Голод Рехи

Буря

Лойэ сладостно застонала в предвкушении, когда мозолистая рука Рехи коснулась внутренней стороны ее оголенного бедра и двинулась чуть выше. После охоты чувства обострялись, желания обретали определенность, а минуты страсти дарили обоим участникам незабываемые ощущения, которые хотелось повторить еще раз и еще… Да, пожалуй, именно с ней, ненасытной и агрессивной, Рехи обретал такую же животную радостную безмятежность, как после крови, выпитой досуха из человеческой тушки. Теперь, когда оба были сыты, а приближение бури щекотало струны нервов легкой тревогой, наслаждение достигало предела, напоминая балансирование на острие меча.

– Трехногие ящеры!.. – выругался Рехи, когда Лойэ все-таки сделала это – прокусила ему правое плечо, изогнувшись всем телом и подавшись вперед. Она вздрагивала и довольно рычала, не замечая, что ее острые клыки все еще впиваются в кожу и плоть любовника. Впрочем, он ощутил это тоже не сразу, глухая боль пришла чуть позже.

«Страсть чем-то похожа на поедание друг друга… Страсть – тоже голод», – невольно задумался Рехи, вспоминая, с какой жадностью его язык сплетался с языком Лойэ, как упоенно он кусал ее припухшие тонкие губы, а потом и обнаженную маленькую грудь. Но тут же всплывали картины с человеческим мясом, вывалившимся из крынки в деревне. Голод… Поедание друг друга… Впрочем, эти воспоминания не приносили омерзения. Уродство и красота – что это? Хотя Лойэ ощущалась прекрасной на уровне чего-то неосознанного, забытого.

– Подумаешь, – отмахнулась она, умиротворенно откидываясь на шкуру мохнатого ящера, расстеленную в углу хибарки. Из дальнего – противоположного – угла доносился храп одного из стариков: никто особо не отгораживался и не скрывался друг от друга. Если древняя развалина что-то и увидел, это оставалось его впечатлением. Так думали и Рехи, и Лойэ, и все в поселении.

– Будто ты всегда об этом мечтала, – поморщился Рехи, вспоминая, как Лойэ еще девчонкой нещадно била его, пользуясь тем, что у нее-то есть отец, а задохлика-сироту некому защитить. Но теперь… Теперь она тоже не собиралась становиться его собственностью. Грудь ее часто вздымалась, она слизывала кровь Рехи с подбородка, отчего глаза ее нервно бегали, изучая низкий потолок шатра, состоявшего из разномастных шкур ящеров. Но ее голод утолила бы только горячая человеческая кровь.

«Если бы эльфы не пили кровь людей, мы могли бы торговать с ними», – иногда вспоминались слова того чудака, который упрямо питался ящерами. В чем-то он был прав: эльфам лучше удавалось выслеживать рептилий. Обоняние и инстинкты прирожденных охотников подсказывали местоположение логова, помогали определять количество зверей в нем. Поэтому ящеров легко ловили – ради шкур. Тех, что поменьше, отправляли на одежду, тех, что крупнее, – на шатры. Из клыков делали оружие, а мясо использовали по-разному, но не для еды. Сцеживали в глиняные крынки кровь, на черный день. Впрочем, в мире, лишенном света, не осталось различий между днем и ночью. В нем уцелели только те, кто сумел подстроиться под вечный мрак. Холоднокровные эльфы. Толстокожие ящеры – последние животные. И люди, которые были, видимо, не лучше ящеров, если выжили. А эльфы – не лучше людей.

Лойэ лежала неподвижно, но в ней читалась скрытая нерастраченная агрессия, и Рехи показалось, что перед ним не девушка, а одна из диких рептилий. Кажется, она не до конца утолила свой голод, поэтому неопределенное стремление чем-то насытиться выражалось в ином желании.

