Голод Рехи

Голод прошлого

Он сидел на камне посреди темноты и пепла, и сложенные за спиной крылья едва мерцали. Он рисовал на песке странные символы. Погруженный в свое бессмысленное занятие, Проводник, казалось, не замечал никого вокруг. Иссушенная тонкая ветка передвигала песчинки, словно мгновения, отмеренные миру. Линии складывались в узор: набор точек образовывал безупречно ровные круги.

Рехи едва различал их, сутуло застыв поодаль, точно загнанный зверь. Дыхание сбилось, под ребрами клокотал невыносимый огонь, пробирая ознобом и жаром.

– Ну хоть кто-то… Хоть кто-то… – беззвучно шевелились спекшиеся губы. Рехи и сам не понимал, что обязан сделать этот «кто-то», но, наверное, помочь. За время бега прочь от деревни людоедов тело потеряло слишком много крови, слишком отчетливо напоминали о себе все раны. Сбежать-то оказалось просто: достаточно кинуться вперед в восторженном прыжке. Зато выжить – почти нереально. Пустошь всех убивала – медленно, мучительно, соблазняя несбыточными надеждами и случайной удачей. Только угасала вера в последний шанс, как снова возникало что-то, кто-то приходил… Вот и теперь на большом камне сидел сгорбленный крылатый человек в неизменно чистом балахоне.

Митрий плавно вывел круг, потом поставил по его контуру несколько крупных точек. Получилось даже сосчитать их: две руки плюс еще два пальца, и еще один – вне круга. «Три-три… тринадцать!» – вспомнил мудреное слово Рехи, и тут же вздрогнул, словно вновь донесся голос Сумеречного, как совсем недавно. Определенно, все они были связаны. Но как и зачем? Рехи не понимал и не очень-то стремился разгадать тайну.

Впрочем, даже нараставшая боль не мешала рассматривать незатейливые рисунки. Круги дополнялись отростками, которые тянулись от них стрелами в разных направлениях. Вскоре орнамент превратился в неразборчивую паутину. Митрий вздохнул.

«Сам, что ли, запутался? Поделом! Нечего других путать», – зло подумал Рехи, но сказать вслух не посмел. Он одинаково боялся как прогневить Проводника, так и спугнуть. В силе его уже не приходилось сомневаться, и Рехи обычно вовремя хватался за свою выгоду.

Но крылатый странник старательно делал вид, будто перед ним пустое место. Вскоре он пустился в рассуждения с самим собой, внимательно поглядел куда-то наверх – словно там нашлось бы что-то, кроме черного полога – и, опустив голову, обратился неизвестно к кому:

– Он просто несправедлив или не знает, как сразить зло? Он допускает его как необходимость или не может победить? Кружа веками по мирам, я пытался понять. А еще раньше – поговорить напрямую…

– И что? – подал голос Рехи. Надоело ему изображать сухое дерево или молчаливый камень. Митрий словно бы дружелюбно поднял глаза. Они оказались не красными, как у эльфов, а какими-то прозрачными, под цвет коры деревьев. Рехи забыл название этого странного цвета.

– Только крылья чернели, – с обреченной горечью отозвался Проводник, болезненно сцепив кисти в замок. – Из-за моего вопроса мы совершили все это. Все-все это.

«Что… "все"? Это вы разрушили мой мир?» – предположил Рехи. Раньше он не задавал подобных вопросов, но вот какие-то существа свалились, очевидно, с неба и теперь должны были ответить. Что-то пугало в Митрии, и даже больше, чем в Сумеречном. То ли его внешняя доброта, то ли ожидание подвоха, то ли смутное понимание, что он призрак.

Рехи не определился, а на болтовню не оставалось времени: ноги подкашивались, и даже сытный обед не спасал, наоборот – просился обратно из-за общей слабости. На зубах скрипели песчинки, отзываясь в голове противным шорохом, словно осталась сплошная пустота вместо мозга. Хотя лоб накалился, в висках стучало, и весь окружающий мир представал неизмеримо далеким и отстраненным. «Как же хочется спать… спать-спать», – твердил предательский голос, который Рехи старательно гнал от себя.

