Ответ Версаля

Едва Жорж увидел толпу, собравшуюся в большом демонстрационном зале с экспозицией «предметов искусства и меблировки из наследства мадам N», он тут же понял, что предстоящие в воскресенье торги будут хороши. Бросив косой взгляд на жену, он с опаской отметил в ее глазах алчный огонек. Ни он, ни она не имели обыкновения участвовать в публичных торгах, но их общий друг Бергам так часто рассказывал о версальских чудесах, где при наличии нюха можно «за бесценок отхватить настоящее сокровище», что и они решили попытать счастья. Момент был выбран удачный, поскольку в квартире только что закончили ремонт, и сразу обнаружились серьезные недостатки в оформлении интерьера. Жорж полагал, что им никак не обойтись без картины в простенке между двух окон гостиной, а Каролин мучило отсутствие в ее комнате комода эпохи Людовика XVI. Только заранее выделенный для этого бюджет в свете выставленного на обозрение превосходного сборища всех этих секретеров и жеридонов с дорогой фанеровкой, инкрустированных бюро, отреставрированных в Италии столов, источенных червями кресел, темных и глянцевых полотен известных мастеров в золоченых рамах, теперь казался им весьма посредственным. Повернувшись к Каролин, Жорж негромко сказал:

– Мне кажется, что для нас это очень дорого. Здесь только коллекционные вещи.

В ответ, впрочем – как всегда, она упрекнула его в пессимизме и, слегка склонив голову и вихляя бедрами, увлекла во всеобщую круговерть. По пресыщенному виду любой – кроме, конечно, собственного мужа – легко бы принял ее за профессионального ценителя старины. Со всех сторон их окружала элегантная толпа. Знатоки делали в своих каталогах какие-то пометки. Время от времени раздавались восклицания Каролин:

– Ну что за прелесть этот секретерчик! – Или еще: – Взгляни на этот чайный столик, какая душка!

– Да-да, – отзывался Жорж, – но он нам не нужен. В свою очередь, он интересовался только картинами.

Будучи инженером-электриком, он претендовал на то, чтобы прослыть знатоком живописи. В целом, он предпочитал классику, иногда – условную, вроде той, что выставлялась сегодня. Он хотел было обратить внимание Каролин на горный пейзаж в акварели, как жена вдруг, словно под влиянием некоего озарения, устремилась к небольшой группке, сгрудившейся шагах в десяти от них возле небольшого возвышения. Заинтригованный, он поспешил за нею и над плечами остальных различил красного дерева комод в стиле Людовика XVI. Подняв на мужа глаза, Каролин пролепетала:

– Ты видишь, Жорж, мой комод!

И столько радости было в ее лице, что он растрогался.

– Он прекрасно смотрится, – сказал Жорж.

– И в точности наших размеров, а какие линии, а сдержанность, просто прелесть!

– Нужно взглянуть на него поближе.

Они продрались сквозь зевак и уткнулись в мужчину и женщину, приклеившихся к мебели так, словно она была последним рубежом обороны. Поскольку люди совсем не двигались, Жоржу и Каролине пришлось их обойти, и комод предстал перед ними во всем своем блеске. Он покоился на четырех витых ножках с медными сабо, тремя дверцами по фасаду и столешницей из серого мрамора в тонких белых прожилках. И когда Жорж склонился, чтобы получше разглядеть деревяшки, Каролина с силой сжала его руку и прошептала:

– Смотри, смотри быстрее!

– Куда?

– Там, справа…

Он выпрямился и, проследив за взглядом Каролин, различил лица парочки, расположившейся между ними и мебелью. В груди у него похолодело. Эти двое казались со стороны каменными изваяниями, а их молчаливое созерцание, похоже, длилось уже многие часы. Внешность их странным образом контрастировала со всем остальным – казалось, в зал они проскользнули лишь затем, чтобы обогреться. Невысокая, сутулая, лет ста женщина подставляла под свет люстр курносое лицо, выступы и впадины которого обтягивала полупрозрачная кожа. Глаза ее напоминали две капли воды, дрожащие между кровянистыми веками, ртом служила собранная в узкую щелку воля. На безжизненной голове покачивалась странная черная шляпка – помесь лент, меха и перьев, плечи скелета укутывала просторная фиолетовая шаль с бахромой. Словно желая лишний раз подчеркнуть весь этот старческий маразм, бабуля носила на одном пальце очень красивое кольцо с восхитительно сверкавшими зелеными камнями. Мужчина, столь же преклонного возраста, был повыше и попрямее, суровой внешности, с хищным носом и клокастыми бровями. Морщины испещрили его лицо мельчайшими ромбиками, а у самого уголка рта сидела наподобие метки приличных размеров бородавка. На жилистых руках пиявками пошевеливались набухшие вены. С головы до пят его укрывала коричневая накидка грубой шерсти. Шляпу свою он держал в руках, и голый череп слоновой кости, обрамленный седой порослью, тускло отбрасывал блики ламп.

