на осаду деревянных острогов твоих соседей, — продолжал я жестко, рубя правду-матку, — Пекин соберет армию. Не этих гарнизонных крыс, которых мы перебили здесь. А настоящую армию. С пушками, которые отливают по европейским чертежам. С генералами, которые учились убивать таких, как ты.

Я ткнул пальцем в карту, в желтое пятно пустыни Гоби.

— Весна — это наше единственное окно. Пока перевалы открыты, пока в колодцах есть вода, пока Цин в панике. Если мы застрянем здесь, мы потеряем год. А через год, мой друг, ты станешь хозяином не степи, а огромного кладбища. Они придут и вырежут вас всех. Под корень. Вместе с твоими новыми вассалами, которых ты так хочешь покорить.

Я выпрямился, глядя на него сверху вниз.

— Ты боишься удара в спину от соседа? Бойся удара в лоб от Цинской Империи! Соседа можно купить или запугать. Империю можно только уничтожить. Но ты, похоже, предпочитаешь быть первым парнем на деревне за день до ее сожжения.

Мои слова были жестоки, но это была правда. Та самая правда, которую он то ли не понимал, то ли боялся признать.

Найдан-ван молчал. Желваки на его скулах ходили ходуном. Он понимал, что я прав в стратегии, но его феодальная натура бунтовала против риска оставить тыл открытым.

Мы стояли друг против друга. Два мира. Глобальный расчет против вековой осторожности. И компромисса между нами не было.

— Мое слово твердо, — наконец выдавил он, и его голос был глухим. — Я не поведу людей на юг, пока за моей спиной точат ножи.

Совет закончился ничем. Найдан-ван и его нойоны ушли, унося с собой свои сомнения и страхи.

Вернувшись в палатку, я мерил шагами земляной пол, сжимая кулаки.

— Он не понимает! — бросил я в пустоту. — Он просто не понимает масштаба! Пока он тут будет разбираться со своими соседями, выясняя, чей род древнее, пройдет весна. Гоби закроется, колодцы пересохнут. А цинские генералы соберут новую армию, подтянут артиллерию с побережья. Мы застрянем здесь, в этой степи, и нас перережут поодиночке, как слепых котят!

Полог палатки откинулся. Внутрь скользнул Изя, а за ним, шурша шелками, степенно вошел Хамбо-лама Джамьян-гэгэн.

Я остановился, глядя на них.

— Вы вовремя, — резко сказал я…

Они сели за стол. Лама достал свои четки и начал неспешно перебирать их, его лицо было спокойным, как гладь озера в безветренный день. Изя же смотрел на меня с пониманием и легкой тревогой.

— Вы — мудрые люди, — я подошел к столу и уперся в него руками, нависая над картой. — Вы знаете эти обычаи. Скажите мне, как заставить этих нойонов сидеть тихо? Как гарантировать Найдан-вану, что они не ударят ему в спину?

Лама что-то тихо сказал по-монгольски.

— Хамбо-лама говорит, что страх — плохой пастух, но надежный сторож, — перевел Изя.

— Страх? — я усмехнулся. — Отлично. Тогда давайте используем страх.

Я выпрямился. В голове у меня уже созрел план, простой и жесткий, как вся имперская политика.

— Бывает когда правитель хочет обеспечить верность, он не просит клятв. Он берет аманата. Заложника. Обычно — старшего сына, наследника. Его держат при дворе, в почете, учат, кормят с золота, но… он — гарантия. Если отец дернется — сын ответит головой.

Я посмотрел на Изю.

— Переведи ему. Давайте сделаем так же! Пусть каждый «нейтральный» нойон, которого так боится Найдан, отдаст нам своего старшего сына. Мы возьмем их с собой, или оставим в монастыре под присмотром лам. И тогда Найдан будет спокоен за свой тыл.

Изя перевел. Я ждал, что лама оценит красоту и простоту этого решения. Это был веками проверенный метод степной дипломатии.

Но Джамьян-гэгэн, выслушав, лишь медленно покачал головой. Стук костяных бусин его четок в тишине палатки показался мне оглушительно громким.

— Белый Нойон, — заговорил он, и Изя тут же подхватил перевод, стараясь передать мягкую, но неумолимую интонацию старика. — Ты мыслишь, как правитель, который уже победил. А они — как люди, которые боятся проиграть.

Лама поднял на меня свои выцветшие глаза.

— Отдать сына в заложники тебе и Найдан-вану — это значит открыто принять вашу сторону. Это значит объявить войну богдыхану. Сейчас они сидят в своих юртах и говорят цинским послам: «Мы ни при чем, это безумный Найдан мутит воду». Но если они отдадут аманатов… Если ваше дело проиграет, цинские каратели придут и к ним тоже. Они не станут разбираться, кто был заложником, а кто гостем. Они казнят и нойона, и всех его сыновей, и вырежут весь род до седьмого колена.

