Голос тех, кого нет

13. ЭЛА

На поляне было очень тихо. Миро сразу понял, что что-то не так. Свинксы ничего не делали. Просто стояли или сидели на трапе. И — ни одного звука, даже дыхания не слышно. И все смотрели в землю.

Все, кроме Человека, только что вынырнувшего у них из-за спины, из леса. Человек медленно прошел вперед. Миро почувствовал, как прижимается к нему локоть Кванды, но даже не посмотрел на нее. Он знал, она думает о том же, что и он сам: «Они убьют нас сейчас, как Пипо и Либо?»

Несколько минут Человек пристально и неотрывно смотрел на них. Долгое ожидание буквально било по нервам. Но Миро и Кванда знали свое дело. Они не говорили ничего, их лица не покидало бесстрастное «слепое» выражение, освоенное еще в начале ученичества. Искусство умолчания, необщения. Им пришлось стать мастерами, прежде чем Либо позволил сопровождать его. Только когда их лица обрели твердость камня, когда даже капельки пота перестали выдавать внутреннее напряжение, они смогли повстречаться со свинксами. Только ничего из этого не вышло — Человек с легкостью превращал их умолчания в ответы, вытаскивал важные сведения из самых пустых замечаний. И нынешнее их полное спокойствие, без сомнения, выдавало страх. Но избежать этого было невозможно. Что-то всегда просачивается.

— Вы лгали мне, — сказал Человек.

«Не отвечай», — беззвучно велел Миро, и Кванда застыла, словно услышала его. Наверняка она пыталась донести до него то же самое послание.

— Корнерой говорит, что Голос Тех, Кого Нет хочет прийти к нам.

Эта манера свинксов сводила Миро с ума. Когда они придумывали нечто опасное, они вкладывали слова в уста какого-нибудь мертвого свинкса, который никак не мог их произнести. Без сомнения, тут был замешан какой-то религиозный ритуал: отправляйся к дереву-тотему, задай наводящий вопрос и полежи у подножия предка, рассматривая листья, кору или еще что-нибудь, пока не получишь тот ответ, какой хотел.

— Мы никогда не говорили иного, — ответил Миро.

Дыхание Кванды участилось.

— Вы сказали, что он не придет.

— И это правда, — отозвался Миро. — Не сможет. Он должен повиноваться закону, как и все остальные. Если он попробует войти в ворота без разрешения…

— Это ложь.

Миро замолчал.

— Это закон, — произнесла Кванда.

— Закон нарушали и раньше. Много раз, — покачал головой Человек. — Вы можете привести его сюда, но не хотите. Все зависит от того, приведете вы его или нет. Корнерой говорит, что Королева Улья не сможет вручить нам свои дары, если он не придет.

Миро подавил свое нетерпение. Королева Улья! Разве не повторял он свинксам тысячи и тысячи раз, что все жукеры погибли? А теперь мертвая Королева Улья разговаривает с ними через не менее мертвого Корнероя. Насколько легче было бы работать со свинксами, если б они не действовали по указке мертвецов.

— Это закон, — повторила Кванда. — И если мы просто попросим его прийти, он может донести на нас, а тогда нас отошлют далеко отсюда и мы не сможем вернуться к вам.

— Он не донесет. Он хочет прийти.

— Откуда вы знаете?

— Корнерой говорит.

В иные минуты Миро до смерти хотелось срубить треклятое дерево-тотем, выросшее на месте гибели Корнероя. Может, тогда они перестали бы повторять: «Корнерой говорит». Впрочем, нет, скорее всего, они просто назовут другое дерево Корнероем, да еще вдобавок здорово рассердятся. Никогда не подавай виду, что сомневаешься в истинности их религии — первое правило из учебника, даже ксенологи с других планет, даже антропологи знали его.

— Спросите его, — предложил Человек.

— Корнероя? — удивилась Кванда.

— Он не станет разговаривать с вами, — ответил Человек. В его голосе послышалось едва уловимое презрение. — Спросите Голос, придет он или нет.

Миро ждал, что ответит Кванда. Она уже знала, каков был бы его ответ. Разве не спорили они об этом до хрипоты в последние два дня? «Он хороший человек», — говорил Миро. «Он только притворяется», — отвечала Кванда. «Он был очень добр с моими малышами», — напоминал Миро. «Как и многие из тех, кто насилует детей», — возражала Кванда. «Я верю ему», — заявлял Миро. «Тогда ты идиот!» — взрывалась Кванда. «Мы можем доверять ему», — настаивал Миро. «Он предаст нас», — утверждала Кванда. На этом их спор заканчивался.

Но теперь свинксы нарушили равновесие, добавив тяжелую гирю на чашу весов Миро. Обычно, когда свинксы требовали невозможного, он всегда помогал ей отвертеться. Но это требование было осуществимо, он не хотел, чтобы она отказала, а потому молчал. «Дави, Человек, настаивай, потому что ты прав, и на этот раз Кванда должна уступить».

Чувствуя себя одинокой, зная, что Миро не поможет ей, Кванда решила немного уступить.

— Может быть, если мы приведем его на край леса…

— Приведите его сюда.