– Как же ужасна старость! – пролепетала Каролин, нащупав руку Жоржа.

Догадывались ли старики, как судачили про них молодые? Опираясь друг на дружку и шурша мелкими шажками, они удалились, а Жорж почувствовал, как отпустили тиски, сжавшие его сердце. И тут он разглядел картину, висевшую прямо над комодом. Большое коптящее полотно, полное мелких фигурок, гримасничающих, растерянных, подгоняемых дыханием ангела к пламенеющему жерлу преисподней. Среди осужденных – чиновники с веревками на шее, грешницы с голой грудью и кровоточащими бедрами, банкиры, из всех карманов которых сыплются золотые монеты, офицеры со сломанными шпагами, уродцы верхом на свиньях… За ними открывался пейзаж с ухоженными полями и скрывающимися в дымке горными вершинами, а еще выше, в пенной накипи облаков, сверкали коромысла весов Провидения. Справа внизу, прямо напротив входа в ад, часть полотна была надорвана, заметны следы неудачной реставрации – красноватая бурая нашлепка изображала полуразвалившуюся стену и несколько каменных глыб. Слегка сощурив глаза, Жорж сделал шаг назад и, погрузившись в прелестную наивность композиции, заявил:

– Несомненно, это фламандская школа XV века, – вымолвил он, – один из учеников Ван Эйка или Ван дер Вейдена…

Он подозвал служащего, слонявшегося неподалеку с каталогами в руках, попросил один и нервно его перелистал:

– Ну вот, номер 117, «Фламандская школа – XV век. Холст, наклеенный на картон, повреждена внизу справа, 1,57 х 1,05 м». Я не ошибся. Что ты об этом думаешь?

– Я нахожу ее милой, но темноватой и грустной, совсем не в стиле нашего интерьера, – ответила Каролин.

– Ты это серьезно говоришь?

– Ну да.

– Тогда я тебя не понимаю. Приглядись получше – на каждом лице какая-нибудь драма. Это же скопище страданий, страхов, низости. Кажется, охватил взглядом все, как вдруг открываешь для себя абсолютно новую деталь. Около этого полотна можно провести всю жизнь.

Но чем больше он разгорался, тем недоверчивее казалась Каролин. Он закончил свою вдохновенную речь словами:

– Уверен, что ничуть не ошибаюсь!

Каролин изобразила недовольную гримасу и спросила:

– А с комодом я ошибаюсь?

– Нет-нет – пробормотал Жорж, – он тоже весьма хорош. А может, нам повезет и мы отхватим обе вещицы?..

В нескольких шагах от них образовалась очередь к невзрачному лысоватому человечку в роговых очках на носу. То был распорядитель аукциона мсье Блеро, и он отвечал на вопросы. Жорж с женой пристроились к остальным, и, когда подошел их черед, с первым вопросом влезла она:

– Комод Людовика XVI – действительно тех времен?

– Нет, мадам, – отвечал мсье Блеро, – но мебель прелестная, элегантная, ее можно разместить…

– И сколько она в итоге может стоить?

– Рассчитывайте тысячи на три, три с половиной.

– А номер 117, картина фламандской школы?

– К несчастью, она действительно в плачевном состоянии, – заметил мсье Блеро, – повреждена внизу справа, потом нелепая попытка реставрации… Я дал бы за нее не больше двух с половиной тысяч…

Жорж и Каролин поблагодарили местного оракула и задумчиво ретировались. Две цифры в сумме давали результат, превышавший их возможности. Но они полагали, что в таких делах, как это, всегда есть место чуду. Весь обратный путь в машине они обменивались любезностями, и каждый в глубине души сожалел об огорчениях другого, якобы поджидающих того на следующий день.