– У тебя это… тряпья какого-нибудь нет? Мне бы рану перевязать.

Рехи попытался выдавить из себя подобие улыбки, вроде так выражали свое почтение старые люди. Эльфы-то не слишком любили скалиться друг на друга: если показал острые зубы, значит, готов напасть.

– В свое время, – отстраненно отозвался Митрий. Рехи испугался, что сделал что-то неправильно. Он досадовал: откуда ж ему знать, как приветствуют друг друга эти крылатые!

– Да я подохну до «своего-то» времени, – хотел воскликнуть Рехи, но вышло пугающе спокойно, точно признание неизбежности. Он поморщился, будто готовился заплакать, завыть навзрыд, хотя и не умел, но вместо этого вырвался лающий смех. Да, хотелось смеяться громко, надсадно, чтобы услышали все – людоеды, ящеры и еще какие-нибудь твари, забредшие в это забытое всеми высшими силами место. Хотя нет, вот один из вроде как «высших» сидел на камне, изображал из себя мудреца прежних лет. И над ним тоже хотелось смеяться – за его чистоту, за его загадочные слова.

Он втягивал в какую-то непонятную игру, не иначе. Рехи много раз отражал такие атаки: его вечно приглашали в сумасбродные авантюры. То чудак-самоубийца пытался привлечь в свою секту «не пьющих человеческую кровь», то безумные соседи, унесшиеся к Последнему Бастиону… или как он там назывался. Обозначения и имена таяли в шелесте песка и смертельной сонливости. Может его звали в секту божества прошлого мира, нынешнего Темного Властелина? Ведь Двенадцатого Проклятого тоже когда-то называли иначе, сам слышал во сне. Или все померещилось из-за безумца в голове?

Но теперь даже загадочная вторая личность молчала. Онемевшие пальцы неплотно прижимали к припухавшему краю раны порванную тунику. Крови вытекло уже предостаточно, чтобы добить одинокого странника. Правда, она почти остановилась.

«Ящеры трехногие! Я умру от удара этой полоумной девицы?! Всегда знал, что она меня погубит!» – с ненавистью к Лойэ подумал Рехи. Сожаления, любви или хотя бы отзвука печали по отношению к ней, пожалуй, уже не осталось, только не после всех злоключений в поселении людоедов. Впрочем, воспоминания тоже постепенно отступали, осыпались и плавились, даже недавние представали так размыто, словно это стряслось вовсе не с ним.

Оставались только песок с пеплом: с него начиналась жизнь любого рожденного после Падения, им и заканчивалась. Что-то застывает в неизменности: голод и песок – без них никак. Может, и хотелось бы, но никак нельзя, не дозволено.

– В свое время, в свое время… – передразнил Рехи, поперхнувшись. Проклятые частички пепла все-таки набились в горло. Казалось, в воздухе его становилось больше по мере движения в сторону красных сумерек. Определенно, там не ждало ничего хорошего. Но в иной стороне вообще ничего не ждало: поселений эльфов на всей известной пустоши вроде больше не было. Не миловаться же с людоедами.

– Скоро. Пока послушай меня, – твердо сказал Митрий.

– Не буду, мне просто больно, – надломился голос Рехи и превратился то ли в вой, то ли в смех: – Надоел! Все надоели!

– Кричишь, как Сумеречный, – вздохнул с видом разочарованного наставника Митрий. Но Рехи не привык слушать учителей и древних наставников. Ведь это они допустили уничтожение мира, значит, и советы их ничего не стоили.

– И он надоел! – продолжал биться в агонии смеха взбесившийся эльф. – Ящерово отродье, солнцем в голову ударенный.

– Да… Какие знакомые слова, – с сарказмом ответил Митрий. – Он тоже когда-то сыпал проклятьями. Тринадцатый из Двенадцати. Ты ведь идешь к Цитадели?

– Иду! Бреду… Я в бреду все бреду… – вздрагивал от короткого хохота Рехи. Раньше с ним такого не случалось, а теперь он опасался помереть, окончательно удушенный безостановочным смехом. Но, наверное, так лучше, чем издыхать в луже собственной рвоты, беспомощно подбирая раскромсанные потроха. Лучше со смехом перед лицом крылатых проводников: его посылали к какой-то Цитадели, а он бы всем назло умер. Хотя нет, он же сам намеревался отомстить Двенадцатому Проклятому. Эта мысль отрезвила, смех оборвался.

