Железнодорожница 2

Глава 28

Утром одиннадцатого ноября я приехала на работу и первым делом включила радио. Под его неспешное бормотание уютнее было в огромном помещении заниматься текущими делами.

Потом бормотание сменилось классической музыкой. А потом хлопнула дверь. О, первый посетитель!

— Веселуха? — услышала я наглый возглас и чуть не выронила фолиант из рук. Неужели Четвергова вернулась?

Но на пороге стояла Садовская, злая, как черт. Хм, а я думала, у этой мозгов все же побольше, чем у курицы. И уж больше, чем у ее подружки Четверговой. Даже не подумаю выключить радио, не так уж оно громко играет, чтобы помешать работе.

— Что вы хотели? — деловито спросила я, сделав вид, что не заметила бестактного замечания.

— Вот, — она протянула мне бумажку, на которой было лишь название руководящего документа, без номера.

Я взяла бумажку и пошла искать РД по алфавитному каталогу. Нашла номер, но на полке такой книги не оказалось. Тогда я полезла в ящик с индикаторами.

— Этот документ в настоящее время на руках, — сказала я, возвращая бумажку, — в плановом отделе.

— Ну, так и ищите у них, — огрызнулась Садовская, — это ваша работа, а не моя. Идите и спрашивайте.

Я села за стол и сняла трубку местного телефона, одновременно выискивая в списке номер планового отдела.

Но тут произошло нечто такое, что заставило меня положить трубку обратно на рычаг. Сначала оборвалась классическая музыка, а потом я услышала скорбный и торжественный голос диктора:

«Центральный комитет Коммунистической Партии Советского Союза, Президиум Верховного совета СССР и совет министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что десятого ноября скоропостижно скончался генеральный секретарь центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, председатель президиума верховного совета…»

Я замерла. Садовская тоже стояла не шелохнувшись. Диктор закончил фразу:

«…Леонид Ильич Брежнев. Имя Леонида Ильича Брежнева, верного продолжателя великого дела Ленина…»

На несколько минут после сообщения радио замолкло, а потом тихо полилась классическая траурная музыка. Кроме этой музыки на тот момент не осталось никаких звуков. Управление как будто замерло.

А потом захлопали двери, забегали взволнованные люди. Ко мне в кабинет вбежала Раиса Федоровна:

— Девочки, вы слышали? — спросила она срывающимся на плач голосом.

Я лишь молча кивнула, а Раиса Федоровна опустилась на стул и заплакала:

— Что сейчас будет? Что изменится? Хоть бы не было войны! Как вспомню — мы готовили праздник для наших выпускников, а утром начались взрывы, бомбежка, запах пороха в воздухе!

— Разве на Дальнем Востоке были взрывы и бомбежки? — удивилась я.

— Так это я после войны уж сюда приехала. А на начало войны работала в школе в Житомире.

— Вы что несете? — прикрикнула на пожилую женщину Садовская и злобно прищурилась. — Какая война? Разве партия и правительство такое допустят? Или вы в них сомневаетесь? И мне доложить об этому куда следует?

— Э, — я издевательски поводила рукой у нее перед глазами, — вы, тетенька, в своем уме? Разве кто-то такое сказал? Никто не говорил, соответственно, вы все выдумали. А раз вам такое могло прийти в голову, значит, на вас надо докладывать кому следует.

Садовская развернулась на своих каблуках и бросилась вон.

По громкоговорителю объявили:

— Товарищи, в тринадцать ноль-ноль собрание всего коллектива в актовом зале.

После обеденного перерыва весь коллектив Управления — немногословная хмурая толпа, — собрались в актовом зале. Первым делом Кандюшин предложил почтить память Леонида Ильича вставанием. Все молча встали.

Потом выступал и сам Кандюшин, и его замы. Все говорили одно и тоже — что весь советский народ сейчас скорбит, и мы должны сплотиться, чтобы пережить боль утраты. Что Леонид Ильич берег границы нашего государства и благополучие граждан, как зеницу ока. Что великая коммунистическая партия будет продолжать курс, начатый Леонидом Ильичем.

