Горец в её постели

Глава 7

На следующий день рано утром Мара торопливо шагала по тропинке древней тисовой рощи. Старые деревянные указатели, размещенные на равном друг от друга расстоянии, уверяли, что она двигалась по направлению к конюшням Рэйвенскрэйга, но ее сомнения увеличивались с каждым изгибом и резким спуском извилистой тропы.

Больше похожая на оленьи следы, дорожка вела прямо через густые заросли деревьев, и каждый поворот открывал на краткий миг устье и контуры Внутренних Гебрид, бесчисленных островов, растянувшихся вдоль горизонта, словно туманные синие жемчужины.

Сердце Мары было переполнено чувствами, дыхание перехватывало от красоты ее новой родины.

Холодные воды, подмигивающие ей, выглядели такими же гладкими и синевато-серыми, как аспидный сланец. Темными и спокойными. И призрачный туман, клубившийся над покрытой рябью поверхностью, вовсе не вырисовывал очертания мужчины.

Испытывая чувство благодарности за это небольшое чудо, она покачала головой, ругая себя, что вообще рассматривала такую возможность.

Стояло просто прекрасное туманное утро. Ничего более.

Она даже могла слышать приятное журчание бегущего где-то недалеко ручья. Могла чувствовать запах сладковатой холодной воды, догадываясь, что путь ручейка пролегает параллельно тропинке.

И еще у нее возникло неприятное ощущение, что за ней наблюдают.

Мара нахмурилась, не в состоянии отрицать это.

Она просчиталась. Горячий Шотландец находился не там, над Устьем Ломе, паря в дрейфующей завесе морского тумана. Он был здесь, намного ближе. Разгневанный, опасный и потрясающе мужественный. Его присутствие ощущалось на всем протяжении рощи. Он словно насмехался и дразнил, и от этой мысли, ее пульс начал дико скакать, а каждый дюйм кожи покрылся мурашками.

Она выдохнула, отбрасывая волосы.

– Вздор и чепуха, – пробормотала она, продолжая повторять мнение Мердока о всей этой жути, будто три слова были мантрой.

– Совершенная чушь, – добавила она, позаимствовав фразу у вечно недовольной мегеры, жившей на углу Керн Авеню.

У маленькой женщины ростом не выше пяти футов, с острым языком и свирепым взглядом имелись короткие язвительные замечания для всего, что находилось под этим небом.

Но меткие колкости Мары не произвели впечатления на ее призрачного горца.

Тем более, не запугали.

Ничуть. Его сильная сущность продолжала циркулировать вокруг нее. Волнующая и высокомерная, понимающая, что трепещет каждый ее нерв, проникающая сквозь ее щиты и барьеры. Заставляющая ее поверить.

Кстати, когда он превратился в ее призрачного горца?

Не желая разбираться, она всмотрелась в пространство между деревьями, готовясь к худшему. Судя по его прошлым выходкам, он вполне мог стоять, прислонясь к стволу тиса, сложив руки на груди и впившись в нее взглядом.

Будучи невидимым, конечно.

С прошлой ночи она знала, что он мог находиться где угодно.

Делать что угодно. Даже соблазнить ее.

Рассмотреть ее прямо через одежду.

– О боже, я зациклилась на этом, – прошептала она, огибая губчатые участки мха. – Меня преследует призрак.

Дьявольски сексуальный призрак.

Она застонала, зажав нижнюю губу между зубами, ускоряя шаг. Пока она будет просто ощущать его присутствие, не слыша за спиной его шагов, не видя внезапной вспышки движущейся стали, образующей дугу в тумане, с ней все будет в порядке.

Она надеялась на это.

И была решительно настроена доказать это. Она глубоко вдохнула острый воздух. Свежий воздух Хайленда был напоен ароматами леса, влажной земли и папоротника. Таким обычным утром богатые, пряные запахи должны были доставить ей большое удовольствие.

Но этого не случилось, и стремительное продвижение сквозь мрачную тисовую рощу тоже не способствовало этому.

Так же как и знание, что окружавшие ее деревья жили больше тысячи лет.

При этой мысли во рту у нее пересохло.

