Глазурь

Ким Карран

Глазурь

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

http://vk.com/club43447162

Оригинальное название: Glaze

Автор: Ким Карран / Kim Curran

Перевод: alex9091, _Aelita_, Nastybargirl, Anastasia_N, Azazll

Редактор: _Aelita_

Финальная вычитка: Оля Новак

— 1-

— Чего мы хотим?

— Будущего!

— Когда мы этого хотим?

— Сейчас!

Сотни голосов раздаются в гневном крике, поднимая руки вверх и размахивая плакатами.

Я оставила попытки объяснить проблемы с лозунгом на пути сюда. Как можно иметь будущее сейчас? Как можно его вообще иметь, в самом-то деле? Будущее, по определению, всегда завтра. Всегда недостижимо. Я пыталась объяснить им это. Я зашла так далеко, что использовала слова вроде «оксюморон». Но затем Дэйв Карлтон назвал меня идиоткой и все в вагоне метро рассмеялись. Я бы посмеялась вместе с ними, если бы смущение не разъедало мой желудок, как кислота, и не осознала так остро пустоту между мной и ими, и уставилась в мерцающую темноту туннелей.

Пятнадцатью минутами спустя вот она я, стою перед воротами школы, находящейся под угрозой, кричу вместе с остальными. Добавляю торопливое и невнятное «Через десять лет…» перед окончательным и сердечным «сейчас!», как форму мелкой победы, хотя даже я знаю, как это жалко.

Но я не собиралась покидать протест, несмотря на то, что у них было глупое и логически невозможное программное заявление. Даже несмотря на то, что было холодно, и мне нужно было пописать, и я не знала, почему мы протестуем снаружи школы, которая закрывается, если менее чем в миле находится парламент, который, я абсолютно уверена, имеет большее влияние на наше будущее, чем эта школа когда-либо могла иметь. Особенно если учесть, что буквально через несколько месяцев выборы.

Забудьте все это. Мне здесь нравится. Потому что, будучи затолканной среди двадцати моих одноклассников и сотни незнакомцев, с оттоптанными ногами и без малейшей возможности увидеть что-либо, кроме спины подростка передо мной, я впервые за много месяцев чувствовала себя принадлежащей к чему-то.

Сегодня я снова одна из них, объединенных убеждением, что «Вместе вы лучше». О чем, собственно, и идет речь в Глазури.

— Ты это снимаешь?

При звуке этого слишком знакомого голоса я смотрю вверх. Райан МакМанус пробирается сквозь толпу, чтобы стать рядом со мной. Ну, рядом с подростком рядом со мной. От столь тесной близости я замечаю, что мое сердце бьется слишком быстро. Глупое сердце.

— Живой поток, братан, — отвечает Карл, подросток рядом со мной. Он самый высокий в нашем классе, поэтому Райан поручил ему съемку протеста и трансляцию ее в Глазурь.

— Уже пятьдесят тысяч просмотров.

Глаза Карла смотрят в одну точку — признак того, он осуществляет доступ в Глазурь. Признак, который я возненавидела.

Я буду подключена последней в своем классе. Чтобы подключится, вам должно быть шестнадцать лет. Так что в то время как остальные мальчики и девочки из одиннадцатого класса уже несколько месяцев изучают все прелести, которые может предложить Глазурь, я все еще жду. Это научит меня, как перескакивать через класс в десятилетнем возрасте. Я никогда не торопилась начать. Но теперь все их жизни вращаются вокруг того, кто кого зафрендил и что сегодня в тренде, они стали далеки от меня. Но ненадолго, через несколько недель, дней и часов мне будет шестнадцать, и я смогу догнать их.

— Сейчас они не могут нас проигнорировать, а, Райан? — говорю я тихо.

Райан смотрит на меня, его темные брови сдвигаются в легкой растерянности. Я привыкла к этому виду только что проснувшегося человека, который приобретает тот, кого вытащили из Глазури. Райану нужно хорошенько потрудиться, чтобы сфокусироваться на двух реальностях: потоке данных, который бежит у него перед глазами, и образе жалкой, рыжеволосой бледной девушки, глядящей на него снизу вверх.

— Да, конечно, — говорит он, моргая, словно его что-то беспокоит. Волнуюсь, что это я раздражаю его, но затем он улыбается своей невероятно милой улыбкой, и чувствую, как мои колени подгибаются. Глупые колени.

— Неубедительно, — говорит Дэйв Карлтон, ленивым взмахом руки указывая на всю толпу. — Когда уже начнется веселье?

Его глаза затуманиваются, когда он всматривается в свой канал.

— Чуваки, ищите цыпочку с сиськами. Она где-то здесь, — бросает он и осматривается, пытаясь совместить географию канала с тем, что он видит вокруг.

— В отличие от цыпочек без сисек? — спрашиваю я, но рада, что никто не услышал.

— Серьезно, Райан. Ты должен помочь мне найти ее, — говорит Дэйв. Он хватает Райана за руку пытаясь разглядеть что-нибудь поверх голов наших одноклассников, чтобы найти свою таинственную цыпочку.

— Ее ник — Лючи-Счастливица. Ох, Лючи-Счастливица, это может быть твоя счастливая ночь. Я прав?

Он поднимает руку в ожидании верхнего пять. Райан оставляет это без внимания. Благодаря этому он нравится мне еще больше.

— Эм, да, я сегодня остаюсь в реальной жизни, Дэйв, — говорит Райан.

— Что? А как же все эти горячие красотки кругом? Ты в своем уме?

— Я хочу испытать все на собственном опыте.

Он хлопает Дэйва по плечу так, как может сойти с рук только Райану МакМанусу.

Дэйв пожимает плечами:

— Ну и ладно. Мне больше достанется.

Дэйв возвращается к поискам своей таинственной счастливой девушки, щелкая туда-сюда канал, чтобы выследить ее. Мы с Райаном обмениваемся взглядом, который, как я понимаю, означает «жаль Дэйва, он идиот», но я бы хотела, чтобы он означал «что если нам с тобой уйти из этого сумасшедшего места и поговорить где-нибудь о реальных механизмах социальных изменений?».

Этот протест организовал Райан. Он прочитал об этом в потоке и решил, что нужно что-то делать.

— Если мы будем стоять в стороне и позволим им взять эту школу, то следом они придут за нами, — сказал он.

Большинство детей не беспокоит то, что наша школа закрывается. Но у Райана есть приемы как убеждать людей, вести их за собой. Честно говоря, он настоящая причина, почему я здесь. Не то чтобы я сделала что угодно для любого милого парня. Я не такая девушка. Но Райан, ну, он такой парень, ради которого я бы сделала что угодно. Ненавижу себя за это.

Отвожу взгляд от него, смущенная тем, что так долго глазела, и вижу блондинку с огромными глазами, двигающуюся сквозь толпу. Она прыгает к Райану в объятия, и эти двое прижимаются так, словно не окружены со всех сторон толпой. Я отворачиваюсь так быстро, что ударяюсь головой о знак протеста. Больно.

— Райан, — говорит Эмми, когда они наконец расходятся. — Ты видел канал Натаниэля Баклберри?

— Кого?

— А что с Натаниэлем? — Пиппа протискивается к Райану и Эмми, или «Рами», как их еще называют. Я помахала, когда она проходила мимо, но меня проигнорировали.

Пиппе, или, по крайней мере, той Пиппе, которую я знала, с которой я дружила несколько месяцев назад, никогда не было интересно это «дерьмо Че Гевары», как она это называла. Она была счастлива, листая женские журналы и выбирая свой следующий наряд. Но сейчас ее, кажется, действительно заботят такие вещи.

— Натаниэль здесь! — говорит Эмми, хватая Пиппу за руку.

— Он здесь? Где? — вскрикивает она. — Как я могла не знать об этом?

Пиппа подпрыгивает, пытаясь разглядеть что-нибудь над головами нашей группы.

— Натаниэль — фальшивка, Пиппа. Как и ты.

То ли Пиппа не слышит подлый комментарий Кьяры, то ли делает вид. В любом случае, сейчас она подпрыгивает вместе с Эмми, умоляя Райана подвинуться, чтобы мы смогли найти в толпе Натаниэля.

— Она все еще не разговаривает с тобой? — спрашиваю я у Кьяры, которая несет на краю свой знак «Верните наше будущее» так, словно это он ответственен за отсутствие перспектив для нашего поколения.

— Думаю, ты поймешь, что это я с ней не разговариваю, Петри, — говорит Кьяра, ее подбородок высоко поднят, пытаясь показать, что она не обеспокоена. Упряма, как всегда.

Я вздыхаю. В последнее время я слишком долго терпела их препирательства, чтобы действительно продолжать волноваться.

Я перевожу взгляд с хихикающей Пиппы на суровую Кьяру и пытаюсь вспомнить, как эти двое могли быть друзьями. Но они были. Добросовестными лучшими друзьями навсегда. Я точно знаю, что Пиппа когда-то циркулем выцарапала на своей руке букву К и покрыла ее чернилами, которые она украла из шкафа с художественными принадлежностями. А Кьяра сделала то же самое с буквой П. Еще много недель спустя через их футболки можно было видеть сочащуюся кровь. Интересно, шрамы до сих пор видны?

Думаю, люди отдаляются друг от друга. А у подростков, в конце концов, продолжительность концентрации внимания примерно соответствует той, которой обладают золотые рыбки с повреждениями головного мозга. То, что нам нравится сегодня, завтра уже не интересно. Поколение микроблогов, которое не может сосредоточиться на чем-либо дольше, чем на 30 секунд, не нажав «Далее». Это мы, не так ли?

Кажется странным, что за несколько месяцев можно перейти от вырезания чьих-то инициалов на теле, к игнорированию его в коридоре.

Я замечаю все это вокруг. Старые дружбы, старые страсти откладываются в сторону и забываются. Личности примеряются, а затем отбрасываются, как вчерашняя мода. Это действительно обломки прошлого.

Девушки плачут по углам. Парни пробивают шкафчики, а затем плачут по углам. Нам говорят, что именно так выглядит взросление.

Половое созревание, народ, это полное дерьмо.

Нет, у меня нет к этому иммунитета. Я просто немного отстаю. Думаю, именно поэтому мне нужно больше времени, чтобы расстаться с привязанностями. Моя прошлогодняя любимая песня все еще остается моей любимой. Я могу слушать ее на повторе часами, и она не надоедает. Я все еще люблю «Алису в Стране чудес» так же сильно, как и в день знакомства с этой книгой. И я скучаю по своим друзьям.

Все изменится, когда попаду в Глазурь. Я уверена. Когда подключусь, я снова смогу быть частью их жизней. Я смогу не спать до полуночи, ожидая, когда выйдет последний трек Натаниэля, а не ждать его три недели, как остальные неподключенные, и затем часами обсуждать его томные мелодии или что угодно другое с Пиппой. Или разбирать подтекст дерьмовых голливудских фильмов с Кьярой. Или завести новых друзей, с которыми можно поговорить о книгах, искусстве и философии на другом конце мира. Но на данный момент я нахожусь в подвешенном состоянии. В в режиме ожидания посадки. И это нормально. Как говорится, хорошее приходит к тем, кто ждет.

— Он поет песню! Для нас! — Пиппа прижимает руки к груди и поднимает лицо к небу, уплывая от окружающей реальности и теряясь в другой. Лучшей. Она не одна. Большая часть детей вокруг меня настроились на частоту и раскачиваются в такт мелодии, которую я не могу слышать. Берутся за руки. Даже Кьяра, которая, насколько я знаю, терпеть не может искусственный фолк, который играет Натаниэль, выглядит тронутой всем этим. Все они делят этот момент не только друг с другом, но и с сотнями собравшихся здесь людей, а также с миллионами подключенных людей по всему миру, которые поддерживают то, что здесь происходит, издалека.

Я прочитала все о том, как работает сеть. Как чип, который предоставляет вам доступ, соединяется со зрительной и слуховой зонами коры головного мозга, что позволяет вам видеть и слышать поток, если вы сосредоточитесь. Вероятно, это требует некоторой адаптации, но через несколько недель это становится как шестое чувство. Как доступ к старой памяти или выделение из какофонии звуков, пение птиц. И это все ждет вас там. Вся информация, которая необходима для ориентации в современной жизни, как говорится в их последней рекламной кампании. Там есть и другие интересные вещи. Например, встроенное GPS, при помощи которого люди знают, куда идти на север или на юг даже с закрытыми глазами. Это называется нейропластичность.

Я, вероятно, знаю больше, чем кто-либо из присутствующих здесь с чипом. Потому что моя мама работает на компанию, которая это изобрела — УайтИнк.

Они все еще покачивались и пели, и мне становилось по-настоящему скучно, когда толпа рванула вперед, сбив с ног нескольких человек из нашей группы. Меня толкнули сзади, но я устояла на ногах только благодаря тому, что схватилась за руку Карла. Что бы там им не пел Натаниэль, он все испортил.

Видеоборды, которые секунду назад показывали улыбающиеся фото мужчин, баллотирующихся на выборах и напоминание «Время решать!», теперь показывают две красные буквы на черном фоне — НФ.

— Кто-то взломал доски, — говорю я, указывая на них, но никто не обращает на меня внимания.

Парни в черных капюшонах и странных серебряных шарфах, обернутых вокруг лиц, проталкиваются через толпу. Гнев распространяется от них, как тепло. Они здесь не для того, чтобы нести транспоранты или скандировать речевки. И совершенно точно не для того, чтобы петь новую песню Натаниэля. Они здесь ради неприятностей.

Девушки кричат, когда их толкают. Парни стараются толкнуть в ответ, стоя между девушками и роем черных. Я ловлю Кьяру, когда ее локтем отталкивают с дороги, и помогаю ей снова стать на ноги.

— Успокойтесь, ребята, — кричит Райан. — Не надо агрессии.

Парни в масках смеются.

— Изменения — это столкновение, брат, — говорит один из них, стаскивая металлический шарф, чтобы показать свое лицо. Его зрачки слишком большие и слишком темные, его челюсть движется из стороны в сторону, как у коровы, жующей жвачку. Он словно одержим чем-то или под чем-то.

Он вытаскивает из-под куртки бутылку, подбрасывает ее в руке раз, другой, затем бросает ее над головой Райана. Мы все смотрим, как она парит над толпой, а затем врезается в бетон между нами и полицейскими, окружившими школу.

Мои руки начинают дрожать от злости, из-за глупости всего этого.

— Да! — кричу я. — Давайте все бросать вещи! Вот как вы добиваетесь перемен, вот как вы доносите свои мысли! Смотрите!

