Где нет княжон невинных

— Не обижайся, Дебрен, — ты тоже замолкни. Если все вы по очереди будете мне мешать, я до рассвета не закончу. А спор ты проиграл. Рыцарь действительно был рыцарственным, как и полагается, но только в отношении дам.

— Э?

— Я ж говорила: потаскуха Ледошка хотела, чтобы у жениха волосы были до лопаток. Парикмахеры перестарались, и Претокар, свежеиспеченный блондин, с завивкой и в румянах, выглядел как истинная девица. А поскольку стояла жара, то у него под дорожными латами не было ничего — выше брюк, значит. Когда тонул, латы быстренько сбросил — и смойеедец увидел его маленько голого. Возможно, поэтому не стал очень-то присматриваться. А когда уже все кончилось, он, чуть смутившись, признался, что королевич показался ему прекрасной сиреной.

— Сиреной? — не выдержал Дебрен. — Ну и идиот! Здесь, в горах, в самом сердце Виплана! Сире…

Он замолк, не прикрыв рта. Ленда рта не открывала, но только это их и отличало. Оба уставились друг на друга с такими выражениями лиц, которые часто встречаются у жертв постбеспалицевого шока.

— И не иначе, как попросил евойной руки! — захохотал ротмистр. — Ну, уж коли кретин, так до конца.

— Збрхл… — прохрипел магун. — Лучше замолчи.

— Верно, — поддержала его Петунка. — Тем более что ты лишаешь меня всей прелести повествования. Это я и хотела сказать. Потому что, верно, рыцарь сделал предложение водяной деве, встреченной в болотистой луже. Конечно, по-смойеедски, так что нам остается только поверить, что предложение касалось женитьбы, как впоследствии упорно утверждал рыцарь, но напоминаю, бедняга из плена возвращался, а все случилось в глухом лесу и с представительницей вида, который избыточно добродетельным не считается. Ну, это так, попутно. Завершилась поездка еще одним малорадостным инцидентом. Понимаете, из-за Ледошки рыцаря-избавителя птица обделала.

— Птица? — заинтересовался Збрхл. — Из-за?..

— Ну, может, не из-за, но в связи с ней — несомненно. Сладострастница так ляжкой о ляжку от нетерпения терла, что навстречу королевичу выслала голубку с любовным письмом и розовым бантом на шее, опрысканном благовониями. Поэтому неудивительно, что на такую курьершу накинулся сокол. Но усмотрел он ее уже неподалеку от адресата, и дворяне Претокара его отогнали. А как известно, соколы — птицы гордые, вот он и решил на свитских отыграться и все, что в кишках было, отправил вниз. Обоср… э-э-э… смойеедца.

Збрхл воздержался от комментариев, о подробностях не спросил. Неожиданно умолк.

— Последняя неприятность случилась с королевичем уже на месте. Вбегая в трактир, он хватанул лбом о притолоку. Ибо он был владыкой великим — ростом тоже. Так что бежал, не соблюдая необходимой осторожности, не говоря уже о достоинстве, потому что эта распутница вырядилась в невероятно крикливое платье, увешалась драгоценностями и так поразила его из-за порога красотой, что бедолага голову потерял. И лбом по балке саданул.

— Ррррасцвеченная ррраспутница, — покрутил головкой Дроп. — Я не ррюбррю нескррромных одежд.

— Правильно делаешь. Невеста должна жениха встречать в сером платьишке, без замысловатых украшений, ни частичку тела не показывая сверх необходимого. А это что? Туфли не только из-под юбки выглядывали, так еще и золотом блестели. Всю шею видно, а на шее вместо колеса какая-то языческая пакость. Волосы так начесала, что они аж искрили, губы чересчур накрасила… Ну, короче, приняла жениха, как шлюха-распутница. Потому и неудивительно, что, когда к полудню свиты сошлись, к вечеру уже вся компания пьяной вдрызг валялась, а молодые сбежали в мойню. Якобы для гигиены.

— Относительно компании, — поднял палец Збрхл, — тут я не все понял. Это почему же вдрызг-то? Так видом Ледошки упились? Такой уж она распрекрасной была?

— Расчетливой была, а не распрекрасной. Словечка не молвила, когда Претокар чуть ли не без передыху тост за тостом в ее честь провозглашал! А она хоть бы хны! Губки бантиком, румянец во всю щеку и сидит — вежливенькая, тихонькая. Интриганка!

— Небось хотела проверить, сколько парень выпить может.

— Глупый ты, медвежонок. Выпить? Я ж не сказала, что королевич пил, а сказала, что он только тосты произносил. Что это за хозяин пиршества, который гостей оставляет одних, а сам под стол валится?

— То есть в конце концов оба попали в мойню, — подвел итог Дебрен. — Трезвые.

— Оба — это верно, но девчонка чересчур-то трезвой не была.

— Ее тоже споили? — буркнула Ленда. — Дивно.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурилась трактирщица. Дебрен постучал по столу, пригрозил Ленде пальцем. До обмена мнениями дело не дошло. Петунка продолжила рассказ. — Итак, они попали в мойню. Паренек, соблазняемый хитроумными способами, и испорченная вконец девка. Как Претокар выдержал — не знаю, потому что, признаюсь в этом неохотно, Ледошка считалась вполне даже ничего. Но то, что он выдержал, это точно.

— Точно? — удостоверился Дебрен.

— Королевич был не только гордым, но и умным. Когда уже все это случилось и пришлось крупные суммы на борьбу с проклятием тратить, он не ограничился одними словами. Велел архиепископу принести самую что ни на есть священную реликвию и на ней поклялся, что к Ледошке не прикасался. В мойне.

