Голос тех, кого нет

16. ОГРАДА

«Минья ирман. Моя сестра». Эти два слова гудели в голове Миро так долго, что он перестал их замечать, они превратились в фон. «А Кванда э минья ирман. Кванда — моя сестра». Ноги несли его привычной дорогой — от прассы на детскую площадку, в лощину, на вершину холма. На самом высоком холме города поднимались шпиль собора и башни монастыря, нависавшие над Станцией Зенадорес и над воротами, словно сторожевые крепости, охраняющие проход. «Наверное, Либо шел этой дорогой, когда отправлялся на свидания с моей матерью. Интересно, они встречались на Биостанции? Или ради сохранения тайны валялись просто на траве, как свиньи на фазендах?»

Он остановился у дверей Станции Зенадорес и попытался придумать какую-нибудь причину, чтобы войти туда. Только ему нечего там делать. Он еще не написал доклада о сегодняшних событиях, но ведь он так и не понял, что именно они видели. Магия — иначе не назовешь. Свинксы поют дереву песенку, и оно в ответ разваливается на доски и инструменты. "Да уж, плотник бы там остался без работы. Аборигены оказались куда более развитым народом, чем мы предполагали. Предметы многоцелевого использования. Каждое дерево одновременно тотем, надгробный памятник и маленькая фабрика по производству разных разностей. Сестра. Я должен что-то сделать, только не помню что.

Свинксы подходят к этому разумнее всех. Считают друг друга братьями и плевать хотели на женщин. Разве не было бы лучше для тебя. Либо, — и ведь это правда — ой, нет, я должен называть тебя папой, а не Либо. Как жаль, что мама ничего тебе не рассказала, ты бы мог качать меня на колене. Своих старших детей: Кванду на одном, Миро на другом. До чего же прекрасные у нас дети! Родились в один год — всего два месяца разницы. Как, наверное, уставал бедный папа! Сбегал от жены, чтобы потискать маму на нашем заднем дворе. Все жалели тебя — у бедняги только дочери. Зря жалели. Ты породил чертову уйму сыновей. А у меня, оказывается, куда больше сестер, чем я когда-либо думал. На одну сестру больше, чем нужно".

Он стоял у ворот и смотрел на черную полосу леса, начинавшуюся от вершины холма. «У меня нет никаких научных оснований для ночного визита туда. Что ж, пожалуй, воспользуюсь вполне ненаучным желанием. Схожу узнаю, есть ли на поляне место еще для одного брата. Я, наверное, слишком велик, чтобы спать в хижине, так что придется мне жить снаружи. И я не очень хорошо карабкаюсь по деревьям, но зато знаю парочку технологических трюков, и теперь мне ничто не мешает рассказывать то, что вы захотите знать».

Он положил ладонь правой руки на коробку распознавателя, а левой потянулся открыть ворота. На долю секунды замер, не понимая, что происходит. Потом его руку словно обожгло, нет, ее явно пытались отпилить ржавой пилой. Он вскрикнул и оторвал ладонь от ворот. Со времени установки ворот они никогда не оставались «горячими» после того, как зенадор клал руку на распознаватель.

— Маркос Владимир Рибейра фон Хессе, ваше право пребывания за оградой отнято у вас по приказу Эвакуационного Комитета.

Со времен основания колонии ни разу никто не смел остановить зенадора. Миро потребовалось несколько минут, чтобы понять, что говорят ворота.

— Вам и Кванде Квенхатте Фигейре Мукуби следует немедленно сдаться Исполняющей Обязанности Начальника Полиции Фарии Лиме Марии до Боскве, которая обязана арестовать нас именем Звездного Конгресса и доставить на Трондхейм для суда.

Миро чувствовал, что у него кружится голова. Сильно подташнивало. «Они узнали. Сегодня. Ничего себе вечерок выдался. Все кончено. Потерял Кванду, потерял свинксов, работу, потерял все, куда ни ткни. Арест. Трондхейм. Оттуда прилетел Голос. Двадцать два световых года. И никого, кроме Кванды, даже Голоса, никого, а она моя сестра!»

Его рука снова метнулась к воротам — открыть. И снова его ударило невыносимой болью по всем нервным окончаниям одновременно.

"Да, я не могу исчезнуть. Они наверняка запечатали порота для всех. Никто не сможет пойти к свинксам, никто не расскажет им, они будут ждать нашего прихода, но никто больше не выйдет из ворот. Ни я, ни Кванда, ни Голос. Никто. И никаких объяснений.

Эвакуационный Комитет. Они увезут нас и уничтожат все следы нашего пребывания здесь. Это все записано в правилах, но ведь там есть еще много всякого, не так ли? Что они увидели? Как узнали? Это Голос рассказал им? Он слишком привязан к правде. Я должен объяснить свинксам, почему мы больше не придем, я должен рассказать им".

Свинксы всегда следили за ними, шли по пятам с той минуты, когда люди входили в лес. Может быть, и сейчас кто-то наблюдает за воротами? Миро помахал рукой. Нет, слишком темно. Они не смогут заметить его. Или смогут? Никто толком не знал, насколько развито у свинксов ночное зрение. Заметили его или нет, но сюда они не собираются. А скоро будет поздно. Если фрамлинги следят за воротами, они уже сообщили Босквинье. Наверное, она уже торопится сюда, летит над травой. Да, ей будет крайне неприятно арестовывать его, но она сделает свое дело. И не имеет смысла спорить с ней о судьбах людей и свинксов, об идиотизме сегрегации. Она не из тех, кто сомневается в справедливости законов, она сделает, как ей скажут. И ему придется подчиниться. Нет смысла сопротивляться. Ну где он спрячется в пределах ограды — среди кабр, что ли? Но прежде чем сдаться, надо поговорить со свинксами, рассказать им все.

А потому он двинулся вдоль ограды, вниз по склону церковного холма, туда, где тянулась открытая степь. Где никто из людей не мог услышать его. Он шел и звал. Не словами — высоким, воющим звуком. Этим криком они с Квандой подзывали друг друга, когда находились в лесу, среди свинксов. Они услышат, должны услышать, и придут, потому что он не может прийти к ним. «Давайте, Листоед, Стрела, Чашка, Календарь — все кто угодно, приходите, мне нужно сказать вам, что больше я вам ничего не смогу рассказать».

Квим, нахохлившись, сидел на табурете в кабинете епископа.

— Эстевано, — спокойно продолжал епископ, — через несколько минут здесь начнется совещание, но я все же хотел бы поговорить с тобой.

— Тут не о чем разговаривать, — ответил Квим. — Вы предупреждали нас — и это случилось. Он дьявол.

— Эстевано, мы немного поговорим, а потом ты отправишься домой и ляжешь спать.

— Никогда туда больше не вернусь.

— Наш Господь принимал пищу и с худшими грешниками, чем твоя мать. И прощал их. Разве ты лучше его?

— Ни одна из прелюбодеек, которым он давал прощение, не была его матерью.

— В мире только одна Святая Дева.

— Значит, вы на его стороне? Значит, Церковь уступает этот мир Голосам Тех, Кого Нет? Может, разрушим собор, а из камней построим амфитеатр, где станем клеветать на наших мертвых, прежде чем положить их в землю?

— Я твой епископ, Эстевано, служитель Христа на этой планете, и ты будешь говорить со мной с почтением, которое следует отдавать моему сану.

Квим встал. Молча. Ярость кипела в нем.

— Я полагаю, было бы лучше для всех, если бы Голос не стал говорить все это на людях. Некоторые вещи лучше сообщать в более спокойной, приватной обстановке, чтобы присутствие посторонних не мешало справиться с шоком. Для этого и нужна исповедальня — чтобы оградить человека, сражающегося со своим грехом, от стыда публичного признания. Но будь честен, Эстевано, Голос рассказал много странного, но он не лгал. Нет?

— Э…

— Теперь, Эстевано, давай подумаем. До нынешнего дня ты любил мать?

— Да.

— И она, мать, которую ты любил, уже была виновна в прелюбодеянии, уже совершила его?

— Десять тысяч раз.

— Подозреваю, она была не столь сладострастна. Но ты сказал мне, что любил ее, хотя она и согрешила. Но разве она изменилась за сегодня? Разве стала более грешной? Или это ты изменился?

— То, чем она была вчера, — ложь.

— Ты хочешь сказать, что только потому, что ей было стыдно признаться детям в грехе прелюбодейства, ты считаешь, что она лгала и во всем остальном? Когда заботилась о вас все эти годы, когда доверяла вам, когда учила вас, защищала вас…

— Ну, ее нельзя было назвать образцовой матерью.