— Но мы же не проиграем! — воскликнул я, ударив ладонью по столу. — Мы идем побеждать! Неужели они не видели, что стало с Улясутаем?

Лама грустно улыбнулся, словно ребенку, который не понимает, почему нельзя потрогать солнце.

— Даже если вы победите, Белый Нойон… — продолжил он. — Подумай сам. Отдавая заложников мятежникам, нойоны совершают государственную измену. Не только в глазах Пекина, но и в глазах закона, который правил здесь двести лет. Даже если Найдан-ван станет ханом всей Монголии, в Пекине останется император. И он может потребовать головы изменников.

Изя, видя, что я все еще киплю, решил добавить от себя, как «адвокат дьявола».

— Курила, послушай мудрого человека. Он дело говорит. Для этих князьков отдать сына — это сжечь мосты. Это поставить на кон всё. Это билет в один конец. Если они отдают аманата, они становятся преступниками. Сразу. Сейчас. А победа — она еще где-то там, далеко, в тумане. Никто из них не сунет голову в петлю добровольно, только ради того, чтобы Найдан-ван спал спокойно.

— Значит, заставим! — рыкнул я.

— И получишь войну, — спокойно парировал Изя. — Ты пойдешь войной на этих нойонов, чтобы взять заложников? Так это то же самое, что предлагает Найдан. Мы завязнем здесь до зимы.

Я замолчал.

Это был политический цугцванг.

Я не мог идти вперед, потому что Найдан-ван боялся за свой тыл. Я не мог обеспечить тыл, взяв заложников, потому что нойоны боялись Пекина больше, чем нас. Они боялись сделать шаг в любую сторону, потому что любой шаг для них означал смертельный риск.

Мы попали в патовую ситуацию. Степь, которая казалась мне простором для маневра, превратилась в болото, где каждый лишний шаг затягивал нас глубже.

— Проклятье! — я в бешенстве ударил кулаком по карте, так что подпрыгнула лампа. — Так что же делать⁈ Ждать⁈ Сидеть здесь и ждать, пока они решат, кто победит, и примкнут к сильнейшему? Но чтобы стать сильнейшими, нам нужно идти вперед!

В палатке повисла тяжелая, плотная тишина.

Лама беззвучно перебирал четки. Изя смотрел в сторону, не решаясь встретиться со мной взглядом. Они молчали, давая мне время.

Мой взгляд скользнул по лицу Хамбо-ламы. Старик сидел с закрытыми глазами, беззвучно шевеля губами. Он молился или просто ждал, пока я признаю поражение?

«Они боятся, что их обвинят в измене, — билась в голове мысль. — Они боятся, что Пекин узнает о добровольной сдаче заложников. Добровольной…»

И тут меня осенило.

Мысль эта была простой, циничной и блестящей. Той самой, которая могла разрубить этот гордиев узел одним ударом.

Я медленно поднял голову.

— Изя, — позвал я.

Шнеерсон встрепенулся, уловив перемену в моем голосе.

— Что, Курила? Есть идея?

— Есть, — я усмехнулся, и, судя по лицу Изи, усмешка эта была недоброй. — Мы пытаемся играть с ними по правилам чести. А надо играть по правилам выживания.

Я повернулся к Ламе.

— Почтенный, — сказал я. — Вы сможете организовать мне встречу с этими «нейтральными» нойонами? С Эрдэни и остальными? Сегодня же ночью. Тайно. В степи, подальше от чужих глаз. Без свит, без охраны. Только они и мы.

Лама открыл глаза и внимательно посмотрел на меня.

— Они приедут, Белый Нойон, если будут знать, зачем. Они напуганы.

— Скажите им, — я понизил голос, — что я нашел способ спасти их шкуры. Скажите, что у меня есть предложение, которое позволит им сохранить и верность Пекину, и дружбу с нами. И главное — сохранить жизнь роду.

Изя и Лама переглянулись. В глазах одессита вспыхнул знакомый мне азартный огонек — он почуял интригу.

— Ой-вэй, — пробормотал он. — Я таки не знаю, что ты задумал, но мне уже нравится этот блеск в твоих глазах. Мы все устроим.

Через час гонцы, переодетые простыми пастухами, растворились в степи.

Полночь застала нас в седле. Мы ехали молча — я, Изя, Хамбо-лама и десяток моих казаков, которым я доверял.

Место встречи было выбрано идеально. Глубокая, скрытая от посторонних глаз лощина в нескольких верстах от лагеря. Здесь не было ни юрт, ни шатров, ни лишних ушей. Только голая, земля, огромное, равнодушное звездное небо над головой и один большой костер, который уже развели мои передовые.

Мы подъехали к огню. Вскоре из темноты, со стороны степи, послышался глухой перестук копыт.

Они появлялись из мрака группами по трое-четверо. Всадники в богатых халатах, на хороших конях, но без знамен и свит. Это были те самые «нейтральные» нойоны, чье молчание и выжидание грозили нам ножом в спину.