— Ага, — покачала головой Ленда. — В мойне. Ну, в такую клятву я могла бы поверить. Это уточнение попахивает искренностью.

— Не иронизируй. Дело было серьезное, расходы на новую дорогу большие, поэтому королевич отчитывался за каждую бусинку, которую пробыл здесь. Речь шла не о том, чтобы доказать, будто он уклонист, брезгующий девками, а о том, когда и как был опозорен Ледошкой. Не гримасничай, Ленда. Ты правильно расслышала. Она его опозорила.

— Что конкретно произошло в мойне? — спросил Дебрен.

— Конкретно-то, собственно, ничего. Правда, они таращились друг на друга, насколько это возможно при скупом освещении. Претокар не скрывал, что ради блага народа и династии добивался благосклонности девушки, пересказывая не совсем невинные шуточки и восхваляя ее красоту. Раза два помог намылить некоторые части тела, до которых девушкам либо дотянуться сложновато, либо не следует в мужском обществе. Но клялся жизнью собственной матери, трех сестер, двух племянников, ну, короче говоря, всех родственников за исключением только Гаррола, что этим и ограничился и ни на четвертушку тела… ну, понятно. Родственники в добром здравии прожили несколько следующих лет, так что нет причин не верить. Потом Ледошку сморило вино, поэтому, как пристало кавалеру, он собственным телом уберег голову возлюбленной от досок и…

— А конкретно? — не упустила случая Ленда. — Как выглядело сие… убережение?

— Сестра, — Петунка окинула ее немного злым, немного насмешливым взглядом, — мы ведь не парочка наивных девиц, так что кратко скажу: не так.

О диво. Ленде такого объяснения оказалось достаточно. Хоть она и несколько зарумянилась.

— Потом, — продолжала Петунка, — королевич тоже задремал. Или его сморило. Не важно. Главное, когда он очнулся, эта распутница как раз выбегала из мойни. Издавая какие-то странные звуки. Претокар пошел к двери, а дверь-то заперта. Ну, он за одежду… а одежда тю-тю. Вначале он выжидал, думал, что это глупые шуточки бельницкой соплячки. Потом, уже обозлившись, крикнул несколько раз. Но ему не повезло, потому что те дворяне, которые еще не валялись, до хорового пения уже дозрели. Впрочем, он быстро понял, что не может звать на помощь. Проблема наследования престола лежала на острие ножа, любой пустяк мог перетянуть чашу весов на сторону Гаррола, а ничто так не бьет по владыкам, как осмеяние. Вот он и решил спасаться сам. Выбил доску, оттолкнул кол, которым эта проб… э… развратница дверь подперла. Прикрылся доской и помчался к трактиру. Но поскольку здесь в гостевой были люди, он прыгнул к кухонной двери. А там, глядит, кухарка мечется. Тогда он принялся бегать вокруг дома, высматривая другой путь. Трижды обежал. Сегодня-то это ему наверняка бы не удалось, и если б не что-нибудь ценное, то ту-то доску уж он на частоколе наверняка оставил, но в те счастливые времена хозяйство еще не было укреплено. Поэтому бегать ему пришлось недолго и как-то удалось не обнаружить себя. Однако нервы сдали. И неудивительно, да и у какого монарха не сдадут нервы, если ему словно какому-то Кассамноге придется нагишом под окнами прокрадываться. Ну и очередного унижения дождался. Потому что в отчаянии переоделся в платье своей любимой. Она его в кухне сушила после посещения какого-то отхожего места. Может, из-за этого отхожего места, может, из-за кухарки, но факт остается фактом: от платья несло такой вонью, что королевич после этого еще несколько месяцев от отвращения вздрагивал. Но что было делать? С одной стороны, его мог кто-нибудь из людей увидеть, а с другой — какой-нибудь зверь за голый зад клыками хватить, потому что трактир был здесь в новинку, и самые консервативные волки и медведи по-прежнему на водопой хаживали. Ну, так он стиснул зубы и в платье зашел в комнату с каменной миной. И вероятно, из-за этого унижения, вместо того, чтобы самому присоединиться к возлиянию либо запереться в алькове, взял и отправился учинять скандал Ледошке.

— Вообще-то я не удивляюсь, — отметил Дебрен.

— А я удивляюсь, — твердо сказала Петунка. — Вместо того чтобы переодеться, умыться, взять меч и отсечь паскуде башку, как королю пристало, он влетел к ней в этом вонючем платье, босой, с пустыми руками. Ну и нечем ему было ее наказать. Ведь не годится же бабу, даже такую вредную, по морде бить. Мечом — другое дело, но рукой…

— В таком состоянии вообще нельзя было к ней заходить, — высказала свою точку зрения Ленда.

— Я, как никогда, с тобой согласна. Потому что посещение закончилось трагически. Ледошка, сука коварная, разыграла истерику. Вначале наорала на него, обзывая насильником, потом, когда он растерялся, залилась слезами и сказала, что, хотя он разбил ей сердце на мелкие черепки, она его прощает, поскольку крепко любит, а потом пробормотала сквозь слезы что-то вроде: «Ну как же ты выглядишь?», сорвала с него платье, выбросила в окно, а его самого начала обмывать. Потому что комната была для ВИПов, с тазом.

— Тут уж королевич не растерялся, — тихо буркнул Дебрен.