— Если бы она пришла, покаялась и получила прощение за свои грехи, она вообще могла бы не говорить вам о них. Вы бы сошли в могилу, так и не узнав. И это не было бы ложью, обманом, ибо она была бы прощена, перестала быть прелюбодейкой. Признай правду, Эстевано: ты злишься не потому, что она изменяла мужу. Ты злишься оттого, что пытался перед всем городом защитить ее и потерпел поражение.

— Я выглядел очень глупо.

— Никто не считает тебя глупым. Все думают, что ты преданный сын. Но теперь, если ты настоящий последователь Господа Нашего, ты простишь ее и дашь ей понять, что любишь ее еще больше, ибо понял меру ее страдания. — Епископ поглядел на дверь. — Сейчас у меня важная встреча, Эстевано. Зайди в мою часовню и помолись Мадонне, чтобы она даровала тебе прощение за твое непрощающее сердце.

Теперь уже скорее несчастный, чем злой, Квим скрылся за занавеской.

Секретарь епископа распахнул большую дверь и впустил в комнату Голос Тех, Кого Нет. Епископ не встал ему навстречу. К его удивлению, Голос опустился на колени и склонил голову. Католики делали это только на торжественных выходах епископа, и Перегрино никак не мог понять, что Голос хочет этим сказать. Но человек стоял на коленях и ждал, а потому епископ поднялся, подошел к нему и протянул кольцо для поцелуя. А Голос стоял и ждал, пока Перегрино наконец не произнес:

— Благословляю тебя, сын мой, хоть и чудится мне насмешка в твоей покорности.

Не поднимая головы, Голос ответил:

— Я вовсе не смеюсь. — Он поглядел на Перегрино. — Мой отец был католиком. Он делал вид, что не верит, — это было существенно удобнее, но он так никогда и не простил себе своего отступничества.

— Вы были крещены?

— Сестра говорила мне, что да, отец окрестил меня вскоре после рождения. Моя мать принадлежала к протестантам, к той секте, где крещение детей считали предрассудком. Они страшно ссорились из-за меня. — Епископ протянул руку, чтобы помочь Голосу встать на ноги. Тот усмехнулся. — Вообразите себе картинку: сортирный католик и кухонная мормонша спорят до хрипоты о религиозных ритуалах, в которые — официально — не верят оба.

Перегрино скептически посмотрел на него. Слишком уж хорошо все оборачивалось. Как мило со стороны Голоса оказаться католиком.

— Я полагал, — сказал он, — что вы, Голоса, отрекаетесь от всех религий, прежде чем принять… Обязанности…

— Понятия не имею, что делают остальные. Не думаю, что существуют какие-то правила. Когда я стал Голосом, их точно не было.

Епископ Перегрино знал, что Голосам не положено лгать, но этот был уж слишком уклончив.

— Голос Эндрю, сейчас на всех Ста Мирах нет места, где католик должен скрывать свою веру. Таких планет не существует уже три тысячи лет. Великий дар, благословенный дар путешествовать между звездами уничтожил угрозу перенаселения, а с ней и все ограничения. Вы хотите сказать, что ваш отец жил на Земле три тысячи лет назад?

— Я хочу сказать, что мой отец позаботился о том, чтобы я был крещен как католик, и ради него я встал на колени перед епископом и получил благословение.

— Но благословлял вас я, а вы все еще уклоняетесь от ответа на мой вопрос, из чего следует, что мой вывод о времени жизни вашего отца правилен, но обсуждать его вы не хотите. Дом Кристано сказал, что в вас прячется больше, чем заметно на первый взгляд.

— Прекрасно, — улыбнулся Голос, — ибо я нуждаюсь в благословении больше, чем мой отец: он умер, а у меня уйма проблем, с которыми не справиться без Божьей помощи.

— Пожалуйста, садитесь. — Голос опустился на табурет у дальней стены, епископ вернулся за стол, в слое массивное кресло. — Жаль, что вы Говорили именно сегодня. Очень уж время неподходящее.

— Конгресс не предупреждал меня о своих действиях.

— Но вы знали, что Миро и Кванда нарушили закон. Босквинья сказала мне.

— Узнал всего за несколько часов до Речи. Спасибо, что не арестовали их.

— Это гражданские, светские дела, — отмахнулся епископ, но оба они знали, что, если бы он стал настаивать, Босквинье пришлось бы выполнить приказ и арестовать ребят, несмотря на просьбу Голоса. — Ваша Речь наделала здесь шуму.

— Больше, чем обычно. Боюсь.

— Итак, ваша работа окончена? Вы наносите раны, а залечивать их предоставляете другим?

— Это не просто раны, епископ, это хирургия. И если я могу помочь исцелению — да, я остаюсь и помогаю. У меня нет обезболивающего, но вот заражению помешать я берусь.

— Вам следовало стать священником, вы знаете?

— Младшим сыновьям всегда предоставляли выбор — Церковь или военная служба. Мои родители решили, что мне лучше пойти по второй дороге.

— Младший сын. Но у вас есть сестра. И вы жили во времена, когда законы о контроле роста населения запрещали родителям иметь более двух детей. Разве что правительство давало особое разрешение. Таких детей называли Третьими.

— Вы хорошо знаете историю.

— Вы родились на Земле до начала перелетов?

— Сейчас, епископ Перегрино, нас должно волновать будущее Лузитании, а не прошлое Голоса Тех, Кого Нет, которому, между прочим, не исполнилось и сорока.

— Будущее Лузитании — это моя забота, Голос Эндрю, а никак не ваша.

— О да, епископ. Ваша забота — будущее людей Лузитании. А меня еще интересуют свинксы.

— Давайте не будем спорить, чей груз тяжелее.

Секретарь снова распахнул дверь, и в кабинет вошли Босквинья, Дом Кристано и Дона Кристан. Взгляд мэра перебегал с Голоса на епископа.

— На полу нет крови, если вы ее ищете, — улыбаясь, заметил епископ.

— Я только пыталась определить температуру, — ответила Босквинья.

— Тепло взаимного уважения, я полагаю, — сказал Голос. — А не лед или пожар ненависти.

— Голос — католик. Он крещен, пусть даже не очень крепко верит. Я благословил его, и это, похоже, смягчило его душу.

— Я всегда относился к Церкви с уважением, — кивнул Голос.

— Но это вы угрожали нам инквизицией, — напомнил епископ с улыбкой.

Ответная улыбка Голоса была такой же леденящей.

— Да. А вы заявили своим прихожанам, что я воплощение Сатаны, и запретили им разговаривать со мной.

Пока эти двое обменивались улыбками, остальные рассаживались, подавляя нервный смех.

— Это вы созвали нас, Голос, — начала Босквинья.

— Простите меня, — отозвался Голос, — сюда приглашен еще кое-кто. И все будет много проще, если мы подождем еще несколько минут.

Эла отыскала свою мать за домом, недалеко от ограды. Легкий бриз, слегка покачивавший стебли капима, шевелил длинные волосы Новиньи. Потребовалось несколько минут, чтобы Эла поняла, почему это зрелище так удивило ее. Уже много лет ее мать не распускала волосы. И теперь они развевались свободно. Это ощущение еще тем более усиливалось, что Эла могла заметить изгибы прядей там, где Новинья их сворачивала, загоняя в аккуратный узел. И вот тогда она поняла, что Голос не ошибся. Мать придет по его зову. Сколько бы стыда и боли ни стоила ей сегодняшняя Речь, она также дала ей возможность на закате дня стоять на склоне и смотреть на дальние холмы, где обитают свинксы. Или она смотрит на ограду. Наверное, вспоминает человека, который встречал ее там или где-то еще, в густой траве, где они могли незамеченными любить друг друга. Всегда в укрытии, всегда тайно. «Мать рада, — подумала Эла, — что все знают: Либо был ее настоящим мужем, Либо был моим отцом. Мама рада. И я тоже».

Мать не повернулась, чтобы взглянуть на нее, хотя должна была услышать ее приближение — слишком уж шелестела трава. Эла остановилась за несколько шагов до нее.

— Мама, — позвала она.

— Значит, это все-таки не стадо кабр, — заметила Новинья. — Ты очень шумно передвигаешься, Эла.

— Голос нуждается в твоей помощи.

— Неужели?