– Да, ты так и правда не дослушаешь.

Митрий встал со своего места, подошел и заставил убрать руку от раны. Рехи неохотно повиновался, поняв, что Проводник – из плоти и крови. По крайней мере, ладони и пальцы его оказались шершавыми, а их прикосновение к коже привело к вспышке боли, прошедшей от ног до головы. Из-за нее Рехи упустил момент, когда Митрий оторвал от балахона приличный кусок и замотал рану. Обычно повязки приносили чуть ли не больше мучений, чем повреждения: прилипали вместе с песком, присыхали так, что отдирали их с мясом, да еще грубая материя всегда ужасно терла. Но ткань белого балахона успокоила глубокий порез, охладила навязчивое жжение.

Митрий вернулся к своему камню, Рехи плотнее прижал спасительную тряпку к левому боку. Ясность мыслей понемногу возвращалась: «Ну что ж, не каждый вот так поможет».

– А теперь послушай, – настойчиво продолжал разговор Митрий. – В пути важно знать о цели. Слушай песок. Слушай! Только песок. Нет ничего, кроме песка.

Голос Митрия усыплял, уносил куда-то вдаль, хотя Рехи мог поклясться, что стоял на прежнем месте, значит, каким-то образом удавалось не лишиться сознанья. Но все звуки действительно исчезали, песок на зубах поскрипывал в монотонном ритме, да еще Проводник завел какую-то песню на два голоса с глухим присвистом, вводящую в состояние транса. Рехи застыл с открытыми глазами, а вокруг очертания предметов менялись, превращались во что-то другое, ранее сокрытое, едва уловимое, словно потаенный мир всегда дремал за завесой.

– Ты видишь их. Ты скоро увидишь их.

«Что увижу?» – хотел небрежно возразить Рехи, но длинный язык присох к нёбу. Невысказанный вопрос утратил необходимость, когда привычный ландшафт преобразился. Вроде это была та же пустошь, и в то же время совсем другая: ее во всех направлениях пронизывали странные линии, напоминающие путаницу веревок или каракули на песке. Одни безвольно застыли, другие метались и вспыхивали, словно молнии. Только все они несли клеймо неприятной черноты, выглядели неопрятными и грязными, какие-то и вовсе напоминали по цвету и составу остывшую рвоту. Из вот этого состоял истинный портрет мира? Как будто гигантский ящер однажды сожрал его, а потом побрезговал и выплюнул.

Но все же этот неприглядный узор манил. Любопытство опять сыграло с Рехи злую шутку: рука сама невольно потянулась к одной из грязно-прозрачных веревок. Пальцы дотронулись до упругой поверхности – и тут же на них отпечаталась липкая слизь, приставая к коже. Рехи судорожно отпрянул, словно обжегся, линии же стремительно померкли, растворились. Но вместе со слизью будто бы влился под кожу невыносимый страх, первобытный ужас. До воя, до крика.

– Это… Это… Это они повсюду! Это мы этим дышим! – заикаясь, воскликнул Рехи. Челюсть сводило, тело корежила волна подступавшей паники.

Он бессмысленно озирался, хватал ртом воздух и тут же с отвращением отплевывался, словно надеясь выкашлять то, что увидел мгновение назад. Слизь и шипы – это мерзкое сочетание на черных «веревках», которые свешивались, наверное, с неба. Уж если такое скрывалось под облаками, то над ними, вероятно, находилоьс что-то еще более страшное.

– Для легких они безвредны, – спешно уверил Митрий, слегка усмехнувшись, и тут же погрустнел: – Но для всего мира…

Грязные «веревки» вновь мелькнули перед глазами, всего на мгновение, но на Рехи в очередной раз обрушилось ощущение гадливости, словно побывал в слюнявой пасти, а то и в желудке ящера. Еще один страх в копилку омерзения: лишь бы больше никогда не узреть эту картину, этот потаенный облик мироздания.