«Что ж, здорово вышло!» – ухмыльнулся Рехи, уже придумывая злодейский план, как недокармливать девушку. Впрочем, идея показалась слишком жестокой. Оба прекрасно знали, каково долгое время ничего не есть, чувствовать, как силы уходят из усыхающего тела. Кожа истончалась, навыки притуплялись, в ногах не оставалось легкости. Тогда мысли занимал только голод, терялись стремления и связность речи. Сон не приносил облегчения, потому что в нем алым туманом маячила пища, много-много еды! А пробуждение оглашал болезненный вопль отчаяния.

В тяжелые времена в общине так и сходили с ума: уносились в пустошь, неведомо куда, терялись среди пещер, отдавая свои кости на милость ящерам. Впрочем, некоторые возвращались, принося радостные вести или даже притаскивая парочку пленников. Некоторые делились добычей, в общине тогда уже не существовало своих и чужих, терялись все остатки родственных связей. Кто успевал наесться – тот и выживал.

Помнится, Лойэ в один из таких ужасающих периодов оттолкнула Рехи от свежей тушки, да с такой силой, что он поразился. С тех пор он и приметил ее для отряда.

А потом, когда уже вместе им случилось удачно поохотиться, как-то само собой они оказались вдвоем, обнаженными, на подстилке из шкур. Голод – это голод, а сытость – это и страсть, и веселье, и что угодно. Но когда сытости нет, остается только болезненная мысль о крови, а вязкая жидкость, что бежит по телам ящеров – отвратительная замена. Впрочем, порой радовались и ей. Но не теперь… Теперь больше заботила буря.

– Как думаешь, стоит возвращаться в эту деревню еще раз? – говорила Лойэ, накидывая через голову робу и натягивая штаны.

– Пока не стоит, – ответил Рехи. – Но через какое-то время можно. Ты знаешь еще деревни?

– Не знаю. Чтоб их… Мне кажется, люди соберут новый отряд, чтобы выследить нас. Не хочу превращаться из охотника в добычу.

– А клык тебе на что?

Лойэ молча поскребла в спутанной шапке волос, слегка взбивая их, и села возле недошитой туники. Ее научила одна старуха, с тех пор у Лойэ получалась удобная одежда из размятых шкур.

Древних немощных эльфов не бросали, потому что они приносили пользу, храня память о прошлом. Откуда бы еще дети черного мира узнали, как снимать костяными и каменными ножами шкуры, сушить их и делать из них одежду? Откуда бы почерпнули навыки изготовления обуви? А носиться босиком по неприветливым камням – незавидный удел ящеров. Так что каждый житель деревни старался изготовить себе пару обуви из связанных шкур и кожаных тесемок. У Рехи, правда, получалось неказисто: самые первые сапоги ему помог сделать покойный Здоровяк.

Зато Лойэ нравилось орудовать костяной иглой, кажется, не меньше, чем клинком. Она ловко продевала тонкие полосы кожи, сшивая части заготовки. Рехи же сел рядом, задумчиво щурясь и потирая укушенное плечо. Главное, чтобы не загноилось! А то безобидная забава превратилась бы в большую проблему. Для Лойэ, правда, после таких «игр» могла возникнуть другая проблема… Но она об этом не задумывалась. Рехи же не представлял, что станет добывать пищу для кого-то, кроме себя.

Однако на будущее никто не строил планы. Все радовались настоящему, насколько вообще помнили значение этого слова. А следующий день скрывала завеса урагана, нависшего над равниной. Ветер уже гулял по шатру, колыхал шкуры, словно тонкие лоскуты, неприятно лизал кожу. Рехи поежился и поспешил накинуть одежду, но больше никуда не двинулся, лениво наблюдая за работой Лойэ. Кому и зачем она шила? Вроде хотела обменять на что-то. А Рехи ничего не делал, только охотился. Из одежды его устраивала и снятая с убитого воина туника, которую он никогда не менял, старые штаны и недавно снятые с какого-то мертвеца сапоги.

– Не скучно же тебе, – протянул Рехи. Ему порядком надоело смотреть, как Лойэ сшивает неровные края шкуры. Но из шатра выбираться не хотелось: снаружи все неистовее завывал ветер, разнося шершавый серый песок, напитанный сажей и копотью. Они не ведали, почему в их мире все покрывал пепел, который приносили напитанные им тучи. Казалось, словно триста лет назад кто-то зажег гигантский костер. Рехи даже не совсем представлял, сколько это – триста лет.