Я смотрю вниз и вижу на земле маленький скомканный пластиковый стаканчик, на него наступили. Я знаю, что при этом ощущают, сгребаю его и бросаю в воздух — он пролетает около пяти футов, прежде чем спланировать вниз.

— Видите, как много влияния это оказывает? — кричу я. — Забудьте о мирном протесте и лоббировании правительства. Почему бы не бросаться вещами, как ребенок в истерике!

Моя речь не производит эффекта на парня, который бросил бутылку. Он ухмыляется акульей улыбкой и шагает ко мне.

Я отхожу, спотыкаясь. Кто-то преградил мне путь отхода, бежать некуда. Парень-акула уже в нескольких дюймах от меня, чувствую запах его дыхания. Запах несвежих сигарет. Он поднимает руку, но одетая в черное рука появляется из толпы и оттаскивает парня-акулу. Рука принадлежит другому пареньку в черном капюшоне и с шарфом на лице. Но, в отличии от глаз его друга, глаза парня ослепительно яркие золотисто-коричневые, как разбитое стекло на бетоне. Он смотрит на меня, и такое чувство, что он смотрит мне прямо в душу.

— Тебе стоит уйти, — говорит он. — Скоро здесь будет опасно.

Несколькими секундами спустя залп бутылок падает из воздуха, разбиваясь вокруг нас. Эти парни в черном, возможно, организованны, но целятся они ужасно.

Первый парень вопит и ударяет воздух, и затем скрывается в толпе.

— Уходи. Сейчас же! — говорит парень с янтарными глазами, прежде чем последовать за своим другом в толпу.

— 2-

Все начинают кричать и толкаться, пытаясь уйти друг от друга. Но никто не может сдвинуться с места.

Пиппа рыдает и кричит что-то о Натаниэле, но я не могу разобрать что. Кьяра бросает свой знак на землю и пытается карабкаться по телам перед ней. Я хватаю Пиппу за руку и тащу ее по диагонали от нахлынувшей толпы. Я читала, что так нужно делать, оказавшись в толчее, но сейчас это не возымело никакого эффекта. Ее пальцы выскальзывают из моих. Меня сбивают с ног, несут на волне толпы, абсолютно беспомощную. Мое лицо вдавливают в кожаную куртку Райана. Я думаю, это символично. В единственный раз, когда я оказываюсь рядом с ним, меня убьют.

— Райан! Райан! — Эмми тянут в противоположную от нас сторону. Ее рука тянется к Райану, хватая воздух.

— Просто расслабься, Эмми, — кричит он. — Все будет хорошо. Возвращайся к станции.

Я с трудом могу двигать головой, зажатая между плюющимся, ругающимся парнем позади меня и крепкой спиной Райана впереди. Мои ребра сдавлены и я задыхаюсь. Я могу уйти только одним путем, по низу.

Я становлюсь колени и начинаю прокладывать путь через лес ног. Жесткая почва и разбитое стекло врезаются в мои колени, а мои пальцы ударяются столько раз, что я едва их чувствую, но, по крайней мере, здесь внизу я могу дышать.

— Подожди меня, — Райан позади меня, тоже продирается сквозь толпу на коленях.

Вокруг крики и звук, похожий на звук взлетающего самолета, мне на голову льется вода. Я смотрю вверх и вижу, как человека надо мной сбивает с ног струей воды.

В дело пошли водометы.

Звук прекращается, и вымокшие люди пытаются встать на ноги. Я мокрая насквозь, мои волосы прилипли к лицу, так что почти ничего не вижу, но я по-прежнему продвигаюсь вперед, уворачиваясь от спотыкающихся людей и топающих ног.

Ряд тяжелых черных ботинок и стена из щитов преграждают путь вперед. Я рискую взглянуть на сформированную линию полиции. Они паникуют, как и все остальные, лихорадочно отодвигаясь от толпы. Они ничего не могут сделать: линия разрывается и полицейские спотыкаются и падают под натиском людской волны.

— Это Белый Щит! — гремит громкоговоритель через крики.

Белый Щит? Это частное охранное подразделение УайтИнк. Что они здесь делают?

— Всем оставаться на своих местах! — снова пронзительно кричит рупор.

Ну конечно, думаю я. Как будто это сработает.

Но я не права. Это работает.

Все прекращают двигаться, словно их ноги примерзли к земле. Крики прекращаются, и чувство паники высасывается из воздуха, как будто включен пылесос. Толпа выдыхает; огромный, коллективный вздох облегчения.

Я оглядываюсь на Райана, он выглядит сбитым с толку, как и я, но продолжает двигаться. Он отчаянно кивает мне идти вперед.

Сейчас, когда все прекратили паническое бегство, идти намного легче. Я замедляю темп, чтобы лавировать между ногами. В пятидесяти футах влево есть зазор — переулок, ведущий черт знает куда. Неважно, главное подальше отсюда. Меняю направление и держу курс туда.

— Полиция обойдет вас всех и запишет ваши имена. Затем они отпустят вас, одного за другим, — говорит мужчина с рупором. Его голос звучит так, словно ему все это наскучило.

Я останавливаюсь, когда пара огромных черных сапог останавливается рядом со мной, не попав по моим пальцам на несколько дюймов. Райан ползет рядом со мной. Я вижу, как мой страх отражается на его лице.

Полицейский в сапогах поворачивается на носках и уходит прочь от нас сквозь ряды людей. Это мой шанс. Я наполовину ползу, наполовину бегу по направлению к переулку. Он частично заблокирован большой зеленой мусорной урной, лежащей на боку. Я вскарабкиваюсь по ней и быстро приземляюсь на другой стороне. Мое сердце колотится, и я пытаюсь отдышаться, набирая полные легкие вони мусора, в котором сижу.

Тру руки, чтобы вернуть в них хоть немного жизни. Руки покрыты порезами и ушибами, пробую пошевелить пальцами, вроде ничего не сломано. Смотрю вниз на расползающиеся по коленям красные пятна — это были мои любимые джинсы, и теперь они испорчены. Морщась, вытаскиваю осколок стекла из своего колена.

Слышу громкий звук и вижу, как Райан перепрыгивает через мусорку, падая рядом со мной. Он садится, прижавшись спиной к зеленому пластику, тяжело дыша и улыбается: маниакально и победоносно. Но улыбка исчезает, когда он смотрит перед собой.

— Мы в ловушке.

Я вслед за ним смотрю на высокую кирпичную стену, перекрывающую нам выход.

— Похоже на то.

Осмеливаюсь выглянуть поверх урны, полицейские в защитном снаряжении ходят по толпе, в то время как фигуры в шлемах и бледно-голубой униформе Белого Щита стоят, скрестив руки на груди. Никто в толпе не двигается, должно быть, страх приморозил их к месту. Но они не выглядят напуганными, напротив, удивительно спокойными.

Я высматриваю знакомые лица. Пиппа перестала плакать и зачарованно смотрит на мужчину рядом с ней, на нем ниспадающая рубашка, покрытая розовыми цветами, в руках он сжимает сломанную гитару. Итак, Пиппа в конце концов нашла Натаниэля. Карл и Кьяра стоят рядом друг с другом, рука Карла лежит на плече у Кьяры. Я рада, потому что знаю, как они друг другу нравятся.

— Уходи, Кьяра, — говорю я тихо.

В толпе только один или два парня в капюшонах. Остальные, должно быть, ушли.

— Что происходит? — говорит Райан, приседая рядом со мной.

— Ничего. Именно это и странно. Они не делают абсолютно ничего.

Полицейский проходит мимо урны, и мы оба сползаем вниз, прижав ноги к подбородкам. Мы прижимаемся друг к другу так близко, что молния от куртки Райана врезается мне в руку.

— Ты Петра, правильно? — шепчет Райан.

Я не могу поверить, что он знает мое имя. Ладно, что мы с ним четыре года учились в одном классе, и мое имя вообще-то Петри, но все-таки достаточно близко. Я никогда не думала, что он знает о моем существовании. У меня были глупые фантазии о Райане МакМанусе: как будто он поворачивается ко мне, берет меня за руку и говорит «ты не такая, как другие девчонки», а затем мы вместе бежим. Но почему ему надо было ждать, пока мы спрячемся за вонючей мусоркой, чтобы заговорить со мной?

— Петри. Петри Куинн.

Его брови поднимаются, а мое сердце опускается от осознания того, что мне придется объяснять мое имя еще одному человеку.

— Меня назвали в честь моего отца, — начинаю я. Это старая шутка Зизи, которую она считает по-настоящему веселой, наряду со «сперма рыжего за полцены», которую она использует каждый раз, когда представляет меня кому-то.

Райан выглядит сбитым с толку, поэтому я решаю сжалиться над ним.

— Я была ребенком из пробирки. Чашка Петри. Дошло? Зизи, моя мать, думала, что это забавно.

— О, — вот и все, что он говорит.

И я осознаю, насколько это все не смешно и отчаянно грустно — никогда не знать своего отца и иметь мать, которая все в своей жизни превращает в политическое заявление. Даже выбор имени для своего ребенка.

— Зизи? Зизи Куинн, креативный директор УайтИнк? Она твоя мать?

Я расстроилась, думала, что все в школе знают, что моя мама — член совета директоров в компании, которая создала Глазурь. Когда она впервые вышла, люди просили меня подключить их с обновлениями, эксклюзивным контентом и тому подобное. На самом же деле, я и для себя-то не могу получить больше, чем фирменную ручку, что же говорить о них.

— Ага, это она.

Он смотрит на меня, кажется, очень долго, мышцы вокруг его глаз дергаются.

— Круто, — говорит он, наконец, и отворачивается.

Умение читать выражение лиц людей не пришло ко мне само собой. Поэтому мне пришлось учиться этому, как и всему остальному, в чем я не была хороша сразу, то есть практически всему. Усердно учиться. Я читала книги о микровыражениях, смотрела документальные фильмы о языке тела. Несмотря на все это, то, о чем думает Райан, скрыто от меня за семью печатями.

Райан наклоняется, чтобы выглянуть за урну, и я повторяю за ним. Полицейские обходят каждого человека по очереди, вглядываясь в их лица, затем кивая.

— Они вносят лица в базу данных Глазури, — говорит Райан.

— Они могут это сделать?

— Конечно. Любой, у кого есть чип, может, — он улыбается мне, сморщив лоб, словно не знает, шучу я или просто идиотка.

— Ах, да. Я читала об этом, — говорю я и смотрю вниз на свои кроссовки.

Райан хлопает себя по лбу.

— Ты не подключена! Эмми говорила, что ты еще ребенок.

— Мне пятнадцать, — говорю я с негодованием. — Шестнадцать будет через три месяца, пять дней и 36 минут. Это 2 280 часов, 136 836 минут, 8 210 160 секунд.

Он смеется:

— Да, она также говорила, что ты чертовски хороша в математике. Она называет тебя человек-калькулятор.

Я смущенно смотрю вниз. Райан протягивает руку и берет меня за подбородок своими пальцами.

— Эй, знаешь, быть умной — это хорошо.

Все, что я знаю, это то, что я стала красной, как мои волосы.

— Спасибо за ваше сегодняшнее сотрудничество, — голос за громкоговорителем принадлежит мужчине, одетому в темный костюм и жилет с логотипом УайтИнк в виде трех треугольников. Мне кажется, я видела его у Зизи на работе. Непонятно, что здесь делает он и все остальные из компании.

— Почему они не уходят? — спрашивает Райан.

Я не знаю. Я хочу домой. Я замерзла, вымокла и очень-очень хочу пи-пи.

— Думаю, мы должны сдаться.

Я собираюсь встать, но Райан хватает меня за руку и тащит назад за мусорный бак.

— Нет! Не делай этого!

— Почему нет? Не, кажется, что они собираются кого-то арестовывать, — показываю я на полицейских.

— Нет, но это пойдет в наши досье, — говорит Райан. — А я не могу этого допустить. В смысле, мы, мы не можем допустить этого.

— Хорошо, — говорю, глядя вниз на его пальцы, которые впиваются мне в руку.

— Останься здесь, со мной. С нами все будет хорошо, — он отпускает меня и я плюхаюсь рядом с ним. Только теперь за баком уже не так уютно.

— Эй, вы, там!

Мы вздрогнули и попытались стать как можно меньше. Не так уж сложно для меня с моими пятью футами одним дюймом, когда я в обуви, но не легко для Райана, который около шести футов роста.

— Думаешь, они нас заметили? — шепчу я.

— Вы, за баками. Выходите сейчас же!

Полагаю, что это ответ.

Я смирилась с тем, что должна сдаться, единственное, о чем могу думать прямо сейчас, — это чистый туалет. Я начинаю медленно вставать.

Не могу видеть лицо полицейского за шлемом, но улыбаюсь улыбкой, которая должна означать «эй, честный коп, я пряталась за баками, а ты поймал меня».

Его голова наклоняется на секунду, а затем снова поднимается.

— Она не зарегистрирована! — кричит он. — У нас здесь десять тридцать.

— Ух ты! — говорю я, поднимая руки. — Я не десять тридцать. Я просто ребенок.

Райан корчится на земле рядом со мной, по-прежнему отказываясь вставать.

Полицейский тянется к своему поясу и отстегивает ярко-желтый пистолет. Он целится им в меня.

— Не стреляйте в меня. Я никуда не денусь! — визжу я.

Он не слышит меня и нажимает на курок, посылая большую спиралевидную проволоку прямо мне в грудь. Прежде чем она ударила меня, меня сбивает с ног Райан, который, наконец прыгнул вперед. Проволока электрошокового пистолета врезается в мусорный бак, проделывая два аккуратных отверстия в пластике.

На доли секунд я думаю, что Райан спас меня, как во всех моих фантазиях — он мой герой. Но потом вижу, как он бежит к стене, прыгает и подтягивается и исчезает на другой стороне, оставив меня лежать на холодной сырой мостовой в окружении мусора.

— Подожди, не двигайся, — говорит полицейский, изо всех сил стараясь еще раз зарядить пистолет.

— Забудь об этом! — говорю я и поднимаюсь на ноги.

Подбегаю к стене и смотрю вверх, у меня нет шансов. Даже если бы у меня был трамплин, как тот, который я использую в гимнастике, я не смогу достичь верха, не говоря уже о том, чтобы перепрыгнуть через нее.

— Сюда! — кричит голос. Я оглядываюсь, пытаясь найти источник, и вижу фигуру в черном капюшоне, свисающую с верха крыши. Янтарные глаза мигают в темноте.