— Мы не можем, — ответила она. — Посмотрите на себя. Одежда. Горшки. Хлеб.

— Да, — улыбнулся Человек. — Все это. Приведите его сюда.

— Нет, — ответила Кванда.

Миро дернулся, собираясь остановить Кванду, но вовремя вспомнил, где он. Они никогда раньше не отвечали на просьбу прямым отказом. «Мы не можем, потому что…» или «Как жаль, что это невозможно…» Но для свинксов простое «нет» означало «я не буду», «я, лично я, отказываю вам».

Улыбка Человека стала горькой.

— Пипо говорил нам, что мужчины и женщины решают вместе. А потому ты не можешь говорить «нет», если он не скажет «нет». — Он повернулся к Миро. — Так «нет»?

Миро не ответил. Он чувствовал, как плотно прижат к его боку локоть Кванды.

— Ты не должен молчать, — сказал Человек, — ты должен ответить «да» или «нет».

Миро покачал головой.

Свинксы вокруг них поднялись на ноги. Миро не мог понять, чего они хотят, но само движение, будто сделанное в ответ на непробиваемое молчание Миро, таило в себе угрозу. Кванда, ни за что не отступившая бы, угрожай гибель ей самой, сдалась.

— Он говорит «да», — прошептала она.

— Он говорит «да», но ради тебя молчит. Ты говоришь «нет», но не согласна молчать для него. — Человек выковырнул пальцем изо рта кусок застрявшего между зубами червя, стряхнул его на землю. — Вы ничто, — сказал он.

Внезапно Человек откинулся назад, но не упал, скрутил сальто, приземлился спиной к ним и пошел своей дорогой. Немедленно и все остальные свинксы зашевелились и отправились вслед за Человеком на край поляны, подальше от Миро и Кванды.

Внезапно Человек остановился. Другой свинкс стоял перед ним, загораживая дорогу. Листоед. Если они и обменялись словами, Миро не расслышал их, даже не видел движения губ. Он заметил, однако, что Листоед протянул руку и коснулся живота Человека. Рука на мгновение застыла, а потом Листоед развернулся и бросился в кусты, подпрыгивая, как ребенок.

Через мгновение остальные свинксы тоже исчезли.

— Это был спор, сражение, — ответил Миро на ее незаданный вопрос. — Человек и Листоед. Они по разные стороны.

— Чего?

— Хотел бы я знать. А вот догадку выскажу. Если мы приведем Голос, победит Человек. Если нет — Листоед.

— Победит? Если мы приведем этого типа сюда, он предаст нас и мы потеряем все.

— Он не выдаст нас.

— Почему бы ему не сделать этого, если даже ты предал меня?

Ее голос хлестал, как плеть, и он чуть не закричал от боли.

— Я предал тебя? — прошептал он. — Эу нано. Жамэ. Не я. Никогда.

— Отец всегда говорил: перед свинксами будьте едины, не показывайте им своих разногласий, а ты…

— Что я? Я ничего не сказал. Это ты произнесла «нет», это ты сознательно заняла позицию, зная, что я с ней не согласен.

— Если мы расходимся во мнениях, ты должен…

Она замолчала, только сейчас поняв, что говорит. Но было поздно. Миро уже понял ее. Он должен делать то, что она говорит, пока она не переменит мнение. Как будто он ее подмастерье.

— А я-то думал, мы с тобой вместе. — Он повернулся и пошел к лесу, обратно в Милагр.

— Миро! — крикнула она вслед. — Миро, я не это имела…

Он подождал, пока она поравняется с ним, схватил ее за руку и яростно прошептал:

— Не кричи! Или тебе безразлично, слышат нас свинксы или нет? Или госпожа зенадор решила, что мы можем позволить им видеть все, даже как госпожа даст уроки своему тупому ученику?

— Я не госпожа…

— Чистая правда, не тянешь. — Он снова повернулся к ней спиной и продолжил путь.

— Но Либо был моим отцом, а потому я, конечно…

— Зенадор по праву рождения, — продолжил он. — Право рождения, не так ли? А кто у нас я по праву рождения? Пьяница? Кретин, который бьет свою жену? — Он схватил ее за руки, сжал их до боли. — Ты хочешь, чтобы я стал таким? Маленькой копией моего папаши?

— Отпусти!

Он оттолкнул ее.

— Твой подмастерье считает, что сегодня ты вела себя как дура, — прошипел Миро. — Твой подмастерье думает, что тебе следовало бы довериться его мнению о Голосе, и твой подмастерье хотел бы, чтобы ты поняла, насколько это важно для свинксов. Потому что ты ошиблась по обоим пунктам и, возможно, твоя ошибка стоила жизни Человеку.

Страшное обвинение, но именно этого они оба и боялись: Человек может кончить так, как Корнерой, как другие, — тоненьким деревцем, поднимающимся из выпотрошенного тела.

Миро понимал, что удар был нечестным, что теперь она имеет право злиться на него. Не стоило обвинять ее, ведь они оба не знали, какой высокой была ставка для Человека, пока не стало слишком поздно.

