Железное Сердце

Учебные будни

Летели недели. Академическая рутина затягивала, но теперь она не была обузой, а скорее каркасом, в который вплетались другие, куда более значимые события. Днём я углублялся в рентмейстерское дело, разбирая сложные экономические механизмы, структуру налогов и распределение власти, а в свободное время оттачивал технику фехтования, испытывая пределы своего тела. Вечерами же я погружался в иной мир, куда более опасный и завораживающий — магию. Веларий стал моим наставником, и его метод обучения отличался от того, что предлагали в Академии. Он не объяснял, а заставлял чувствовать. Не показывал, а требовал понимания.

Зима вступала в свои права. Погода менялась быстро и бесповоротно. Первый снег в Тиарине был редким явлением, но в этом году холод пришёл неожиданно рано. Улочки покрывались белыми узорами, а ветер пробирал до костей, заставляя людей кутаются в тяжёлые плащи. Темнота сгущалась быстрее, а вечера становились длиннее. Казалось, само время будто подстраивалось под мой ритм жизни, давая больше часов для изучения запретного искусства.

Я узнал о пяти ступенях магии: низкой, средней, высокой, легендарной и божественной. Веларий утверждал, что знания о них практически утрачены, и сейчас на континенте нет человека, который мог бы определить, на какой ступени мы находимся. Он объяснил, что ступень магии определена с рождения, заложена в самой сущности человека и не может быть изменена. Это врождённое качество, подобное цвету глаз или тону голоса, которое определяет потенциал мага и границы его возможностей.

И чем больше я тренировался, тем яснее становилось: я не был обычным магом. Магия во мне была дикой, стихийной, мощной, как неукротимая река после таяния снегов. Она не подчинялась классическим правилам, которыми руководствовался Веларий. В его руках магия была инструментом, в моих — силой, которую трудно удержать. Я начал подозревать, что с рождения обладаю высокой ступенью, но не понимал, почему.

Чтобы не привлекать внимания, мы начали уходить на опушку леса. В глуши, где нас скрывали деревья, я учился контролировать силу. Веларий с удивлением наблюдал за тем, как мои способности растут. Иногда он смотрел на меня с чем-то похожим на зависть, но тут же скрывал это за ухмылкой. Он называл меня учеником, и я не возражал. Мне нравилось это слово. Оно напоминало, что я ещё не достиг предела.

Я сделал огромный скачок вперёд. Теперь я не просто гасил свечи и зажигал их вновь — я учился направлять потоки магии, ощущать её течение в воздухе, собирать её в одну точку и высвобождать. Я начал понимать, что магия не просто подчиняется моей воле — она словно отзывалась на мои желания, подстраиваясь под них. Но каждый раз, когда я думал, что приблизился к пониманию её сути, появлялись новые вопросы.

Однажды Лорен пожаловался на боль в горле. Я предложил ему чай, не задумываясь, но когда передавал чашку, случайно коснулся его руки. В тот же миг почувствовал, как внутри меня что-то дрогнуло, будто открылся едва ощутимый поток. Через несколько минут Лорен сказал, что боль исчезла. Он удивился, но не придал этому значения, а я, напротив, не мог перестать об этом думать. Возможно ли исцелять магией? И если да, есть ли предел её возможностей? Можно ли вылечить смертельную болезнь? А что насчёт серьёзных увечий? Отрастить руку? Я не знал. И пока не был готов проверять.

Я начал чаще проводить время с Юной. Теперь, когда она стала частью студенческого общества, отношение к эльфам в Академии заметно изменилось. Это был неожиданный, но приятный эффект. Я видел, как эльфы и люди сидели за одними столами, обсуждая лекции и новости. Равноправие не пришло мгновенно, но оно зарождалось. Возможно, этого и было достаточно.

Несколько раз меня вызывал ректор. Он хвалил меня за то, что я способствовал улучшению отношений между студентами. Я улыбался, но внутри смеялся. Если бы Академия действительно заботилась об этом, они могли бы сделать всё сами. Но вместо этого они предпочли видеть в этом случайность.

В городе тоже стало спокойнее. Слухи о Призраке рассеялись, и вместе с ними ушло напряжение стражи. Патрули поредели, а жизнь вернулась в привычное русло. Я давно не становился Призраком. Разве что однажды перед этим снова посетил капище, но там не было ни Оракула, ни чего-либо подозрительного. Может, его никогда и не было.

А Люсиль... Я её не видел с той ночи. Возможно, она всё ещё злилась на меня. Возможно, я действительно сказал что-то не то. Но если честно, я не знал, в чём именно была проблема. Она избегала меня, и, пожалуй, я отвечал ей тем же. В конце концов, у меня хватало других забот.

Несколько раз на занятиях по фехтованию я выходил в спарринг с Лореном. Хотя официально фехтование не входило в мою учебную программу, я всё равно посещал тренировки, чтобы поддерживать боевую форму и держать Лорена в тонусе. Он был великолепным бойцом, с каждым днём совершенствуя технику, и я видел, как его стиль становился всё более точным и опасным. Он не просто механически выполнял приёмы, а адаптировался, анализировал, учился, превращая каждый поединок в умелую игру на грани между победой и поражением.

Пару раз он едва не одолел меня — его клинок прошёл в опасной близости от моей шеи, заставляя меня в последний момент уходить в низкий уклон. В другой раз его стремительная атака почти пробила мою защиту, и только резкий шаг назад спас меня от поражения. Однажды он поймал меня на ошибке: притворившись, что утомлён, он внезапно ускорился и провёл стремительную атаку, которая заставила меня с трудом блокировать удар. В эти моменты я чувствовал настоящий азарт, каждый поединок превращался в настоящее испытание, заставляющее нас обоих выкладываться на полную. Однако победа оставалась за мной, либо, как в последние наши поединки, бой заканчивался ничьей. Меня ничуть не раздражали его успехи, наоборот — они вдохновляли. Видеть, как Лорен становится сильнее, как его удары становятся быстрее, а защита крепче, было лучшей наградой за нашу дружбу и совместные тренировки. Возможно, когда-нибудь он действительно победит меня, и этот день я ждал с нетерпением.