— Верно. Но ведь и сраму бы набрался, если б словно дубина стоял, когда княжна его собственными руками и собственной, личной губкой обмывала, заверяя в любви. Никого, я думаю, не удивит, если я скажу, что оба они оказались в ложе. До утра. А утром, когда в комнате посветлело, Претокар встал и осмотрел постель. И в глазах у него потемнело.

— Потому что он был глупый, ранневековый, отсталый, погрязший во лжи дурень, — процедила сквозь зубы Ленда.

— Нет, Ленда. Он был тяжко обманутым наивным мальчишкой с серьезными намерениями и справедливым сердцем, которого развратная девка грубо истоптала грязными ногами. Чуть не растоптав попутно его шансы на корону.

— Твое упоминание о грязных ногах говорит о тенденциозности.

— Всего лишь о точности. Мы прекрасно знаем, что состояние постели в некоторых случаях свидетельствует о невестиной добродетельности. Поэтому неудивительно, что эту деталь королевич в показаниях отметил особо. Он был шокирован, увидев черное там, где имел все основания ожидать красное.

— Красное-то он должен был ожидать на собственных ушах и морде. Показывая такое людям. Хам он был и свинья свиньей, а вся ошибка Ледошки состояла в том, что она его в мойню, а не в хлев затащила. Что же касается грязи, то лучше бы он на свои ноги глянул. Девушка после мойни была, а он после беготни вокруг трактира. Так кто же ту простыню черным вымазал?

— Ледошка, — спокойно сказала Петунка. — А твое обвинение в тенденциозности здесь совершенно неуместно. По простой причине. Дебрен велел мне говорить всю правду, только правду, и ничего, кроме правды, потому что ложь может ему затруднить диагноз. А я, представь себе, не такая уж патриотка, чтобы собственную холку подставлять, защищая честь короля, который уже полтора века в земле гниет. — Она сделала короткую паузу. — Ледошка ступни королевичу обмыла, прежде чем они в ложе отправились. А у самой они грязные были, потому что из мойни она босой выбежала. Комиссия, изучавшая дело, установила, что ног она не обмыла, поскольку лежала в постели и ревела.

— Плакала? — уточнил Дебрен. — Все время?

— Так установили, а архиепископ в присяжные крупных специалистов посадил. По их мнению, причиной столь истеричного поведения было нарушение преступных планов Ледошки, которая крепко разочаровалась, поскольку от посещения мойни ждала гораздо большего. Видно, совсем-то глупой она не была и понимала, что простынные испытания в комнате запросто откроют ее обман. Другое дело — в мойне. Любой может наивного убедить, что вода следы смыла. Старый способ, применяемый распутными бабами с незапамятных времен. Так называемый «метод последней спасительной доски». Одурманить молодого мужчину, затащить в мойню, дать себя оттрахать на мокрой доске, а потом убеждать наивного, что кровь-де была, но они ее смыли.

— И что дальше? — напомнил Збрхл.

— Претокар тоже впал в истерику. Принялся бегать по дому, волосы на себе рвать, потому что они у него уже вылезали, крича, что Ледошка стерва, что он ради нее пожертвовал самой большой любовью своей жизни, а она ему еще до свадьбы рога наставила, и от нее обещанным девичеством и не пахнет. А под конец взял и на глазах потрясенных придворных разрыдался в три ручья. Словно бобер.

— Значит, крепко, — договорил Збрхл.

— Значит, грызя от бессильной злобы дерево, а конкретнее — стол. Мало недоставало, а то он бы еще и в пропасть свалился.

— Погоди, погоди, — нахмурилась Ленда. — Что должны были значить слова о самой большой любви?

— Ничего особенного, — пожала плечами Петунка. — У Претокара на стороне была то ли нимфа, то ли русалка, так, обычно, как у юноши из хорошего рода, занимающегося охотой. Только он напал на какую-то дурную, а может, интриганку с крупными амбициями, ну и они этак фиктивно обвенчались.

— Он был женат? И у него хватило совести?!

— Не возмущайся, сестра. Не был он женат. Просто отметили какую-то языческую свадебку, о которой он, впрочем, вскоре признался на исповеди. Этакие русалочьи обеты — дескать, они всегда будут любить друг друга и хранить верность, что у лесных дев считается чем-то вроде венчания. Но священника при этом не было, клялись они каким-то деревом, а не святым колесом. Так что сама видишь, никакого брака не было, если смотреть по законам божеским и человеческим. Претокар был не женат и чист как слеза.

— Но он ее любил? — полуспросил-полуотметил задумавшийся Дебрен.

— А если даже и так? Что это меняет?

— Наверное, ничего, — согласился он. — То есть в отношении проклятия, мы о нем говорим. Ну и чем все закончилось?

— Морвацкая свита убралась из трактира. У Ледошки случились спазмы, потом она, полуголая, собралась было бежать за королевичем, потом, когда ее вернули, так взбесилась, что схватила топор и на целую зиму нарубила дров, чтобы хоть как-то злость разрядить. И снова — в рев. Дескать, мерзавец, попользовал ее и бросил, а еще и осрамил, потому что перед тем, как в мойню идти, она девушкой была что надо. Бельничане особенно-то девку не слушали, так как, во-первых, у них головы разламывались с похмелья, а во-вторых, потому что те, которые скорее в себя пришли, бросились седлать лошадей, чтобы с сообщением мчаться в столицу или с предупреждением к фортам, в основном к самым стратегически важным, у Душного Здроя. Потому что справедливо полагали, что Претокар, отмывая позор, в тот же день прихватит один-два гарнизона и сметет с лица земли какой-нибудь бельницкий опорный пункт. За своевременно пришедшее предостережение информатору мог достаться солидный куш, а фортов и объектов для нападения хватало, так что «Невинка» мгновенно опустела. Но два рыцаря, хуже других переносивших выпивку, и одна пожилая придворная дама подчинились натиску княжны и согласились идти в мойню, изучать следы и выяснять истину.

