Город кошек

Сапоги из крокодиловой кожи, шаровары из тончайшего шелка с вышитыми драконами, длинная рубаха и красный тюрбан, украшенный золотыми пластинами с крупными изумрудами, выглядели, конечно, заманчиво, но у Конана снова было ощущение, что где-то здесь затаился обман. За каким дьяволом властительница предлагает убийце своего жениха такие богатые дары? Он смотрел на одежду, лежащую на подушке, которую держала юная рабыня лет тринадцати. Сама она была совершенно не одета, но нельзя было сказать, что полностью обнажена. Тело было выкрашено краской, настолько успешно скрывавшей анатомические подробности, что Конан не сразу понял, что это краска.

— Тебе что-то не нравится? — спросила Лилува. — Я накажу всех своих рабов, если они принесли не самое лучшее!

— Нет, — ответил Конан. — Просто я не привык к такой изысканной одежде. Для жителя севера это все слишком роскошно.

Лилува рассмеялась.

— Ничто не сравнится роскошью в сравнении с твоим великолепным телом! Даже царские одежды будут для тебя все равно что медная оправа для бриллианта!

Юная рабыня, державшая одежду, позволила себе слегка нарушить свою неподвижность каменного изваяния. Уголки губ чуть дрогнули, голова наклонилась — девочка в смущении уставилась в пол.

— Вот, смотри — даже мои куклы согласны со мной, хотя я и не подозревала, что у них может быть какое-то мнение, пусть даже и не свое!

Конан вынужден был уступить давлению и одеться.

Лилува с восхищением оглядела его, обойдя кругом. Он больше не казался неотесанным мужланом.

— Ты великолепно выглядишь! — сказала Лилува. — Такой ты нравишься мне не меньше, чем без одежды. Хотя, конечно…

— Где мой меч? — мрачно спросил Конан. Лилува надула губки.

— Принесите ему его меч! — приказала она, едва не фыркая от возмущения. Ее перебили! не дали досказать до конца! Грудь Лилувы распирало от гнева и будь на месте Конана кто-нибудь из горожан, его бы уже раздели, растянули животом вниз и нещадно секли.

Когда Конан получил назад оружие, на душе у него стало гораздо легче. Он уже был готов простить Лилуву за то, что та одела его, как будто выставляла на торги.

Она, казалось, смотрела на него с любовью и обожанием.

— Я думаю, что ты голоден, и прежде чем продолжить день, нужно восстановить твои силы. Ты столько потратил на меня… — сказала она и хлопнула в ладоши: — Слуги! Ваши уши слышали!

— Но госпожа… — смущенно произнес Ханфий. — У стен города казаки, и, боюсь, они не намерены тянуть с приступом…

Лилува нахмурила брови:

— Все остальное потом! — твердо заявила она. — И Солнце может подождать, если я хочу угостить своего гостя! Поспешите же!

Слуги принялись изо всех сил быстро изменять покои. Красные драпировки сменились зелеными, появились два зеленых ложа и зеленый столик. На котором одно за другим стали возникать зеленые блюда с разнообразным содержимым различных оттенков зеленого цвета. Этот цвет, по мнению нынешнего придворного врача Лилувы, не только способствует пищеварению, но и развивает дух. Ибо зеленый цвет навевает человеку воспоминания о растительной жизни: о траве, деревьях, кустах, которые являются основой всего живого.

Правда, Конан ничего этого не знал. Как не ведал и большинства названий блюд, оказавшихся перед ним. Виноград, яблоки, груши и личжи он еще мог отличить, но эти фрукты составляли лишь небольшую часть яств. Зато Конан точно знал, что виноград способствует мужской силе страсти, долголетию и отваге в бою, а личжи прекрасно заживляет телесные и душевные раны. Но больше всего Конана привлекали напитки, волнующий запах которых он мог уловить даже на расстоянии.

Лилува возлегла на одно ложе и пригласила Конана на ложе напротив. Он не слишком жаловал такой этикет, но отказать прекрасной госпоже не смог.

— Начнем, пожалуй. — Лилува звонко хлопала в ладоши.