Эла пересказала матери все, что объяснил ей Голос. Мать даже не повернулась. Когда Эла закончила, мама постояла немного и пошла по склону холма. Эла кинулась вслед, догнала ее.

— Мама, — спросила Эла, — ты расскажешь им о Десколаде?

— Да.

— Почему теперь? После стольких лет? Почему ты раньше не рассказывала мне?

— Потому что ты в одиночку, без моей помощи, проделала прекрасную работу.

— Ты знала, чем я занимаюсь?

— Ты мой подмастерье. У меня полный доступ ко всем твоим файлам, мое присутствие там даже следов не оставляет. Ну каким бы я была цеховым мастером, если бы не следила за твоей работой?

— Но…

— А еще я прочитала записи, которые ты спрятала в файлах Квары. Ты ведь никогда не была матерью, а потому не знаешь, что все работы детей, которым не исполнилось двенадцати, показывают родителям еженедельно. Квара сделала несколько интересных открытий. Я рада, что ты пошла со мной. Когда я буду рассказывать Голосу, я расскажу и тебе.

— Ты идешь не туда.

Новинья остановилась.

— Разве дом Голоса не рядом с прассой?

— Совещание в кабинете епископа.

И тут мама повернулась к Эле лицом.

— Что вы с Голосом хотите со мной сделать?

— Мы пытаемся спасти Миро, — ответила Эла. — А заодно и колонию на Лузитании.

— И гоните меня прямо в логово…

— Нужно перетянуть епископа на нашу сторону, иначе…

— Нашу! Когда ты говоришь мы, то имеешь в виду себя и Голос, не так ли? Или ты думаешь, что я не заметила? Все мои дети, один за другим, он соблазнил вас всех…

— Он никого не соблазнял!

— Он соблазнил вас. Он точно знал, что вы хотите услышать, и потом…

— Голос не льстец, — отрезала Эла. — Он говорил нам вовсе не то, что мы хотели услышать. Он говорит только правду и завоевал не нашу привязанность, а наше доверие.

— Что бы он ни получил от вас, вы никогда не давали этого мне.

— Мы хотели.

И в этот раз Эла не отступила перед пронзительным, яростным взглядом матери. Это Новинья сдалась, отвернулась, опустила глаза, а когда подняла, в них стояли слезы.

— Я хотела рассказать вам. — Она говорила вовсе не о файлах. — Когда поняла, что вы ненавидите его, я хотела сказать вам: он вовсе не ваш отец, ваш отец — хороший, добрый человек…

— Который не осмеливается признаться нам.

В глаза матери вернулась ярость.

— Он хотел. Я не позволила ему.

— Сейчас я кое-что скажу тебе, мама. Я люблю Либо, как и все в Милагре. Но он согласился стать лицемером, и ты тоже, и пусть даже никто не догадывался, яд вашей лжи отравил нашу жизнь. Я не осуждаю тебя, мама. И его. Но благодарю Бога за Голос. Он сказал правду и освободил нас.

— Легко говорить правду, — заметила Новинья, — когда никого не любишь.

— Ты на самом деле так считаешь? — удивилась Эла. — Кажется, я кое-что знаю, мама. Думаю, нельзя, невозможно сказать правду о человеке, если не любить его. Я думаю, Голос любил отца, Маркано. Он понимал его и полюбил еще до того, как произнес Речь.

Мать не ответила, зная, что это правда.

— А еще я знаю, что он любит Грего, и Квару, и Ольядо, и Миро, и даже Квима. И меня. Я знаю, уверена, что он любит меня. И когда он дает мне понять, что любит, я знаю, что это правда, — он никогда никому не лжет.

Слезы наконец хлынули из глаз Новиньи и потекли по щекам.

— А я лгала вам, вам и всем остальным, — сказала мама. И голос ее был таким усталым и слабым. — Но вы должны все равно верить мне, когда я говорю, что люблю вас.

Эла обвила ее руками и — впервые за много лет — почувствовала ее тепло. Потому что обман, стоявший между ними, исчез. Голос снес этот барьер, и теперь им не нужно прятаться и быть осторожными друг с другом.

— Ты думаешь об этом чертовом Голосе даже сейчас, — прошептала мать.

— Как и ты, — ответила Эла.

Они одновременно рассмеялись.

— Да, — согласилась мать. Потом она перестала смеяться и поглядела в глаза дочери. — Он всегда будет стоять между нами?

— Да. Но как мост, а не как стена.

Миро заметил свинксов, когда они были уже на середине склона. По лесу свинксы передвигались совершенно бесшумно, но через капим пробираться не умели — он скрипел под их ногами. Или, возможно, отвечая на призыв Миро, они не считали нужным скрываться. По мере того как они приближались, Миро узнавал бегущих: Стрела, Человек, Мандачува, Листоед, Чашка. Он не окликнул их, и они не сказали ни слова, когда добрались до ограды. Теперь они стояли и молча смотрели друг на друга. Ни один зенадор еще не вызывал свинксов к ограде. Их неподвижность выдавала смятение.

— Я больше не могу приходить к вам, — сказал Миро.

Они молча ждали объяснений.

— Фрамлинги узнали о нас. О том, что закон нарушен. Они запечатали ворота.

Листоед потер подбородок.

— Ты не знаешь, что заметили фрамлинги?

Миро горько засмеялся:

— Спроси лучше, чего они не заметили. С нами был один фрамлинг.

— Нет, — возразил Человек. — Королева Улья говорит, что Голос тут ни при чем. Она сказала, что они увидели все это с неба.

«Спутники?»

— Но что они могли увидеть с неба?

— Возможно, охоту, — предположил Стрела.

— Или стрижку кабр, — продолжил Листоед.

— Или поля амаранта, — добавил Чашка.

— Или все это вместе взятое, — подытожил Человек. — А еще они могли заметить, что жены позволили родиться тремстам и еще двадцати детям с тех пор, как сняли первый урожай амаранта.

— Три сотни?

— И еще двадцать, — кивнул Мандачува.

— Они поняли, что еды будет много, — объяснил Стрела. — Теперь мы уверены, что выиграем следующую войну. Мы посадим наших врагов в больших новых лесах на равнине. И в каждом новом лесу жены посадят материнское дерево.

Миро начало, тошнить. Вот для этого они трудились и жертвовали всем? Чтобы дать этим свинксам временный перевес над каким-нибудь другим племенем? Он чуть было не сказал вслух: «Либо умер не затем, чтобы вы ринулись завоевывать мир». Но привычка взяла верх, и он спокойно спросил:

— А где новые дети?

— К нам не послали маленьких братьев, — объяснил Человек. — У нас и так слишком много работы: мы учимся у вас, потом передаем знания другим общинам братьев. Мы просто не сможем еще и растить маленьких. — Потом гордо добавил: — Из этих трехсот половина — дети моего отца, Корнероя.

Мандачува серьезно кивнул:

— Жены очень уважают вас за то, чему вы нас научили. И они очень надеются на Голос Тех, Кого Нет. Но то, что ты сказал нам сейчас, просто ужасно. Если фрамлинги возненавидели нас, что мы можем сделать?

— Не знаю, — ответил Миро. Его мозг крутился на полных оборотах, пытаясь переварить всю информацию, которую ему только что выдали свинксы. Триста двадцать новорожденных. Демографический взрыв. И каким-то образом Корнерой стал отцом половины. До нынешнего дня Миро просто отмахнулся бы от этого утверждения, списав предполагаемое отцовство Корнероя на тотемическую религию свинксов. Но, посмотрев, как дерево само себя выкорчевывает и распадается на предметы в ответ на пение, он уже готов был усомниться в правильности своих прежних убеждений.

Но что толку сейчас в новых знаниях? Ему больше не позволят писать доклады. Он не сможет работать. Следующие четверть столетия он проведет на борту корабля, а его делом займется кто-то другой. Или, что много хуже, никто.

— Не грусти, — улыбнулся Человек. — Вот увидишь, Голос устроит так, что все закончится хорошо.

— Голос. Да, он, пожалуй, многое сможет сделать. Он уже оказал такую услугу мне и Кванде. Моей сестре.

— Королева Улья говорит, что он обязательно научит фрамлингов любить нас.

— Научит фрамлингов, — повторил Миро. — Ему лучше сделать это побыстрее. И он все равно не успеет спасти меня и Кванду. Они хотят арестовать нас и увезти с планеты.

— К звездам? — радостно спросил Человек.

— Да, к звездам, чтобы судить. Чтобы наказать нас за то, что мы помогали вам. Туда лететь двадцать два года, и они никогда не позволят нам вернуться.