Веларий тоже не отставал от тренировок. Мы не раз пробовали атаковать друг друга магией, но ограничивались лёгкими энергетическими ударами — не из-за нехватки силы, а из осторожности. Магия была непредсказуема, и один неверный шаг мог привести к серьёзным последствиям. Ни он, ни я не были готовы рисковать. В этом он значительно превосходил меня. Его атаки были чёткими, выверенными, без лишних движений. В отличие от моих импульсивных, яростных выбросов энергии, его магия напоминала хорошо отточенный инструмент. Каждое заклинание он держал под строгим контролем, не позволял ему выйти за пределы намеченной траектории. Он мог выпустить энергетический снаряд, который двигался так быстро, что я едва успевал его отразить, но в последний момент Веларий всегда сдерживал силу, словно проверяя, как далеко я смогу зайти.

Но каждый раз он повторял: "Скоро ты меня превзойдёшь. Ты должен превзойти." Я не знал, верил ли он в эти слова или просто хотел подбодрить меня, но чувствовал — он говорит это не просто так. В магии я был стихийным, непредсказуемым, а он — контролировал её с абсолютной точностью. Мы были разными, но это не мешало нам учиться друг у друга. Иногда, после долгих тренировок, мы просто садились на заснеженную траву и обсуждали то, что происходило вокруг нас — академию, политику, прошлое.

Со временем я стал видеть в нём не просто наставника, но и надёжного человека. Веларий оказался старше, чем я думал — ему было тридцать пять. Он родился в небольшой деревне на севере Элдории и с детства чувствовал в себе нечто особенное, нечто, что отличало его от других. Он рассказывал о том, как в детстве, когда ещё не понимал своих способностей, мог предчувствовать опасность или угадывать, когда начнётся дождь, словно чувствовал, как мир подаёт ему сигналы. Но лишь одна случайность дала ему понять, что именно — когда на барахолке он купил старый, ненужный амулет. В тот же день он случайно устроил пожар, не понимая, как это произошло. Пламя вспыхнуло вокруг него, как будто подчинившись его страху. Дома его мать пыталась убедить себя, что это просто несчастный случай, но соседи шептались. Веларий знал, что его жизнь уже никогда не будет прежней. С тех пор он знал: он не такой, как остальные.

Его жизнь изменилась так же внезапно, как и моя. Одна случайность — и привычный мир рушится, оставляя лишь необходимость скрываться, искать ответы и пытаться понять, что делать дальше. Он был изгоем в своей деревне, как и я когда-то чувствовал себя чужим в собственной семье. Мы оба столкнулись с тем, чего не просили, но что теперь стало нашей частью, нашей судьбой. Веларий пытался разобраться в своей природе в одиночку, но я знал, что один этот путь пройти невозможно. В отличие от него, у меня были те, кто могли стать союзниками. И возможно, впервые за долгое время я осознавал, насколько мне повезло.

Прошло ещё несколько недель. Погода окончательно взяла своё: замёрзшие улицы Тиарина хрустели под ногами, а холодный ветер приносил с собой запах снега и дыма от каминов. Окна домов покрылись тонким узором инея, словно сам мороз рисовал на стекле причудливые картины. По берегу Тиаринского залива ледяная корка сковала воду, превращая её в застывшее зеркало, отражающее серое зимнее небо. Деревья, словно вырезанные из серебра, стояли в молчаливом оцепенении, укутанные инеем. Академия жила в привычном ритме, но для меня каждый день был наполнен чем-то новым — открытиями, сомнениями и вопросами без ответов.

Я продолжал тренировки с Веларием. Наши занятия стали интенсивнее, и теперь мы не ограничивались простыми энергетическими импульсами. Мы отрабатывали более сложные заклинания, исследуя природу магии и её пределы. Веларий заставлял меня не просто использовать силу, но понимать её, чувствовать её течение внутри себя, как кровоток. Он говорил, что магия — это не просто энергия, а своего рода язык, на котором разговаривает сама вселенная. Иногда я чувствовал, что могу разорвать саму ткань мира, если позволю магии вырваться на свободу без контроля. И в такие моменты страх смешивался с восхищением, вызывая одновременно трепет и жажду знаний.

Веларий рассказывал о своих исследованиях, делился теориями о природе магии и её истоках. Он утверждал, что магия — это не просто инструмент, а нечто живое, реагирующее на эмоции и мысли. Он верил, что у неё есть воля, скрытая под покровом энергий, и что те, кто её по-настоящему понимает, способны на невозможное.

—Ты не управляешь магией. Ты договариваешься с ней. — как-то раз сказал Веларий, и он повторял это каждый раз, словно это была мантра, призванная укорениться в моём сознании.

Тем временем я заметил, что Лорен всё чаще уставал на тренировках по фехтованию. Его движения теряли прежнюю лёгкость, и он часто жаловался на недомогание. Его шаги становились тяжелее, а в голосе звучала усталость, которую он пытался скрыть шутками. Я пытался не показывать беспокойства, но оно грызло меня изнутри. Я снова попытался использовать магию для исцеления, прикоснувшись к нему во время очередного приступа усталости. Лёгкая волна энергии прошла через меня, и я почувствовал, как что-то изменилось в его теле — словно нить, что была натянута до предела, слегка ослабла. Лорен выглядел лучше, но я не знал, было ли это настоящим исцелением или всего лишь временным облегчением. Эти мысли не давали мне покоя, заставляя задаваться вопросом о границах магического воздействия на живую плоть.

С Юной наши прогулки стали более редкими, но разговоры — глубже. Мы гуляли по заснеженным аллеям Академии, оставляя следы на свежем снегу, который мягко скрипел под ногами. Она рассказывала о своей семье, о жизни до Академии, о мечтах и страхах. Я ловил себя на мысли, что её присутствие успокаивает меня. Её голос был как якорь в море постоянных перемен, придавая уверенности там, где её, казалось бы, не могло быть. Она делилась историями своего народа, их борьбой за признание и равенство. Однажды она рассказала о своём прадеде, который, будучи изгнанным из родной деревни за то, что отказался подчиниться несправедливым законам, тайно учил детей читать и писать, несмотря на угрозу наказания. Его упорство и вера в знания как в силу, способную изменить судьбы, вдохновляли её. Слушая эти рассказы, я чувствовал, как меняется моё отношение к ней, к её народу и, возможно, к самому себе.