Я бегу, в то время как полицейский снова прицеливается. Он не одинок, пять других копов делают то же самое. Подпрыгиваю в воздух и хватаюсь за руку парня в капюшоне, руки скользкие от грязи и крови, и я кричу от боли, когда мой палец ломается. Но он не отпускает, дергает меня вверх, царапая мои ребра о кирпичную кладку стены, и тянет на крышу.

У меня даже нет времени, чтобы отдышаться, прежде чем он ставит меня на ноги, и мы бежим по скользким плиткам. Что-то свистит мимо моего уха, и в дымоходе передо мной появляется отверстие, останавливаюсь, чтобы посмотреть на черные пули, врезавшиеся в кирпич.

— Резиновые пули, — глупо говорю я.

— Пошли! — кричит он.

У меня нет другого выбора, и я несусь вперед. Мы подбегаем к просвету между крышами, и парень перепрыгивает его так, будто это всего лишь лужа, а я останавливаюсь.

— Ни за что! Я не смогу сделать это, — кричу ему.

— Ты сможешь. Думай об этом, как о прыжке в длину в школе. Я видел, как ты это делаешь. Просто прыжок.

За мной слышны крики и карабканье, полицейские появляются на крыше, но, кажется, она может не выдержать их вес. Они смотрят вниз и простерли руки так, будто идут по льду.

Я делаю шаг назад. И еще один. До тех пор, пока больше некуда отходить и тогда начинаю бежать, так быстро, как никогда не бегала в своей жизни.

Я прыгаю.

Приземлилась тяжело и жестко, ударившись лицом об землю, но, по крайней мере, я перелетела через зазор. Я почувствовала резкий рывок в районе пояса, и меня снова подняли на ноги и наполовину потащили, наполовину понесли к пожарной двери.

Парень плечом открывает дверь, втаскивает меня в нее и затем пинком закрывает ее за нами. Темнота отдается эхом.

— 3-

— Тс-с, — говорит он, прежде чем у меня появляется шанс открыть рот.

Я пытаюсь восстановить дыхание и сделать так, чтобы мое сердце стучало потише. Уверена, что сейчас стук моего сердца можно услышать и с той стороны двери. Мои глаза привыкли к темноте, и то, что было чернильно-черным стало превращаться в темно-серое. Мы стоим наверху лестницы, и я не имею понятия, куда мы направляемся. Мой спаситель, если это то, кем он является, стоит, приложив одно ухо к двери, его черная одежда сливается с тенями.

Он поворачивается, все, что я могу видеть — это капюшон, нависший надо мной, словно безголовый монах, который мне снился, когда мне было шесть.

— Не думаю, что они последовали за нами, — говорит он, проходя мимо меня и направляясь вниз по лестнице. Я иду за ним, шаря пальцами по стене в поисках опоры.

— Обычно я люблю темноту, — говорю, раздражая даже саму себя. — В моих окнах затемненные стекла, чтобы я могла спать. И эти наши отключения электроэнергии мне реально понравились, знаешь, потому что можно увидеть звезды, — лепечу я. Думаю, это шок и адреналин, а также тот факт, что я следую за неизвестным анархистом в неизвестном направлении. Он не говорит ни слова.

— Куда мы идем? — пытаюсь сказать я после первых шагов.

— Вниз.

— Я имею в виду, где мы?

Моя нога шагает на ступеньку, которой нет, и я начинаю падать, он хватает меня за локоть и удерживает в вертикальном положении.

— Спасибо, — бормочу я.

Раздается скрежет металла, тяжелый удар, а затем свет заливает лестничную клетку.

— Добро пожаловать в Грубер&Грубер Лимитед, — говорит он, взмахнув рукой. Прохожу сквозь дверной проем в большой открытый офис или то, что когда-то было офисом. Сейчас здесь ничего нет, только столы составлены один на один, и голубые перегородки сложены у стен.

— Они делали фильм, — говорит он, поднимая черную трубу с белой крышкой и бросая ее в меня. Я пытаюсь поймать ее и терплю неудачу. Она подпрыгивает на сером нейлоновом ковре.

— Фильм? Как настоящее кино?

— Нет, как то, что они снимали на камеру.

Не знаю, что он имеет в виду, но не хочу выглядеть еще глупее, чем уже есть.

— А. Ну да.

— Мне нравится вид, — говорит он, подходя к окнам от пола до потолка, из которых состоит дальняя стена. Я присоединяюсь к нему и смотрю на город. Вдали блестит собор, под нами змеится Темза. Отблески света от воды кое о чем мне напоминают.

— Эмм, здесь есть ванная комната?

— Где-то дальше по коридору, — говорит он, указывая.

Я нахожу дверь, никогда в жизни не была так рада видеть нарисованную из палочек женщину.

Когда я возвращаюсь, он сидит на кресле с низкой спинкой, глядя в окно, ноги на столе, словно он здесь дома. Серебристый шарф и капюшон лежат на столе, открывая его лицо в профиль: у него прямой нос с небольшой шишкой на переносице, скулы, о которые можно порезаться, и длинные ресницы, за которые девочки могут убить. Последние лучи заходящего солнца падают на его светло-коричневые волосы, и создается такое впечатление, будто кончики его волос в огне. Он поворачивается.

— Я знаю тебя! — говорю я. — Ты ходишь в мою школу, на класс старше меня.

— И я знаю тебя, Петри Куинн, которая слишком сообразительна для своего же блага и имеет привычку попадать в неприятности, следуя за странными мальчиками в места, в которые не должна.

Сначала не понимаю, о чем это он, но затем… я вспомнила.

В прошлом году я увидела Дэйва Карлтона и его банду — Худз, ведущими высокого темноволосого мальчика за игровой зал. Мальчик был новеньким в школе и одет в форму, которая была ему мала. Я знала Дэйва достаточно хорошо для того, чтобы понять, что происходит. Ясности добавляло еще и то, что его товарищи скандировали «получи киску».

Я никогда не была особо хороша в самообладании. С тех самых пор, как надо мной несколько месяцев издевались, когда я пришла в класс, я узнала, что блестящий остроумный ответ не остановит девочек от того, чтобы забросить твою сумку на верх автобусной остановки, а вот удар в живот очень даже остановит. Поэтому я последовала за Дэйвом и обнаружила, что его друзья загнали новенького в угол и собираются оказать ему обычный для Сити Хай прием.

Я бросила крышку от мусорного бака в голову Дэйва, прежде чем он успел начать наносить удары, и выбила ему передний зуб.

Мы с Дэйвом получили месяц ареста. Мне удалось удержать его от выполнения обещания повыбивать мне зубы, делая за него все домашние задания по математике. Это было шаткое перемирие, но я была все еще жива.

Я больше не видела мальчика в слишком маленькой форме, до этих самых пор.

— Если ты ходишь в Сити, то почему ты не был на официальной школьной акции протеста? Почему ты был с теми, теми… — судорожно пытаюсь подобрать слова, борясь с возрастающей яростью.

— Вандалами? Отморозками? — говорит он, вставая и оставляя стул вращаться позади.

— Я собиралась сказать херами, но пусть так.

— Они полезны.

— Они идиоты.

— Это не они стреляли резиновыми пулями.

— Нет, но это они бросали бутылки и ввергли всех в панику. Если бы они не вмешались, протест продолжался бы мирно и все были бы счастливы.

Он смеется через нос.

— Счастливы, ну конечно. Это самое важное, не так ли? Чтобы все были счастливы.

— Я не знаю, о чем ты, — говорю я раздраженно, потому что мне кажется, что он смеется надо мной, а я не понимаю шутки.

— Глазурь, — говорит он, глядя мимо меня в окно.

— Глазурь? У тебя проблемы с тем, что Глазурь делает людей счастливыми? Это что-то новенькое. Я слышала, что люди злятся, что она делает людей глупыми, но счастливыми? Что не так? Она не делает тебя счастливым?

— Я не знаю. Я не подключен, — говорит он, глядя вниз.

— Ты не подключен? — говорю я, злясь на себя, что повторяю все, что он говорит, как дурочка. — Но тебе сколько, восемнадцать?

— Семнадцать.

Я в шоке, думаю, он первый человек, встреченный мной, кто мог бы быть подключен, но это не так. Это должно сделать нас своего рода союзниками, оба аутсайдеры. Но я просто думаю, что это странно.

— Это что-то религиозное? Потому что я знаю, что некоторые имамы запретили ее. Зизи, моя мама, встречалась с несколькими исламскими лидерами в прошлом году, чтобы выслушать их опасения.

— Нет, — говорит он, прежде чем я успеваю рассказать всю историю о том, как Зизи победила их. Он толчком открывает дверь и направляется вниз по лестнице, делая два шага за раз.

— Ой, ладно. Эй, подожди меня.

Иду вслед за ним, не хочу оставаться одна в этом пустынном офисном здании. Есть в этом месте что-то очень грустное: когда-то шумное и многолюдное, теперь оно пустынно. Я почти могу представить их голоса, эхом раздающиеся вокруг лестничной клетки; приглушенные сплетни, тайные споры, все что происходит вдали от любопытных офисных глаз.

— Куда теперь? — спрашиваю я, когда догоняю его этажом ниже.

— Ты идешь домой, — говорит он, ухватившись за перила и перемахнув вниз через целый пролет.

— И это все? Ты спасаешь меня, а потом исчезаешь? — я скольжу по покрытому линолеумом полу и бегу вниз по лестнице за ним. Мы на втором этаже. Остался только один этаж.

— Именно так.

Он с громким стуком приземляется на мраморный пол первого этажа.

— Я даже не знаю твоего имени, — говорю я, он стоит перед пожарным выходом, который ведет наружу на улицу. Свет, струящийся сквозь пятнистое защитное стекло, погружает его в тень.

Он ждет и задумывается на секунду.

— Этан. Меня зовут Этан, — говорит он, наконец, и протягивает руку, я спускаюсь к нему на три ступеньки.

— Я Петри. Но ты это уже знал.

Это хорошее рукопожатие — сильное и уверенное. Зизи пробуравила мне весь мозг тем, насколько важно хорошее рукопожатие, как оно говорит тебе все, что нужно знать о человеке. Она говорила, что мое — словно держишь мокрую рыбу, и заставляла меня практиковаться с ней до тех пор, пока она не была удовлетворена тем сообщением, которое оно доносит обо мне. И о ней.

Рукопожатие Этана говорило мне, что у него грубые руки — мозолистая ладонь и жесткая кожа — что странно для парня не намного старше меня. Грубая и теплая, словно он только что достал ее из кармана.

— Как ты будешь добираться домой? — спрашивает он, разжимая руку.

— Думаю, на метро. Так же, как добиралась сюда.

— Увидимся, — поворачивается и открывает выход, нажав на плитку. Поток холодного воздуха врывается в дверь и сдувает волосы мне на лицо.

Снаружи темнее, чем я думала. Осенняя ночь приходит быстро.

— Я сама справлюсь, — говорю я, обхватив себя руками, чтобы защититься от холода. — Мне не нужен эскорт.

По правде, я никогда не гуляла одна так поздно. Не только без Кьяры или Пиппы, но и без машины компании, которая привезет, меня и отвезет обратно. Зизи даже не знала об этой акции протеста. Я сказала ей, что собираюсь к Кьяре, чтобы делать домашнюю работу. Я не вынесла бы ее самодовольное выражение лица, если бы сказала ей что участвую в общественных беспорядках. Она бы, не останавливаясь, рассказывала о демонстрациях, которые возглавляла в свое время, «когда протесты что-то значили».

Этан промолчал. Он опять обернул свой серый шарф вокруг лица, вывел меня из переулка позади офисного здания обратно на улицу. Там было пусто, на улице не было ни одного человека.

— Где все? — спрашиваю я, посматривая вокруг. Одинокие фонари мигали, ужасно освещая улицу, продолжая работать даже после отключения электричества.

В ответ Этан указал взглядом вверх на большой бигборд.

Глянцевая актриса, одетая как полицейский улыбалась нам с бигборда.

— Введен комендантский час, — говорит она. — Пожалуйста, расходитесь по домам.

Сообщение исчезло, и экран вернулся к показу объявления о предстоящих выборах. Заголовок гласил:

«Зарегистрируйтесь на голосование! Будущее в ваших руках!»

Под ним были размещены фото Харриса и Уолтера, двух лидеров партий, смотрящих друг на друга, как боксеры на ринге.

Комендантский час? Это значит, что у нас меньше часа, чтобы добраться домой.

Станция находится через дорогу. Все будет хорошо, говорю я себе. Я могу продумать, как вернуться домой. Кем он меня считает? Ребенком? Но тревожное покалывание на затылке говорит, что было бы неплохо обзавестись компанией. И, наверное, ему по пути.

Зал станции был почти пуст, когда мы зашли, только несколько пассажиров ждали свои поезда. Такое чувство, что комендантский час уже вступил в силу.

Я прикладываю запястье к сканеру, и двери открываются. Этан смотрит по сторонам и перепрыгивает заграждение.

— Твоя религия имеет что-то и против опознавательных чипов? — спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне лицом.

— Слушай, религия не при чем. У меня его просто нет, ясно?

— Хорошо! — говорю я, шутя, поднимая руки вверх. — Просто знаешь, я никогда раньше не встречала человека, который мог бы иметь все это, но не хочет.

— Теперь встретила. — Он отворачивается и идет прямо к северной линии, даже не сверяясь с картой. Я не настолько уверенна, я в метро впервые за сегодня. Останавливаюсь и провожу пальцем в путанице цветных линий путь от станции, на которой мы сейчас, до ближайшей к дому. Но кажется, Этан точно знает, куда идет.

— Ты не помнишь, когда взломали информационные щиты? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся на пустой платформе в ожидании поезда, который согласно электронной доске должен быть здесь через пять минут, впрочем, они так всегда говорят. Кто-то взломал эти доски в прошлом году, начав транслировать по всей транспортной сети революционные сообщения. Должно быть, им это надоело, потому что под конец они обратились к трансляции грубых высказываний и даже еще более грубой псевдографики. В конце концов их обезвредили, но с тех пор доски не могут нормально работать. Так как большинство получает информацию об изменениях в расписании движения через чип, то никто не беспокоился о починке щитов. И теперь они врут, вечно объявляя, что следующий поезд будет через пять минут.

— Об этом говорили во всех новостях, — продолжаю я, не получив ответа от Этана.

Он садится на железную скамью.

— Ты немногословен, — говорю я, присаживаясь рядом.

— Ты болтаешь за двоих, — отвечает он.

Своими словами он попал в точку, и я разворачиваюсь, собираясь встать, но он хватает меня за руку.

— Я не имел в виду ничего такого, просто не привык общаться с людьми. Извини. Мне это нравится. Нравится слушать, как ты говоришь.

