Гонщик

Глава 11

К моему удивлению, объяснение с мадам Грижецкой прошло легко и спокойно. Да, ощущалась некая досада со стороны почтенной вдовы, но не более того. Она заявила, что прекрасно все понимает и ни на что не претендует; на том и разошлись. Я с облегчением выдохнул и занялся подготовкой к балу. Фрак и сорочку по указанию хозяйки забрала горничная Глафира, чтобы вычистить и отутюжить. Мало ли, что он только из магазина. Дело серьезное, непременно надо и проверить, и поправить, и пылинки удалить. Так что мне ничего не оставалось делать, как собрать белье и отправиться в баню.

Предшественник мой, при всей разрухе в его голове, по отношению к личным своим вещам был аккуратистом. Весь его невеликий гардероб был аккуратно разложен и развешен в платяном шкафу. Даже для белья была выделена отдельная полка. Туда-то я и полез в поисках пары поновей и поприличней, и принялся вынимать по очереди, с краю. Отложил в сторону одну — чересчур застиранная. Отложил другую — штопанная. Третья и вовсе оказалась донельзя ветхой, годной разве что на обтир. Да что ж это такое! Хотя нет, вон тот комплект, что лежит у самой задней стенки, выглядит практически новым.

Полка с бельем была расположена весьма неудобно: чтобы добраться до вещей, сложенных в глубине, недостаточно было просто нагнуться и протянуть руку. Пришлось встать рядом со шкафом на колени. Вот я и встал. Засунул руку в недра шифоньера и ухватил намеченную цель. Ого-го, а бельишко-то непростое!

Я осторожно вытащил добычу на свет, развернул рубаху, и моему взору явилась небольшая изящная шкатулка. Деревянная, лакированная, с резной крышкой. Белье, баня и бал — все мгновенно ушло на второй план. Со шкатулкой в руках я вернулся на диван. Откинул запор, открыл крышку и… пожал плечами. Не впечатлили меня фамильные драгоценности. Две пары запонок, одни — золотые с мелкими изумрудами, выложенными в виде буквы «Т», другие — массивные, черненого серебра. Золотой довольно увесистый перстень, опять же с буквой «Т», только вырезанной на крупном изумруде и залитой золотом. И пара изумительно красивых серег. Для разнообразия, камни в серьгах были темно-красными. Гранат? Рубин? Не знаю, не слишком-то я разбираюсь в этом. Но вот понять, что передо мной на бархатной подушечке лежит шедевр ювелирного искусства, вполне смог.

Серьги, скорее всего, фамильные и некогда принадлежали покойной матушке. Удивительно только, что они не ушли в качестве подарка одной ушлой девице. Впрочем, возможно, что те золотые капельки с сапфирами, что я видел на госпоже Неклюдовой, тоже были вынуты из этой шкатулки, а эти были сочтены неподходящими. То ли по цвету камня, то ли по еще какой причине. Наверное, Володя Стриженов и не подозревал, что этой милой барышне сгодились бы любые серьги, ведь они очень легко превращаются в деньги. А, может, он просто не хотел лишаться последней вещи, напоминавшей ему о матери? Вот и я продавать их не стану. Пусть себе лежат до поры. Глядишь, решусь однажды обзавестись семьей, тогда и передам их будущей мещанке Стриженовой в качестве свадебного подарка.

Запонки — вещь однозначно мужская. Да и перстень тоже. Но буква «Т»… А ведь что-то такое на глаза попадалось! Я оставил шкатулку на журнальном столике и отпер секретер. Вынул папку с бумагами, пролистал, нашел нужную. Вот! В свидетельстве о смерти значилось: «мещанка Стриженова Елизавета Васильевна, в девичестве Травина». Это, получается, привет даже не от матушки, а от ее семейства! Ну и ладно. Тридцать лет лежали, и дальше полежат. Разве что серебряные запонки возьму, они к моему наряду вполне подойдут.

Я закрыл шкатулку, убрал ее в секретер и запер замок. Очень уж ненадежное укрытие для ценных предметов выбрал мой не слишком предусмотрительный двойник. Отложил себе пару белья, убрал остальное на место. На всякий случай обшарил остальные полки — ничего. Ну да и ладно, мне и этого довольно.

— Владимир Антонович! — постучалась в дверь Глафира. — Баня готова!

