Глория

Глава 11. Пламя

Мне платят двадцать пять процентов от моей реальной зарплаты. Этого хватает на еду, одежду и мелкие расходы. Я коплю деньги, мне нужно немного. По-прежнему пишу письма на Ланкасет.

На грузовике два пилота, первый и второй. Второй — это я, но я стою вахты, как и первый пилот — четыре через четыре в инферно и восемь через восемь в обычном режиме. Первый пилот — заносчивый и неуравновешенный тип. На берегу он здорово пьет, но на корабле пока воздерживается. Капитан — Малькольм Финнеган, невысокий крепкий ирландец с красным лицом и карими суровыми глазами. Он редко улыбается, но чувство юмора у него в порядке. Чем-то он напоминает мне дона Чезаре, чем-то — дока. Он — настоящий капитан, он никогда не кричит, но его приказы исполняются с быстротой молнии. В его глазах есть что-то такое, что заставляет людей повиноваться. Корабль он содержит в полном порядке, «Троица» — один из лучших кораблей Чистильщиков. Я замечаю, что он присматривается ко мне, иногда я замечаю, как он рассматривает меня во время моих вахт. Он знает, что я — должник Чистильщиков, в судовой роли напротив моей фамилии стоит строка: "удержание 75% заработной платы в пользу компании «Чистота». Он знает, что я хороший пилот — мои вахты проходят без происшествий, свои обязанности я выполняю так, как надо.

После моей второй вахты он спросил меня:

— Ты откуда будешь, парень?

— Не знаю.

На его физиономии отражается недовольство:

— Что за ерунда?

Я рассказываю ему свою историю, особенно не вдаваясь в детали и драматические моменты. Он молча кивает головой, морщины на его лице напоминают складки панциря черепахи.

После этого он относится ко мне также, как и раньше, но в его взгляде уже нет прежней суровости.

На следующий день он просит меня рассказать о моем доме. Я, как могу, пытаюсь рассказать ему про Остров и Город и про то, как мы жили. Он хмурится, когда я рассказываю о Разрушениях и о Королях, иногда его кулаки сжимаются, как будто он хочет раздробить чью-то челюсть. На его лице появляется нечто, похожее на улыбку, когда я рассказываю ему о своей семье. Он почти не задает мне вопросов, но он внимательно слушает и я разговариваю с ним совершенно свободно, как и с доктором Бауэром.

Он спрашивает меня:

— Ну, и что ты думаешь делать?

— Ближайшие десять лет — отрабатывать, — отвечаю.

Он молча кивает головой:

— Хорошо, что не загадываешь далеко наперед...

Первый рейс проходит нормально, второй и третий тоже. Мы описываем огромную дугу по Периферии, выходя на орбиты негостеприимных из-за своей атмосферы планет, набивая трюмы «Троицы» никелем, вольфрамом и железной рудой. Во время остановок, когда грузовые ракеты мотаются между планетой и кораблем, мы отдыхаем на орбитальных станциях.

У меня уже три года не было женщины. Во время учебы на это не было времени, да и средств у меня всегда была нехватка. Теперь деньги есть. В первый день выхода я пью с нашей командой в местном баре. Пьем мы хорошо: в полете никто пить не рискует — боятся капитана. Пропустив порядочное число стаканчиков, я снимаю комнату в мотеле, куда привожу проститутку. В баре их было несколько, женщины сами подсаживались к нашему столику, строили глазки, так что особенно сопротивляться я не стал. Я был порядочно выпивши, так что меня потянуло...

Проснулся я рано утром, рядом в постели спала женщина, молодая и довольно симпатичная. Я не помнил ее имени, но помнил, чем мы занимались ночью. Во рту — прокисший вкус выпитого накануне. Я сел на кровати и закрыл глаза.

Перед моими закрытыми глазами возникло лицо Ривы, моей маленькой любимой Ривы. Она не укоряла меня, нет, просто смотрела на меня печальными карими теплыми глазами. Смотрела так, как будто бы ей было жаль меня. Я увидел ее, как живую — она сидела на стуле спиной к окну в нашей комнате, сложив руки на коленях. На ней было простое ситцевое платье без рукавов. Она скрестила свои босые ноги и мне показалось, что пол там холодный. Она не отрываясь смотрела на меня, и я видел в ее глазах такую нечеловеческую тоску, что мне захотелось завыть.

