Глаз павлина

Глава третья

Конан открыл глаза и застонал. Голова киммерийца раскалывалась от боли, на него, сменяя друг друга, попеременно обрушивались волны ужасной слабости и тошноты. Ныло разбитое лицо. Северянин отчаянно пытался вспомнить, что с ним случилось, но ему это не удавалось. Кроме того, он никак не мог понять, где находится, и далеко не сразу сообразил, что лежит в постели в полутемной комнате. К счастью, на чертоги Крома, куда воины попадают после смерти, это место никак не походило. И вдруг в голове Конана все встало на свои места: его отравил проклятый Юсиф бен Кемаль — слуга Зерити! Следующая его мысль была о рыжеволосой красавице. Руфия!

Ледяное пламя ненависти к змееголовому колдуну и страх за судьбу девушки в мгновение ока прояснили его разум. Могучий организм горца наконец справился с остатками яда, кровь истово забурлила в жилах, недомогание отступило. Конан попробовал встать, но обнаружил, что привязан к кровати.

— Эй, есть здесь кто живой? — рявкнул киммериец.

За его спиной открылась невидимая с кровати дверь, и Конан услышал дробные шаги десятков людей. Вокруг засуетились слуги в богатых ливреях.

В одно мгновение загорелись десятки свеч в золотых канделябрах, заливая ровным ярким светом огромные богато убранные покои. Стены из красного дерева и кедра были украшены роскошными гобеленами и картинами. Где он? Что, во имя Крома, произошло?

В изукрашенное тонкой резьбой кресло, стоявшее перед постелью киммерийца, опустился высокий мускулистый шемит в просторном белом одеянии. За его спиной безмолвно замерли могучие стражники с обнаженными мечами.

— Приветствую тебя во дворце короля Фараха, Конан из Киммерии. — Голос мужчины был низок и звучен. — Чувствуй здесь себя как дома.

— Незнакомец, меня дома к кровати не привязывают! Пусть вороны расклюют твою печенку, кто ты такой и что ты себе позволяешь? Немедленно освободи меня, а то узнаешь на своей шкуре остроту моего меча! Проклятый колдун украл мою девушку, и ей грозит смерть! — выпалил Конан, стараясь разорвать удерживающие его веревки. — Что здесь вообще происходит?

— Успокойся, варвар, все в порядке. Ты в безопасности. Сейчас…

— В безопасности?! — перебив собеседника, взревел Конан. — Клянусь всеми девятью рогами Нергала, я такую безопасность…

— …Тебя развяжут, — несколько раздраженно закончил высокий незнакомец, теребя ухоженную бороду.

И действительно, не успел Конан договорить до конца длинное замысловатое ругательство, как слуги ловко распутали веревки. В этот же миг здоровенные наголо обритые стражники оказались между ним и бородатым шемитом. В их плавных движениях чувствовалась такая звериная грация и сила, что Конан, сперва намеревавшийся вцепиться в горло человеку в белых одеждах, отказался от этой мысли. Он не был уверен, что в таком состоянии справится с этой пятеркой волкодавов голыми руками. «Ладно, — решил киммериец, — подождем, что будет дальше!»

Вновь обретя свободу, Конан несколько успокоился. Откинув одеяло, он уселся на кровати и ощупал избитое лицо. Пока он был без сознания, неведомый лекарь обработал раны и ссадины, оставленные сапогом Юсифа, но, судя по ощущениям, шрамов у него прибавится. Ничего страшного, он не какой-нибудь модный хлыщ — следы битв лишь говорят о доблести мужчины!

— А что здесь происходит, я тебе сейчас расскажу по порядку. Итак, киммериец, ты, как уже было сказано, находишься во дворце короля Фараха, да прибавятся дни его жизни без счета! Я начальник королевской стражи Рамазан, а ты действительно наш гость. Мы сможем нормально поговорить, если ты будешь вести себя спокойно.

— Прости меня, Рамазан, если я был резок, — ответил Конан. — Видимо, в этом виноват яд гнусного чернокнижника. Но прошу тебя, немедленно верни мне одежду и оружие и покажи кратчайший путь к выходу. Ты просто не представляешь, в какой опасности находится Руфия, угодившая в руки палачей Золотого Павлина!