Чистый душой и телом, облаченный в белоснежную сорочку, фрачную пару и до зеркального блеска надраенные штиблеты, с повязанным хитрым узлом черным галстуком-бабочкой, со вдетыми в манжеты запонками, я стоял у входа в пансион, ожидая извозчика. Чувствовал я себя до крайности непривычно. Накрахмаленный до хруста ворот сорочки давил шею, фрак заставлял держаться неестественно прямо, штиблеты сверкали так, что глазам было больно. Вокруг меня столпились все постояльцы пансиона во главе с самой мадам Грижецкой. Прислуга тоже присутствовала, но в некотором отдалении. Наверное, все эти люди хотели таким образом хоть в малой степени, хоть через мое посредство прикоснуться к недостижимому, к небожителям, к высшему кругу общества.

Внезапно мадам Грижецкая всплеснула руками:

— Владимир Антонович, а перчатки у вас имеются?

— Перчатки? — недоуменно переспросил я. — Какие перчатки?

— Как, разве вы не знаете? — удивилась одна из дам. — На балу кавалеры непременно должны быть в белых перчатках. Если военные — замша, если гражданские — лайка. Появиться на балу с голыми руками — моветон! В прежние времена могли без перчаток и вовсе на бал не допустить. Сейчас, конечно, не так строго, но все равно с вами ни одна дама танцевать не станет.

— И что же мне делать? — растерялся я. — Все лавки закрыты. Может, все-таки попытаться пойти так?

— Ни в коем случае! — возопила дама. — Вы обязаны произвести впечатление!

Какое впечатление и на кого я должен производить, дама не уточняла. В этот момент подкатил экипаж. Извозчик, бородатый мужик с хитрой физиономией прожженого плута, спустился с козел, подошел, чинно поклонился.

— Кто из вас господин Стриженов? Пожалте в коляску.

— Одну минуту! — воскликнула мадам Грижецкая.

Ледоколом раздвинув толпу провожающих, она скрылась в доме и вскоре вернулась.

— Вот, возьмите, Владимир Антонович. — она протянула мне белые лайковые перчатки. — Думаю, вам они придутся по руке. Это моего покойного Семена Евграфовича.

При упоминании мужа вдова традиционно перекрестилась и с трагизмом в голосе добавила:

— Он так и не успел их надеть.

Я принял дар, поблагодарил хозяйку пансиона и всех его обитателей и поднялся в экипаж. Кучер поддернул вожжи, и сытая гнедая лошадка бодро поцокала по мостовой.

Бал должен был состояться в загородном особняке баронессы. От города — сущие пустяки, миль десять. На нормальной машине, даже по здешней убитой ухабистой дороге, пять минут езды. Ну хорошо, пятнадцать. А лошадка трюхала почти что час. И быстрее не пустить — я понимаю, не вынесет животина десять миль бежать галопом, да еще при этом тащить коляску с двумя седоками. Так что пришлось скучать, глядеть на однообразный пейзаж и вспоминать наставления, которыми засыпали меня соседи по пансиону.

В целом, советы эти можно было свести к одному: что бы ни случилось, улыбаемся и машем. И танцуем. Отказать в танце без серьезных на то оснований, вроде отсутствия перчаток — это оскорбление. Если кавалерам приспичит выяснить отношения — пусть идут в сад. Что еще? Ах, да: главный на балу –распорядитель. Оказывается, есть такая специальная должность — распорядитель бала. И слушаться его полагается беспрекословно, невзирая на чин и титул.

Вообще представление о дворянских балах у меня было весьма смутное и лубочное, составленное из кусочков просмотренных фильмов и прочитанной в школе книжки про войну и мир. Если свести вместе все, извлеченное из этих источников, бал — это место, где молодежь танцует с целью развлечься, а родители неженатых мужчин и незамужних девушек еще и присматривают себе супружескую половину. Дамы в возрасте ведут нескончаемые беседы, перемывая косточки всем, кто попадет в их поле зрения, а солидные господа толкуют за политику и решают судьбы государства.

В итоге я сделал вывод, что бал для меня станет лишь зряшной потерей времени, но включать заднюю было поздно. К тому же фильмы фильмами, рассказы рассказами, а увидеть все это действо своими глазами и сделать собственные выводы тоже будет полезно. Где же еще можно будет посмотреть на светских львов и львиц в их естественной среде обитания!