А Кванда не закричала. Наоборот, она успокоилась. Дыхание выровнялось, пот высох. И, глядя на нее. Миро тоже пришел в себя.

— Теперь нужно действовать правильно и быстро, — сказала Кванда. — Казни всегда совершались ночью. Чтобы спасти Человека, нужно привести сюда Голос вечером, но до наступления темноты.

Миро кивнул:

— Да. И прости меня.

— И ты прости.

— И поскольку мы не ведаем, что творим, мы не виноваты, если получается зло.

— Хотелось бы верить, что мы можем выбрать правильно.

Эла сидела на обломке скалы, болтала ногами в речной воде и ждала прихода Голоса Тех, Кого Нет. Всего в нескольких десятках метров поднималась ограда — подводная решетка из нержавеющей стали охраняла границу от желающих нырнуть. Можно подумать, в городе были такие желающие. Большая часть жителей Милагра, делая вид, что ограды вовсе нет, и близко к ней не подходили. Именно поэтому она и попросила Голос встретиться с ней здесь.

Денек выдался жаркий, занятия в школе уже закончились, но ни один ребенок не станет купаться здесь, на Вила Ультима, где ограда пересекает реку, а лес вплотную подбирается к ограде. Здесь бывали только мыловары, горшечники да изготовители кирпича, но они рано закончили работу. Она сможет сказать все, что должна, не опасаясь, что их подслушают или прервут.

Ей не пришлось ждать слишком долго. Голос греб вверх по течению в маленькой лодочке — такие используют фермеры с того берега, у них каналы вместо дорог. Кожа на его спине была удивительно белой. Даже у тех лузитанцев, которых называли лойрос за светлую кожу, она значительно темнее. Из-за этой белизны он казался анемичным, слабым. Но потом она заметила, как быстро плывет лодка против течения, как ловко опускаются весла каждый раз на одну и ту же глубину, длинным, ровным гребком, как туго обтянуты кожей его мышцы. На мгновение комок подступил к горлу, и девушка поняла, что тоскует по отцу, несмотря на глубину своей ненависти к нему. Эла раньше и не думала, что ей хоть что-то нравилось в нем, — да, сила его плеч и спины, пот, от которого его смуглая кожа блестела как стекло.

«Нет, — сказала она себе. — Я не оплакиваю твою смерть, Кано. Мне больно, что ты был совсем не похож на Голос, на человека, никак не связанного с нами, но подарившего нам больше света за три дня, чем ты за всю жизнь. Мне больно, что твое прекрасное тело внутри было изъедено червями».

Голос заметил ее и подогнал лодку к берегу. Эла спрыгнула в тростники и ряску, чтобы помочь ему вытащить ее на песок.

— Простите, что заставил вас запачкаться, — сказал он. — Но я не тренировался как следует уже несколько недель, а вода буквально манила меня.

— Вы хорошо гребете.

— Мир, с которого я прилетел, Трондхейм, состоит в основном из воды и льда. Парочка скал здесь и там, немного земли, но те, кто не умеет грести, еще более беспомощны там, чем калеки безногие.

— Вы родились там?

— Нет. Я там Говорил. — Он уселся на траву, лицом к воде.

Она опустилась рядом с ним.

— Мать сердится на вас.

Его губы разошлись в полуулыбке.

— Она мне говорила.

Не размышляя, Эла мгновенно принялась оправдывать мать.

— Вы пытались прочесть ее записи.

— Я и прочел. Большую часть. Можно сказать, почти все, кроме самых важных.

— Я знаю. Мне рассказал Квим. — И тут она поймала себя на том, что почти торжествует оттого, что защита, придуманная ее матерью, остановила этого человека. Потом вспомнила, что потратила годы, пытаясь убедить мать открыть ей эти записи. Но ее несло, она говорила вовсе не то, что хотела. — Ольядо сидит дома, отключил глаза и слушает музыку. Он выбит из колеи.

— Ну да, он считает, что я предал его.

— Разве это не так? — Она не собиралась этого спрашивать.

— Я Голос Тех, Кого Нет. Когда я Говорю, я говорю правду и не избегаю секретов других людей.

— Знаю. Поэтому и вызвала вас, Голос. Вы никого не уважаете.

Похоже, он обиделся.

— Зачем вы позвали меня?

Все шло не так. Она разговаривала с ним, словно была против него и вовсе не испытывала благодарности за все, что он уже сделал для ее семьи. Она говорила с ним как враг. «Неужели Квим настолько подчинил мое сознание, что я начала пользоваться его словами?»

— Вы пригласили меня сюда, на реку. Все остальные члены вашей семьи не желают разговаривать со мной, и тут я получаю послание от вас. Вы хотели сказать мне, что я лезу в чужие дела? Что я никого не уважаю?

— Нет, — жалобно ответила она. — Я совсем не так собиралась говорить с вами.

— А вам не приходило в голову, что я вряд ли стал бы Голосом, если бы не уважал людей?

И тут она взорвалась от ярости:

— Как я хотела бы, чтобы вы вломились во все ее файлы, вытащили на свет божий все ее секреты и огласили на всех Ста Мирах! — В ее глазах стояли слезы. Она не могла понять почему.

