Год тысяча шестьсот…

1

Клим после ухода Ники так и не заснул.

Он полежал еще несколько минут в полудремотном состоянии, потом сознание вдруг разом вернуло его к необычности происходящего, он тут же повернулся на спину и открыл глаза.

По потолку каюты, отражаясь от морской зыби, прыгали веселые разноцветные солнечные зайчики, их блики падали через открытое окно.

Клим прислушался к себе, голова еще была тяжелая, как после хорошего нокдауна. Он осторожно пощупал ссадину на виске, поморщился. Это надо же, как его шарахнуло! А где Ника?

И чего он здесь разлегся, как настоящий больной? Он перебросил ноги через край лежанки и сел. На полу стоял кувшин, Клим заглянул в него, поболтал — похоже, там была вода. Он сделал пару хороших глотков — вода чуть отдавала ржавчиной. Вытер лицо рукавом рубашки.

Дверь каюты была распахнута настежь. В коридоре еще лежали обломки досок каютной переборки.

Клим вспомнил, как вздрогнула «Аркебуза», когда в ее борт ударило ядро… Дешево отделался — попади ядро чуть ближе к дверям. Интересно, каким бы он тогда вернулся в двадцатый век?

Он поднялся с лежанки и выглянул в окно. Тумана на море не было. Ветра тоже не было. Черный трехмачтовый корабль, который обстрелял их вчера, медленно покачивался на пологой волне, до него было менее километра. Верхние порты были открыты, медные жерла пушек тускло поблескивали на солнце. Паруса на реях свисали, как простыни, повешенные для просушки. Какой был флаг на корабле, Клим разглядеть не мог.

Кажется, Ника перед уходом сказала, что корабль захватили испанцы. Тогда, где эти испанцы и где она сама? Куда она ушла? Нечего ей делать у испанцев… С палубы до него донеслось позвякивание. Никак не связывая эти звуки с отсутствием Ники, даже не задумываясь о природе такого звяканья, Клим отправился ее искать. Перешагнув через обломки досок в коридоре, он подошел к лестнице, поднялся на несколько ступенек… и остановился.

Как Нике, так сейчас и ему, — мысль о театре пришла первой, настолько все то, что он увидел на палубе, походило на сценическое представление или киносъемку по мотивам романтических историй средневековья. Первой Клим разглядел женщину, она стояла спиной к нему — он только чуть различал ее профиль и смуглую щеку, покрытую завитками черных волос. В красном платье с черной кружевной шалью, наброшенной на плечи, она вполне походила на Кармен, какой ее описал Мериме.

Рядом с женщиной привалился к стенке каютной надстройки такой же смуглый и черноволосый мужчина в замшевой куртке, в сдвинутой на ухо зеленой шапочке с лихо торчащим перышком. Это был, конечно, Робин Гуд, только испанской внешности и содержания — ему не хватало доброго лука и колчана со стрелами, зато вместо них из-за пояса высовывалась рукоятка пистолета.

И Кармен, и Робин Гуд смотрели в одну сторону. Клим поглядел туда же.

И увидел Нику.

Со шпагой и в боевой позиции. И против нее коренастого плотного матроса тоже со шпагой. На окружавшую их живописную толпу зрителей Клим уже не глядел. Он задержался взглядом на лице Ники, вспомнил слова ее тренера Петровича и тут же догадался, что сейчас произойдет.

Кармен крикнула по-испански:

— Чего ты боишься, дурачок!

Подстегнутый насмешкой, матрос резким движением отбил шпагу Ники вверх и кинулся вперед.

А Ника нырнула под его удар.

Она нагнулась так низко, что коснулась левой рукой палубы, встречное движение ее было настолько быстрым, что Клим не успел заметить, ударила ли она в ответ. Но матрос вдруг замер на месте… тряхнул головой, как бы отгоняя муху, и тут же со стуком упал перед Никой на оба колена и ткнулся лицом в палубу.

Отступив на шаг, она смотрела на него сверху, как бы удивляясь, как бы не догадываясь, что произошло. И хотя рука матроса все еще сжимала шпагу, Клим понял, что попала Ника точно и матрос уже мертв.

Присутствующие, видимо, еще не догадывались ни о чем. Все замерли на своих местах и недоуменно поглядывали то на Нику, то на матроса, скорчившегося у ее ног.

Надо отдать должное Кармен — она оценила положение быстрее всех.

Не раздумывая, она тут же выдернула из-за пояса Робин Гуда пистолет, умело взвела курок. Быстро прицелилась в Нику, но Клим концами твердо сжатых пальцев сильно толкнул женщину в локоть и следом за выстрелом услышал визг пули, которая ударила в ванты и унеслась в море.

Робин Гуд тоже действовал быстро и решительно. Не тратя время на разглядывание Клима, он подхватил выпавший из рук Кармен пистолет, замахнулся… только Клим оказался проворнее — зубы Робин Гуда звонко чакнули, и он покатился по палубе, прямо на груду сваленного у борта оружия. А Клим тут же пожалел, что не ударил посильнее, так как Робин Гуд вскочил, прихватив с палубы мушкет.

«Плохо дело! — мелькнуло в голове у Клима. — Пожалуй, он успеет выстрелить раньше, чем я до него дотянусь».

События быстро следовали одно за другим, на размышления не оставалось времени. Поймав Кармен за локоть, Клим развернул ее навстречу поднявшемуся дулу мушкета. Испанка запоздало рванулась, но он только чуть сильнее сжал ее локоть, и женщина со стоном запрокинулась назад.

— Спокойнее! — сказал он. — Я могу сломать вам руку. Ника, ко мне!

Кто-то попытался Нику задержать, но она только подняла шпагу и матросы отступили.

Женщина уже не вырывалась, стояла, откинувшись спиной Климу на грудь. Он отклонился чуть вбок, чтобы ее волосы не лезли ему в глаза, и следил за Робин Гудом, который по-прежнему держал их под прицелом мушкета. По перекосившейся от боли и гнева физиономии испанца можно было заключить, что на мирные переговоры он не пойдет.

И тут, среди оторопелой тишины, послышался грубый и решительный голос:

— Оливарес! Не вздумай стрелять. Ты убьешь свою жену, дурень!

Верхом на борту, спустив одну ногу на палубу, сидел пожилой грузный человек в черной плюшевой безрукавке, надетой на тонкую батистовую рубашку с неизменными кружевами на воротничке. Лицо его было багровым, он тяжело дышал, видимо, ему стоило больших усилий подняться по веревочной лестнице на борт «Аркебузы».

— Упади грот-мачта на ваши головы, бездельники! Кто, в конце концов, поможет мне перебраться через борт?

— Капитан Кихос! — тут же засуетились матросы. — Капитан Кихос!

Кто-то кинулся к капитану, помогая ему спуститься на палубу. Подкатили бочонок, вместо стула, даже обмахнули рукавами его днище, прежде чем усадить капитана Кихоса. Клим не мог не отметить, что вся эта отпетая матросня, если и не уважала, то, во всяком случае, побаивалась своего капитана, — удивительного здесь ничего не было — в семнадцатом веке нравы капитанов не отличались мягкостью, а их власть над матросами практически не имела границ.

Пока капитан Кихос устраивался на бочонке, сеньор Оливарес весьма неохотно прислонил мушкет к борту.

Клим выпустил локоть женщины.

Она повернулась и некоторое время разглядывала его своими черными миндалевидными глазами, в которых выражение боли уже уступило место любопытству.

Капитан Кихос перевел дух.

— Ты здесь за капитана, Оливарес. Потрудись объяснить, что происходит на доверенном тебе корабле?

Оливарес угрюмо потер распухающую щеку и промолчал.

Климу уже не трудно было сообразить, что сейчас от капитана Кихоса зависит многое. Обняв Нику за плечи, он выступил вперед, повторил свою легенду их появления на «Аркебузе», добавив, что матросы Оливареса вздумали глумиться над его сестрой, пока он лежал в каюте и не мог ее защитить.

Клим говорил с капитаном Кихосом без переводчика и считал, что и здесь, среди испанцев, его не заподозрят в обмане, если он выдаст себя и Нику за англичан. Выслушав его, капитан Кихос сердито насупил седые мохнатые брови.

— Ты глупец, Оливарес! — вздохнул он. — И разума в тебе не больше, чем в годовалом теленке. Мы идем в Порт-Ройял, на Ямайку, и хозяин там английский герцог Арбемарль, а ты издеваешься над его соотечественниками. Тебе бы самое время извиниться перед ними, но ты никогда не умел этого делать. Но о тебе разговор потом. А вот это что такое?

Убитый матрос все еще лежал на палубе. Никто к нему даже не подошел.

Шпага была у Ники в руках.

— Вытри, — показал на шпагу Клим. — Кровь.

Возможно, Нике послышались нотки осуждения в его голосе, она упрямо прикусила губу. Наклонилась к убитому и вытерла шпагу о его куртку.

«Ну и ну!» — только и подумал Клим.

Однако отвечать капитану Кихосу было нужно. Ника рассказала, Клим перевел на испанский, и капитан Кихос глянул на женщину в мантилье.

— Оливарес до такого, конечно бы, не додумался. Это, видимо, твоя затея, Долорес? Я правильно догадываюсь?

Та молча повернулась к нему спиной.

Капитан Кихос ухмыльнулся. Затем придирчиво, с сомнением оглядел Нику.

— Ты говоришь, мой мальчик, — обратился он к Климу, — что твоя сестра собственноручно уделала этого молодца? Девчонка ростом чуть побольше своей шпаги, а управилась с двумя рослыми парнями. Я, признаться, не то, что не видел ничего похожего, но и не слыхал о таком. Может быть, Оливарес набрал себе никудышных бойцов, которые не отличат шпагу от вертела, на котором жарят поросят. Но ты сам, Оливарес, из дворянской семьи, я видел тебя в деле. Окажи мне услугу, я, так и быть, прощу твое самоуправство, — составь компанию девчонке. На самом ли деле этот комарик умеет так больно кусаться?

Сеньор Оливарес без особой охоты принял предложение капитана, — отказ могли расценить как трусость. Присутствующие оживились. Кто-то уже бросил Оливаресу шпагу, он поймал ее на лету.

— Только ты не очень, — покосился на него капитан Кихос. — Девчонка, все-таки… А вы, ребятки, уберите-ка этого, как его звали?.. Ах, Эстебан. Откуда он?.. Из-под Валенсии. Ну, пусть господь примет его душу и определит ему место в чистилище.

Матросы оттащили убитого к борту. Кто-то замыл мокрой шваброй кровавое пятно на палубе.

Оливарес сбросил свою куртку и остался в одной рубашке. Как заметила Ника, рубашка на нем была чистая — Долорес, видимо, следила за одеждой своего мужа. Он вышел на середину освободившейся палубы, холодно кивнул Нике. Она ответила тем же.

Зрители расположились поудобнее, кое-кто залез даже на ванты — на зрелища матросам сегодня определенно везло.