А Люсиль так и не появилась. Я видел её пару раз издалека, но она не искала встречи. Возможно, я действительно сказал что-то, что её задело, но разбираться в этом казалось не столь важным на фоне всего, что происходило. Хотя иногда я ловил себя на том, что ищу её взгляд в толпе, надеясь на случайную встречу, которая расставит всё на свои места. Но она всегда оставалась где-то вне досягаемости.

Однако спокойствие было обманчивым. В Тиарине начали исчезать люди. Сначала это были просто слухи — кто-то не вернулся домой, кто-то пропал по дороге в таверну. Говорили о таинственных тенях, что скользят по крышам, и странных звуках в ночи. Стража отмахивалась, списывая всё на обычные дела большого города, но я чувствовал: что-то не так. В воздухе витало напряжение, как перед бурей. Оно было почти осязаемым, как лёгкий озноб на коже, когда приближается гроза. И я знал — она скоро начнётся.

Иногда ночью я стоял у окна своей комнаты, вглядываясь в темноту за пределами городка, пытаясь уловить хотя бы намёк на приближающуюся угрозу. Мрак города казался живым, дышащим, готовым поглотить любого, кто осмелится ступить за черту света. В этой темноте слышались приглушённые шорохи, будто кто-то невидимый скользил по мокрым камням мостовой. Иногда доносился слабый скрип, словно старые ставни качались на ветру, хотя воздух был неподвижен. Лёгкий стук, напоминающий отдалённые шаги, возникал и исчезал, будто кто-то наблюдал, но не желал быть замеченным. Я знал, что не смогу оставаться в стороне, когда эта буря обрушится. И, возможно, часть меня этого даже ждала.

Как и всегда, в эту ночь я стоял у окна, глядя на замёрзший городок, словно пытаясь прочитать в тёмных очертаниях улиц ответ на вопрос, который сам не мог сформулировать. Огни фонарей и факелов казались далекими звёздами, рассыпанными по заснеженным аллеям Тиарина. Шаорн давно не являлся мне. С начала учебного года его молчание стало чем-то привычным, и возникло странное ощущение свободы. Без его постоянных наставлений и замечаний я мог принимать решения сам, чувствовать свою независимость. Но вместе с этим ощущением пришло и беспокойство. Тиарин нуждался в "Призраке". Я чувствовал это каждой клеткой своего тела, как будто город сам шептал мне об этом в ночной тишине.

Исчезающие люди не давали мне покоя. Сначала это были незнакомцы, чьи имена ничего не значили, чьи лица терялись в потоке городской суеты. Их отсутствие воспринималось как нечто далёкое, почти абстрактное. Но теперь пропал Феликс, первокурсник, которого я помнил с того самого вечера в усадьбе. Он смеялся тогда, поднимая бокал в тосте, окружённый новыми друзьями. Это изменило всё. Стало личным.

Лорен жил в общежитии Академии, как и Эндрю с Александрисом. С того момента, как начались эти пропажи, они редко заходили в гости. Их общение стало сдержанным, наполненным скрытым напряжением. Академические коридоры опустели быстрее, чем улочки Тиарина. Тишина в них давила сильнее, чем любой городской шум. Я проводил вечера либо с Наоми и Хикари, обсуждая пустяки, чтобы заглушить гнетущие мысли, либо в компании Велария, погружённого в исследования магии. В его спокойствии было что-то успокаивающее, хотя и не избавляющее от тягостных мыслей. Он умел говорить так, что за простыми словами скрывались целые вселенные смыслов, и это помогало мне отвлекаться.

Я всерьёз задумался о том, чтобы на правах стипендианта посещать лишь экзамены и зачёты. Если освободить себе время, я смогу глубже погрузиться в изучение магии, возможно, найти ответы, которые ускользают от меня. Магия становилась частью меня, и я жаждал понять её природу, так же, как и свою собственную. Она была как тёмное зеркало — отражала не только мои способности, но и страхи. И каждый раз, когда я смотрел в это зеркало, я видел нечто большее, чем просто себя.

Мне хотелось, чтобы морозы скорее отступили. Холод связывал не только руки, но и мысли. Словно сам воздух замерз, сковывая ум цепями сомнений. Когда растает последний снег, я снова смогу быть "Призраком". Почему-то это альтер-эго приносило странное удовлетворение. В этой тени я чувствовал себя живым, свободным от ограничений, которые налагала дневная жизнь. "Призрак" не знал страха, не испытывал сомнений. Он был тем, кем я не мог быть днём. Возможно, именно поэтому я так тосковал по нему.

Размышления прервал стук в дверь. Я обернулся, почувствовав, как внутреннее напряжение вспыхнуло, словно искра в сухом лесу.

— Входите, — сказал я, стараясь сохранить спокойствие в голосе.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Хикари. Её лицо было серьёзным, без обычной лёгкости в глазах, что сразу насторожило меня.

— Господин, Юна здесь. Она хочет поговорить с вами.

Я нахмурился. В столь поздний час? Что могло заставить Юну прийти ко мне, когда за окнами уже царит ночь? Мысль о том, что это может быть связано с исчезновениями, пронзила меня ледяным лезвием тревоги. Сердце забилось быстрее, будто предчувствуя, что грядущий разговор изменит больше, чем просто этот вечер.

Я спустился вниз, шаги эхом отдавались в пустом коридоре, где сквозняк слегка колыхал тяжёлые портьеры, создавая иллюзию чьего-то невидимого присутствия. Слабый свет от настенных светильников едва освещал мраморный пол, отражая мои движения, как будто я шагал в компании собственной тени. Юна стояла у окна, её силуэт был очерчен бледным лунным светом, пробивающимся сквозь тонкую вуаль инея на стекле. Она выглядела так, будто сама стала частью ночного пейзажа — хрупкой, но в то же время упрямо несгибаемой. Её взгляд был сосредоточен, устремлён куда-то за пределы видимого, но когда она заметила меня, на её лице появилась лёгкая, едва заметная улыбка, словно тонкая трещина в ледяной маске задумчивости.