– Я так успокаиваюсь, – отрезала Лойэ, нервно дергая прочную иглу. Кое-что из полезных мелочей оставалось от мира до Падения.

Порой на пути во время кочевания встречались развалины древних городов, совершенно мертвые, зловещие до дрожи. Некоторые утверждали, что видели между обломков сотни призраков. Старики со вздохами вспоминали какие-то крепости и замки. Что это такое, Рехи толком не понимал. Утрамбованные груды камней напоминали ему обычные скалы, только под ногами слишком часто скрипели кости сгинувших обитателей.

Под гул урагана мрачные картины сами лезли в голову, а в сердце невольно теснились дурные предчувствия. Лишь бы не повторился давний кошмар! Лишь бы… Нет-нет, скалы защищают от ветров, скалы ограждают от смерчей – только это и оставалось повторять. Но нарастал безотчетный страх замкнутого пространства. Рехи боролся с ним как мог, поэтому руки сами потянулись к талии Лойэ, потом к шее и волосам, немного погладили, задумчиво перебирая прядки. Страсть отвлекала от страха. Но на этот раз Рехи напоролся только на оплеуху, точно в детстве.

– Не мешай! – рявкнула на него Лойэ так, что старик в углу проснулся. А ее, похоже, страх отвлекал от возможной страсти. Она лишь неистово дырявила неподатливую шкуру, закрепляя грубые петельные стежки.

«Ну что с ней не так? Только что стонала и извивалась… Теперь – не мешай», – недовольно отшатнулся Рехи. От нечего делать он лег плашмя на мех, вытянув руки вдоль тела. Но заостренные уши чутко улавливали движение ветра за пределами деревни. Все ее обитатели тоже нервно замерли.

Доносился запах грозы, но молнии тонули за темной завесой, клубящейся над холмами. Рехи закрыл глаза, ему представилось странное парение над пустошью. Он будто наблюдал все отстраненно, с высоты черных туч. Он отчетливо рассмотрел, как черный полог бури переползает через скалы, перекидывая через них жадные лапы. От этого образа Рехи встрепенулся, убедившись, что деревня все еще на месте.

А если буря и правда перевалилась через холмы? Но горизонт у края равнины все равно скрывался в дымке. Лишь бы через преграду не пришли гибельные завихрения, долгое время не приходили же. Но все этого безотчетно боялись, старались не думать, чтобы не привлечь беду. Лойэ же задумчиво покачивалась вперед-назад.

– Тебе было жаль Здоровяка? – решил отвлечь ее разговором Рехи. Тема все равно выходила невеселая.

– Нет, с чего бы? – пожала плечами Лойэ, не оборачиваясь. – Разве ты стал бы жалеть, если бы убили меня?

– Ну… ты-то не Здоровяк.

– А в чем разница? Кроме внешности, – небрежно бросила она. – Не думай, что нас что-то связывает.

– И не думаю. Ты просто прокусила мне плечо! – усмехнулся Рехи, потирая место возле ключицы. Два отверстия от клыков уже не сочились кровью, у эльфов она, густая и вязкая, вообще быстро сворачивалась. Чтобы совсем не застыла, наверное, и требовалась подпитка в виде крови людей.

– Совсем молодежь друг друга не ценит… А в старые времена… клялись в любви до гроба, – внезапно вклинился в разговор старик из угла, и это было привычное брюзжание.

– Ты еще скажи, что когда-то эльфы не пили кровь! – осадил его насмешливый Рехи. – Давай, старик, это твоя любимая сказка.

– Так рассказывают… Когда-то эльфы служили идеалом для людей, – пошевелилась сморщенная развалина в окружении дырявых шкур.

Бесконечное число морщин перепахали бесформенное лицо в обрамлении редких седых волос. Тощее, как скелет, тело двигалось слабо, неохотно. И как они все-таки еще жили? Словно кто-то в наказание обрек их на такое существование.