Оливарес поднял шпагу, и Клим забеспокоился:

— Ника! — сказал он по-русски. — Ты смотри, будь осторожнее. У него и шпага длиннее твоей. И вообще…

— Ладно, Клим. Думаю, сеньор Оливарес не такой уж там искусник, пусть он и дворянин, и учился у самого кавалера де Курси. Нельзя же отказывать капитану Кихосу в спектакле, который он заказал.

Ника небрежно перебросила шпагу из левой руки в правую.

«Вот девчонка!» — проворчал про себя Клим. — «На публику играет…»

А через какую-то минуту холодная усмешка исчезла с лица сеньора Оливареса, и защищаться ему пришлось всерьез. Он стиснул зубы, покраснел от стыда и злости. Пользуясь длиной руки и шпаги, он уходил от сближения, но уже понял, что победа этой девчонки в двух поединках была не случайной и, рассчитывая поймать ее на контратаке, делал коварные прямые выпады. А Клим смотрел со страхом и тревогой, понимая, что если хоть один удар Оливареса попадет в цель, то он проткнет Нику насквозь. И кресло дона Мигеля вернет ее в двадцатый век уже мертвой…

Тревога невольно появилась на его лице, и Ника, как ни была занята поединком, это заметила. Уходя от прямых ударов сеньора Оливареса, она сделала круг и, поравнявшись с Климом, сказала:

— Не беспокойся ты! Сеньор Оливарес далеко не мастер… — она опять ушла вбок, и шпага Оливареса только коснулась ее рубашки, — работает на уровне областных соревнований, не более… В сборную республики Петрович бы его не взял…

И она сама резко пошла на сближение с Оливаресом, острие ее шпаги замелькало перед его глазами. Оливарес отступил, капелька пота выступила на его лбу, отступил еще… и еще… и вдруг упал, поскользнувшись на мокром месте палубы.

Ника опустила шпагу.

И тут капитан Кихос захохотал.

Он долго не мог выговорить ни слова и только хлопал себя ладонями по коленям:

— Ох, хо-хо!.. Оливарес… скажи ей спасибо, что она пожалела твою физиономию и не нарисовала на ней пару крестов, хотя и могла это сделать… Ай да комарик! Ох, хо-хо!

Внезапно он оборвал смех, ухватился за левый бок. Лицо его побагровело еще более, он качнулся и, наверное, упал бы с бочонка, но Клим оказался возле него раньше всех. Он придержал капитана за плечи, Ника подняла бессильно повисшую руку.

— Сердечный приступ, похоже, — сказала она. — Нитроглицерину бы.

— Ну знаешь. Нитроглицерин еще не придумали.

— Тогда коньяку глоток.

— Зачем?

— Сосудорасширяющее все-таки.

— Сосудорасширяющее? Вот ром здесь, думаю, найдется.

Ника стала за спину капитана, сунула руку за ворот его рубашки, легко поглаживая грудь в области сердца. Сосредоточилась. «Психотерапия! догадался Клим. — А ведь и слово это произнесут лет этак через триста…»

Уверенные действия Ники произвели впечатление не только на матросов даже сам сеньор Оливарес, забыв горечь своего поражения, пригляделся к ней с уважительной заинтересованностью. Рыженький переводчик принес в кружке ром, Клим поднес ее к губам капитана, заставил сделать глоток. И на самом деле капитан Кихос тут же задышал свободнее, приоткрыл один глаз, заглянул в кружку и допил остальное.

— Хватит, хватит! — забеспокоилась Ника. — Клим, ему больше нельзя.

Капитан Кихос выпрямился на бочонке.

— Спасибо, мой мальчик. Это ты хорошо догадался насчет рома. Как бы мне встать?

— Вам нужно лечь! — сказала Ника. — Приступ может повториться и тогда будет совсем плохо. Лечь в постель. Ту бед… Клим, переведи!

Клим перевел. Он добавил, что его сестра кое-что смыслит не только в шпаге. Он немного брал греха на душу, как ни малы были познания, которые Ника получила на уроках по сангигиене в спортивной школе, все же она знала куда больше любого здесь присутствующего.

Капитан Кихос еще раз удивился.

— Пресвятая богородица! Значит, ты, комарик, можешь не только жалить?.. — опираясь на руку Клима, он тяжело поднялся. — Оливарес! Ты останешься на «Аркебузе», приведешь ее в Порт-Ройял. Девчонку и ее брата я заберу с собой, им не место среди твоих головорезов.

— Клим, а как же кресло? — забеспокоилась Ника.

— Не время возиться с ящиком. Да и в лодку не войдет. Поедем с капитаном. Потом придумаем что-нибудь.

— Помоги мне спуститься в лодку, — сказал капитан Кихос. — Хотя, давай пропустим вперед твою сестру, а то как бы здесь случайно не выстрелил мушкет. Будь здоров, капитан Оливарес! Не забудь, пошли плотника, заделать дыру в борту, если начнется волнение, не заметишь, как утонешь.

В лодке капитана на веслах сидел один гребец. Клим сел рядом, взял второе весло. Подплывая к кораблю, он прочитал название:

— «Санта». Святая, значит. Ну-ну…

Он придержал лестницу, пока капитан Кихос тяжело карабкался наверх. Затем взглянул на Нику.

— Чего ты? — спросила она.

— Пытаюсь сообразить…

— Потом сообразишь, лезь!

— По правилам хорошего тона, спускаясь по лестнице, мужчина, кажется, должен идти впереди женщины. А когда поднимается, то позади, за ней. А вот как здесь, на море?

— Будет тебе, соблюдать этикет! На мне же не юбка. Придержи лестницу, чтобы не болталась, я полезу вперед.

2

Сеньор Оливарес с женой занимали на «Санте» две смежные каюты, обставленные тяжелой мебелью, украшенной медными тиснеными накладками. На окнах висели шелковые занавески. Клим удобно устроился на широком табурете, обтянутом цветной кожей, Ника забралась с ногами в кресло. Шпагу она все еще держала в руках.

— Вообще-то, — заметил Клим, — это кресло предназначено для мужчин. Женщинам здесь положен табурет.

— Даже так?

— Именно так. Каждая уважающая себя женщина носит не такие штанишки, как на тебе, а кринолин. Вот этакой! Как бы ты сумела в нем взгромоздиться на кресло?

— Кринолина только мне здесь и не хватало… А может, ты оставишь свое балагурство. Тебе не о чем поговорить серьезно?

— Хорошо, — мирно согласился Клим. — Поговорим серьезно. Подведем, так сказать, итоги. А ты пока отложи в сторону свою шпагу. И чего ты за нее уцепилась, как настоящий мушкетер. Давай, я ее поставлю в угол, вот так… Здесь, у капитана Кихоса, тебя уже никто не тронет. Да и я рядом, и почти в форме, — он потрогал ссадину на лбу. — Это же надо, как меня хлопнуло. Напугалась, наверное?

— Еще бы! Я думала, тебя убило доской.

— Так уж сразу.

— Лежишь, глаза закатил. А я одна.

— Зато потом, кажется, кавалеров вокруг тебя собралось достаточно. Ты не могла бы мне рассказать о своих успехах подробнее?

Он выслушал, поинтересовался деталями.

— Бедный сеньор Оливарес.

— Пожалел?

— А почему бы нет. Сначала ты его шлепнула, потом я.

— А до тебя его жена.

— Видишь, и все по одному месту. Значит, эта самая Кармен…

— Долорес.

— Ну Долорес. Она предложила тебя в премию своим молодцам?

— Тебе, вижу, смешно?

— Не то чтобы смешно. Скорее — непривычно. У нас, согласись, не принято передовиков производства награждать девушками. И что было дальше?

— Меня разыграли в кости.

— Еще интереснее.

— Тогда я и придумала сходить за шпагой.

— Почему не сказала мне.

— А чем бы ты помог? Их там десятка два, все вооруженные. Решила управиться сама. Первый мой жених… ну, быстро отказался от меня.

— А второй еще быстрее. Я, как увидел твое лицо, вспомнил Петровича. Так и подумал, что парню будет плохо. Ты же убила его.

Ника потупилась.

— Видишь, Клим, он вел себя… неприлично очень. Я так разозлилась, до чертиков. Да и на остальных. Ты не представляешь, как они…

— Почему не представляю. Очень даже представляю. Что ты таких скотов в нашем веке не видела?

— Видела, но там они меня не трогали. А эти… да я бы их всех!

— Ну, ну, успокойся.

— Ох, Клим… Что-то я на самом деле здесь злющая стала. Это, наверное, все мои предки виноваты. Поди, пираты были какие, черноморские флибустьеры. Тебе вот хорошо.

— Что ж, мои предки, как думаю, действовали больше молитвой.

— А ты — кулаком. Тебе не стыдно?

— Стыдно, конечно. — Клим погладил суставы пальцев правой руки. Понимаешь, некогда было молиться-то. Влепила бы тебе пулю эта самая Кармен.

— Долорес.

— Пусть — Долорес. И сеньор Оливарес тоже хорош. Порядочки у них, чуть что, сразу за пистолет.

— Не пора нам уносить ноги?

— Надо подумать, как кресло выручить у Оливареса.

— А если там в него кто заберется и ручку повернет?

— И ничего не будет. Ручка же тоже воображаемая. Это в том случае, если верно все, что я тебе рассказывал.

— А у тебя все верно?

— Это я и сам хотел бы знать. Думаю, реальным остается одно: мы с тобой сидим в кресле в ящике, который плывет где-то у берегов Кубы. Сидим и грезим. А здесь нас нет.

— А там? Если ящик захлестнет волной.

— Генератор, как я полагаю, работает на электрической энергии. Морская вода замкнет схему, генератор выключится, и мы очнемся, только уже в воде.

— Фу-ты, чертовщина какая. Да хотя бы и так, уж лучше в воде.

— Но утонуть, умереть, повредиться здесь нам никак нельзя. Даже в воображении.

— Это я уже поняла. Страшновато, конечно, — век уж очень опасный. Ни тебе «Скорой помощи», ни милиции. А если мы кресло потеряем?

— Тогда так и останемся здесь, — перешел на шутку Клим. — Будем жить. Женимся. Пойдут у нас высококультурные дети, гены все-таки…

— Гены… женимся… Ты соображаешь, что говоришь?

— А ты не соображаешь, что я шучу.

— Шуточки у него…

— А что, надеюсь, у тебя там мужа нет?.. Ну, ладно, ладно, успокойся. Не буду я на тебе жениться, я же твой брат все-таки. Найду себе мулаточку, черненькую, пухленькую… ласковую. Не такую злюку. А тебя выдам замуж за пирата Моргана. Тем более он уже не пират, а почтенный лорд. Не помню вот только, живой он или нет…

Дверь в каюту приоткрылась без стука. Просунулась лохматая голова матроса.

— Что? — переспросил Клим. — Сейчас придем! Ника, капитану Кихосу опять плохо.

