Год тысяча шестьсот…

В этом году международная студенческая Универсиада проходила на Кубе. Финальные встречи предполагалось провести в Гаване, а отборочные в приморских городах: Матансас, Мансанильо и Сантьяго-де-Куба. В Сантьяго-де-Куба прибыли боксеры и фехтовальщики на рапирах. Поединки шли два дня, закончились поздно вечером. Утром следующего дня спортсмены должны были вылететь в Гавану.

1

Фехтовальщица, мастер спорта — студентка иркутского института — Ника Федорова и москвич, выпускник исторического факультета МГУ — боксер в среднем весе и тоже мастер спорта — Клим Соболев познакомились уже здесь, на Кубе.

Они не проиграли ни одной встречи и вышли в финал.

После напряженных поединков спортсменам — и победителям, и побежденным — требовалась разрядка. Многие, как радостные, так и опечаленные, отправились на вечернюю прогулку по улицам субтропического города. Оставшиеся устроились в уютных шезлонгах на открытой морскому бризу веранде загородной гостиницы, которую целиком отвели для спортсменов, тренеров и журналистов.

Администратор гостиницы — сам в прошлом боксер — любезно предложил Климу Соболеву свою моторную лодку. Ника не возражала против прогулки по спокойному темному морю. Клим сел на корму, к подвесному мотору. Они сделали хороший круг — до торгового порта и обратно.

Когда на берегу показались огоньки гостиницы, Клим выключил мотор. Лодка мягко осела в воду и тихо заскользила по темной воде, слегка покачиваясь на пологих волнах мертвой зыби, которая шла откуда-то с просторов Карибского моря.

Вдали над портом расплывалось белое зарево электрических фонарей, но здесь берег был слабо освещен редкими люминесцентными светильниками, да у подъезда гостиницы подрагивал розовый неоновый свет. На проходившей за гостиницей автостраде стремительно возникали и исчезали вдали узкие ослепительные лучи.

Возле дощатого причала две крохотные парусные яхты чертили темное небо тонкими, как карандаши, верхушками оголенных мачт. В полукилометре от берега стояла на якоре большая моторная яхта с ярко освещенным большим иллюминатором в каютной надстройке.

Вдали над морем медленно бродили хлопья ночного тумана, они то расплывались, то сливались вместе, затягивая горизонт плотной мутно-белесой полосой.

— Пойдем к берегу? — спросил Клим.

— Подожди. Побудем немного на воде. Здесь хоть прохладно, а в гостинице жарко и душно, ни спать, ни читать не хочется.

Ника сбросила босоножки и забралась с ногами на обтянутое пластиком сиденье. Клим опустил руку за борт и приложил мокрую ладонь к левой скуле.

— Болит?

— Проходит.

— Здорово Баркет тебя ударил. Я, вроде, внимательно смотрела, а не заметила как. Вижу, ты уже на канате висишь, а судья рукой машет: «уан, ту, фри…».

— Хорошо ударил. Поймал на финт и ударил правым крюком. Чуть бы пониже попал, пожалуй, было бы все… До гонга я кое-как дотянул, ну а в перерыве очухался и отошел.

— А во втором раунде смотрю, ты стоишь, а Баркет лежит и судья ему секунды считает,

— Поторопился Баркет. Первый раунд выиграл — видел же он, как я на канатах висел, — хотел побыстрее победу закрепить, пока я в себя не пришел. Заторопился… и пропустил. А мог, пожалуй, по очкам выиграть, хорошо шел.

— Ты на него не рассердился?

— Вот за что же? Бокс — есть бокс. Подобрался только немного.

— А я так на свою Мари разозлилась.

— Это и я заметил. Когда она в счете повела: два — ноль, три — ноль! ты маску сняла, а глаза у тебя такие…

— Разозлилась… Хитрая она, Мари Лубан. Знала, что прямыми меня не достанет, начала к себе подтягивать. А я, как дурочка, иду на нее, иду… Болельщики кричать начали: «Мари! Мари!» Так кричат — в ушах звенит, рапиру не слышу. А уже три — ноль! Вот тут я и разозлилась. И на болельщиков, и на Мари, да и на себя, что на ее уловку попалась. А Петрович — мой тренер говорил, когда я разозлюсь, у меня реакция убыстряется, и тогда в меня уже никто попасть не может. Шутил он, конечно. Но тут на самом деле пошло — один укол, второй, третий… А уж после третьего, когда счет сравняла, поняла, что выиграю у Мари Лубан. Ее тренер что-то ей кричать начал.

— No avancec! Не иди вперед!

— По-испански что ли?

— Конечно.

— Ты и испанский знаешь?

— Знаю, немножко. Английский все же получше… Меня, может, за испанский и в сборную ввели.

— Ладно тебе, не кокетничай. А я вот только английский. И то: мистер Соболеф! Уот ду ю'синк эбаут май прононсиэйшен?

— Вери гуд!

— Так уж и «вери гуд»?

— Ну, акцент, конечно…

— Сибирский?

— Пожалуй, — улыбнулся Клим.

Внезапно над тихим морем пронесся тонкий томительный звук… потом целая музыкальная фраза прозвучала и оборвалась, как звон рассыпавшегося стекла.

— Скрипка, — сказал Клим.

— Похоже. Только откуда? С берега — вроде далеко.

— Наверное, с той яхты.

Моторная яхта была от них в полусотне метров. От освещенного иллюминатора бежала по воде покачивающаяся полоска света.

Скрипка послышалась опять.

— Похоже — полонез, — сказал Клим.

— Огинского?

— Ну, какой же это Огинский?

— А я других полонезов и не знаю.

— Подожди, послушаем…

Но скрипка тут же замолкла, на яхте кто-то раскашлялся, надсадно, по-стариковски. Стукнула дверь, яхта качнулась. Светлая фигура показалась на фоне каютной надстройки.

Ника откинулась на спинку сиденья, подняла голову.

— Звезды какие здесь, здоровенные.

— Да, — согласился Клим. — Как кастрюли.

— Ну, уж… сказал бы, как фонари, что ли… смотри, смотри! Движется! Вон, вон!.. Спутник, спутник!

Ярко-голубая точка не спеша прокладывала себе дорогу среди неподвижных мерцающих созвездий.

— Алло! — услыхали они и разом повернули голову в сторону яхты. Спутник!.. Спортсмени, совиетико?

— Совиетико, — отозвался Клим.

Хозяин яхты что-то сказал, Клим ответил по-испански. Ника услыхала удивленное «май диос!» «Мой бог!», поняла она, но на этом ее знание испанского закончилось.

— Что он говорит?

— Удивился, что я знаю испанский. Приглашает к себе на яхту.

— Зачем?

— Не зачем, а в гости.

— Ну, и что?

— Поедем, конечно. Чего нам стесняться. Если он будет говорить помедленнее, обойдемся без переводчика.

Клим не стал запускать мотор, а только вставил весла в уключины и подвел лодку к низкому борту яхты. Хозяин яхты нагнулся, взял с носа лодки капроновую веревку, закрепил ее за стойку фальшборта.

— Por fаvоr, sеn~оres.

Ника поднялась, приняла протянутую руку. Клим запрыгнул на палубу яхты сам. Глаза уже освоились с темнотой, и можно было разглядеть гостеприимного хозяина — высокого тощего старика в светлом полотняном костюме, — у него было сухое длинное лицо, тонкие усики стрелочками, седая бородка клинышком, и вообще он очень походил на Дон Кихота, каким его привыкли изображать на иллюстрациях все художники мира.

— Un momento, mе рrераrаri, — он повернулся и нагнувшись вошел в освещенную дверь каюты.

— Хозяин просил минуточку обождать, — перевел Клим, — пока он приготовит каюту к приему гостей. Весьма любопытный старец.

— Весьма.

— Прямо, как из семнадцатого века. Ему бы еще камзол с кружевным воротничком.

— И шпагу, — добавила Ника.

— И шпагу, — согласился Клим, — хотя вместо камзола ему бы так же подошла кожаная кираса и длинные, до бедер, сапоги…

— И Санчо Панса рядом… Может быть, мы зря приняли приглашение?

— Ну почему же, вполне интеллигентный сеньор.

Из каюты слышались постукивания и шуршания. Потом дверь открылась настежь, на палубу упал яркий луч света.

— Pоr fаvоr! — услышали они.

— Приглашает, — сказал Клим.

Он пропустил Нику вперед и нагнувшись шагнул следом, в низенькую дверь. Ника внезапно остановилась у порога, Клим нечаянно толкнул ее плечом, извинился. Выпрямился. И тут же понял замешательство Ники.

Старика в светлом полотняном костюме в каюте уже не было. Вместо него, ярко освещенный светом потолочной лампочки, перед ними стоял испанский гранд, будто только что сошедший с картины Веласкеса. В голубом бархатном камзоле, на пышное белое жабо спускались длинные завитые локоны черного парика. С рукавов камзола мягко свисали желтоватые кружевные манжеты (брабантские! — подумал Клим). Только лицо у испанского гранда было то же, что и у их хозяина, — и бородка клинышком, и тонкие усы стрелочками.