Мы сели в гостиной, где камин лениво потрескивал, излучая мягкое, тёплое свечение, которое оживляло тусклые тени на стенах. Я устроился в кресле напротив, опершись локтями о подлокотники, и, нахмурившись, спросил:

— Что случилось? Что-то с Лиамом?

Юна покачала головой, её глаза на мгновение потемнели, словно она удерживала в себе слова, которые не хотела произносить вслух.

— С Лиамом всё в порядке. Он уехал в резервацию помогать отцу. Поняв, что мне тут ничего не угрожает, он решил, что его присутствие не столь необходимо.

Я сдержал раздражённый вздох, чувствуя, как внутри поднимается волна негодования. Дурак. Оставил сестру одну в таком неспокойном городе, где люди исчезают, будто тени на закате. Даже не удосужился попросить меня приглядывать за ней.

— А как же исчезновения? — спросил я, стараясь скрыть недовольство в голосе, хотя оно всё равно проскользнуло в интонациях, как нож сквозь масло.

Юна посмотрела мне прямо в глаза.

— Лиам доверяет тебе. Он думает, что со мной ничего не случится, пока я рядом с тобой.

Эти слова застряли в голове, словно заноза, оставив после себя странное чувство. Я не знал, что это было — польщён ли я такой верой или ещё больше разозлён на его беспечность. Доверие — хрупкая вещь, и оно могло стать обузой, если к нему относиться как к должному.

— Так зачем ты пришла ко мне в столь поздний час? — спросил я, чувствуя, как внутри скребётся подозрение, пытаясь найти трещину в её спокойствии.

Юна чуть наклонила голову, её губы тронула мягкая улыбка, такая простая и искренняя, что в ней не было ни капли притворства.

Юна слегка замялась, опустив взгляд на свои сложенные на коленях руки. Пальцы нервно перебирали край рукава, как будто она собиралась сказать что-то важное, но никак не могла найти нужных слов. Затем она подняла глаза, в которых мелькнула искра сомнения, быстро сменившаяся лёгкой, почти застенчивой улыбкой.

— Просто соскучилась…

Я едва не поперхнулся воздухом, и неловкость пронзила меня с неожиданной силой. Чувствовал, как щеки начали предательски краснеть. Чёрт возьми…

Я откашлялся, пытаясь одёрнуть себя и вернуть привычную маску равнодушия:

— Ну… вообще-то я собирался ложиться спать.

Юна, всё ещё улыбаясь, слегка приподняла бровь, её взгляд стал почти игривым.

— Так мне уйти?

Я замялся.

— Если хочешь, можешь остаться, — пробормотал я, не глядя прямо на неё, чтобы не выдать себя ещё сильнее.

Я велел служанкам приготовить для Юны комнату, стараясь выглядеть как можно спокойнее, хотя внутри всё кипело. Странная она девушка. Очень странная. Её присутствие сбивало с толку, словно она знала что-то, что оставалось мне недоступным. Когда они с Лиамом узнали, что я Айронхарт, конечно, удивились, но их отношение ко мне не изменилось. Они просто сказали, что дети не должны нести ответственности за грехи родителей.

Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь тихим потрескиванием огня в камине. Юна первой нарушила молчание:

— Ты всегда такой серьёзный, Максимус? — спросила Юна с лёгкой усмешкой, склонив голову набок.

Я отвёл взгляд к огню, наблюдая, как языки пламени извиваются и танцуют в камине, словно отражая хаос моих мыслей. Лёгкий спазм в груди напомнил о том, как трудно порой прятать эмоции за привычной маской равнодушия. Я сжал подлокотники кресла чуть сильнее, чем нужно, пытаясь вернуть себе спокойствие, но пальцы всё равно предательски дрогнули. — её голос был мягким, но в нём слышалась лёгкая насмешка.

Я усмехнулся.

— Возможно. Это проще, чем казаться легкомысленным.

Юна качнула головой:

— Иногда мне интересно, что скрывается за этой бронёй.

Я посмотрел на неё, прищурив глаза.

— А тебе не кажется, что ты слишком любопытна?

— Может быть, — её улыбка стала шире, и в ней было что-то тёплое. — Но именно это помогает мне узнавать людей. А ты... Ты не из тех, кто легко открывается.

Я вздохнул:

— Потому что открытость делает уязвимым. А уязвимость — это слабость.

Юна наклонилась вперёд:

— А может, наоборот? Быть уязвимым и не бояться этого — значит быть сильным.

Я задумался, её слова эхом отозвались внутри.

— Возможно, ты права. Но это слишком рискованно.

Она засмеялась, тихо и искренне:

— Жизнь и есть риск, Максимус. Разве нет?

Я усмехнулся про себя, чувствуя, как эти слова задели какую-то глубоко спрятанную струну. Конечно, риск — это неотъемлемая часть всего, что я делал. Каждое решение, каждое движение клинка, каждое произнесённое слово — всё было игрой на грани. Но когда дело касалось сердца, риск становился пугающим. Ведь потерпеть неудачу в бою — это одно, а проиграть в доверии или чувствах — совсем другое. В бою ты хотя бы знаешь, что делать, чтобы выжить. С чувствами такого простого рецепта нет.

Я посмотрел на неё и на мгновение почувствовал, как стены, возведённые вокруг моего железного и непреклонного сердца, дали трещину.

Слова, которые звучали просто, но застревали в памяти, как самое важное напоминание о том, кем я был и кем хотел быть. В них была истина, от которой не спрячешься ни за титулами, ни за масками. Возможно, именно это и пугало меня больше всего.