— Что сейчас будет? — сокрушалась Наталья Петровна, когда мы шли после работы — я на станцию, она — к остановке трамвая. — И какие сюрпризы новый генсек устроит? Новая метла по-новому метет. Вдруг начнут гайки закручивать? Вдруг что-то хуже станет? Как все-таки хорошо было, спокойно. Не люблю перемен.

— Ну, новые руководители наверняка не допустят ничего плохого, — а что я еще могла сказать?

Красные флаги на зданиях горкома и пароходства уже висели с черными траурными ленточками. Прохожие смотрели друг на друга и понимали, что все в этот вечер думают об одном и том же.

Когда я приехала домой, ко мне бросились встревоженные домочадцы.

— Мама, ты знаешь, в стране объявлены дни траура, — грустно сказала Ритка. — Ты видела, флаги везде теперь с траурными ленточками. А еще из программы убрали все концерты и комедии.

— Ну так, понятно, — развела я руками. — О каких развлечениях сейчас может идти речь?

— Да нет, это справедливо. Но обстановка такая тягостная. И занятия в музыкалке пока отменили.

— Ой, Альбиночка, — переживала Валентина Николаевна, — в такие дни надо быть вместе с семьей, всем вместе.

— Так мы вроде вместе.

— Ой, а я все про Ирку свою думаю! Как она там?

Я хотела сказать, что уж ее Ирку меньше всего заботят перемены в стране. Той, по-моему, важна лишь водка и развлечения. Но решила прикусить язык, не расстраивать женщину еще больше, и сказала другое:

— Валентина Николаевна, я почему-то думаю, что с ней все в порядке.

— Но все же лучше позвонить, узнать. Ты же взяла у Тани их телефон, я помню. Где он? Я хотела бы позвонить.

Я достала из сумочки записную книжку.

— Вот, звоните.

Сама пошла на кухню, намереваясь спокойно поужинать. И вдруг услышала из зала звуки переполоха. Вскрик, грохот. Я бросилась в зал.

Валентина Николаевна стояла у журнального столика и держалась за сердце. А трубка сиротливо валялась на столике. Ну разве ж так можно? — не глядя на женщину, я подняла трубку и хотела бережно положить ее на рычаг. Роняет она тут. А если телефон перестанет работать? Но тут я услышала из трубки Танин голос:

— Алло, алло! Валентина Николаевна, вы где?

— Да, слушаю! Это Альбина!

Валентина Николаевна посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и опустилась на диван. Из своей комнаты пришел дед и сел рядом с ней. Попытался что-то спросить, но я замахала руками — мол, разговариваю, не мешай.

— Мы говорили с Валентиной Николаевной, и вдруг раздался грохот, — объяснила Таня, — у вас там все в порядке?

— Вроде да. А что ты ей сказала?

— Да что — Ирка уехала с каким-то очередным.

— С каким очередным, куда? — не поняла я.

— С очередным любовником, — спокойно ответила девушка, — а куда, не знаю. Вроде куда-то на Украину.

— Что? И давно?

— Да недели три уже.

— А Сергей как?

— Да как, — голос собеседницы помрачнел, — днем держится. На занятия ездит, на тренировки. А ночами в подушку ревет. Мы с мамой тоже плачем. Посмотрим на него и плачем. Нахалка такая, разбила моему брату сердце. Да что там, всю жизнь испортила! Так жалко парня.

— Да, парня жалко, — согласилась я, — но ничего, время лечит, как говорится. Отболит, и все в норму придет. Умнее станет.

— Да мы ему так же говорим. Знаете, — она слегка понизила голос, — мне даже кажется, что она беременна не от Сергея.

— Вполне возможно, — согласилась я, — так вы убедите его в этом. Скажите, что плакать-то не из-за чего. А еще дождитесь, как пройдет полгода и выпишите ее из своей квартиры.

— А так можно?

— Ну конечно, можно и вполне законно. Если человек не проживает полгода на данной площади, его выписывают. Да мне кажется, она уже там прописалась, куда уехала. Так что не торопитесь квартиру разменивать.

— Да у нас тут звонят и звонят по объявлению. Вчера вот люди приходили, обмен предлагали.