Я открыл глаза и ударил рукой по кровати. Женщина, спавшая рядом со мной, проснулась и спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, — ответил я, оставил деньги на кровати и оделся.

Выходя из комнаты, я сказал:

— Прощай...

После этого мне было очень тошно и противно, но сделать я ничего не мог. Я по-прежнему любил Риву, но я был и продолжаю оставаться всего-навсего животным с человеческим лицом, руками и ногами. Я — животное, которое хочет почувствовать другое человеческое тепло, прижаться на миг, забыть о собственном одиночестве. Я — животное, которого тянет к животным противоположного пола. Я — животное, которое на короткий миг счастья пытается забыть, как ему плохо. Я — животное, которое пытается удовлетворить себя, чтобы не чувствовать себя покинутым. Я — просто животное...

Всегда после того, как я попал в этот мир, когда я занимался сексом, всегда после того, как отрывался и взлетал и чувствовал удовлетворение, я всегда видел печальное лицо моей любимой Ривы. Я хотел бы не делать этого, но не мог...

Бывали и нормальные дни. Я просыпался после выпивки один, долго лежал в постели, глядя в потолок. Думал о доме или старался не думать, думал о своем будущем, хотя какое у меня могло быть будущее? Десять лет я должен работать на Чистильщиков, десять лет я буду делать только то, что мне велят. Десять лет...

Прошел год. Я — все еще на «Троице». В свободное время на базе хожу в бар, куда все пилоты заходят. Все пилоты с кораблей выражением лиц друг на друга похожи. Попробую описать. Выражение лиц такое, как будто бы человек к самому себе прислушивается. Выражение глаз — как будто видит человек что-то такое недоступное обычному человеческому глазу. Лица спокойные, умиротворенные, как будто знают истины главные, простые — что мир наш многолик, что границы у нашего мира есть определенные. Что за границами этими физическими лежит мир огня, мир, где время течет по-другому. Что все вокруг в нормальном мире хрупко и зыблемо.

Нравится пилотам на огонь смотреть. Кажется им, что только в огне — настоящая жизнь, настоящая работа. Что только в огне реален человек.

Я такой же, как они — я люблю свою работу, люблю огонь. Я пью вместе с ними и слушаю разговоры неторопливые: «Спокойным был огонь в рейсе», «Бушевало пламя вовсю, думал — конец». Я разговариваю с ними и они понимают меня, понимают, что скрывается за отстраненным взглядом пилота — значит, еще огонь перед глазами стоит, значит, все еще рев пламени пилоту слышится. Знают они, что работа тяжелая наша, что рано или поздно не сможем мы ее выполнять так, как надо, знают они, что не могут они без этой работы жить. Они знают и я это знаю...

Мы возвращались на базу с полным грузом, трюмы набиты под завязку. Я ждал, что будем отдыхать неделю по возвращении, но случилась беда.

Первый пилот смог протащить выпивку на корабль. Не знаю, что на него нашло, но он пьяным шатался по кораблю и затеял драку со старшим механиком. Они обменялись парой ударов, первый пилот выхватил нож и стармеху пришлось его успокоить огнетушителем. Я ничего об этом не знал, мы уже шли в инферно, моя вахта подходила к концу. Огонь был особенно бурным, я никогда в жизни не видел подобного и радовался, что смогу поспать пару часов. Вместо этого я услышал голос капитана:

— Алекс, тебе придется вести корабль одному. Первый пилот выбыл из строя. Сможешь сам?

— Да, — ответил я невнимательно, потому что активность пламени возросла.

Это был страшный шторм, в него попало, помимо нашего корабля, еще двенадцать. Выбрались из огня только девять кораблей, включая «Троицу». Я провисел на «нитке» (эвфемизм работы с силовым полем в инферно) девятнадцать часов двадцать шесть минут. Рекорд я, конечно, не побил, официальный рекорд работы в инферно составлял двадцать три часа шесть минут. Мне вводили внутривенно стимуляторы и тонизирующее. Я ничего этого не видел, я был весь в огне. Страшнее этого ада я никогда и ничего не видел, надеюсь, что больше никогда не увижу. Я пробивался сквозь огненные стены зеленого огня, отбивая атаки огненных змей, я увязал в горящих пламеворотах, маневрировал против течения лавовых потоков моего взбесившегося инферно. Я вел корабль, я сам был кораблем и я вывел корабль из сумасшедшего огня. Генераторы работали на пределе, мы потеряли основную силовую установку и последние два часа я работал на вспомогательной, сам не осознавая этого. Техники пытались починить основную установку, когда я вывел корабль в нормальный космос. Последнее, что я помню — это как я отключил коммутационный кабель и упал...