Тисы были огромными, как Рэйвенскрэйг, они, несомненно, росли здесь во времена оловянного солдатика, и возможно, даже стали свидетелями его предательства. Стояли, когда он промчался по этой самой дорожке в темноте ночи со знаменитым Гелиотропом Далриады, надежно запрятанном в мешочке у пояса.

Оловянный солдатик, вот уж, в самом деле.

Именно так и есть!

Она вздрогнула, кутаясь в куртку от порыва пронесшегося мимо нее ледяного ветра.

Вместе с ветром, казалось, и роща подкрадывалась к ней, становилась все темнее и непрогляднее с каждым ее шагом. Даже устье скрылось из виду, и от его внезапного исчезновения ей стало не по себе среди нависших тисовых ветвей.

Смущало и то, что некоторые деревья казались полыми, и их пустые внутренности были заполнены чернотой. Темные тени требовали исследования.

Но не теперь.

– Н-е-е-ет, спасибо, – отказалась она, поспешно двигаясь вперед.

На ум пришел Томас-Рифмач.[24] Великий мистик тринадцатого столетия предположительно заснул в полости такого же тиса, растущего в похожей роще в окрестностях Инвернесса, дожидаясь своего возрождения. Если подобное укрытие было достаточно хорошим для него, то и ненавидящий Макдугаллов призрак не постыдился бы использовать пустое дерево для своих собственных дурных целей.

И он не спал.

Он шпионил за ней. Замышлял свой следующий ход или возможно даже смеялся над ней.

Находясь в уверенности, что не оценила бы такого юмора, Мара оглядывалась вокруг, изучая древние искривленные деревья и жалея о своем богатом воображении.

Где находятся эти конюшни?

Она почти бежала, едва не оступаясь, и споткнувшись о корень, замахала руками по воздуху. Когда ей удалось выпрямиться, она проворчала:

– Здесь поработал дьявол.

Это была еще одна из язвительных насмешек сварливой ведьмы с Керн Авеню.

Если бы у нее имелся хотя бы наперсток яда той карги. Вместо этого она уперлась рукой в бедро, с трудом дыша. Вокруг нее носился холодный ветер, волосы разметались в разные стороны, ледяные порывы пронзали ее сквозь одежду. Почти как невидимые руки, пытавшиеся раздеть ее, пока она не останется стоять обнаженной и дрожащей на тропинке среди торфяника.

Мысль придала ей сил, и она выпрямила спину.

– Ты не испугаешь меня, – поклялась она, подняв подбородок, когда ветер ослаб. – И ты никогда не увидишь меня голой!

Аххх, но я уже видел, – эхом отразился позади нее голос с сильной шотландской картавостью. – И достаточно близко, чтобы понять, что твои огненные Макдугалловы локоны не окрашены.

Глаза Мары широко распахнулись.

– Ах ты ублюдок! – крикнула она, поворачиваясь вокруг себя.

Но ее взгляду не открылось ничего, кроме пустой рощи и стихающего звука его голоса, бархатно-низкого и волнующего.

Он видел ее голой.

И намного ближе, чем тот быстрый взгляд на ее обнажившийся сосок. Каким-то образом он видел ее между ног, и от осознания того, что он увидел, внутри нарастало, раскручиваясь по спирали, тепло.

Опаляющий жар, бесстыдно восхитительный.

На один совершенно безумный миг она представила, как к ней прижимается его твердое, мужское тело. Кожа к обнаженной коже. Его дыхание, легкое и теплое, на ее плоти. Смелый поцелуй, воспламеняющий все ее чувства, его руки, исследующие ее тело, возбуждая ее способами, о которых она никогда не помышляла.

Она никогда не желала мужчину так лихорадочно и не чувствовала себя более глупой, жаждая этого.

Сэр Александр Дуглас не был реален.

Он являлся воплощением всего, во что она не верила. И он ненавидел Макдугаллов.

Не имеет значения, что Макдугалл она являлась формально.

В любом случае, распаляться и волноваться только потому, что он был ростом шесть футов четыре дюйма, красив и обладал голосом, от которого у нее слабели ноги в коленях, было пагубно.

И целовать его до тех пор, пока не закружится голова, утопая в блаженстве от его вкуса, было против благоразумия.

Он абсолютно опасен.

Факт, который с прошлой ночи она не могла игнорировать.