— А почему он зовет нас?

— А кого ему еще звать? «Скорой помощи», как ты сама сказала, в этом веке нет, на корабле — тем более. Да что «Скорая помощь», у них на кораблях, уверен, простой валерианки не найдешь.

— Чем мы ему поможем?..

— Опять ромом?

— Рому больше нельзя. Этот приступ, наверное, рецидив после той порции.

— Рецидив? Слушай, а ты как в медицине, хоть сколько-нибудь?..

— Я — нет. У меня папа — заслуженный врач республики.

— Что ты говоришь? Тогда ты здесь по меньшей мере — кандидат медицинских наук. Пошли. Если капитан Кихос умрет — осложнений у нас, чувствую, прибавится.

3

Капитан Кихос лежал на постели, закинув голову на подушку. Лицо его опять было синюшным, глаза закрыты. Дышал он тяжело и с хрипом. Сознание капитан уже потерял. Как ни малы были познания Ники, она понимала — нужно что-то делать, иначе капитан Кихос этого приступа не переживет.

В каюте находились трое его помощников. Двое из них курили трубки.

— Дымят, дьяволы! — выразилась Ника. — Клим, открой пошире окошки. Я буду втолковывать этим дубам основные правила неотложной помощи при сердечных приступах. А ты мне помоги.

— Основные правила?.. Что ж, давай втолковывай.

На табурете возле кровати капитана сидел пожилой моряк с пышными бакенбардами. Потому как он сидел, а двое других стояли, Ника рассудила, что он здесь старший, и начала воспитание с него. Тем более что трубка у него была размером с кулак и дымила, как старинный паровоз.

Ника постучала пальцем по трубке и отрицательно покачала головой.

— Ноу!

Она сказала по-английски, хотя с таким же успехом могла сказать и по-русски. Чернобородый моряк даже не взглянул на нее. Он только передвинул трубку в зубах и, озабоченно посматривая на капитана, выпустил клуб дыма прямо в лицо Нике. И тогда она просто выдернула трубку из его зубов и выбросила за окно.

Чернобородый оторопело моргнул.

Дерзость поступка вначале даже не уложилась в его сознании. Он ничего не понял. А когда понял, то его лицо тут же стало багроветь, и Клим подумал, что на корабле может появиться еще один сердечный больной. На всякий случай он подвинулся поближе. Чернобородый моряк вскочил. Клим ласково, но крепко взял его под руку.

— Климент Джексон, — представился он. — Слушатель духовной академии в Глазго.

Клим не имел представления, есть в Глазго духовная академия или нет, рассчитывая, что моряку сейчас придется сообразить, кто с ним говорит и как ему нужно отвечать.

— Пабло Винценто, — несколько оторопело отозвался он. — Второй помощник капитана.

— Сеньор Винценто, — продолжал Клим. — Надеюсь, вы не хотите принести вред капитану Кихосу?

— Какой вред… о чем вы?

— Я так и подумал. Конечно, вы уже догадались, что свежий воздух сейчас — лучшее лекарство бедному капитану. И вы правы — вам и вашим товарищам лучше всего покинуть каюту и там, на палубе, помолиться святой деве, чтобы она проявила милосердие к несчастному больному. А моя сестра тем временем попробует помочь ему.

Пока Клим говорил, Ника расстегнула рубашку капитана, приложила ухо к его груди. Сердито махнула рукой на присутствующих, показывая, что они ей мешают. И так же, как и на «Аркебузе», ее уверенные действия произвели впечатление на неискушенных моряков. Они послушно выбрались из каюты. Последним ушел второй помощник. Клим вежливо проводил его и закрыл дверь.

Капитан Кихос не открывал глаз, лицо его из синего стало уже багровым.

— Как бы не отдал богу душу, — сказал Клим. — Что будем делать?

— Попробую пустить ему кровь — старинное средство из семнадцатого века. Других лекарств нет.

— А ты умеешь?

— С утра только этим и занимаюсь.

— Ладно, не пугай меня, а то убегу. Я серьезно.

— Во всяком случае, я читала, как это делается.

— Где читала? У отца в справочнике?

— В своей библиотеке, у Стивенсона. В «Острове сокровищ». Помнишь, как доктор Ливси приводил в чувство пирата Билли Бонса?

— Вообще-то, помню…

— Подай мне свой нож. И налей в стакан, чего покрепче.

— Ты… хочешь выпить?

— Ох, Клим! Для дезинфекции, вместо спирта.

Клим достал нож, выпустил лезвие. Бутылка с ромом нашлась тут же, на столе. Он плеснул из бутылки в чашку.

— Господи! — сказал он. — Помоги капитану Кихосу.

Однако сама Ника приступила к операции без колебаний. Протерла ромом руку капитана, прицелилась и уверенным, точным движением разом вскрыла вену чуть пониже локтя. Клим подставил глиняную плошку, которую прихватил со стола. Ника оглядела каюту.

— Чего ищешь?

— Аптечку.

— Аптечку? — усомнился Клим.

— Должно же быть что-то такое, ведь не игрушечные у них сабли и пистолеты.

Если на «Санте» и было «что-то такое», очевидно, оно находилось где-то в другом месте, ничего похожего на перевязочные материалы Ника не нашла. Она открыла стенной шкаф, там висела верхняя одежда капитана, камзолы и прочее. В выдвижном ящике увидела стопку постельного белья и, не затрудняя себя дальнейшими поисками, оторвала две длинные полосы, которые могли заменить бинты.

Клим, поддерживая над чашкой локоть капитана, поправил ему подушку под головой и заметил на переборке карманные часы на цепочке. Он пригляделся к циферблату, выложенному мелкими серебряными гвоздиками. Несомненно, это были те самые — «Поль Блондель из Амстердама» — триста лет спустя подводные археологи поднимут их со дна бухты Порт-Ройяла.

«Надо же, — подумал он, — как точно мы идем по следу всех случайностей!»

Кровь капитана продолжала сбегать в плошку тоненькой струйкой.

— Ты знаешь, сколько ее нужно выпустить?

Ника не знала. В «справочнике Стивенсона» какие-либо указания на этот счет отсутствовали. Однако лицо капитана Кихоса уже потеряло синюшный оттенок и начало постепенно бледнеть. Наконец он слабо шевельнул головой.

— Хватит!

Клим затянул на предплечье матерчатый жгут. Ника наложила тугую повязку. Капитан Кихос с усилием поднял набрякшие веки. Выслушав, что с ним случилось и что пришлось сделать, он отыскал мутным взором лицо Ники, и на его губах появилась чуть заметная улыбка.

— А, комарик… ты добралась и до меня.

Он попробовал поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на подушку.

— Вам нужно лежать, капитан!.. Клим, переведи.

— Лежать… — капитан с трудом шевелил бледными губами… — значит, плохи мои дела… не умер сегодня — могу умереть завтра… нельзя мне, у меня дела… никто, кроме меня… очень важные дела… трудно мне говорить, мне бы рому глоток.

— Ром вас убьет!

— Не сразу… пусть потом…

Капитан не говорил, а шептал. Но он неотрывно глядел на Клима, и взгляд его выражал уже не просьбу, а приказ.

— Рому…

Клим понимал, какие-то весьма важные обстоятельства заставляют капитана так поступить. И уже не колеблясь, он взял кружку с остатками рома и поднес к его губам.

Некоторое время капитан лежал недвижимо, с закрытыми глазами. Клим вопросительно глянул на Нику, она только пожала плечами.

— Не знаю. Но, кажется, он сейчас заговорит.

Она взяла руку капитана, чтобы послушать пульс, и тут он открыл глаза. Щеки его чуть порозовели. Он уже не шептал, а говорил, хотя и тихо, но достаточно осмысленно и внятно:

— Слушай меня, мой мальчик, и переведи своей сестре… я доверяю ей так же, как и тебе. Закрой поплотнее дверь и последи, чтобы никто не заглядывал в окно. И наклонись пониже, мне трудно говорить… Мне поручили дело государственной важности, а я, как видно, уже не смогу выполнить его. Пабло Винценто верный мне человек, но он побаивается Оливареса, и я боюсь ему доверять больше, чем нужно. Вы — англичане. Вы кажетесь мне порядочными людьми, далекими от наших дворцовых интриг. Поэтому я и прошу вас мне помочь.

— Говорите, капитан. И за себя, и за сестру обещаю, мы сделаем все, что сможем.

— Первый гранд Испании граф-герцог Оропеса… Ты знаешь его?

— Я слышал о нем.

Говоря так, Клим не много брал греха на душу, — историю Испании средних веков он усвоил в университете достаточно хорошо.

— Герцог Оропеса доверил мне секретное письмо. Он сказал, что письмо особой государственной важности, что о нем никто не должен знать, ни мать-королева, ни гранды Испании, ни один человек, кроме того, кому поручено его передать. Я не знаю, что задумал герцог, но я верю ему. А хуже, чем сейчас, в Испании быть уже не может. Достань из-под моей лежанки сундучок.

Клим наклонился, засунул руку под лежанку. Сундучок, хотя и небольшой по размерам, оказался неожиданно тяжелым. В его деревянную крышку был врезан королевский герб Филиппа Четвертого из полированной меди, и Клим тут же вспомнил рассказ дона Мигеля о находке подводных археологов.

Вот и сундучок! Как все идет одно за другим, даже страшно становится…

— Возьми под подушкой ключ, — сказал капитан.

Сундучок, как и ожидал Клим, был наполнен серебряными монетами. Поверх их лежали два кисета-кошелька, вероятно, с золотом.

«Так и есть — золото! Археологи кошельки не нашли, значит, их кто-то успел вытащить».

— У тебя есть нож? — спросил капитан.

Крышка у сундука оказалась двойная, нижняя стенка отодвинулась под лезвием ножа, и на руки Климу выпал конверт с тремя восковыми печатями. Ни адреса, ни какой-либо надписи на конверте он не нашел.

— Что с ним делать?

— Спрячь пока у себя. И запомни, никто, кроме вас двоих, об этом конверте не должен знать.

— Понимаю.

— Ни мои люди, ни люди Оливареса тем более. Мать-королева о чем-то догадывается, поэтому приставила их ко мне. Оливарес верный ей человек. Но он, хотя и сын гранда и дворянин, глуп и жаден, думает не столько о служении Испании и королеве, сколько о себе. Он везет на «Санте» рабов, собираясь продать их на Ямайке. Оливарес решил захватить «Аркебузу», и я не стал ему мешать, — пусть он будет подальше от меня… Теперь слушай внимательно. Когда «Санта» придет в Порт-Ройял, вы сойдите на берег и разыщите церковь Святого Себастьяна. В церкви спросите настоятеля. Его зовут отец Себастьян, он пока не святой, но истинный и верный католик и, кто знает, может, удостоится когда-нибудь святого звания. Передайте ему письмо. И постарайтесь выполнить то, о чем он вас попросит… На моем столе лежит библия?