— То есть рассматривать дыру, проделанную королевичем? — уточнил Збрхл. — И жердь, которой дверь подперли?

— Сам ты жердь, медвежонок. Следы невинности своей госпожи, а не ее мужского духа. Эти-то у них уже были: княжна весь двор усеяла поленьями. А Ледошка, хоть красная была и потела так, что с нее капало, с топором в руках отгоняла бедняг от пахты и соленых огурцов. Что, кстати сказать, было ошибкой. Ибо мало того что вся троица была необъективной, бельницкой, а также весьма несвежей после попойки, так еще и показания были вроде бы вынужденными. Взбешенная девка с топором бывает покрепче кварты водки: многое можно увидеть из того, что в реальном мире не существует. Поэтому никто особенно не возмутился, когда одна из трех свидетелей показала, что середина верхней доски в мойне испачкана девичьей кровью, немного уже размытой паром.

— Одна из трех? — Ленда не скрывала разочарования.

Петунка было усмехнулась, но глянула на магуна, и торжествующий блеск в ее глазах тут же угас.

— Ну, по правде-то, придворная дама, хоть и числилась на должности старшей инструкторши художественной вышивки, слепой была, как крот, и только благодаря протекции получила такое место. А из рыцарей тот, что был малость потрезвее, споткнулся и хряпнулся носом в самое ключевое место, залив его собственной кровью и бокалом вина. Так что от следов, даже если б они действительно были, ничего не осталось.

Ленда нахмурила брови.

— Погоди… Ты говоришь, середина верхней доски? — Дебрен, рассеянно поигрывающий чернильницей, замер. — А это не там ли, где Эктоплазма появилась, Дебрен?

Чародей молчал. Он мог только делать вид, что его окаменевшее лицо — это лицо погруженного в глубокое раздумье спеца.

— Что еще за эктоплазма? — поморщился Збрхл.

— Астральная субстанция, выделяемая медиумом во время сеанса. В данном случае — мною. Правда, Дебрен? Не иначе, между пальцами просочилась или как… Я в магии не разбираюсь, но, пожалуй, не случайно, что именно в этом месте… А, Дебрен?

К счастью, они были не одни.

— Не случайно, — выручила магуна Петунка. — Центр человека окажется рядом с центром доски, если он ляжет. Я часто моюсь в таком положении и по собственному опыту знаю, что все вполне прозаично. Доска выгибается, как это свойственно доскам. Посередине особенно. А жидкие субстанции, и астральные, и обычные, как правило, стремятся стекать вниз. Поэтому твоя эктоплазма оказалась там, где двумя веками раньше располагался зад Ледошки.

— Вернемся к теме, — буркнул Дебрен.

— Ну да… Итак, снова началась война, правда, ограниченная, потому что у обеих сторон осложнились проблемы наследования. У нас Гаррол начал распространять слухи, что, мол, правда, его брат нарвался на паршивку, но уже после тайного венчания с ней, так что, во-первых, он рогат, как олень, а во-вторых, не исполнил отцовского условия и лучше пусть приобретет себе пасту для полировки рогов, а не для чистки короны. По другую сторону холмов, в Бельнице, сторонники Яровида поцапались с партией Дормы Лисицы и пытались бездарную мать отправить в монастырь. В результате вспыхнула небольшая гражданская война, о которой сегодня никто не помнит и…

— Мы, Збрхлы, помним, — несколько патетическим тоном прервал ее ротмистр. — Потому что в ней погиб наш знаменитый предок Збрхл Кургузый, служа регентше Дорме. А конкретно — командуя полуколонной таранов в составе трех таранов, сорока мужиков, двадцати лошадей и телег. В ходе уличных боев за пригород Бельницы эта полуколонна помогла силам регентши, но в конце концов яровидцы взяли верх, и мой предок прикрывал отходящие войска. Саму Дорму, кажется, от стрел прикрыл, хотя уже был дважды ранен — в лоб и в зад. Прежде чем кто-нибудь скажет что-нибудь глупое, — он многозначительно глянул на Ленду, — поясняю, что вторую рану предок мой заработал отнюдь не во время бегства. Совсем наоборот: подавая хороший пример и увлекая за собой чересчур трусливую бельницкую пехоту. Какой-то лучник-портач послал стрелу слишком низко. Однако у Яровида были лучники получше, и вскоре Збрхл Кургузый героически погиб, прикрывая собственной грудью регентшу.

— Аминь, — завершила Петунка. — Так бывает с теми, кто с бельничанами связывается, даже если и за достойную плату. Что же касается проклятия, то через несколько месяцев королевич вернулся во главе армии, каменщиков и мага — одного, зато весьма могущественного. По имени Мешторгазий.

— Мешторгазий? — вздрогнул Дебрен. — Смойеедец?

— Ты о нем слышал?

— Так это ж классик! Один из первых чародеев, получивший звание магуна! Он… — Дебрен осекся, нахмурился, обвел взглядом комнату, словно видел ее впервые. — Это… его работа?

— Его. — Петунка тоже нахмурилась. — Говоришь, классик? И магун? Ну так, вероятно, на этом мы и закончим? — Все, кроме Дебрена, удивленно посмотрели на нее. — Думаю, ты не захочешь ставить палки в колеса коллеге по цеху и вдобавок классику? Хе, глупый вопрос. Потому как — чего бы ради? Чтобы вернуть блеск третьеразрядному трактиру? Надо быть идиотом, чтобы поставить в один ряд мэтра Мешторгазия и какой-то захудалый кабак. Правда?