– Линии мира не всегда красивы. Особенно когда кто-то добирается до них, калечит и разрывает, – вздохнул Митрий. Очевидно, он не мог ничего исправить. Так зачем вообще показывал? Хватало и других потрясений!

«Как корни зла, мир

Целый оплели. А ведь

Раньше сияли», – донесся уже привычным отзвуком голос, поселившийся в сознании.

«Корни зла… да, приятель, ты, к ящерам трехногим, ужасно прав, похоже, очень похоже», – говорил с самим собой Рехи, постепенно справляясь с приступом трясучки.

– Ну и зачем все это было? – храбрился он, отмахиваясь от навязчивого присутствия этих посторонних и потусторонних сущностей вокруг. Что если живые существа тоже состояли из этих сплетений? Гадко, ужасно гадко – это чувство отвлекало от преследовавшего голода. Теперь каждую трапезу вспоминались бы эти линии.

– «Зачем?» – казалось, Проводника заинтересовал простенький вопрос. – Ты должен быть готов к встрече.

Ответ ничего не объяснял, Рехи все еще колотил озноб, отзывавшийся новой болью в ране на боку. Действие чудодейственной тряпицы прекратилось. Не существовало чудес.

– Я тебе ничего не должен. И никому!

Собственный голос срывался в рык, неприветливый, но довольно высокий и жалкий. Да и для чего вежливость? Проводник явно не собирался нормально помогать, а всякие полумеры и рассуждения никого не спасали.

– Что ж… Тогда просто послушай…

Митрий прошелся вокруг камня, заложив руки за спину, стряхивая с крыльев земной прах, но от того золото оперения не засияло ярче. Да и к лучшему. Рехи и так опасливо щурился, вспоминая, какой яркий свет исходил от Проводника при первой встрече.

– Опять! Я только что такого наслушался! – воскликнул Рехи, мрачно добавляя: – Есть теперь не смогу.

– Сможешь, – отмахнулся Митрий. – Твой голод верней сознания. Но только ли телесный? Ты ведь слышишь, как кто-то пробуждается в тебе, кто-то ждет своего часа. Голос в голове. Голод прошлого.

Рехи насторожился. Он слышал, конечно, он слышал, с рокового урагана расшифровал посторонний шум на периферии сознания. Что-то неопознанное сопровождало его всю жизнь: скрывалось в тенях глубоких пещер или поблескивало на острых когтях кровожадных ящеров; что-то неотступно следовало за ним, точно осколки чужой памяти. Другой бы сошел с ума, но Рехи просто не привык задумываться о чем-то сложнее еды и множества опасностей, подстерегавших в пустыне. Голос не мешал охотиться – и хватит с него внимания.

– Пусть ждет – не дождется.

– Посмотри на круг, – продолжил Митрий, отчего Рехи только больше закипел. Хотелось уже двинуться дальше, гордо пройти мимо, но рисунки на песке мерцали синим свечением, образуя неразборчивые узоры. Что-то подсказывало, что в них скрыт ответ.

Рехи не любил головоломки. Помнится, Здоровяк отлично придумывал затейливые загадки, построенные на иносказаниях. Вот так сидел в шатре в кругу их маленькой стаи да морочил всем головы. Лойэ обычно хлопала глазами, но временами отгадывала. Рехи в боях отличался смекалкой, умел направить свой небольшой отряд, но скрытых смыслов и символов никогда не понимал. Поэтому Здоровяк, басисто смеясь, вечно ставил самопровозглашенного вожака в глупую ситуацию на этих сборищах любителей отгадывать простые вещи, запрятанные под сложным саркофагом. Как линии мира… Не думать бы о них, лишь бы не думать о них! Лучше воспоминания.

Да, все же веселые были времена когда-то, в редкие мгновения затишья. Наверное, повезло Здоровяку погибнуть в деревне врагов, а не стать добычей ящеров во время урагана. Рехи горько усмехнулся: да уж, дожили, уже радовался, что кто-то погиб легче других. А его самого теперь уносил ветер. Все дальше и дальше от разрушенной деревни. В никуда.

– Их было Двенадцать. Потом пришел еще один, – объяснял Митрий, указывая на свои чертежи. – Это сделал я… мы. Мы дали им силу, чтобы они несли во все миры добро, чтобы предупреждали появление зла.