– Почему же они… мы… стали пить кровь людей? – заинтересованно подала голос Лойэ, повернув голову.

– Ты видишь другой корм в этой пустыне? – отмахнулся Рехи. Сама ведь любила охоту! Чего ей не хватало? Будто кому-то было дело до правды. Хоть правда, хоть ложь – уже ничего не изменилось бы. Сказки только заставляли верить в мистическое спасение с помощью великого чуда или унижали рассказами, будто когда-то эльфы считались идеалом. Да и для кого! Для людей! Зачем идеалы еде? Ах да, люди тогда тоже друг друга не лопали.

– Но что было до Великого Падения? – настаивала Лойэ, отложив в сторону работу.

– Мир, – непонятно отвечал старик. Рехи задумывался, что такое вообще «мир». Он знал деревню, долгую дорогу, скитания без конкретной цели, короткие и длинные стоянки, вылазки за едой, тропы между темных скал.

– Сейчас не-мир? – спросил он.

– Сейчас его остатки, – мрачно проговорил старик, уставившись перед собой.

– Почему вы называете это Падением?

– О! О-о-о-о! – старик затянул долгую монотонную мелодию, голос его то хрипло стенал, вторя порывам снаружи, то срывался на горловой свист.

– Ну хватит уже! – топнул ногой Рехи.

– Да, Великое Падение… Великое… – Сморщенные разлапистые ладони закрыли лицо рассказчика. – Оно случилось не сразу. Сначала была Великая Война. Когда Темный Властелин вышел против эльфов, он пытался поработить весь мир. Он восседал на гигантском троне из костей и черепов. И прислуживали ему… ему… – старик недовольно хлопнул себя по безжизненно вытянутым ногам. – Забыл… я все забыл!

Сказка не удалась, впрочем, ее все слышали много раз. Рехи бы сам сумел закончить: «И прислуживали ему самые мерзкие твари, начавшие эту войну. Среди них были и эльфы, и люди».

Пожалуй, стариков и правда оставили на веки вечные в наказание за Великую Войну. Сами же об этом рассказывали. А верить или нет… Рехи никого не осуждал, потому что не представлял, как выглядел прошлый мир. Те же старики рассказывали, что и в нем сиротам жилось несладко. Их так же пинали и мучили, хоть в пустоши, хоть в городах. Поэтому Рехи не жаждал каким-нибудь колдовством отмотать время и предотвратить Падение. Если случилось, значит, заслужили.

Хотя… что случилось? Великая Война, Великое Падение, Великий Темный Властелин… Все у них звалось «великим», а на деле – премерзкое. Темный Властелин – нелепое прозвище. Похоже, его истинное имя из страха забылось. Чего он хотел? Не верилось, что кто-то один способен раскрошить целый мир. Порой хотелось плюнуть ему прямо в лицо, чтобы перечеркнуть весь воспеваемый суеверный страх, пришедший из сказок. Рехи бы не устрашился, так он убеждал себя.

– И где же он теперь? – живо интересовалась Лойэ. Она в детстве редко слушала эти россказни. Это Рехи рос со стариками, изгоями общины. В какой-то мере он был благодарен им: они служили его защитой в детстве, весьма зыбкой, но все же позволили не умереть с голоду.

– Э-э-э… Властелин-то? – старик пренебрежительно махнул рукой. – Подох, как и все мы. Тьфу, туда ему и дорога. Думал править, а со своей магией просто разворотил все… – но глаза старика остекленели, он подался вперед, шепча в беспричинной панике: – Без возврата. Возврата нет!

«Возврата куда?» – подумал Рехи, пожимая плечами. Его все это почти не занимало, вязло на зубах унылым пересказом одного и того же. Улеглась бы только поскорее буря! Ведь ждала новая охота, крови хватало всего на неделю. Опять захотелось плюнуть Темному Властелину в лицо за этот вечный голод…

– Говорят, если пойти в сторону красных сумерек, то можно выйти к разрушенной цитадели Темного Властелина, – продолжал старик взволнованно, словно прочитал его мысли.