Свинксы замолчали на мгновение — обдумывали услышанное. «Прекрасно, — подумал Миро. — Пусть подумают, как это Голос все славно для них устроит. Я тоже доверял Голосу, и это не принесло мне добра». А свинксы тем временем совещались между собой.

Человек отделился от группы и подошел к ограде.

— Мы спрячем вас.

— Они никогда не найдут вас в лесу, — подтвердил Мандачува.

— У них есть машины, которые могут отыскать меня по запаху, — ответил Миро.

— Да? А разве закон не запрещает им показывать нам такие машины? — удивился Человек.

Миро покачал головой:

— Неважно. Ворота запечатаны. Я не могу перебраться через ограду.

Свинксы переглянулись.

— Но у вас же там растет капим, — сказал Стрела.

Миро тупо посмотрел на траву.

— Ну и что?

— Пожуй, — подсказал Человек.

— Зачем?

— Мы видели, как люди жуют капим, — вмешался Листоед. — Несколько дней назад мы видели, как Голос и человек в длинной одежде стояли и жевали капим.

— Да и раньше часто видели, — кивнул Мандачува.

Миро зашипел от нетерпения.

— Ну и при чем тут ограда?

Свинксы снова переглянулись. Потом Мандачува наклонился, сорвал длинный стебель капима, осторожно свернул его в клубок, засунул в пасть и начал медленно, тщательно жевать. Не прекращая жевать, опустился на землю. Остальные свинксы тут же принялись толкать его, тыкать пальцами под ребра, щипать. Мандачува и виду не подавал, что замечает это. Наконец, когда Человек особенно жестоко, с вывертом ущипнул Мандачуву, а тот не отреагировал, свинксы хором сказали на мужском языке:

— Ты готов. Сейчас. Пора. Ты готов.

Мандачува поднялся, зашатался на мгновение, потом встряхнулся, подбежал к ограде, взлетел наверх, оттолкнулся от края и плюхнулся на четвереньки с той стороны, где стоял Миро.

Когда Мандачува коснулся ограды, Миро тоже вскочил на ноги и закричал. Когда он замолчал, Мандачува уже стоял рядом с ним, фыркая и отряхиваясь.

— Но это же невозможно, — пробормотал Миро. — Она же стимулирует все чувствительные к боли нервные окончания. Перелезть через ограду… Так не бывает.

— Да, — сказал Мандачува.

С другой стороны ограды Человек скрежетал ороговевшей кожей на бедрах.

— Он не знал. Люди не знают.

— Значит, это анестезия, — догадался Миро. — Она не дает вам чувствовать боль.

— О нет, — ответил Мандачува. — Мне было больно. Ужасно больно. Худшая боль на свете.

— Корнерой говорит, что ограда много хуже смерти, — вставил Человек.

— Боль повсюду.

— Но вам безразлично, — понял Миро.

— Это происходит не с той душой, — объяснил Мандачува. — Боль чувствует душа животного. А вот древесной душе все равно. Капим заставляет тебя быть только древесной душой.

И тут Миро вспомнил одну деталь, которую когда-то упустил из виду, — на фоне смерти Либо она не казалась важной. Рот мертвеца был забит плотным комком капима. И то же самое у всех убитых свинксов. Анестезия. Убийство, чудовищная пытка, но цель ее — не боль. Они давали жертвам болеутоляющее. Не хотели, чтобы те мучились.

— Давай, — сказал Мандачува, — жуй траву и пошли с нами. Мы спрячем тебя.

— Кванда, — напомнил Миро.

— Да. Я пойду отыщу ее, — кивнул Мандачува.

— Ты не знаешь, где она живет.

— Знаю.

— Мы делаем так много раз в год, — улыбнулся Человек. — Мы помним, кто где живет.

— Но вас никто еще не видел.

— Мы ходим очень тихо, — объяснил Мандачува. — К тому же никому и в голову не приходит высматривать нас.

Миро представил себе, как десятки свинксов ночью крадутся по Милагру. Охрану горожане не ставили. И только нескольких невезучих специфика работы заставляла выходить из дома по ночам. А свинксы достаточно невелики, чтобы скрываться в зарослях капима и вообще не привлекать внимания. Неудивительно, что они так много узнали про металл и машины, несмотря на все правила, придуманные специально, чтобы помешать им. Наверняка они следили за работой шахт, наблюдали за взлетом и спуском челнока, видели, как фазендейро пашут землю и сажают приспособленный для человека амарант. Понятно, откуда они узнали, о чем следует спрашивать.

«Какими мы были дураками, когда полагали, что сможем отрезать их от нашей культуры! Они умудрились скрыть от нас куда больше, чем мы от них. Вот тебе и высшая культура».

Миро выдернул из земли стебель капима.

— Нет, — сказал Мандачува, вынимая стебель из его рук. — Корень не годится. Не пойдет. Если ты съешь корень, это тебе не поможет. — Он выкинул сорванный Миро стебель куда-то в сторону и сам сорвал «правильный» капим — примерно в десяти сантиметрах от земли. Потом свернул в комок и протянул Миро. Миро немедленно начал жевать.

Мандачува ущипнул его.

— Не беспокойся обо мне, — остановил его Миро. — Иди, отыщи Кванду. Ее могут арестовать в любую минуту. Давай. Не жди.

Мандачува оглянулся на остальных и, видимо, получив сигнал одобрения, побежал, подпрыгивая, вдоль ограды по направлению к склонам Вила Альтрас, где жила Кванда.

Миро сжевал еще один стебель. Ущипнул себя. Как и говорили свинксы, боль не исчезла, но стала безразлична ему. Сейчас его заботило только одно: он нашел выход, способ остаться на Лузитании. И, возможно, не расставаться с Квандой. Забудь правила, законы, все законы. Как только он покинет город и вступит в лес, люди потеряют над ним власть. Он окончательно превратится в ренегата (а клеймо на нем уже поставили), они с Квандой оставят за спиной все эти безумные правила поведения и смогут жить, как сочтут нужным. И вырастят семью, новых людей с новыми ценностями, полученными от свинксов, от жизни в лесу. Да уж, свободные люди — первые на Ста Мирах. И Конгресс будет бессилен помешать им.

Миро подбежал к ограде и схватил ее обеими руками. Боль была не слабее, чем прежде, но он даже не заметил и начал взбираться наверх. Но с каждым движением боль росла, пока наконец он не почувствовал ее, не ощутил всю ее силу, не осознал, что для человека капим — не анестетик, но к этому времени он был уже наверху. Боль сводила его с ума, он не мог больше думать. Инерция перенесла тело через край, и, когда Миро балансировал там, голова прошла через поле ограды. И вся та боль, что заполняла тело, ударила в мозг, зажгла его.

Малыши в ужасе смотрели, как их друг висит на ограде — голова и туловище с одной стороны, ноги с другой. Они звали его, тянулись к нему, пытались стащить вниз, но они-то не жевали капим и не могли дотронуться до ограды.

На их вопли примчался Мандачува. Болеутоляющего в его крови осталось достаточно, чтобы он смог взлететь на ограду и перекинуть через нее тяжелое тело человека. Миро рухнул наземь со страшным грохотом, его рука все еще касалась ограды. Свинксы оттащили его в сторону. Лицо Миро застыло в гримасе агонии.

— Быстро! — крикнул Листоед. — Прежде чем он умрет, мы должны посадить его!

— Нет! — ответил Человек и оттолкнул Листоеда от неподвижного тела Миро. — Мы же не знаем, умирает он или нет! Боль — это всего лишь иллюзия, он не ранен. Боль должна пройти.

— Она не проходит, — сказал Стрела. — Посмотрите на него.

Руки Миро сжались в кулаки, ноги подогнулись, все тело выгнулось назад. Он набирал воздух короткими, резкими глотками, и свинксы прямо чувствовали, как его тело свело болью.

— Прежде чем он умрет, — повторил Листоед, — мы должны высвободить его корни.

— Разыщи Кванду! — скомандовал Человек, посмотрев на Мандачуву. — Немедленно! Скажи ей, что Миро умирает. Ворота запечатаны, Миро с нашей стороны, и он умирает.

Мандачува ринулся к городу.