Она провела часы, мучаясь и ворочаясь от страха, что он появится снова. Сердце билось так часто, что она опасалась сердечного приступа.

Ее колени все еще дрожали. И вовсе не потому, что он был сексуален так, что она иногда забывала дышать, когда он возвышался над нею, пронизывая своими неистовыми сине-зелеными глазами, заставляя исчезнуть весть остальной мир, как будто существовал только он.

Она сдула с лица прядь волос, чувствуя, что ладони вспотели. Как она ухитрилась сегодня утром одеться и спуститься по стольким ступеням, не свалившись в какую-нибудь кучу внизу, выходило за рамки понимания.

Он очень сильно потряс Мару.

И все еще расстраивал ее. Прячась где-то и наблюдая за ней с такой пронизывающей силой, что она носком ударилась о валун, перегородивший тропу.

– О-ох! – она схватилась за ступню, зло сверкая глазами на камень – покрытую лишайником глыбу гранита, который, казалось, с негодованием смотрел на нее в ответ. И нигде поблизости не было тропинки, по которой она шла.

Она мигнула и оглянулась вокруг. Валун поднимался из дикой рексии[25] на границе склона, поросшего папоротником-орляком, и далеко растянувшегося пастбища.

Тропинки через тисовую рощу не было видно нигде, проклятые деревья теперь виднелись далеко позади нее. Каким-то образом она вырвалась из их тисков. На нее не давило ничего более зловещего, чем заросли можжевельника, дрока и ракитника.

И глаза, сверлившие в ней дырки, были не его, а лошадиные.

Великолепные животные, пасущиеся на траве в нескольких шагах от того места, где она стояла. Плавные линии и мышцы, обтянутые лоснящейся черной шкурой, и глаза этих животных, невозмутимо и с интересом уставившиеся на нее.

Несколько других лошадей, таких же внушительных, наблюдали за ней с некоторого расстояния. Но именно многочисленные конюшни и хлев заставили ее сердце подпрыгнуть и выкинуть из головы ужасы тисовой рощи.

– О, мой бог!!! – выдохнула она с отвалившейся челюстью.

Ее охватил благоговейный трепет, она шла прямо через луг, возбуждение нарастало по мере приближения к древнему строению и нескольким коровникам.

Низкое каменное здание с серой шиферной крышей – конюшни Рэйвенскрэйга – стояло там, отягощенные грузом прошедших лет. Века ветров, дождей и длинных зимних морозов оказали свое воздействие, смягчив углы и затемнив камень, но в этом и было их очарование.

Все, кроме небрежной писанины из дат и подписей, жило и дышало историей.

Каждый грубо обтесанный камень гудел стариной, к тому же суматоха вокруг удержали ее от мыслей о нем, прижатом к стене.

Желая полностью забыть о нем, она подошла к хлеву. Ее приближение, казалось, нисколько не встревожило кур, копающихся в грязи у стены, выложенной методом сухой кладки[26], или горстку овец и лохматых, с рыжей шкурой, Хайлендских коров, поглощавших корм у коровника.

Все казалось обычным… кроме гудящих камней.

У Мары закололо в затылке. В голове закружились дикие предположения. Романтично было бы предположить, что камни вибрируют от возраста, но было слышно, что гудение имело другую природу.

А потом она распознала этот звук: тихий, повторяющийся глухой стук и ворчливые мужские голоса.

Голоса горцев, доносившихся из-за конюшен.

Загадка быстро разрешилась, когда непонятно откуда вылетели Скотти и Дотти, их короткие ноги стали толще, а коричнево-белые тела вымазаны какой-то черноватой дрянью.

– Сколько раз я говорил вам, маленькие засранцы, не играть в навозной куче, – Малколм Красноголовый остановился позади них, его раскрасневшееся лицо заполыхало еще ярче.

– Мисс Мара! – он уставился на нее широко раскрытыми глазами, тяжело дыша и сжимая в руке вонявшую навозом лопату.

Скотти и Дотти кинулись вперед, обнюхивая ее пятки, пока молодой горец не издал резкий свист.

– Эти двое в прекрасном настроение. – Он покачал головой, когда маленькие собачки побежали к курам. – А что вас заставило подняться так рано? Мердок не говорил, что вы сюда придете.