— Я вижу. Она и вас туда не пускала.

— Су апрендиз дела, ано су? Э поркве-чоро, дига-ме! О сеньор тем о джейто.

— Я не люблю заставлять людей плакать, Эла, — тихо ответил он. Его голос словно ласкал ее. Нет, иначе, сильнее, словно рука, сжимающая ее руку, поддерживающая ее. — Это правда вызвала ваши слезы.

— Су инграта, су ма филья…

— О да, вы неблагодарная, просто ужасная дочь, — сказал он с тихим смехом. — Все эти годы, когда в доме царили хаос и всеобщее пренебрежение, вы удерживали вместе семью вашей матери, без особой помощи с ее стороны, а когда решили продолжить ее дело в науке, она отказалась делиться с вами жизненно важной информацией. Вы не заслуживали ничего, кроме ее любви и доверия, а она в благодарность вышвырнула вас из своей жизни — и на работе, и дома. И только тогда вы вслух сказали при постороннем, что у вас нет больше сил выносить это. М-да, вы — одна из худших женщин, каких я знал.

И она поняла, что смеется над своим самобичеванием. Но ей не хотелось смеяться над собой.

— Не говорите со мной так. Я не ребенок. — Она постаралась вложить в эту фразу как можно больше презрения.

Эндер заметил, и его глаза сразу стали такими холодными.

— Не стоит оскорблять друга.

Нет, не нужно, чтобы он отдалялся от нее. Но удержать злые, колючие слова Эла уже не могла:

— Вы мне не друг.

На секунду она испугалась, что он поверит ей, но улыбка вернулась на его лицо.

— Вы не узнали бы друга, если б встретили.

«Нет, ты ошибаешься, — подумала она. — Одного я вижу». Эла улыбнулась ему в ответ.

— Эла, — спросил он, — вы хороший ксенобиолог?

— Да.

— Вам восемнадцать лет. Уже в шестнадцать вы могли сдать экзамены гильдии. Но вы этого не сделали.

— Мать не позволила мне. Сказала, что я не готова.

— Человек в шестнадцать лет уже не нуждается в разрешении родителей.

— Подмастерье не может — без разрешения мастера.

— Теперь вам восемнадцать, вы уже не подмастерье и можете решать сами.

— Но она остается ксенобиологом Лузитании. Это все еще ее лаборатория. Что, если я сдам экзамен, а она позволит мне войти туда только после своей смерти?

— Она угрожала этим?

— Она достаточно ясно сказала, что я не должна сдавать экзамен.

— Потому что, когда вы перестанете быть подмастерьем, а сделаетесь ее коллегой-ксенобиологом и получите доступ в лабораторию, вы сможете…

— Добраться до рабочих файлов. До запертых файлов.

— Итак, она не даст собственной дочери начать научную карьеру, она сажает ей огромное пятно на репутацию — не готова к сдаче экзамена в восемнадцать лет, — чтобы помешать ей прочитать эти записи.

— Да.

— Почему?

— Мать сошла с ума.

— Нет. Чем бы ни была Новинья, она не сумасшедшая.

— Эла э боба месма, Сеньор Фаланте.

Он расхохотался и лег в траву.

— Ну, расскажите мне, какая она боба.

— Я составлю вам список, Голос. Первое: она не разрешает никаких исследований по Десколаде. Тридцать четыре года назад Десколада чуть не уничтожила эту колонию. Мои дедушка и бабушка, ос Венерадос, Деус ос абенссое, едва сумели остановить эту болезнь. Судя по всему, возбудитель болезни, микроб Десколады, все еще существует: нам приходится принимать лекарство, чтобы эпидемия не началась снова. Они должны были рассказать вам. Если возбудитель проник в организм, приходится всю жизнь потом есть противоядие, даже когда покинешь Лузитанию.

— Да, я знаю об этом.

— Так вот, она не позволяет мне близко подходить к возбудителю Десколады. Похоже, это как-то связано с ее запечатанными файлами. Она закрыла для посторонних все исследования Густо и Сиды. Ни до чего не доберешься.

Голос прищурился:

— Так, это одна треть бобы, а что дальше?

— Это много больше трети. Чем бы там ни был этот треклятый возбудитель, он умудрился адаптироваться и стать паразитом человека всего через десять лет после основания колонии. Десять лет! Он сделал это один раз. И может сделать снова.

— Возможно, она так не думает.

— А у меня что, нет права самой делать выводы?

Он положил руку ей на колено, успокаивая ее.

— Я согласен с вами. Но продолжайте. Вторая причина, по которой она боба.

— Она прекратила все теоретические исследования. Никакой таксономии. Никакого эволюционного моделирования. Если я пробую сделать что-то такое на свой страх и риск, она заявляет, что у меня слишком много свободного времени, и наваливает на меня работу, пока я не сдаюсь. Пока она не решает, что я сдалась.

— А это не так.

— Ксенобиология существует именно для этого. О да, она замечательно умеет создать картошку, где все питательные вещества идут в дело. Просто чудо, что она вывела ту разновидность амаранта, которая снабжает теперь белками всю колонию. И это с площади в десять акров! Но это не наука, а жонглирование молекулами.