— Ты ошибаешься, как раз это я себе представляю, — покачал головой Рамазан. — Но об этом чуть попозже… Ты помнишь, что произошло? — неожиданно спросил он у Конана.

Киммериец задумался.

— Проклятый колдун, наверное, отравил наше вино, потому что внезапно все в таверне будто сошли с ума и накинулись друг на друга, — наконец сказал он. — А потом… Потом… — Конан решил не говорить о том, что Юсиф выполнял волю стигийки Зерити, возненавидевшей Руфию и ее спасителя. — Когда чернокнижник увидел, что его яд на меня уже подействовал, он подошел ко мне и сказал… Что похитил мою девушку, а затем передал ее слугам Золотого Павлина. Мне же доводилось слышать, что те отличаются поистине великой злобой и жестокостью… Потом все как в тумане… Помню лишь, что единственным моим желанием было метнуть в него кинжал… Что было дальше, я не помню, потому что вырубился, — с тяжелым вздохом закончил варвар.

— Пускай тебя утешит то, что ты все-таки бросил кинжал. Не иначе как твою руку направлял сам Птеор, — с уважением произнес Рамазан. — Кинжал угодил колдуну точнехонько в глаз. Кстати, прекрасное оружие. Даже та дрянь, что текла в жилах колдуна, не попортила добрую сталь.

— Похоже, сам Кром в образе хорайского торговца оружием снизошел ко мне! — с гордостью сказал Конан. — Смелому и боги помогают!

Рамазан, посвященный высокого ранга, улыбнулся:

— Наивное дитя гор, ты действительно полагаешь, что небожители до сих пор вмешиваются в судьбы смертных? Уверяю тебя, те времена давно миновали!

Конан из уважения к возрасту мужественного воина не стал с ним спорить, хотя многое мог бы рассказать из жизни богов и демонов.

— Позволь, я посвящу тебя в события, которые произошли, пока ты был без сознания, уважаемый. — Шемит вежливо кивнул киммерийцу. — На твое счастье, какой-то малец вызвал стражу. Видимо, мальчишка проходил мимо таверны и услышал, что там дерутся…

— А не был ли этот парень одет в белую накидку и белую чалму, изрядно перемазанные в грязи? — поинтересовался Конан.

— Истинно так, — слегка приподнял бровь Рамазан. — Ты его знаешь?

— Нет, просто я обратил внимание на этого паренька, когда заходил в таверну, — равнодушно покачал головой Конан, стараясь не выдать своей радости. Выходит, с Ишмаэлем все в порядке!

Не желая привлекать к новому приятелю внимание стражников, киммериец на всякий случай решил умолчать и о своем знакомстве с Ишмаэлем. По его мнению, парню было ни к чему лишний раз искушать судьбу.

— Впрочем, неважно, — продолжил Рамазан. — Так вот, воины высадили дверь и обнаружили в таверне уйму тел — кто был просто без памяти, а кто уже помер. Сотник послал за лекарем. Старик оказался достаточно сведущ, чтобы определить, что все люди были отравлены. Все, за исключением некоего создания, которое и человеком-то назвать нельзя. Того прикончил кинжал. — Рамазан вновь кивнул Конану. — Лекарь на месте оказал всем необходимую помощь, а потом тех, кто остался в живых, доставили в дворцовую лечебницу. Под усиленной охраной, естественно. Пойми, горец, в Киросе такие события не каждый день происходят. Выжидающе посмотрев на Конана, который предпочел промолчать, Рамазан продолжил:

— К утру придворный колдун разобрался, что змеечеловек отравил вас Порошком Раздора. Этот яд вызывает кошмарные видения, которые сводят человека с ума, потом несчастный становится невероятно агрессивным, а затем наступает смерть. Воистину жуткое зелье! Отравитель, наверное, был созданием Тьмы…

— Но я с ним справился! — хвастливо заявил Конан. — Не родился еще тот колдун, которому бы удалось меня победить. У меня свои счеты с этим племенем, но, могу тебе сказать, Рамазан, добрый меч в руках смелого человека значит больше, чем их непотребная ворожба и отвратительные зелья!