— Don Migel de Silva, — представился он и низко склонился перед Никой, так что черные локоны парика закрыли ему лицо.

Ника растерянно оглянулась на Клима.

— Он сказал, что его зовут дон Мигель, — перевел Клим.

Он вышел из-за спины Ники, ответно поклонился, — конечно, не так изысканно и элегантно — и назвал Нику и себя. Тогда и Ника, вспомнив занятия по фехтовальной пластике, — хотя с запозданием, но сделала ответный реверанс, — у нее получилось лучше, чем у Клима.

— Превосходно, — заметил он вполголоса.

— Не смейся, пожалуйста!

— А я и не смеюсь. На самом деле, как в кино.

— Что он сказал сейчас?

— Он извинился за этот, ну… маленький маскарад.

Дон Мигель отступил на шаг и театрально, величественным жестом, который, однако, выглядел сейчас вполне уместным («вот что значит костюм!» — заключил Клим), пригласил гостей отужинать — на полукруглом откидном столике под иллюминатором в окружении трех хрустальных бокалов и тарелки с апельсинами стояла пузатая темная бутылка без этикетки. Пробка на бутылке была залита черной смолой.

Нике дон Мигель подвинул табуретку с мягким сиденьем, Клим уселся на крышку ящика, приделанного возле стола к стенке каюты, дон Мигель устроился на таком же ящике, но с другой стороны столика. Каюта была просторная, стены ее были оклеены полированной фанерой, у боковой стенки располагалась низкая широкая лежанка, закрытая шерстяным пледом. На пледе лежала скрипка. Над лежанкой висели круглые часы с тонкой золоченой секундной стрелкой, которая мелкими толчками бежала по циферблату. В углу, за лежанкой, торчала шпага, похоже, старинная — как определил Клим — с изящным эфесом, отделанным серебром.

В узкую торцевую стенку каюты был врезан небольшой телевизионный экран, пониже его чернели круглые ручки настройки.

Пока Клим и Ника оглядывали каюту, дон Мигель безуспешно пытался выковырнуть бутылочную пробку перочинным ножом и сломал тонкое лезвие. Он досадливо крякнул, открыл ящик стола, в поисках заменителя штопора, не найдя там ничего подходящего, обвел глазами каюту, обрадованно вскочил и вытащил из-за лежанки шпагу.

— Не сломайте и ее, — сказал Клим по-испански.

— О, эта шпага не сломается, — заявил дон Мигель. — Старинный толедский клинок — шпаге более двухсот лет, — семейная реликвия, переходит у нас по наследству, я уже не помню, когда и как она появилась в нашей семье.

Острием шпаги он по кусочкам выковырял окаменевшую пробку, и Клим подумал, что, судя по пробке, бутылке лет не меньше, чем шпаге.

Дон Мигель обтер горлышко бутылки салфеткой, налил бокалы — в каюте тонко запахло цветами — и поднял свой бокал.

— За дружбу наших государств! — перевел Клим.

Ника только пригубила вино.

— М-м… какая прелесть! Вино, наверное, такое же старинное, как и шпага?

Дон Мигель оживился.

— Сеньорита не ошиблась, это на самом деле так. Это вино рождает в сердце радость и кружит голову, как молодость… примерно так я его понял, — сказал Клим.

— Что ж, похоже, — согласилась Ника. — Вряд ли ты такое мог сам придумать. А нельзя мне эту шпагу подержать в руках?

Клим объяснил дону Мигелю, что у сеньориты Ники профессиональный интерес, что она мастер спорта по рапире.

— Magnifico! — закричал дон Мигель.

Он так резво вскочил из-за столика, что опрокинул бутылку — Клим поймал ее уже на лету. Дон Мигель взял шпагу за лезвие, с поклоном подал ее Нике, а сам вытащил из-под лежанки половину складной бамбуковой удочки. Так же шустро вскочил на ноги и стал в позу.

— Вот так! — объяснил Клим. — Тебя вызывают. Покажи дону Мигелю, как может работать старинной толедской сталью современная фехтовальщица.

Шпага была тяжелее спортивной рапиры, но рукоятка точно пришлась по ладони, Ника прошла в угол каюты и, придерживаясь заданной роли, ответила дону Мигелю церемонным поклоном, — кинофильм «Три мушкетера» она видела не так уж давно.

Клим задвинул под стол табуретку.

Дон Мигель — по всем правилам — заложил руку за спину, выдвинул вперед правую ногу, согнул ее в колене, притопнул и сделал первый выпад.

Было заметно, что фехтовать он умел — когда-то и где-то этим занимался, — нападал он азартно и изобретательно, но Нике всегда удавалось предугадать направление его удара, она даже не сходила с места, а захватывала шпагой конец его палки и проводила ее то слева, то справа от себя. Ей еще приходилось быть осторожной, она ни на секунду не забывала, что в ее руках не фехтовальная рапира с тупым наконечником, а настоящая боевая шпага с остро заточенным лезвием, и дон Мигель в азарте легко мог наскочить на него.

Клим отодвинулся в уголок, чтобы не мешать. С удовольствием он смотрел на этот спектакль, и, пожалуй, Ника никогда не была так хороша, как сейчас, со старинной боевой шпагой в руке, ловко и изящно отражающая выпады дона Мигеля, и Клим подумал, что для большей достоверности ей очень пошло бы быть одетой соответственно — не в коротенькую юбочку и открытую кофточку-рубашку, а в плюшевый камзольчик, коротенькие бархатные штанишки, раздутые буфами до футбольной округлости, чулки с шелковыми подвязками-ленточками и тупоносые ботинки.

Наконец дон Мигель сдался.

Он опустился на одно колено, держа перед собой свою палку, как меч побежденного, протянул ее Нике. Ника милостиво прикоснулась щекой к макушке его парика, дон Мигель поцеловал ей руку, поспешил к столу, долил вина в бокалы и стоя произнес тост в стиле героев пьес Лопе де Вега за прекрасную сеньориту, совершенство которой при владении шпагой не уступает совершенству ее внешности.

Клим пьесы Лопе де Вега, разумеется, помнил и, прибавив в свой русский перевод несколько звучных прилагательных, решил, что примерно передал пышное содержание тоста.

Ника с заметным подозрением отнеслась к его переводу, однако дону Мигелю постаралась улыбнуться как можно приветливее.

Но к бокалу только прикоснулась губами.

— Если Петрович что унюхает — с соревнований снимет, — сказала Ника. — Он у нас строгий.

Клим объяснил отказ Ники от вина дону Мигелю, тот одобрительно закивал головой: он понимает, спорт — есть спорт, а шпага — тонкое искусство. Но, может быть, сеньор?

Сеньор тоже мог отказаться: спорт — есть спорт! Однако ему не хотелось, пусть даже под уважительным предлогом, лишать застольной компании гостеприимного хозяина, который не пожалел открыть для них бутылку уникального старинного вина. Тренер боксеров уже улетел в Гавану, Клим не боялся, что его кто-либо «унюхает», и решил, что глоток-другой старого вина не скажется на его дальнейших результатах, тем более что бои в Гаване начнутся через два дня.

Он отхлебнул из бокала. Вино не показалось ему крепким — чуть терпкое, очень приятное на вкус. Дон Мигель сокрушался, что не говорит по-русски и не может занять сеньориту. Но, чтобы она не скучала!..

Он тут же вытащил откуда-то из угла здоровенную книгу в кожаном переплете с тисненым заглавием. Вид у книги был достаточно древний, и Клим подумал: наверное, это не последняя древность, которую они увидят в каюте этого удивительного старика.

Книга на столике не умещалась, дон Мигель положил ее на лежанку.

Клим прочитал тисненое заглавие:

— «Руководство по искусному владению холодным оружием». На французском языке, — пояснил он.

— Ты еще знаешь и французский?

— Вообще-то, не знаю, но заглавие прочитать приблизительно могу. Ух ты! Год издания — 1760… времена Людовика XV примерно. Автор — некий Мишель де Курси, стало быть, — дворянин. У тебя есть возможность сравнить старую школу фехтования, времен французских мушкетеров, с современной.

— Но я не понимаю французского.

— А тебе не нужно его и понимать. Как я вижу, автор уже знал, что один толковый рисунок может дать больше информации, нежели сотня строк описаний. Кино тогда еще не было, но хорошие художники имелись, иллюстраций в книге много. А потом, вот и дон Мигель говорит, если у сеньоры встретятся затруднения с переводом — удивительно деликатный старик, — то он всегда к ее услугам. Предлагает не стесняться, устраиваться с книгой на лежанке, как тебе удобнее.

Ника сбросила босоножки и устроилась на лежанке, как удобнее.

Клим оказался прав — иллюстраций в книге оказалось много, да и вообще она почти и состояла из одних иллюстраций. Сделаны они были мастерски. Кавалер Мишель де Курси благородную шпагу оставил на конец, а начал с самого прозаического — ножа и кинжала.