— Это выживание.

— Но мы же ничего не знаем. Плывем по поверхности океана. Очень удобно, можно двигаться во все стороны, правда понемногу, только в глубине могут, знаете ли, жить акулы. Вдруг мы окружены акулами, а она просто не желает выяснять, так ли это.

— Третье?

— Она не хочет делиться информацией с зенадорес. Точка. Полный провал. И совершенная чушь собачья. Мы не можем покидать огороженный участок. Это значит, у нас нет ни единого здешнего дерева, которое мы могли бы изучать. Мы ни черта не знаем о флоре и фауне этой планеты, только о тех видах, что когда-то оказались по эту сторону ограды. Одно стадо кабр, лужайка травы капим, немного отличная от степи речная экологическая зона — и все, и больше ничего. Ничего о животных, обитающих в лесу, никакого обмена данными. Мы никогда ничего им не говорим, а если они посылают что-то нам, то стираем их данные, не читая. Она построила вокруг нас стену, через которую нельзя перебраться. Снаружи не проникнешь и изнутри не вылезешь.

— Возможно, у нее есть причины.

— Конечно, есть. У сумасшедших всегда есть причины. Вот вам одна — она ненавидела Либо. Ненавидела. Она не позволяла Миро упоминать его имя в доме, запрещала нам играть с его детьми. Мы с Чиной уже много лет лучшие подруги, но мама не пускает ее в дом и никогда не разрешала мне заходить к ней домой после школы. А когда Миро стал подмастерьем Либо, она целый год не разговаривала с ним и не пускала за общий стол.

Эла поняла: Голос не верит ей, думая, что она преувеличивает.

— Да, да, так оно и было — целый год. С того дня, как он отправился на Станцию Зенадорес и стал подмастерьем Либо. Он вернулся, и она ничего не сказала ему, ни слова, а когда он сел обедать, просто убрала тарелку прямо из-под его носа, убрала и помыла, словно его там вовсе не было. Он просидел весь обед за столом, смотря на нее. А потом отец решил, что Миро груб с матерью, и взбеленился. Приказал ему выйти из столовой.

— И что он сделал, ушел?

— Нет. Вы не знаете Миро, — горько рассмеялась Эла. — Он никогда не вступает в бой, но и не сдается. Он никогда, ни разу не отвечал на отцовские оскорбления. За всю свою жизнь я не помню случая, чтобы он отплатил за злобу злобой. А мама… Ну что ж, он каждый вечер возвращался домой со Станции Зенадорес и садился за стол там, где стояла его тарелка, и каждый раз мама забирала его прибор, а Миро просто сидел там, пока отец не заставлял его уйти. Естественно, через неделю такой жизни отец уже начинал орать на Миро, как только мама тянулась за его тарелкой. Отец любил эти вечерние сцены. Он правился себе. Этот ублюдок ненавидел Миро, и вот наконец-то мама оказалась на его стороне против собственного сына.

— Кто сдался?

— Никто.

Эла перевела взгляд на реку, осознавая вдруг, как страшно звучит то, что она рассказывает. Только что она осрамила свою семью при постороннем. Чужаке. Но какой же он чужак? Квара снова заговорила, Ольядо вернулся в настоящий мир, и Грего на какое-то время стал обычным ребенком. Нет, этот человек им не чужой.

— Как все закончилось?

— Война прекратилась, когда свинксы убили Либо. Да, мама очень сильно ненавидела этого человека. Когда он умер, она отметила день его гибели тем, что простила своего сына. В тот вечер Миро пришел домой поздно, глубокой ночью. Страшная ночь. Все были так перепуганы, свинксы казались такими ужасными, и все так любили Либо, кроме мамы, конечно. Мама дождалась Миро. Он прошел на кухню, сел за стол, и мама поставила перед ним тарелку, полную тарелку еды. И ничего не сказала. Он съел. И тоже промолчал. Как будто целого года и не было. Я проснулась посреди ночи, потому что услышала, как в ванной плачет Миро. Не думаю, что его слышал кто-то еще, а я не подошла, потому что он явно не хотел никого видеть. Теперь-то я считаю, что ошиблась тогда, но мне было страшно. В моей семье происходило слишком много всего.

Голос кивнул.

— Я должна была пойти к нему.

— Да.

И тут произошло нечто и вовсе странное. Голос согласился с ней, что в ту ночь она совершила ошибку. И когда он произнес эти слова, Эла поняла, что они правдивы, что его суждение безупречно. Но почему-то она чувствовала себя исцеленной, как будто само признание ошибки унесло боль от несделанного. Впервые она начала понимать, какой силой обладала Речь. Это не исповедь, искупление и отпущение грехов, которое предлагали священники. Что-то совершенно иное. Рассказать, кто ты, и понять, что стала другой. Она ошиблась, и это изменило ее, а теперь она не повторит ошибку, потому что превратилась в другого человека, не такого испуганного, более склонного к сочувствию.

«Если я не та придавленная страхом девчонка, которая услышала, как плачет от боли ее брат, и не осмелилась прийти ему на помощь, то кто я?» Но вода, текущая сквозь решетку ограды, не давала ответа. Может быть, нельзя узнать, кто ты сегодня. Может быть, достаточно уверенности в том, что ты не такая, как вчера.