Они спешивались, молча подходили к костру, приветствуя Хамбо-ламу почтительными поклонами, а меня — сдержанными кивками. Среди суровых, обветренных лиц я сразу узнал одно. Нойон Эрдэни. Тот самый, что отказал мне в начале пути. Он смотрел на меня прямо, без вражды, но с тяжелой настороженностью.

Мы расселись вокруг огня на кошмах. Пламя выхватывало из темноты блеск серебряных блях на поясах и рукояти ножей.

Я первым нарушил молчание. Мой голос звучал тихо, но в ночном воздухе каждое слово было весомым.

— Я собрал вас здесь, уважаемые нойоны, не для того, чтобы снова звать на войну. Я вижу ваши сомнения. И, буду честен, я уважаю вашу осторожность. Вы отвечаете за свои роды, за своих жен и детей. Это тяжелая ноша.

Они молчали, слушая перевод Изи. Эрдэни едва заметно кивнул.

— Мой союзник, Найдан-ван, скоро поведет войско на юг, — продолжал я. — Если вы не хотите идти с ним — не идите. Это ваше право. Но я прошу вас об одном: не мешать.

Я обвел их взглядом.

— Чтобы в степи был мир, пока идет великая война, чтобы не случилось братоубийства между соседями, я предлагаю простое решение. Дайте мне гарантии. Гарантии вашего нейтралитета.

Я сделал паузу, глядя в глаза Эрдэни.

— Отдайте мне под защиту ваших старших сыновей. Они пойдут с нами в обозе, в почете и уважении, как гости, до самого конца похода. И не препятствуйте тем из ваших воинов, кто захочет пойти с нами по зову лам. Вот и всё. Простой обмен: безопасность ваших сыновей в обмен на безопасность наших спин.

Слова повисли в воздухе. Нойоны переглядывались, но никто не спешил отвечать. Изя и Хамбо-лама сидели неподвижно, как статуи, лишь изредка обмениваясь со мной многозначительными взглядами. Они знали, каким будет ответ. Я знал, каким будет ответ. Но он должен был прозвучать здесь, вслух.

Наконец, тяжелое молчание нарушил Эрдэни. Он поправил халат и заговорил. Его голос был спокойным, лишенным эмоций, но в нем звучала железная логика выживания.

— Белый Нойон, — произнес он, глядя на огонь. — Ты чужеземец. Ты храбр, но ты не знаешь наших законов. Ты предлагаешь нам выбрать медленную смерть вместо быстрой.

Он поднял на меня глаза.

— Отдать тебе сыновей — значит открыто встать на сторону мятежников. Для Пекина нет разницы, пошли мы воевать или отдали заложников. Если вы проиграете… а война — дело переменчивое… цинские каратели придут сюда. Твои люди будут далеко или мертвы. Они не защитят нас. Каратели вырежут наши роды под корень за пособничество врагу.

Остальные нойоны мрачно закивали, соглашаясь с каждым словом.

— И даже если вы победите, — продолжал Эрдэни, и в его голосе проскользнула горечь, — даже если Найдан сядет на трон в Урге… Цинский император объявит нас изменниками. Кто бы ни сидел на троне в Китае, нас все равно покарают. Твое предложение для нас неприемлемо, Белый Нойон. Это ловушка. Добровольно отдать сына — значит собственноручно подписать смертный приговор своему роду. Ни один отец, ни один нойон на это не пойдет.

Он замолчал.

Все взгляды были устремлены на меня. Эрдэни озвучил то, что было у них на уме. Моя логика «цивилизованного заложничества» разбилась о железную логику степной круговой поруки и страха перед Империей. Казалось, переговоры провалились. Казалось, сейчас они встанут, сядут на коней и растворятся в ночи, и мы останемся врагами.

Я смотрел на Эрдэни. На его лице было написано мрачное торжество правоты.

И тогда я усмехнулся. Спокойно, почти весело.

— Ты абсолютно прав, нойон Эрдэни, — сказал я, кивая. — Твои слова полны мудрости. Я услышал тебя. Добровольно отдать заложников — это самоубийство. И я, как честный человек, никогда не посмел бы просить вас об этом. Это было бы бесчестно.

Я увидел, как на их лицах появилось недоумение. Они ожидали угроз, уговоров, торга. Но не согласия.

Я выдержал долгую, театральную паузу, обводя их тяжелым взглядом поверх пламени костра.

— Но кто сказал, — произнес я тихо и вкрадчиво, — что вы должны отдавать их добровольно?

Тишина стала звенящей. Эрдэни нахмурился, не понимая.

Я снова усмехнулся, глядя на их озадаченные лица.

— К счастью для всех нас, я знаю выход. Выход, который спасет и вашу честь, и ваши жизни перед лицом Пекина. И при этом… даст мне то, что мне нужно.