Я опять расслабилась на сидении. Он смог меня успокоить.

Я смотрю, как мыши носятся туда-сюда по рельсам.

— Их здесь миллион, — говорю я, находя тишину слишком невыносимой, чтобы оставлять ее незаполненной. — Мышей.

— Как их не давит поездами? — спрашивает Этан.

— Они чувствуют вибрацию на путях.

Не знаю точно, так ли это на самом деле, но Этан наклоняется вперед и смотрит на мышей. Они рассеиваются, и мгновение спустя рельсы начинают петь от прибывающего поезда. Он подъезжает, толкая перед собой пласт воздуха, и брошенные газеты танцуют вокруг платформы.

Двери с шипением открываются, и мы шагаем внутрь. Этан встал рядом с выходом, держась за черный поручень. Я снова сверяюсь с картой, всего четыре остановки.

Я сажусь и смотрю на пустые экраны, где раньше воспроизводилась видеореклама. Бортовая реклама стала бесполезной тратой времени сейчас, когда почти все подключены и могут блокировать рекламу своими собственными изображениями. Вместо этого, компании спонсируют людей. Им платят за то, чтобы они бродили по улицам, выглядя классно, и громко заявляли, как удивителен тот или иной шоколад, рекламируя свои бренды каждому, кто их видит. Я скучаю по рекламе. Некоторые из роликов были забавными, как тот, где огромный жираф гонялся за свиньей. Он заставлял меня смеяться, когда я была маленькой, хотя уже и не помню, что она рекламировала.

Я пинаю пятками основание сиденья, создавая лязгающий звук металлической решетки. Этан молчит.

Одну остановку проехали.

Я встаю и брожу вокруг, вглядываясь в темноту. Всего пару часов назад мы с одноклассниками направлялись на этом поезде в другую сторону. Они держали свои знаки и с волнением болтали. Прямо сейчас я бы предпочла даже осла Дэйва Карлтона — тяжелой тишине с Этаном.

Две остановки проехали.

Я снова сажусь.

— Так где ты живешь? — спрашиваю я, нарушая тишину.

— Недалеко от тебя.

— А откуда ты знаешь, где я живу?

— В тот день, когда ты ударила мальчика крышкой мусорного бака, я пошел за тобой до дома, чтобы убедиться, что он не попытается еще раз. Убедиться, что ты в порядке.

— Шпионишь? — улыбаюсь я, а он пожимает плечами.

Странно, но я не против, если бы какой-нибудь другой парень сказал мне, что шел за мной до дома, я бы позвонила в полицию. Но есть в нем что-то такое, что-то спокойное и безопасное. Конечно, я его даже не знаю, но я верю, когда он говорит, что хотел проверить, в порядке ли я. Вот почему я не возражаю, чтобы он сейчас проводил меня до дома..

Наконец моя остановка. Я встаю и вслед за Этаном выхожу из поезда.

— Отсюда я сама, — говорю я, когда мы выходим на улицу. Мои ворота прямо через дорогу. Но Этан все равно следует за мной.

— Серьезно, здесь везде охрана.

Я показываю на камеру над воротами, она со скрипом движется, чтобы сфокусироваться на мне. За ней Фил, наш охранник.

— Я провожу тебя до двери, — говорит Этан, не аргументируя.

— Слушай, это очень по-джентльменски, но, думаю, я сама справлюсь.

Он снова пожимает плечами. Я вздыхаю и кладу ладонь на считыватель.

Мы идем мимо больших деревянных домов, которые выглядят идентично, если не считать небольших изменений, которые люди внесли в своих садах. Это поселок компании, только для тех, кто работает в УайтИнк. Предполагается, что он создает чувство общности и гарантирует, что все мужчины и женщины компании являются счастливыми работниками. Он смоделирован по образцу одной деревни в Нидерландах, которая была названа счастливейшим местом в мире, вплоть до озера в центре и старомодных оранжевых уличных фонарей, выстилающих извилистый путь. Нам, в отличие от остальных жителей города, не приходится терпеть фонари на солнечных батареях.

Я живу прямо в верхней части улицы в единственном доме, который выглядит по-другому, потому что Зизи сказала, что не может работать с плохим фэн-шуй в своем доме.

— Это мой, — говорю я, когда мы добираемся до дома с огромным стеклянным фасадом и зеленой покатой крышей..

— Дом, милый…

И когда я обернулась, он убежал.

— Подожди! — кричу я ему вслед, но он не останавливается. Я топаю ногой по земле. — Отлично, будь таким. Зачем ты вообще беспокоился? Почему просто не дал им попасть в меня электрошоком!

— Вы ничего не сказали о том, что стреляли электрошоком в моего ребенка!

Я поворачиваюсь и вижу маму, стоящую в дверном проеме нашего дома, сложив руки на груди. И я понимаю, почему убежал Этан. Зизи смотрит на мужчину в полицейской форме, который, в свою очередь, ухмыляется, глядя на меня.

— 4-

— Здравствуй, Петра, — говорит полицейский.

— Петри. Ее зовут Петри! — огрызается Зизи, вставая между мной и офицером. — Сколько еще раз я должна вам повторить? Вы могли, по крайней мере, узнать правильное имя моей дочери, если вы собирались приехать сюда, размахивая вашей дубинкой, как гигантским…

— Мы можем войти внутрь? — кричу я, перебивая ее. Это достаточно неловко, и занавески дома номер три уже дергаются.

— Что я говорила тебе о стыде, Петри? — Зизи направила свой гнев на меня.

— Что это патриархальное орудие самоистязания. Но давай…

— На самом деле, Петри, я бы хотел, чтобы ты пошла с нами, — говорит полицейский.

Женщина-полицейский появляется в дверях позади него. Ее улыбка не отражается в глазах.

— Вы действительно думаете, что можете так просто прийти и арестовать мою дочь без всяких оснований? Что конкретно она сделала? — Зизи подошла и встала рядом со мной, положив руку мне на плечо. Хотела бы я, чтобы это проявление материнской заботы было только ради успокоения копов. Потому что я знаю, что, когда мы останемся одни, никакой поддержки не будет и в помине. Сейчас я не знаю, что будет хуже: быть арестованной, или выслушивать неизбежную лекцию от Зизи.

— Наверное, нам лучше поговорить об этом в участке, миссис Куинн.

— Мисс Куинн. Мисс! — говорит Зизи. — И вы, наверное, считаете, что имеете дело с идиоткой, детектив Ли, но я директор международной компании, поэтому вы не можете просто…

— Да, мисс Куинн, — перебивает он, произнося «мисс», будто издеваясь. — У нас есть доступ к вашим файлам. Креативный директор УайтИнк, создателя Глазури. Уверен, это очень впечатляет, но речь идет о вашей дочери. Сейчас она может пройти вместе с нами на допрос, или же, как бы банально это не звучало, мы можем арестовать ее и утащить в наручниках.

— У вас есть ордер? — спрашивает Зизи, а ее ногти впиваются мне в плечо. Она действительно испугалась, да и я тоже. Думала, мне сделают выговор, или, в крайнем случае, предупреждение, но если им выдали ордера…

Глаза полицейского забегали по виртуальному пространству, но быстро вернулись в реальность.

— Только что получил.

— Нам не стоило приспосабливать Глазурь под полицейские нужды. — Говорит Зизи, встряхнув головой. — Я предупреждала Макса, что это будет использовано для нарушения прав граждан. И посмотрите, насколько я оказалась права.

— Мы благодарны вам за ваш вклад в Столичную полицейскую службу, мисс Куинн. А сейчас, Петри, тебе стоит пройти с нами. — Он указал на черную машину, припаркованную перед нашей подъездной дорожкой.

— Одна она никуда не пойдет. Она еще несовершеннолетняя, вы в курсе? Поэтому я буду присутствовать на допросе. Я знаю наши права.

— Конечно, все знают свои права. Все всё знают, — вздохнул он и еще раз указал на машину. — Так мы идем?

— Мне нужно взять пальто, — отвечает Зизи и бросается в дом. Когда она вернулась через несколько минут, на ней был зеленый военный пиджак. Тот самый, который она одевает, когда хочет показать солидарность с низшими слоями общества — великолепно!

Голова поникла, мои ноги почти волочатся по земле, и я спускаюсь к ожидающему меня транспорту. Почему я не сдалась, вместо того, чтобы мчаться по крышам с каким-то чудаком?

Детектив Ли открывает для меня дверь, и, положив руку мне на голову, осторожно подталкивает меня внутрь. Мне в лицо ударяет запах новой машины, я говорю о спреях, которыми производители обрабатывают машины изнутри перед тем, как спустить их с конвейера. Запах торговой марки, как говорят. Так же как супермаркеты накачивают через кондиционеры запах только что выпеченного хлеба. Все делается, чтобы мы чувствовали себя лучше.

Не думаю, что когда-либо чувствовала себя хуже.

Зизи вскользнула за мной, детектив Ли и женщина-полицейский сели спереди. Двери захлопываются, и машина трогается. Сквозь тонированное стекло смотрю, как наш дом все уменьшается.

— Что происходит, Петри? — шипит мне Зизи. — Кем был тот парень? И что случилось с твоей одеждой? — Она впервые смотрит на мои окровавленные джинсы и оборванную футболку.

— Ты знаешь о протесте, организованном Райаном МакМанусом?

— Против закрытия школы?

— Да. Ну, я вроде как участвовала и он, вроде как, вышел из под контроля. И я сбежала от полиции. А тот парень помог мне.

— Петри, я говорила тебе в таких случаях оставаться на месте?

— Да, но я запаниковала. Они стреляли из водных пушек и резиновыми пулями. Извини, мам. — Я называю ее мамой только когда хочу поддразнить ее, я знаю, это сводит ее с ума. Это хоть что-то делает с силой имен и показывает, как ярлыки возвращают женщину к старомодным стереотипам. Она писала об этом статью в Таймс. Не то чтобы я читала ее, доступ к ней платный. Я не собиралась платить, чтобы прочитать материал, который могу услышать бесплатно за ужином.

Она провела рукой по своим соломенным с проседью волосам и вздохнула.

— Все будет хорошо. Я сообщила своему адвокату, и мы решим эту проблему.

— А ты не можешь просто позвонить Максу? — спрашиваю я.

— Нет! — резко отвечает она. — Это семейный вопрос.

— Но ведь Макс играет в гольф с Министром внутренних дел?

— Хватит, Петри. Макс сейчас в самолете из Гватемалы. Кроме того, ты не можешь бегать к нему с каждой маленькой проблемой как ребенок. Тебе нужно учиться нести ответственность за свои действия.

По тому как скривился ее рот при упоминания имени Макса, можно сказать, что дело не только в моем аресте. Должно быть, они с Максом опять поссорились. Шикарно!

— Мы все уладим, не волнуйся. Только ты и я. — Зизи похлопывает меня по колену, а потом отдергивает руку в ужасе от липкого красного пятна на ладони. Она вытирает ее о кожаное сидение.

— Слушай, ты можешь не влезать в это? — говорю я.

В тусклом свете, проникающем снаружи, я увидела, как ее глаза увеличиваются.

— Не лезть в это? Не лезть в это! Это нарушение наших прав, Петри! Или для тебя это не имеет значения?

— Нет, конечно, имеет. Просто… ты можешь не возмущаться так? Я уверена, что все будет в порядке.

Она сложила руки на груди и отвернулась от меня.

— Хорошо, я не буду в это вмешиваться. Но не приходи ко мне в слезах, когда они решат отправить тебя в исправительную колонию. Вы же не думаете, что я не знаю об их существовании? — говорит она, наклонившись вперед и обращаясь к полицейским. — Я член Амнистии. Я записываю весь этот разговор, вам известно? — Она опять откидывается на спинку сидения. — Посмотрим, как они запляшут, когда их варварский процесс пойдет не так как надо.

— Я не советовал бы вам это делать, мисс Куинн, — говорит Ли, даже не оборачиваясь. — Вам могут быть предъявлены обвинения в подстрекательстве к насилию.

Рот Зизи открывается и закрывается снова. Я пытаюсь не улыбаться. Остальная часть пути проходила в тишине. К счастью.

Полицейский участок представляет собой новостройку, всю из стекла и металла. Я начала считать секунды до того момента, как Зизи начнет упоминать налогоплательщиков. Мне не придется ждать слишком долго.

— Ну, она великолепна. Хотелось бы мне знать, сколько это стоило? — говорит она, подняв глаза на большую статую полицейского, опустившегося на одно колено, чтобы взять ребенка на руки. — Какое великолепное использование средств налогоплательщиков. Я конечно имею ввиду: забыть об открытии нового крыла роддома, пока полиция не получит свой сияющий символ благодеяния, чтобы обманывать всех нас.

Я почти начинаю надеяться, что они меня посадят.

Большие стеклянные двери с шипением открылись, когда мы подошли, внутри было тихо. Больше похоже на больницу, чем на шумный полицейский участок, который я представляла. Здесь не было переругивающихся проституток и их сутенеров. Никаких бродяг, кричащих о своей невиновности. Я даже немного разочарована.

Детектив Ли перебросился парой слов с полицейским за приемной стойкой, сказал женщине-полицейскому, сопровождавшей нас, что «он разберется», а потом повел на через приемную к двойным дверям на другом ее конце. По сравнению с этой тишиной, в главном зале было действительно шумно. Мои кеды ужасно скрипели на отполированном полу. Зизи так сердито посмотрела на меня, будто я могла заставить их не скрипеть.

Всю дорогу она бормотала о гражданских свободах. Ли игнорирует ее, что раздражает ее еще больше — он мне, вроде как, нравится.

Ли останавливается перед дверью и набирает на кодовом замке шестизначное число: 538873. Я начинаю выискивать в числе закономерность: даты, коды, слова. Единственное значение, которое я могу ему приписать, это простой буквенный шифр, означающий «чайник». Но это, вероятно, просто случайное число. Комната выглядит скорее как приемная, чем как комната для допросов. По обе стороны стеклянного кофейного столика лицом друг к другу стоят низкие диваны. Есть даже кружки на столе. Ли кивает нам занять место и убирает кружки, ставя их в раковину.

Мы садимся на диван, перед этим смахнув крошки с подушки. Зизи грызет ногти, сегодня, они выкрашены в ярко-зеленый цвет, хотя уже и начали немного отрастать.

Ли устраивается на диване напротив нас.

— Вам, должно быть, интересно, как мы вас выследили.

— Не особо, — говорю я. — У вас везде наблюдение.

Ли, кажется, слегка сбит с толку.