Пролежал я в лазарете до самого возвращения. Лечили меня долго. Наш корабельный врач, конечно, не доктор Бауэр, но залатал меня неплохо. Две недели у меня был полный диссонанс — не мог нормально определять расстояния до объектов. Хватаю в руку карандаш — а он мне бревном кажется. Иногда кровати под собой не чувствовал, иногда рук своих не видел. По прибытию на базу еще неделю в лазарете отлежал.

Когда поправился, вызвали меня на расследование нашего происшествия. Первый пилот был капитаном Финнеганом арестован сразу же, как шторм закончился. Ему дали порядочный срок. На следовании капитан полный отчет предоставил, вот выдержки из него: «в сложной навигационной обстановке проявил мужество и героизм... Самоотверженно выполнил свои служебные обязанности... Спасением корабля, экипажа и груза я, капитан грузового корабля „Троица“, Малькольм Финнеган, и команда корабля обязаны второму пилоту Алексу Арчеру...»

Выслушали этот доклад следователь и судья, протоколы подписали, вынесли приговор бывшему первому пилоту и меня вызвали к себе представители Чистильщиков.

У Чистильщиков иерархия такая — главный представитель на одной планетной системе называется супервизором. В его подчинении находятся координаторы, по одному на каждую обитаемую планету. Здание Чистильщиков большое, кажется старым, но это только внешне. У Чистильщиков всегда так — внешний вид неказистый, зато внутри все самое новенькое, самое надежное, самое лучшее.

Провели меня в кабинет супервизора, усадили в кресло перед большим столом. Сели передо мной трое: супервизор и два координатора. Супервизор говорит мне:

— Мистер Арчер, мы ознакомились с данными расследования. Капитан Финнеган подробно доложил нам в приватном порядке обстоятельства, имевшие место на борту «Троицы». Мы высоко ценим ваши качества, как пилота и как работника нашей компании.

— Простите меня, господин супервизор, сэр, но я просто выполнял свою работу, — сказал я.

— Это и мы ценим прежде всего, мистер Арчер. Мы умеем вознаграждать наших преданных сотрудников. Земное представительство компании уведомило нас о том, что ваш долг нашей компании аннулирован. Также мы уполномочены предложить вам контракт на работу в нашей компании с нормальной ставкой пилота первого класса.

Передо мной на стол положили бумаги, в которых в графе «Заработная плата» стояли четырехзначные числа.

Тут я и обрадовался, и призадумался. Обрадовался потому, что работать на Чистильщиков — значить приличные деньги зарабатывать. Отношение у них справедливое, честные они, это я уже понял. А задумался я потому, что засомневался. Я сказал себе: «Ну, хорошо, Аль. Деньги неплохие, работа нормальная — это хорошо, конечно. А цель какая у тебя, друг? Чего ты хочешь? Далеко на Периферию Чистильщики не забираются. Им хватает своих интересов без разведки Дальних Границ. Будешь работать на них — значит, никогда не найдешь дорогу домой». И сказал я тогда, глядя в немигающие глаза супервизора:

— Благодарю вас, господин супервизор, за оказанную честь и доверие, но, к моему глубокому сожалению, я вынужден отказаться от вашего предложения. Я объясню, почему. Может быть, вы не знаете, но я потерял семью и дом. Всем своим сердцем и всей своей душой я хочу только одного — вернуться домой. Работая на вашу компанию, я не смогу реализовать свою мечту. Вернее, не мечту, а стремление из самой глубины моего сердца.

Супервизор закрыл глаза на секунду, размышляя, потом открыл их и я немного удивился теплому чувству в его взгляде.

— Мы сожалеем о вашем отказе, мистер Арчер. Мы сожалеем, когда из нашей компании уходят ценные работники. Но, как бы то ни было, мы ценим и ваше стремление вновь обрести вашу родину. Знайте же, мистер Арчер, если вы когда-нибудь измените ваше мнение, компания «Чистота» всегда будет рада принять вас в свою семью. Прощайте, мистер Арчер.