И тотчас же зеленые драпировки раздвинулись, и из них показались обнаженные руки, за ними постепенно появились молодые и страшно тонкие мужчины и женщины. Женщины бы полностью обнажены, а у мужчин были набедренные повязки, которых хватало только на то, чтобы едва прикрыть естество. Конан никогда прежде не видел настолько хрупких и гибких людей. Кроме прочего, они были вымазаны с ног головы, включая волосы, белой краской, и от этого выглядели, как призраки.

— Из Бритунии, — сказала Лилува, отправляя в рот очищенный плод личжи. — И пять лет обучались в Кеми искусству легкости и пустоты. Они не работают и не думают, и почти не едят. Они не чувствуют голода, и если их не кормить, они умирают, даже если вокруг них полно еды. Потому что едят они только с рук.

Конан взял со стола нефритовый кубок с пенящимся напитком, аромат которого властно призывал к себе, и пригубив его, тотчас не удержался и весь выпил. Когда он хотел поставить кубок обратно на стол, чтобы вкусить и других щедрот госпожи, то обнаружил, что нагая бритунка с безумными глазами стоит между ним и столом с яствами, покачивая бедрами. Он отодвинул ее рукой и взял кисть винограда. Ягоды были огромными и сочными. И, пожалуй, правду говорили, что виноград способствует страсти. Съев пару ягод, Конан подумал, что бритунка удивительно красива и нежна. Ему захотелось сейчас же ощутить под пальцами ее податливую кожу, схватить это хрупкое тело и овладеть им. Интересно, а боль они чувствуют?

— Возьми ее, Конан! — воскликнула Лилува. — Возьми ее прямо здесь!

Конан покачал головой. При других обстоятельствах он бы с легкостью и удовольствием поступил по призыву Лилувы, но только не здесь и не сейчас.

Он положил ладонь на бедро бритунки, слегка отодвинул ее, взял со стола большую сочную грушу и протянул ей. Бритунка взяла плод и вонзила в него крепкие зубы. Сок потек по ее подбородку, оставляя темные потеки на белой краске.

Лилува сказала:

— Ты благородный человек, Конан. Я рада, что не ошиблась в тебе. Хорошо бы, чтобы ты оставался благородным и впредь. Не разочаровывал бы меня. А для этого власть казаков в городе не слишком подходит. Что-то подсказывает мне, что они, в отличие от тебя, не благородны…

— Ну, конечно! — воскликнул Конан. — С чего бы сынам вольного поля быть благородными?

Лилува в смущении опустила глаза, будто Конан сказал что-то очень непристойное. Возможно так оно и было.

— Значит, тебе придется заставить их уйти, — неожиданно решительно заявила Лилува.

— Вряд ли они послушают меня, — засомневался Конан. — Да и с чего бы это им поворачивать от богатой добычи?

— Напугай их.

Конан расхохотался. Он даже представил себе как прыгает перед Орузом и сотоварищами, корчит жуткие гримасы, а они глядят не него с полнейшим непониманием.

— Они же не дети… — наконец удалось произнести ему сквозь приступы смеха. — Разве можно напугать взрослых мужчин?! Да еще таких, какие перевидали многое, что другим и не снилось!

— У каждого есть свои страхи, — сказала Лилува, не разделяя буйного веселья киммерийца. — Надо только найти их. Ты же знаешь своего атамана. Напугаешь чем-нибудь его, а друзья последуют его примеру.

Конан хохотнул последний раз.

— Ты серьезно?

— Ну, конечно! Я же не предлагаю испугать его как маленького ребенка, скорчить ему жуткую гримасу и показать козу! У взрослых свои страхи, подумай, наверняка, ты сумеешь найти слабое место атамана. Я ведь сумела найти твое слабое место…

— Что? — Конан приподнялся с ложа. — Ты что хочешь этим сказать?

— Думаю, теперь ты имеешь право знать правду. Правду о том, что случилось ночью… — объяснила Лилува. — Ты ведь ощущаешь в своих воспоминаниях провалы, недосказанности. Тебе кажется, что твоя голова не полностью принадлежит тебе. Я знаю об этом. И я бы не стала травить тебя соком черного лотоса, если бы не знала, что последствия обратимы.

И Лилува рассказала о том, что Конан не помнил. Правду о том, что случилось нынче ночью.