В переполненном зале, где проходил аукцион, было неспокойно и жарко. Сидя с Каролин в самой гуще толпы, Жорж злился на неспешный ход событий. Разве может столько народу интересоваться какими-то безделицами? Вот уже битый час текло забавное дефиле парижского фарфора, неверских тарелок, японских пиал, севрских бисквитниц. Всякий раз, когда запас кастрюль и прочей ерунды, казалось, иссякал, выносили очередной экземпляр, и пляска цифр возобновлялась с новой силой. Если все будет продолжаться в том же темпе, до номера 117 доберутся к ночи. Вытягивая голову, Жорж искал среди разношерстного нагромождения предметов, расставленных вокруг подиума, картину – и не находил. Ее, что же, не выставили на торги? Он вздыхал, вертелся из стороны в сторону и так демонстративно посматривал на часы, что Каролин не выдержала и шепотом возмутилась:

– Не надо так нервничать, Жорж!

– Они никогда не закончат, это просто невыносимо!

– Да нет же. Ведь показывают такие прелестные вещички! Посмотри на эту коробку для чая!

Жорж залюбовался собственной супругой – она полностью контролировала себя в подобных обстоятельствах. Несомненно, оттого, что ей хотелось заполучить свой комод меньше, нежели ему – свою картину. Чтобы как-то обмануть время, он принялся помечать в каталоге конечную стоимость продаж и маржу, как это делали его соседи. Наконец, после молниеносного прохождения сонма тарелок Вест-индской компании, эксперт по фарфору уступил место собрату по сбыту мебели. Пока шли первые весьма острые торговые баталии, Каролин сохраняла спокойствие, но стоило двум служащим вынести и выставить посреди возвышения на всеобщее обозрение комод, как щеки ее зарделись, а ноздри нервно затрепетали. Будто пришпиленная к краю сиденья, она в любой момент была готова выпустить когти и ринуться в бой. Дав общую характеристику предмета, мсье Блеро сообщил:

– Начнем с двух тысяч.

И не успела Каролин произнести хотя бы слово, цена подскочила до двух тысяч шестисот франков. Ставки сыпались со всех сторон одновременно. Распорядитель торгов и секретарь едва успевали их фиксировать. Их глаза бегали туда-сюда, словно взбесившиеся бильярдные шары. В спешке они то и дело проглатывали отдельные слова:

– Две тысячи шестьсот шестьдесят справа от меня! Не вы, мадам, в первом ряду, а мсье сзади…

– Две тысячи шестьсот семьдесят!

– Семьдесят пять! – выкрикнула Каролин.

Но выкрик получился сдавленным, ее не услышали.

– Семьдесят пять! – зычно повторил Жорж.

Она поблагодарила его взглядом.

– Две тысячи семьсот! – выкрикнул распорядитель.

– Семьсот двадцать! – отозвался Жорж.

Каролин тихим голосом поощряла мужа, обхватив его руку своею. Ему нравилось доставлять ей радость победы, но противник был силен. На трех тысячах двухстах франках Жорж благоразумно сошел с дистанции, торги продолжились без него, а Каролин промурлыкала:

– Ты действительно думаешь, что мы не можем идти дальше?

– Да, дорогая, – ответил он, – это было бы абсурдом. У меня для этого недостает на счету, а следующий месяц будет трудным, тебе самой это хорошо известно…

Она глубоко вздохнула, и взгляд ее потух. Комод продали за три тысячи пятьсот пятьдесят франков грузному мужчине, розовому и заурядному – он явно его не заслуживал. И в тот же миг Жорж испытал странное облегчение, словно его миновала опасность, грозившая лично ему. Он взял вялую руку Каролин и поднес ее к губам.

– Мы найдем такой же, когда будем при деньгах, – успокоил он жену.

Она подарила ему улыбку, полную разочарования, и, набравшись смелости, попробовала ввязаться в авантюру со столиком для игры в триктрак, затеянную двумя дамами в манто, одна – в бобровом, другая – из выдры. После десяти минут пикировки выдра оказалась сильнее бобра. Побежденная свернулась в кресле, мех ее потускнел, а вторая светилась, словно люстра. В зале же разгорелся спор из-за мраморного бюста: распорядитель утверждал, что он изображал Марию-Антуанетту, а предполагаемый покупатель найти в нем черты королевы отказывался. Раздосадованный приостановкой торгов из-за вмешательства клиента распорядитель крикнул:

– Голову свою даю на отсечение, что это ее!