– Что для тебя добро-то? – поморщился Рехи. – Вон для людоедов добро – это нажраться эльфятины. Ну а для нас… напиться крови людоедов. Покувыркаться, с кем получится, и на боковую – вот и добро. Вот и счастье.

Простая истина, казалось бы, больше и правда ничего не интересовало и не существовало. Или уже не совсем так? Но хотелось ввернуть что-то в пику напыщенной благостности Митрия. Впрочем, его тоже не миновала скорбь: в правом крыле померкло еще одно перо, оставшись черным пятном.

– Мы хотели предупреждать любое зло, но… да, мы ошиблись. Мы хотели отнять свободу выбора, – сокрушенно продолжил Митрий, низко опуская голову. – Впрочем, лучше ли вам с такой свободой?

– Лучше. Оправдываться не перед кем и незачем: сам натворил – сам отвечай. У пустыни цена ошибки – жизнь.

Рехи пошатывался, но упрямо стоял. Шел какой-то словесный поединок: совсем не то искусство, в котором удалось преуспеть, но казалось важным выстоять и в нем, показать свой взгляд на мир. Он пока не придумал, куда направиться дальше. А так хотя бы не давила гнетущая тишина неизвестности.

– Мы хотели установить великое царство добра на земле, во всех мирах. Рай без насилия и боли.

– И без стремлений. Ничего, сами разберемся, – отмахнулся Рехи, опираясь о валун, на котором чуть раньше сидел Проводник. – И опять никаких ответов. Да как же… снизойдут они до нас…

Разговор заходил в тупик, получалось сдавленное бормотание себе под нос. Глаза слипались, и все больше подрагивали колени.

– Да не даст он ответов, – внезапно раздался знакомый голос. – Митрий никогда их не дает, только обещания.

– Тебя еще не хватало… – охнул Рехи и обернулся: шагах в десяти за спиной стоял Сумеречный Эльф. Конечно, убежишь разве от такого! Эти зловещие призраки неотрывно следовали за ним, давая указания. Надоело чувствовать себя камнем, что несется по злой воле рока с самой вершины на дно пропасти без права решать свою судьбу.

«На убой меня готовят? В жертву принести хотят?» – гадал Рехи, вспоминая рассказы о старинных культах, которые нашли отклик в черных сердцах людоедов. Порой пойманных не просто так съедали, а обвешивали всякими побрякушками, окуривали пахучим дымом, приговаривая какую-то бессмыслицу. Поедали «избранного» точно так же, как и всех, жадно впиваясь зубами в жесткое мясо, но утверждали, будто все это во славу каких-то духов-богов. Эльфы-то не верили ни во что, так честнее. Старики рассказывали, что потеряли свою веру с началом Падения.

«Неужели ко мне явились эти самые древние духи-боги?» – устрашился Рехи, когда Сумеречный нехотя стряхнул свежую кровь со стального клинка. Все-таки завидное оружие он носил, красивое, прочное, с горящими письменами, чем-то напоминавшими рисунки на песке.

– Скажи ему короче: после неудачи с кругом Двенадцати вы наштамповали единицы поменьше, – недобро ухмыльнулся Сумеречный, обращаясь к притихшему Митрию. – Для более мелких поручений, с более слабой силой. Но опять все пошло наперекосяк. Нет? М-м-м? Не так было?

– Что ты тут забыл? – недовольно вздрогнул Митрий, уходя от ответа. – Ты мог освободиться, мог раньше и проще… Зачем вообще попал в эту проклятую деревню людоедов? Зачем позволил себя избить? Для тебя все игра?

– Смотрел людей и на людей. Да-а-а… Не всякий мир достоин спасения.

– Всякий.

– Уйдите от меня, оставьте в покое, – прошептал Рехи, решительно разворачиваясь. Пусть хоть в спину бьют, решил он! Лишь бы не оставаться рядом с этими безумцами.

Он сосредоточился на поскрипывании песка под ногами. Как и требовал Проводник: только песок, больше ничего, совсем ничего. А там нашлась бы надежная холодная пещера, отлежался бы. И потом пошел бы дальше. Из раны уже не сочилась кровь. Только бы не напороться на очередных дикарей или ящеров – и уже нормально.