– Он не знал, – ответила Мара, вздрогнув, когда бродячий ветер взлохматил ее волосы. – Никто не знал.

Думаешь? – промурлыкал ей на ухо голос, более картавый, чем у Малколма.

У Мары перехватило дыхание, а Малколм, казалось, ничего не слышал.

– Жаль, что мы не знали, – его взгляд скользнул на другого молодого мужчину, только что вышедшего из-за одного из коровников. – Мы могли бы отложить погрузку навоза.

– Погрузку навоза? – взгляд Мары перебегал с одного молодого человека на другого, не пропустив черные пятна на высоких сапогах, прикрывающих бедра. – Вы имеете в виду, чистку стойл?

– Да, но больше, чем это, – сообщил ей Малколм. – Йен и я как раз загружали удобрения для Национального Союза Фермеров, – он сделал паузу, и его веснушчатое лицо просияло.

– Это ради вас. Каждая лопата поможет увеличить фонд Уан Керн Вилладж.

Мара мигнула.

– Они платят вам за… навоз?

Малколм усмехнулся.

– Не НСФ, а те, кому они отсылают эти удобрения, – объяснил он, смахнув прядь ярко-рыжих волос с брови. – Понимаете, некоторые полагают, что навоз можно преобразовать в электричество. Побочным продуктом является газ метана. Людям, знакомым с правилом теплообмена, экскременты обеспечат новый и неистощимый источник энергии.

– Люди, занимающиеся исследованиями этой возможности, хорошо платят за каждый грузовик навоза, который мы им поставляем, – вставил Йен, присоединяясь к ним. Он сверкнул доверительной улыбкой. – Получилось ли из этого что-нибудь или нет, Мердок говорит, что мы выручили уже достаточно, чтобы заложить основу для вашего проекта.

У Мары сжалось сердце.

– Я никогда не слышала о таких вещах, но это звучит… многообещающе. Даже не знаю, что сказать, – произнесла она смущенно.

Что она знала, но не собиралась показывать, так это то, что если такая глупая схема существовала и была реальной, то тогда, может быть, и те утверждения средневекового призрака, уже доказавшего свое рыцарское мастерство, не были столь уж неправдоподобны.

Но подобная возможность вызывала у нее сильную головную боль, так что она сверкнула своей лучшей улыбкой и предпочла проигнорировать проблему.

– Малколм, ты спрашивал, почему я здесь, – сказала она, призывая всю свою храбрость. – Я думала покататься. И я хотела бы сесть на живую лошадь, а не на какой-нибудь послушный мешок костей.

– Ох, нет, девушка, ты не можешь, – начал отговаривать Малколм, в ужасе глядя на нее. – Мердок нас за ноги подвесит.

Йен прочистил горло:

– Послушайте, мы не посадили бы вас на породистого коня, даже если бы вы очень захотели. Лошади Рэйвенскрэйга очень горячи. Даже кобылы легковозбудимы. Эти конюшни были гордостью Макдугаллов в течение многих столетий. У нас самые лучшие англо-норманны, которых вы где-либо сможете найти.

– Англо-норманны? – у Мары скрутило живот. – Звучит несколько архаично.

Малколм улыбнулся.

– Ох, он имеет в виду, что их корни происходят от норманнской лошади, которую в средневековье высоко ценили как боевую, – объяснил он. – В этих краях они были редкостью, но говорят, один из ваших предков, Колин Макдугалл, привел первую в начале четырнадцатого столетия. Легенда утверждает, что он добыл этого коня в схватке с другим рыцарем.

Мара сглотнула, чувствуя, как в животе закручивается холодный твердый узел.

– Мердок говорил что-то о колонии тюленей, – выпалила она, меняя тему. – Я хотела бы поехать и посмотреть.

Брови Малколма взлетели вверх.

– Ох, нет, это еще хуже. Вам нельзя ехать туда, – заявил он, картавя еще сильнее. – Слишком далеко и на утесах опасно. Кроме того, что если этот хедбангер все еще там?

– Хедбангер? – Мара решила купить шотландский словарь. – И что это значит?