Смех зала был ему наградой, и торги возобновились, подстегиваемые его восклицаниями:

– Восемьсот франков! Великолепное предложение, за такие деньги вы не получите и гипсовую! Восемьсот тридцать справа! Пятьдесят!

Каролин вмешалась уже при восьмистах семидесяти пяти франках, и Жорж с ужасом ожидал, что она выиграет, но торговалась она вяло, скорее из желания поучаствовать, нежели победить, и бюст достался тому клиенту, который сомневался в его подлинности. Разочарованно принимая у распорядителя торгов квитанцию, тот продолжал ворчать:

– И вовсе это не Мария-Антуанетта!

Жорж пожалел королеву, потерпевшую неудачу от человека, не признавшего ее титул. Затем случилась перепалка вокруг жеридона в стиле ампир, потом ушла консоль в стиле Людовика XV, после чего произошла очередная смена экспертов и подоспела очередь картин. Жоржу почудилось, что атмосфера в зале наэлектризовалась. Несколько полотен французских живописцев XVIII века, светлых и слащавых, прошли перед его взором на закуску и разожгли аппетит, и когда мсье Блеро объявил:

– Интересное полотно XV века, фламандская школа, «Шествие грешников», – он пребывал в самом решительном расположении духа.

Тут вмешался эксперт, напомнив о дефектности картины, а один из помощников поднял ее над головой, чтобы предъявить публике. Увиденное показалось Жоржу еще краше, нежели накануне. Ему захотелось любоваться ею в одиночестве, но несколько любопытных из первого ряда тут же поднялись, чтобы погладить ее руками, поразглядывать через лупу. Должно быть, перекупщики. Рассказывают, что в одиночку с ними бороться невозможно, они действуют сообща, и если один заинтересуется, его финансирует сообща вся банда, которая и делит потом лакомый кусок. Начало было весьма скромным, всего две тысячи двести франков, и вселило в Жоржа большую надежду.

До двух тысяч восьмисот ставки поступали нехотя, бесстрастно. Очередную цифру распорядителю торгов приходилось вытаскивать из подопечных чуть ли не силой. Каждый раз Жорж с уверенной настойчивостью набавлял пятьдесят франков, мсье Блеро ему радостно вторил и улыбался, как старому знакомому. Жоржу даже не приходилось говорить или поднимать руку – достаточно было кивка, чтобы тут же его поняли. При трех тысячах двухстах франках он было подумал, что уже выиграл – повисла долгая пауза, и лишь мсье Блеро повторял:

– Три тысячи двести франков за прекрасную картину фламандских мастеров. Хорошо ее видно? Три тысячи две… Я заканчиваю торг!..

Но не закончил, а продолжал держать молоток на весу, переводя взгляд из стороны в сторону. «Что он делает? – раздраженно думал Жорж, – он не имеет права так долго ждать, эта картина моя!»

Молоток медленно пошел вниз, и в тот самый момент, когда он чуть было не коснулся крышки стола, некто из-за спины Жоржа выкрикнул:

– Три тысячи триста!

Жорж вздрогнул и яростно крикнул:

– Три тысячи четыреста!

– Пятьсот, – послышалось сзади.

– Шестьсот, – парировал Жорж.

– Семьсот!

– Восемьсот!

– Девятьсот!

Каролин положила свою руку на запястье мужа.

– Жорж, – проворковала она, – будь осторожен.

– Ты о чем?

– Не ты ли говорил, что располагаешь только тремя тысячами?

Замечание было тем болезненнее, что не вызывало никакого сомнения.

– Я знаю, что делаю, – огрызнулся он.

И по его знаку распорядитель снова поднял ставку:

– Четыре тысячи.

– Четыре тысячи и двести сверху, – отозвался крикун.

– Четыре тысячи четыреста справа, – подхватил мсье Блеро. – Шестьсот за ним, семьсот в глубине зала… Восемьсот… Девятьсот…

Цифры менялись с такой скоростью, что Жорж потерял смысл их истинного значения. У него оказалось четверо или пятеро конкурентов, потом их осталось двое, и вот снова один, тот, что сзади и чуть левее:

– Шесть тысяч, – объявил мсье Блеро.

Жорж опустил голову. Каролин прошипела:

– Ты сумасшедший?