— Вот она.

— Опустите на нее ваши руки и поклянитесь…

Без лишних сомнений Клим и Ника выполнили просьбу капитана.

— И еще… Если я умру, Оливарес явится сюда и постарается занять мое место. Он имеет на это право. Но тогда он может повести «Санту», куда вздумается, где ему выгоднее продать и «Аркебузу», и рабов. А вы должны попасть в Порт-Ройял, независимо от того, что придет в голову Оливаресу. Позовите мне моего помощника, я с ним поговорю.

— Сеньора Винценто?

— Никакой он не сеньор, — отец у него был простой рыбак. Но Винценто хороший моряк и верный человек, хотя и не годится для того дела, которое я поручил вам.

— А если Оливарес, став капитаном, не послушает ни меня, ни его? Нам трудно будет его убедить?

— Тогда вы не станете его убеждать. Вы просто уберете его с дороги. Да, да, мой мальчик, вы просто уберете его с дороги. Дело, порученное вам, слишком важное, чтобы какой-то Оливарес, хотя он и сын гранда Испании, мог бы вам помешать. Сейчас я жалею, что там, на «Аркебузе», не подсказал твоей сестре, она могла как следует царапнуть его по физиономии и уложила бы на недельку в постель. Или пусть даже убила его… Вот так, мой мальчик. Поручение мое не только важное, но и опасное. Но вы смелые люди, я успел в этом убедиться. Пречистая ли дева водит рукой твоей сестры, но я не встречал в королевстве шпаги более ловкой, нежели ее.

Капитан Кихос закрыл глаза, перевел дыхание и сказал тихо, уже не открывая глаз:

— Там, в сундучке, лежат два кошелька.

— Да, капитан.

— В них золото. Заберите их с собой. Золото может понадобиться вам в Порт-Ройяле. Не жалейте его… А теперь — идите! Идите, и пусть поможет вам пресвятая дева.

— Аминь! — ответил Клим.

Ника покрыла капитана пледом. Выходя из каюты, Клим заметил на столе толстую тетрадь в кожаном переплете. Он открыл ее. Как и думал — это оказался судовой журнал.

Клим прочитал последнюю запись, положил журнал обратно и, выйдя из каюты, тихо прикрыл за собой дверь.

— Итак, — сказал он Нике. — Сегодня 4 июня 1692 года. До гибели Порт-Ройяла остается всего три дня. Пожалуй, нам придется поторопиться с государственными делами капитана Кихоса.

4

Пабло Винценто был не только хороший моряк и верный человек — он оказался не злопамятным и на Нику взглянул без обиды и неприязни. Тем более что в его зубах дымилась новая трубка, в два раза больше прежней. Он выслушал Клима и направился в каюту к капитану. Ника только указала ему на трубку, и он сунул ее, как подобает настоящему курильщику, прямо с огнем в карман.

Вернувшись в свою каюту, Клим поплотнее прикрыл дверь. Задернул шторку на окне и бросил на стол два тяжелых мешочка. Ника прикинула их на руке, заглянула в один из мешочков. Достала одну монету.

— Пиастры, пиастры!

— Пиастры были серебряные, — сказал Клим. — Это — старинная английская гинея.

— Первый раз вижу золотую монету. Сколько она может стоить в переводе на наши рубли?

— Порядочно. Это же антикварное золото.

— Вот бы захватить с собой, хотя бы один мешочек. Жаль, что оно мне только снится.

Клима, однако, больше занимал конверт. Он вертел его и так, и этак, разглядывал на просвет, щупал, но смог только установить, что в конверте лежит лист плотной бумаги, похоже, сложенный вдвое.

— Вижу, — заметила Ника, — тебе бы очень хотелось в него заглянуть?

— А как ты думаешь, конечно! Здесь же письмо. Государственной важности. Касающееся королевского дома Испании. Тайна какая-то. Я могу только догадываться, но толком-то не знаю ничего. И эта тайна так и потонет вместе с Порт-Ройялом. Обидно — история все-таки.

— Так в чем же дело? Возьми и загляни.

— Здесь печати.

— Подумаешь — печати!.. Слушай, Клим, ты что, на самом деле решил искать в Порт-Ройяле этого отца Себастьяна?

Клим взглянул на Нику задумчиво:

— Ты считаешь, что мы можем не выполнять своих обещаний?

— Так здесь же все неправдишное.

— Мы поклялись на библии…

— Поклялись? Это же смешно, Клим. При чем здесь библия?

— Библия, разумеется, ни при чем. Но обещание капитану Кихосу — не знаю как ты, — а я дал совершенно серьезно. Ведь он же выручил нас из настоящей беды. Люди Оливареса могли прихлопнуть и тебя, и меня, и было бы совсем не смешно. А ты считаешь, если этот мир не наш, то мы можем вести себя в нем непорядочно?

Ника заметно смутилась. Сунула монету обратно в кошелек.

— Я не знаю, Клим… Ну что ты ко мне привязался: непорядочно, непорядочно! Ладно, на самом деле, я не подумала. Будем и здесь вести себя достойно… Итак, поплывем в Порт-Ройял. Это даже интересно! Посмотрим старинный флибустьерский городок.

— Порт-Ройял — не городок.

— А что же?

— Это настоящий большой, богатый город. Самый богатый город Нового Света. По торговому обороту он больше Лондона.

— Тем более. А может, нам еще и повезет, увидим настоящих пиратов.

— Пиратов нам только и не хватало. Пожалуй, лучше обойтись без них.

Клим засунул конверт в изголовье кровати, прикрыл подушкой.

— Ты считаешь, — усомнилась Ника, — надежно спрятал?

— Так никто же не видел. Несгораемого шкафа у меня здесь нет.

— А как будем добывать кресло у Оливареса?

— Думаю, в гавани Порт-Ройяла нам легче будет пробраться в трюм «Аркебузы». Лишь бы Оливарес в другое место не поплыл.

— Пойдем на палубу, взглянем.

— Пойдем. Только ветра нет. А без ветра он никуда не уплывет.

Они вышли на палубу. «Аркебуза» с повисшими парусами стояла в километре от них, Клим разглядел даже красное пятно на мостике.

Ника тоже увидела:

— А вон и Долорес прогуливается… — Она потянула носом. — Чем это на палубе воняет?

— Да, припахивает. И здорово.

Крышка кормового люка была сдвинута в сторону. Из люка несло, как из выгребной ямы. Они подошли поближе. Возле люка стоял невысокий грузный пожилой матрос в куртке, надетой на голое тело. Заложив руки за спину, он глядел куда-то под ноги. Клим заключил, что грузный моряк — боцман, так оно и оказалось на самом деле.

Возле люка на палубе лежал человек. Голый, тощий и черный — мертвый негр. Два матроса, подкатив вместо наковальни пушечное ядро, срубали зубилом заклепку на цепи, прикованной к его ноге.

— Что это? — спросила Ника. — Кто тут умер? И почему цепь?

Клим обратился к боцману. Тот опустил руки из-за спины и ответил почтительно — гости капитана Кихоса обязывали его к вежливости. Выслушав, Клим некоторое время помолчал, разглядывая мертвого негра.

— Так что? — повторила Ника.

— В трюме везут рабов.

— Рабов?

— Ты же слышала, что говорил капитан Кихос. Оливарес на «Санте» везет рабов, африканских негров, которых собирается продать плантаторам на Ямайке.

Ника посмотрела на тощего мертвого негра.

— И капитан Кихос позволяет с ними так обращаться?

— Ты многого хочешь от капитана Кихоса. Не забывай — семнадцатый век.

— Да, на самом деле, — хмуро согласилась Ника. — Чего это я? Нормальные рабы… Что у нас в двадцатом веке рабов не было?..

Тем временем матросы срубили заклепку и, освободив мертвеца от цепи, подтащили его к борту. В железное кольцо, оставшееся на ноге, продели обрывок сети, закатили в него ядро и без каких-либо церемоний перевалили тело через борт.

Звучно плеснула вода.

— И все! — заключила Ника. Она кивнула в сторону боцмана: — А чего он хмурится, неужели ему раба жалко?

— А как ты думаешь, конечно. Он тоже участвует в барышах — премиальные и все такое. Коммерция — каждый негр стоит, как он сказал, сотню песо. Убыток… Ну, чего ты на меня уставилась, не я же рабами торгую. Я тебе объясняю положение вещей.

Заглянув в люк, Ника невольно поморщилась и вдруг решительно перекинула ногу через ограждение.

— Ты зачем?

— Хочу посмотреть. На рабов. Никогда в жизни не видела. А что говорит это толстопузое животное?

— Боцман не советует тебе туда спускаться. Сеньорите будет неприятно.

Однако она уже решительно ступила на лестницу. Понимая, что отговаривать бесполезно, Клим последовал за Никой, внимательно поглядывая под ноги, чтобы не поскользнуться на грязных ступеньках.

— Я сказал боцману, что сеньорита пожелала выбрать себе парочку рабов, для собственной надобности. Тебе могут уступить по себестоимости.

Возмущаться Нике было уже некогда, зловонье в трюме стало совсем нестерпимым, она невольно прикрыла нос и рот ладонью, тут же устыдилась своего брезгливого жеста, хотя с трудом удержалась от желания выскочить из трюма на свежий воздух палубы.

В темноте трудно было что-либо разглядеть, только чьи-то глаза по-волчьи посверкивали у борта. Звякали цепи. Кто-то постанывал в углу, за лестницей. Клим старался держаться поближе, прикрывая Нику плечом — кто знает, что могло прилететь оттуда, из темноты.

— Боцман сказал, что здесь три человека — белые, пленные европейцы.

— Их тоже будут продавать?

— Конечно. Зачем же пропадать добру.

Внезапно темная фигура поднялась с полу и приблизилась к лестнице, насколько позволяла цепь.

Клим настороженно уставился на подошедшего. По лицу, заросшему клочковатой бородой, трудно было определить его возраст. Грязная рубаха спускалась почти до колен, и что-то знакомое показалось Климу в ее покрое.

— Смотри-ка, косоворотка!

— Господи, твоя воля… — забормотал подошедший.

— Так это же — русский!

— Русский я, русский! — радостно заторопился бородач. — Богородица пречистая… да откуда вы здесь, господа хорошие. Вот довелось встретиться.

Он поклонился старорусским уставным поклоном в пояс, коснувшись правой рукой пола.

Клим шагнул к нему.

— Это надо же, земляк!

Он готов был обнять бородача, если бы тот не оказался так нестерпимо грязен и вонюч, Клим только радостно потрепал его по плечу. Бородач поймал руку, хотел поцеловать.

— Ну-ну! Что ты, милый?..

— Да как же рад-то я, своих господ русских увидал. Почитай, два года по чужбинам мыкаюсь, слова родного не слыхал. А тут, на тебе…

Он даже вытер кулаком слезу.

— Откуда же ты?