***

Так и продолжились мои учебные будни. Как-то так получилось, что Юна теперь часто оставалась у меня в усадьбе на ночь. Я не противился этому — наоборот, радовался её компании. В её присутствии было что-то успокаивающее, как будто её тихий голос и лёгкая улыбка могли отогнать любые тени, что прятались в углах моего сознания. Я вспоминал один вечер, когда мы сидели у камина, и она рассказывала о далёких звёздах, которые видела в детстве, лежа на крыше своего дома. В её голосе тогда звучала тёплая ностальгия, и я поймал себя на мысли, что впервые за долгое время чувствую себя не просто в безопасности, но и дома. Мы могли часами разговаривать о пустяках или просто сидеть в тишине, наслаждаясь редкими моментами покоя в этом беспокойном мире.

Я решил оповестить ректора о том, что на занятия ходить больше не собираюсь, ограничиваясь только экзаменами, зачётами и визитами в библиотеку. Ректор, выслушав меня с невозмутимым видом, пожал плечами и сухо ответил:

— Вы стипендиант, лорд Айронхарт, и не обязаны посещать лекции. Учитесь так, как вам угодно, — ректор произнёс это с лёгкой тенью усмешки, словно пытаясь скрыть собственное мнение. — Впрочем, должен признать, не каждый студент способен сам определить, что для него важно. Посмотрим, окажется ли ваш выбор столь же мудрым, как ваше имя.

С этим вопрос был закрыт. Я почувствовал, как будто сбросил с плеч невидимый груз, который тянул меня вниз.

Вскоре после этого я навестил Лорена в общежитии. Вид у него был удручающий: он заметно похудел, глаза обрамляли тёмные мешки, а плечи, обычно расправленные с уверенностью, теперь казались сгорбленными. Я не мог оставаться равнодушным.

— Лорен, что с тобой? — спросил я, нахмурившись.

Он уселся на кровать, устало вздыхая:

— В Тиарине весной начнутся соревнования среди студентов. По фехтованию и командным боям. Я готовлюсь к ним.

Я приподнял бровь:

— И ради этого ты так себя изматываешь?

Лорен смущённо отвёл взгляд:

— Я хочу впечатлить Виолетту.

Я не удержался и расхохотался:

— Дурак. Если ты не перестанешь себя жалеть и не начнёшь отдыхать, то на этих соревнованиях точно проиграешь.

Лорен нахмурился и отвернулся к окну:

— Ты не понимаешь, Максимус. Я должен быть готов. Я не могу позволить себе расслабиться.

Я вздохнул, присаживаясь рядом на стул:

— Готов к чему? К тому, чтобы потерять сознание от усталости прямо на арене? — усмехнулся я, качая головой. — Силы не берутся из воздуха. Ты их теряешь быстрее, чем успеваешь восстановить.

Он сжал кулаки, взгляд уперся в пол:

— Я хочу доказать себе, что могу. Что не просто оруженосец или чей-то друг.

Я посмотрел на него, чувствуя, как внутри поднимается смесь сочувствия и раздражения. Разве он не видел, сколько в нём уже было силы? Разве дружба и верность не значат больше, чем любые титулы или победы на арене? Возможно, Лорен пытался убежать от своей собственной тени, забывая, что не нужно быть кем-то другим, чтобы заслужить уважение. Он уже был тем, кем нужно — просто не осознавал этого.

— Лорен, — сказал я после короткой паузы, — ты всегда был больше, чем просто оруженосец. Это видят все вокруг. И поверь, один выигранный бой не сделает тебя сильнее, если ты сам не увидишь этого в себе.

Я посмотрел на него с лёгким раздражением и сочувствием:

— А как ты докажешь это, если будешь валяться с жаром? Твоё упрямство сейчас играет против тебя. Побеждают не те, кто изнашивает себя до предела, а те, кто знает, когда нужно отступить, чтобы потом ударить сильнее.

Он замолчал на несколько долгих мгновений, словно борясь с собой. Наконец, медленно разжал кулаки и тяжело вздохнул:

— Может, ты и прав.

Я положил ладонь ему на лоб, словно проверяя температуру:

— А я-то думал, ты болен, а тут такое...

Мы оба рассмеялись, и напряжение немного спало.

— А что с Эндрю и Александрисом? — поинтересовался я, решив сменить тему.

Лорен пожал плечами:

— Они пропадают в театральном корпусе Академии. Как-никак, люди искусства. Постоянно репетируют какие-то странные пьесы, вечно спорят о смысле жизни и драме.

— А что Виолетта? — спросил я, делая вид, что вопрос задан мимоходом.

На лице Лорена мелькнула странная ухмылка:

— Она, Алисия и Мариэтта поругались с Люсиль. И предметом ссоры был... ты.

Я с глухим стоном закрыл лицо ладонью:

— Леди...

Внутренне я только тяжело вздохнул. Всё это напоминало мне, насколько сложными могут быть человеческие чувства и насколько легко можно оказаться втянутым в чужие эмоции, даже не делая ничего особенного. Я не стремился привлекать внимание или вызывать привязанность. Но почему-то именно это и происходило. Казалось, что любая моя фраза, любой взгляд воспринимались как что-то большее, чем просто слова или жест. Может, дело не во мне? Может, люди просто ищут во мне то, чего им не хватает самим. Иронично, учитывая, что я сам до конца не знаю, кто я на самом деле.

Оказалось, что Люсиль высказала своё недовольство тем, как я обращался с ней в последний раз, когда мы виделись. Она считала, что я был чересчур холоден и равнодушен, словно её мнение и присутствие ничего для меня не значили. Алисия, разумеется, не упустила возможности подлить масла в огонь, намекая, что я якобы «играю чувствами» и «веду себя так, будто все вокруг должны мне кланяться», добавляя к этому саркастические комментарии о моём происхождении и статусе. Мариэтта, как верная тень Алисии, поддержала её, утверждая, что я демонстрирую неуважение к тем, кто искренне ко мне расположен.

Однако Виолетта встала на мою защиту, заявив, что я не обязан никому объяснять свои поступки, и что судить о характере человека по паре случайных слов — верх глупости. Она подчеркнула, что я никогда не обещал того, что не собирался выполнять, и что честность, пусть и резкая, лучше лицемерной вежливости. Ссора вспыхнула с новой силой, перерастая в настоящий спор о морали, достоинстве и гордости. Они перебрасывались обвинениями, словно стрелами, каждый раз всё глубже задевая друг друга. Что началось с простого недовольства, превратилось в поле битвы за моральное превосходство, где каждая из них пыталась доказать свою правоту не столько друг другу, сколько самим себе.