Я встал, поклонился и вышел с легким чувством сожаления, которое вскоре сменилось на чувство уверенности в том, что я все сделал правильно...

Вернулся я на «Троицу» забрать свои вещи, а у трапа меня вся команда встречает, с капитаном во главе. Обнимали они меня так, что у меня ребра затрещали и слезы на глазах выступили. По плечам хлопали меня огромными ладонями так, что шатался я, как при шторме на настоящем море.

— Ну, теперь у нас самый лучший экипаж на Периферии, черт меня подери! — сказал капитан.

— Простите меня, кэп, — сказал я, голову опустив.

— Не понял, — недоуменно собрались складки на лбу у капитана.

— Ухожу я, — сказал и слова повисли в воздухе.

Они стояли и молча смотрели на меня, вся команда.

— Мне надо домой.

Капитан громко и протяжно вздохнул:

— Эх, балбес, — и покачал головой.

Я только руками развел: «Да, мол, согласен». Капитан снял шапку и пустил ее по кругу, каждый в нее бросил денег сколько мог, а кэп половинное свое жалованье кинул (здесь, на Периферии, мы предпочитали пользоваться настоящими деньгами, а не электронными). Я головой замотал: «Не возьму», а у самого слезы на глазах появились предательские.

— Бери, бери, лишним не будет, — проворчал капитан, вкладывая мне в руки шапку с деньгами.

Вытер я ладонью слезы с глаз и сказал, колючий комок проглотив:

— Пошли в кабак!

Все загудели одобрительно:

— Вот это дело говорит!

И пошли мы в кабак, пили и ели все и капитан тоже, песни пели и гуляли до самого утра...

Вот так я стал свободным от своего долга Чистильщикам на девять лет раньше, чем предполагал. Стал я работать на Дальних Границах и была в этом какая-то сумасшедшая надежда найти свое солнце. Кем я только не работал!

Полгода возил товары для контрабандистов. Корабли у них быстрые, интересы большие. Перевозил я спирт, разлитый по герметичным газовым баллонам. Маркировка на этих баллонах вполне безобидная — «водород», «кислород», «аммиак». Опломбированы эти баллоны по всем правилам — у контрабандистов все самое лучшее было — пломбираторы заводские, документы фальшивые высшей пробы — от настоящих не отличишь. Возил товары запрещенные, иногда до смешного безобидные — фрукты, парфюмерию, иногда лекарства запрещенные. Иногда возил контейнеры запечатанные. Очень часто я вообще не знал, что я везу и кому. Забирали товар прямо в космосе, никогда я не разгружался ни на одной орбитальной станции. Из скафандра сутками не вылезал, все помогал из кессона товар выносить. Принимали товар личности неизвестные, через пластик потертый шлема нельзя рассмотреть, кто тебе помогает.

Корабли мне давали водить неплохие, скоростные. Менять их приходилось часто, не помню я, что подряд два рейса на одном и том же корабле делал. Имел я дело только с посредниками, тех, кто приказы отдает, никогда не видел, да и к лучшему это.

Прибыльное дело было, деньги шальные, большие деньги. Счета я им не знал, сорил ими, любовниц заводил, на пирушки и угощения проматывал. Так это примерно было...

Просыпаюсь я ночью от жуткого похмелья алкогольного (на наркоту, я слава богу, не сел), голова болит, в желудке — кислотный шторм, во рту — помойка радиоактивная. Рядом в постели опять баба какая-то спит, опять не знаю, как зовут. Снова Рива моя на меня смотрит из темноты. Снова тошно мне и жалко себя до невозможности. В голове одни только мысли: «Если это дорога домой, Аль, то пора на другую дорогу сворачивать. Опять же, пока везет тебе. Ни пограничники, ни полиция тебя пока не прихватили. А если вдруг обломится удача твоя? Что тогда? Тюряга и срок придется мотать нешуточный. Завязывай, брат»...

И я завязал.

Год целый работал в Пограничной Гвардии, сам контрабандистов ловил. У гвардейцев тоже корабли быстрые, государство им денег на борьбу с контрабандой не жалеет. Принимали в Гвардию просто — смотрят твои документы:

— Пилот первого класса?

— Да, — отвечаю.

Сразу на столе контракт на год появляется, подписал его — и все.

На следующий день корабль наш «Шершень» на патрулирование выходит. Носимся мы по Периферии, начальство и оперативные агенты стукачей тормошат: «Когда груз пойдет? Кто повезет? Когда»?