— А с Полтавщины. Ефим Дубок — крепостной. Боярин меня в солдаты и определил. Так я под князем Голицыным в Крым хаживал. Турка воевал. Первый раз сходил, ничего — вернулся. В пушкари произвели. А во второй раз — не повезло. Попал под Перекопом в полон. Продали меня в Стамбуле на базаре, как барана. И пошел я по рукам. Бежать пробовал, так куда сбежишь — до Руси вон как далеко. А теперь вот везут, незнамо куда.

Двухлетнее рабство не вытравило из Дубка солдатской закваски, держался он хотя и почтительно, но не раболепно и тянулся стоять прямо, как при рапорте офицеру.

— Вы-то откель здесь появились? И боярышня с вами, смотрю. Может, кого купить хотите?

Клим тут же повернулся к Нике:

— А что, это мысль.

— Не говори глупости.

— А я их и не говорю. Ты, Дубок, кого тут знаешь?

— Так вон, в одной связке сидим. Четверо нас, на одном замке. — Дубок показал в темноту. — Два шведа еще, из моряков они. Их мало знаю. На Кубе к нам подсадили. Вроде парни ничего, ослабли малость, с голодухи. А еще черный, негр — Оливайо зовут. С ним мы от самой Картахены плывем. Сурьезный негр, в своем племени когда-то вождем был, и здешние негры, а их тут два десятка, также его принимают, и по-английски он чуток разумеет.

— Это хорошо. Это очень даже хорошо. А ты, Дубок, говоришь — пушкарем был. Стрелять умеешь?

— Чего ж, не разучился, поди.

— Клим, ты о чем?

— Подожди, мысли у меня появились разные… Ты, Дубок, своим, ну, связникам, что ли, скажи, мы сейчас что-нибудь устроим для вас.

Терпение у Ники уже закончилось и, ни о чем больше не расспрашивая Клима, — а он что-то задумал, конечно, — она заторопилась по лестнице наверх. Толстый боцман протянул ей руку, но она решительно отказалась от его помощи. Ей так захотелось выкупаться после посещения трюма, но она постеснялась раздеться — семнадцатый век, черт бы его побрал! Поэтому зачерпнула ведром воды и, как могла, вымылась в сторонке, за спущенными парусами на корме.

С боцманом разговаривал Клим.

Он сослался на разрешение капитана, и боцман без каких-либо сомнений послал в трюм матроса с ключом, и тот вывел на палубу всю «связку» — Дубка и его товарищей. Тут же возле люка с них срубили цепи. Дубок принял освобождение как счастливую случайность: «услыхал господь мои молитвы!», его товарищи только растерянно щурились на солнце, не зная, что их ждет впереди, но Клим ничем им помочь не мог, так как сам этого не знал. Негр Оливайо — рослый и широкоплечий, — и когда сняли цепи, продолжал с враждебной недоверчивостью поглядывать на Клима, видимо, не ожидая от белого ничего хорошего для себя.

Рядом с матросским кубриком нашлась небольшая каютка-кладовая для запасных парусов. Клим устроил в ней своих подопечных. Распорядился, чтобы их накормили с матросского стола. Не забыл он и про оставшихся в трюме негров — удивленный матрос спустил им в трюм два ведра вареной кукурузы.

— Интригу какую-то замыслил? — допытывалась Ника. — Что ж, церковь, как я помню, на хитрости всяческие куда как была способна.

— Вот-вот, именно — интригу, — ухмылялся Клим. — Предки мне подсказывают, что ребятишки эти могут нам пригодиться. Интуиция, если хочешь.

Он увидел боцмана, который торопился к ним, уже на ходу показывая руками в сторону капитанской каюты.

— Пошли, скорая помощь, — сказал Клим. — Капитану, видимо, опять плохо.

Глаза Кихоса были плотно прикрыты затекшими веками. Тусклая бледность разлилась по лицу. Голова неловко запрокинулась за подушку. Ника торопливо расстегнула ему рубашку, приложила ухо, долго слушала. Медленно выпрямилась. Сложила капитану аккуратно руки на груди, накрыла пледом.

— Капитану Кихосу уже не плохо, — сказала она. — Капитан Кихос умер.

5

Во второй половине дня небо затянули плотные тучи. Ветра все еще не было. По-прежнему откуда-то из просторов Карибского моря шли пологие волны. «Санта» покачивалась с носа на корму. Громадный парус из темной парусины тяжело нависал над каютой капитана, как траурное знамя.

Капитана Кихоса обряжали в последний путь.

Ника достала из шкафа новый камзол и свежий черный завитый парик. На грудь, под скрещенные руки, Клим положил библию. Винценто укрепил на притолоке над кроватью капитана боевой испанский флаг. Возле открытых дверей боцман поставил бочоночек рома со снятой крышкой. Каждый матрос, прощаясь с капитаном, выпивал добрую чарку, за упокой его души.

Винценто отозвал Клима в сторонку.

— Капитан Кихос — пусть господь с миром примет его светлую душу — наказывал мне перед своей кончиной, чтобы я полностью доверился вам, сеньор. Я плавал с капитаном вот уже почти десять лет, знаю, что голова у него работала точно, как морской хронометр. Даже на пороге смерти он рассуждал здраво и умно, понимал, что говорит. У меня нет причин сомневаться в его указаниях. Поэтому я и хочу вас спросить, что нам сейчас делать? Сообщить ли Оливаресу о смерти капитана или подождать? Дело в том, что у Оливареса на «Аркебузе» сейчас собралась вся его старая команда, он привел на «Санту» своих людей с капера, на котором до этого плавал у берегов Франции. Их там тридцать два человека, все это опытные рубаки, и, конечно, они будут слушаться только его.

Клим размышлял недолго.

— Сделаем так, сеньор Винценто. Пошлите на «Аркебузу» ялик с двумя гребцами. Верными и не болтливыми матросами. Пусть они передадут Оливаресу, что капитан желает видеть его для серьезного разговора. Уверен, что Оливарес прибудет один, он же не ожидает от нас неприятностей.

— И вы собираетесь его здесь задержать?

Клим опять подумал:

— Оливарес нужен на «Аркебузе», кто же поведет ее в Порт-Ройял. Посмотрим, как он покажет себя здесь.

— Конечно, пожелает занять место капитана. Он же старший помощник.

— А вот тогда мы попробуем ему помешать. Капитан Кихос меня об этом специально предупреждал. Исполнять обязанности капитана на «Санте» до прихода в Порт-Ройял он назначил вас. Разве он вам об этом не говорил?

— Говорить-то — говорил. Но у меня здесь всего осталось два десятка матросов, как мы сможем остановить Оливареса? Да его головорезы просто побросают нас за борт.

— Для этого им вначале нужно сюда попасть.

— Чем мы сможем их задержать?

Клим облокотился на фальшборт и, поглядывая в сторону «Аркебузы», уклончиво промолчал. Он понимал опасения Винценто — тот рисковал своей головой. Но сам Клим был не силен в разговорном испанском и не знал, как передать смысл чисто русского выражения «ничего, авось как-нибудь управимся!» Он еще раньше подумал об угрозе появления здесь матросов Оливареса, но, когда разговаривал с Дубком, у него появились кое-какие соображения.

Не услыхав ответа, Винценто повторил вопрос.

— Ничего, сеньор Винценто, — сказал Клим. — Принимайте спокойно обязанности капитана и посылайте ялик за Оливаресом. Не раздумывайте долго, нам нужно засветло выяснить его намерения. Вдруг с каким ветром до него долетит весть о смерти капитана.

— Ветра-то нет.

— Подует когда-нибудь.

По распоряжению Винценто, на воду спустили шлюпку. Он отобрал двоих матросов, сказал, что передать на «Аркебузу». Матросы согласно покивали головами, спустились в лодку и налегли на весла.

Клим и Винценто следили за шлюпкой, видели, как она подошла к «Аркебузе» и почти сразу направилась обратно.

— Это кто же к нам плывет? — подошла к ним Ника.

— Не узнаешь?

Шлюпка уже прошла половину расстояния и можно было разглядеть на одиноком пассажире робин-гудовскую шапочку с пером.

— Так-так! — сказала Ника. — Предстоит мужской разговор. А не захочет сеньор Оливарес взять реванш?

— Не думаю. Он же едет один. Просто, как ты догадалась, у нас будет мужской разговор. Конечно, будем выяснять отношения, но пока на словах.

— Тогда ты не очень развешивай уши. Как я понимаю сеньора Оливареса, для него лучший аргумент в таком разговоре — пистолетная пуля. Особенно, если он уверен, что выстрелит первым. На всякий случай, я на вас через окошко посмотрю. Видеть меня здесь, рядом, ему тоже не доставит удовольствия.

Ника вернулась в каюту. Шлюпка подошла к «Санте». Сеньор Оливарес бодро вскарабкался по трапу, шагнул через фальшборт. Он был без шпаги, но с неизменным пистолетом за поясом. Одна щека его припухла и заметно отличалась от другой. На Клима даже не взглянул.

— Где капитан? — спросил он у Винценто. Увидев открытую дверь капитанской каюты, он замедлил шаги, быстро оглянулся, видимо, опасаясь, не попал ли в ловушку. Но, кроме Клима и Винценто, никого больше на палубе не было, а Клим в его сторону даже и не глядел.

В каюте капитана сеньор Оливарес пробыл недолго. Вышел, держа шапочку в руках, перекрестился на ходу.

— Когда?

Винценто ответил.

Сеньор Оливарес нахлобучил шапочку. Заложил руки за пояс, не спеша, по-хозяйски, оглядел бессильно свисающие паруса.

— Если к утру не поднимется ветер, капитана будем хоронить здесь.

Это звучало как приказ. Винценто было выпрямился по привычке, однако не ответил, как подобает: «есть!»

— Пошлите шлюпку с боцманом на «Аркебузу», — продолжал Оливарес. — На «Санте» маловато матросов. Пусть боцман отберет десяток и привезет сюда. Я остаюсь здесь.

Не услыхав и сейчас привычного ответа, Оливарес нахмурился. То, что его распоряжения могут быть не выполнены, видимо, даже не приходило ему в голову. Он строго посмотрел на Винценто, и тому заметно стало не по себе. Клим понял, что пора вмешаться в разговор.

— Сеньор Оливарес, — сказал он внятно, стараясь точно подбирать испанские слова. — По последнему распоряжению капитана Кихоса, которое он сообщил нам, мне и Винценто, вы поведете «Аркебузу» в Порт-Ройял. Кроме вас, это некому сделать. На «Санте» за капитана остается сеньор Винценто, он пока не освоился со своим назначением, и это помешало ему все как следует объяснить.

— А вы? — повысил голос Оливарес. — Кто вы такой, чтобы говорить от имени капитана Кихоса?

— К сожалению, капитан Кихос, по причине болезни, не смог записать свое последнее распоряжение в судовой журнал, он успел только высказать его в моем присутствии.

— Почему я должен вам верить?