– Рехи! Постой… – слабо возразил Митрий.

– Что ты его останавливаешь? Он идет туда же, куда и мы. Только что мы там будем делать? Все мы. У тебя ведь тоже нет плана, – язвительно хмыкнул Сумеречный.

– Но я нашел Рехи.

– И он тебе не рад.

«Имя мое откуда-то знают. Ну, нашел ты меня! Лучше бы не находил», – отметил Рехи. Мысли ударялись в виски, перекатывались от затылка ко лбу, сжимали обручем. Но ноги еще куда-то несли, и он шел.

Сначала он опасался, что Проводник и Сумеречный будут его преследовать, но они остались позади и вскоре скрылись за грядой валунов. Он двигался наугад, тянул воздух, опасаясь наткнуться на хищников или людей – обоих всегда сопровождал удушливый смрад. Но обоняние щекотал только тяжелый пепел.

«Камни истлели

В пожарище горестном.

Мир обезлюдел.

Камни плакали,

В прах земной обратились

От злобы людской», – распевал отстраненный голос, та самая «единица поменьше». Нашелся бы толк от нее, сила какая-нибудь, как в сказках для маленьких. Там вечно рассказывали про великих героев, которые спасали мир или даже миры. Но что-то никто не спешил приходить и вытаскивать их всех из этого вечного бессмысленного кружения в плену голода и страха, который поселился где-то под сердцем воспоминанием о склизких «линиях мира». Рехи даже посмотрел на пальцы: никакой слизи, ни следа.

«Ладно, не знаю, что это. От мыслей проще сдохнуть, а мне надо идти», – твердил он себе с завидным упрямством. Снова единственным спутником сделалась давящая тишина. Где-то издалека доносился гул камнепада, напоминавший утробный рев гигантской твари. Что если вдали ждало неизвестное огромное зверье? Голодное, как и все.

Но долго огорчаться грядущими бедами не удалось: в дымный воздух вклинился едва уловимый запах живого существа. Рехи тут же схватился за клинок, новый клык, полученный в бою. Тряпка уже прилипла к ране, прижимать не приходилось, только сил на очередной поединок совсем не осталось. У всех есть свой предел.

– Опять ты… – безысходно выдохнул Рехи. Он ожидал от себя любой реакции: злости, негодования, хоть радости, но усталость соскоблила все чувства. Перед ним предстала Лойэ. Она выскользнула из-за валунов, очевидно, до того скрывалаясь, выслеживая возможную добычу.

– Ага. И опять ты! – недобро хохотнула Лойэ. Она выглядела тоже довольно потрепанной и измученной: туника из шкуры ящера светилась дырами, сквозь одну временами просвечивала правая грудь; кровоподтеки и ссадины испещрили руки и лицо, волосы спеклись от крови, она же забрызгала впавшие щеки, но кровь была явно чужая. У Лойэ обнаружился ее же старый клинок. Неужели ей удалось как-то спастись от отряда эльфоедов? Скрылась? Сбежала? Сражалась? Хотя разве стоило переживать о ее злоключениях? Она же бросила, предала. Но все это ощущалось каким-то далеким и малозначительным. Перед глазами болезненно стояли сплетения линий, словно не осталось чего-то более важного.

– Что с тобой сделали людоеды? – спросил Рехи. Сражаться с Лойэ и ненавидеть ее больше не хотелось, а злиться он устал.

– Ты в плен к ним попал, что ли? – Лойэ горделиво подбоченилась.

– Да.

– Слабак, я от них отбилась, – бросила с небрежной гордостью Лойэ. – Эй! Ну, ты чего? Рехи! Рехи! Рехи!

Лойэ затараторила с суетливым беспокойством. Врагов так не зовут! Но Рехи уже не слышал, почему и зачем к нему обращаются: силы дошли до предела, до роковой черты, словно эта встреча выбила последние капли выносливости. Он устал сражаться с собственными противоречиями. Все-таки он любил Лойэ, по крайней мере, не представлял, что однажды придется убить ее. Нет уж! Ни за что. Он уже определился и стоял на своем, хотя на самом деле почти падал.

