Жорж Дунаев

Глава одиннадцатая.

Дует холодный северный ветер, льет проливной дождь. Серое небо, затянутое серыми облаками, серые небоскребы вокруг, серые колонные серых машин внизу, стоящие в бесконечных пробках на серых улицах. Вероятно, у беспрерывно сигналящих и водянисто-серо матерящихся водителей лица посерели от злости. Я стою около нашего серого космокатера на вершине башни Столичного Космодрома и ежусь от холода. Рядом со мной раз за разом пытается закурить сигарету полковник из Управления Государственной Безопасности. Посадочный люк катера открыт, из него доносятся истеричные крики, перемежаемые ударами. После особо сильного удара на бетон башни вылетает офицер госбезопасности и падает лицом вниз без движения. Изо рта офицера течет кровь, медленно собираясь в лужицу. Единственное яркое пятнышко в море серости, которое тут же начинает размывать дождь. Через минуту из красного оно становится розовым, еще через минуту оно исчезает вовсе. Офицер поднимается и бросается обратно в косомокатер. Слышны новые удары, хруст ломаемых костей, крик боли и из катера появляется страшно избитая Маллеус в сопровождении офицеров. Ее прекрасное лицо превратилось в один сплошной синяк, правая рука бессильно свисает вдоль тела. Она смотрит на меня пронзительным взглядом раба, насильно уводимого от любимого хозяина. Я отвечаю ей взглядом, в который вкладываю безмерную тоску, через мгновение отворачивая голову, как бы не в силах выдержать момент прощания. Ее уводят в стоящий неподалеку грузовик Управления, она больше не сопротивляется. Полковник бросает попытки закурить и поворачивается ко мне, протягивая руку:

- Огромное спасибо, Жорж! Деньги на твой счет будут переведены ближе к вечеру.

Я равнодушно пожимаю его руку:

- Отмените перевод. Во-первых, я никогда ничего не беру от представителей государства. Во-вторых, я сделал это не ради денег.

Полковник хмыкает, убирает руку в карман и уходит к грузовику. Я остаюсь один, под шквальным дождем, рядом с развороченным космокатером.

Конечно, я мог бы поступить иначе. Во время одного из наших бурных сэксов (когда один не трахался двадцать два года, а второй видит в первом воплощение космодесанта Республики, сэкс всегда получается бурным) я мог приковать ее наручниками к кровати и не отпускать до самой Столицы. Я мог сесть рядом, закурить найденную сигару Сангвиниуса и объяснить ей, что она сделала мне слишком много зла. Что я не люблю женщин, которые слушают меня с высокомерием королевы бала, будучи всего лишь палачом. Что она слишком проста и слишком собой довольна, чтобы я мог простить ее. Что первое же слово «Любимый!» утянуло половину красоты ее глаз, а вторая половина исчезла, когда я первый раз вошел в нее. Что влюбленная до безумия женщина, готовая ради меня на все – это, конечно, хорошо, но ужасно скучно. И что наши отношения на базе Псов были слишком унизительны для меня, причем отнюдь не из-за пыток. Что, наконец, у нас не было будущего – отмазав ее от Госбезопасности, я прожил бы с ней месяц, два, ну, может, три, прежде чем она надоела мне хуже смерти. В сочетании с прошлым унижением это было бы нестерпимо.

Можно было произнести свою речь, пытая ее. Можно было рассказывать про отвратительность, прижигая ее соски сигарами. Можно было говорить «Скучно!», превращая бритвами мочки ее ушей в бахрому. Но как только я бы закончил свой рассказ, я бы услышал от нее всего два слова. «Двуличный ублюдок!». Это было бы сладко, но не настолько, чтобы смыть нанесенное мне оскорбление. Я хотел больше сладости, я хотел месть страшнее, я хотел целый спектакль, тонкий и трагический. Пока она спала, истомленная сэксом, я связался с Управлением и в подробностях пересказал им ее истории формата «попадает ко мне как-то раз пара пленных офицеров Федерации…». Я видел, как слушавший меня полковник скрипнул зубами, как сжались его кулаки и сузились его глаза. Я видел, как он пообещал Маллеус достойную встречу. Ближайшие годы она проведет в том царстве боли и пыток, которым раньше правила сама. И что она увидела, прежде чем отправиться на вечную казнь? Смеющегося двуличного ублюдка? Оскорбленного мужчину? Тупого патриота Федерации? Нет, нет и нет. Она увидела любимого мужчину, смотрящего на нее самыми грустными глазами в мире. Мужчину, чье имя она будет выкрикивать, когда боль станет совсем нестерпимой, мужчину, на встречу с которым она будет надеяться, пока ее кожа будет шипеть от кислоты, мужчину, ради которого она будет терпеть весь кромешный ужас застенков, питаясь лишь воспоминания о его образе. Моем образе. Есть ли что-то более сладкое, чем сотворить такое с самоуверенной двадцатидвухлетней дурой? Нет.

Я достаю коммуникатор и заказываю такси, в качестве пункта назначения указав офис MFDM. Через полчаса я вхожу в офис, распахивая знаменитые стеклянные двери. Я одет в насквозь промокший плащ, с моих плеч вода течет ручьями, но Миранда крепко обнимает меня и утыкается в мою грудь, размазывая макияж.

- Жорж! Жорж! Я думала, что тебя убили во время оккупации! – она рыдает от счастья.

- Я идея. Идея жестокой честности. Идею нельзя убить.

Миранда отнимает лицо от моей груди и бросается к шкафчику, в котором держит напитки для особых случаев. Она достает оттуда виски ценой в половину этого офиса и наливает мне порцию дрожащими руками. Остаток дня мы проводим, распивая алкоголь и планируя цикл колонок, описывающих мои приключения в Третьем Секторе. Поздно вечером я возвращаюсь в свою новую квартиру с двумя бутылками водки. До самого рассвета я пью и пишу первую колонку. С первыми лучами солнца я растягиваюсь на полу и засыпаю в сладкой пьяной довольности, последним усилием воли отправив колонку Миранде.