В голосе варвара слышалась такая убежденность, что Рамазан не стал с ним спорить, а лишь сказал:

— Благодари за это своих суровых богов, горец, отпустивших тебе силу и здоровье многих! Но тем не менее лекарь опасался, что ты можешь не прийти в себя или потерять память.

— Как видишь, его опасения были напрасны. — Конан вздрогнул при мысли о том, что с ним могло случиться. — Почтенный Рамазан, а что с остальными?

Бородатый шемит развел руками:

— Увы, ты пока единственный из всех, кто очнулся. Пятеро умерли от ран во время побоища, еще шесть человек скончались от яда. Лекарь уверяет, что из оставшихся выживут не более трех-четырех человек. Но нити их судьбы в руках Птеора. Впрочем, я убедился, что твоя память не пострадала. Хотя ты почему-то не упомянул о том, что проклятого бен Кемаля, да прорастут его волосы внутрь, послала Зерити Стигийская, страшная колдунья из Асгалуна. — Черные глаза Рамазана впились в лицо Конана.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Конан.

— На твое счастье, варвар, вчера вечером в город прибыл военачальник Пуршат, личный посланец Маздака, нового правителя Пелиштии. Помимо того, что он уполномочен заключить военный и торговый договор с Фарахом Великим — да будет сиять это имя в веках! — он предупредил меня, что личный друг короля Маздака, — Рамазан выразительно посмотрел на Конана, — которому тот многим обязан, находится в смертельной опасности. И что король Маздак был бы весьма признателен, если бы я лично предупредил Конана из Киммерии, что на того обращено око Сета. Пуршат также сказал, что Маздаку удалось изгнать стигийскую колдунью Зерити из Асгалуна, но ведьма успела отрядить по пятам за этим Конаном своего доверенного убийцу Юсифа бен Кемаля.

— Успеть бы ему на день раньше! — гневно ударил кулаком о ладонь Конан.

— Не гневи небеса, горец. — В голосе Рамазана появились ледяные нотки. — Я, конечно, сожалею о твоей потере, но женщин у человека много, а жизнь — одна. Могло статься и так, что ты умер бы на загаженном полу таверны. Или колдуну удалось бы улизнуть безнаказанно. В этом случае тебя нашли бы слишком поздно, когда яд уже было бы невозможно обнаружить: хитроумный колдун повесил на дверях табличку, что таверна закрыта. А могло статься и так, что Пуршат явился бы не вчера, а завтра. Тогда тебе просто отрубили бы голову за убийство солдат!

Рамазан извлек из-за широкого кушака запечатанный свиток и протянул его Конану.

— Кроме того, ему было поручено передать тебе вот это послание от некоего Фарука.

Киммериец сорвал печать и развернул листок, вчитываясь в корявые буквы: «Помнишь, я говорил, что перед тобой в долгу? Теперь мы квиты. Желаю тебе удачи, северянин. Но знай: в Асгалуне нам вдвоем будет тесно. Фарук».

— Я так и думал, что он правильно поймет мой поспешный отъезд и не станет держать на меня зла! — кивнул Конан, который счел послание Фарука-Маздака отпущением грехов. — Слава Вещему Ворону, у меня стало одним врагом меньше и одним другом больше!

Рамазан продолжил:

— А теперь я объявлю волю короля. — Голос начальника стражи стал резким и серьезным. — Поскольку именно из-за тебя нечестивый чернокнижник прибыл в наш город, то косвенно на тебе лежит кровь его граждан. Не следует забывать и то, что ты лично убил двух воинов Кироса.

— Во всем виноват колдун Юсиф! — возразил Конан. — Я вместе с остальными был одурманен ядом! Мне действительно жаль этих воинов, но тебе ли не знать, почтенный Рамазан, что высшая доблесть для мужчины — погибнуть в бою?

На миг суровое лицо опытного воина озарила скупая улыбка.