— Прав… — Йежин проявил сообразительность и не договорил.

— Мешторгазий, — заявил слегка задетый Дебрен, — получил задание и выполнил его. Наша профессия ничем не отличается от других: либо берешься выполнять задание, либо подыхаешь с голоду. Конечно, цеховой кодекс накладывает на магуна множество ограничений и запрещает мэтру состязаться чарами с другим. Но, во-первых, Мешторгазий давно погиб смертью мага, проводя неудачный эксперимент, а во-вторых, здесь ставка — человеческая жизнь. Если заклинание, наложенное одним магуном, угрожает людям, то другой магун не только может, но и должен противодействовать злу. Ежели, конечно, речь идет не о политике, религии либо военном деле. Эти проблемы регулируются особыми предписаниями, а по правде говоря, это принцип ДП.

— То есть? — заинтересовалась Ленда.

— Держись подальше. Но здесь, пожалуй, не тот случай.

— Я бы не сказала. Претокар был королевичем, Ледошка — племянницей владыки, дочерью регентши и родоначальницей правящей в настоящее время династии. Правда, прошло два столетия, но в политике два столетия порой не так уж много.

— Для магии — много. Отвечаю на твое замечание, Петунка: я по-прежнему намерен тебе помогать. Только боюсь, проблема усложнилась. Мешторгазий стал классиком не по знакомству. Его сочетание белой и черной магии до сих пор шокирует знатоков. Но продолжай. Претокар с армией, каменщиками и чародеем заехал в трактир. И что потом?

— В трактир-то он заехал с небольшой свитой и группой Мешторгазия. Каменщики направились туда, где сейчас стоит мост, а армия — к Грабогорке, так что на месте остался только обоз с бочками, придворные королевича и карета. А в карете — русалка.

— Русалка? Та?..

— Жена как бы. Она любила Претокара, поэтому они снова сошлись. Только она сильно хворала. Кажется, он разбил ей сердце своей неверностью.

— Зачем он ее привез? — заинтересовалась Ленда. — Хотел причинить зло очередной женщине в том же самом месте? Это вошло у него в привычку?

— Перестань ехидничать, дорогая. Привез, потому что всюду с собой возил. Одни говорят, что она его околдовала, а другие — что забеременела. Истины нам не узнать, но факт остается фактом: до конца жизни он держал ее при себе. Ее жизни — вскоре после посещения трактира она умерла из-за разбитого по вине Ледошки сердца.

— Ледошки? Но ведь Ледошка ее в глаза…

— Милые дамы, — вступил Дебрен. — Мы сидим здесь не для того, чтобы обсуждать исторические или, что еще хуже, моральные проблемы. Давайте придерживаться конкретных тем. Ощутимых. Чар, магии и заклинаний.

— Верно, — согласилась Петунка. — Из конкретных-то я еще не сказала, что перед королевичем сюда заявилась бельницкая разведка. Пешая. Дюжина мужиков из разведывательной, то есть почти специальной роты. Короче говоря, одни рубаки. Позволили застать себя врасплох подъехавшим морвакам, однако в панику не бросились, а вот в курятник — да. Предварительно прихватив люльку с дочкой Петунелы. Вроде бы никто никому ничем не угрожал, но что подумала мать, полагаю, очевидно.

Брошенный в сторону Ленды вызывающий взгляд остался без ответа. Девушка поглаживала головку попугая, избегая встречаться глазами с трактирщицей. Выглядела она пришибленной. До такой степени, что Дебрен нарушил собственный принцип.

— Где стояла люлька? — спросил он по-деловому.

— Люлька-то? Ну… под деревом, как всякая люлька. А какое это имеет значение?

— Не исключено, что она оказалась на линии обстрела. Правда, разведротовцы мечами работают отлично, но главное их оружие — луки. В этом они особенно сильны. А если в доме забаррикадировались бельничане, то уж без плотного обстрела обойтись невозможно. Насколько я знаю жизнь, атакующие тоже не стояли бы столбом, а наверняка из-за заслонов били. Да и люлька недурной заслон дает. Так что, не защищая вслепую чести разведчиков, я не стал бы так же вслепую их обвинять. Вполне возможно, что кто-то из них пожалел ребенка.

Ему самому сделалось жарко. От изумленного взгляда Ленды. Взгляд был… был какой-то такой…

— А ведь не исключено, — неожиданно поддержал его Збрхл. — В разведке служат самые лучшие, трезво мыслящие воины, знающие, что если возможно, то лучше всегда перед боем гражданских выгнать, а особенно баб и детвору. Потому что они только порядок нарушают и становятся причиной большего расхода боеприпасов.

— Плевать я хотела на то, что думали эти бельницкие разбойники, — зло проговорила Петунка. — Важно, что Петунела перепугалась насмерть. И слова не сказала, когда сразу после этого во двор въехала карета королевича. Стоит бледная, в полуобморочном состоянии, колени дрожат, а тут из кареты выскакивает Претокар и шасть на нее с криком. «Десять оскорблений, — выкрикивает, — я получил здесь, двуличная баба! Даже вельможа всего за одно лишается головы, а ты, простолюдинка, повинна в десяти! Еще благодари, что я этим вот мечом тебя со всем твоим родом не изрублю!» И тут же — прыг на карету. Мечом указывает, так его понесло. За всем этим русалка наблюдала из кареты. А бельничане — из курятника. Ну а когда клинок сверкнул, кто-то из них не сдержался и выстрелил. Не иначе как подумал, что Претокар приказывает на штурм идти.