Мое дело маленькое — корабль вести, с этим никаких проблем нет.

Вот выскакиваем мы из огня, на радаре корабль видим. Пытаемся его принадлежность установить, а не отвечает он, скорость наращивает, уйти пытается. Я всю мощность из двигателей «Шершня» выжимаю, азарт меня берет, люблю я полеты на скорости большой, больше всего сейчас люблю. Догоняем мы беглеца, накрываем его парализующим лучом — узкий направленный поток электромагнитного излучения бьет в чужой корабль, все внешние датчики у него временно отключаются. Слепота на беглецов наваливается. Так и вижу, как у них на экранах обзора чернота страшная появляется вместо картинки живой, как радар у них отключается — ведь антенны-то все внешние тоже лучом из строя выведены. Слепые они и глухие — забиваем мы эфир помехами высокочастотными. Никуда им не деться.

Вот и азарт мой проходит. Накрываем мы их пузырем силового поля, притягиваем к своему борту. Вижу, как пятеро из ударной группы в скафандрах к кораблю подлетают, ракетные ранцы на спинах струями газа плюются. Вижу, как быстро и умело открывают парни внешний воздушный шлюз, как быстро внутрь влетают. Профессионалы, одно слово!

И становится мне задним числом страшновато до жути, мыслишка страшненькая в голове барабанит: «А ведь и тебя могли бы так, Аль. Запросто»...

Через полгода меня перевели на оперативное патрулирование на другой корабль — «Москит-9». Корабль этот кораблем назвать можно только с большой натяжкой — он рассчитан на два человека экипажа, запас хода у него небольшой, а скорость большая, поэтому «Москиты» только в оперативном патруле и работают. Оперативный патруль — это не простой контроль торговых трасс и околопланетного пространства, оперативники получают агентурные сведения от стукачей или еще каких доброхотов и ловят контрабанду не на «авось» и «может быть», строго по наводке работают. Опять же детективы операм наводки подкидывают в обмен на услуги типа «баш на баш». Так что тут работка другая и понервнее будет, чем обычно в конвое в хвосте болтаться или за случайной рыбешкой гнать со всей дури.

Присылают мне лейтенантика нового, Джеральда Ли. Но это я так просто говорю «присылают мне», на самом деле я у него в подчинении полном нахожусь. Не нравится он мне, то что уши развесистые, как тарелки радарные — на это мне наплевать, я и поуродливее типов видел, ухмыляется он гаденько, подмигивает, анекдотики скабрезные рассказывая и самое главное — глаза у него противные, бегают все время, никогда прямо не смотрят. К тому же замечаю я в его глазах гадливые лживые червячки, что-то явно недоброе в глазенках его черных прячется. Как бы не подкинул мне какую-нибудь подлянку лейтенантик Джерри.

А так работа та же — извозчик я.

Месяц летаем мы со станции на станцию, суетится мой лейтенант, наверняка, агентурные сведения добывает. Хотя мне об этом он ничего не докладывает, мне об этом ничего знать не положено, мое дело — корабль. Месяц проходит впустую, грустнеет мой лейтенант, уже анекдоты не рассказывает, уже молчит по большей части.

Но вот возвращается он как-то на «Москит» веселый, рот до ушей, не иначе, как информация появилась. Дает он мне координаты и время расчетное и говорит:

— Повезло нам, Аль, набарабанили мне наводку отличную. Будет рыба!

Я киваю молча и готовлю «Москит» к старту. Мне-то то что с его радостей?

Бросок через «огонь», вспышка — и снова я вижу звезды обычного космоса. Вижу на радаре кораблик чуть побольше нашего, мой лейтенант от счастья чуть ли из штанов не выпрыгивает — наверняка этот контрабандист у него первый.

Я молча программу погони запускаю — помехи в эфир, кроме узкой полосы экстренной связи для переговоров, чужой корабль уже в захвате системы наведения, излучатель парализатора в полной готовности — только кнопку нажми. Скорость у нас приличная, догоняем мы их быстро. Включает Джерри связь и начинает звенящим от возбуждения голосом:

— Говорит лейтенант Ли, Пограничная Гвардия! Корабль «Панда-Z», заглушите двигатели, остановитесь! Заглушите двигатели, остановитесь! Иначе мы вынуждены будем применить силу!