Я лишь покачал головой:

— Никогда не понимал, как из одного взгляда или неосторожного слова можно разжечь целую войну…

Мы с Лореном ещё немного посидели в тишине, каждый погружённый в свои мысли. Я чувствовал, как напряжение медленно уходит, оставляя после себя лёгкую усталость и странное чувство неопределённости. Возможно, дело было не только в Люсиль, Алисии и Мариэтте — может, это я сам слишком часто прятался за маской равнодушия, думая, что так проще жить.

— Ты ведь знаешь, что они не так уж и далеки от истины.— вдруг сказал Лорен, нарушив молчание.

Я повернул к нему голову, прищурившись:

— В чём именно?

— Ты действительно держишь всех на расстоянии. Иногда это раздражает. Кажется, будто ты никогда полностью не здесь. Всегда где-то в своих мыслях, в своих тенях.

Я усмехнулся:

— Возможно. Так проще. Чем меньше люди о тебе знают, тем меньше у них ожиданий.

Лорен задумчиво кивнул:

— Но иногда именно ожидания делают нас тем, кем мы становимся.

Возможно, он был прав. Может, я действительно слишком увлечён игрой в "Призрака", забывая, что за маской всё ещё остаётся человек. Я встал, похлопал Лорена по плечу и направился к выходу.

— Отдохни, Лорен. И не забывай: иногда самое трудное — это просто позволить себе быть собой.

Он кивнул мне вслед, а я вышел в холодный, слегка сырой вечер, думая о том, что, возможно, самые сложные битвы мы ведём не на арене, а внутри себя.

***

Учебные будни постепенно утопали в рутине, но для меня они обретали иной, особый ритм. Каждое занятие с Веларием становилось не просто уроком, а погружением в бездну моей собственной сущности. Магия перестала быть просто силой — она становилась частью меня, пульсируя в венах, как вторая кровь, наполняя лёгкие жаром, который невозможно было охладить. Каждый вдох ощущался, будто я втягиваю не воздух, а саму суть этого мира, насыщаясь энергией, что бурлит за гранью видимого.

Я открыл в себе способность управлять энергией не только на уровне элементарных заклинаний. Я мог поглощать свет, создавая вокруг себя густую, вязкую тьму, в которой звуки казались глухими, а воздух — плотным, будто можно было разрезать его ножом. Эта тьма не была просто отсутствием света — она жила своей собственной жизнью, словно дышала вместе со мной, обволакивая меня тёплым, но в то же время зловещим коконом. Я учился направлять потоки энергии так, чтобы одним движением разрушить камень, заставить металл скручиваться, словно воск под пальцами, или, наоборот, соткать из неё невидимую защиту, отражающую удары, как зеркальная стена.

Иногда я мог чувствовать тепло чьей-то ауры, даже если человек находился в другой комнате, как будто моё сознание вытягивалось за пределы физического. Это было похоже на ощущение легкого тока под кожей, только вместо электричества я чувствовал эмоции и намерения. Я мог угадывать, когда кто-то лгал, по незначительным изменениям в энергетическом поле вокруг них. Казалось, нет границы, которую я не мог бы переступить, нет предела, который нельзя было бы раздвинуть.

Но чем дальше я продвигался, тем более нестабильной становилась моя магия. То, что раньше подчинялось с лёгкостью, теперь порой взрывалось неконтролируемым выбросом энергии. Один раз я случайно расплавил металлическую цепь, просто задумавшись о её прочности. Другой раз попытался создать простой энергетический разряд — и вызвал всполох молнии, который оставил на стене ожог, выжженный до чёрных прожилок, словно рана на плоти здания. Даже воздух вокруг меня порой начинал вибрировать, напоминая о том, что сила живёт своей жизнью.

С каждым днём я чувствовал, как магия внутри меня растёт, но вместе с этим росло и нечто иное — тревога. Я замечал, что мои руки дрожат, когда я пытаюсь удержать поток энергии под контролем, и в сердце закрадывался холодный страх: что если я не смогу остановиться? Что если однажды моя сила вырвется наружу, разрушая всё на своём пути? Иногда мне казалось, что сама магия шепчет мне, как голос, что слышен только на границе сна и реальности.

Веларий наблюдал за моими успехами с тем спокойствием, которое казалось почти неестественным. Он хвалил меня, восхищался моими способностями, иногда бросал короткие комментарии вроде: «Это феноменально, Максимус», или «Ты двигаешься быстрее, чем я ожидал». Но в его глазах иногда мелькала тень. Что-то неуловимое, словно мысль, которую он прятал за привычной маской равнодушия. Он никогда не заговаривал о природе моей силы, как будто сам избегал этих вопросов. И иногда, когда я ловил его взгляд, мне казалось, что он что-то знает. Что-то важное. Но он никогда не говорил об этом вслух.

Однажды, когда мы тренировались на опушке леса, я попытался создать щит из чистой энергии. Но вместо того чтобы сформировать защитную оболочку, поток магии вырвался из-под контроля, образовав вокруг меня вихрь из пульсирующего света и огня. Ветер взметнул листья и пыль, словно сама природа пыталась укрыться от того, что я создал. Веларий поспешил ко мне, его руки двигались быстро, как у человека, который знает, что делает. Он успокоил магию, погасил её, как бы накрыв невидимой тканью. Затем, когда всё закончилось, он просто посмотрел на меня, слегка улыбнувшись:

— Удивительно, — сказал он тихо, будто для себя.

Но в его глазах я увидел не восхищение. Там было что-то иное. Что-то, что он старательно прятал. В его взгляде мелькнула доля беспокойства, неуловимая, но ощутимая, словно рябь на поверхности спокойного озера. Он больше ничего не сказал, но я чувствовал, что за его молчанием скрывается больше, чем просто профессиональный интерес.