— А я и не прошу вас верить. И я, и сеньор Винценто просим вас выполнить последнюю волю капитана и вернуться на «Аркебузу».

Ястребиные глаза сеньора Оливареса чуть прищурились.

Некоторое время он пристально разглядывал Клима и Винценто, соображая, как поступить. В дерзости отказать ему было нельзя, согласиться на трусливое отступление он не захотел. Тонкие губы его сжались в жесткую черточку, он сделал два быстрых шага назад, положил руку на пистолет… и тут почувствовал, как в его спину между лопаток уперлось что-то твердое и острое.

Оливарес послушно убрал руку с пистолета. Он даже не стал оборачиваться, догадался и так. Конечно, это была Ника. Заметив, что переговоры у мужчин готовы зайти в тупик и становятся явно опасными, она вышла из каюты и приняла в них участие.

— Сеньор Оливарес, — продолжал Клим самым благодушным тоном, как будто ничего и не произошло, — капитан очень сожалел, что не мог с вами проститься. Он просил передать вам его благословение… и это еще не все. Одну минуту…

Он зашел в каюту капитана и вернулся с сундучком.

— Здесь — тысяча песо. Капитан передает их вам и вашей команде как долю приза за «Аркебузу».

Клим придумал все это в последний момент, и в его словах, пожалуй, было маловато логики и много импровизации, поэтому Винценто удивленно уставился на сундучок. Даже сеньор Оливарес несколько растерялся и уже не знал, как себя сейчас вести. Но и деньги — как верно решил Клим — часто действуют вне логики, а тысяча песо, это — тысяча песо! После минутного замешательства сеньор Оливарес сдержанно кивнул.

Сундучок спустили в лодку. Резким движением Оливарес оттолкнулся от борта, но, прежде чем сесть, некоторое время пристально разглядывал снизу лицо Клима, пытаясь догадаться о причинах столь странного, по его мнению, поведения этого неожиданно появившегося самозванца.

Ника забеспокоилась, толкнула Клима в бок.

— Отошел бы от борта. Как бы он не пальнул. Обид этот сын гранда не прощает, как я догадываюсь.

— Не прощает, — согласился Клим. — Но сейчас он задумал другое.

— Что еще?

— А вот мы увидим.

Так и не сказав на прощание ни слова, Оливарес сел на скамейку. Шлюпка ходко пошла к «Аркебузе».

— Сеньор Винценто, — сказал Клим. — У нас в порядке носовые пушки?

— Конечно, а как иначе, и пороха, и ядер хватит на целое сражение. А зачем вам?

— Пока еще не знаю. Спросил так, на всякий случай.

— Но вот канониров у меня нет. Все перешли на «Аркебузу».

— Ничего. Канонира, если нужно, я найду.

И Клим направился в кладовую к Дубку. Ника перехватила его на ходу.

— Скажи, пожалуйста, что за инсценировку ты устроил с сундучком капитана Кихоса? Или он тебе что-то такое говорил, и ты мне не успел перевести?

— Конечно, не говорил, — ухмыльнулся Клим.

— Тогда зачем?

— А ты не догадываешься?

Ника молча какое-то время разглядывала Клима.

— Ясненько! — наконец сказала она. — Для гарантии. «Аркебуза» должна приплыть в Порт-Ройял, этот сундучок отыщут там археологи триста лет спустя. А часы прибудут вместе с нами. Что ж, вряд ли ты сам мог до такого хитрого хода додуматься. Не иначе предки подсказали. Что ни говори, а церковь, как известно, интригами и хитростью бедна не была.

— Да, по этой части мои предки соображали.

— А для чего тебе канонир?

— Пока не скажу. Если все верно, что я про Оливареса подумал, то скоро сама увидишь.

Дубок браво и с готовностью вскочил Климу навстречу. Поднялись и его товарищи, понимая, что обязаны свободой этому странному русскому. Только Оливайо остался сидеть в своем углу, непримиримо и зло посверкивая на них черными, горящими ненавистью глазами.

«Молодец! — невольно подумал Клим. — Дать бы ему оружие да его негров освободить, нарубил бы он из нас капусты. Даже жаль оставлять такого мощного вождя на погибель в Порт-Ройяле…»

Клим заметил невольно, что он и здесь, в этом иллюзорном мире, пытается рассуждать, и действовать, и заглядывать вперед, как будто все существует на самом деле и все, в чем он принимает участие, будет продолжаться и без него. И в то же время полной уверенности, что все это исчезнет, как только выключится генератор, у него также не было…

— У меня к тебе дело, Дубок!

— Слушаюсь, господин… вот не знаю, как по батюшке.

— Господина ты оставь… Не в этом дело. Забирай свое войско. Только Оливайо не трогай. Он вам не помощник.

— Вождь!

— Вот именно. Может быть, найдем ему другое занятие. А вы спускайтесь на батарейную палубу и зарядите парочку пушек.

— Воевать будем?

— Воевать — не воевать, а выстрелить пару раз придется.

— Так меня допустят к пушкам-то?

— Допустят, ступай.

Выйдя на палубу, Клим пригляделся к «Аркебузе», которая по-прежнему мирно покачивалась в километре от них, и не заметил на ней особого оживления.

«Еще не решился Оливарес! Но решится, обязательно. Не из тех, кто так вот запросто согласится отдать капитанский мостик на «Санте». А путь у него один…»

Клим взглянул на бессильные паруса.

Ничего! Ветра нет, а на веслах ему до нас плыть да плыть!

— Клим! — позвала его из каюты Ника — Иди сюда, Клим!

6

Открыв дверь каюты, Клим так и остановился на пороге.

— Что такое?

Чуть постукивая по полу концом шпаги, Ника сидела на кровати, а против нее, прижавшись спиной к переборке, сидел на полу молоденький матросик. Глубоко посаженные мышиные глазки его со страхом следили за клинком шпаги, острие которой почти касалось его колен. С ладони правой руки скатывались на пол редкие капельки крови.

«Шпагу пытался поймать, дурачок!» — догадался Клим.

— Я вошла, а он уже в каюте. Что-то ищет. Объяснял — я не поняла. Убежать хотел — я не пустила.

Клим присел на пороге. Если матрос еще надеялся удрать от девчонки со шпагой, то теперь ловушка захлопнулась, массивная фигура Клима отрезала единственный путь к бегству. В окошко выскочить он бы тоже не успел. По-английски он не говорил.

— Сеньор. Я пришел убирать каюту, я всегда убирал каюты, я не хотел ничего брать…

— Pescestamento! — сказал Клим и добавил уже по-русски, специально для Ники: — Я сейчас его буду спрашивать, а ты, если будет нужно, его попугай. Не иначе, это осведомитель Оливареса. — И он опять обратился к матросу:

— Habla! Говори!

— Сеньор, я ничего…

— Не признается! — Клим сказал это по-испански, как бы для Ники, она, разумеется, ничего не поняла, но матрос этого не знал. — Придется его убрать! — жестко заключил Клим.

Он кивнул Нике, и ее шпага, коснувшись щеки матроса, вонзилась в переборку. Он даже не закричал, а заверещал по-заячьи, в страхе глядя на кончик шпаги, который уже покачивался возле самых его глаз. Отмахнуться рукой он уже не решался.

— Я скажу!.. Я все скажу…

— Говори. Только, чтобы без вранья.

— У капитана Кихоса письмо… Сеньор Оливарес приказал. Я не нашел письмо… капитан говорил с вами, я подумал…

— Что ты подумал?

Матросик замолчал и заплакал.

— Ладно, — сказал Клим. — Ты убери шпагу, Ника, а то как бы наш молодец не того… Что будем делать? Не отправлять же его за борт. А, может, ты доберешься до «Аркебузы» вплавь? Нет, не сможешь. Не умеешь плавать? Видишь, что получается. Так ты будь здесь поосторожнее, а то можешь свалиться за борт!

Матросик, посапывая носом, протиснулся мимо Клима на палубу.

Ника бросила шпагу на лежанку.

— Письмо-то хоть на месте? — спросил Клим.

— На месте. Он не успел. Значит, Оливарес что-то уже знает.

— Выходит, так.

— Словом, влезли мы с тобой в тайны мадридского двора. Вот, черт! Нарочно не придумаешь.

Пришел кок с медным подносом, на котором стояли вполне приличные фаянсовые плошки и тонкие фарфоровые разрисованные чашки — как они могли уцелеть на таком судне, Клим представить себе не мог. В каюте вкусно запахло какими-то восточными специями. Кок — вопреки обычному виду всех морских поваров — был маленький и тощий, одет сравнительно чисто, даже в относительно белом передничке, который надел, вероятно, специально для гостей. Когда он расставлял чашки на столе, Ника с сомнением пригляделась к его засаленным рукам, но промолчала. Клим на такие мелочи вообще не обратил внимания. Запивали макароны вином.

Вино было сухое, слабое, приятное на вкус и, как видно, заменяло здесь, на корабле, и чай, и воду. Ника тоже выпила за обедом пару стаканчиков. Клим подумал, что ей вообще бы не следовало пить вина, но здешний мир, в котором они находились, так отличался от их прежнего мира, что прежние мерки не везде подходили. Клим и по себе ощущал, как в чем-то он стал чуть другой, что-то изменилось в его восприятии привычных вещей, но как и насколько — у него уже не было возможности уточнить. Да и желания, признаться, не было по-пустому ломать голову; еще день-два, и их здешнему пребыванию должен прийти конец.

Клим рассчитывал, что или он сам сумеет добраться до кресла, или даже там, в двадцатом веке, кто-либо наткнется на ящик, и их вытащат из поля действия генератора, — если, конечно, все так, как он предполагает, — и тогда их сновидения оборвутся. От него и Ники требовалось одно — дожить до этого момента целыми и невредимыми. Именно — невредимыми.

Клим пощупал ссадину на виске, оставшуюся после удара доской, и подумал, что шрамик он так и принесет с собой в двадцатый век.

Хорошо, если только шрамик!..

После обеда они вышли на палубу. Клим, как всегда, сразу же посмотрел в сторону «Аркебузы». Новости он ожидал только с нее.

— Смотри! — сказал он. — Сеньор Оливарес собирается к нам в гости.

Было видно, как в большой шестивесельный баркас усаживались плотно матросы. Торчали черные стволы мушкетов, посверкивали на солнце абордажные сабли. Весла опустились на воду, и баркас направился к «Санте».

— Клим! — встревожилась Ника. — Оливарес забрал с собой свое войско. Что ты собираешься делать?

— Пока ничего. Подождем.

— Чего подождем, черт побери! Они же все с мушкетами.

— Вижу, что не с цветами.

— Клим!

— Ну ладно, ладно. Не волнуйся. Потерпи немного, сейчас услышишь.

— Чего услышу?

— Ответ услышишь.

Он подошел к люку на батарейную палубу.

— Дубок! Как там у тебя?

Дубок был вымазан орудийным салом и порохом. Его команда тоже.