— Возможно, — покивал Збрхл. — Бельничане — народ мягкий, даже те, что в спецотрядах служат. Нервы у них запросто сдают. Когда мой дед, будучи на службе у Аммы Половчанки, боролся с демократией, то его именно из-за такой несдержанности бельницкие феодалисты в лоб подстрелили. Причем, холера, из арбалета. Они в засаде стояли, у дороги, демокрухов поджидали. Но демокрухи, как всегда, с утра митинговать принялись — вместо того чтобы в поход двинуться, ну и у этих засадников нервы не выдержали. Тогда дед подбежал к изгибу тракта, чтобы проверить, не идут ли уж наконец демухи. А когда возвращался, то его кретины, свои, значит, феодалисты, взяли и обстреляли. Хорошо, что шлем у него был крепкий, и болт его только оглушил. Но все равно несчастье случилось, потому что он на несколько бусинок сознание потерял, а когда очнулся и встал, тут стрела ему в зад и угодила. Демократская. Потому что наконец-то голодранцы появились.

— Амма Половчанка? Мать Гвадрика Частокола, властелина из Бельницы? Та, что рекорд династии побила, родив сына на одиннадцатом году жизни? Поздравляю, Збрхл! Прекрасно твои предки себе начальство подбирали!

— А что? Есть с чем поздравлять! Потому как Кургузый погиб, поддерживая гражданскую войну, то есть, по существу, служа морвацким интересам. А дедуля еще почетнее пал, потому как бился против той синей заразы, которая пыталась нарушить естественный порядок. То бишь — демократии. Не имеет значения, что он именно Амму мечом поддерживал. Главное — за какое дело боролся. А дело было самое святое из святых, возможно, даже важнее разгрома теммозан. Надо было отложить в сторону давние свары, когда призрак демократии через Виплан надвигался.

— Так дедушка погиб? — сочувственно спросила Ленда.

— Ага. Погиб. И как знать, не напрасно ли. Ту засаду феодалисты устроили, чтобы оборонять добродетель своей малолетней госпожи, то есть Аммы, которую в то время все называли Амулей, а то и Амкой, потому как она была девчонкой совсем. В Бельнице демократия еще не очень окрепла, феодалов не обезглавили, как там, в Совро, а сидели они интернированные по маленьким замкам и только и глядели, не идет ли палач. Когда Амме исполнилось десять лет, то и ее занесли в список опасных врагов демократии, и разошелся слух, что демушники собираются выкинуть с девочкой какой-то паскудный номер. Не то чтобы жизни лишить, скорее наоборот.

— Ага, — буркнула Петунка. — Понимаем.

— Ну, так рыцарство и самые верные поданные вскипели. Ведь в данный момент на Амке род заканчивался, и если б ее лоно эти голубые паршивцы испоганили, то династия, пожалуй, не продолжилась бы. Поэтому патриоты сформировали лесной отряд, в котором и мой дедушка служил и который должен был вокруг дворца девочки кружить, а в случае чего демократических насильников разгромить. — Збрхл вздохнул, наполнил кубок, чтобы смыть крепким пивом вкус горечи. — Засада, как я уже говорил, не получилась, потому что демократы дедушку заметили, луки вскинули и когда на тех, что в засаде сидели, наткнулись, то уже были раззадорены охотой.

— Так его убили?

— Еще не там. Он лишь у дворца полег, когда с несколькими уцелевшими бегство Аммы прикрывал. Эффективно ли, никто не знает, потому что доклады противостоящих сторон противоречили один другому. Феодалисты утверждали, что девочка целой с божьей помощью в лес ушла, а демократы — что сначала до нее представители народа дорвались и девственности лишили. Как было в натуре, сказать трудно. Факт же таков, что спустя несколько дней ее быстренько замуж выдали, а еще через девять месяцев она родила Гвадрика.

— За что пусть ее Бог накажет, — добавила Петунка. — А возвращаясь к Претокару, скажу вот что: начался бой, в котором королевич и русалка остались живы только потому, что карета была солидная. Хоть неожиданность вышла чудовищная. Бельничане выскочили из курятника и почти всю королевичеву свиту со двора прогнали. Рыцарей в ней было мало, в основном возницы да Мешторгазий, так что трудно было угадать, чья сторона возьмет верх. Претокару пришлось в карете забаррикадироваться, а на телеге, стоявшей позади, один разведчик цепом прикончил его маленького дракончика, которого королевич в связи с проклятием сюда привез. Вначале, понимаете ли, собирались сделать из дракона присмотрщика за нами. Кажется, двуглавого. Но дракон трагически погиб во цвете лет, так что задача пала на грифона.

— Не повезло вам, — сочувственно сказал Дебрен. — Дракон, тиранящий женщин, — истинный подарок для странствующих рыцарей, да и мало какой сапожник или кожгалантерейщик не польстится. Давно бы уж вас освободили. Но грифоны красуются на гербах многих родов. Вдобавок грифон круглогодовой летун, не то что дракон, которого зимой и ночью всего лишь на длинные прыжки хватает. На такого трудно с копьем охотиться. В общем, не модно грифонов убивать. Да и мех у них, кажется, неважный.

— Благодарю, — произнесла Ленда без тени благодарности. — Ты только усугубил у Петунки антибельницкий комплекс.