– И зачем мне это? – картинно закатил глаза Рехи. Лучше бы они сохранили знания предков, как спасаться от ураганов.

– Чтобы узнать правду о том, что случилось со всеми нами. Оттуда никто не возвращался, но идет слух, будто там заключены все ответы.

– К ящерам все ответы, старый дурак, если оттуда никто не возвращался, – вышел из себя Рехи.

Внезапно, точно вторя вспышке гнева, порыв ветра ударил в стенку шатра, оторвал от земли одно из креплений, пошатнув подпорку. Жилище покосилось, впрочем, его восстанавливали после частых падений без особого труда. Лишь бы укрепленные опоры не переломало. И теперь как раз они угрожающе заскрипели. Рехи выбрался наружу, в глаза и нос тут же набился песок с пеплом. Кашляя и шипя, он попытался позвать кого-то из селян, спросить, что происходит, но голос потонул в лютом гомоне.

Ураган! Ураган окутывал деревню. Неужели он все-таки перешел через скалы?

«Надо уходить… Надо уходить!» – вдруг понял Рехи, возвращаясь в шатер, чтобы предупредить остальных. Хотя он не представлял, куда бежать. Тело металось без конкретной цели.

Поселение слишком привыкло, что скалы ограждают их от всех напастей, они роковым образом потеряли бдительность. Не существовало планов спасения.

– Говорят, эта буря будет сильнее, чем предыдущие, – неожиданно равнодушно объявил старик, впадая в оцепенение. Отчего-то он улыбался. Ему-то хорошо! Он свое отмучился! А Рехи хотел жить.

– Кто говорит? – вздрогнула Лойэ, уже приторочив к поясу клык. Она тоже готовилась бежать.

– Духи! Духи повсюду! Двенадцатый Проклятый говорит с нами! – заголосил трехсотлетний старец, вскинув руки в экстатическом воодушевлении.

– Замолчи, старый дурак! Не поминай… – исступленно крикнул на него Рехи, но в тот миг страшный порыв налетел на шатер, раздался оглушительный скрип.

– Это из-за тебя! Из-за тебя мы гибнем! Ты вспомнил Проклятого! – истошно закричал Рехи.

Опоры скрипели, ветер вырывал шкуры – шатер рушился. Ураган добрался до деревни, взметнув вихрь пепла и осколков. Песчаная буря погрузила в кромешный хаос целый мир. Был мир – остался хаос… На Рехи разом навалился весь пережитый ужас детства. Песок снова сковывал его по рукам и ногам плотными арканами.

Он потерял из виду Лойэ. Кажется, попытался сжать ее руку, но ветер оказался сильнее, и ее пальцы выскользнули. Все исчезли, крики селян доносились слабым писком, собственный вой был всего лишь задушенным хрипом, горло забил песок. И только отчетливо гудел возглас старика, который впервые за долгие годы встал во весь рост:

– Гибнем?! Мы погибли триста лет назад!

И он безумно смеялся до тех пор, пока буря не поглотила его тщедушное тело. Но Рехи уже ничего не видел. Удар стихии опрокинул его, словно перебив ноги. Он запутался в остатках шкур и едва не напоролся на собственное оружие. Зрение и слух не подсказывали, куда ползти. Крупный озноб скручивал живот, прошивал тело… Животный ужас не позволял направлять собственные движения: то ли он бежал, то ли уже лежал сломанным хламом – не понять. Вскоре Рехи просто замотался в широкую шкуру, позволив песку накрыть его гибельной волной.

Голова лопалась от удушья. Воздух иссякал, ураган выкачал его из сплющенных легких. Воздуха бы! Хоть каплю воздуха! Без воздуха еще страшнее, чем без еды. И лишь билась сдавленная бессмысленная мысль: «Это смерть? Смерть?»

Рехи не хотел умирать, об остальных он уже не думал. Удар по голове чем-то тяжелым едва не вышиб дух, лишив сознания. И настала кромешная темнота…