– Сумасшедший человек, – перевел Йен. – Которого вы не хотели бы повстречать в таком отдаленном месте, как колония тюленей. Прошу прощения, мисс, но всему Обану известно, что вчера вечером вас изводил какой-то ненормальный, и что он сбежал.

Мара бросила взгляд на Малколма, но тот только пожал плечами.

– Слухи разносятся быстро. – Он тряхнул головой, обращая все в шутку. – Но вы не волнуйтесь. Кем бы он ни был, сейчас его здесь нет. Мы искали всю ночь и не обнаружили ни следа.

Мара улыбнулась. Она их подловила.

– Тогда нет причины, по которой я не могу выехать, не так ли?

Йен опустил взгляд и пошаркал обрызганными навозом ногами.

Малколм сдвинул брови.

– Вы, конечно, не передумаете?

– Нет, – уперлась Мара. – Я настроена хорошо прокатиться и хочу резвую лошадь. – Когда ни один из них не двинулся с места, она добавила:

– Вы не должны волноваться о том, что я неопытна. Я уже ездила на лошадях.

Она надеялась, они не догадаются, что это был арендованный пони, бегавший вверх и вниз по Керн Авеню, и что это был ее пятый день рождения.

– Ради Креста, Алекс, сколько еще ты собираешься позволять девушке страдать? – Хардвик де Стадли стоял на краю морского утеса, его огромный плащ хлопал на ветру. – Ты заливал мне о своей чести, а сам не делаешь ничего, чтобы помочь беспомощной девице.

– Оставь это, предупреждаю тебя, – потребовал Алекс, пристально глядя на сине-голубые волны устья. – Твои стрелы не попадают в цель.

Хардвик вздохнул.

– Любой дурак поймет, что она не может управлять лошадью.

Алекс скользнул взглядом по разбросанным по воде островам и посмотрел на друга.

– Ты всегда видишь шлюху в каждой женщине, проходящей мимо. И мы оба знаем, какую именно помощь ты стремишься предложить им, – произнес он, пытаясь игнорировать это торчащее несчастье другого. Некий физический недостаток мужлана, преследующего женщин, который совсем не прикрывался хлопающим на ветру плащом.

Алекс содрогнулся, его недовольство немного поутихло.

– Та чертовка с огненными волосами вовсе не беспомощна. Я никогда не встречал более смелой девицы, – объявил он, складывая на груди руки. – Она сама отвечает за себя. Она та, кто велел тем двум распустившим сопли юнцам оседлать резвую лошадь.

Хардвик присвистнул.

– А! Я понял, – с насмешкой сказал он. – Ты ревнуешь!

– Щенки, они оба, – отрекся Алекс.

– О, что и говорить, – согласился Хардвик, явно наслаждаясь. – Один, с рыжими волосами, такой же высокий, как ты. А другого точно не будет мотать ветром, как тростник.

– Из-за женщин у тебя протухли мозги.

– Нет, из-за них мой ум стал острее, – Хардвик наклонил голову вбок, награждая Алекса испытывающим взглядом. – Те двое щенков, как ты их назвал, причина того, что ты позволяешь девушке сидеть там почти час, пока ее кобыла набивает брюхо клевером.

– Ты плохо знаешь меня, если думаешь, что меня вообще волнуют молокососы-конюшие, пялящиеся на какую-то Макдугалл. – Алекс выдохнул, надеясь, что его пылающее лицо не означает смущение. – Для меня совсем не имеет значения, скольким зеленым юнцам она позволяет вилять перед ней хвостом. И меньше всего, сколько времени ей потребуется, чтобы приобрести навыки верховой езды.

И он не собирался приглядывать за ней снова.

Святые праведники, она сидела на своем коняге так, словно была сарацинской блудницей, ее стройные ноги раскинулись в бесстыдном приглашении, а большие груди покачивались каждый раз, когда ее глупый конь соизволял двигаться.

Не обращая на нее внимания, Алекс, сощурившись, смотрел на ее лошадь.

– Меня больше интересует кобыла, – заявил он, изучая линии животного. – Разве ты не видишь сходства с Язычником?

– И что, если вижу? – пожал плечами Хардвик. – Деяние, за которое ты стремишься отомстить, давным-давно забыто. Какое значение имеет то, что Макдугаллы хорошо распорядились семенем Язычника?