Секретарь снова распахнул дверь, но Эндер не позволил себе по-настоящему расслабиться, прежде чем сам не увидел Новинью. Когда он посылал за ней Элу, то был уверен, что она придет, но время шло, и он уже начал сомневаться. Нет, все это пустые страхи. Новинья — именно та, кого он увидел в ней. Эндер обратил внимание на растрепанные ветром распущенные волосы и впервые с тех пор, как прилетел на Лузитанию, смог увидеть лицо той девочки, чья боль позвала его сюда меньше двух недель — больше двадцати лет — назад.

Она выглядела настороженной и обеспокоенной, но Эндер знал, что тревога эта вызвана стечением обстоятельств, необходимостью появиться в кабинете епископа сразу после того, как весь город узнал о ее грехопадении. Если Эла рассказала ей об опасности, грозящей Миро, то ко всему этому добавился еще страх за сына. Но это пройдет, пройдет. Эндер видел по ее лицу, по свободе движений, по твердости взгляда, что, положив конец давнему обману, действительно помог ей, как и рассчитывал, как и надеялся. «Я пришел сюда не для того, чтобы вредить тебе, Новинья, и рад, что моя Речь принесла тебе не только стыд».

Около минуты Новинья стояла и молча смотрела на епископа. Не вызывающе, вежливо и с достоинством. И он ответил ей тем же, спокойно предложив садиться. Дом Кристано начал подниматься из своего кресла, Новинья покачала головой, улыбнулась и опустилась на табурет у стены. Рядом с Эндером. Эла подошла и встала рядом с матерью — сбоку и сзади, так, чтобы стоять отчасти за спиной Эндера. «Как дочь между отцом и матерью», — подумал Эндер и тут же выбросил эту мысль из головы. Нет времени. Сейчас нужно решать проблему поважнее.

— Я вижу, — сказал епископ, — что вы надумали сделать наше собрание предельно интересным и волнующим.

— Об этом позаботился Конгресс, — отозвалась Дона Кристан.

— Ваш сын обвиняется, — начал епископ, — в преступлениях…

— Я знаю, в чем он обвиняется, — ответила Новинья. — Я ни о чем не подозревала до сегодняшнего дня — мне рассказала Эла, но я даже не удивлена. Моя дочь Эланора тоже неоднократно нарушала законы цеха, отказываясь выполнять прямые приказы своего наставника. У обоих ребят совесть стоит на первом месте, а законы и правила — на втором. Это недостаток, если ваша цель — только поддержание порядка, но если вы стремитесь учиться и расти, это большое достоинство.

— Мы не собираемся судить вашего сына, — сказал Дом Кристано.

— Я попросил вас всех прийти сюда, — вмешался Эндер, — потому что нужно принять решение. Нужно выбирать: будем мы подчиняться Звездному Конгрессу или нет.

— У нас нет выбора, — ответил епископ Перегрино.

— Вариантов много, — покачал головой Эндер. — И множество причин для того или иного решения. Между прочим, один раз вы уже сделали такой выбор: когда обнаружили, что ваши файлы могут погибнуть, то решили спасти их, доверив чужаку. Вы не ошиблись, я верну ваши записи, как только вы меня об этом попросите. Не читая.

— Спасибо, — улыбнулась Дона Кристан. — Но мы сделали это до того, как узнали, насколько серьезно обвинение.

— Они собирались вывезти нас, — сказал Дом Кристано.

— Они управляют всем, — мрачно фыркнул епископ.

— Я это все ему уже говорила, — кивнула мэр.

— Они не управляют всем. Они управляют только вами. По анзиблю. И то исключительно потому, что вы подчиняетесь.

— Мы не можем взорвать анзибль! — возмутился епископ. — Это наша единственная связь с Ватиканом.

— Я не предлагаю вам взрывать анзибль. Я только хочу рассказать дам, что могу сделать. И говоря об этом, доверяюсь вам, как вы доверились мне. Потому что если вы проболтаетесь, это, возможно, будет стоить жизни мне и еще одному человеку, которого я очень люблю.

Он обвел присутствующих взглядом, и все кивнули, соглашаясь.

— У меня есть друг, который фактически контролирует всю сеть анзиблей на Ста Мирах, и делает это совершенно незаметно. Я единственный человек, который знает о ее возможностях. По моей просьбе она может сделать так, что все фрамлинги решат, что мы отключили или взорвали анзибль. А мы будем иметь возможность посылать сообщения… ну, хотя бы в Ватикан или в штаб-квартиру вашего ордена. Мы сможем читать их записи, перехватывать сообщения. Короче говоря, мы сохраним глаза, а вот они полностью ослепнут.

— Отключить анзибль или хотя бы сделать вид, что отключаешь, — это восстание. Это война. — Босквинья произнесла эти слова так резко, как только могла, но Эндер не сомневался: идея ей очень понравилась, пусть даже госпожа мэр сопротивлялась изо всех сил. — И скажу я вот что: если мы окажемся достаточно сумасшедшими, чтобы проголосовать за войну, то, что предлагает Голос, даст нам огромное преимущество. Создаст перевес. А мы будем нуждаться в нем, если, конечно, спятим и решим восстать.

— Восстание ничего не даст нам, — поднял голову епископ Перегрино, — мы можем потерять все. Мне очень больно, это страшная трагедия — отсылать Миро и Кванду на другой мир для суда. Особенно потому, что они так молоды. Но суд, без сомнения, учтет это и проявит к ним милосердие. Если мы подчинимся Комитету, мы спасем членов нашей общины от многих бед.

— Значит, эвакуацию, необходимость покинуть Лузитанию вы не считаете бедой? — спросил Эндер.

— Считаю. Огромной бедой. Но закон был нарушен, и теперь надо платить.

— А что, если закон основан на недоразумении, а наказание совершенно несоизмеримо с грехом?

— Мы не можем сулить об этом, — возразил епископ.

— Но судить придется. Если мы подчинимся приказу Конгресса, то тем самым признаем, что закон хорош, а наказание справедливо. Вполне возможно, что под конец нашей встречи мы сойдемся именно на этом. Но прежде чем вы примете решение, вам надо еще многое узнать. И только Эла и Новинья могут рассказать вам. Вы не должны, не можете выбирать дорогу, не зная всего.

— Я всегда рад узнать что-то полезное, — улыбнулся епископ Перегрино. — Но право решать все же принадлежит присутствующей здесь Босквинье.

— Кому бы ни принадлежало право, решать вы будете вместе, гражданские, религиозные и интеллектуальные власти Лузитании. Если хоть кто-нибудь из вас откажется от восстания, оно станет невозможным. Без поддержки Церкви Босквинья не может управлять. Без поддержки гражданских властей Церковь становится беспомощной.

— А у нас нет власти, — сказал Дом Кристано. — Только мнение.

— И каждый ребенок и взрослый на Лузитании обращается к вам за мудрым советом.

— Вы забыли четвертую силу, — сощурился епископ Перегрино. — Себя.

— Я фрамлинг.

— Весьма необычный, — протянул епископ. — За четыре дня пребывания здесь вы уже покорили души обитателей колонии. Я боялся этого и предсказывал это. Теперь вы пытаетесь втянуть нас в восстание, которое может стоить нам всего. Вы опасны, как сам Сатана. И все же вы сидите здесь и готовы подчиниться нашему решению, нашей власти, как будто не можете в любую минуту сесть в челнок и покинуть планету, улететь на Трондхейм с двумя нашими юными преступниками на борту.

— Я готов подчиниться вам, — отозвался Эндер, — потому что не желаю оставаться фрамлингом. Я хочу быть гражданином, членом общины, учеником.

— Как Голос Тех, Кого Нет? — спросил епископ.

— Как Эндрю Виггин. У меня есть и другая профессия, и она может оказаться очень нужной. Особенно если мы восстанем. И еще у меня есть работа, которую я не смогу завершить, если людям придется покинуть Лузитанию.

— Мы не сомневаемся в вашей искренности, — сказал епископ. — Но вы должны простить нам некоторую подозрительность в отношении человека, который появился здесь так… недавно.

Эндер кивнул. Епископ не мог сказать большего, пока не услышит больше.

— Позвольте мне сначала рассказать вам, что я знаю. Сегодня, после полудня, я отправился в лес вместе с Миро и Квандой.

— Вы? Вы тоже нарушили закон?! — Епископ чуть не вылетел из кресла.

Босквинья потянулась к нему, быстро заговорила, пытаясь потушить его гнев.

— Они влезли в наши файлы задолго до полудня. Нет, постановление Конгресса никак не может быть связано с этим нарушением.

— Я нарушил закон, — сказал Эндер, — потому что свинксы попросили меня об этом. Они просто требовали свидания со мной. Они видели, как садился челнок. Они знали, что я здесь. И — не знаю уж, на счастье или на беду, — они читали «Королеву Улья» и «Гегемона».