Но и этот раздел показался Нике весьма интересным.

— Клим, ты только посмотри! Если у тебя, скажем, нож или кинжал и ты приближаешься к противнику сзади, то держи кинжал острием вниз, вот так, видишь?.. Хватай противника левой рукой и бей сверху вниз… Но при встрече лицом к лицу держи кинжал острием вверх, постарайся перехватить правую руку противника, затем сближайся и, так как противник теперь не видит твоей правой руки, делай шаг влево, и бей его в основание бедра, ниже кирасы… Прелесть, не правда ли?

Клим согласился, что кавалер Мишель де Курси кое в чем разбирался, однако переводить ее восторги дону Мигелю не стал. Тот опять наполнил свой бокал.

— У вас отличная яхта, — сказал Клим. — Вы, наверное, большой любитель морских путешествий?

— Что вы, — махнул рукой дон Мигель. — Да меня укачивает на самой малой волне. Я сухопутный житель, до недавнего времени преподавал историю в университете. Судовладельцем стал совершенно случайно. Эта яхта участвовала в интервенции, в налете и была подбита морским патрулем. Ее здорово повредили при обстреле, интервентам пришлось выброситься на берег, чтобы не затонуть. И тут мне в голову пришла счастливая мысль — у меня были кое-какие заслуги перед республикой, — я обратился с просьбой, и яхту подарили мне как списанный военный трофей. Пришлось изрядно повозиться, пока я залатал все пробоины, но с тех пор яхта служит мне домом, помогает избавляться от городского шума, смрада и толкотни. Я так и живу на яхте. Когда начинается шторм, ухожу под защиту портового мола, потом возвращаюсь обратно. У меня есть и квартира на берегу, мы жили вместе с братом, но сейчас я одинок, и ничто не привязывает меня к городу. О, брат у меня был талантливый физик, хотя числился и работал простым преподавателем. Талантливый и неизвестный, как Хевисайд. Вы слышали про Хевисайда?

Клим кивнул.

— Мой брат его уважал. И так же, как Хевисайд, не любил говорить о своих занятиях и открытиях, хотя знал многое, чего не знают современные физики. Он мог бы стать таким же известным, как, скажем, Бор, Ферми или Поль Дирак. Не думайте, что я что-то знаю об их работах, я говорю со слов брата. Он, например, разработал теорию, которую выражал так: свершившееся существует!

— Я не слишком владею испанским, — затруднился Клим.

— А я не слишком владею физикой, — улыбнулся дон Мигель, — чтобы все как следует объяснить. Брат утверждал, что окружающий нас мир обладает памятью, все когда-либо происходившее оставляет после себя следы, программу, по которой могут развиваться действия в другом мире, отстающем от нашего по времени, как и мы следуем программе мира, существовавшего впереди нас.

— Я слышал об этой теории параллельных миров.

— Но брат не только разрабатывал эту теорию. Он нашел ей практическое подтверждение. Возможность заглянуть в прошлое. И тут он умер…

— Несчастный случай?

— Можно сказать и так. Два года тому назад брат погиб. И думаете от чего? От мушкетной пули!

Клим подумал, что или дон Мигель оговорился, или это доброе вино так подействовало на его старую голову… Сейчас мушкет можно встретить разве только в музее! Но он промолчал, считая бестактным высказывать свое сомнение.

— Вас удивила мушкетная пуля? — догадался дон Мигель. — Конечно, доктор ее не нашел. Но я застал брата еще в живых, он успел рассказать мне… Однако не будем об этом, вы можете обвинить меня в несерьезности, настолько все это необычно, а мне не хотелось бы с этого начинать наше знакомство. Лучше выпьем, сеньор, за упокой его души, пусть земля ему будет пухом.

Клим поднял бокал.

— За что пьете? — спросила Ника.

— За упокой. У дона Мигеля два года тому назад погиб брат. От мушкетной пули, — не без умысла добавил Клим.

Он ожидал, что Нику тоже заинтересует такая деталь, но она не обратила внимания — пуля для нее оставалась просто пулей. А дон Мигель решил сменить тему разговора:

— Вам понравилось вино?

— О, да, — признал Клим. — Я не большой знаток, могу сказать, что никогда не пробовал такого.

— И не попробуете. Это, можно сказать, ископаемое вино.

— Откуда же оно у вас?

— Оттуда!

Дон Мигель показал себе под ноги. Клим невольно взглянул на пол каюты, ожидая увидеть там крышку люка, а дон Мигель искренне развеселился, и Клим сообразил, что если у него и были подвалы для хранения древнего вина, то, конечно, они находятся не на яхте. Тут же вспомнил про окаменевшую пробку, которую дон Мигель с таким трудом выковырнул из горлышка бутылки, и сообразил:

— С морского дна. Подводная археология?

— Угадали. Недавно здесь работала экспедиция из Милана. У них было специальное судно с мощным насосом и водолазы. Экспедиция направлялась на Ямайку, но я показал им место, где, по моим сведениям, затонул испанский галион. Он разбился о береговые скалы, и моя яхта сейчас стоит как раз на месте его гибели.

На этот раз Клим усомнился вслух:

— Береговые скалы? Но берег здесь гладкий, как ладонь.

— За эти столетия морские волны и землетрясения превратили скалы в песок. Я могу показать вам, что здесь было на берегу в семнадцатом веке, дон Мигель повернулся к экрану телевизора. — За четкость изображения не ручаюсь, но скалы разглядеть вы сможете.

Он щелкнул выключателем. Экран осветился сразу, и Клим увидел панораму берега, черные глыбы скал, о которые бились морские волны. Но звука не было, или дон Мигель его не включил, или по какой другой причине.

Ника тоже взглянула на экран.

— Изображение нерезкое, — сказала она. — А что это показывают?

— Берег, где сейчас стоит наша гостиница, — ответил Клим.

— Вот как? Непохоже.

— Непохоже, да. Гостиницы нет и торгового порта тоже нет. Но бухта есть, даже какие-то строения виднеются.

— Так что это такое?

На экране появился всадник на лошади. Он проскакал галопом по берегу, через все поле экрана, и скрылся за кадром. И хотя изображение было нерезким, Клим все же разглядел короткий мушкетерский плащ на плечах всадника и высокие сапоги с ботфортами.

— Исторический кинофильм? — переспросила Ника.

Клим ответил не сразу.

— Наверное… — наконец сказал он, — что может быть еще?.. Семнадцатый век…

— Ты что-то мямлишь?

— Я, нет… а может, и мямлю… вообще-то, я думаю…

— Вот как?

— Я думаю, можно ли выстрелить из мушкета в семнадцатом веке, а убить человека в двадцатом…

— Послушай, Клим, а может, на тебя так действует это старинное вино?

— Я и половину бокала не выпил. Если только это вино, а не какой-то там иллюзорный элексир. Однако у меня появились довольно-таки нелепые предположения… Спросить дона Мигеля, неудобно…

Дон Мигель выключил телевизор. Клим передал ему содержание своего разговора с Никой, ожидая разъяснений по поводу только что виденного отрывка непонятного телефильма, который вызвал у него беспокойное любопытство. Но дон Мигель опять промолчал.

— Кроме бутылок, что-либо нашли? — спросил Клим.

— К сожалению, нет. Не нашли. Да экспедиция и не стала здесь задерживаться, она торопилась на Ямайку.

— Искать затонувший город Порт-Ройял?

— Сеньор знает о Порт-Ройяле?

Клим решил сообщить, что он заканчивает университет и все, что относится к истории средних веков, интересует его уже профессионально.

— Lindo bueno! — опять закричал дон Мигель. — Сеньор — историк! Это же прекрасно. Я расскажу вам такие вещи про Испанию, о которых вы не знаете ничего и не сможете прочитать ни в каком учебнике.

— Чему он обрадовался? — спросила Ника.

— Узнал, что я будущий историк.

Дон Мигель тем временем поспешно ухватился за бутылку.

— Слушай, Клим, судя по всему, дон Мигель сейчас предложит тебе какой-то исторический тост. Вы не сопьетесь? В средней истории, как я помню, полным-полно было всяких императоров и королей, а среди них попадались, кажется, и неглупые.

— Да, были и не дураки.

— Опасаюсь, что поводов для тостов у дона Мигеля появится более чем достаточно.

— Ничего, — отшутился Клим. — Мы будем пить через одного.

Дон Мигель отставил в сторону пустой бокал, сосредоточенно нахмурился, — Климу очень хотелось узнать окончание рассказа про исчезнувшую мушкетную пулю, но как бы там ни было в действительности, а человек — брат дона Мигеля — погиб, и лишнее любопытство могло выглядеть бестактным.

Дон Мигель выбрал направление разговора сам:

— Предлагаю сеньору вспомнить историю Испании, скажем, середину семнадцатого века.

— Времена Филиппа Четвертого? — сообразил Клим.