— Конан, ты еще слишком молод. Я виделся со смертью тысячи раз. И поверь мне на слово, умереть в бою — самое легкое дело. А высшая доблесть для мужчины — выполнить свой долг, пускай и ценой чести. Я думаю, наступит время, когда ты сам это поймешь. Но не в этом дело. — Рамазан опять посерьезнел. — Как человек, ответственный за исполнение законов в Киросе, я объявляю тебе решение Фараха Мудрого, да не оскудеет сокровищница его души. — Рамазан поднялся, стражники замерли. — Учитывая необычные обстоятельства этого дела, ручательство короля Маздака и то, что Шем обязан Конану из Киммерии избавлением от опаснейшего врага рода человеческого, вышеупомянутый Конан не несет прямой ответственности за смерть законопослушных граждан славного Кироса и, стало быть, не может быть подвергнут наказанию. Сейчас тебе вернут оружие и одежду, и ты вправе воспользоваться гостеприимством Фараха или покинуть дворец, — улыбнулся он киммерийцу.

— При всем моем уважении к королю Фараху, — Конан прижал руки к груди, — я не стану задерживаться во дворце дольше, чем это необходимо. Вот когда я спасу Руфию…

В другое время он с удовольствием бы принял предложение шемита. Рамазан вызвал у Конана, больше всего ценившего в людях силу, искреннее уважение. Киммерийцу было бы интересно пообщаться с этим бывалым воином, но сейчас он действительно не мог медлить, понимая, что каждый миг приближает Руфию к ужасной смерти. Если девушка до сих пор еще жива…

— Не спеши, горец. Может быть, тебе поможет то, что я скажу, — проговорил Рамазан. — Презренный чернокнижник отдал твою спутницу в руки поклонников Золотого Павлина, да низвергнется огонь на их нечестивые головы! Дело в том, что принцессу Афризию, дочку Фараха Справедливого, да удлинит Птеор его тень, полторы седмицы назад похитили те же твари.

Конан замер от удивления:

— Как похитили?! Ведь на послезавтра назначена свадьба принцессы Афризии и принца Зебуба!

— Пока нам удается скрывать исчезновение принцессы. Благо по нашим традициям некоторое время перед свадьбой девушки обязаны проводить в одиночестве, предаваясь ритуальному очищению и укрепляющим дух молитвам. О том, что Афризия пропала, знают лишь Фарах, жрецы Птеора и мои Барсы. — Рамазан кивнул в сторону сопровождавших его воинов.

— Но почему же вы молчите? — непонимающе посмотрел на бородатого шемита Конан. — Надо же что-то делать! Я бы давно уже перевернул вверх дном половину Шема!

— Не все так просто, горец. В первую очередь приходится думать о политических последствиях: союз с Гхазой для нас крайне желателен. Кроме того, — Рамазан быстро огляделся, — исчезновение любимой дочери стало для Фараха, да будет к нему милостив Птеор, тяжелейшим ударом. За последнее время он сильно изменился, и я боюсь, как бы наш государь не повредился рассудком. Король Кироса ведет себя так, как будто не понимает, что Афризия исчезла. Быть может, дело в том, что Афризия как две капли воды похожа на свою мать Деметрию… Да ты сам посмотри. — Он указал на два больших портрета.

Конан давно уже пытался понять, что за красавица была на них изображена. Слова Рамазана расставили все по местам. Это была не одна женщина в разных нарядах, а мать и дочь. Суровому киммерийцу женщины пришлись по нраву. Художнику удалось запечатлеть то неукротимое пламя жизненной силы и врожденной доброты, что, несомненно, были присущи им обеим. И, несмотря на то что принцесса Афризия не походила на его Белит ни лицом, ни цветом волос, на мгновение у него защемило сердце от их внутреннего сходства.

Решение, Конан принял сразу же, и теперь с намеченного пути он не сошел бы ни за что в жизни.

— Клянусь снежной вершиной Бен Морга, Рамазан, я спасу обеих девушек: и Руфию, и Афризию! Будь я проклят, если не раздавлю этих любителей птичьей падали, чего бы мне это ни стоило!