— Претокара спас Мешторгазий, — продолжала трактирщица, оставив замечание без комментариев. — Принявшись метать молнии и скинув с крыши бочонок чародейской мази.

— С крыши? — заинтересовался Дебрен. — Взлетел, что ли?

— По лестнице забрался. Сразу же, как только свита во двор въехала. С ассистентом, который тащил за ним бочонок. Впоследствии Петунела ругала себя на чем свет стоит зато, что лестницу у стены оставила — если б не метнулся паршивец, точно бы в гуще боя оказался и полег бы. Однозначно. Цель из него прекрасная: огромный остроконечный колпак, сам весь синий в звездах и седая борода. Аж до пояса. Но поскольку он на крыше сидел, то не было ни возможности, ни способа его прикончить. Так и получилось, что бельничане стычку проиграли.

— Погоди-ка. — Дебрен нахмурился. — Правильно ли я понимаю? Карета со взбешенным королевичем влетает во двор. Претокар сразу же начинает размахивать мечом, бельничане выскакивают из курятника и превращают в лапшу все живое, в том числе и юного дракона, а Мешторгазий, седобородый старец, уже на крыше? Получается, что он прямо с седла помчался к лестнице. Иначе никоим образом не успел бы.

— Это… правда. — Петунка, не особо удивившись, пожала плечами. — Что ж тут странного? Он же чародей. Вероятно, еще прежде видел, к чему дело идет. В шарик глянул или в какой-нибудь там отстой.

— Нет, не то все это, — проворчал магун. — Не то. Если б он что-то подозревал, то предупредил бы королевича. Петунка, что это был за бочонок? Тот, который он кинул?

— Обыкновенный бочонок, только маленький. Но жутко тяжелый. У того бельничанина, который им по башке получил, кажется, челюсть из легких вытаскивали. Совсем будто свинец внутри, а не жидкость. Хоть в бочонке была именно жидкость. Я знаю, потому что он лопнул, и это диво тут же вылилось и сразу в землю всосалось.

— Описание сохранилось? Как оно выглядело? Хотя бы грубо.

— Грубо, — указала она пальцем, — так же, как штаны Йежина, а если точно, как то пятно. За которое Йежина еще ждет серьезный разговор, потому что эту дрянь никак отстирать не удается, и я сто раз твердила дурню, чтобы он внимательным был, когда по чердаку ползает.

Трактирщик скорчился, съежился. Наверное, даже не заметил, как чародей вскакивает из-за стола, опускается перед ним на корточки, водит пальцами по грязной штанине.

— Мешторгазий, — продолжала Петунка, — разозлился из-за этой бочки, но успокоил королевича, уверяя, что управится и без нее. Три дня он так управлялся, а в это время Петунела с ребенком и слугами сидела в хлеву под стражей. А на четвертый день Претокар приказал привести ее и огласил свою волю.

— Погоди. — Дебрен поднялся, обнюхивая каждую каплю набранной на палец мази. — Насколько я понимаю, сейчас будет самое главное. Ленда, записывай суть проклятия.

Девушка прохромала к столу, макнула перо в чернильницу, на пробу провела зигзаг на углу листа.

— Восхититеррьный харрактер скрррипа, — оценил усаживающийся на крышку стола Дроп. — Шикарррное перро.

— Не подлизывайся, — шлепнула она по клюву мягким концом пера. — Ну, так что писать? Заранее сообщаю, что бумаги у нас мало.

— Пиши по пунктам. Петунка, что сказал королевич?

— Грубо говоря, то же самое, что и после того, как выскочил из кареты. Перечислил обиды, полученные по вине Ледошки, к которым, по его мнению, имела отношение Петунела, поскольку именно в ее трактире происходил тот венчальный съезд, А начал с того, что свалился с коня и ногу…

— Вот негодяй! — не выдержала Ленда. — А в том, что он растяпа, тоже Ледошка виновата? Он и это ей приписал?!

— Тише, — бросил Дебрен. — Пиши: пункт первый. Нога.

Ленда надулась, но записала.

— Обвинение второе, — Петунка заговорила медленнее, чтобы облегчить Ленде работу, — сводилось к тому, что его унизил смертный враг, спасая от собственных соотечественников. — Ленда, покачав головой, написала: «Спасение врагом». — Третье обвинение касалось сокола, а точнее — того, что сокол обгадил с воздуха избавителя и королевичева друга.

Что Претокар считал особенно оскорбительным, потому как собирался молить небо о снисхождении к сему благородному рыцарю, а не о покрытии его головы фекалиями.

— Мы говорим о смертном враге из второго пункта?

— Твое дело писать, — напомнил Дебрен, — а не комментировать. Четвертый пункт касается?..

— Головы, разбитой о притолоку, — продиктовала Петунка. — Я знаю, что скажет Ленда.

— А поскольку другие не знают, — проворчала царапающая бумагу Ленда, — то, несмотря ни на что, я поделюсь своими соображениями. По моему — возможно, наивному — мнению, за шишки гостей по справедливости должны отвечать хозяева.

— Пятое обвинение касалось беготни нагишом вокруг дома, — спокойно проговорила Петунка.

— Голым… вокруг… до-ма. — Ленда подняла огромные, синие, очень невинные в данный момент глаза, заморгала с миной, достойной почтенного Йежина. — Оскорбление касается?..

— Ленда… — простонал чародей. К счастью, трактирщица не дала втянуть себя в спор.