Я рассчитал время правильно, подъехал вовремя, но примерно за милю до имения баронессы уперся в самую настоящую пробку. Экипажи наподобие моего, роскошные с виду кареты, дорогие, сверкающие лаком и хромом мобили — все стояли в одной очереди, которая неспешно продвигалась вперед. Что интересно, никто не пытался обогнать колонну приглашенных по встречке и встать впереди. Сперва я удивлялся, потом сообразил: на балы простых людей, вроде меня, зовут редко. И кто знает, кого ты нынче подрезал. Окажется в том экипаже какая-нибудь графиня, а то и княгиня, и окончится бальная карьера дорожного хама.

Особняк баронессы был намного больше игнатьевского. Лично я назвал бы его дворцом. Экипажи и мобили один за другим подкатывали к парадному крыльцу, из них выходили разряженные дамы и блестящие кавалеры и шли развлекаться. Машины же и кареты отъезжали куда-то в сторону, освобождая место следующим.

Подошла и моя очередь. С водителем кобылы сряжались на доставку в оба конца, так что он отправился дожидаться меня и трепаться с коллегами. А я лихо взбежал по ступеням парадного крыльца и, подобно прочим гостям, протянул конверт с приглашением специально поставленному лакею. Тот, убедившись, что я не самозванец, изогнулся в поклоне и отворил передо мной тяжелую дверь. В холле другой лакей принял у меня шляпу, трость и покрытый дорожной пылью плащ, третий проводил к двери в бальную залу. Распорядитель спросил мое имя, сверился со списком, отворил передо мной дверь и громогласно объявил: Владимир Антонович Стриженов!

Я шагнул вперед и на секунду замер: мне показалось, что на меня смотрят буквально все, собравшиеся в зале. Не сказать, чтобы я оробел, но у меня возникло чувство своей неуместности. Пришлось собирать в кулак… то, что обычно собирают в кулак мужчины: к примеру, волю. И, изобразив на лице улыбку, прошествовать далее.

Бальная зала представляла собой большое круглое помещение. Потолок поддерживали античной архитектуры колонны, с купола в центре зала свисала огромная люстра со множеством хрустальных подвесок. Она вместе с десятками других светильников меньшего размера ярко освещали центральную часть залы. За колоннами были, можно сказать, места для отдыха. Именно там сейчас находилось большинство гостей. Они двигались, раскланивались друг с другом, переходили с места на место, заводили беседы, и голоса всех сливались в единый гул, в котором отчасти терялась даже музыка.

Рядом со входом был установлен стол, за которым мило улыбались две симпатичные дамы. Благотворительная лотерея. Я подошел, обменял билет казначейский на билет лотерейный и двинулся дальше.

Фильмы не врали: бал блистал, сиял и ослеплял. Сияла центральная люстра, сияли жемчуга и бриллианты на дамах, блистали ордена на мундирах и фраках, матовой белизной отсвечивали обнаженные руки женщин, а у многих — и обширное декольте.

Широкая лестница — на ней вполне могли разойтись две дамы в кринолинах — вела на верхний ярус залы. Там тоже хватало народа. Гости собирались небольшими группами, оживленно беседовали. Меня узнавали и, по-видимому, обсуждали, но заговаривать со мной не спешили. Вспомнилось читанное где-то в прошлой жизни, что нового человека обязательно кто-то должен представить в обществе. А я изо всей этой публики знаю только Игнатьева. Нет, чтобы договориться с ним заранее! Ну а вообще, если подумать, отрекомендовать меня должен тот, кто пригласил: так, мол, и так, вот господин Стриженов, прошу любить и жаловать. Но делать этого никто не спешил.

Верхний ярус — это не кольцевая галерея вокруг танцплощадки. Это еще один немалых размеров зал, только уже прямоугольный. В одном крыле стояли фуршетные столы, в другом — тоже столы, но ломберные. Есть я не хотел, играть — тем более, так что облокотился о перила, ограждающие ярус, и принялся смотреть вниз, разглядывая прибывавших гостей. Входили мужчины, кто во фраке, кто в парадном мундире. Входили дамы, но исключительно в сопровождении кавалеров. Порой гости приезжали целыми семьями: муж, жена и несколько детей, как правило, девушек на выданье и молодых людей подходящего для женитьбы возраста.