Да, ему и самому теперь казалось, что нормальным он никогда уже не будет. Он вот-вот осуществит самую красивую сделку своей жизни. Эта картина стоила вдвое, нет – втрое больше! Только не дать слабину! В наступившей тишине он в очередной раз подумал, что все уже сбылось, но голос из-за спины снова его перебил:

– Шесть тысяч двести.

– Шесть тысяч триста, – отреагировал Жорж.

Он повернулся посмотреть, осмелится ли кто-нибудь и теперь после него открыть рот, и на мгновение ощущение реальности изменило ему, а на сердце накатила холодная волна – позади, через три ряда и чуть левее, сидела та самая пара стариков, что так заинтересовала его накануне, во время демонстрационного показа. Престарелый господин поднял палец и изрек:

– Шесть тысяч пятьсот.

Жорж поймал на себе пронзительный взгляд хищной птицы и почувствовал, что его воля готова разлететься на куски.

– Ты заметила, кто там сзади? – пробормотал он.

– Да, – ответила Каролин.

– Безумие какое-то! Одеты, как побирушки, а за картину могут такие деньги заплатить.

– Шесть тысяч пятьсот, мсье, не так ли? Шесть тысяч пятьсот, я заканчиваю? – переспросил мсье Блеро.

– Семь тысяч! – крикнул Жорж.

Старика передернуло и он склонился к спутнице – видимо, посоветоваться. Было заметно, что они колеблются. Должно быть, они дошли до точки. Но с гримасой страдания на лице старик выдавил:

– Семь тысяч триста.

В голове Жоржа ярко полыхнуло. Все это очень походило на песочные часы. Верх превращался в низ, пустота сменялась наполненностью, прозрачность непроницаемостью, минувшее сущим… Он хорошо помнил, что на его счету в банке лежит всего три тысячи пятьсот франков, в ближайшие месяцы не предвидится ни малейшего пополнения, и если он отважится на эту покупку, то горько будет об этом сожалеть, и тем не менее не мог позволить себе упустить такую награду. Обладание полотном отныне было для него вопросом жизни и смерти. В мире не оставалось ничего значимого, кроме этого тусклого прямоугольника, заполненного гримасничающими фигурками. На лбу у него засверкали жемчужины пота, и он произнес:

– Восемь тысяч!

И ему почудился сдавленный вздох старика, осудившего его поступок. Ну так что, это конец? С сияющей торговым счастьем улыбкой распорядитель подзадоривал обоих противников:

– Восемь тысяч! Прекрасная картина и всего за восемь тысяч!..

– Восемь тысяч пятьсот, – роковым голосом ответил старик.

Распорядитель радостно подхватил:

– Восемь тысяч пятьсот!

В стеклах его очков играли отсветы огней, опьяневший молоток приплясывал в его побелевшей руке. Он улыбался, он ликовал, он был сущим дьяволом.

– Девять тысяч! – выдавил из себя Жорж.

Каролин потянула его за руку, словно хотела разбудить.

– Оставь меня, – холодно огрызнулся он.

И в очередной раз оглянулся. Старики сидели, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на него, будто парочка сов. Безобразные, помятые, провозвестники несчастья, один – с голым черепом и мохнатыми бровями, другая – с ликом покойника, на котором поблескивали два остекленевших зрачка. Губы старика нехотя тронулись с места, из его рта не протиснулось ни звука, а распорядитель захлебнулся восторгом:

– Девять тысяч пятьсот! – выпалил он.

И перевел глаза на Жоржа. Под этим умоляющим взглядом Жорж почувствовал, как силы наполовину покинули его, разум оцепенел, а сквозь нереальную тишину донесся его собственный голос:

– Десять тысяч!

– Жорж! – взмолилась Каролин. – Это немыслимо, ты не можешь заплатить за это миллион!

– Десять тысяч! – восхищенно крикнул распорядитель.

Кивком, едва заметным для окружающих, он поздравил своего клиента, решившегося на подобный шаг, однако рука его с дрожью потянулась в сторону противника, явно призывая того на повышение ставки. В этот момент жизнь на земле замерла. Жорж различал глухие удары собственного сердца как бы со стороны. Секунды шли медленно и тяжело, будто груженый воз. Мсье Блеро поднял молоток и, продлевая пытку, принялся покачивать им. Прикрыв веки, Жорж умолял старика объявить следующую ставку, но молоток с сухим треском рухнул на стол:

– Продано!