— Они дали свинксам эти книги. — Епископ побагровел.

— Они также принесли свинксам Новый Завет, — добавил Эндер. — Но вас, конечно, не удивит, что свинксы нашли много общего между Королевой Улья и своим народом. И позвольте мне передать вам то, что свинксы сказали мне. Они буквально умоляли меня убедить Сто Миров покончить с законами, приковывающими их к Лузитании, к изоляции. Видите ли, свинксы думают об ограде совсем не то, что мы. Мы считаем ее лучшим способом охранить их культуру от нашего вмешательства, защитить их. А они убеждены, что пот так мы пытаемся помешать им узнать все восхитительные секреты, которыми владеем. Им снятся наши корабли, летящие от звезды к звезде, засевающие Вселенную. И через пять или десять тысяч лет, когда они сами доберутся до того, в чем мы им отказываем, и выйдут в космос, они увидят, что все занято. Что для них нет места. Для них наша ограда — форма ксеноцида. Мы держим их на Лузитании, словно животных в зоопарке, а сами тем временем покоряем Вселенную.

— Это чушь, — возмутился Дом Кристано. — Это вовсе не входит в наши намерения!

— Неужели? — ядовито поинтересовался Эндер. — Так почему мы стремимся полностью оградить их от всякого влияния нашей культуры? Это делается вовсе не в интересах науки. Наоборот, мешает ксенологам. Вспомните, пожалуйста, мы открыли анзибль, привод для звездных кораблей, научились частично контролировать гравитацию и сконструировали оружие, которым уничтожили жукеров в результате прямого контакта с ними. Мы взяли большую часть технологий из их багажа — из того, что они оставили, отступая, после первого рейда в Солнечную систему, к Земле. Мы использовали их машины, даже не понимая, как они работают. Кое-что, например филотический эффект, до сих пор выше нашего понимания. Мы вышли в космос именно потому, что на нас влияла цивилизация, превосходящая нас во всем. И за несколько поколений мы освоили их машины, превзошли жукеров и уничтожили их. Вот отсюда и ограда — мы боимся, что свинксы поступят с нами так же. И они понимают, что это значит. Они понимают и ненавидят.

— Мы не боимся их, — возразил епископ. — Ради Бога, они всего лишь дикари…

— Наверное, для жукеров мы тоже выглядели дикарями, — ответил Эндер. — Но Пипо, Либо, Кванда и Миро никогда не считали свинксов дикарями. Они отличаются от нас. Да, куда больше, чем фрамлинги. Но все же они люди. Раман, а не варелез. А потому, когда Либо узнал, что свинксам грозит голод, что они собираются начать войну, чтобы сократить население, он повел себя не как ученый. Он не остался безразличным наблюдателем и не написал доклада о методах войны среди свинксов. Он поступил как христианин: добыл экспериментальную разновидность амаранта, которую люди не могли использовать из-за переизбытка лузитанских белков, и научил свинксов сажать амарант, собирать урожай и готовить пищу. У меня нет сомнений, что спутники обнаружили именно поля амаранта. Не за нарушение закона, а за проявление христианского милосердия они собираются наказывать.

— Как вы можете называть такое вопиющее непослушание поступком христианина? — спросил епископ.

— Кто из вас, увидев, что сын его просит хлеба, даст ему камень?

— Дьявол способен в своих целях цитировать даже Священное писание, — буркнул епископ.

— Я не дьявол, — ответил Эндер. — И свинксы, кстати, тоже. Их дети умирали от голода, а Либо дал им пищу и спас сотни жизней.

— И поглядите, что они сделали с ним!

— Да, давайте поглядим, что они сделали с ним. Они убили его. Точно таким же способом, каким убивают самых уважаемых своих соплеменников. Это ничего не говорит вам?

— Да, это говорит мне, что они опасны и вовсе лишены совести, — отрезал епископ.

— Это говорит нам, что для свинксов смерть имеет совершенно иное значение. Ну, если вы всерьез убеждены, что кто-то настолько добр и мудр, настолько совершенен, что каждый прожитый день может только нарушить эту гармонию, разве не будет добрым делом убить такого человека и отправить его прямиком на небо?

— Вы издеваетесь! Вы же не верите в рай.

— Но вы-то верите! Как насчет мучеников, епископ Перегрино? Разве они не возносятся прямо на небо?

— Конечно, это так. Но те, кто убивает их, не люди, а звери, животные. Убийство святых не освящает убийц, а навеки обрекает их души аду.

— Но что, если мертвые отправляются не на небеса? Что, если они обретают новую жизнь прямо здесь, на ваших глазах? Что, если умирающий свинкс, конечно, если правильно расположить органы его тела, укореняется и превращается в нечто совсем другое? Что, если он становится деревом и после этого живет еще пятьдесят, сто, пятьсот лет?

— О чем вы говорите?

— Вы хотите сказать, что свинксы каким-то образом умудряются превращаться из животных в растения? — удивился Дом Кристано. — С точки зрения биологии это мало вероятно.

— Это практически невозможно, — согласился Эндер. — Вот поэтому на Лузитании так мало видов, переживших Десколаду. Только очень немногие освоили превращение. Когда свинксы убивают кого-то из своих, он превращается в дерево. И это дерево сохраняет какую-то часть прежнего разума. Это точно. Сегодня я своими глазами видел, как свинксы пели дереву, и — никаких инструментов, никакого вмешательства — дерево выкорчевало себя, упало и раскололось, образуя именно те предметы обихода, в которых нуждались свинксы. Мне не мерещилось. Миро, Кванда и я видели одно и то же. Мы слышали песню, и трогали древесину, и помолились Господу за душу усопшего.

— А какое отношение это имеет к нашему решению? — рявкнул епископ. — Ну, значит, леса состоят из мертвых свинксов. Это вопрос для ученых.

— Я объясняю вам: когда свинксы убили Пипо и Либо, они считали, что помогают им перейти на новую стадию существования. Они поступили не как звери, а как раман — воздали наивысшую честь людям, которые были к ним добры.

— Еще один поворот, психологическое превращение, не так ли? — фыркнул епископ. — Это как сегодня во время Речи, когда вы заставляли нас каждый раз смотреть на Маркоса Рибейру в новом свете. Теперь вы пытаетесь убедить нас в благородстве свинксов. Хорошо. Готов с вами согласиться. Но я не объявлю войну Конгрессу, не обреку свою паству на страдания, чтобы свинксы могли научиться делать холодильники.

— Простите… — перебила его Новинья.

Все посмотрели на нее.

— Вы сказали, что они стерли наши файлы. Они что, прочли их? Все?

— Да, — ответила Босквинья.

— Значит, они уже знают все, что есть в моих файлах. О Десколаде.

— Да, — повторила Босквинья.

Новинья положила руки на колени.

— Эвакуации не будет.

— Я подозревал что-то подобное, — сказал Эндер. — Именно поэтому и попросил Элу привести вас сюда.

— Почему не будет эвакуации? — спросила мэр.

— Из-за Десколады.

— Чепуха, — отрезал епископ Перегрино. — Ваши родители нашли лекарство.

— Они не покончили с болезнью, — пояснила Новинья. — Они научились контролировать ее, так что болезнь просто не переходит в активную фазу.

— Правильно, — подтвердила Босквинья. — Поэтому мы добавляем кое-что в воду. Коладор.

— И каждый человек на Лузитании, за исключением, пожалуй, Голоса, который, возможно, не успел еще ее подхватить, является носителем вируса Десколады.

— Добавки не так уж дороги, — заметил епископ. — Но, возможно, им придется изолировать нас. Да, они могут поступить именно так.

— Тут никакая изоляция не поможет, — покачала головой Новинья. — Десколада, знаете ли, адаптируется очень быстро. Она атакует любую генетическую среду. Можно давать добавки людям. Но есть еще трава. Нельзя скармливать добавки каждой птице. Каждой рыбе. Каждому рачку в полях планктона.

— И все они могут подхватить Десколаду? — удивилась Босквинья. — Я понятия не имела.

— Так я же никому не рассказывала, — ответила Новинья. — Но я встроила защиту в каждое разработанное мною растение. Амарант, картошка, да все на свете. Главной проблемой была вовсе не совместимость белков — это минутное дело, — мне нужно было заставить растения вырабатывать свою защиту против Десколады.

Босквинья не верила своим ушам.