Как ни странно, корабль действительно снижает скорость. По связи слышу:

— Эй, пограничники, не стреляйте! Мы сдаемся.

Что-то действительно странное — обычно все контрабандисты хотя бы ради приличия пытаются уйти, скоростью померяться. Этот не пытается, наверное, тоже молодой, как мой лейтенант, может груз у него не особо криминальный, может думает пилот, что только конфискацией корабля отделается.

Подходим к «Панде» вплотную и тут слышу я слова странные по радио:

— Слышишь, пограничник, ты не против, если я к тебе на борт поднимусь перед обыском?

Лейтенантик мой рад стараться:

— Давай, только чтобы без оружия и без всяких глупостей.

Напяливает Джерри на себя скафандр, пыхтит, раскраснелся весь — конечно, в скафандр самому влезать тяжело, особенно если без особой подготовки и практики. Пятнадцать минут упаковывался мой лейтенантик, аж вспотел весь. Я над ним от души посмеялся, про себя, конечно — мне личные враги не нужны были вообще. Взял он бластер и похромал вниз, я же в рубке остался, за кораблем наблюдаю и показалось мне интересным, как Джерри себя в шлюзе поведет. Включил я камеры наблюдения за шлюзом. Поначалу ничего интересного не происходило. Из «Панды» вылетела фигурка в белом скафандре — ракетный ранец за плечами, подлетела к нашему шлюзу воздушному. Джерри сказал мне, чтобы я шлюз открыл, я так и сделал, а сам к экранам камер наблюдения припал. Надо сказать, что беседы никакой между прилетевшим контрабандистом и Джерри так и не случилось. Показал наш «гость» моему лейтенанту какой-то значок металлический, лейтенантик, как ослик двухмесячный, головой и ушами мотнул, соглашаясь, и сказал мне такие слова, что я ушам своим сначала не поверил:

— Арчер, открой нам шлюз, я прогуляюсь на «Панду».

Я вообще обалдел. Это же нарушение правил и просто надругательство над здравым смыслом — выйти из своего корабля и одному перейти на другой, который подозревается в перевозке контрабанды. Да мало ли что там с лейтенантом этим полоумным случиться может. Тюкнут его по башке или в заложники возьмут, так я потом в дерьме захлебнусь — уж насчет этого начальство постарается, будь здоров. Рехнулся мой лейтенант, не иначе.

У меня только одна фраза тихо изо рта прорвалась:

— Нарушение устава, лейтенант Ли.

— Ничего, ничего, — ушами шевелит лейтенант, — под мою ответственность. Это не контрабандисты, но корабль надо осмотреть.

У меня не было никакого выбора — я молча открыл им шлюз и сказал про себя: «Ну, ты и дурак, лейтенант». Как оказалось позже, лейтенант мой дураком не был.

Через десять минут он вылетел из шлюза «Панды» и заявил мне по радио:

— Арчер, я их отпускаю. Корабль чист.

В этот раз я промолчал, хотя знал из устава, что отпускать корабль, уже официально задержанный, без тщательной проверки с помощью спецсредств — это грубейшее нарушение.

Я тупо смотрел, как «Панда» удаляется от нас, постепенно набирая скорость, пока сзади не послышался голос лейтенанта:

— Арчер, выйди на минутку в коридор.

Я встал и вышел. Это чудо природы показало мне в коридоре записку следующего содержания: «Арчер, ты можешь стереть сегодняшние записи из черного ящика? Очень надо!!!», а потом протянуло мне толстую пачку денег.

Тут уже для меня стало все ясно — наш лейтенант просто хорошо принял в карман и за хабар просто отпустил корабль наверняка с грузом. Вот ведь змей!

Я молча смотрел на него где-то с минуту, специально, чтобы он начал нервничать, и когда его глаза уже вообще закосили от усилий выглядеть спокойно, я сказал тихо:

— Да, могу.

— Ф-ф-фууу, — выдохнул он, чуть ли не падая в обморок. — Бери, — он снова протянул мне деньги.

— Денег я не возьму, Джерри.

— Ты чего? — его глаза снова забегали по моему лицу, а на его лице я ясно увидел и понял обуревавшие его мыслишки: «Продаст, не продаст»?

— Денег не возьму, просто ты мне будешь должен, Джерри. Не деньги, нет. Просто когда-нибудь я напомню тебе о твоем долге, — сказал я ему.