Какой-то миг Жорж еще сомневался в победе. Но нет же! Распорядитель направился именно к нему. В обмен на квитанцию ему пришлось сообщить свое имя. От счастья перехватило дыхание, и он вытер платком повлажневшие руки. Жена смотрела на него, как на чужака, с изумлением, но в то же время отстраненно. И он разделял с нею это пугающее удивление самим собой. Вплоть до окончания торгов он оставался раздвоенным, наблюдая себя со стороны и одновременно что-то делая и о чем-то размышляя. Наконец последняя из вещей по каталогу была продана и толпа поднялась со своих мест. Жорж подписал чек, который на две трети был ничем не обеспечен, и забрал из хранилища свое полотно.

Оказавшись с картиной под мышкой на улице, он нимало удивился, что наступила ночь. Холодная, промозглая, заволакивающая разум грустью, как набухающие в промокашке чернила.

– Ну, ты доволен? – мстительно поинтересовалась Каролин.

– Весьма, – ответил он.

– И как же ты собираешься расплачиваться?

– Я все улажу.

На лобовом стекле неправильно припаркованной машины под одну из щеток «дворников» было подоткнуто извещение о штрафе. Жорж выругался и бросил бумажку на заднее сиденье в кучу к лежащим на нем газетам. Каролин устроилась на переднем сиденье и погрузилась в неодобрительное молчание. Выехав на автостраду, он нажал на газ. Фары дырявили сверкавшую изморось. Происходящее вовне было не столь интересно как то, что переполняло его изнутри. Он вел машину, ощущая сопричастность к братству великих личностей, жадных, похотливых, сильных, лживых, подлых. Нет-нет, за это он нисколько не переплатил. Ну появился у него этот необеспеченный чек… Что ж, он возьмет в долг – у отца, друзей, Бергама…

Дабы вернуть Каролин настроение, он предложил поужинать в городе. Она вначале отказывалась, но, поддавшись энтузиазму супруга, одарила-таки его взглядом, полным нежности и мести, и позволила отвести себя в дорогой и шумный итальянский ресторанчик, известный своими свежими пирожными. Развеселившись от кьянти, она вскоре позабыла о собственных претензиях и страхах. А он тем временем не переставал думать о полотне, оставленном в машине. Какая глупая неосторожность! Он, конечно же, тщательнейшим образом запер все дверцы и развернул картину за сиденьем так, что снаружи ничего разглядеть невозможно, однако беспокоился так, словно вывесил свой шедевр в салоне на всеобщее обозрение. По мере того как таяло время, переживание нарастало. Он попросил принести десерт, расплатился по счету и увлек Каролин на улицу. Картина была на месте. Жорж впорхнул в кресло и ехал до самого дома с величайшей предосторожностью.


Он проснулся среди ночи и от ясного осознания сути приключившейся с ним истории сдавленно застонал. Он уже пришел в себя и теперь не понимал, как довелось ему поддаться на искус и сделать эту совершенно ненужную покупку. Ни отец, ни Бергам, ни один из друзей не настолько богаты, чтобы ссудить ему сумму, необходимую для пополнения банковского счета. Чек будет опротестован, последуют осложнения юридического толка, затем переведут требования на выплату жалования. Быть может, ему придется поплатиться и своим местом? Скандал, нищета, позор… Ему даже стало жарко, и он отбросил простыню. Единственно правильное решение – вернуть полотно на торги. Но за него никто не даст уплаченную им цену. Эти старики поломали ход торгов своими ставками!

Теперь, когда Жорж мог размышлять о покупке на свежую голову, в душу забрались сомнения и о подлинном качестве картины. Ведь предупреждал же распорядитель, что красно-коричневое пятно справа внизу лишает это произведение двух третей его реальной стоимости. А эксперт, ассистировавший мсье Блеро, говорил о двух с половиной тысячах франков. Нужно было потерять голову, чтобы дойти до десяти тысяч. И не просчитать последствий! Хоть головой о стену бейся.