А Голос лежал рядом на траве и смотрел на темные тучи, наплывающие с запада.

— Я рассказала вам все, что знаю, — прошептала Эла. — Я сказала вам, что в тех файлах: сведения о Десколаде. Это все, что мне известно.

— Нет, не все.

— Это так, клянусь.

— Неужели вы хотите сказать, что послушались ее? Что, когда мать приказала вам свернуть все теоретические исследования, вы просто отключили свой мозг и сделали так, как она сказала?

Эла хихикнула:

— Она так и думает.

— И она не права.

— Я ученый. Кем бы ни была она.

— Когда-то Новинья была ученым. Она сдала экзамен, когда ей исполнилось тринадцать.

— Знаю.

— И она делилась результатами с Пипо, пока тот не умер.

— Это мне известно тоже. Она ненавидела только Либо.

— Расскажите мне, Эла, к каким открытиям привели вас ваши работы по теории.

— Я не нашла никаких ответов. Но зато теперь знаю несколько правильных вопросов. Это неплохое начало, не так ли? Ведь больше никто не задает вопросов. Так забавно, правда? Миро рассказывал, что ксенологи-фрамлинги буквально на части рвут его и Кванду, требуя новой информации, всяких данных, а им-то закон запрещает толком работать. Но до сих пор ни один фрамлинг-ксенобиолог ничего у нас не попросил. Они сидят себе и изучают биосферу собственных планет и не задают матери вопросов. Я единственная, кто спрашивает, но меня не принимают всерьез.

— Я принял, — ответил Голос. — Я хотел бы услышать ваши вопросы, Эла.

— О'кей. Например, номер первый: у нас тут за оградой проживает стадо кабр. Кабра не может перепрыгнуть ограду, даже близко подойти к ней не в состоянии. Я своими руками ощупала каждое животное в стаде, и знаете, что обнаружила? Там нет ни одного самца. Только самки.

— Невезение, — заметил Голос. — Даже по статистике хоть один-то должен был приблудиться.

— Да не в этом дело, — улыбнулась Эла. — Я вообще не уверена, есть ли у кабр самцы. За последние пять лет каждая взрослая кабра рожала минимум один раз и ни разу не совокуплялась. Не было возможности.

— Клоны? [клоны — генетически однородное потомство растений или животных, образовавшееся путем бесполого размножения]

— Потомство не является генетическим аналогом матери. Такой анализ без труда можно провести в лаборатории, когда мама отвернется. Какой-то генообмен есть.

— Хм. Гермафродиты?

— Не-а. Чистой воды самочки. Никаких мужских половых органов. Интересно, тянет ли это на важный вопрос? Каким-то образом однополые кабры умудряются перетасовывать гены.

— С точки зрения теологии…

— Не надо смеяться.

— Над чем? Над наукой или над теологией?

— И над тем, и над другим. Хотите послушать еще порцию вопросов?

— Хочу.

— Ну тогда попробуйте на вкус вот это. Трава, на которой вы сейчас валяетесь, называется грама. Все водяные змеи откладывают яйца здесь. Вылупляются такие маленькие червяки, вы их даже не разглядите. Они едят траву и друг друга, а еще сбрасывают кожу с каждым циклом роста. А потом, внезапно, когда трава покрывается толстым слоем мертвой кожи, все змеи сползают в реку и больше не возвращаются назад.

Он все-таки не был ксенобиологом и не сразу понял, что она имеет в виду.

— Водяные змеи откладывают здесь яйца. Вернее, вылупляются здесь. Никто не видел, как они возвращаются и откладывают яйца.

— Ну, значит, они откладывают их до того, как уходят.

— Прекрасно, замечательно, очевидно. Я даже наблюдала, как они спариваются. Дело опять-таки не в этом. Вопрос другой — почему они водяные змеи?

До него все еще не доходило.

— Ну посмотрите, они полностью приспособлены к жизни под водой. Два органа дыхания: легкие и жабры. Пловцы замечательные. У них есть даже рудиментарные плавники, чтобы рулить. Эволюция подготовила их к жизни под водой. А зачем? На кой им черт жабры, плавники, обтекаемость, если они рождаются, спариваются и размножаются на суше? С точки зрения эволюции все, что случится с тобой после того, как ты размножился, совершенно несущественно. Разве что ты выкармливаешь своих детенышей, а водяные змеи этого не делают. Водный образ жизни никак не увеличивает их шансы дожить до периода размножения. Да они могут просто тонуть в этой воде, после того как отложат яйца.

— Да, — сказал Голос. — Теперь я понял.

— И еще кое-что. В воде можно обнаружить маленькие, почти прозрачные яйца. В жизни не видела, как змеи их откладывают, но ни в реке, ни на берегу не водится других животных, способных это сделать, поэтому логично предположить, что яйца принадлежат водяным змеям. Только эти яйца — сантиметр в диаметре — совершенно стерильны. Питательные вещества на месте, все в порядке, а зародыша нет. Ничего. Ничегошеньки. У некоторых есть гаметы. Ну, это половинка генетической системы клетки, готовая соединиться. Но ни одной живой. И мы никогда не находили яиц водяных змей на суше. Вчера на берегу одна грама, густая и высокая, а завтра в траве кишмя кишат маленькие водяные змейки. Как, по-вашему, заслуживает этот вопрос рассмотрения?