Он согласно кивнул, мы пожали руки, я подделал записи в черном ящике «Москита» и по прибытию на базу подал рапорт о переводе в обычное патрулирование в другой сектор по семейным обстоятельствам. «Обстоятельства» эти были просто предлогом, чтобы уйти с «Москита» без осложнений. Не хотел я больше летать с Джерри, а еще больше я не хотел, чтобы он подставил меня из-за боязни моей возможной измены. Правда, через месяц я узнал, что Джерри ушел с оперативной работы с повышением на какую-то должность повыше с работой непыльной. Хитрый жук, одним словом.

А я снова ушел в работу. По всей Периферии летать пришлось, да только и это дело мне надоело. Не дисциплиной, нет, к вольнонаемным у гвардейцев особых требований не было, а тем сознанием, что ловлю я таких же, каким был до недавнего времени.

Ушел я и из Гвардии.

Поступил пилотом на почтовую службу. Работа хороша тем, что много ее. По месяцам из корабля не вылезаешь. Рейсы короткие, больше пяти часов в огне не приходилось проводить, но зато часто приходится в инферно нырять. Вся почта с одной планеты помещается в четыре-пять больших контейнеров, да еще два-три контейнера инкассаторская служба подгоняет. Контейнеры инкассаторские красного цвета, на каждом — замки электромагнитные стоят, да еще ловушки электронные для любопытных, да электрошок для назойливых. Как говорится, близок локоть, да не укусишь. Почту с любой планеты отправляют сразу всю целиком. Один почтовый грузовик уносит в своем брюхе почту всей планеты и доставляет ее на промежуточную почтовую станцию. Например, две-три планетные системы располагаются на расстоянии четырех-пяти часов в инферно. Значит, для этих планет будут одна-две промежуточные почтовые (называются они на жаргоне «стрелки») и одна главная («депо»). Из Депо почта отправляется к месту назначения, а на Стрелках почта сортируется и готовится к отправке в Депо. Схема простая, новая почта на планеты доставляется примерно раз в неделю. Этого хватает, чтобы не отстать от жизни.

Один почтовый обслуживает три Депо и от шести до девяти Стрелок. Иногда можно переводиться с одного почтового сектора в другой и так можно облететь почти всю Периферию.

Опишу свой рабочий цикл.

Выскакиваю я из огня возле Стрелки А, запрашиваю разрешение на стыковку. Узкий локаторный луч со станции нащупывает мой корабль и определяет по электромагнитным меткам, кто я такой. Диспетчер разрешение на стыковку выдает и выделяет мне стыковочный шлюз. Стыкуюсь, перевожу питание с бортового на стационарное, открываю грузовые отсеки и кессон. Через пять минут слышу, как грохочут башмаки тяжелые в шлюзе и громыхает металл о металл. Башмаки — это инкассаторы ко мне спешат, у них время дорогое, как и их работа. Металл громыхает — это грузчики ко мне спешат.

Грузчики находятся внутри специальных механизмов — сервов. Серв — это робот-полуавтомат, внутри него располагается человек, который манипуляторами серва может переносить тяжести, для человека обычного неподъемные. Похож серв на рака-отшельника: внутри металлического скелета из ступоходов, манипуляторов, шарниров и мускульных усилителей находится маленький рачок-человек. В руках у него — ручки управления, на ногах — датчики движения. Пошевелит человек рукой — серв манипулятор поднимет. Поднимет ногу человек — серв ступоход поднимет. Человек шаг сделает — значит, серв шагнет.

Встречают меня инкассаторы в кессоне, двое в форме, бластеры в кобурах на поясе. У старшего в руках — компьютер портативный. Окошечко идентификационное лазерными лучами светится. Снимаю я с шеи знак свой, показываю компьютеру в окошечко. Он, меньше секунды подумав, выдает: «Норма». Значит, свой я. Протягиваю я им кристаллик нужный, старший его к окошку подносит и видит что-то вроде: «Два контейнера, номера такие-то, отгружены там-то и тогда-то. Пункт назначения — такой-то». Все формальности закончены, теперь мы по-человечески здороваемся, руки жмем, «Как дела» спрашиваем. Инкассаторы ждут, когда грузчики в сервах контейнеры подхватят своими руками стальными и отнесут в отделение банка. Что там, в контейнерах красных — я не знаю, может быть, деньги, может электронные переводы или отчеты — мне этого знать не положено.