А Каролин хоть бы что – спит себе да спит. Он услышал в темноте ровное дыхание жены, позавидовал ее беззаботности, и его охватило уныние перед надвигающимися черными днями. Он немного поворочался с боку на бок, но затем в крайней обеспокоенности соскочил на пол. Ему почудилось, будто бы в густой черноте ночной комнаты он улавливает слабый шорох медленных шагов. Скрипнул паркет. Грабители? Он на ощупь облачился в домашний халат. Шорох не повторялся. Может, почудилось? Ему вдруг невыносимо захотелось посмотреть на полотно, это его обязательно успокоит.

Он на цыпочках выбрался из спальни, нащупал выключатель – яркий свет, упавший из люстры, ослепил его. В глаза бросилось «Шествие грешников». Восхитительно! А ведь он еще и не протер картину. Он вспомнил, что Бергам советовал использовать для чистки старых картин один рецепт: слабый раствор хозяйственного мыла вместе с зубной пастой. Завтра он обязательно попробует… Хотя зачем завтра? Сейчас, теперь! Он перенес картину на кухню, вытащил ее из рамы, приготовил мыльный раствор, бухнул в него комок зубной пасты величиной с грецкий орех и смоченной в смеси чистой тряпицей принялся деликатно протирать полотно. Он начал с самого края, чтобы немедленно остановиться, если хотя бы чуточку повредит свое достояние. Но нет, Бергам не обманул – результат был потрясающим! Жорж расширил поле деятельности, ласковые прикосновения влажной тряпицы заставили краски ожить. В костюмах персонажей проступила ярость красного, нежность зеленого, наивность голубого тонов. Пейзаж на заднем плане целиком прояснился и засветился, словно после летнего дождя.

Жорж осторожно перешел и на правый нижний угол картины, представлявший собой огромное бурое пятно. Что это – грязь или живопись? Без сомнения, и то и другое. Тряпка скользила по блестящей поверхности медленно и терпеливо. Внезапно он заметил в темном образовании некий просвет, как если бы приоткрылась вуаль и позволила смутно догадываться, что под вуалью скрыто нечто фантастическое… или если бы из илистого пруда извлекли на поверхность загадочные водоросли.

Возбужденный открытием, Жорж принялся протирать закрашенное место более настойчиво. Да возможно ли такое, чтобы ни эксперт, ни распорядитель торгов не догадались до того, как выставить картину для демонстрации, протереть ее хотя бы влажной тряпкой! Какая небрежность! Или это так подействовал секрет Бергама – вывел скрытое шпаклевкой, не затронув основы? Одно было несомненно: в том месте, где еще десять минут назад не было ничего, кроме подобия руин, теперь зародилась жизнь. Обезумевший от радости Жорж хотел было позвать жену, но передумал, решив, что правильнее закончить начатое. Каролин будет в восторге! Он взял новую тряпку, выпил стакан воды и вернулся к полотну.


Сквозь сон Каролин услышала жуткий крик. Она привстала на кровати. Мужа на месте не было. Обеспокоенная, она позвала:

– Жорж, Жорж!

Ответа не последовало. Она поднялась, влезла в тапки и вышла в коридор. На кухне горел свет. Она толкнула дверь и в ужасе застыла на пороге. Жорж лежал на спине рядом с холодильником, судорожно сжав у груди кулаки, с раскрытым ртом и выкаченными от страха глазами. У нее закружилась голова, но она, продолжая бормотать имя мужа, бросилась к нему. Конечно же, это простой обморок, ему стало дурно. Нужно побыстрее вызвать врача. Обернувшись, на столе она заметила «Шествие грешников» – и у нее перехватило дыхание. В нижнем углу картины, там, где раньше красовались грубые мазки краски, проявились два новых персонажа: мужчина и женщина в профиль стояли бок о бок на коленях с молитвенно сложенными руками – в той запоминающейся позе, по которой в них угадывались кающиеся грешники с картин эпохи Возрождения. Где-то она их уже видела, но где? Богатые парчовые наряды, отороченные мехом, закутывали их до самых подбородков. Голый череп мужчины с венчиком седых волос, у женщины с ликом высохшей мумии на пальце красовалось кольцо с великолепными зелеными камнями…

Врач засвидетельствовал смерть Жоржа от сердечного приступа. Каролин пришлось набрать в долг у тестя и Бергама необходимую для пополнения банковского счета мужа сумму. Месяц спустя, не в силах больше переносить вида картины, она решила ее перепродать. Первый же покупатель был удивлен свежестью красок и, наведя прежде справки, предложил цену, втрое превышавшую т у, что заплатил за нее Жорж.

Загрузка...