— Да, да! Именно, Филиппа Четвертого. Предпоследнего короля из семейства Габсбургов, изображение которого дошло до нас благодаря знаменитому портрету Веласкеса. В общем-то, история Испании тех времен общеизвестна: самая влиятельная в Европе страна начала терять свое морское могущество. Терять свои колонии, разбросанные по всему Новому Свету, — так называемое Испанское наследство, которое мечтали заполучить все европейские короли. Но я не об этом. Что вам известно про личную жизнь Филиппа Четвертого?

— Ну… — подумал Клим, — в общем, то, что дошло до нас в мемуарных записях того времени. Хотя эти сведения не всегда достоверны. Короли умели хранить свои секреты.

— Согласен, короли умели хранить свои тайны. Поэтому излишне любопытный историк того времени рисковал головой. Королевские тайны, чаще всего — неблаговидные тайны. Поэтому многие сведения держатся не столько на показаниях очевидцев, сколько на фантазии романистов — это тоже кое-что, но не заменяет документ. Скажем, до сих пор не установлена точно личность Железной Маски, хотя здесь имеются более или менее достоверные предположения. Будем держаться пока исторически бесспорных фактов. Как известно, у Филиппа Четвертого был сын — законный наследник королевского престола — в будущем Карл Второй. Так же известно, что Филипп Четвертый не любил заниматься хлопотливыми государственными делами, передоверив это скучное занятие своим министрам, а сам развлекался, как мог. Задавал балы, пышные службы, смотрел пьесы, которые писал специально для его театра великий Кальдерой. И, конечно, занимался придворными дамами, которых при дворе было более чем достаточно и которые ничуть не стеснялись принимать любые знаки королевского внимания. Тем более что сама королева смотрела на придворные развлечения своего мужа сквозь пальцы. Естественно, что при дворе появлялись и внебрачные, но королевские дети. Пока история сохранила нам сведения об одном — доне Хуане, и то только потому, что он в свое время уж слишком решительно пытался спихнуть с престола законного наследника, своего кровного братца Карла Второго.

— Но не сумел, — вставил Клим.

— Вернее — не успел, — сказал дон Мигель. — Умер. От лихорадки. Подробности не известны, хотя эту лихорадку вполне мог изготовить медик королевы Марианны, которой очень не хотелось допустить дона Хуана на королевское кресло. Но все это произошло много позднее…

2

Здесь дон Мигель сделал интригующую паузу, поставил локти на стол и взглянул на Клима многозначительно и задорно:

— Сейчас я расскажу вам про одно придворное событие, о котором вы ничего не знаете и не сможете узнать, так как ни один летописец к этой истории допущен не был. Надеюсь, воображение у вас хорошо работает, историк без воображения уже не историк, эта способность человеческого мышления по разрозненным сведениям восстанавливать целое — воистину неоценимая вещь. Итак. Среди прочих любовных приключений у короля был мимолетный роман с монахиней — прислужницей духовника герцога Оропесы, того самого Оропесы, который, как это тоже известно, станет впоследствии первым министром Испании. То, что девушка посвятила себя богу, могущественного монарха не остановило. Она не была придворной дамой, и эта кратковременная королевская связь так и осталась бы в тайне, но…

— Понятно, — вставил Клим. — Опять родился ребенок.

— Да, родился. Самые секретные любовные истории весьма часто оставляют после себя такие заметные следы. Несчастная обесчещенная мать умерла после родов. Но мальчик остался жив. Как там с ним устроились, вот это неизвестно, граф-герцог Оропеса накрыл плащом тайны некрасивую историю. Он был дальновидным политиком, этот граф-герцог, видел, как первого внебрачного сына, дона Хуана, прибрала к рукам оппозиционная партия и сделал тонкий государственный ход. Он убедил Филиппа Четвертого, незадолго до смерти, составить завещание, удостоверяющее королевское происхождение осиротевшего ребенка.

— Вот как? — удивился историк Клим. — И король такое завещание написал?

— Представьте себе — написал!

— Почему же о нем нигде не упоминается?

— Вы же сами сказали, что личные дела королей — самая ненадежная часть истории.

— А как же вы?.. Или это опять восстановление факта воображением?

— Не совсем так.

— Вы видели завещание?

— Нет, не видел. Но знаю, что оно есть. У меня были свои способы расследования.

И дон Мигель опять взялся за бутылку.

Клим подумал невольно может, и на самом деле это старинное вино способствует фантазии дона Мигеля так живописно восстанавливать события далекого прошлого? Но тут он вспомнил только что виденную сцену на экране телевизора, и это снова привело его в некоторое замешательство.

Он молча взялся за бокал.

— За какого короля пьете? — спросила Ника.

— Пока за королевского сына, — ответил серьезно Клим. — Королевского сына, не известного истории.

— Вот как! А каким же образом о нем узнали вы?

— Я и сейчас не знаю. Но вот дон Мигель…

— Ну-ну! — только и сказала Ника и перевернула следующую страницу книги кавалера де Курси.

— Интересуется королевским сыном, — пояснил Клим дону Мигелю.

— Естественно! — согласился тот. — Кого бы не заинтересовала такая романтическая история. Восстанавливая ее из случайных сведений, можно предположить, что далее герцог Оропеса действовал вполне последовательно. Трудно только ответить, что им руководило: простое человеческое сочувствие к осиротевшему ребенку или желание иметь в запасе пусть незаконнорожденного, но тем не менее — королевского сына для дворцовой игры. Но так или иначе, опытный политик, он понимал, что нет такой тайны, которая рано или поздно не просочилась бы наружу, поэтому решил спрятать королевского сына подальше от опасных дворцовых интриг. И ребенка вообще увезли из Испании в далекую колонию на Ямайке, в веселый флибустьерский город Порт-Ройял. А тут Англия отвоевывает у Испании Ямайку, и следы королевского сына теряются надолго. А пока история Испании идет своим чередом. Как известно из учебников — царствование Карла Второго было самым несчастным для страны. Испания теряет все свое былое могущество. Вокруг королевского трона идет непотребная возня. Кто только не правит страной от имени слабохарактерного короля, тут и мать-королева, и ее духовники-фавориты. Какое-то время пытается что-то сделать и герцог Оропеса на посту первого министра. Но вот и ему дают отставку в 1691 году. И тогда, спустя тридцать лет, он решает отыскать королевского сына, привезти его в Мадрид… а там, как повезет. Авантюра могла стоить герцогу головы, но он решил рискнуть. В Порт-Ройял отправляется корабль. Капитану дается секретное поручение и государственное письмо. Роковым летом 1692 года корабль прибывает в Порт-Ройял… и тут землетрясение и морская волна уничтожают флибустьерский город, и вот тогда следы королевского сына теряются для истории навсегда.

— Понятно, — кивнул Клим. — Понятно, почему вы заинтересовались подводной археологией.

— Конечно, — подтвердил дон Мигель. — Поэтому, когда экспедиция отправилась на Ямайку, я попросил их взять меня с собой. Это был единственный случай — моя яхта отправилась в столь длинное путешествие, что я потерял берег из виду. Но до Ямайки менее трехсот миль, через двое суток мы были на месте — я даже не успел заболеть морской болезнью. Археологи начали свои поиски в бухте. Я — тоже. Только они разыскивали остатки погибшего города, а я — следы сына Филиппа Четвертого. Один раз наши дороги перекрестились…

— Догадываюсь. Читал в журнале. Археологи подняли со дна ящик с монетами и гербом Филиппа Четвертого на крышке.

— Да, да! Тот самый случай. Они нашли также и часы. Золотые часы с циферблатом, выполненным узором из серебряных гвоздиков. В лаборатории определили, что это часы амстердамского мастера Поля Блонделя, а по следам, оставленным отсутствующими стрелками, узнали время, когда они остановились: 11 часов 40 минут — это было время гибели Порт-Ройяла. Потом экспедиция уехала, а я упрямо остался. Нанял лодку, рабочего, двух местных водолазов. Глубины там небольшие, правда, много тины на дне. Мы ничего не нашли. Только однажды, я сам лично, копаясь среди развалин — похоже, церкви возле самого берега, где и воды было по колено, поднял из тины вещицу, облепленную ракушками. Это оказалась большая медаль на цепочке. Простая безделушка. Правда, старинная и золотая. С чем я и вернулся обратно на Кубу. Хочу показать медаль специалистам. Пусть определят, чья она и откуда.

Дон Мигель сунул руку в ящик стола и положил перед Климом свою находку.

Формой и размерами медаль напоминала большие карманные часы с цепочкой. Одна сторона была гладкой, на другой проглядывались затертые — видимо, медаль долго носили под одеждой — следы, похоже, какого-то герба. Глубокая царапина, как бы прорезанная резцом, пересекала медаль, обрываясь на краю. Долгое пребывание в морской воде не оставило на поверхности каких-либо следов.

Клим уважительно постучал по медали пальцем.

— Благородный металл! — сказал он.