Рамазан печально покачал головой:

— Я предпринял все надлежащие меры. Сразу же после похищения принцессы покинуть город без тщательнейшего досмотра стало невозможно. Не буду утомлять тебя ненужными подробностями, но, можешь мне поверить, дела обстоят так, как я говорю. Но принцесса как сквозь землю провалилась! Что может сделать один человек, когда армия целого государства оказалась бессильна?

— Много! Очень много! — рубанул ладонью воздух киммериец. — Если эти твари не могли покинуть Кирос с принцессой, значит, они затаились где-то здесь.

— Ты думаешь, мы этого не знаем? Да наш придворный колдун вот уже полторы седмицы не спит, вглядываясь в свой магический шар! Он проверил все подозрительные места в нашем городе. Ни-че-го!

— И все же я уверен, что удача нам улыбнется. — Вера Конана в торжество добра была нерушима.

И хотя Рамазан не разделял его убежденности, он сказал:

— Со своей стороны я окажу тебе любую помощь. Ты только скажи, что я могу для тебя сделать. Если тебе нужна поддержка, я прикажу своим воинам беспрекословно тебе подчиняться!

Конан был тронут до глубины души.

— Чтобы бороться с врагом, надо его знать. Я почти ничего не знаю об огненном демоне, которому поклоняются на востоке Шема. — Он покачал головой. — Расскажи мне, почтенный Рамазан, что тебе известно об этом Золотом Павлине? Ты знаешь имена тех, кто поклоняется ему?

— Если бы хоть один из низ попал ко мне в руки, принцесса Афризия давно была бы в своих покоях, а головы укравших ее сабатейцев, исповедующих эту отвратительную ересь, украшали бы дворцовые стены. — Рамазан жестко улыбнулся. На мгновение он замолчал, собираясь с мыслями, а затем начал свой рассказ: — Этому демоническому созданию в уборе из павлиньих перьев и ожерелье из человеческих черепов поклоняются жители проклятого Птеором и Иштар города Сабатеи. Кровожадный культ Золотого Павлина в Шеме повсеместно запрещен, но зло изворотливо и коварно. Так вот, горец, сабатейцам, поклоняющимся своему мерзкому божеству, постоянно нужны новые и новые девушки для их непотребных и жестоких жертвоприношений. Отвращение и горечь переполняют меня, когда я думаю о судьбе сотен несчастных жертв, и не проси меня, северянин, вдаваться в подробности! Птеор милостивый, горе разрывает мое сердце, когда я думаю, что наша Афризия находится в их руках!

Конан похлопал его по плечу:

— Клянусь Вещим Вороном, злодеи заплатят нам за каждый волосок, который упадет с ее головы! Но продолжай, почтенный Рамазан…

Немного успокоившись, бородатый шемит заговорил снова:

— Кровожадные сабатейцы считают, что если надлежащим образом выполнить некие отвратительные обряды, ужасающие своей бесчеловечностью, то их злобное божество возродится во чреве принесенной ему в жертву девушки. И тогда Золотой Павлин снизойдет к своим почитателям в облаке огня. Доподлинно известно, что Огненная Птица иногда является в наш мир. Каждое ее пришествие сопровождается невиданным разгулом насилия и жестокости. В обмен на кровь и души жертв демон делится со своими адептами силой, делая их на время практически неуязвимыми…

— Но почему и ты, и Фарах уверены, что Афризию украли сабатейцы? — поинтересовался Конан. — Как я понял, девушка она молодая, красивая. Не могло ли так статься, что она просто сбежала, чтобы свадьба не состоялась? Говорят, принц Зебуб тот еще фрукт.

— Это уж точно, — поморщился Рамазан. — Но заклинаю тебя твоими богами, не повтори это при короле Фарахе. Не знаю, чем пленил его этот косоглазый урод, но, скажу тебе по секрету. Фарах совершенно им очарован и считает, что лучшего мужа для нашей красавицы просто не найти. — Шемит выразительно вздохнул. — Однако это действительно было похищение. Принцесса Афризия исчезла из тщательно охраняемых покоев. Охрана из моих самых надежных людей услышала крик ужаса, но, когда ворвалась в покои, там уже никого не было. А из всех треклятых колдунов только у сабатейцев были причины похищать принцессу. Дело в том, — пояснил киммерийцу Рамазан, — что они лютой ненавистью ненавидят нашего короля.