— Ну, наблюдение нам не понадобилось, мисс Куинн. Ваш друг, Райан МакМанус сказал нам ваше имя, но будьте уверены, мы нашли бы вас в любом случае.

Я не могу сдержать небольшой вздох потрясения.

— Вы поймали Райана?

— Мы отпустили его 30 минут назад с предупреждением. Он не сделал ничего плохого.

— Тогда почему именно вы притащили сюда мою дочь?

Ли разблокирует тонкий планшет. Замечаю, что это последняя графеновая модель, похоже, УайтИнк помогает полиции более, чем одним способом. Легким прикосновением он включат экран, появляется зернистое изображение — это толпа людей, держащих плакаты и скандирующих. Ли кликает по экрану и картинка увеличивается. Я узнаю некоторых людей: Райан, Карл, Кьяра. Это кадры протеста, снятые с высокой точки, дрона или спутника, я не уверена.

Фигуры в капюшонах пробираются сквозь толпу. На месте их лиц серые пятна, словно кто-то протер пальцем по экрану. Теперь я понимаю, что их серые шарфы были для защиты от наблюдения.

— Вы должны были арестовать этих парней, а не меня, — говорю я.

Детектив Ли улыбается, и громкость на планшете увеличивается.

Крошечные динамики воспроизводят искаженный голос.

— Да! Давайте все бросать вещи. Вот как вы добиваетесь перемен. Вот как вы доносите свои мысли!

С трудом узнаю свой собственный голос. Изображение на экране замирает на моменте, когда я собираюсь что-то бросить в толпу. Одна моя рука вытянута передо мной, другая готовится выпустить свою ракету. Я похожа на ту картину Бэнкси в галерее Тэйт.

— Вы знаете, какое наказание предусмотрено за подстрекательство к насилию?

Я смеюсь, откинувшись в своем кресле, это, должно быть, какая-то проверка. Это не может быть серьезно. Я смотрю на его лицо. Он выглядит очень, очень серьезным.

— Я никого не подстрекала. Это был сарказм! — говорю я, наклоняясь вперед.

— Это не звучало саркастически. И сразу после того, как ты подбивала толпу, случилось это.

Изображение снова оживает: парни в черном начинают бросать бутылки в толпу, и все начинают кричать.

— Нет, вы отредактировали это. Все случилось не так. Я не говорила им начинать.

— Ну, мисс Куинн, выглядит это определенно так. Поэтому скажите мне, что вы знаете об этих анархистах?

— Ребята в масках? Не имею ни малейшего понятия.

— Они члены НФ. Что вы можете рассказать мне о вашей связи с ними?

То, как Зизи громко вдыхает, когда он говорит эти две буквы, пугает меня больше, чем что-либо до этого.

— Зизи, это бред, понимаешь? Я даже не знаю, кто или что такое НФ!

Ее лицо бледнее, чем обычно, когда она смотрит на воспроизводимый, на маленьком экране бунт.

— Ох, Петри, разве я не говорила тебе, что насилие — это не выход?

— У Петри были проблемы с насилием в прошлом? — спрашивает Ли.

— Что? Погодите, нет.

— Ах да, вижу. Три сообщения о драке в школе.

— Это частная информация, вы не имеете права ее использовать! — кричу я, махая рукой перед его лицом, чтобы оборвать его канал. Это ничего не меняет.

— Все государственные школы проводят политику обмена информацией. У меня здесь все ваши файлы, Петри. И выглядит все это не очень хорошо.

— Я говорила тебе, что должна ходить в частную школу, — огрызаюсь я, глядя на Зизи. — Но нет, ты хотела дать мне настоящее образование! В реальном мире.

Я делаю в воздухе иронические кавычки вокруг слова «реальном». Вообще-то я никогда не хотела ходить в частную школу. Но прямо сейчас я выбираю именно это.

— Как ты можешь так поступать со мной? — говорит Зизи, держа руку у сердца.

— Почему нет? Ты всю мою жизнь так со мной поступаешь!

Ли перебивает нас, пока все не вышло из-под контроля.

— Мое начальство хочет, чтобы я выдвинул обвинения.

— Конечно же в этом не будет необходимости, — говорит Зизи, вся такая сладкая и гладкая, голосом, который она использует в разговоре со своими коллегами-директорами прямо перед тем, как начать кричать. — Моя дочь не представляет опасности для общества. Она просто увлеклась сгоряча.

— Ничего я не увлеклась! — говорю я. — Это была шутка! Шутка! Почему вы этого не понимаете?

Картинка еще больше увеличивается, и ролик воспроизводится по кругу. Мое лицо ярко-красное, изо рта брызжет слюна. Выгляжу я, как сумасшедшая.

Я роняю лицо на руки и испускаю вздох разочарования.

— Ну, может быть и так, но ваши действия не проходят бесследно. Надеюсь, вы понимаете это, юная леди.

Я смотрю на него сквозь пальцы.

— Послушайте, поскольку это ваше первое правонарушение…

Внезапно дверь распахивается без стука. Ожидаю увидеть адвоката Зизи, когда…

— Макс! — ахает Зизи. — Что ты здесь делаешь?

Она выглядит смущенной, даже злой.

Меня это не волнует. Облегчение овевает меня, словно теплый ветерок. Макс так действует на меня. Вообще-то на всех. Когда он входит в комнату, там становится спокойнее, счастливее. И не только потому, что он создатель и главный исполнительный директор Глазури, но и потому, что есть в нем что-то такое, что заставляет людей чувствовать себя хорошо. То, как он говорит с тобой, заставляет чувствовать, что он по-настоящему слушает. Когда я была моложе, он был единственным взрослым, которого я знала, кто не относился ко мне как к идиотке. Кто не заставлял меня чувствовать себя так, будто я мешаю.

Он одет в свою обычную серую рубашку, серый костюм с красным платком, торчащим из верхнего кармана, хотя и без галстука: единственный признак того, что он только что с трансатлантического рейса. Он даже не выглядит уставшим, хотя его седеющая щетина выглядит немного менее аккуратной, чем обычно.

Я смотрю ему за спину, ожидая увидеть стаю сотрудников, которые везде следуют за ним. Но он один. Должно быть, я в еще более затруднительном положении, чем я думала.

— Детектив Ли, — говорит Макс, приближаясь к полицейскому и протягивая руку в кожаной перчатке.

Ли встает, скручивая планшет в тугую трубку.

— Как вы сюда попали?

— Я Максвелл Уайт, — говорит Макс в качестве объяснения. Это единственное объяснение, в котором он когда-либо нуждался.

— Да, я знаю, кто вы, — говорит Ли ледяным голосом. — Все в мире знают, кто вы, мистер Уайт.

— Тогда ладно, — говорит Макс, похлопывая Ли по плечу рукой в перчатке. Детектив отшатнулся, как будто прикосновение Макса ядовито.

Если Макс и замечает очевидную ненависть Ли, то никак не реагирует. Вместо этого он поворачивается ко мне.

— Петри, что ты сделала, чтобы так взволновать свою маму?

Зизи встает и целует Макса в обе щеки, ее губы не касаются его кожи, у Макса пунктик насчет микробов.

— Как полет из Гватемалы? — спрашивает она, холодно глядя на него. Что бы там между ними ни произошло, это было что-то серьезное.

— Долгий.

— Полагаю, мой адвокат рассказала тебе, что происходит? Напомни мне уволить ее.

Макс рассмеялся.

— А что происходит?

— Ничего, с чем я бы не справилась, — говорит она, играя со своим воротником. — Чепуха, состряпанная полицией.

Она смотрит в лицо Ли, продолжая говорить с Максом:

— Ты же знаешь, они всегда ищут в качестве козла отпущения кого-то белого, среднего класса, чтобы спрятать свой институциональный расизм. Они же не могут обвинить Райана МакМануса, мальчика, который организовал бунт…

— Протест, Зизи, — вмешиваюсь я. Осознание того, что это Райан сдал меня, шевелится в моем животе, как червь. — Райан организовал протест, — заканчиваю я неубедительно.

— В любом случае, они не могли арестовать интеллигентного мальчика-метиса, не так ли? Не тогда, когда им в шеи дышит расследование расовой дискриминации, — торжествующе заканчивает Зизи.

Не понимаю ее логики, они не арестуют Райана, поскольку он черный, потому что они расисты? Я даже не пытаюсь разобраться. Я могу понять, о чем она, только в половине случаев.

— Уверен, что полиция делает свою работу в меру своих возможностей на основании доступной им информации, не так ли, детектив Ли? — говорит Макс.

Ли не отвечает. Он медленно облизывает губы и причмокивает ими.

— Хотя мне интересно, почему протест расследует член Центрального полицейского подразделения киберпреступности?

— Вы из Подразделения киберпреступности? — говорит Зизи, лед в ее голосе плавится.

— У нас есть основания полагать, что НФ стоит за серией взломов на высоком уровне. Думаю, что как директор мультинациональной корпорации, — говорит Ли, играя собственными словами Зизи, — вы должны беспокоиться о таких вещах.

Он прав. Зизи беспокоится, только в прошлом месяце она разглагольствовала о том, что когда она была хакером, они во что-то верили. О том, что у них были манифесты и совесть. А теперь все, чего они хотят, — это сеять хаос. Она была не в восторге, когда я спросила, что думают ее старые приятели-хакеры о том, что она продалась и работает на их крупнейшую цель. Глазурь, в конце концов, — Святой Грааль для хакеров.

— А зачем? — говорит Макс, становясь перед Зизи. — Глазурь непроницаема для хакеров. Теперь, если можно, вернемся к нашему вопросу. Попытка выстрелить электрошокером в несовершеннолетнюю только потому, что она не явилась на вашу регистрацию… Ну, это не то, что мы хотели, когда откликнулись на вашу просьбу о помощи в этой операции.

Так вот почему Белые щиты были там. Полиции была нужна их помощь.

— Нашу просьбу? — говорит Ли, его брови практически выпрыгивают со лба. — Насколько я слышал, это УайтИнк всунула свой нос. Так зачем это было?

Макс отмахнулся от этого утверждения.

— Ну вот снова, детектив Ли, вы не владеете всеми фактами. Решения, подобные этому принимаются на гораздо более высоком уровне, чем ваш.

Макс говорит это таким тоном бескорыстного превосходства, что можно предположить, что все решения принимаются на гораздо более высоком уровне, чем уровень детектива Ли.

— Теперь вернемся к насущным вопросам. Хоть я и ценю тонкую работу полицейских сил Метрополитена, меня касается то, что ваши люди не понимают разницы между опасным преступником, подрывающим устои общества, и девочкой, которая недостаточно взрослая, чтобы быть подключенной. Возможно, если бы Мет согласился на полную интеграцию с сетью Глазури, то все бы работали с правильными данными..

— Чтобы вся полиция была засыпана бесполезной информацией круглосуточно?! Нам достаточно ограниченного доступа, который у нас есть, спасибо, — руки Ли сжались вокруг свернутого планшета.

— По-видимому, нет, — говорит Макс, кивая в мою сторону. — Теперь я надеюсь, что мне не придется нанимать адвоката компании…

Он снова оставляет предложение незавершенным. В УайтИнк работают лучшие и самые подлые судебные адвокаты в стране. Макс знает это.

Ли постукивает планшетом по ноге, костяшки его пальцев побелели.

— Так, Петри, — говорит Макс, отворачиваясь от детектива, — посмотри на меня и скажи мне правду. Ты революционер, подрывающий общественный порядок?

Я встаю и смотрю ему прямо в глаза. Макс говорит, что глаза никогда не лгут, что смотреть человеку в глаза и лгать идет против всего, что мы есть. Вот почему он всегда настаивает на ведении бизнеса лицом к лицу.

— Я не революционер, — говорю, — и не хочу ничего подрывать. Единственное, чего я хочу, — это пойти домой.

— Для меня этого достаточно, — он поворачивается, чтобы взглянуть на Ли. — Детектив? Это все?

Двое мужчин смотрят друг на друга. Макс выше Ли, но у него нет мощи и молодости детектива. Не то, чтобы дошло до драки…

— Думаете, вы выше закона, мистер Уайт? — говорит Ли, желваки его челюсти дрогнули.

Макс делает долгую паузу, у него на лице веселое выражение.

— Нет, не выше.

— О, так он не распространяется на таких людей, как вы? Поговорим о праве на привилегии. Позвольте мне сказать вам, мистер Уайт…

— Вы знаете настоящее значение слова «привилегия», детектив Ли? — говорит Макс, прерывая Ли. — Я так не думаю. Немногие люди имеют в наше время классическое образование. Возможно, вам стоит посмотреть его. Идем, Петри.

Я встаю, полностью подчиняясь инструкциям Макса.

— Оставайтесь на месте, — рявкает Ли, и у меня подгибаются колени. К Ли возвращается его спокойствие.

— Петри Куинн, в соответствии с разделом 29B Закона об уголовном правосудии 2017 года, я выдаю вам ордер о гражданском неповиновении.

— Не будьте смешным, — фыркает Макс, и хватает меня за руку, его кожаная перчатка скрипит.

— Теперь у нас есть выбор, — говорит он, поворачиваясь к Зизи. — Мы можем оставить Петри под стражей до суда, который, учитывая, как мы завалены после сегодняшних событий, может состояться через неделю или две. Или мы можем сейчас вставить ей пустышку, и вы все сможете пойти домой.

— Что такое пустышка? — говорю я. — Что он имеет в виду?

Зизи вдыхает, между ее сжатыми губами свистит воздух. Я отсюда слышу, как скрежещут зубы Макса.

— Пустой чип? — глаза Зизи затуманиваются, когда она получает доступ к данным. Почему никто не рассказывает мне, о чем они говорят?

Ли жалеет меня и объясняет:

— Это простая процедура, которая сводит на нет необходимость любого приговора. Это означает, что мы можем отслеживать вас, контролировать вашу деятельность, но… — Ли поворачивается к Максу, — Это будет означать запрет доступа к Глазури на пять лет.

— Подождите, — говорю я, переводя взгляд с Макса на детектива. — Вы не можете запретить мне. Я же еще даже не подключена.

Зизи покусывает палец, переводя взгляд с Макса на Ли и снова на Макса. Макс уставился на дверь и никто не смотрит на меня.

— Итак, — говорит Ли, — что будем делать?

— 5-

Покачиваясь, я следую за Ли из комнаты. Моя голова словно наполнена бетоном: тяжелая и плотная. Кровь стучит в моих ушах так громко, что я не слышу, что говорит Зизи, только вижу, как шевелятся ее губы. Отворачиваюсь, не в силах даже смотреть на нее.