— Покажи, — попросила Ника. — Золото?

— Оно самое.

— А это что? — Ника показала на резаный след.

— Может быть — след лопаты?

— Не похоже. Будто ударили чем-то острым.

— Скажем — ножом!

— Или шпагой.

— Или шпагой, — согласился Клим. — Шпагой — это даже интереснее.

— А что здесь за узор?

— Герб, наверное. Разобрать трудно.

Ника поднесла медаль ближе к потолочной лампочке.

— Похоже, поясное изображение мужчины… голова запрокинута, — она пригляделась внимательнее. — А в груди три стрелы.

— Так это, видимо, изображение святого Себастьяна, — сказал Клим. Был в древности такой проповедник, которого расстреляли стрелами, а католическая церковь возвела его в ранг святого.

Тут заинтересовался и дон Мигель.

— Святой Себастьян? — переспросил он. — В связи с чем-то я уже слышал имя этого святого…

Теперь к медали присмотрелся Клим. Он слегка подавил ее пальцами.

— По-моему — она пустая. Это не медаль, а медальон. Вроде часов с крышками. Видимо, они должны открываться. Ну-ка, попробуем!

Он взял со стола складной нож, которым дон Мигель пытался открыть бутылку, поцарапал край медальона, приставил к ребру лезвие, надавил… и крышка с легким звоном отскочила на стол.

— Caramba! — прошептал дон Мигель.

Клим повернул медальон, и на ладонь ему выпала круглая золотая же пластинка с четким резным портретом, отделанным цветной эмалью: мужское лицо, длинный подбородок, усы, стрелочками загнутые вверх. Дон Мигель вытаращил глаза.

— Филипп Четвертый! — воскликнул он. Руки у него затряслись от волнения, миниатюра выскользнула из пальцев — Клим подхватил ее на лету, как ловят мяч пинг-понга.

— И на обороте здесь вырезано, — сказал он и наклонился, разбирая мелкие буквы: — «сыну моему, лето 1662 года, Мадрид». И подпись, — прибавил Клим. — Тоже сделана резцом.

— Вот оно… — возбужденно перешел на шепот дон Мигель, — вот оно, завещание короля. Умный герцог Оропеса решил сохранить его от случайностей и от времени — приказал вырезать резцом. А сын короля тридцать лет носил этот медальон на себе и не знал, что в нем лежит. Да, да, не знал. Если бы знал, история Испании могла бы пойти другим путем. Но кто он был, этот сын короля?

Он уже справился с волнением. Торопливо уложил пластинку обратно, захлопнул крышку медальона. Сунул его в карман камзола.

— Это нужно проверить… обязательно нужно проверить. Подумайте, история Испании! — он вскочил, забегал по каюте. — Молодые люди, я должен вас покинуть. Срочно покинуть. О, всего на несколько минут. Подождите меня здесь, я сейчас.

Он кинулся к дверям каюты, остановился, схватил с лежанки шпагу.

— Это вам зачем? — невольно спросил Клим.

— О! Она может пригодиться, верная старая шпага, — дон Мигель сделал молодецкий выпад, ударом шпаги открыл дверь каюты и выбрался на палубу, запнувшись на пороге.

— Однако! — только и сказала Ника.

— Наверно, это действует старинное вино, — предположил Клим.

Фигура дона Мигеля промелькнула мимо иллюминатора. Что-то стукнуло, послышалось шуршание, потом все затихло… Вдруг яхту сильно качнуло набок, на столе звякнули бокалы. Ника испуганно подобрала ноги на лежанке, оперлась руками.

Клим привстал с табуретки.

И в наступившей тишине они оба услышали донесшийся с палубы мучительный стон.

— Клим!.. Это дон Мигель. С ним что-то случилось…

Она торопливо натянула босоножки. Клим шагнул к двери, забыл пригнуться, ударился макушкой о притолоку, зашипел, погладил ладонью голову и выскочил из каюты. Ника ткнулась ему в спину, он придержал ее за плечи.

После яркого света каютной лампочки на палубе им показалось темно.

— Держись за меня, — сказал Клим. — А то шагнешь в воду.

Перебирая руками по карнизу каютной надстройки, он прошел на нос яхты. Сюда уже доставал свет от портовых фонарей. У передней стенки каюты, утопленный в палубу, стоял большой ящик. Крышка ящика, как крышка сундука, была откинута назад. В ящике на чем-то, похожем на кресло с толстой спинкой, сидел дон Мигель. Он сидел завалившись на бок, голова его бессильно откинулась на крышку ящика.

Клим осторожно прикоснулся к его плечу.

Дон Мигель приоткрыл глаза, с усилием поднял голову, что-то прошептал, и Клим скорее догадался, чем расслышал:

— Вытащите меня…

Он просунул руки под мышки дона Мигеля, тот вдруг охнул, обвис у него на руках, а Клим вдруг ощутил под правой ладонью что-то липкое и горячее.

— Кровь? — сказал он.

— Откуда, Клим? Он ранен?..

— Не знаю.

Осторожно сжав ладонями тощую поясницу дона Мигеля, Клим легко, как ребенка, приподнял его с кресла, вытащил из ящика. Крышка качнулась, упала и захлопнулась, щелкнул внутренний замок. Ноги дона Мигеля заплетались, Клим просто поднял его на руки, понес, прижимаясь спиной к стенке каюты, чтобы не свалиться ненароком за борт. Ника обежала каюту с другой стороны, открыла дверь. Дона Мигеля посадили на лежанку, придерживая за плечи, но, когда Ника хотела стянуть с него камзол, он опять застонал, и она остановилась испуганно.

— Ничего, ничего, — сказал Клим. — Снимай осторожнее.

Окровавленный рукав белой батистовой рубашки он просто разорвал пальцами до плеча. На мякоти предплечья открылась небольшая, но, видимо, глубокая ранка, из нее обильно сочилась кровь. Дон Мигель опять прошептал, Клим шагнул к столу, выдвинул нижний ящик, достал картонную коробку с красным крестом на крышке. Ника плеснула на ладонь из недопитого бокала древнего вина, вытерла руки бумажной салфеткой. Достала из коробки перевязочный пакет, наложила на рану марлевую подушечку.

— Клим! Смотри — рана сквозная.

Она быстро и плотно обмотала руку бинтом.

— На что он мог там наткнуться?

Лицо дона Мигеля осунулось, побледнело. Глаза его были закрыты, однако он прошептал еще несколько слов, голова его бессильно качнулась набок. Клим уложил его на подушку.

— Что он сказал? — спросила Ника.

Клим озадаченно глядел на дона Мигеля и молчал. Ника встревожилась еще более.

— Клим?

Клим перевел дух.

— Он сказал… он сказал, что на него напали… что его ударили шпагой.

— Шпагой? Где?

— Там… в семнадцатом веке, надо полагать.

— Ударили шпагой?.. Клим, он же бредит.

Ника не верила в чудеса, ей нужно было объяснение случившемуся, но она его не находила. Почти сердито уставилась на Клима:

— Он мог сам наткнуться на свою шпагу. Кстати, где она?

— Осталась там, в ящике.

— Ну вот…

— Она стоит в углу ящика, рукояткой вверх. Он не мог на нее наткнуться, это не нож. Потом, ты что не видишь, что рукав у камзола цел.

— Как цел?

— Посмотри сама. Кровь есть, а отверстия, следа от шпаги, нет. И рубашка, посмотри, целая тоже.

— Значит, открылась старая рана.

— А ты, когда накладывала подушечку, не обратила внимания, что рана свежая. Это на самом деле след нанесенного удара.

— Ты… ты это серьезно?

Ника присела на лежанку, рядом с доном Мигелем, потом опять встала, растерянно огляделась, как бы не понимая, как она здесь очутилась. От волнения она перешла на шепот:

— Это что же, ты считаешь, что там кресло — машина времени? Чепуха, Клим, подумай!

— Вот я и думаю. Ты представить не можешь, как здорово я сейчас думаю.

— Это же сказка!

— Конечно, сказка, что еще. Такая же сказка, как его телевизор.

— А что телевизор?..

Клим не ответил. Нагнулся к дону Мигелю. Лицо раненого показалось совсем неживым. Ника взяла дона Мигеля за здоровую руку, нащупала пульс.

— Он потерял сознание. Что будем делать, Клим?

— Что? Нужно приглашать врача. Мы не можем оставить его так. И тащить в лодку тоже нельзя. Ты побудь с ним, а я поплыву в гостиницу. Может быть, найду нашего врача.

— Ох, я как чувствовала, что влипнем мы здесь в историю… Останусь, конечно. Только ты побыстрее там. Боюсь я, Клим. Все тут так непонятно.

Клим тоже плеснул на ладонь из бокала, вытер салфеткой следы крови. В это время что-то стукнуло в борт, яхта качнулась. Клим выглянул в иллюминатор. Прикрылся рукой, чтобы не отсвечивала потолочная лампочка.