— Все в порядке, господин адмирал! — лихо вытянулся он.

— Ладно тебе, юморист нашелся средневековый. Шлюпку видишь, что с «Аркебузы» отчалила?

Дубок выглянул в орудийный люк.

— Баркас? Вижу. Стрелять по нему?

— Пусть поближе подойдет, успеем. Только ты не по нему бей.

— Чего?

— Народ там, матросики, они-то ни при чем. Чего им гибнуть ни за что. Да и нужны они, кто же тогда «Аркебузу» поведет. Ты рядышком с баркасом ядро положи. Сможешь?

— Рядом — это можно. Сейчас попытаю.

— Одно слева, а другое — справа. А там поглядим. Ты сколько пушек зарядил?

— Три, пока.

— Хватит, думаю. И с двух раз поймут.

— А как не поймут?

— Ну, тогда… Да, поймут, наверное. Не совсем уж дураки. Оливарес с ними, начальник ихний. Сообразит, поди… Словом, действуй. Больше у меня распоряжений не будет.

Винценто стоял на носу и тоже смотрел на идущий к «Санте» баркас. Разговора с Дубком он не слышал, однако особого беспокойства не проявил, только взглянул вопросительно на Клима, но тот промолчал, и Винценто ни о чем не спросил. Он не спеша выбил трубку, заправил новой горстью табаку, прямо из кармана. Раскурил трубку от обрывка пенькового конца, тлевшего тут же в ведерке с песком, пыхнул дымком, облокотился на фальшборт и сплюнул в воду. Клим подошел, молча стал рядом и тоже плюнул за борт.

Весь наличный состав их команды — два десятка матросов, собрались кучкой поодаль. Им люди Оливареса никаких неприятностей не несли, но они присутствовали при его визите и сейчас с любопытством ожидали, чем это все закончится. Молоденький матросик с узким личиком тоже был здесь и с некоторым торжеством поглядывал в сторону Клима, как бы желая сказать: «вот, теперь посмотрим!» Клим показал на него Винценто.

— Хуанито, слуга при жене Оливареса, — пояснил тот.

Ника тоже вышла на палубу. Конечно, со шпагой — последнее время она с ней не расставалась. Она тоже заметила Хуанито и, точно определив причину его веселости, на ходу звонко шлепнула прохвоста шпагой по заду. Он подскочил и спрятался за кормовую надстройку, провожаемый усмешками товарищей.

Баркас уже прошел половину расстояния, и можно было различить лица матросов, перышко на шляпе Оливареса, который время от времени посматривал в сторону «Санты». И тут над водой прокатился грохот орудийного выстрела, следом за свистом ядра взвился клубок дыма и справа от баркаса метнулся вверх высокий столбик воды.

Гребцы на баркасе замешкались, два весла зацепились одно за другое. Оливарес повернулся, пристально разглядывая «Санту». Весла еще раз опустились в воду.

Второе ядро Дубок положил удачнее, чуть слева впереди носа баркаса, бурунчик воды хлестнул прямо на гребцов.

Оливарес вытер лицо ладонью, поправил шапочку. Трусом он не был, и до «Санты» оставалось с десяток хороших гребков, но он понимал, что третье ядро ударит уже по людям и прежде всего снесет его, Оливареса. Он что-то сказал гребцам, те дружно затабанили, быстренько развернулись, и баркас пошел обратно к «Аркебузе».

— Вот и все, — облегченно заметил Клим. — Молодец Дубок!

— Молодец, — не мог не согласиться Винценто. — Я и не знал, что у нас в трюме плывет такой ловкий канонир.

— А я и сам не знал. Правда, Оливарес может повторить такой поход ночью. А в то же время, чего ему напрашиваться на неприятности сейчас, если у него остается надежда получить место капитана в Порт-Ройяле, и без всякого риска.

— Видимо, считал более надежным прибыть в Порт-Ройял уже командиром «Санты». А может, кто его знает, направился бы на Тортугу.

— Вот этого я и побаивался, — заметил Клим. — А у меня дела в Порт-Ройяле.

В это время полотнище грота чуть шевельнулось над их головами. Реи скрипнули. По воде побежала полоска ряби. Винценто взглянул в сторону садившегося солнца, прищурился.

— Идет ветер, — сказал он. — Вы не дадите мне свою батарейную команду. У меня мало матросов, нужно поднять все паруса. Если все будет ладно, утром придем в Порт-Ройял.

Винценто перекрестился, затем посвистел и постучал по деревянному планширу костяшками пальцев, призвав сразу на помощь и христианских, и языческих богов, не обходя вниманием и существующие приметы.

Клим тоже посвистел и тоже постучал по планширу.

— Это зачем? — спросила Ника.

— Просьба к Нептуну, чтобы послал ветерок.

— И нашим, и вашим. И тебе не совестно?

— А чего же делать, приходится. Кто-нибудь да поможет, пресвятая дева или Нептун.

— Послушали бы тебя твои благочестивые предки. Уж про святую инквизицию я и не говорю, за такое непотребное богохульство на костер бы попал, это уж обязательно.

Клим согласился, что святая инквизиция — организация серьезная и таких шуточек не прощает.

Ника пригляделась к «Аркебузе». Слабое течение несло и разворачивало корабли, «Аркебуза» порядочно удалилась от «Санты». Но зрение у Ники было острое, она первая заметила шлюпку и красное пятнышко на ней.

— Клим, встречай гостью. К тебе едет Долорес.

— Почему ко мне? Наверное, к тебе — спросить что-нибудь по женской части.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Конечно. Допустим, она поинтересуется, где это ты достала такую материю, что на твоей рубашке.

— Скажу, купила в ГУМе за пятнадцать рублей, готовую. Это сколько на здешние пиастры? Одной гинеи хватит?

— Хватит. Еще останется. Только ей такой капрон придется поискать. Лет триста.

— Зачем ей капрон. Да на ней ее шаль…

— Мантилья.

— Вот — мантилья, еще ручной вязки. У нас такую мантилью ни за какие пиастры не купишь. А едет Долорес, как я думаю, за своими вещичками. Она же с собой ничего не взяла, не рассчитывала на «Аркебузе» задерживаться. Принимать ее здесь будешь ты, я с ней и встречаться не хочу. Только смотри, не очень развешивай уши, а то как бы она и письмо не прихватила по пути. Разведешь амуры.

— Какие амуры? Да у нее, поди, синяк вот такой на локте после того, как я ее за руку схватил.

— А может, она пожелала бы получить такой же синяк от тебя и на другую руку?.. Ох, Клим! В политике твои предки-церковники разбирались, не спорю. Но что касается женщин… Да они их просто боялись. Даже святая инквизиция, такая могучая организация, а женщину побаивается.

— Из чего это видно?

— А как же. Как чуть что — ведьма! и на костер… Ладно, ты встречай гостью, а я у капитана в каюте отсижусь.

Как принимал Клим испанку, Ника не видела. Пробыла Долорес на «Санте», наверное, с полчаса. Ника слышала их беседу, но понять, о чем они говорят, естественно, не могла. Наконец в шлюпку поставили кожаный баул, Долорес спустилась по трапу — Ника наблюдала за ней в окошко каюты. И по тому, как та усаживалась, как расправляла платье, опираясь на борт лодки и приветливо махая Климу на прощание, Ника не могла не отметить определенное изящество в движениях, грациозность даже.

«И где их учат такому политесу?» — невольно подумала она.

Шлюпка отплыла.

Клима Ника нашла в каюте.

Он склонился над столом, осторожно расправлял на нем большой помятый бумажный лист и так внимательно занимался этим делом, что не заметил, как вошла Ника.

— Проводил?

— Проводил… — рассеянно ответил Клим, что-то разглядывая на листе и бормоча себе под нос. Ника подошла поближе,

— Что это? Похоже на афишу.

— Похоже, — согласился Клим. — Приглашение Королевского Театра на постановку пьесы Кальдерона де ла Барка, королевского драматурга, личного капеллана Филиппа Четвертого, кавалера ордена Сант-Яго…

— Ух ты!

— Да, титулов у Кальдерона было предостаточно.

— Откуда это у тебя?

— Мне подарила Долорес.

— Подарила?

— На память о нашей встрече.

— На память, так-так…

— Она должна была играть королеву в этой пьесе.

— Ах, вон что. Она — актриса?

— Была. Пока не вышла замуж за Оливареса.

— Понятно. Жене дворянина, да еще сына гранда, негоже выступать на подмостках. Даже если играешь королев.

— Долорес не удалось сыграть королеву. Настоящей королеве Марианне Австрийской что-то не понравилось, и она запретила постановку. Пьеса так и не была сыграна ни разу.

— А как она называлась?

— «Еl bufon de la bellareina» — «Шут королевы». И вот что интересно, мне думается, эта пьеса Кальдерона так и осталась неизвестной. Не дошла до нас.

— А это могло быть?

— Почему бы нет? Из полутора тысяч пьес Лопе де Вега до нас дошло не более пятисот.

— И то ничего — пятьсот!

— Кальдерон написал их значительно меньше. И этот «Шут королевы» мог потеряться в дворцовых архивах. Филипп Четвертый умер, Кальдерон умер, — а Испании тогда было не до пьес. Вот здесь приведено четверостишье автора в качестве эпиграфа. Я попробовал перевести его с испанского. Приблизительно, конечно.

— Сам перевел?

— Ну, кто еще…

— Любопытно. Давай читай!

— Только ты не очень, я же тебе не Пастернак.

— Ладно, ладно, не напрашивайся.

— Значит, так…

— Клим, да ты поэт!

— Будет тебе.

— На самом деле — звучит!

— Думаю, никто из наших современников этих строк не знает.

— Клим! Да тебя нужно в музей поместить. Подумать, ты единственный человек на земле, который помнит никому не известное четверостишье великого драматурга Кальдерона! Все студентки твоего МГУ будут приходить и смотреть на тебя вот такими глазами. А историки… а вот историки не поверят. Скажут — сам сочинил. Им не объяснишь. Вот если бы афишу можно было с собой захватить. Так ведь нельзя.

И Ника тут же потеряла к Кальдерону всякий интерес. А Клим забрал афишу к себе в каюту, повесил на стену и снова перечитал строки гениального драматурга, сокрушаясь, что не может перевести их теми словами, которых они заслуживают, и жалея, что они так и исчезнут во времени, без следа.

Вечером он заглянул к Нике пожелать «доброй ночи». Она разбирала кровать, где до этого, очевидно, спала Долорес, и брезгливо приглядывалась к покрывалу и подушкам.

— Грязнуля порядочная была эта твоя Кармен, — ядовито заметила Ника. — Хотя и жена дворянина знатного испанского рода. Поди, и умывалась не каждый день?

— Возможно, — миролюбиво согласился Клим. — В семнадцатом веке понятия о личной гигиене были несколько иные.

— На «Аркебузе» и то постели были чище.