— Еще бы! Такой район замечательный, и квартира трехкомнатная на среднем этаже. Ничего страшного, перестанут звонить и приходить. Отвечайте всем, что передумали. Подожди, а как она уехала? Записку оставила или в глаза объявила? Или как?

— Или как, — невесело усмехнулась Таня, — просто пропала, и все. Мы даже не сразу хватились, думали, опять где-то гуляет. А потом смотрим, целую неделю не появляется. Вам звонили, думали, может, к матери ушла. Не дозвонились. Ну, мы в милицию. Там выяснили, что она вместе с каким-то парнем купила билеты на самолет до Москвы. А в Москве были куплены билеты до Киева.

— Да, — покачала я головой, — кому скажешь, не поверят. А в Киеве она где-то прописалась или нет?

— Вроде нет, — неуверенно проговорила Таня, — так ее там даже не нашли пока. В Киев прилетела, а где она там болтается, черт ее разберет.

— Ну, значит, выписывайте ее, как полгода пройдет. Полгода человек в квартире не появляется — его выписывают. И Сергею скажите, чтобы заочно развелся. А может, она еще сама документы на развод пришлет. Хотя, ребенок же будет считаться его. Ой, не знаю даже, что и сказать.

Да, был бы это двадцать первый век — анализ ДНК сделали и все проблемы решили. А по теперешним законам — ребенок рожден в браке. А это означает, что Сергей всю жизнь теперь будет платить алименты. А ребенка, возможно, даже не увидит.

Мы бы еще долго болтали — Таня оказалась интересным собеседником. Но я была после работы и очень хотела есть. Поэтому мы договорились созваниваться, держать друг друга в курсе дел, и распрощались.

— Ну что? — подскочила Валентина Николаевна, как только я положила трубку.

— Валентина Николаевна, успокойтесь и забудьте уже про Ирку — так же, как она забыла про вас! Что вы не меня так смотрите? Она вам позвонила хотя бы перед отъездом?

— Но как же?..

— Нашла бы, как позвонить! Да она бы никуда не уехала, будь вы ей нужны! И поймите вы, наконец, этому человеку никто не нужен — ни вы, ни муж, ни ребенок!

— Но как же…

— Да вот так! Вы, когда из детдоме ее брали, хотя бы спросили, как она к ним попала?

— Конечно, спросила. Девочку подбросили на крыльцо младенцем.

— А, ну что и следовало доказать! — воскликнула я. — Она никому не была нужна, а теперь ей никто не нужен! Так что успокойтесь и забудьте.

И я пошла ужинать, ни на что больше не обращая внимания.

После ужина пошла в свою комнату и продолжила любимое занятие — вязание. И так увлеклась, что даже не услышала, как опять пришли гости. Лишь поздно вечером, проходя мимо комнаты деда, услышала голоса через приоткрытую дверь. И остановилась. Очень уж интересный оказался разговор.

— Я одного не понимаю, — выговаривал дед, — ты же тогда буквально голову потерял от Нинки. А теперь вдруг ни она не нужна, ни дети.

— Да я детях я всегда думаю, — отвечал Володька. Приперся — небось, тоже решил проявить солидарность с семьей в тяжелые дни, — знаешь, я хочу их забрать.

— В смысле, как забрать? Куда?

— К Маше.

— Да ты сдурел, что ли? Они же теперь единственная отдушина для Нинки! — слышно было, как дед разливает водку по рюмкам.

— Нет, папа, — сказал Володька срывающимся на истерический шепот голосом, — она уже давно ничего не соображает. Дети — не дети, ей все равно. Ты понимаешь, что это кровоизлияние в мозг? У человека мозги разрушились. Она не понимает, что я — это я. Не помнит, кто я. И самое главное, ей все равно. Она просто лежит, как овощ. А меня все ругают, дескать, как мог больную жену бросить. А я что, рядом с ней должен овощем лечь?

— Да никто тебя не заставляет с ней ложиться, — возразил дед, — но хотя бы побыть с человеком рядом, отдать ей должное. Хотя бы за то, что сделала тебя счастливым. Почему нельзя?

— Да как ты не понимаешь? У меня не укладывается в голове, что Нинка не та молоденькая красотка. И никогда не поцелует меня, не обнимет. А я молодой здоровый мужик, мне еще сорока нет! Я жить хочу, понимаешь? Жить! И вместе с живой женщиной. Зря, конечно, Светка теще об этом растрепала. Я так не хотел афишировать!