И Рамазан поведал Конану удивительную и страшную историю. Когда молодой Фарах во главе преданных ему отрядов пришел к власти в Киросе, первым делом он решил навести в государстве порядок. Как человеку, истово чтившему Птеора, ему были отвратительны кровавые шабаши поклонников Золотого Павлина, которые при молчаливом попустительстве тогдашнего правителя нашли себе приют в Киросе и потихоньку стекались сюда со всех сторон Шема. Доведенные до отчаяния исчезновением сестер, жен и дочерей горожане примкнули к его освободительному походу. По Киросу прокатилась волна народного гнева, и в одну ночь поклонники Огненной Птицы отправились прямиком в ее объятия. И колдовские фокусы не помогли: всех буквально разорвали в клочья.

— Но, видимо, жрецам кровавого демона удалось уцелеть, так как в городе нет-нет, да и пропадают молодые девушки и происходят омерзительные человеческие жертвоприношения. К сожалению, мы, как правило, узнаем об этом уже слишком поздно. — Рамазан скрипнул зубами. — Кроме того, они уже несколько раз пытались выкрасть Афризию и ее младшую сестру Ниенну. Ты думаешь, почему Фарах Справедливый, да проживет он тысячу лет, так до сих пор и не женился? Можешь не верить, киммериец, но их с Деметрией любовь была предопределена высшими силами. Они и мгновения не могли прожить друг без друга. Ах, какая эта была пара!

— Я знаю, о чем ты говоришь, Рамазан. — Глаза Конана на мгновение вспыхнули, когда перед его мысленным взором предстал прекрасный лик Белит. Киммериец усилием воли подавил ставшую уже привычной боль. — Но такая любовь не может быть долгой. Я точно знаю, шемит, боги ревнивы к человеческому счастью… Именно поэтому я несу ответственность за судьбу той, что волей жестоких богов оказалась рядом со мной…

— Твоя правда, горец. — Взгляд Рамазана наполнился дружеским участием и теплотой. Шемит, несомненно, ощутил ту бурю чувств, что на мгновение разразилась в душе Конана. — Так вот, когда детям, в которых ни Фарах, ни Деметрия души не чаяли, исполнилось — четыре года Афризии и полтора — Ниенне, и произошла та страшная трагедия. Сабатейское отродье сговорилось с зуагирами, среди которых есть и такие племена, что поклоняются Золотому Павлину, пусть вся тяжесть Вечного Льда Имира падет на его голову! — тяжело вздохнул Рамазан. — И в одну ужасную ночь орда диких кочевников напала на дворец. Фарах, да снизойдет на него благодать небес, сам возглавил оборону дворца. Он проявил себя настоящим героем…

И столько было неподдельной страсти и напряжения в голосе Рамазана, описывающего битву, которая разразилась пятнадцать лет назад, что Конану казалось, будто он присутствует там лично. Это он, Конан из Киммерии, а не Фарах находился в гуще сражения, а завывающие дикари накатывали на него, словно вал прибоя…

Зуагиры бесшумно, словно призраки, перелезали через ограду, окружавшую дворцовые сады, и в такой же полной тишине убивали стражников, усыпленных чарами сабатейских колдунов. Освещенные лишь серебристым мерцанием холодных звезд, дикари черными тенями со всех сторон устремились ко входу во дворец.

Их гнала вперед исступленная ярость, подогретая свойственной этим обитателям пустынь алчностью. Казалось, ничто не в силах устоять перед натиском воинственной орды.

Зуагиры беспрепятственно заняли нижние помещения, где проживали слуги, и немедленно начали набивать добычей мешки. Опьяненные золотом и кровью кочевники с улюлюканьем гонялись за еще не проснувшимися людьми.

Участь тех, кто попадал им в руки, была страшна. Мужчинам распарывали животы и отрубали руки и ноги, с женщинами и детьми поступали так же, но перед этим насиловали. Обезумевшее эхо криков агонии и боли в ужасе металось от стены к стене.