Я умоляла ее попытаться оспорить это, дать Максу натравить на полицию его супер-адвокатов, кричала о несправедливости всего этого, но она проигнорировала меня. Макс тоже пытался ее урезонить. Он говорил, что может все исправить, что она не должна перекладывать свои проблемы с ним на меня. Зизи возразила, что это никак не связано с ним и что это ее решение, а не его.

— Ты права, — сказал Макс голосом, гладким, как мрамор, — ты ее мать. Так почему бы тебе хоть раз не поступить, как мать?

Это только подтолкнуло ее.

— Сделайте это, — сказала Зизи Ли. — Сделайте это сейчас же.

Макс сдался и выглядел отреченным, словно я трачу его драгоценное время. Что я, собственно, и делала. Он занят проверкой своих материалов и, если я хорошо его знаю, уже вернулся к работе.

Зизи говорит со мной, по-видимому, пытаясь объяснить. Все, что я слышу, — это белый шум.

Ли игнорирует их обоих и идет вниз по коридору. Ведет меня к моей судьбе. Он останавливается перед дверью, вводит набор цифр, у меня не хватает даже сил, чтобы понять каких, и отходит в сторону. Какой у меня выбор? Я вхожу.

Зизи пытается последовать за нами, но Ли останавливает ее, подняв руку. Она морщится, когда дверь закрывают, они с Максом остаются вдвоем.

Ли поворачивается ко мне. Он улыбается, ласково, как медсестра, которая собирается делать укол, словно то, что он собирается сделать, хоть и больно, но только для моего блага.

Он что-то говорит, хотя я все еще ничего не слышу, и показывает мне за спину.

Я оборачиваюсь.

Я знаю, как выглядят официальные магазины чипов. Я ходила с Кьярой, когда она получала свой. Магазин был сияющим белым маяком, мимо которого невозможно пройти, войдя в торговый центр. Заливающий светом третий этаж и громкой музыкой бездушный атриум. Он звал меня, как Сирена.

Мы простояли в очереди три часа, прежде чем Кьяра попала в одно из четырех больших кожаных кресел, которые выглядели как будто из старомодной цирюльни: белые и хромированные. В подголовнике была дыра, чтобы дать оператору доступ к задней части головы. Я смотрела, как Кьяра села и положила голову на подголовник. Оператор, одетый в бледно-голубую футболку с логотипом Глазури в виде трех перекрещивающихся треугольников на груди, откинул ее волосы и поместил пистолет у основания ее черепа. Шипение сжатого воздуха, глухой стук — вот и все, Кьяра получила чип.

Ей дали бесплатную футболку, сказали подождать два часа, прежде чем пытаться получить доступ к Глазури, и отправили домой.

Это место абсолютно не такое — оно маленькое и серое с единственным окном высоко в стене, выходящим на серое небо. Старая камера, предназначенная, полагаю, для чипирования людей.

В центре комнаты огромное кресло, за ним стоит женщина, одетая в полицейскую униформу, а не в футболку УайтИнк. И она не улыбается.

— Садись, Петри, это недолго, — говорит Ли. Мой слух, наконец, вернулся.

Я пячусь от стула в угол камеры, тряся головой.

— Вы не можете, — говорю я. — Вы не можете сделать это со мной! — кричу я и пытаюсь уцепиться за стену пальцами, но там не за что держаться, только облупленная серая краска.

— Это правильный выбор, Петри. Несколько недель в учреждении для малолетних преступников в ожидании своего шанса встретиться с судьей только для того, чтобы все равно получить чип? Твоя мама просто пытается защитить тебя.

— Она пытается защитить только себя, — кричу я. — Не дай бог ей придется перенести такую трагедию, как дочь, сидящая в тюрьме.

Ли наклоняет голову и обеспокоенно смотрит на меня:

— Давай, Петри. Это всего на пять лет, а потом…

— Всего пять лет? — ору я. — Да это практически пожизненно!

Он делает шаг ко мне, я только плотнее вжимаюсь в стену. Отсюда некуда бежать.

— Вы не можете… — продолжаю повторять снова и снова.

Но он может и осторожно хватает меня за запястье и тянет к креслу, где женщина настраивает оборудование, Ли производит успокаивающие звуки, будто пытаясь утихомирить испуганную лошадь.

Это неизбежно. Я, эта комната, женщина в резиновых перчатках с пистолетом для чипирования в руке. Больше всего на свете хотела получить чип, и сейчас я его получу. Только вместо того, чтобы дать мне все, что я хотела, он все это заберет. Правильно говорят, будьте осторожны в своих желаниях. Я пытаюсь смеяться, но получается сдавленное карканье.

Пустышку уберут только через пять лет. «Всего пять лет», говорят они, будто это не так уж и много. Мне будет около двадцати одного к тому времени, как я смогу получить доступ к Глазури. А какая тогда уже будет разница? Единственной моей мечтой было подключиться — теперь я никогда не смогу этого сделать. Это как остаться в этой камере навечно.

Пошатываясь, приближаюсь к креслу, и его очертания растут, становясь слишком большими для такой маленькой камеры. В моем воображении оно превратилось в электрический стул, и меня ведут навстречу моему приговору.

Я громко смеюсь, а по моим щекам текут слезы. Ли и палач обмениваются обеспокоенными взглядами; они думают, что я сумасшедшая, помешанная. А чего они ожидали? Что я счастливо пойду навстречу судьбе, когда они крадут самые важные годы моей жизни?

Но знаю, что сопротивляться бесполезно. Я здесь бессильна. Я всего лишь ребенок.

Женщина с пистолетом обходит меня и кладет руку мне на лоб. Я чувствую мягкость резиновой перчатки на своей коже. Она убирает волосы с моей шеи, и я вздрагиваю, когда металл плотно прижимается к верхней части моего позвоночника.

— Вдохни, — говорит женщина.

Я подчиняюсь, слышу шипение воздуха и теряю сознание.

— 6-

— Запрет на шесть месяцев! Ох, Райан, что же ты будешь делать?

— Ну, все будет нормально. Наверное, буду жить перед телевизором, — смеется он.

Я поднимаю взгляд от книги, которую якобы читала, на Райана с Эмми и Пиппу с Карлом, сидящих в комнате отдыха. Эти четверо — последние сильные пары школы. Они излучали самодовольство. Я думала, что Кьяра и Карл будут вместе, после того как увидела их на протесте. Но, как оказалось, у Пиппы на это были другие планы.

— Так что случилось? — спрашивает Карл. — Они записали наши имена и всё, нас отпустили. После этого мы тебя не видели.

— Нет, я вырвался оттуда, вы знаете? Я не знал, как это можно остановить.

— Но потом вас с Петри схватили? — спрашивает Пиппа, удивительно, что она еще помнит о моем существовании.

— Да, верно.

Эмми обвивает руками шею Райана и всхлипывает, уткнувшись в нее. Он откидывает ее волосы и, взглянув через ее плечо, ловит мой взгляд. Мы не разговаривали с того дня, как меня арестовали, и сегодня я впервые услышала, что ему закрыли доступ в Глазурь. Это меньше чем он заслуживает, после того как сдал меня.

Он улыбается своей обычной кривой усмешкой, которая раньше немного вгоняла меня в дрожь. Но сейчас мне захотелось его ударить. Часы над дверью показывают 12:44, с начала обеденного перерыва прошло четырнадцать минут и уже хочется, чтобы он закончился.

В прошлом я смотрела, как минутная стрелка отсчитывает моменты между мной, которой я была, и мной, которой я собиралась стать. Той мной, которая неожиданно станет классной и популярной, за профилем и каждым словом которой будут следить пять тысяч людей. Вся моя жизнь была сосредоточена на подсчете этих секунд. Сейчас же каждый тик напоминал, что это будущее никогда не наступит, что я навсегда останусь первой мной.

Эмми пыталась успокоиться и шептала что-то Райану на ухо. Он покраснел и поднял руки, прося Эмми и остальных приостановиться, указывая на меня. Эмми нахмурилась, когда Райан направился ко мне. Я поспешила вернуться к книге и перевернула страницу.

— Эй, — говорит он. — Хорошая книга?

— Не очень, — отвечаю я, не отрываясь от нее.

— Слушай, Петри, насчет полиции. Я сказал им твое имя только потому, что беспокоился, что с тобой что-то случилось, и попросил их проверить, в порядке ли ты. Если бы я знал, сколько у тебя будет неприятностей из-за этого, я бы держал свой глупый рот на замке.

Я, наконец, оторвалась от книги, которую не читала, и посмотрела на него. С большими карими глазами и морщинками на лбу он, конечно, выглядел так, будто ему жаль. Холод у меня внутри совсем немного ослаб.

— Ты испугалась? — он садится рядом и наклоняется вперед. — Когда полиция тебя арестовала?

— Я была потрясена.

— Ха-ха! — смеется он. Я поморщилась, не знаю, почему мой ужас показался ему смешным.

— Потрясена. Петри — ты такая смешная, — он легонько толкает меня локтем. — И ты даже не понимаешь этого, вот что мне в тебе нравится.

Я вяло рассмеялась. Лед внутри превратился в кипящую лаву.

— Я тоже испугался. Мне, наверное, не стоит это говорить, но когда полиция меня поймала, меня стошнило. Вот насколько я испугался.

— Тебя? — невольно открываю рот от удивления.

— Честно, — он поднимает руку, как бы давая клятву. — В полицейской машине.

— Нет!

— Да. Они были не особо довольны.

— Представляю. Зеленое на их черно-белом.

Райан засмеялся, и я заметила, что смеюсь вместе с ним, не обращая внимания на горящие взгляды со стороны Эмми.

— Смешно. Стоит это запомнить. Но никому не говори, хорошо? В смысле, если люди об этом узнают, моей репутации от этого лучше не станет.

— Мой рот на замке, — говорю я, заливаясь румянцем от того, что он доверяет мне свой секрет.

— Ты круче всех, Петри, — говорит он, хлопнув меня по плечу. — Я знал, что могу на тебя положиться.

— Эй, я ведь все-таки человек-калькулятор!

— Ха-ха, еще одна хорошая шутка! — Он смеется и поднимает руку, чтобы дать пять.

— Увидимся позже, калькулятор, — он мне подмигивает и улыбается, возвращаясь обратно к Эмми.

Звонок обозначил окончание перерыва, а я была за дверью.

— Петри!

Мое имя подхватило эхо в коридоре. Я остановилась и развернулась, Кьяра меня догнала и обнимает так, будто выполняет один из захватов в регби. От нее пахнет яблоком и корицей — именно эти духи я помогла ей выбрать в Селфридж. Когда она, наконец, отцепилась, ее брови опустились, выражая сожаление.

— Я слышала о пустышке. Пять лет! О, Пет, мне так жаль!

Меня уже месяц никто не называл, Пет, мои губы дрогнули от нахлынувшей нежности. Я все еще не довольна тем, что она игнорировала меня в эти последние несколько недель, но сейчас я действительно могу побыть с другом.

— Ну же, давай сбежим. Как в старые времена. Мы ведь пропустим только математику, и мистер Адамс, который ставит тебя в угол из-за того, что ты его поправляешь, — это не то, что тебе сейчас нужно.

Если бы я начала говорить, я бы заплакала, поэтому я кивнула и дала Кьяре провести меня по коридору. Мы остановились перед выходом проверить, нет ли поблизости учителей, а потом выбежали наружу. Спортивная площадка была в еще худшем состоянии, чем когда я была здесь в последний раз: бледно-голубой пластик на лестницах облупился, а качели выглядели так, будто одно из сидений пытались поджечь.

Большие буквы «ББ» были нарисованы практически везде.

— Что это значит? — спрашиваю я у Кьяры, указывая на надпись на дорожке.

— О, это значит «Без Будущего». Вот что эти анархисты нарисовали повсюду.

— Вандалы.

— Вандалы, из-за которых отрубили свет.

— Это были они? — спрашиваю, — я думала, что это был просто сбой в подаче электричества.

В последнее время количество таких отключений увеличилось, и я слышала, что это объясняли нехваткой нефти. По крайней мере, так нам говорили, когда установили на всех улицах светильники на солнечной энергии, и люди начали жаловаться потому, что те плохо работали зимой.

— Нет, они взломали электрический щит. Мама говорит, что они направляли требования правительству по поводу того, в чем им отказывают. Им нужно больше школ. Или меньше? Не помню точно. — Она вытащила ручку и начала подрисовывать надпись на одном из столбов. Когда она убрала руку, там красивыми буквами с завитушками было написано: «Бесконечность»

— Вот как. Детектив, который арестовал меня, хотел знать, не с ними ли я.

— Ты? — скептически спрашивает Кьяра, а потом начинает смеяться. — Это нелепо.

— Именно это я им и сказала.

Я села на сиденье, которое было испорчено меньше, и начала раскачиваться. Ржавые цепи были влажными от утреннего дождя, но сиденье осталось сухим — значит, что до меня тут уже кто-то сидел. Кьяра взобралась на покореженное, обгоревшее сиденье и оттолкнулась.

Мы немного покачались в тишине.

— На что это похоже? — спросила она.

— Что, похоже?

— Пустышка. Ты ее чувствуешь?

— Не совсем. Поначалу я могла увидеть перед глазами логотип компании. Знаешь, как когда слишком долго смотришь на солнце. Три тусклых треугольника, двигающихся по кругу. Но сейчас я даже их не замечаю, — я опускаю взгляд. Я надеялась, что с чипом буду видеть хоть что-то. Что-то полезное: дату и время или мое местонахождение. Хоть что-нибудь, что угодно, но когда логотип исчез, не осталось ничего.

— Знаешь, тебе повезло.

— Что? — я оборачиваюсь к Кьяре, раскачивающейся туда-сюда.

— Глазурь — это еще не все. Я подумываю над тем, чтобы удалить чип.

— Что? Почему?

Она спрыгнула со средины подъема и неудачно приземлилась. Я слезла и попыталась помочь ей встать на ноги. Она сидела в грязи и смеялась.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, имея ввиду ее поврежденную лодыжку.

— Нет, не совсем, — ее улыбка угасла. — В смысле, я не знаю, что со мной не так.

Я понимаю, что она говорит это не о лодыжке.

— Помнишь, я не ходила в школу в прошлом месяце?

— Когда у тебя была ангина? — спрашиваю я.

— Да, только это была не ангина. Разве только ее можно получить от желудочного зонда.

— О чем ты?

— Я пыталась покончить жизнь самоубийством.

Она сказала это так, будто это абсолютно нормально. Будто она всего лишь накрасила ногти новым лаком. Или запала на кого-то. У меня перехватило дыхание, и я опустилась на мокрую землю рядом с ней.