Иногда я ловил себя на мысли: что если моя магия не просто сила, а нечто иное? Что, если она растёт не потому, что я учусь, а потому, что просыпается то, что должно оставаться спящим? Возможно, эта сила — не мой дар, а проклятие. Но я отгонял эти мысли, убеждая себя, что всё под контролем. Хотя глубоко внутри я чувствовал — контроль — это иллюзия, и иллюзия эта трещит по швам. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я слышал тихий шёпот магии, словно голос из глубины, который звал меня всё дальше от того, кем я привык себя считать.

В один из таких дней, когда усталость от постоянных тренировок смешивалась с раздражением от нестабильности моей магии, я не выдержал.

— Веларий, — резко сказал я, глядя прямо в его спокойные, как всегда, глаза. — Что ты от меня скрываешь?

Он моргнул, как будто я выдернул его из собственных мыслей.

— О чём ты?

— О моей магии. Ты всё время наблюдаешь за мной с этим выражением, будто я какой-то эксперимент. Что-то не так, и ты это знаешь.

Он медленно выдохнул, и на миг его маска спокойствия треснула.

— Ты слишком быстро развиваешься, Максимус. И это… не совсем обычно.

Я сжал кулаки, чувствуя, как магия снова начинает пульсировать где-то под кожей.

— Не совсем обычно? Это всё, что ты можешь сказать?

Он сделал шаг ко мне, его лицо оставалось спокойным, но голос стал тише, словно он боролся с собственными мыслями.

— Ты хочешь правду? Хорошо. Твоя сила растёт с такой скоростью, что это пугает. Она нестабильна, Максимус. Это не то, чему можно просто научиться. Такое не развивается само собой.

Я нахмурился, чувствуя, как магия начинает пульсировать под кожей, как неумолимый ритм сердца.

— И что это значит, Веларий? Что я — ошибка? Или, может, угроза?

Его взгляд стал острее, в нём сверкнула некая искра раздражения.

— Никто не говорил, что ты угроза. Но ты не обычный маг, Максимус. Ты... — он запнулся, будто сам не знал, как подобрать слова. — Ты словно сосуд. Магия течёт в тебе, как река в весенний разлив, не зная берегов.

— Сосуд? — я усмехнулся, чувствуя, как внутри меня нарастает злость. — Может, скажешь прямо: ты не понимаешь, что со мной происходит. И это тебя пугает.

Веларий выдержал моё пристальное взглядение, затем медленно выдохнул:

— Пугает? Возможно. Но не из-за того, что я не знаю, а потому что догадываюсь. И если мои догадки верны, то... — он не договорил, отвёл взгляд, словно испугавшись собственных мыслей.

Тишина между нами повисла тяжёлым покрывалом. Я почувствовал, как что-то внутри меня холодеет, несмотря на жар магии, всё ещё пульсирующей в моей груди.

Веларий внезапно нарушил молчание, его голос был тише обычного, словно он делился чем-то, что долго хранил в себе.

— Знаешь, Максимус, я как-то читал, что у магии должна быть цена. Не бывает силы без последствий. Если амулеты и артефакты действительно хранят в себе магию, рано или поздно их энергия должна заканчиваться. Но сколько бы мы ни колдовали, эта энергия не иссякает. Не уменьшается. Она просто... есть.

Я нахмурился, переваривая его слова.

— Ты думаешь, что артефакты не содержат магию?

Веларий кивнул.

— Я думаю, что артефакты — это не хранилища. Они — ключи. Они открывают доступ к чему-то большему, к источнику, который находится за гранью нашего понимания. И если это так, то маги черпают силу не из себя и не из этих предметов. Мы связываемся с чем-то иным.

Меня охватил холодный озноб, словно магия внутри отозвалась на эти слова.

— И откуда, по-твоему, берётся эта магия?

Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то тревожное.

— Возможно, мы не просто так обладаем этой силой. Может быть... у нас есть покровитель. Сущность, что позволяет нам черпать энергию. Боги... Или что-то ещё. Что-то древнее и забытое.

Эти слова зазвучали в моей голове эхом. Покровитель. Бог. И если так, то что нужно дать взамен?

***

Так случилось, что одним холодным вечером я оказался в тайной секции библиотеки, ведомый лишь призраками воспоминаний о словах матери и новых мыслях, оставленных после разговора с Веларием. Пыльный воздух здесь казался древнее самой Академии, а тишина — почти священной. В мягком свете свечей мои пальцы скользили по корешкам книг, ищущим ответов, которых я боялся и желал одновременно.

Спустя несколько часов, когда усталость начинала путать строки на страницах, я наткнулся на книгу, чьё название словно отозвалось эхом в глубинах моей памяти: "Шёпот Забытых Веков". Переплет из тёмной кожи казался обугленным временем, а страницы хранили запах древности и тайн.

Я начал читать, погружаясь в текст, будто в бездонный омут:

Я оторвался от книги, и мне показалось, что библиотека стала темнее. В голове вертелись мысли: что, если магия действительно не просто энергия, а голос чего-то древнего, что смотрит сквозь нас, как сквозь стекло? И если у нас есть покровители — кто они? И какую цену мы платим за их дар?

Иногда, в тишине, когда не оставалось никого, кроме моих мыслей и шёпота древних страниц, я возвращался к одной неудобной истине — я не просто человек. Я — перерожденец. Факт, который должен был бы дать мне ответы, но вместо этого он только умножал вопросы. Эта мысль не давала покоя, как геморрой, напоминая о себе в самые неожиданные моменты.

Если я переродился, значит ли это, что моим покровителем является Эйрис? Её руки, возможно, были последними, что удерживали мою душу перед тем, как поместить её в этот мир. Логично? Возможно. Но тогда почему ключом к магии оказался амулет, подаренный мне Кардиналом? Эта вещь будто открыла для меня не дверь, а целый мир, и я не мог не чувствовать, что за ней скрыто нечто большее, чем просто артефакт. Он словно живёт своей жизнью, пульсируя тёплой энергией, когда я беру его в руки, напоминая о своей силе.