Неровный свет чадящих смоляных факелов выхватывал из тьмы покрытые кровью оскаленные морды. Ничего не понимавшим шемитам казалось, что наступил конец света и, разбив каменные преграды, из чрева земли вырвались все демоны.

Но именно жадность и похоть обитателей пустыни спасли жизнь и власть Фараха.

Разбуженный жуткими криками и звоном оружия Фарах в мгновение ока оказался в коридоре. В одной ночной сорочке и в коническом стальном шлеме, с прямым обоюдоострым мечом он бросился к главной лестнице.

— Во имя Птеора, Рамазан, ко мне! — отчаянно крикнул Фарах и, не дожидаясь верного друга и соратника, в одиночку бросился в бой.

Молодой король, вращая меч над головой, неожиданно обрушился на ничего не подозревавших зуагиров, которые уже не сомневались в своей победе.

Уперевшись покрепче ногами в мраморный пол, Фарах бешено размахивал мечом. Вот перед ним уже рухнули, зажимая руками разрубленные животы, двое высоких кочевников. Стремясь удержать завоеванное преимущество, шемит прыгнул вперед, срубая голову могучему противнику. Вооруженные изогнутыми короткими саблями зуагиры попятились назад, уступая бешеному натиску этого человека.

Охваченный боевым безумием Фарах кусал себя за курчавую бороду, на его губах выступила пена, а острый меч безжалостно кромсал тела врагов. Казалось, само божество войны обрушилось на головы кочевников.

И хотя зуагиров были десятки и десятки, никто не хотел умирать первым. На мгновение эти потомки песчаных шакалов замерли в нерешительности, но и этого времени хватило на то, чтобы на зов своего господина подоспели десятки придворных.

Это были не обленившиеся царедворцы, все они еще хорошо помнили те времена, когда под водительством Фараха защищали восточные границы Шема, отражая набеги туранцев. Перекрывая дворцовую лестницу, ведущую в основные помещения дворца, шемиты выстроились в боевую шеренгу, словно косцы, и принялись собирать свою кровавую жатву. К ним присоединялись все новые и новые бойцы, выскакивавшие из своих покоев.

— Птеор! Птеор! Фарах! Кирос! — взлетали к мозаичному сводчатому потолку крики шемитов.

И хотя мужественных воинов все еще было намного меньше, чем зуагиров, дикари стали отступать, в панике бросая добычу. Они никак не могли взять в толк, что происходит. Их сабатейские союзники уверяли, что обитатели дворца околдованы и вырезать их будет не труднее, чем стадо овец. Однако действительность оказалась куда более жестокой. Против них билась не полусонная дворцовая челядь, а опытные воины, прошедшие огонь и воду.

Тем временем из храма Птеора подтянулись Барсы Рамазана, а к королевским садам начали стягиваться регулярные войска. Многие горожане, решив, что на город напал враг, вооружились чем попало и помчались ко дворцу, чтобы дать неведомому захватчику отпор. Участь зуагиров была решена.

— Пленных не брать! — отдал приказ потрясенный увиденным Фарах.

Зуагиры, понимая, что ждать пощады не приходится, бились как одержимые. На первом этаже дворца и в королевских садах кипела жесточайшая сеча. Кочевники гибли один за другим, но немало и доблестных шемитов сложили в эту ночь свои головы. Трупы громоздились друг на друга, плодородная земля настолько пропиталась кровью, что превратилась в хлюпавшую под ногами жижу.

Фарах, словно молния, возникал то там, то здесь, бросаясь в гущу сражения. Казалось, один только вид правителя придает гражданам Кироса новые силы и укрепляет их сердца.

— За короля Фараха! — неслось со всех сторон.

Врагов становилось все меньше и меньше, победа была уже совсем близка, когда в глубине дворца раздался страшный крик королевы:

— Фарах! На помощь! Дети!!!

— Я иду, Деметрия!

У Фараха словно выросли крылья, когда он бросился вверх по лестнице. За ним, едва поспевая, мчались Рамазан и его воины.