Глупое и бессмысленно хрупкое тело вновь теряло сознание, оставляя себя на милость то ли подруге, то ли врагу. Над головой несколько мгновений маячило черное-пречерное небо, пронизанное красными жилками. Дальше все провалилось в пустоту.

«Расцвети, древо,

В тебе еще сок жизни:

Путь не закончен», – на прощанье пропел очередной безумец, словно сидел где-то на краю пропасти, болтая беззаботно ногами, рассматривая смерть сквозь неизбежность жизни. Конец? Финал всех страданий? Без решительного удара? Без великих битв? Не всем уходить красиво. Но как же не хотелось умирать!

– Больно же! – вскинулся Рехи. Что-то пронзило припухший левый бок, не клинок, а что-то маленькое и острое. По ощущениям напоминало волос в горле или шип под ногтем: терпимо, но выматывающе неприятно.

– Не дергайся! Так лечились в прежние времена, – донесся знакомый голос, и сильные женские руки настойчиво прижали плечи обратно к земле. Рехи часто заморгал, озираясь вокруг. Он лежал в какой-то пещере, со сталактитов во тьме капала вода, стекая невидимым ручейком. Все-таки Лойэ не добила, даже притащила в убежище. Как странно и великодушно с ее стороны. В ней открывались все новые и новые черты. Раньше она воспринималась просто девчонкой из отряда, развлечением, временами – обузой. Теперь стала последней выжившей из их деревни, последним знакомым эльфом в этом огромном мире. Теперь еще и пыталась лечить. В руках она держала тонкую иголку с ниткой и упрямо тыкала этим приспособлением в рану Рехи.

– Как лечились? Откуда ты знаешь? – возмутился он, не слишком-то доверяя такому врачеванию. Сама же пырнула, а теперь исправляла. Да, Лойэ в деревне ловко управлялась с починкой одежды, но Рехи-то не был туникой или штанами!

– От одной старухи научилась. Она отца штопала… – Лойэ болезненно запнулась: – Но он все равно умер. Иголку я из деревни прихватила, всегда с собой носила.

– Она не говорила, что от гнили в зашитых ранах умирали? – Рехи припомнил метавшихся в бреду раненых, отца Лойэ в том числе. Стало жутко. Порой воины возвращались с победными улыбками на лицах, бодрые, лишь немного обескровленные. Но через пару смен красных сумерек впадали в бредовые видения и мучительно умирали с почерневшими губами и пеной у рта.

– В незашитых тоже. Ничего, я вроде бы промыла, – пожала плечами Лойэ, кивая на водицу, стекавшую со сталактитов. – Все равно мы безнадежные странники.

– Но умирать так я не планирую!

– Молчи и не мешай! Мне самой страшно, я ж первый раз.

Рехи морщился, но терпел. По счастью, стежков пришлось делать немного, хотя края воспаленной кожи и плоти стягивались неохотно, причиняя страдания. Какое-то время пришлось молчать, сжимать зубы, чтобы не заорать в голос.

– Безнадежные странники, – протянул Рехи, бессильно выдыхая, когда все закончилось. – Мы можем остановиться.

Почему-то вновь полезли глупые видения о том, как они с Лойэ прямо в этой пещере создают новое поселение. Место казалось подходящим: темным, закрытым от ветра. В узкий лаз входа не протиснулись бы незваные гости. Рехи вдруг невыносимо захотелось построить собственный дом, соорудить вокруг частокол, раскинуть шатры из шкур – вот и деревня готова. А от ураганов защитила бы пещера.

– Где? И как? – оборвала пространные раздумья Лойэ, вновь возвращая его на тропу бессмысленных скитаний.

– Поищем деревню эльфов, – предложил Рехи, морщась, пока Лойэ завершала свою работу. Справилась она неплохо и быстро, словно и правда воспринимала испещренную шрамами кожу эльфа как латанную-перелатанную одежду.

– Нас не примут, – упрямо отмахнулась она. – Да и здесь деревень эльфов почти не осталось.

– В Долине Черного Песка еще могут быть, – предположил Рехи.