— М-да, спонтанное появление целого поколения.

— Именно. Ну вот, я хотела заняться поисками информации, чтобы можно было хоть что-то предположить, но мама не позволила мне. Да, я попросила ее о помощи, и она повесила мне на шею всю работу по тестированию амаранта, чтобы у меня не осталось времени шляться по берегу реки. И еще один любопытный вопрос. Почему здесь так мало видов? На всех остальных планетах, даже на таких пустынных, как ваш Трондхейм, водятся тысячи и тысячи видов живых существ, по крайней мере в воде. А здесь их, насколько мне известно, полной пригоршни не наберешь. Ксингадора — единственная птица на всей планете. Кроме сосунцов, мух здесь больше не водится. Кабры — травоядные, которые едят только капим. Кроме той же кабры да свинксов, больших животных нет. Только один вид деревьев, только одна трава в прерии — капим этот. Конкурент у травки — тропесса, длинная лиана, она на сотни метров тянется по земле. В переплетении лиан вьют свои гнезда ксингадоры. Ну и все. Ксингадора ест мух-сосунцов, больше никого. Сосунцы едят прибрежную плесень, да еще наши отбросы. Никто не ест ксингадору. И кабр этих здоровенных никто не ест.

— Бедно живете.

— Очень бедно. Но ведь такого быть не может. Десять тысяч экологических ниш — и все свободные. Никакая эволюция не началась бы на таком просторном мире.

— А если катастрофа?

— Именно.

— Что-то, уничтожившее все, кроме нескольких видов, умудрившихся адаптироваться.

— Да, — кивнула Эла. — Вы видите? И я нашла доказательства. У кабр в поведенческом наборе есть защитная реакция. Когда вы подходите к ним и они чуют ваш запах, они сбиваются в круг, мордами внутрь, чтобы взрослые могли отлягаться и защитить детенышей.

— Так поступают многие стадные животные.

— А от чего им защищаться? Свинксы — животные лесные, они никогда не выбираются охотиться в прерию. Кем бы ни был хищник, который заставил кабр выработать такой способ обороны, он исчез. И это произошло совсем недавно — сто тысяч, может быть, миллион лет назад.

— Судя по нашим наблюдениям, крупные метеоры здесь не падали уже двадцать миллионов лет.

— Метеоры тут ни при чем. Такое бедствие сотрет с лица земли больших животных, деревья, но оставит в живых всякую мелочь. Или уничтожит жизнь на суше, но пощадит моря. Но здесь-то все не так. Тут и на земле, и в воде почти всех поубивало, а крупные животные все же сохранились. Нет, по-моему, это была какая-то болезнь. Эпидемия. Болезнь, которую не удерживают видовые рамки, которая может приспособиться к любой форме жизни. И есть только один случай, когда мы могли ее заметить.

— Заметили, когда сами заболели, — подхватил Голос. — Десколада.

— Понимаете, да? Все возвращается обратно к Десколаде. Мои дедушка и бабушка нашли способ помешать ей убивать людей, но это было сложнейшее генетическое маневрирование. И кабры, и водяные змеи тоже отыскали какой-то способ борьбы. Сомневаюсь, что это пищевые добавки. Думаю, все это связано между собой. Дикие аномалии в системе размножения, дыры в экологической системе — все, все снова замыкается на возбудителе Десколады, а мама не дает мне исследовать его. Не позволяет узнать, что он такое, как действует, как может быть связан с…

— Со свинксами.

— Да, конечно, но не только с ними, тут все животные…

Голос смотрел на нее с плохо скрываемым возбуждением, словно она объяснила ему что-то очень важное.

— В ту ночь, когда умер Пипо, она запечатала все файлы, связанные с ее текущей работой, все записи по Десколаде. Что бы она там ни показала Пипо, это напрямую связано и с Десколадой, и со свинксами.

— Это тогда она закрыла файлы?

— Да. Да.

— Тогда я права, не так ли?

— Да, — сказал он. — Спасибо. Вы помогли мне больше, чем можете себе представить.

— Значит ли это, что вы скоро будете Говорить о смерти отца?

Голос внимательно поглядел на нее:

— Вы не хотите, чтобы я Говорил о нем. Вам нужна Речь о вашей матери.

— Она еще не умерла.

— Но вы знаете, я не могу Говорить о Маркано, не объяснив, почему он женился на Новинье. И почему они прожили вместе столько лет.

— Это правда. Я хочу, чтобы вы раскрыли все секреты. Файлы не должны оставаться под замком. Пусть будет свет.

— Вы сами не знаете, чего просите, — усмехнулся Голос. — Вы не представляете, сколько боли я причиню, если исполню вашу мечту.

— Поглядите на мою семью, Голос, — ответила Эла. — Как может правда принести больше страданий, чем эти треклятые секреты?