— Лодка! Что за гости приехали к дону Мигелю? Двое… Вот тебе на!

— Что?

— Они с автоматами.

Створка двери распахнулась настежь.

Вначале тускло блеснула вороненая сталь автомата, затем ствол опустился, и владелец его шагнул через порог.

Он был высок ростом, пожалуй, выше Клима — ему пришлось нагнуться в дверях, — худощавый, светловолосый, без головного убора, коротко по-армейски стриженый, в защитного цвета рубашке с короткими рукавами, таких же штанах, мокрых выше колен. Глаза его были светлые — на кубинца он никак не походил.

«Американец!» — сразу подумал Клим.

Светловолосый мельком глянул на Нику, более внимательно пригляделся к Климу, осмотрел стены каюты, затем вышел на середину, и место в дверях занял его товарищ, так же одетый, только пониже ростом, чуть потемнее цветом волос, и тоже с автоматом. Кисть его левой руки была замотана грязным бинтом.

— Кто вы?

Светловолосый говорил по-английски, и Клим так же ответил:

— Советские спортсмены.

Светловолосый чуть опустил автомат.

— Кто хозяин яхты?

Клим показал глазами на лежанку. Мужчина шагнул ближе, пригляделся:

— Что с ним?

Клим подумал секунду.

— Он неудачно упал. Сломал руку.

— А что здесь делаете вы?

— Мы у него в гостях. Собираемся ехать за врачом.

Светловолосый нагнулся к иллюминатору, Клим тоже глядел поверх его плеча. По-прежнему висело электрическое зарево над портом. Берег был темен, спокоен и тих.

— Это ваша моторная лодка у борта?

— Да, — кивнул Клим.

— Тогда спускайте старика в лодку и отправляйтесь на берег. Мы забираем яхту.

— Как забираете?

— Мне некогда объяснять. Ну, быстрее!

— Но, как же…

Боп!.. боп!.. боп!.. вспышки пламени сверкнули почти в лицо — Клим отшатнулся невольно. Автоматная очередь ударила в палубный настил над головой, посыпались щепки. Светловолосый отступил на шаг, взгляд его стал холоден и колюч. Автомат смотрел Климу прямо в лицо.

— Клим!.. — испугалась Ника. — Кто эти люди?

Она говорила по-русски, и светловолосый переводил напряженный взгляд с нее на Клима. Клим поднял руку и сбросил щепки с головы.

— Не знаю, — также по-русски ответил Клим. — Но это не кубинцы. По-моему, это с американской базы, с Гуантанамо.

— Зачем им нужна яхта?

— Может быть, они дезертиры или преступники, бегут от закона.

— Что будем делать?

— А что нам остается делать, когда нас так вежливо просят. Заберем дона Мигеля в нашу лодку, а они пусть плывут, куда хотят.

— Как мы его понесем?

— Ничего. Ты только перебинтуй ему руку и привяжи к поясу. А я пойду подведу лодку поближе к дверям. О'кей! — сказал он светловолосому. — Пошли на палубу.

— Побудь с девушкой здесь, — сказал светловолосый товарищу.

Тот молча кивнул.

— Только чтобы без хамства! — предупредил Клим. — Ты не бойся, Ника.

— Я не боюсь. Непривычно как-то.

— Конечно. Где нам было к такому привыкать.

Клим, а за ним светловолосый вышли на палубу. Плотная полоса тумана сгустилась, закрывая горизонт. Ветра по-прежнему не было, яхту плавно покачивала мертвая зыбь.

Пока Клим отвязывал лодку, светловолосый откинул крышку кормового отсека, где помещался мотор. Видимо, он неплохо разбирался в технике — мотор тут же заворчал, чихнул пару раз и заработал тихо, на холостом ходу.

И в это время на берегу, правее порта, внезапно вонзился в небо ослепительно белый луч прожектора, он упал на море, скользнул по воде и тут же накрыл яхту. Клим отвернулся, полуослепший, и услышал, как где-то вдалеке взревел мощный мотор.

— Военный катер! — крикнул светловолосый. Он рывком включил скорость, яхта резко рванулась вперед. Мокрая веревка лодки выскользнула из руки Клима.

— А, черт!

— Все равно, уже поздно! — крикнул светловолосый.

— Но катер догонит вас через пять минут.

— Они нас не найдут. Нам только дойти до тумана.

Клим взглянул в сторону моря, плотная мутно-белая пелена уже была в каком-то километре от них. «Что ж, пожалуй, если успеют, то в таком тумане не только яхту, танкер не разглядишь. Вряд ли на военном катере есть радиолокатор…»

Яхта быстро набирала скорость, ход у нее оказался приличный, но катер шел несравнимо быстрее. Гудение его нарастало, он нагонял яхту, держа ее в луче прожектора. От полосы тумана яхту отделяла какая-то сотня метров. На катере тоже сообразил и, что не успевают, тогда очередь крупнокалиберного пулемета — не очень частая, но гулкая — хлестнула пулями по воде. Пулеметчик бил трассирующими, Клим, прежде чем нагнуться, увидел, как первая очередь прошла слева впереди яхты, вторая — справа; пулеметчик точно поделил ошибку пополам и накрыл яхту. Пули ударили по крыше надстройки, щепки веером хлестнули по палубе. Мужчина шлепнулся плашмя, сейчас ему было уже не до Клима, но и Климу было не до него.

«Нику бы не задели, черти!»

Но светловолосый, видимо, тоже соображал, лежа на палубе, он круто развернул руль, и следующая очередь прошла уже рядом, по воде, и тут яхта скользнула в туман. Климу вначале показалось, что стало светлее, но это было обманчивое ощущение, оглянувшись, он уже не увидел берега, даже луч прожектора казался просто светлым пятном.

Пулемет на катере дал наудачу еще несколько очередей и замолк.

Светловолосый убавил ход и повел яхту по кромке тумана. «Соображает!» — опять отметил Клим. Скорость яхты сейчас была совсем не нужна, двигатель ее работал почти бесшумно, а мотор катера ревел, как реактивный самолет, рев его быстро приблизился и пошел где-то за кормой.

— Наша лодка тоже оторвалась, — сказал светловолосый.

Автомат у него лежал под рулем, и Клим подумал, что, пожалуй, смог бы рывком до него дотянуться, но товарищ его в каюте услышит возню, и Нике придется плохо.

— Куда же мы идем?

— На Гаити.

— Нам нечего делать на Гаити.

— А нам нечего делать на Кубе… Мы могли бы отпустить вас, но вплавь, да еще с девушкой, вы до берега не доберетесь. Потеряете направление, и вас унесет в море. К утру мы доберемся до Гаити, сойдем на берег, а вы вернетесь, яхта нам не нужна.

Плавал Клим хорошо, один он бы рискнул, но светловолосый был прав, как поведет себя Ника в воде, Клим не знал. Да и бросить беспомощного дона Мигеля они тоже не могли.

— Как вы отыщете Гаити?

— Будем идти, как идем, прямо на восток.

— Я не вижу компаса.

— Пока все верно. Зыбь — прямо с юга, мы идем вдоль ее волн. Не собьемся.

Клим отдал должное, кто бы там ни был светловолосый, дезертир или еще кто, но в создавшейся обстановке он разобрался уверенно. Тут они опять услышали мотор катера, в тумане было невозможно определить, откуда доносится звук. Клим прислушался, но гул мотора стал затихать и вскоре пропал совсем.

Стукнула дверь каюты, к ним подошел помощник светловолосого, присел рядом на корточки.

— Ушли!

— Похоже.

— А здорово они дали по крыше. Чуть бы пониже…

— Ника! — крикнул Клим.

— Я сейчас! — услышал он.

— В порядке девушка, повязку меняет старику, — темноволосый повернулся к товарищу. — Может, отпустим ребят?

— Лодки оторвались на ходу.

— Что теперь?

— А ничего. Поплывут с нами.

Они сидели за спиной Клима, по обеим сторонам люка. Автоматы лежали у них на коленях… «Сколько здесь до Гаити? Километров двести пятьдесят, десять часов хода…»

Он взглянул на циферблат указателя бензина, пригляделся, постучал по нему пальцем.

— Что? — сразу спросил светловолосый.

— Как я понимаю, бензин кончается.

Светящаяся стрелка бензоуказателя, подрагивающая возле «ноля», дополнительных объяснений не требовала.

— Может, у старика есть запасные баки?

— Вряд ли. Он не уходит далеко от берега.

Они переглянулись молча, — конечно, им не хотелось, чтобы рассвет застал яхту где-то вблизи берегов Кубы, где ее сразу обнаружат с патрульного самолета. Говорили вполголоса, гул мотора мешал что-либо разобрать.

Опять скрипнула дверь каюты.

— Могу я выйти на палубу? — попросила Ника.

— Выпустите девушку, — сказал Клим. — Что ей там делать одной? Иди сюда, Ника!

Они присели рядом, у входа в каюту.

— Как там дон Мигель?