— И куда бы мы ни прилетели…

— Мы можем вызвать полное уничтожение всей биосферы.

— И вы держали это в секрете? — спросил Дом Кристано.

— Не было нужды объясняться. — Новинья смотрела на свои руки. — Что-то из этого блока информации заставило свинксов убить Пипо. Мне просто пришлось соблюдать секретность, чтобы кто-то еще не умер. Но сегодня — Эла многое обнаружила за эти годы, и то, что рассказал Голос, прекрасно вписывается в схему — я уже могу сказать, что заметил Пипо. Десколада не просто раскалывает молекулу гена, не позволяя ей восстановиться или продублировать себя. Она также заставляет ген смешиваться, сливаться с другими, полностью чуждыми ему генетическими молекулами. Эла работала над этим без моего ведома. Все живые существа Лузитании существуют парами. Растение — животное. Кабра и капим. Водяные змеи и грама. Ксингадора и лиана мердона. Свинксы и деревья.

— Вы хотите сказать, что одно превращается в другое? — Дом Кристано был одновременно изумлен и заинтересован.

— Нет, кажется, только у свинксов труп становится деревом, — ответила Новинья. — По моим предположениям, пыльца капима оплодотворяет кабр. Мухи вылупляются из завязей речного тростника. Это нам еще изучать и изучать. Мне следовало заниматься этим все последние годы.

— А как они узнают? — спросил Дом Кристано. — Из ваших записей?

— Разберутся не сразу. В ближайшие двадцать или тридцать лет. Раньше, чем их корабли доберутся сюда.

— Я не ученый, — признался епископ Перегрино. — Похоже, здесь все все понимают, кроме меня. Какое отношение это имеет к эвакуации?

Босквинья пошевелила пальцами.

— Они не могут увезти нас с Лузитании, — сказала она. — Куда бы они нас ни отправили, Десколада пойдет за нами и уничтожит все. На Ста Мирах не хватит ксенобиологов, чтобы спасти от гибели хотя бы одну планету. К тому времени, как они долетят сюда, они будут знать, что нас нельзя эвакуировать.

— Что ж, прекрасно, — улыбнулся епископ. — Это же решает все наши проблемы. Если мы сообщим им сейчас, они не пошлют флот для эваку…

— Нет, — перебил его Эндер. — Епископ Перегрино, в ту минуту, когда они узнают, что такое Десколада, они примут все мыслимые меры, чтобы никто и никогда не покинул эту планету. Никто. И никогда.

Епископ фыркнул:

— Вы что, думаете, они взорвут планету? Бросьте, Голос, среди людей больше нет Эндеров. Самое худшее, что с нами может случиться, — это карантин…

— В таком случае, — заявил Дом Кристано, — зачем нам вообще подчиняться их приказам? Давайте пошлем им сообщение, расскажем о Десколаде, пообещаем не покидать планету и попросим не появляться здесь — вот и все.

Босквинья покачала головой:

— М-да, и, по-вашему, никто из них не скажет: «Лузитанцы могут уничтожить любой мир одним прикосновением. У них есть космический корабль, они склонны к непослушанию вплоть до мятежа, их соседи — убийцы-свинксы. Их существование представляет собой угрозу для всех нас».

— Кто осмелится сказать такое? — возмутился Перегрино.

— В Ватикане — никто, — сказал Эндер. — Но Звездный Конгресс не занимается спасением души. У него ее нет.

— А возможно, они и правы, — прошептал епископ. — Вы же сами говорили, что свинксы мечтают о космических полетах. И куда бы они ни пришли, всюду будет то же самое. Даже на необитаемых мирах, не так ли? Всюду они будут оставлять после себя один и тот же однообразный пейзаж: леса, где все деревья одинаковы, степи, где растет только капим, а в степях пасутся только кабры и одна лишь ксингадора пролетает над ними.

— Возможно, когда-нибудь мы научимся управлять процессами Десколады, — впервые заговорила Эла.

— Мы не можем рисковать нашим будущим. Шансы слишком малы, — отозвался епископ.

— Вот поэтому мы и должны восстать, — рассмеялся Эндер. — Видите ли, Конгресс именно так и подумает. Так оно и было три Тысячи лет назад, в дни Ксеноцида. Все проклинают Ксеноцид, потому что мы уничтожили инопланетян, чьи намерения были вполне безобидны. Но пока человечество считало, что жукеры твердо намерены уничтожить людей, у лидеров человечества не оставалось выбора — только давать отпор всей наличной силой. И теперь мы стоим перед той же дилеммой. Они уже боятся свинксов. А когда разберутся с Десколадой, перестанут верещать о необходимости защищать их. Во имя выживания человечества они уничтожат нас. Возможно, не всю планету. Как вы правильно заметили, среди нас нет Эндеров. Но они, несомненно, сравняют Милагр с землей, а с ним сотрутся и все следы контакта. Они убьют всех свинксов, когда-либо сталкивавшихся с нами. Установят вокруг планеты кордон и не позволят оставшимся в живых аборигенам выбраться из «деревянного века». Ведь, окажись вы на их месте, вы поступили бы точно так же, правда?

— И это говорит Голос? — удивился Дом Кристано.

— Вы были там, — сказал епископ. — Вы были там — в первый раз, когда мы воевали с жукерами.

— В прошлый раз мы даже не могли поговорить с жукерами, мы не могли узнать, раман они или варелез. Но сегодня мы здесь! На другой стороне. Мы знаем, что не рванемся в космос уничтожать другие миры. Мы знаем, что будем сидеть на Лузитании, пока не нейтрализуем Десколаду и не сможем выйти спокойно. На этот раз мы поможем раман остаться в живых, чтобы тому, кто напишет их историю, не пришлось называться Голосом Тех, Кого Нет.

Вдруг дверь распахнулась и, оттолкнув секретаря, в кабинет ворвалась Кванда.

— Епископ, мэр, вам срочно надо… Новинья…

— Что такое? — спросил епископ.

— Кванда, мне придется арестовать тебя, — начала Босквинья.

— Арестуете позже, — выдохнула девушка. — С Миро беда. Он перелез через ограду.

— Он не… это невозможно! — выкрикнула Новинья. — Это убьет его… — И с ужасом поняла, что сейчас произнесла. — Отведи меня к нему.

— Вызовите Навьо, — скомандовала Дона Кристан.

— Вы не понимаете, — прервала Кванда. — Мы не можем до него добраться. Он с той стороны.

— А что же мы можем сделать? — спросила Босквинья.

— Выключить ее, — ответила Кванда.

Босквинья беспомощно поглядела на остальных.

— Это не в моих силах. Оградой управляет Комитет. По анзиблю. Они ни за что не отключат ее.

— Значит, Миро мертв, — тихо сказала Кванда.

— Нет! — воскликнула Новинья.

И тут в дверь вошла еще одна фигура. Маленькая, покрытая мехом. Кроме Кванды и Эндера, никто здесь не видел свинкса во плоти, но догадаться было не так уж трудно.

— Простите, — проговорил свинкс. — Вы хотите сказать, что нам следует посадить его немедленно?

Никого не интересовало, как свинкс перебрался через ограду. Все были слишком заняты, пытаясь осознать, что он имел в виду под словом «посадить».

— Нет! — закричала Новинья.

Мандачува удивленно уставился на нее:

— Нет?

— Я думаю, — вмешался Эндер, — вам вообще больше не следует сажать людей.

Мандачува застыл.

— Что вы хотите сказать? — спросила Кванда. — Вы расстроили его.

— Полагаю, он будет еще больше расстроен, прежде чем закончится этот день. Пошли, Кванда, отведи нас к ограде, туда, где лежит Миро.

— А что толку, если мы не можем проникнуть через ограду? — поинтересовалась Босквинья.

— Вызовите Навьо, — продолжал Эндер.

— Я пойду приведу его, — кивнула Дона Кристан. — Вы забыли — вызвать-то никого нельзя.

— Я спрашиваю: зачем? — потребовала Босквинья.

— Я вам уже говорил сегодня. Если мы решимся восстать, то прервем связь. И тогда — пожалуйста, отключайте ограду.

— Вы что, пытаетесь использовать беду Миро, чтобы подтолкнуть меня к решению? — возмутился епископ.

— Да, — сказал Эндер. — Он один из вашего стада, разве не так? Так что бросайте всех остальных, пастырь, и пойдемте с нами спасать заблудившуюся овечку.

— Что происходит? — спросил Мандачува.