А ещё был перстень с символом Шаорна. Он тоже давал мне способность к магии. Два предмета, два источника силы. Что-то тут не вяжется. Почему именно эти вещи? Почему не просто моя воля или сила духа? Почему моя магия словно заперта и нуждается в ключах? Возможно, магия — это не просто дар, а нечто, требующее доступа, пропуска в мир, который не предназначен для всех. Но если так, то почему у меня целых два таких "ключа"?

Я схватился за голову, чувствуя, как мысли пульсируют тяжестью в висках. Это было не просто раздражение — это было ощущение, что я стою на краю разгадки, но не могу увидеть её из-за густого тумана. Словно ответы были прямо передо мной, но я не мог протянуть руку и ухватиться за них. В голове проносились обрывки разговоров с Веларием, воспоминания о матери и её рассказах о богах, словно всё это было частью одной головоломки, детали которой никак не хотели складываться в цельную картину.

Тогда я вспомнил. В Тиарине есть ещё один маг, кроме меня и Велария. Кассандра, владелица борделя. Она не просто маг — она умело использует свою силу, будто дышит ею. В её движениях, в каждом взгляде, в каждом слове чувствовалась скрытая мощь, словно магия была её второй кожей. Её покровитель, вероятно, Лианна, богиня желаний и страсти. Если так, то, возможно, именно она сможет пролить свет на то, что скрыто за завесой моих сомнений. Ведь кто, как не Кассандра, знает, как использовать магию не просто как инструмент, но как продолжение самой себя?

Я не мог избавиться от ощущения, что Кассандра знает больше, чем показывает. Её уверенность, её загадочные намёки — всё это казалось слишком продуманным, чтобы быть простой игрой. И, возможно, пришло время узнать, что именно она скрывает. Может быть, ответы, которые я ищу, находятся не в древних книгах и не в пыльных храмах, а прямо здесь, в сердце Тиарина, за дверями борделя, где желания и тайны переплетаются в смертельном танце.

Я встал, ощущая, как решение кристаллизуется в сознании. Если есть хоть малейший шанс, что Кассандра может пролить свет на моё происхождение и на природу моей магии, я должен его использовать. В конце концов, иногда, чтобы найти истину, нужно не искать её в свете, а заглянуть в самую темноту.

Я медленно вышел из библиотеки, закрывая за собой тяжёлую дубовую дверь. Холодный ночной воздух ударил в лицо, принося с собой запах старых камней и далёкого моря. На полпути к выходу я столкнулся с Веларием. Он появился из тени, как будто ждал меня там всё это время.

— Нашёл что-нибудь интересное? — спросил он, прищурив глаза, словно пытаясь прочитать ответ на моём лице.

Я откинулся на спинку ближайшей колонны и пожал плечами, стараясь выглядеть равнодушным.

— Ничего особенного, — ответил я, сделав вид, что устал. — Слишком много пыли и старых слов. Думаю, мне просто нужно выспаться.

Веларий прищурился ещё сильнее, словно изучая каждое слово, но, похоже, решил не настаивать.

— Куда направляешься?

— Домой. Спать, — коротко бросил я, уже делая шаг вперёд, чтобы обойти его.

— Сон — мудрый советчик, — отозвался он вслед, и в его голосе прозвучало что-то едва уловимое.

Я не обернулся. Лишь ускорил шаг, чувствуя, как напряжение в груди не уходит, а только растёт. Веларий знал больше, чем говорил. И я — тоже…

Ночной Тиарин встречал меня холодным ветром и пустыми улицами, где тени казались живыми. Я шагал в сторону усадьбы, чувствуя, как мысли крутятся в голове, словно вихрь, от которого не укрыться. Когда я пересёк порог, привычная тишина дома встретила меня, но сегодня она казалась тяжелее обычного.

В своей комнате я быстро сменил одежду на более изысканную: тёмный плащ с глубоким капюшоном, аккуратно расшитая рубашка и перстень, словно напоминание о том, кто я есть. Пальцы скользнули по амулету на груди, прежде чем спрятать его под тканью.

Когда я спустился вниз, Юна уже была там, её взгляд тёплый и настороженный одновременно.

— Я останусь у тебя, — сказала она просто, словно это не требовало обсуждения.

— Хорошо, — коротко ответил я, направляясь к двери, не задерживаясь.

Её голос догнал меня на полпути:

— Всё в порядке?

Я остановился на мгновение, не оборачиваясь:

— Не знаю.

Ответ прозвучал грубо, даже для меня. Я чувствовал, как внутри скручивается клубок из раздражения и усталости.

— Куда ты собираешься? — её голос был тише, почти робкий, но в нём звучала настойчивость.

Я обернулся, встречаясь с её взглядом. Тень раздражения скользнула по моему лицу.

— Это не важно, Юна. Просто меня не будет сегодня ночью.

— Не важно? — её брови сдвинулись. — Почему ты всегда так отталкиваешь людей, когда тебе хуже всего? Ты думаешь, что я здесь просто так?

Я сжал кулаки, пытаясь удержать в себе бурю, что рвалась наружу.

— Потому что это не твоё дело, — отрезал я, чувствуя, как слова становятся острее, чем нужно.

Юна шагнула ближе, не отводя взгляда.

— А если бы я сказала тебе, что это моё дело? Что мне не всё равно?

Эти слова задели глубже, чем я ожидал. Я отвёл взгляд, делая вид, что завязываю плащ.

— Я не просил тебя оставаться.

Она молчала несколько секунд, потом сказала тихо, но твёрдо:

— Но я осталась.

Я не нашёл, что ответить. Вместо слов осталась лишь тишина, и она оказалась тяжелее любой нашей ссоры. Я собрался выйти за дверь.

— Какой же ты иногда идиот, Максимус Айронхарт, — воскликнула Юна, срываясь на слёзы. Её голос дрогнул, наполнив тишину горечью, которую невозможно было игнорировать.

Я замер с рукой на дверной ручке, стиснув зубы. Слова больно задели, потому что в них было слишком много правды. Я не обернулся, просто выдохнул сквозь сжатые губы и шагнул в ночь, оставив её голос эхом за спиной.