— Голландцы — вообще, народ аккуратный.

— А как там ветерок?

— Ничего ветерок… Винценто говорит, завтра утром будем в Порт-Ройяле.

— Хорошо бы. Надоело на воде болтаться.

Ника взяла шпагу со стола, бросила ее на кровать.

— Так со шпагой и будешь спать? — улыбнулся Клим.

— Так и буду. Все как бы не одна, не так страшно.

Ника подошла к Климу, остановилась возле, не поднимая головы, не глядя ему в лицо. Взялась за пуговицу на его куртке, повертела ее, задумчиво. Он смотрел сверху не шевелясь. Затаив беспокойство, ожидал ее слов.

Побаивался Клим, как бы его дружеское отношение не было расценено Никой как нечто более серьезное.

Учитывая какие-то сдвиги, возникшие здесь в ее характере, этого можно было ожидать. И не потому, что он сам бы не желал пойти ей навстречу. Но он лучше нее понимал, что любое изменение их отношений может оказаться впоследствии таким же неправдишным, как весь этот иллюзорный и тем не менее предельно опасный для них мир.

— Послушай, Клим, — сказала Ника, по-прежнему не поднимая головы, и чуть заметный румянец показался на ее щеках, — если ты здесь, ну… в 1692 году меня поцелуешь, то это будет считаться и там, в 19..?

— Не знаю, — честно ответил Клим. — Может быть, и будет.

Ника отпустила пуговицу, постояла молча. Вздохнула коротко:

— Тогда не нужно.

Она сама легко поднялась на цыпочки, прикоснулась губами к его щеке, отвернулась, прошла к кровати.

— Спокойной ночи! — сказал Клим.

— Гуд бай, Климент Джексон! — ответила Ника. — Все-таки хороший ты у меня брат…

Ночью Клим спал беспокойно, тревожился, сам не зная чего. Несколько раз выходил на палубу. Вахтенный прохаживался по мостику. Ветер посвистывал в вантах, «Санта» шла ходко, подняв все паруса, чуть завалившись под ветер. Ночь была темная, луна изредка появлялась в просветах туч, освещая крутые волны с белыми кружевными верхушками. Порою нос судна с ударом падал на волну, брызги летели на мокрую палубу.

Под утро он все-таки заснул. Его разбудило солнце, заглянувшее через окно в каюту.

Клим тут же выбрался на палубу.

Ветер под утро чуть поутих, но «Санта» по-прежнему шла быстро вдоль волны, раскачиваясь с боку на бок. Впереди, за треугольниками носовых парусов, прямо по ходу «Санты» виднелась темная цепочка островов, а на одном, самом большом и высоком, уже можно было разглядеть белые стены берегового форта.

7

Он постучал в двери каюты Ники, услышал ее «ком ин!», вошел и в нерешительности остановился на пороге.

— Входи, входи, не стесняйся, Климент Джексон, ты как-никак — мой брат все-таки… Вот штаны эти идиотские, черт бы их побрал, пряжки застегнуть не могу. Заржавели они, что ли?

— Как же ты вчера застегивала?

— А вчера я совсем их не застегивала. Шнурком от ботинок подвязала.

— Удивительно, что они вчера еще с тебя не свалились.

— Самой удивительно. Теперь понимаю, почему это испанские дворяне без слуг одеться не могли. Ты только взгляни, сколько тут всяких пряжек и застежек, и все они железные. Да еще сзади. Помоги, пожалуйста!

Она доверчиво повернулась к Климу. Тот взялся за пряжку на поясе.

— Подбери брюхо! — грубовато сказал он, затягивая пояс. — На самом деле, многовато тут разных креплений понаставили.

— А я что говорю. Была бы застежка-молния, раз! — и готово.

— Застежку-молнию еще только через двести пятьдесят лет изобретут.

— Бестолочи средневековые, додуматься до такого пустяка не могли.

— Кое до чего додумались, — возразил Клим, разгибая язычки заржавевших пряжек. — Микроскоп, например, придумали.

Он аккуратно застегнул все, что должно было быть застегнуто. Помог надеть легкий бархатный камзольчик. Ника даже не знала чей, да и не задумывалась над этим, брала, что попадалось под руку. Клим расправил все складочки, Ника только послушно поворачивалась вокруг, подняв руки.

— Странно, — заметила она. — Пальцы у тебя железные, а руки ласковые, почему бы это?

Клим только усмехнулся.

— У меня дома сестренка, чуть моложе тебя, в седьмой класс еще ходит. Неряха — ужасная. А матери у нас нет. Вот мне и приходится приглядывать. Научился.

— Завидую твоей сестренке… Ой-ой! Что-то ты там вместе с кожей пристегнул.

— Извини… Ты хоть умывалась сегодня?

— А как же. Вон кувшин. Кок теплой воды принес. Вот зубной щетки нет. Чего нет — того нет. Они хоть чистят зубы-то? От твоей Долорес изо рта не пахло?

Ника откинула занавеску на окне, выглянула. «Санта» входила в гавань, белоснежный Порт-Ройял прятался в зелени тропических деревьев. Влево и вправо от гавани разбросал он свои строения, двух- и трехэтажные дома, великолепные виллы с колоннами, полупортиками и лепными фасадами.

— Какой красивый город!

— Красивый, — согласился Клим. — Если только издали смотреть.

— Хотя бы издали… И ведь от всей этакой благодати через два дня не останется и следа.

— Сохранятся кое-где домишки, на окраинах.

— А корабли?

— В гавань ворвется волна метров в тридцать вышиной. Смоет, что останется после землетрясения.

— А люди?

— Это уж кому как повезет. Все пойдет, как положено, по истории. Нам нужно загодя унести отсюда ноги.

— Вот то-то, что загодя. А «Аркебуза» не пришла.

— Придет. Обязана прийти. Сундучок с гербом Филиппа Четвертого должен попасть в бухту, еще до цунами. Часы амстердамского мастера Поля Блонделя уже здесь!

— Да, с часами и с сундучком ты здорово придумал. Конечно, историю мы не изменим. Что положено произойти — произойдет. А все же, нельзя попробовать нашу команду спасти? Матросы здесь славные. Смотри, какую мне прелесть подарили.

На столе лежала огромная раковина, блестя перламутровыми боками и растопырив в стороны огненно-красные полированные иглы.

— В отношении Винценто я подумаю, — сказал Клим. — Есть у меня одно соображение.

— А наших негров?

— Вот негров — не знаю. Ты много от меня хочешь, я не господь бог. Выпустить их нельзя — кто-нибудь обязательно подберет — бесхозное добро.

— А если революцию устроить? Ну — восстание, как у Спартака. Разоружить стражу, а негров в горы.

— Времени мало. Восстание подготовить нужно… Ладно, пошли на палубу.

Со спущенными парусами «Санта» медленно вошла в гавань. Винценто сам стал к рулю. Он не дожидался чьего-то разрешения на вход, так как знал, что такого разрешения здесь ни у кого не спрашивают. По неписаным, неведомо кем и когда установленным, но выполняемым законам в гавани Порт-Ройяла мог найти убежище любой корабль, торговый ли, военный или принадлежащий к обширному и многочисленному сословию «джентльменов удачи», а их в то время водилось в Карибском море более чем достаточно. Не исключено было и то, что губернатор Ямайки, герцог Арбемарль, визиты пиратских кораблей предпочитал любым другим, — ценности, добытые морским разбоем, быстро перемещались в карманы береговых, городских торговцев, содержателей кабаков и притонов, а за их счет обогащалась государственная казна Великобритании, пополнялись глубокие карманы самого герцога Арбемарля.

— Можно подумать, — заметила Ника, выслушав лекцию Клима, — что ты лично знаком с герцогом Арбемарлем и успел заглянуть в его карманы.

— История! — скромно заключил Клим. — Немножко истории и побольше воображения, как говаривал дон Мигель.

Гавань Порт-Ройяла была велика, судов в заливе стояло более двух десятков, и свободно могло разместиться еще столько же. Каждый входивший корабль вставал на якорь, где ему заблагорассудится, нимало не заботясь об удобстве соседей и вновь входящих судов. Осторожно лавируя, почти цепляясь реями за такелаж стоявших кораблей, Винценто провел «Санту» поближе к стенам крепостного форта и приказал отдать якоря.

Клим прошел на корму и увидел, как два матроса затирают горячей смолой щели в деревянном гробу, в котором лежало тело капитана Кихоса.

С мостика спустился Винценто и отозвал Клима в сторону.

— Матросы любили капитана Кихоса, — сказал Винценто, — теперь у них будет другой капитан — Оливарес. Не хочется, чтобы они о нем сразу плохо подумали. Но Кихос, предчувствуя свою кончину, поручил именно мне позаботиться об его похоронах. Сам он не доверял Оливаресу, тот не задумавшись, без лишних хлопот еще вчера опустил бы тело за борт. Капитан Кихос пожелал, чтобы его похоронили не в море, а на земле, пусть даже на Ямайке. Однако он был добрый католик и не хотел лежать на кладбище Порт-Ройяла, среди всяких гуляк и распутников. Я обещал похоронить его в горах, там сохранился старый поселок, где когда-то были испанские каменоломни — сейчас оттуда возят камень для дворцов Порт-Ройяла. Я знаю, там есть и старик, священник, и мы с честью похороним капитана на праведной церковной земле.

— Это вы очень хорошо придумали, сеньор Винценто, — подтвердил Клим. — Забирайте всю свою команду, мне в порту они не нужны, нанимайте в городе повозку и отправляйтесь, не торопясь, в поселок. Капитан Кихос оставил достаточно денег, которых хватит и на премию команде, и на оплату за установку хорошего каменного надгробья над его могилой, чтобы испанскому капитану не стыдно было лежать на английской земле.

— А вы разве не пойдете с нами?

— Нет. Важное дело заставляет нас остаться на «Санте».

— Сеньор, мы не на много обогнали «Аркебузу», вскоре она заявится сюда, вместе с Оливаресом. Не станете же вы в гавани отстреливаться из пушек?

— Я думаю, до этого дело не дойдет.

— Смотрите, сеньор. Не очень-то доверяйте мирным обещаниям Оливареса. Он злопамятен и не прощает обид.

— Спасибо за заботу, сеньор Винценто. Не беспокойтесь за нас.

Засмоленный гроб завернули в парусину, поставили в баркас и спустили на воду.

Почти вся наличная команда «Санты» пожелала проводить своего капитана. На борту остались только пять человек, которые решили дожидаться Оливареса, в их числе был Хуанито, почему-то он не уехал вместе с Долорес. Остался и боцман как ответственный за негров перед Оливаресом.

Клим крепко пожал руку Винценто.

— Сделайте там все как следует. Не торопитесь возвращаться.

Винценто последним спускался в баркас и невольно остановился на верхней ступеньке лестницы, ожидая, что Клим как-то пояснит такое странное пожелание.

Но Клим, конечно, больше ничего не сказал.