Он замолк, поправляя плащ:

– Когда рядом такой соблазнительный сосуд, меня больше интересует мое семя.

– Ты хуже, чем олень во время гона.

Хардвик усмехнулся:

– Я только говорю правду, мой друг.

Алекс хмыкнул.

Его друг насмешливо поклонился.

– Посмотри на девушку как следует и скажи, что она не возбуждает тебя. Или злоба иссушила твою мужественность?

На челюсти Алекса дернулся мускул.

– Я должен вызвать тебя за это, – ответил он с испепеляющим взглядом. – Радуйся, что я добродушный человек.

– Какая глупость – все равно ни один из нас не смог бы выиграть, – засмеялся Хардвик. – Мы преуспели бы только в членовредительстве. Подумай, какая потеря была бы для прекрасного пола, лишись я определенной части моего тела.

Схватив Алекса за руку, он заговорщически подмигнул ему.

– Ты хочешь, чтобы это было на твоей совести? Во имя истины, если бы ты не был связан своим обязательством, ты тоже нашел бы своему копью хорошее применение,– торжественно заявил он. – Вон та конфетка готова, чтобы ее пощипали.

Алекс рывком освободился.

– Она готова для большего, чем это, – произнес он в ответ, стараясь сдерживать тон голоса, чтобы не раскрыть того, что он думает на самом деле.

Он снова повернулся к морю, и в его памяти пронеслись все те способы, которыми он испробовал ее спелость, и эти воспоминания сделали его твердым. Настолько возбужденным, что Хардвик о таком мог только мечтать.

Хардвик вожделел всех женщин.

Алекс загорался только для одной.

Правда, в которой он не хотел сознаваться. Ни себе, ни Хардвику, ни, конечно, ей.

Особенно после того, как посетил рано утром место ее запланированного поселения Уан Керн Вилладж и увидел прогресс в работах. Деревья были расчищены, и уже лежал фундамент, а куча камней для мемориальной пирамиды постоянно росла.

Мерзость, на которой, как он узнал, будет висеть бронзовый диск, прославляющий его заклятых врагов – Колина Макдугалла и его коварную хозяйку, недоброй памяти леди Изобэль.

Это было больше, чем мог вынести человек.

Его сердце билось, как кузнечный молот. Он яростно стиснул зубы, удивляясь, как они не сломались. В горле поднималась желчь, такая горячая и густая, что он едва не задохнулся.

– Тебе известно, что она собирается увековечить двоих из худших шакалов во всей ее покрытой мраком истории клана? – вымучил он из себя, цепляясь взглядом за скалы. – Я видел проект мемориальной доски, слышал, как рабочие с изумлением и благоговением называли имена.

Он резко вдохнул, пнув гальку на краю утеса:

– Невежественные глупцы.

– А-а-а, ну да, – протянул Хардвик, будто не слыша ни слова. – Показываешь мне спину, чтобы я не увидел твоего вожделения. Уставился на море и притворяешься, что не встретил пару под стать себе. Скажи, что ты не жаждешь обладать этой девицей.

Алекс сцепил зубы. Ему нечего было ответить.

Друг знал его слишком хорошо.

– Твое молчание говорит само за себя, – утверждающе произнес этот жулик. – Теперь я покидаю тебя. Наш старый друг Бран О’Бара пригласил меня на пирушку. Ты будешь избавлен от моего присутствия. На время, по крайней мере.

– Святые вознесут хвалу, – выдохнул Алекс, все еще не глядя на него. – Я устал слушать шлепанье твоего языка.

Хардвик встал перед ним, закрывая ему обзор.

– Ты мог бы присоединиться ко мне, – предложил он, схватив Алекса за руку. – Стол старого Островитянина всегда ломится, а вина текут рекой. Не говоря уже о женщинах…

– Владения Брана О’Бара – рассадник сифилиса, – ответил Алекс, вырывая руку. – Пусть лучше меня кастрируют, чем я коснусь одной из тех шлюх, которых он приводит для своих гостей.

– Кастрируют? – Хардвик качнулся на пятках назад и захохотал. – Зачем беспокоиться? Ты не окунал свой фитиль веками. Если не врал мне.

Алекс снова повернулся к морю.