– Где? Ты их видел? – недовольно воскликнула Лойэ, отскочив в сторону, скрываясь в густой темноте. – Нет, Рехи, мы пойдем только вперед. Ты и сам это знаешь.

Рехи некоторое время молча лежал, ощущая спиной только вывернутую мягкой стороной наружу тунику, расстеленную на камнях. На зубах неизменно поскрипывал песок, а в пещере монотонно капала вода.

– Куда ты направлялась? – вскоре спросил Рехи. – Неужели только меня выслеживала?

– Да сдался ты мне! Я иду Последнему Бастиону, – чуть помедлив, ответила Лойэ, вновь приближаясь и садясь рядом. – Я хотела уйти из деревни еще с тех пор, как погиб отец. Сейчас выбора не осталось. В Бастионе есть место для всех. Так говорят. Помнишь наших соседей…

– Которые все перемерли в пути? Помню я про Бастион. Еще одна выдумка. Значит, нам не по пути. Я иду к Разрушенной Цитадели.

– Будто она реальна. Да, значит, не по пути.

– А может быть, остаться здесь? – вновь несмело предложил Рехи. Он уже не слишком верил, что дойдет до Цитадели, да и Сумеречный с Митрием направлялись туда же. Встречать их больше не хотелось. А последние слова Сумеречного об отсутствии плана и вовсе звучали крайне зловеще. Если те двое не представляли, что делать, то куда уж Рехи? Похоже, Двенадцатый Проклятый был очень опасным монстром. Возможно, стоило просто остаться, остановиться, сделаться незаметной песчинкой на фоне великих свершений.

– Остаться? Где? – снова встрепенулась Лойэ, словно дикий зверь. От нее исходила необузданная мощь, которую не сломила даже пустошь. Она вбила себе в голову не менее безумную цель скитаний, чем Рехи. Но он теперь мечтал отдохнуть.

– Ну, прямо здесь.

Он обвел взглядом пещеру. Лойэ вздохнула и потянулась к нему, запустив длинные пальцы в его спутанные патлы. Рехи прикрыл глаза, стало спокойно и даже уютно. На мгновение он почти поверил, что Лойэ согласится с его замыслом. Но она с прощальной грустью ответила:

– Нет. Уже никак. Мы теперь дети урагана. Он нас снес вместе с деревней. Это ураган! – она прижала руки к груди, к сердцу. – Он теперь внутри. Мы теперь – ветер. Чувствуешь это вечное стремление куда-то?

– Чувствую, – признался Рехи, и собственные глупые идеи о новой деревне оставили его.

– Вот и я тоже. Мы идем только вперед.

– Но почему не в одном направлении-то?

«Мне надо к Цитадели. Ты ищешь Бастион. Как же нам удержать друг друга?» – совсем растерялся Рехи. Лойэ же, вероятно, неуклонно следовала своему неведомому плану, потому не мучилась.

– Так уж случилось.

– Я так устал… – пробормотал вскоре Рехи. Лойэ вновь ласково погладила его по голове, и с прикосновениями ее ладоней уходила щемящая тоска, забывались искореженные линии мира, наставал глухой, но сладостный покой. Время не имело значения, пока она оставалась рядом. На миг или на вечность – не так уж важно.

– Спи.

– Чтобы ты меня убила? – постепенно проваливаясь в дрему, ехидно заметил Рехи. Нет, он уже знал, что Лойэ простила его, а вернее, решила, что они в расчете. Обидеться бы, высказать что-то. Но зачем? Слишком мало оставалось времени для взаимного непонимания. Лучше чувствовать прикосновения ладоней и легкие поцелуи на рассеченных скулах. Умела же Лойэ быть невероятно нежной, какой-то невыразимо трепетной.

– Уже не убью. Ты предал меня, я предала тебя. Мы оба выжили – равновесие восстановлено.

– Стихийная ты… точно ураган.

– Ураган…

Голоса таяли, тонули в перезвоне капель. Тишина застыла для двух скитальцев в крошечном мире пещеры. Сначала Лойэ держала голову Рехи на своих коленях, потом свернулась рядом калачиком. В полудреме казалось, что нет места безопаснее и надежнее этой пещеры. Но за ее пределами расползался хаос…