Король в считанные мгновения достиг покоев, где жили маленькие принцессы. Обычно с ними сидела нянька, но накануне Ниенна приболела, и в эту ночь с девочками осталась сама королева. Глазам Фараха предстала ужасная картина: створки тяжелых дубовых дверей были высажены, а у порога громоздились трупы стражников-шемитов и сабатейских колдунов, одетых в кроваво-алые цвета своего нечестивого божества. Двое воинов Кироса были изрублены на куски, но и они отправили на тот свет не менее полудюжины врагов.

В этот миг Фарах осознал всю хитрость замысла сабатейцев. Колдуны усыпили стражу лишь для отвода глаз, чтобы зуагиры не сомневались, что победа достанется им легко. На самом деле почитатели Золотого Павлина просто хотели связать силы Фараха жестоким боем. Именно так все и произошло. Главная же цель сабатейцев заключалась в том, чтобы похитить дочерей Фараха.

Но кровожадные демоны не учли одного — силы материнской любви. Стражники выполнили свой долг до конца, и того времени, пока они сдерживали противника, Деметрии хватило, чтобы спрятать малолетних сестер в потайную нишу. Словно фурия, набросилась Деметрия на сабатейцев, стараясь выгадать время и призывая Фараха на помощь. Королева дралась, как бешеная тигрица, но справиться с воинами-жрецами она не могла. И хотя ей удалось спасти детей, себя спасти она уже не сумела.

Фарах опоздал всего на миг. Когда он перепрыгивая через трупы, ворвался в покои, оставшиеся в живых колдуны затаскивали связанную по рукам и ногам королеву Деметрию на летающий ковер, с помощью которого им и удалось незаметно попасть во дворец.

Фарах прыгнул вперед. Но поздно! Ковер уже был в воздухе. Все, что он мог сделать, это швырнуть вдогонку хохочущим колдунам свой меч, который воткнулся прямо в спину дородному сабатейцу в алой мантии с золотой оторочкой. Нелепо всплеснув руками, тот забился в агонии и рухнул вниз. Слезы бессилия и бешенства текли по щекам Фараха, когда он протянул руки к потерянной любимой. И хотя их разделяла всего дюжина локтей, обмануть судьбу смертный был не в силах. Разлученная с детьми и мужем Деметрия крикнула: — Я люблю тебя, Фарах! Я умру с твоим именем в сердце!

И тогда Фарах принял решение, подобного которому не приходилось еще принимать никому. Словно молния, метнулся он к одному из воинов Рамазана, вырвал у него короткий лук и подскочил к окну.

— Я люблю тебя, Деметрия! — Слезы хлынули у Фараха из глаз, но он поднял лук и спустил тетиву.

Глаза Фараха и Деметрии встретились. Кто может сказать, о чем они думали в этот миг и что они поведали друг другу? Не было сейчас во всем мире людей, более счастливых и более несчастных, чем они. Сами звезды и небесные светила на этот миг остановили свой ход, отдавая дань уважения смертным, любовь которых заполнила ледяную бездну Вечности теплом.

Бесконечная любовь и признательность были во взгляде Деметрии, когда оперенная стрела, выпущенная Фарахом, нашла ее сердце. И когда глаза королевы умиротворенно закрылись, Фарах издал страшный стон, из его прокушенной насквозь губы потекла кровь, и он рухнул замертво.

— Он не приходил в себя целую луну, — закончил свой рассказ Рамазан. — А когда открыл глаза, то это уже были глаза не юноши, а умудренного жизнью мужа. Теперь ты понимаешь, что для Фараха значит потерять дочь! Все-таки проклятый Павлин добился своего, — горестно заключил старый воин.

— Мерзкая птица пока ничего не добилась. — Конан от ненависти заскрипел зубами. — Еще не все потеряно! Главное — не терять присутствия духа. Боги всегда на стороне правого! В любом случае, выбора нет ни у вас, ни у меня, ни у девушек. Испокон веку мужчины преодолевали все препятствия, чтобы спасти любимых!

— Ты прав, горец. Да пребудет с тобой милость Птеора!