Я на мгновение представила весь кошмар Володькиной жизни. А если бы мой Дима вот так лежал и не узнавал ни меня, ни собственных родителей? Я содрогнулась. Усилием воли прогнала эти мысли прочь. Как можно дальше.

В зале затрезвонил телефон, и Ритка принялась с кем-то болтать. Теперь не разобрать было, о чем говорят дед с Володькой. Да и ладно, время позднее, пора мыться и спать.

Ближайшие несколько дней длился траур, а в понедельник в Москве прошли похороны Брежнева. У нас в это время был уже вечер, и я только что пришла домой с работы.

Траурная процессия транслировалась в прямом эфире. И мы всей семьей сидели у телевизора. В тот момент, как гроб стали опускать в могилу, прогремел артиллерийский залп. В это же время такой же залп прогремел в нашем городе. Загудели суда в море и немногочисленные машины на дорогах. Мы этого, конечно, в своем спальном районе не слышали, но прекрасно знали, что так и есть.

— Если бы папа сейчас работал на грузовике, он бы тоже загудел, — сказала Ритка.

— Зато его судно сейчас гудит, — сказал дед, вглядываясь через окно в морскую даль. Хотя сейчас, в темноте, там вообще ничего не было видно.

Вдруг Валентина Николаевна закричала, показывая на экран:

— Смотрите, что это? Они же гроб уронили!

— Не может быть! — дед подошел к экрану. — Да нет, тебе показалось, наверное. Там люди ответственные, не стали бы так делать.

— Да они нечаянно, — сказала Ритка, — уронили-уронили, я тоже видела.

Всем стало не по себе.

— А ты это видела? — спросил дед у меня.

Я неловко пожала плечами. Четно говоря, тоже отвела взгляд на секунду. Да и что особенно разглядишь в небольшом черно-белом телевизоре? Я видела лишь то, что ленты с одной стороны были ниже, а с другой выше — ну, мне так показалось. Но это же не означает, что гроб прямо уронили.

— Да, теперь-то уж точно по-прежнему не будет, — сделала вывод Валентина Николаевна.

Я это знала лучше их всех. Ушла целая эпоха, настал конец стабильности и благополучия развитого социализма. Всего через несколько лет в стране начнутся необратимые изменения. Но людям, наверно, лучше не знать будущего. Тогда ведь неинтересно будет жить.

В конце ноября я получила вызов на сессию, на третий курс. Странно, на кафедре говорили, что сессия у заочников обычно в январе. А в вызове значилось, что я должна прибыть в декабре. Может, это что-то типа установочной сессии — получить методички, взять задание и учебники, начать готовиться? Заочники ведь самостоятельно изучают материал. Ладно, съезжу на днях в институт и все разузнаю. Интересно, как там Пал Саныч и его нынешняя супруга.

И примерно в те же дни мне позвонила Лариска.

— Альбина, судно приходит приблизительно первого декабря, мне сейчас подруга звонила из пароходства. Только смотри, не говори никому. Я совершенно не хочу, чтобы эта Тата на встречу прискакала.

— Да я тоже этого не хочу, ты же знаешь, — ответила я. — И я точно никому не скажу. Но она ведь сама в пароходстве числится, и она все-таки законная супруга Андрея. Вдруг ей сообщат? Я думаю, нам надо разработать план Б — на случай, если Тата окажется в числе встречающих.

— Слушай, а ты не знаешь, какой у нее может быть срок беременности? — спросила Лариска. — Вдруг именно в это время она будет в роддоме лежать.

Я задумалась. Что я знаю о беременности Таты? Да практически ничего, кроме самого факта. Надо будет позвонить свекрови и невзначай об этом поинтересоваться. Может, и впрямь юная нахалка в эти дни приехать не сможет. Тогда и волноваться нам не о чем.

— Точно не знаю, — сказала я. — Но узнать попробую.

— Слушай, Альбина, а ты все же приезжай ко мне на днях, хорошо? Так давно не виделись. Посидим, чаю попьем. Заодно и разработаем план действий.