— Ты ведешь нас к ограде, — ответил Эндер, — и, пожалуйста, поторопись.

Они слетели по ступенькам, ведущим из покоев епископа в собор. Эндер слышал, как Перегрино топает у пего за спиной, бормоча что-то о лицемерах, искажающих для личных нужд Священное писание.

Они пересекли зал. Мандачува бежал впереди. Эндер заметил, что епископ задержался у алтаря, перекрестился и странно посмотрел на мохнатого проводника. Когда они выбежали из собора, епископ поравнялся с Эндером.

— Скажите мне, Голос, — поинтересовался он, — как вы думаете, если мы разрушим ограду, если мы восстанем против Звездного Конгресса, мы, следовательно, тем самым положим конец всем ограничениям на контакт со свинксами?

— Надеюсь, — отозвался Эндер. — Надеюсь, что между ними и нами не останется искусственных барьеров.

— Тогда, — обрадовался епископ, — мы сможем понести Слово Господа Нашего пеквенинос, не так ли? Ни одно правило уже не будет запрещать этого.

— Именно так. Они могут не обратиться в нашу веру, но попытаться никто не запретит.

— Мне нужно подумать об этом. Но возможно, возможно, мой дорогой неверный, ваше восстание откроет двери к спасению для целой расы. Теперь я готов увидеть в вашем появлении промысел Божий.

К тому времени, когда Эндер, Дом Кристано и епископ добрались до ограды, Мандачува и женщины уже успели отдышаться. Заметив, что Эла стоит между матерью и оградой, что Новинья внимательно рассматривает свои ладони, Эндер понял, что Новинья уже пыталась взять ограду штурмом и добраться до сына. Теперь она плакала и звала его.

— Миро! Миро, как ты мог сделать это, как ты мог… Миро!

Эла пыталась успокоить ее.

С той стороны ограды за всем этим наблюдали четверо ошеломленных свинксов.

Кванду трясло от страха за жизнь Миро, но у нее все же хватило сил собраться и рассказать Эндеру то, что он не мог вычислить сам.

— Это Чашка, Стрела, Человек и Листоед. Листоед пытается уговорить остальных «посадить» Миро. Я, кажется, понимаю, что это значит, но все в порядке. Человек и Мандачува убедили своих не делать этого.

— Но это нам ничего не дает, — сказал Эндер. — Почему Миро поступил так глупо?

— Мандачува объяснил нам по дороге сюда. Свинксы жуют капим, который действует на них как обезболивающее, и могут перелезать через ограду, если хотят. Судя по всему, они делали это годами и считали, что мы не поступаем так только потому, что законопослушны. Теперь они знают, что на нас капим не действует.

Эндер подошел к ограде.

— Человек, — позвал он.

Человек выступил вперед.

— Есть вероятность, что мы отключим ограду. Но если мы сделаем это, то немедленно окажемся в состоянии войны со всеми людьми на всех обитаемых мирах. Вы поняли? Люди и свинксы Лузитании — против Ста Миров.

— Ого, — удивился Человек.

— Мы победим? — спросил Стрела.

— Можем победить. А можем и проиграть.

— Ты принесешь нам Королеву Улья? — спросил Человек.

— Сначала мне придется встретиться с женами.

Свинксы застыли.

— О чем это вы говорите? — поинтересовался епископ.

— Я просто должен встретиться с женами, — продолжал Эндер. — Нам надо заключить договор. Соглашение. Установить общие правила. Вы понимаете меня? Люди не могут жить по вашим законам, а вы не способны придерживаться наших, но, если мы хотим жить в мире, чтобы ограда не разделяла нас, если вы хотите, чтобы я позволил Королеве Улья жить с вами, учить вас и помогать вам, вы должны дать несколько обещаний и выполнить их. Все ясно?

— Я прекрасно понял, — ответил Человек. — Это вы не знаете, чего просите, добиваясь встречи с женами. Они довольно глупы, они не такие, как братья.

— Они принимают решения, не так ли?

— Конечно, — кивнул Человек. — Обязаны, ведь они хранители матерей. Но я предупреждаю тебя, что говорить с ними опасно. Особенно тебе — жены слишком уважают тебя.

— Если ограда будет отключена, мне придется поговорить с женами. Если мне нельзя встретиться с ними, ограда останется на месте, Миро умрет, а нам всем придется подчиниться приказу Конгресса и покинуть планету. — Эндер не сказал им, что тогда все лузитанцы могут умереть. Он всегда говорил правду. Но не обязательно всю правду.

— Я отведу тебя к женам, — согласился Человек.

Листоед подошел к нему и насмешливым жестом провел рукой по животу Человека.

— Они дали тебе правильное имя, — сказал он. — Ты действительно человек, а не один из нас.

Листоед хотел убежать, но Чашка и Стрела удержали его.

— Я отведу тебя, — повторил Человек. — А теперь отключите ограду и спасите жизнь Миро.

Эндер повернулся к епископу.

— Я не могу этого сделать.

— Я присягала на верность Звездному Конгрессу, — сказала мэр, — но сейчас готова нарушить клятву, чтобы спасти жизни тех, кто доверился мне. Я говорю: давайте уничтожим ограду и попытаемся извлечь максимум пользы из восстания.

— Если мы сможем проповедовать свинксам… — покачал головой епископ.

— Я попрошу у жен разрешения, когда встречусь с ними, — ответил Эндер. — Большего я не могу обещать.

— Епископ! — крикнула Новинья. — Пипо и Либо уже умерли за этой оградой!

— Давайте снесем ее, — согласился епископ. — Я не могу допустить гибели этой колонии и прекращения Божьего дела, — он хмуро улыбнулся. — Чем скорее ос Венерадос станут святыми, тем лучше. Нам потребуется их заступничество.

— Джейн, — прошептал Эндер.

— Вот за что я люблю тебя, — отозвалась Джейн. — Ты можешь добиться чего угодно, если я подготовлю почву.

— Оборви связь и отключи ограду. Пожалуйста, — попросил Эндер.

— Сделано.

Эндер подбежал к ограде, взобрался наверх. Перелез. С помощью свинксов перекинул сведенное болью, окаменевшее тело Миро через ограду, юноша упал на подставленные руки епископа, мэра, Дома Кристано и Новиньи. По склону трусил толстый Навьо, за ним шла Дона Кристан. Все, что можно сделать для Миро, будет сделано.

Кванда перебиралась через ограду.

— Иди обратно, — приказал Эндер. — Мы его уже перетащили.

— Если вы собираетесь встретиться с женами, я пойду с вами. Вам будет нужна моя помощь.

На это Эндеру возразить было нечего. Кванда спрыгнула с ограды и подошла к нему.

Навьо стоял на коленях у тела Миро.

— Он перелез через ограду? Да уж, в книгах о таком случае ничего не сказано. Это просто невозможно. Никто не может выдержать эту боль достаточно долго, чтобы и голова прошла через поле.

— Он будет жить? — потребовала ответа Новинья.

— Да откуда же мне знать, — огрызнулся Навьо, одной рукой сдирая с Миро одежду, а другой прилаживая сенсоры. — В медицинском институте меня этому не учили.

И тут сетка ограды снова задрожала. Теперь на ней висела Эла.

— В твоей помощи я пока не нуждаюсь.

— Давно пора кому-то, кто разбирается в ксенобиологии, заняться всем этим.

— Останься. Тебе нужно ухаживать за братом, — попросила Кванда.

— Он также и твой брат, — вызывающе ответила Эла. — А теперь нам нужно сделать так, чтобы, если он все же умрет, смерть его не была напрасной.

И все трое медленно пошли в лес за Человеком и остальными свинксами.

Босквинья и епископ долго смотрели им вслед.

— Еще сегодня утром, — сказала Босквинья, — я не могла даже представить, что стану мятежницей еще до наступления ночи.

— А я и в мыслях допустить не мог, что Голос станет нашим посланцем к свинксам, — ответил епископ.

— Вопрос в том, — вступил Дом Кристано, — простят ли это нам хоть когда-нибудь?

— Вы считаете, что мы совершили ошибку? — взвился епископ.

— Вовсе нет, — отозвался Дом Кристано. — Мне кажется, мы сделали первый шаг к чему-то по-настоящему великому. Беда в том, что человечество почти никогда не прощает истинного величия.

— На наше счастье, — улыбнулся епископ, — главный судья в этом вопросе — не человечество. А сейчас я должен помолиться за бедного мальчика, ибо медицина, судя по всему, здесь вряд ли поможет.