– Меня занимали более важные дела. Я…

– Знаю. Твоя проклятая кровать, – перебил его Хардвик. – Но ради старых времен сделай мне приятное: присмотри за девушкой после того, как я уйду. Если прислушаешься к своему сердцу, то поспешишь помочь ей.

Алекс неопределенно хмыкнул. Он не знал, что у него на сердце. Начиная с того давно минувшего дня, который он предпочел бы забыть.

– Возможно, ты прекратишь упрямиться, как только я уйду, – проговорил Хардвик, отходя от него. – Одно слово на прощание: если ты не поможешь ей, то рано или поздно ей поможет один из тех щенков.

Потом Хардвик ушел.

На сей раз не было слышно его обычного смеха.

Нахмурив брови, он запустил руку в волосы. Девчонка может восседать на своем неподвижном коне, пока солнце не замерзнет. Он не собирается оборачиваться. Хотя, в этом не было никакой необходимости.

Ее образ уже служил украшением его души.

И это только ухудшало ситуацию.

Был бы он человеком из плоти и крови, тогда может быть она стала бы женщиной, которая сумела бы исцелить его раны, нанесенные ее предками. И как он подозревал, она могла бы излечить еще кое-что неотложное. Он видел достаточно, чтобы знать – она создана для страсти.

Его страсти.

С тех пор, как он увидел ее в своей кровати, когда на ней не было ничего, кроме двух крошечных лоскутков черного кружева, он испытывал бешеную потребность, такую лютую, что она изводила его.

Еще больше его беспокоила ее привязанность к несговорчивому мажордому. Не так, как он негодовал на двух переростков из конюшни, а потому, что старый дворецкий с узловатыми коленями напомнил ему о собственном отце.

Великий воин в свое время, согбенный и с помутневшим рассудком годы спустя, он принял Алекса с широко раскрытыми объятиями, и всегда обходился с ним с той же любовью, какую проявлял к своим законнорожденным сыновьям.

Иногда, даже с большею.

Его глупые глаза снова жгло, он сделал глубокий выдох и уставился на море.

– Она – Макдугалл, – прорычал он, настроение омрачилось.

Вероятно, она заколола бы его во сне его собственным кинжалом, если бы он когда-нибудь рискнул лечь с ней в кровать.

На ходу он отстегнул от ремня плоскую фляжку и сделал большой глоток. Огненный ышке-бяха.[27] Чистый спиртной напиток Хайленда гарантированно изгонял болезненные воспоминания и любое опасное смягчение в отношении Мары Макдугалл.

Не важно, испытывает ли она нежные чувства к седому старику или нет.

О текущей в ее венах подлой крови можно сказать столько, что самые плодовитые барды будут заняты целую вечность.

Не смотря на это, он еще раз глотнул ышке-бяха, и изменил направление.

Как он и подозревал, она все еще сидела на упрямой кобыле. Ее руки так крепко сжимали узду, что побелели костяшки пальцев. Это говорило о том, что она упряма также, как и лошадь, которой она не умела править. На щеках пылал румянец разочарования, а может, гнева.

Особо привлекали внимание изумительные вещи, которые холод раннего утра проделал с кончиками ее грудей.

Алекс проглотил слюну. Черт, у этой девчонки такие соблазнительные соски!

Как жаль, что это не он заставил их заостриться подобным провокационным способом. Более того, хотелось сорвать с нее прилипший к ее телу черный топ и зарыться лицом в обилие ее мягких грудей, упиться колдовским ароматом гладкой шелковой кожи, на которой пировали его глаза, и которой он еще не касался.

Этот недостаток он намеревался исправить.

Уголки его рта дернулись в подобие нечестивой улыбки, и он зашагал вперед. Он не мог оставаться в стороне, позволяя ей все утро бороться с потомком Язычника.

К тому моменту, когда он призвал энергию, чтобы материализоваться, ему уже нравилась эта мысль.

В конце концов, помощь – это все, что он мог сделать. Для рыцаря Шотландского королевства делом чести было спасти девицу в беде.

Это не имело никакого отношения к тому, что ей на помощь могли прийти высокие, крепкие лакеи из конюшни, если он не сделал бы этого сам.

Ничего общего с этим.