Вот мелькнуло знакомое лицо: Федор Иванович Игнатьев собственной персоной. Нынче он без своего фотоаппарата, зато с отцом. Игнатьев-младший оказался весьма похож на Игнатьева-старшего, только еще не огрузнел и не приобрел солидности и основательности, свойственной купцам. Если задержится в репортерах, может, и сохранит нынешнюю свою стройную фигуру. Я дернулся было подойти к нему, но он тут же затерялся в толпе. Ничего, вечер длинный, еще успею поздороваться.

Еще одна знакомая, госпожа Неклюдова. Рядом с ней военный в парадном мундире: белые лосины, черные сапоги, лазоревый китель с золотыми эполетами, пышные черные подкрученные вверх усы… красавец-мужчина, нечего сказать. Настоящий полковник, герой! А такая вот мадамочка крутит им как хочет и без зазрения совести тянет с него деньги.

А вот этот поутру приходил ко мне в мастерскую. Тогда я не стал с ним разговаривать, подозревая в нем убийцу. Но, наверное, ошибся, на такой бал убийц звать не станут. А что если никто не знает о странном хобби рыжеусого? Вот взять, к примеру, Клейста. С виду — обычный человек, а меня пытался задавить.

Поток людей на входе становился все меньше. Наконец, видимо, пришло время. Распорядитель вышел в центр танцевального зала и объявил:

— Бал начинается! Вальс!

Оркестр принялся играть что-то из Штрауса, гости потянулись вниз, я двинулся следом. Одна за другой пары выходили в круг и принимались вальсировать. Кавалеры улыбались дамам, дамы улыбались в ответ, и на минуту у меня возникло ощущение, что все те люди, что танцуют сейчас, безмерно счастливы и своими партнерами, и самим танцем.

В какой-то момент энергетика танца и музыки увлекла меня настолько, что мне и самому захотелось присоединиться к парам, самозабвенно кружащимся по паркету. А почему бы и нет? Я обернулся к наблюдающим за танцорами девушкам и принялся высматривать подходящую партнершу. И очень быстро понял, что я нежелателен ни как партнер в танцах, ни даже как рядом стоящая фигура. Одна отвернулась, другая отошла в сторону, третья изобразила веером какую-то фигуру. Навряд ли этот жест обозначал неземную радость, скорее наоборот.

Что ж, не больно-то и хотелось. Хотя нет, что я себе-то врать пытаюсь? Как раз-таки хотелось. Глядя на танцоров, мне захотелось ощутить праздник, погрузиться в него с головой. А сейчас в душе были обида и разочарование.

Пока я рефлексировал, закончился вальс и была объявлена мазурка. Ее танцевать я не умел и вернулся наверх. Оставив молодежь развлекаться, здесь прохаживались солидные серьезные господа. Собравшись группками, они обсуждали что-то им известное. Кто-то переходил от группы к группе. Я тоже принялся гулять по залу, прислушиваться к беседам, но все разговоры крутились вокруг светской жизни или политики. Ни о том, ни о другом я не знал ровным счетом ничего.

Через недолгое время обида моя прошла. В самом деле, что взять со светских куриц? А вот раздражение таким подчеркнутым игнорированием начало превращаться в злость, и это было плохо. Разозлившись, я могу наворотить таких дел, что потом будет как минимум стыдно. Это из опыта, бывали случаи. Нет-нет, надо успокоиться.

Я взял с фуршетного стола бокал вина, вышел на балкон и постарался отключиться от раздражителей, погрузившись в созерцание пейзажа. Вид передо мной открывался весьма живописный: ближние луга, дальние леса, вечернее небо… красота! Хотя с гораздо большим удовольствием я бы сейчас занялся приборкой в своем доме. Выгреб бы весь мусор, отчистил стены, выдраил полы…

— Скучаете, господин Стриженов?

Раздавшийся за спиной мелодичный женский голос вырвал меня из грез. Я обернулся. Передо мной стояла невысокая, изумительно красивая женщина. На вид ей было лет двадцать пять. Если и больше, то ненамного. Давеча я любовался Неклюдовой, но по сравнению с этой дамой начинающая хищница была записной кикиморой.

— Ничуть, — ответил я. — Мечтаю.

— И о чем же?

— Конечно же о счастье.

— О каком же? Надеюсь, не о всеобщем, о котором талдычат социалисты?

— Нет. Исключительно о своем.

— И каким вы представляете себе свое счастье? Из чего оно должно состоять?