Это не сильно ему понравилось, лицо его приобрело сначала изумленное, потом гневное выражение, он очень не любил, когда им действовали как марионеткой. Тем более, в буквальном смысле. Мышцы его вздулись буграми, а пальцы так плотно обхватили рукоять меча, что костяшки побелели.

Но он быстро взял себя в руки. Достаточно того, что он был глупцом в помраченном состоянии, не следовало продолжать оставаться им в полном сознании.

— Но почему именно я должен защищать город? С какой стати? Что, твои люди настолько слабые воины, что не сумеют противостоять жалкой горстке казаков?

— Я бы так не сказала. Они отнюдь не выглядят жалкой горсткой. Но не в этом дело. Просто я не желаю убивать их. Это низко и неблагородно. Кроме того, лично мне ужасно неприятно пачкаться в чьей-то крови. Потом, я знаю, мне будет несколько лет тошнить при виде мяса, ты можешь не беспокоиться, выбора у тебя все равно нет, если ты, конечно, не самоубийца. Тебе придется защищать город, хочешь ты этого или нет…

Конан не сразу понял, о чем толкует Лилува. Но когда перед глазами вдруг все поплыло, а в животе появилось чувство, что в него воткнули тонкий ножик-пилку и стали медленно водить им, вырезая отверстие, Конан вскочил с ложа, потянувшись к мечу, и неожиданно обнаружил что ноги больше не принадлежат ему. По крайней мере, полностью. Они все еще были соединены с ним, и он даже мог шевелить ими, но они перестали его слушаться.

— Ах, Конан, как я хотела бы, чтобы у меня не было нужды убивать тебя!.. — произнесли губы Лилувы, вдруг оказавшиеся у самого лица киммерийца.

— Что это? — с огромным трудом сумел он выговорить — рот тоже отказывался ему повиноваться.

— Да все тот же черный лотос, — сказала Лилува. — Все зависит от того, в какое время его сорвали. Лишили связи с водой и землей. Утром, вечером, в полдень или в полночь. Свойства черного лотоса весьма разнообразны, иногда он даже может служить любовным зельем. Еще, конечно важно, как его приготовить. Но тебе, пожалуй, все это уже ни к чему…

— Ты… ты хочешь убить меня? — спросил Конан.

Лилува фыркнула и всплеснула руками.

— Ну, наконец-то, догадался, умница! — Она даже вскочила в возмущении. — Ты что, идиот? Я уже сказала, что не хочу убивать тебя… Но ты должен мне одну услугу…

— Хорошо, я окажу тебе эту услугу. Как ты сказала, у меня все равно нет выбора, — произнес Конан, собрал остатки сил и поднялся, опираясь на меч.

Лилува побледнела — она не ожидала, что после такой дозы человек вообще сможет двигаться, но все равно протянула киммерийцу маленький пузырек с зеленоватой жидкостью.

— На, прими это… Но учти, что это всего лишь первая часть противоядия. Ты избавишься от боли, но только на полдня. К вечеру ты умрешь, если я не дам тебе вторую часть. А я дам ее тебе только, если ты выполнишь условие…

Конан взял пузырек и усмехнулся.

— Думаю, хуже уже не будет, — заявил он и выпил содержимое одним глотком. Жидкость пролилась по пищеводу внутрь и мгновенно растворила ножик-пилку. Ноги снова обрели способность двигаться.

— Я заставлю казаков уйти. Но мне понадобятся твои люди. Если они сумели обмануть меня, то почему бы им не обмануть и казаков. На ум они слабы, хоть и быстры на руку. И я знаю самое слабое место атамана. Вот мы этим и воспользуемся! Мы выйдем навстречу казакам и заставим их бежать от города, только пятки сверкать будут!

— Но, Конан, это же всего лишь слуги. Что они, по сравнению с казаками? Кроме того, их жизни дороги мне. Они много для меня значат.

— Обещаю, они не пострадают, — как можно тверже сказал Конан. Он не был абсолютно уверен в этом, но, в конце концов эти люди всего лишь рабы, так что особой беды в их гибели не будет. Главное, чтобы она не была напрасной.

— Идемте же! Казаки не станут слишком долго ждать! — поторопил Ханфий.