Младший инкассатор вслед за прибывшими контейнерами направляется, старший наблюдает, как свеженькие контейнеры в трюм грузятся. Погрузка закончена, выдает мне старший инкассатор кристалл новый, я его в нагрудный карман ложу, на клапан застегиваю. Терять документы нельзя. Жмем руки, прощаемся.

Вижу, у меня свободное время образовалось. Почтовые никогда спешить не любят, потому что знают, что мне еще дозаправку надо сделать и проверку корабля произвести. Ага, заправщик уже шланги свои к заправочным корабельным горловинам присоединил, значит, будем проверку производить. Вызываю я по рации робота-диагноста, РД-25 его кличут люди технические, мы же, люди полетные, всегда «пауком» его зовем, потому как конечностей у него десять пар. Выхожу из корабля, разминаю ноги, «паук» сначала дюзы двигателей проверяет, потом по броне бегать начинает, присосками цепляется, проверяет внешний корпус корабля. Рация моя периодически пищит утвердительно, «паук» работает нормально, повреждений и неисправностей нет. Бортовой компьютер тем временем тестирование систем корабля производит, тоже рация моя попискивает, только в другом тоне, чем от сигналов «паука».

Вот появляются почтовые, этим знак показывать не надо, эти меня и так знают. Контейнеров-то в шлюзе, контейнеров! Вавилонское столпотворение, муравейник железных муравьев. Выгрузка, погрузка, обмен приветствиями. Отдельно принимаю личные посылки от почтальонов и маленький груз неопасной контрабанды — контейнеры внутренней рассылки.

«Паук» докладывает: «Осмотр произведен. Неисправностей не обнаружено». Отправляю его в кибер-отсек. Заправщик отходит, шланги сматываются. Компьютер докладывает: «к полету готов. Жду приказа». Погрузка закончена. Прощаюсь, захожу в кессон. Задраиваю грузовые трюмы и сам лично осматриваю грузовые крепления. Закрываю кессон. По трапу забираюсь в рубку, ввожу в компьютер новый курс, завожу двигатели. Запрашиваю разрешение на вылет, получаю подтверждение, вылетаю.

Ложусь на курс, перевожу на автопилот — теперь компьютер главный. Теперь можно пойти поесть и поспать. Через десять-восемнадцать часов все повторится снова...

Теперь я опять — паук. Паутина моих трасс растянута между звездами и я быстро, перебирая ножками, бегу по ней. Паутина дрожит, нити сигналы мне посылают: «Беги туда, беги туда». И я бегу. Я — почтовый паук. Паутина соткана не мной, но я должен поддерживать ее, я обязан бежать по ней...

Перед тем, как идти спать, я смотрю на звезды, такие красивые, далекие и близкие одновременно. Так много звезд, как же мне среди них отыскать свою?...

Кто-то скажет: «Почему же ты, идиот, не искал свою Риву? Почему сам не полетел искать свою планету?»

Наивные вопросы. Чтобы самому лететь к звездам, надо, как минимум, купить собственный корабль. У меня таких денег не было. Искать в известных системах? Вряд ли. Моей планеты среди известных планет не было. Единственное, что я мог сделать и сделал — я отправлял запросы в эмиграционные службы обитаемых планет. «Прошу сообщить, не было ли в числе эмигрантов за последние сто пятьдесят календарных лет личностей, утверждавших, что они прибыли с планеты, не внесенной в галактический планетный каталог, с которой были похищены инопланетной формой жизни, предположительно Формикой. Ключевые слова для поиска: Артур, Марта, Рива, Арчер, Фритаун, Алекс, Аль. Стоимость проведения запроса по информационной сети прошу отнести на банковский счет номер такой-то».

Я тратил много денег, но все запросы возвращались в стандартном виде: «Интересующих вас лиц в информационных базах данных не обнаружено»...

Я не сошел с ума, не ушел в запой, я ушел в работу. Я работал и работа позволяла мне не думать о плохом. Монотонный ритм полетов был для меня тем же, чем были изнуряющие занятия с Арчером — голова занята настоящим днем, некогда строить планы на будущее. Я почти потерял надежду найти дом, мне казалось, что я буду скользить по Периферии вечно. Но что-то, определяющее мою судьбу, решило предоставить мне шанс...