— О-о, вы хотите узнать рецепт счастья? Ничего не выйдет. Счастье у каждого свое. Более того, люди никак не могут договориться даже о том, что такое счастье. У каждого на этот счет имеется собственное мнение и оно, конечно же, единственно правильное.

— И каково ваше единственно правильное мнение?

Женщина очевидно развлекалась. Ее забавлял наш разговор, и откровенничать мне не хотелось. Поэтому, быстренько перебрав несколько типовых вариантов, ответил фразой из старого фильма:

— Счастье — это когда тебя понимают.

Моя собеседница вдруг посерьезнела.

— Пожалуй, в чем-то вы правы. Даже…

Она оборвала фразу и быстро сменила тему:

— Я видела, вы скучали. Вы даже не стали танцевать, хотя молодые люди приезжают на балы именно ради этого. Вам действительно не интересен бал?

Было интересно поболтать с красивой женщиной о возвышенном и отвлеченном. Но что она сейчас от меня хочет? Я попытался отшутиться:

— Скорее, это я не интересен балу.

Дама наморщила лоб и склонила голову к точеному плечу.

— Думаю, вам стоит пояснить свое заявление.

Да, шутка не прокатила. Жаль: изливать душу я не собирался, а жаловаться на тяжелую жизнь и вовсе не в моих правилах. Кроме того, этому моменту я начал догадываться, с кем разговариваю, ну а высказывать свои претензии хозяйке бала идея изначально плохая. Французы утверждают, что если женщина не права, нужно перед ней извиниться. Значит, сделаем по-французски.

— Прошу прощения. Видимо, я пошутил не слишком удачно.

Дама нахмурилась и даже топнула ножкой:

— Ну нет, раз уж вы начали, так извольте продолжить.

Но тут и меня, что называется, заело:

— Я понимаю, что дамские капризы — это святое. Но подумайте хорошенько: готовы ли вы услышать мои мысли по этому поводу здесь и сейчас?

Баронесса открыла рот, но сказать ничего не успела, потому что в этот самый момент откуда ни возьмись подлетел какой-то франт. Породистый брюнет, в проборе, усах и аккуратной бородке. Одет с иголочки, ростом выше меня, да и в плечах пошире. Он сходу небрежным жестом приобнял хозяйку вечера, от чего она еле заметно поморщилась, подхватил ее руку, чмокнул в запястье, воскликнул:

— Сашенька, ты сегодня само очарованье!

И тут же сделал вид, будто только что заметил меня.

— А это что за плебей? Он посмел тебя разгневать? Да я его сейчас…

— Остановись, Петр! — почти что приказала дама. — Этот человек является моим гостем. И оскорбляя его, ты оскорбляешь и меня.

— Как скажешь, дорогая, — мягко произнес брюнет и бросил на меня уничтожающий взгляд.

Судя по тому, что я видел, баронесса с брюнетом явно в контрах. И его демонстрация прав на нее ей очень не по душе. Не знаю, какие планы изначально были у хозяйки относительно меня, но сейчас она, похоже, будет все делать нарочно, чтобы позлить франта и продемонстрировать свою независимость. Понять бы еще, как это в итоге отразится на мне. Брюнет наверняка из какого-нибудь знатного рода. Если приревнует всерьез, добра не жди.

А баронесса тем временем шагнула вперед, подхватила меня под локоть, который я сообразил изящно согнуть кренделем и своим нежным голоском произнесла:

— Идемте, господин Стриженов.

После этого демарша всеобщее внимание обратилось на нас: меня и баронессу. Дама шла, высоко подняв голову, улыбаясь всем окружающим. Я постарался соответствовать: еще сильнее выпрямил спину, расправил плечи и задрал подбородок. Так мы прошествовали вниз, к танцующим. Словно по мановению руки, музыка стихла, пары расступились, и мы вышли центр зала.

— Дамы и господа, — произнесла баронесса. — Хочу представить вашему вниманию своего сегодняшнего гостя Владимира Антоновича Стриженова. Прошу любить и жаловать! Думаю, большинство из вас уже знакомы с ним заочно, посредством наших городских «Ведомостей». Ну а теперь у вас есть прекрасная возможность познакомиться с ним вживую. Ну а теперь…

Она взмахнула рукой, делая знак музыкантам.

— Вальс!

И негромко, так, чтобы слышал я один:

— Господин Стриженов, вы ведь пригласите даму на танец?