— Поставила свежий бинт, у него все время сочится кровь. Он так и не пришел в себя.

— Жаль старика. А ты напугалась, когда обстреляли яхту?

— Я не сразу поняла. Что-то застучало по крыше. Парень крикнул: «Садись на пол!» А тут стрелять перестали.

Ника оглянулась на похитителей, которые сидели в кормовом отсеке и молча курили, и осторожно сунула Климу в руки нож.

— Что это?

— Возьми. Он, по-моему, про него позабыл. Интересный нож, с пружинкой.

— Как он к тебе попал?

— Мне нужно было отрезать бинт, я сказала: гив ми э найф! И он сразу мне его подал, а потом так и не спросил про нож. Вообще-то, кажется, этот парень неплохой.

— Жаль, что ты не попросила у этого неплохого парня автомат.

— Ты только не вздумай чего делать с ножом. Я взяла его просто так, на всякий случай.

— Понимаю. А как там у кавалера де Курси?..

— Клим, и не думай. Тебя они подстрелят, запросто.

— Да нет, я так…

— Куда они едут сейчас?

— В море говорят: идут.

— Так куда они идут?

— На Гаити.

— А мы им зачем?

— Теперь уже не нужны. Нам вернуться не на чем.

Клим мотнул головой в сторону борта, Ника наклонилась, подтянула конец веревки. Она не стала ни охать, ни плакать — это Климу определенно понравилось, с нервами у Ники было все в порядке.

— Сколько здесь до Гаити? — только спросила она.

— Дело в том, что до Гаити мы тоже не доберемся, у нас кончается бензин.

— И тогда что?

— Будем болтаться в море, туман рассеется, нас кто-нибудь подберет. Мы на пути следования как пассажирских, так и военных судов, я так понимаю.

— А тогда как же эти приятели?

— Ну куда им теперь деваться? Тоже будут ждать. Может быть, надеются, что на нас наткнется чье-то нейтральное судно. Тогда нашим знакомым повезет.

— Это надо же! — сказала Ника. — Как в кино: похитители, автоматы…

— Да, интересно. И не смешно.

— Не смешно — это верно. Что там Петрович сейчас думает?..

Туман был холодный, но из дверей каюты тянуло теплом. Ника подобрала под себя ноги, привалилась к Климу плечом. Яхта шла, раздвигая плотный туман, как вату, клочья его ползли по палубе, цеплялись за крышу каютной надстройки. Мертвая зыбь чуть покачивала яхту с боку на бок, это помогало светловолосому держать направление. Но вот мотор чихнул раз… другой. Светловолосый подергал рычажок, мотор заработал опять.

— Все, приехали, — сказал Клим.

И мотор тут же замолк, на этот раз окончательно. Яхта еще скользила по инерции, было слышно, как журчит за кормой вода.

Светловолосый выключил зажигание и сложил руки на коленях.

— Сколько успели пройти? — спросил его товарищ.

— Километров тридцать, думаю, — он выругался сквозь зубы.

Его помощник взял автомат, положил прикладом на плечо.

— Спать хочется, — сказал он.

— А чего тебе еще хочется?

— Есть хочется. У старика в каюте, пожалуй, есть какая-нибудь еда. Бутылка с вином там была.

— Уже приложился?

— Выпил стаканчик. Чего мне там было еще делать? Девушке предлагал — она отказалась. Пошли в каюту, что нам теперь здесь торчать!

Он решительно повернулся. Светловолосый колебался какое-то время, но тоже понял, что делать ему на палубе нечего, отправился следом.

Белесоватое свечение тумана исчезло, видимо, ночное небо затянули тучи. Море по-прежнему было тихим, но зыбь осталась. Яхта бесшумно покачивалась с борта на борт, как колыбель.

— Сколько осталось до утра? — спросил Клим.

— У тебя же были часы.

— Оставил в гостинице.

— Сейчас примерно половина второго.

— Как ты знаешь?

— У дона Мигеля в каюте часы.

— Ах, да, я и забыл — морской хронометр.

— Когда я уходила, он показывал без пяти час.

— До рассвета еще часов пять.

— Так долго?

— Тропики — светает поздно и сразу. Тебе не холодно?

— Пока нет. Тропики же.

— А в тропиках как раз ночами бывает холодно.

— Ты что, уже был здесь?

— Нет, учил по географии, еще в школе.

Он обнял Нику за плечи. Она доверчиво придвинулась к нему. Они помолчали несколько минут.

Вдруг Ника подняла голову:

— Слышишь?

— Ничего не слышу.

— Гудит что-то.

— Может, самолет?

Ника взглянула вверх.

— Нет, это не самолет, это оттуда, — она показала на море.

— Ага, вот и я слышу.

Гул нарастал быстро и как-то угрожающе. Климу казалось, что он не только слышит, но и ощущает этот гул ногами. Он выпрямился, тревожно завертел головой по сторонам. В каюте, видимо, тоже услышали, кто-то выскочил на палубу.

— Смотри! — показала Ника.

Но Клим уже и сам увидел темное пятно за пеленой тумана. И это темное пятно стремительно надвигалось на них. Он первый догадался, что это такое. На размышления ему уже не оставалось времени, он только успел подумать, что нужно побыстрее убираться с дороги. Схватив Нику в охапку, Клим сильным прыжком, прямо через фальшборт, перебросился в море.

И пока он летел до воды успел услышать удар, треск, кто-то закричал отчаянно на яхте — все это слилось воедино, и волна сомкнулась над его головой…

3

Эскадренный миноносец «Инвейзн» возвращался на свою базу после ночных стрельб на море. Он шел в стороне от пассажирских магистралей, и штурман, невыспавшийся за прошедшие суматошные сутки, сейчас подремывал около локатора. Войдя в полосу тумана, он передал в машинное отделение: «сбавить ход!», но все равно многотонная стальная громадина проходила пятнадцать, а то и больше, метров в секунду, и острый, как нож, форштевень разрезал деревянную скорлупу яхты почти беззвучно. Правда, рулевой заметил что-то мелькнувшее за бортом, он даже испуганно взглянул на штурмана, сонно клевавшего носом над экраном локатора… и ничего ему не сказал…

Клима сильно толкнуло в бок, закрутило волчком и потащило вниз, в глубину. Он не сопротивлялся, только старался не открывать рот, и, главное, не выпустить Нику из рук. Его перевернуло несколько раз, он уже не понимал, где поверхность воды, куда надо выбираться, в голове начало звенеть… и тут он вдруг почувствовал, что лицо его уже над водой. Клим успел вздохнуть, его опять тут же накрыло волной, но он сильно оттолкнулся ногами и вынырнул на поверхность окончательно.

Он держал Нику в охапке, как сноп, и голова ее бессильно лежала на его плече.

Захлебнуться так быстро она не могла — это он понимал. Он приподнял ее голову над водой, хотя сам от этого погрузился до самых глаз. Сильно потряс ее — Ника не шевельнулась.

— Ника… Ника!.. — прошептал он, отплевывая воду, подступавшую к его губам. Он повернулся в воде, отыскивая какой-либо плавающий обломок яхты, куда бы он мог положить Нику, но не увидел ничего, кроме взбаламученной воды возле самого лица и густой пелены тумана.

В это время что-то толкнуло его в спину.

Он обернулся резко… и увидел ящик. Деревянный ящик, из которого он какие-то полтора-два часа тому назад вытаскивал раненого дона Мигеля. Ящик покачивался рядом, крышка его была закрыта, и он на целых полметра возвышался над водой.

Клим уложил Нику на крышку, лицом вниз, чтобы голова ее повисла над краем ящика, сильно надавил ей на спину. Изо рта девушки потекла вода. Она дернулась под его руками, раскашлялась. Кашляла она трудно и мучительно, а он только обрадованно поглаживал ее по спине и говорил: «ничего, ничего… хорошо, сейчас все будет хорошо!»

Наконец Ника перестала кашлять, вздохнула. Сказала: «Ф-уу!» — и приподняла голову.

Клим радостно потрепал ее по щеке.

— Ох и напугала ты меня. Надо же!

Ника еще раз откашлялась, неуверенным движением вытерла ладонью лицо, повернулась на бок, тоже огляделась вокруг и тоже не увидела ничего, кроме близкой воды и тумана, да еще головы Клима: он держался за ящик и поглядывал на нее с радостным участием.

— Ты полежи еще, отдохни.

— Нет, уже не хочу.

Она села на крышке ящика, опустив ноги в воду. Чисто по-женски, машинально одернула на груди рубашку, откинула волосы с лица.

— Что это было, Клим?

— Похоже — эсминец.

— Американский?

— Вероятно. Я же тебе говорил, что у них здесь база.

— Капиталисты проклятые… Что же он так шел в тумане?

— На радар видимо, надеялся. Яхта маленькая, да еще туман, наверное, сигнал смазывал — вахтенный и проглядел.

— А яхта где?

— Где? Утонула, конечно. Он ее просто разрезал пополам.

— Подожди, а я на чем сижу?