Он снова улыбнулся ей, но в его улыбке не было радости. Тепло, привязанность. Жалость.

— Вы правы. Совершенно правы. Но вам придется постоянно напоминать себе об этом, когда вы услышите всю историю.

— Я знаю все. Все, что надо знать.

— Так думает каждый. Это общее заблуждение.

— Когда состоится Речь?

— Как только я решу, что готов.

— Тогда почему не сейчас? Не сегодня? Чего вы ждете?

— Я не могу ничего сделать, пока не встречусь со свинксами.

— Вы шутите, разыгрываете меня? Никто, кроме зенадорес, не может встречаться со свинксами. Это Постановление Конгресса. Его невозможно обойти.

— Да, — кивнул Голос. — Именно поэтому мне будет трудно…

— Не трудно, невозможно…

— Допустим. — Он встал. Она тоже. — Эла, вы очень помогли мне. Вы дали мне куда больше, чем я рассчитывал. Совсем как Ольядо. Но ему не понравилось, что я сделал с подаренным им умением, и теперь он думает, что я предал его.

— Он ребенок. Мне — восемнадцать.

Голос положил руку на ее плечо и крепко сжал.

— Тогда все хорошо. Мы друзья.

Она была почти уверена, что в его голосе прозвучала ирония. Ирония и, пожалуй, мольба.

— Да, — твердо ответила она. — Мы друзья. И всегда ими останемся.

Эндер кивнул, повернулся к ней спиной, оттолкнул лодку от берега и стал пробираться вслед за ней сквозь ряску и тростники. Когда лодка выплыла на чистую воду, он уселся в нее, вытащил весла, сделал один гребок, потом поднял голову и улыбнулся. Эла улыбнулась в ответ, но улыбка не могла передать ее радости, спокойствия, облегчения, которое она испытывала. Он выслушал ее, все понял и теперь сделает так, что все будет в порядке. Она верила в это, верила так свято, что даже не заметила, что именно эта вера и была источником теперешней радости. Она знала только, что провела час в обществе Голоса Тех, Кого Нет и чувствовала себя после этого более живой, чем когда-либо.

Она отыскала свои ботинки, надела их на высохшие ноги и отправилась домой. Мама, наверное, еще сидит на Биостанции, но Эле совсем не хотелось работать. А хотелось ей добраться до дома и приготовить обед. Она надеялась, что никто не заговорит с ней, что не возникнет проблем, которые придется решать. Пусть это чувство сохранится навсегда.

Мечте со не суждено было исполниться. Через несколько минут после ее возвращения на кухню вломился Миро.

— Эла, — спросил он. — Ты не видела Голоса Тех, Кого Нет?

— Да, — ответила она. — На реке.

— Где?

Если она расскажет ему, он поймет, что встреча не была случайной.

— А зачем тебе?

— Послушай, Эла, сейчас не время для подозрений. Прошу тебя. Мне нужно найти его. Мы послали ему записку, но компьютер не знает, где он…

— Он греб вниз по реке, направлялся домой. Наверное, скоро будет там.

Миро вылетел из кухни в переднюю. Эла услышала, как он колотит по клавишам терминала. Потом он вернулся.

— Спасибо. Не жди меня к обеду.

— А что случилось?

— Ничего.

Так забавно звучала эта ложь, это «ничего», в устах задыхающегося, взволнованного Миро, что они оба тут же расхохотались.

— Ладно, — выдохнул Миро, — это не ничего, это очень даже что-то, но я пока не могу об этом говорить. Идет?

— Идет. Скоро раскроются все секреты, Миро.

— Чего я не понимаю, это как он умудрился не получить наше послание. Компьютер вызывал его. Он же таскает имплантированный терминал в ухе. По логике, компьютер должен был мгновенно его достать. Правда, он мог и отключить эту штуку.

— Нет, — возразила Эла. — Он светился.

Миро по-птичьи наклонил голову и подмигнул ей.

— Ты не могла разглядеть маленький огонек терминала, если Голос просто проплывал мимо тебя по середине реки.

— Он пристал к берегу. Мы разговаривали.

— О чем?

Эла улыбнулась:

— Ни о чем.

Брат ответил ей улыбкой, но видно было, что он обижен. Она понимала его: «Ты можешь иметь секреты от меня, но мне не следует иметь секретов от тебя, не так ли, Миро?»

Он не стал спорить. Слишком торопился. Должен найти Голос, и немедленно, а еще он не вернется домой к обеду…

У Элы появилось предчувствие, что Голос встретится со свинксами несколько раньше, чем он сам считал возможным. На мгновение она обрадовалась. Ожидание закончится. А потом радость исчезла, нечто иное заняло ее место. Страх. Кошмар. Отец Чины, милый Либо, лежит на склоне холма, в клочья разодранный свинксами. Только в ее воображении это был не Либо. Миро. Нет, нет, не Миро. Голос. Они замучают его.

— Нет, — прошептала она.

Потом уняла дрожь, заставила себя забыть кошмар и занялась спагетти. Нужно было очень тщательно готовить приправу, чтобы скрыть неприятный привкус амаранта.