— О, не волнуйся, — говорит она, откидываясь назад и смотря на тучи. — Это была хреновая попытка. Видимо получить передозировку ибупрофеном действительно трудно. Кто бы подумал.

— Кьяра, я… я… Почему?

Она закрыла глаза и еще больше отклонила голову назад, будто принимая солнечные ванны, вот только солнца сегодня не было.

— Доктора сказали, что у меня депрессия.

— Ну, еще бы! — говорю я. — Награда за высказывание очевидного присуждается докторам.

— Я догадывалась. Но я всегда думала, что быть в депрессии значит всегда быть грустным и не иметь желания даже встать с кровати. Но мне не было грустно. Я вообще не… чувствовала. Ничего, — она опять села и вытерла грязные руки о юбку. — Я раньше всем интересовалась, помнишь? Своим искусством, музыкой — но, сейчас, это просто шум. А без этого я чувствую себя опустошенной. И я не хотела продолжать это чувствовать.

— Не знаю, что сказать.

— Не волнуйся, по сути этого никто не знает. Мама говорит, что потом станет легче. Что это такой этап. Папа почти не обращает на это внимания, пытаясь вести себя как обычно. Он не может смириться с тем, что я больше не счастливая маленькая Кики. Доктор выписывают мне таблетки. «Таблетки счастья» — так он их называет. В прямом смысле слова. Таблетки счастья. Можешь поверить в это?

— А ты не хочешь их принимать?

— Не знаю. Я больше ничего не знаю.

— А с Пиппой ты об этом говорила?

Кьяра смеется.

— Нет. Бедная Пиппа. Ты можешь представить, как она это обсуждает?

Я тоже смеюсь, но это больше похоже на стоны.

— Да, она бы раздула из этого целую трагедию.

— Нет, это не для нее. Я даже не помню, почему мы стали дружить. Нет, это просто… жизнь, наверное. Моя жизнь.

Я отворачиваюсь и вздыхаю.

— Расскажи мне об этом.

— Мне жаль, что я в последнее время обращалась с тобой как стерва, Пет. Я хотела рассказать тебе, действительно хотела. Но…

— Все нормально. Я понимаю, — ненавижу это признавать, но мне полегчало.

Мы так и сидим, уставившись на тучи, которые проплывают над головой.

— Так что там с твоим желанием удалить чип? В смысле, это возможно сделать?

— Вроде есть клиника, где это можно сделать. Это не так легко, как поставить его. Но ничто не вечно, ведь так?

— И ты собираешься сделать это?

— Наверное — это странно. С того момента, как я получила чип, у меня такое ощущение, будто я уменьшаюсь, теряюсь среди всех этих голосов. Я не знаю, что я действительно думаю о разных вещах. Ну, знаешь, какое мнение именно у меня, — она прижала руку к груди. — Я тянусь во все стороны и истончаюсь. Как человек-блин, — она опять смеется, и на этот раз, это больше похоже на ее настоящий смех. — Но может это просто я такая? Мама всегда говорила, что я противоречива.

— Почему ты его не выключишь? Тогда когда тебе станет лучше, ты сможешь вернуться, — у меня в голове не укладывается, что кто-то может захотеть отключиться от Глазури, особенно когда знаю, что у меня нет доступа. Как у Этана.

— Да, но тогда все вернется обратно. У меня нет силы воли, — она вздрагивает и обхватывает себя руками.

— Ты хочешь вернуться ко мне? — говорю я, вставая. — Хотя, там будет Зизи, она работает над каким-то большим проектом.

— Она не разозлилась из-за твоего побега?

— Нет, я сказала ей, что таким образом я выражала несогласие со старыми моральными институтами, или что-то вроде.

— Твоя мама классная.

— Хм. Слишком классная.

— Я должна вовремя прийти домой, или мама вызовет полицию.

— У нас все еще есть пара часов. И я до конца жизни сыта полицией.

Она берет меня за руку, чтобы встать, а затем обнимает меня.

— Каково это, быть под арестом?

Ее глаза зажигаются веселым огоньком, и я понимаю, что уже очень давно не видела ее такой.

Мы идем домой, и я развлекаю ее историей о моем почти удавшемся побеге и заключении.

— Этан как будто был пьян.

— Не знаю. Он был немного странный.

— А ты что, нет? — Она подталкивает меня в бок своим острым локтем.

— Эй, я не странная.

— И правда. И вообще, немного странности тебе бы не помешало.

— Ну, он не настолько странный, как, скажем, Барбара Дженкинс.

— О боже, нет никого страннее ее. Ты не знала, что она ест мыло? Ладно, продолжай.

— Он такой… — Я пытаюсь подобрать нужное слово.

— Таинственный, — говорит Кьяра, шевеля пальцами.

— Нет. Тихий. Точно. Он такой тихий и спокойный. Из-за него у меня возникает ощущение, что я слишком суечусь.

Кьяра останавливается, кладет руки мне на плечи и поворачивает меня к себе лицом.

— Петри, дорогая моя, это действительно так. И, как мне кажется, этот парень идеально тебе подходит. Скажи, он симпатичный?

— Ну да, наверное.

— Симпатичнее Райана МакМануса?

Я в шоке смотрю на нее.

— Ты знаешь?

— Все знают, что он тебе нравится. В этом нет ничего страшного, полкласса по нему сохнет. И мальчики тоже.

— А я ни по кому не сохну.

— Нет? Почему же?

Я думаю рассказать ей о том, как он выдал мое имя, но затем вспомнила выражение тревоги на его лице. Он действительно волновался за меня, и, как бы я не старалась этого отрицать, это было мило.

Я качаю головой. Хватит заниматься глупостями, Петри, именно из-за этого твоего глупого увлечения им ты попала в беду.

— Он, наверное, мне разонравился.

— Тем более не стоит упускать этого Этана.

— Не думаю, что когда-нибудь его еще увижу.

Осознание этого заставляет сердце быстрее биться в груди. У меня нет никакой возможности с ним связаться, я даже не знаю его фамилии.

Мы преодолеваем заграждение и направляемся вверх по улице. Кьяра тоже жила здесь, когда ее мать работала на кампанию. Шесть месяцев назад ее уволили, и им пришлось выехать. Я смотрю на Кьяру, когда мы проходим мимо ее старого дома. Не был ли переезд одной из причин ее депрессии? Она бросает взгляд на окно своей старой спальни.

— О, не беспокойся, — говорит она, ощутив на себе мой взгляд, — я все равно ненавидела эту комнату. Там всегда было слишком холодно зимой и слишком жарко летом. Моя новая комната на чердаке нравится мне намного больше, — она улыбается мне, — и к тому же, тех денег, что мама получила после увольнения, хватит на долгие годы терапии, которые у меня еще впереди.

Она снова берет меня под руку. По какой-то причине мы смеемся, как дети, всю оставшуюся дорогу до моего дома.

— Зизи! — кричу я, открывая дверь, — со мной Кьяра.

Едва я закрыла дверь, на лестнице раздалось шлепанье босых ног и Зизи сразу же бросается на Кьяру с объятьями, прижимая ее голову к своей груди.

Получив, наконец, доступ к воздуху, Кьяра сконфуженно и недовольно смотрит на меня из-за плеча Зизи. Я пожимаю плечами — это же Зизи.

Она обхватывает лицо Кьяры руками и долго смотрит ей в глаза самым смущающим образом.

— Эмм… - говорю я.

— Грейс мне все рассказала. О, бедная, бедная, бедная малышка, — в конце концов, произносит Зизи.

Кьяра разевает рот в изумлении.

— Я убью маму, — шипит она сквозь зубы.

— О, перестань, — говорит Зизи, махнув рукой, — тебе нечего стыдиться, все великие умы страдают депрессией. Это же неотъемлемая часть креативности. Соку?

Я привыкла к безумному ходу мыслей моей мамы. Но Кьяра провожает уходящую Зизи полным недоумения взглядом.

Глядя на Кьяру, я закатываю глаза, и мы вместе направляемся на кухню, где моя мама уже измельчает в блендере ананас.

— У Ван Гога была депрессия, — Зизи произносит «Ван Го» — с американским акцентом — и это очень меня раздражает. Она наливает нам сока. — Вирджиния Вульф. Сильвия Плат, конечно же. Каждый третий принимает антидепрессанты в определенный период своей жизни. Тут не из-за чего расстраиваться, Кьяра. Ты бы принимала инсулин, если бы была диабетиком, так? Вот и здесь точно также. Твой мозг всего лишь не производит серотонин, но теперь ты об этом знаешь.

— Мой доктор что-то говорил по этому поводу, — говорит Кьяра, отхлебывая немного сока.

— Вот видишь, — Зизи останавливается и постукивает ложкой по стакану, — знаешь, есть одна замечательная методика лечения, я только что смотрела ее исследование.

Ее глаза становятся пустыми, и я знаю, что она собирается поделиться с Кьярой очередной секретной информацией. Я раздраженно смотрю на миску с фруктами.

Выслушав ее, Кьяра улыбается.

— Это правда?

— Сто процентов, — говорит Зизи.

— Но его ведь еще нет на рынке.

— Я поговорю с твоей мамой, и мы что-нибудь придумаем, — говорит Зизи, — Я пользуюсь этой методикой и посмотри на меня.

Она раскидывает руки, и голубое кимоно петушиной расцветки придает ей вид пестрой летучей мыши. Я не совсем уверена, поможет ли это Кьяре или совсем доведет ее, но она улыбается достаточно счастливой улыбкой.

— Ну ладно, пора возвращаться к работе. Макс втянул меня в разработку идеальной предвыборной кампании для Харриса. Лично я терпеть его не могу, но Макс решил, что нужен именно он. Угощайтесь всем, что найдете в холодильнике.

И Зизи исчезла в вихре шелка.

Даже не глядя, я знаю, что в холодильнике пусто — там никогда ничего нет.

— У тебя замечательная мама, ты знаешь это?

— Хмм, — отвечаю я, не торопясь с выводами.

— Прости, Пет, я сейчас такая эгоистичная. Все время забываю. Неужели она ничем не может тебе помочь?

Я беру виноградинку из миски с фруктами и отправляю ее в рот.

— Не-а. Ну, или она, по крайней мере, не хочет. «Семейственность — одна из форм элитизма, — дорогуша. Подожди, пока тебе исполнится 21,» — произношу я хриплым голосом моей матери.

— А Макс, тоже не может ничего сделать? Разве он тебе не крестный отец или что-то в этом роде?

— Я думала, он поможет, — говорю я, провожая Кьяру в гостиную и приземляясь на диван из кожзаменителя (Зизи ни за что не потерпит продуктов животного происхождения в доме: разве только между двумя булочками и политые кетчупом, или только, если у нее ПМС.) — Он раздул из этого огромную проблему в участке. Сказал, что полиция так и не сообщила ему, кто проник, а кто не проник в его сеть. Но Зизи взяла над ним верх, и от него больше ничего не слышно.

— Хреново. Какой смысл в дружбе с высокопоставленными людьми, если они не используют свои связи тебе на пользу? Мы что, в Китае?

— И, правда, что.

Гнев и разочарование из-за молчания Макса — отвратительное чувство. Я любила Макса. В прямом смысле этого слова. Все началось, когда я была еще малышкой, и он приходил ко мне с новыми игрушками и играл со мной, а Зизи работала над какими-то новыми аспектами социальной сети. Мое самое первое воспоминание — красный батут, который он мне принес. Бывало, я скакала на нем до самого потолка — думала, что умею летать.

Когда я пошла в школу и поняла, что у большинства других детей есть мамы и папы, даже если они и не живут вместе, я спросила маму, не является ли Макс моим отцом. Она рассмеялась и сказала, чтобы я не несла чепуху. А затем рассказала все о донорах спермы и искусственном оплодотворении, мне тогда было шесть. Повзрослев, я стала реже видеть Макса — он ездил по всему миру, превращая Глазурь в глобальную сеть — и влюбилась в него настолько сильно, что едва могла говорить с ним, когда он приезжал. Зизи рассказала об этом всем своим друзьям на одном из званых ужинов. Все они ворковали надо мной и смеялись. Я убежала в свою комнату и отказывалась выходить из нее целых два дня.

После этого случая увлечение прошло, но до конца прошлой недели я все еще думала, что он замечательный и он сам и все, что он создал и чем занимался. Но сейчас он и пальцем не пошевельнет, чтобы уговорить, Зизи вернуть все на прежние места. И потому я так зла на него, что, наверное, не смогла бы с ним говорить, даже если бы он соизволил повидаться со мной. Каждый раз, видя его лицо в интернете или намалеванное на автобусе, мне хочется взять черный маркер и пририсовать ему пиратскую шляпу и черный зуб. Потому что я знаю, что он был прав, когда смеялся над детективом Ли. Макс — человек с настоящими возможностями, но почему-то он не хочет их использовать.

Конечно, по-настоящему я зла на Зизи, ведь это она приняла решение. Она могла спасти меня, но предпочла другой вариант. В первый раз за всю свою жизнь она приняла сторону властей.

Я машу рукой в сторону стены, и на месте принта из лепесточков возникает какой-то канал, который я смотрела в прошлый раз. Зизи никогда не смотрит телевизор. Да это ей и не нужно. Все развлечения как будто заливаются ей прямо в глаза. Хотя, есть одна передача, которую она смотрит, «Офис на углу» это мыльная опера, Зизи смотрит ее только потому, что она далека от реальности. Единственный грешок — так она называет программу.

— О боже, нет, только не это. Выключи! — ворчит Кьяра, закрывая уши руками.

Играет новая песня Натаниэля Баклбэрри. Я ее еще ни разу не слышала, но, как мне кажется, именно она играла во время акции протеста. Прислушавшись к тексту, понимаю, что она называется «Песня о протесте». Да, особой оригинальностью он никогда не отличался.

— Пойте со мной, эти слова протеста, — завывает он, перебирая струны акустической гитары перед хором школьником. Я вновь взмахиваю рукой, чтобы переключить и не слушать его, дальше идет какая-то старая игра. Мы смотрим ее какое-то время, выкрикивая ответы, когда знаем их. Хотя Кьяра хитрит, я в этом убеждена, она будто угадывает ответы и возможно даже не замечает, что делает это. Вся информация уже ждет ее в готовом виде, чего я не могу сказать о себе.

— Ты, правда, хочешь продолжать носить его? — спрашиваю я, указывая на свою шею.

— Слоны, — говорит она, отвечая на последний вопрос, — что? А, ты про чип. Даже не знаю. Я не уверена, что смогла бы выжить без него.