— Ящик с креслом дона Мигеля. Выбросило ударом.

— Значит, тех…

— Видимо так. Ударил прямо по каюте.

— И трех человек нет… Бедный дон Мигель. Ты вовремя прыгнул, Клим. Почему же эсминец не остановился нас подобрать?

— А на нем могли и не услышать ничего. Ведь он как шел, наверное, под пятьдесят. Может, толкнуло чуть. Если вахтенный сигнал просмотрел, то и на толчок внимания не обратил. Много нужно, чтобы расколоть такую скорлупку? Да он разрезал яхту, как пирожное.

— Пирожное?.. Пирожное — это бы хорошо, а то я наглоталась морской воды. Фу! Противно слышать, как она там булькает. Когда же нас подберут?

— Днем, надеюсь. Мы не так далеко от берега.

— Клим, а тебе не холодно в воде? Садись рядом. Думаю, ящик выдержит двоих.

Но ящик сразу же угрожающе закачался, и Клим оставил свою попытку.

— Центр тяжести высоко, — сказал он. — Забраться бы внутрь.

— Крышка на замке.

— Попробуем открыть.

— У тебя есть ключ?

— Ну, ключ не ключ… — Клим сунул руку в воду, достал из кармана нож. Послушно выскочило лезвие, он потрогал его пальцем. — Отличный нож оказался у твоего парня.

— Вот я и говорила тебе, и сам парень не плох.

Клим нащупал место, где был врезан внутренний замок-защелка. Нож в притвор крышки не проходил. Клим вырезал полукругом кромку крышки возле замка, острием ножа поднял защелку — крышка открылась.

— Ура! — сказала Ника, спустившись в воду. — Кресло нельзя оттуда выкинуть.

— Пусть стоит, удобнее сидеть.

— Тогда забирайся, ты потяжелее — ящик будет устойчивее.

Клим осторожно перевалился через край ящика в кресло. Но как он там ни теснился, свободного места для Ники не оставалось.

— Вот что, — сказал он решительно. — Садись ко мне на колени.

Ника замешкалась.

— Ника…

— Да, да! Я уже лезу, Клим.

Девушка неловко пристроилась у него на коленях.

— Пятьдесят килограмм, — сказала она. — Полцентнера.

— Ладно, как-нибудь вытерплю.

Ящик осел в воду. Клим сунул руку через край, — до воды оставалось сантиметров двадцать пять — тридцать. «Если волны не будет, ничего, а то захлестнет… И крышку закрыть нельзя, голову некуда убрать».

— Хорошо бы крышку приподнять из воды и наклонить над головой. Она от случайной волны прикроет. Если ее, крышку, чем-то подпереть.

— Вот — шпага.

— Откуда?

— Тут, в ящике, за спинкой лежала.

Клим подпер крышку шпагой.

— Теперь дощечку какую, вместо весла. Чтобы ящик разворачивать крышкой на волну.

— И мотор подвесной.

— Тоже бы неплохо… Вон, плавает что-то. Давай, подгребем.

Они стали подгребать ладонями.

— Смотри, скрипка!

Клим поднял скрипку, вылил из нее воду. Дека была разбита, но задняя сторона оставалась целой, скрипка вполне могла заменить собой весло.

— Бедный дон Мигель! — сказала Ника. — Его уже нет, а его вещи все еще приходят нам на помощь. Что там наши ребята думают? Петрович, поди, решил, что нас утопили.

— Почему обязательно — утопили? Скажет, похитили.

— А зачем нас похищать?

— Похищать, вроде бы, тоже было незачем, — Клим перешел на шутку. Можно потребовать за нас выкуп.

— У тебя папа — миллионер?

— Мой папа — счетовод. Но бандиты могут шантажировать нашего тренера. Все же я перспективный боксер — лишнее очко команде. Тренер запросит спорткомитет…

— А я? Тоже лишнее очко?

— Тебя бандитам проще продать в гарем.

— А гаремы сейчас есть?

— Кое-где, думаю, имеются.

— Как интересно! А сколько за меня можно взять?

Клим перестал следить за ящиком, и случайная волна плеснула через край.

— Заговорился с тобой!

Он взялся за скрипку и развернул ящик крышкой на волну. Но крутые волны были редки, пологая зыбь мягко обтекала их «корабль», он только плавно покачивался.

— Почти колыбель, — сказала Ника.

— Может, нам вздремнуть до утра.

— Что ты, я не усну.

— Попробуем. По системе йогов, с самовнушением.

Клим завозился, устраиваясь, чтобы ему и Нике было поудобнее. Она приподнялась.

— Задавила?

— Будет тебе. Прислони голову к моему плечу — оно все же помягче, чем стенки ящика.

Ника потыкала пальцем в мускулистое предплечье Клима.

— Ну разве только чуть-чуть.

Она пристроилась удобнее, послушно закрыла глаза и неожиданно для себя — да и для Клима — уснула. Он прислушался к ее спокойному дыханию: «крепкие нервы у девушки, что там ни говори!» — и тоже попытался отключиться: «я спокоен… спокоен… хочу спать… глаза мои…», — и тоже если не уснул, то на какое-то время забылся в зыбком полусне. То и дело просыпался, осторожно работая «веслом», выправлял ящик и опять погружался в дремоту. Наконец у него затекла спина, хотелось пошевелиться, но он терпел, не желая тревожить Нику, хотя и подумал невольно, что, пожалуй, сам он тревожится больше, нежели она. Проснулись они разом.

Их разбудил глухой отдаленный рокот. Он не приближался, не усиливался, и догадаться, откуда он шел, не представлялось возможным.

— Слышишь?

— Какое-то судно идет в стороне, мимо нас. А где — не пойму. Звук растекается в тумане, не сообразишь.

— Может, крикнем?

— Бесполезно. Слышишь, как гремит, грузовоз какой-нибудь. Разве там что услышат.

Стало заметно светлее. Видимо, уже наступило утро, но туман не рассеивался, только стал чуть прозрачнее, видимости прибавилось на какой-то десяток метров.

— Ты спал?

— Подремал немножко.

Ника повела затекшими плечами.

— Не ожидала, что могу в такой обстановке уснуть. Сейчас как деревянная вся. Что если я выкупаюсь, для разминки?

— Попробуй.

Клим полностью откинул крышку, она легла на воду. Ника стала на края ящика за его спиной, стянула рубашку и юбку, чтобы не мочить подсохшую одежду. Придерживаясь за крышку, спрыгнула в воду, прошла быстрым кролем десяток метров.

— Не отплывай далеко, а то еще потеряешься в тумане.

Пока Ника купалась, Клим повнимательнее пригляделся к креслу, на котором сидел. У кресла было массивное квадратное сиденье, обтянутое черным кожезаменителем. Клим просунул руку и убедился, что сиденье доходит до самого низа ящика. Под ногами было сухо — ящик воду не пропускал. Справа и слева у кресла находились такие же массивные подлокотники, сзади — толстая спинка, которая чуть выдавалась над краем ящика. Над верхним краем спинки Клим заметил несколько витков толстого изолированного провода.

На правом подлокотнике он обнаружил белую пластмассовую ручку, какие обычно ставятся на электрических пускателях. Она заканчивалась острым выступом, против которого стояли две точки — белая и красная. Сейчас указатель ручки стоял против белой отметки.

Клим осторожно взялся за ручку, покачал ее из стороны в сторону, чуть сдвинул в сторону красной точки — что-то глухо загудело под ногами, и он тут же вернул ручку обратно. «Черт-те что, не отправиться бы еще к мушкетерам!» — подумал он. Впрочем, подумал без всякой иронии, приключение, случившееся с доном Мигелем, не оставляло места для шуток.

Ника выбралась из воды, оделась и присела на край ящика.

Клим ожидал, что днем туман рассеется, но туман остался, только посветлел. Зыбь уменьшилась, не слышно было даже плеска волн о стенки ящика, и эта тишина неприятно действовала на нервы. Они переговорили обо всем, о чем можно было говорить, что не выглядело бы искусственно нарочитым, но вскоре оба заметили, что и говорить им стало труднее — сохло во рту.

Очень хотелось пить.

Пить хотелось обоим. Клим ощущение жажды переносил пока легко, Нике это давалось труднее. Клим, конечно, помнил эксперименты Алена Бомбара о питье морской воды, но помнил и авторитетное заключение медицинской комиссии, что пить морскую воду нельзя. Ника опять пристроилась на его коленях и старалась больше дремать, — во сне пить хотелось вроде бы меньше, но как только она просыпалась, просыпалось и ощущение жажды.

Так прошел день. Клим заключил это по тому, как туман начал темнеть.

Он осторожно поглядел на Нику, дремавшую на его плече, увидел ее сухие потрескавшиеся губы, ощутил на щеке ее горячее воспаленное дыхание и подумал, что им предстоит нелегкая ночь.

Потом он подумал еще с минуту и решительно повернул белую ручку. Под ногами глухо загудело…