— У некоторых, получается, — шепчу я.

— О, Пет, прости, я не в том смысле…

Я отмахиваюсь от ее извинений.

— Не волнуйся, ты не виновата.

— Я серьезно. Дело не в этом. Послушай. В эту самую секунду я получила сообщение от мамы, она спрашивает, что я хочу на ужин. В третий раз за сегодня. Мне так хочется сказать «тишины и покоя», но она же опять расплачется. — Кьяра встает. — Ну ладно, я, наверное, пойду. Спасибо, Петри. Мне, правда, это было нужно. Я скучала.

— Я тоже, — говорю я, вставая, чтобы обнять ее. — Приходи почаще, ладно? Я всегда тебе рада, — бормочу я, уткнувшись в ее густые, пахнущие яблоком волосы.

Она улыбается и машет мне рукой, поднимаясь по лестнице, чтобы поблагодарить Зизи, и уходит.

— Всегда рада, — обращаюсь я к пустой комнате, — потому что я чертовски уверена, что больше мне нечему радоваться.

— 7-

— Его зовут Этан, — говорю я школьному секретарю неделю спустя. — Я знаю, что он был в Сити Хай в начале этого года, и мне нужно вернуть ему кое-что.

Я не могла перестать думать об Этане с того самого момента, как получила запрет. Все в школе смотрят на меня с жалостью или вообще не смотрят. Похоже, что если ты не в Глазури, ты не существуешь. Вот почему я должна его найти. Единственный подросток кроме меня, который, как я знаю, не подключен. Тот, кто сможет убедить меня в моем существовании.

— Хмм, — миссис Сэндерсон покусывает щеку, отводя глаза. Я ударяю по столу кулаком, не контролируя себя. Даже школьная восьмидесятилетняя секретарша не хочет со мной знаться. От злости готова расплакаться. Расплакаться или кого-нибудь ударить. Она моргает от внезапного звука и прекращает жевать. Я верчу в руках ее подставку для ручек и как бы случайно ее роняю. Сэндерсон шмыгает носом и возвращается к своим файлам. Учителя и обслуживающий персонал не могут быть заблокированы, им необходим непрерывный доступ к информации, чтобы преподавать. По крайней мере, они так говорят. Несколько пожилых учителей ушли на пенсию, когда правительство сделало это обязательной частью системы. Мистер Смит, наш старый учитель английского, говорил, что детей можно было бы тогда пичкать информацией, как роботов. Многим из нас это показалось наилучшим вариантом.

— Был некий Этан Фишер, но он проучился у нас всего одну четверть, — говорит Миссис Сэндерсон. — Но потом он перестал посещать занятия. Это очень невоспитанно с его стороны.

— У Вас есть его фотография? — спрашиваю я, надеясь избежать очередной лекции от Миссис Сэндерсон. По профессии она не учитель, но все равно не упускает ни одной возможности поучить нас хорошим манерам.

Она снова моргает и начинает химичить над своим монитором, пытаясь заставить картинку появиться на экране. — Я еще не совсем приловчилась, — бормочет она, когда на экране возникает зевающая кошка. — Ах, вот же он. Да, я помню этого мальчика.

Парень с золотисто-карими глазами смотрит на меня из монитора, его взгляд в камеру крайне вызывающий.

— Это он, — говорю я, протягивая руку к экрану.

— Ну, уж нет, — говорит Миссис Сэндерсон, ударяя меня по руке, — обойдемся без отпечатков пальцев. Она разворачивает монитор к себе, отбирая у меня Этана.

— У Вас есть его адрес? Чтобы я могла… вернуть ему его книгу.

— Ну да, я тебе его сейчас перешлю.

— Я не в сети, — бормочу я, хватаясь за край стола так, что костяшки моих пальцев белеют. Только бы не ударить снова.

— Ах да, точно, я и забыла, ты же так молода. Я что-то слышала о твоем запрете. А мы ведь говорили о твоем дурном характере, Петри. Может это послужит тебе уроком.

— Адрес, — говорю я сквозь зубы.

Она шарит по столу в поисках листочка бумаги и ручки, а потом начинает что-то царапать, ее почерк даже хуже моего.

— Я не раз отправляла ему сообщения. Это очень невоспитанно сего…

— Спасибо! — говорю я, выхватывая листок из ее руки.

— Невоспитанность! — кричит она мне в след, но я уже выбегаю из офиса и направляюсь в холл.

Следующий урок через пять минут на другой стороне школы, мне придется бежать, чтобы успеть.

Я бросаю взгляд на клочок бумаги в моей руке.

Этан Фишер

Элис Стрит, дом 51, EC1 2AA

Неудивительно, что он точно знал, где я живу. Он живет за углом, на той же улице, где жила моя бабушка. Той улице, которую Зизи называет спальным районом. Теперь то, что он тогда меня провожал, выглядело не так странно, ведь ему было по пути. Если попросить водителя остановиться чуть раньше, я смогу заглянуть к нему сегодня вечером и поздороваться. Просто как соседка, ничего особенного. От одной мысли о том, что я его увижу, у меня в животе запорхали бабочки. Это от нервов, думаю я, из-за того, что придется ввалиться без приглашения в дом незнакомого парня.

Я знаю, что это неблагоразумно. Даже глупо. Но я должна его увидеть, по большей части для того, чтобы спросить, как он справляется, находясь вне сети. Что он делает целыми днями? Кто его друзья? Есть ли они у него вообще? Он сказал, что парни в черном, анархисты с восстания — не его друзья. Я не представляю, каким может быть его круг общения, живет ли он с родителями или один. Есть ли у него братья или сестры? Может, если они тоже не в сети, все не так уж плохо. Я представляю его, сидящего за семейным ужином, вживую, а не посредством Глазури общающегося со своей семьей. Может, стоит рассказать Кьяре или попросить ее пойти со мной. Но потом я увидела ее за ленчем и поняла, что у нее плохой день. Она еще не начала пить лекарства, несмотря на то что и ее мама, и моя мама, и ее отец, и вообще все говорили ей об этом. Она заявила, что может, начнет на следующей неделе.

Она улыбалась, но было похоже, что при этом она испытывает какую-то физическую боль и заставляет себя съесть очередной кусочек сэндвича. Мы ели молча, наблюдая, как все вокруг наслаждаются жизнью. Наблюдая, как все являются частью единого целого. Над нами же не сжалилась ирония судьбы.

Кто-то врезается в меня, и я роняю бумажку с адресом Этана, наклоняюсь, чтобы ее поднять, и сумка падает с моего плеча, а все ее содержимое оказывается на полу. Никто даже не останавливается, чтобы мне помочь, все перешагивают через меня, словно я — пустое место.

Запихиваю все обратно в свою холщовую сумку, кладу листок бумаги в карман и направляюсь к шкафчику. Я совсем опаздываю на искусство.

— Привет, Петра!

Райан идет мне навстречу. Бежать слишком поздно. Я пыталась его избегать. Если его нет рядом, я понимаю, какой он надменный идиот, и насколько я не хочу иметь с ним дела. Но когда я вижу его… Я прямо таки таю.

— Петри, — вздыхаю я, когда он подходит ко мне.

— Точно, Петри, — говорит он, ударяя себя по лбу. — У меня кошку просто звали Петрой.

— Кошку! Как здорово, — я вытаскиваю блокнот для набросков и захлопываю шкафчик.

Он кладет руку на дверцу шкафчика рядом со мной, в дюйме от моей головы.

— Я очень любил эту кошку.

— Правда? — я покашливаю, играя со своими волосами.

— Как день прошел? — говорит он, не убирая руки.

— О, знаешь, как обычно. Долго. Скучно. Как и вчерашний долгий скучный день. И еще куча долгих скучных дней до него. Еще один урок, и я пойду домой, где меня ждет очередная порция скуки.

Он смеется, словно это всего лишь шутка, и моя жизнь на самом деле не такая уж и жалкая.

— Ну, я думаю, у меня есть кое-что, что несколько развеет скуку, — говорит он, наконец-то опуская руку. — Мы можем поговорить?

— А мы что делаем? — говорю я, пытаясь не выронить стопку книг из вспотевших ладоней.

— Где-нибудь в укромном месте.

В этот момент мимо проходит Эмми и бросает в нашу сторону злобный взгляд.

— Как я вижу, твоя девушка не очень-то рада тому, что мы разговариваем.

Райан поигрывает молнией на своей куртке, непрерывно расстегивая и застегивая ее.

— Она не моя девушка.

— Ну да. Ты с ней расстался?

— Не совсем.

— Она? Она тебя бросила?!

— Эй, ты чего радуешься, у меня тут сердце, между прочим, разбито, — он скрещивает руки на груди.

— Правда? — спрашиваю я.

— Не совсем, — он морщит нос и смотрит ее качающемуся из стороны в сторону хвостику вслед. — Она вообще какая-то скучная была эти несколько недель, так что без разницы.

Он смотрит по сторонам, чтобы убедиться, не следят ли за нами. Коридор полон спешащих на следующий урок школьников. Они совсем не обращают внимания на нас с Райаном, что странно. Райан всегда был центром всеобщего внимания.

— Я думаю, что могу тебе помочь или по крайней мере, я знаю одного человека, который поможет.

— Ты о чем?

Он придвигается ближе, и я ощущаю мускусный аромат его лосьона после бритья.

— Глазурь, — говорит он. — Ты же хочешь подключиться?

— Конечно, хочу, — говорю я, отстраняясь, потому что столь небольшое расстояние между нами заставляет все переворачиваться у меня в животе.

— Ну, я могу тебе в этом помочь.

Наши взгляды встречаются. Я вижу свое отражение в его зрачках.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Слушай, это не совсем легально. Это и не совсем против закона, разве что слегка. Я пойму, если ты не заинтересована.

Он собирается уйти, но я хватаюсь за его кожаную куртку.

— Нет, подожди, я заинтересована.

— Встретимся за велосипедной стоянкой после школы.

Он подмигивает, и мое сердце трепещет. Глупое сердце.

Я раньше никогда не была за велосипедной стоянкой. Это место настолько забыто, что я даже не знала о ее существовании, но она есть. И это место оказалось совсем иным, чем я его себе представляла.

Земля вся усыпана окурками, а в углу у забора какая-то подозрительная лужа. Велосипеды по большей части ржавые и с дырявыми колесами. Не самое романтичное место для неловких подростковых свиданий.

Я размышляю над тем, чьи это кроссовки забросили на крышу, как вдруг кто-то подошел ко мне.

— О, прости, Петри. Ты еще бледнее, чем обычно, — говорит Райан, перестав смеяться.

— Да, замечательно. Спасибо.

Его велосипед — один из немногих новых. Он вводит несколько цифр на замке велосипеда: 1602. Я вновь начинаю поиски ассоциаций. Но в данном случае все очень просто. Его день рождения.

Он вытаскивает колеса из песка. Передняя фара разбита, а передняя вилка, кажется, погнута.

Райан замечает мой взгляд.

— Да, Дэйв Карлтон как-то задал ему жару.

— Почему? — спрашиваю я. Дэйв Карлтон любит попинать новенькие велосипеды. Но я бы никогда не подумала, что он тронет, велик Райана.

— Ему было скучно, я думаю. Но ездит он все равно как по маслу. — Он перебрасывает ногу через раму, поставив ее на землю, а другой становится на педаль. — Садись.

Вдвоем на велосипеде? С Райаном МакМанусом? Я не знаю, что с собой делать.

Я опускаю руку в карман, где лежит мятая бумажка с адресом Этана. Я поглаживаю мягкую, как пух, бумагу большим пальцем. Это подождет.

Я взбираюсь на сиденье и пытаюсь решить, что делать со своими руками и ногами, как вдруг Райан срывается с места. Я начинаю раскачиваться и едва не падаю с велосипеда.

— Держись, — говорит он.

Совсем немного поколебавшись, я обхватываю руками Райана МакМануса.

— 8-

Кафе и магазины постепенно исчезали, заменяясь скучными бетонными зданиями. Райан заехал на тротуар — удар отозвался у меня в копчике — и рванул по переулку мимо начальной школы. Все окна были в нарисованных монстрах.

Мы стремительно приближались к высокой стене. Она была около тридцати футов в высоту, по верху увитая колючей проволокой и ощетинившаяся чем-то вроде микрофонов. Красная выцветшая надпись гласила, что мы достигли Башен Плюща. Рядом с приветственной надписью находится большое оранжевое предупреждение, которое объявляло, что на этот район не распространяется компетенция полиции. Громкоговоритель прогавкал приглушенное объявление, сообщавшее то же самое, ведь надпись была не слишком понятна. Это означает, что, если мы попадем здесь в неприятности, полиция не придет на помощь.

Он подтянул велосипед к стоянке перед облупленной металлической дверью в стене.

— Мы на месте, — зачем-то сказал он.

Моя школьная юбка зацепилась за крыло велосипеда, когда я пыталась с него слезть. Когда я оказалась на земле, я быстро одернула ее, надеясь, что никто не увидел моих трусиков в клубничку.

— Эй, Райан, — говорю я, поднимая глаза, чтобы перечитать надпись и удостовериться, что там написано именно то, о чем я подумала. И я не ошиблась.

— Не беспокойся об этом, — говорит Райан. — Я постоянно прихожу сюда, и ни разу не нарвался на неприятности.

Рядом с дверью расположен маленький плоский экран. Покрытый царапинами, сажей и граффити, он все еще работал. Райан протянул к нему руку, и, когда тот замигал, набрал комбинацию цифр.

— Когда ты мне скажешь, что происходит? — зашипела я.

— Я уже сказал. Мы здесь, чтобы встретиться с парнем насчет подключения… — его объяснение было прервано звуком из динамика. Во весь экран появилось лицо, и, благодаря нескольким хитро расположенным граффити, оно красовалось с большими усами на бровях и мультяшным членом на голове. Но, несмотря на это, оно источало угрозу.

— Говорите, — сказало оно.

— Привет, Логан. Это Райан.

Фигура по ту сторону экрана провела языком по зубам, и экран погас.

Дверь загудела, и Райан с ухмылкой ее открыл.

Башни Плюща оказались тремя нечетко вырисовывающимися многоэтажками. Их стены, как и стены окружающих их зданий, когда-то были выкрашены в белый цвет, который сейчас напоминал цвет мокрого гравия. Но от их окон я не могла отвести взгляд. Они сверкали в лучах садившегося солнца так, словно были позолочены. И как будто это было не достаточно странным, эти три многоэтажки еще и были увенчаны яркими разноцветными спутниковыми тарелками, что делало их похожими на роботов-дикобразов.