— Ледошки, — пояснила она, вежливо улыбнувшись, — как непосредственной виновницы. Записала? Тогда запиши пункт шестой: необходимость ходить в одежде противоположного пола, вдобавок скверного качества и отвратительно воняющей. Если б не та история с волосами, Претокар никогда не взошел бы на престол, потому что ни один народ не потерпит владыки, который тайно переодевается в бабские тряпки. Но поскольку он лысел и никак не ассоциировался с бабой, никто ему замечания по сему поводу не делал. Поэтому и он не стал добавлять оскорбления к списку. Хотя мог. Монетный двор отчеканил массу монет с крепко кудлатым Претокаром, а когда волосы у него вылезли, пришлось чеканку мелочи отнести за счет государства.

— Номер семь? — поторопил Дебрен, стоявший у стены и обстукивающий ее ложкой.

— Ну, это большого калибра, — предостерегла Петунка. — Отсутствие девственности у избранницы, утрата надежд, может, и наивных, но ведь не совсем нереальных, на то, что он будет первым, самым главным, на всю жизнь. Распутный характер несостоявшейся подруги жизни. Ее сексуальная распущенность. И, наконец, ее дурацкие бредни о блаженстве, которое она якобы испытала на моечной лавке.

— Бредни? — Дебрен раздраженно ударил по балке, упустил ложку. Пытаясь поймать на лету, отправил ее по длинной дуге на стойку. Красный от смущения, выругался себе под нос. — Чума и мор, теммозанская резина, а не пихта… О каком блаженстве ты говоришь?

Петунка не успела ответить. Ленда говорила тихо, медленно, не пытаясь никого перебивать:

Что-то ударилось о доски пола. Вторая ложка. В тарелке оставалось еще три, но Дебрен уже не пытался их достать. Он не смог бы удержать ни одной. Он стоял у стены, потому что стена была рядом, и он мог о нее опереться. Стоял — и смотрел на Ленду, в ее невидящие глаза, которые были немного синими, немного зелеными с золотыми пылинками, но которые сейчас, неведомо почему, на краткий миг загорелись пурпуром, растворенным в белизне. Цветами мойни. И блаженства.

— О! — вздохнул Йежин. — Какая чудесная поэма.

Ленда одарила его тенью улыбки. Очень грустной и самой прекрасной, какую доводилось видеть Дебрену. А потом еще тише, чем раньше, докончила:

Было тихо, никто больше ничего не выпускал из рук, но Дебрен успел прийти в себя настолько, чтобы заметить, как мелодичный, хрипловатый и в то же время мягкий голос девушки околдовал присутствующих, заставил их застыть, устремить взгляды на ее грустное лицо. Заметить, что Збрхл не облил пивом солдатский башлык только потому, что успел осушить кубок чуточку раньше. Заметить, что Петунке пришлось быстро поднять руку, чтобы спасти манжетом оказавшийся в опасности макияж. Заметить, что Йежин раскрыл рот, а попугай — клюв.

Он не мог сказать почему. И как следует разделить заслуги между той, что писала эти стихи, и той, что выглянула из скорлупы дерзкой наемницы и продекламировала их.

— По… — Петунка проглотила слюну. — Почему ты продекламировала это?

— Почему? — Ленда глядела вниз, хотя было ясно, что она не видит лежащего перед ней листа бумаги и даже стола. — Вот именно… А кому какое до этого дело.

— Чертовщина! — Збрхл вскочил с лавки, подошел к ней, протянул руку. Огромная лапища прижалась ко лбу девушки. — Так я и знал. У тебя жар, коза.

Ленда отвела голову. Удивительно медленно для нее — и для морвацкой руки на лбу. Или, поправился Дебрен, вообще руки. Чьей бы то ни было. Она была словно плохо прирученный звереныш. Она не любила, когда к ней прикасались. Она не говорила ему этого, да и знакомы они были еще слишком недолго, — но он знал. Он был рядом, смотрел, и в какое-то мгновение очередная крупица истины о Ленде Брангго просто возникала в его сознании.

— У меня все в порядке, — сказала она уже почти нормальным, правда, немного сердитым и немного вызывающим, но все-таки мягким голосом. — Здоровье у меня всегда было, как говорится, железное.

— Иди выспись, — не отступал Збрхл. — Ты нам не нужна.

— А кому нужна? — фыркнула она так, что это только внешне походило на смех.

— Я кое о чем тебя спросила, — напомнила Петунка.

Ленда глянула на нее искоса, замялась.

— О стихотворении, — пожала она плечами. — Меня это не интересует, тебя, вероятно, тоже, но коли ты спрашиваешь… В бельницком княжеском замке есть старая, еще лелонских времен башня. Ее называют Девичьей, хотя официальное ее название «Башня трех мудростей». Название пошло оттого, что первый князь все свое книжное богатство держал в ней. А книг было — целых три тома, в том числе один исключительно в картинках. Со временем книготека разрасталась, но башня славится не собранием книг, а тем, что в ней запирают строптивых и беспокойных женщин из княжеского рода. Башня каменная, холодная и чертовски влажная. Скорее всего потому, что стоит она на краю болота, уже за главными стенами, с которыми соединена только узким помостом. Местный климат является причиной того, что обитательницы башни гостят в ней недолго. И либо снова обретают княжескую милость, либо… — Она указала пальцем вверх.

— Не вижу связи со стихами, — заметила Петунка.

— Именно туда попала Ледошка, когда провалились матримониальные планы. Молодая была, сильная, так что вышла сама, а не вперед ногами, но что отсидела — то ее. А просидела она там несколько лет.

— Ее бросили в башню?

— Чему ты так удивляешься, Дебрен? Тому, что, прости… э… курву и обманщицу, которая еще прежде, чем ей исполнилось тринадцать лет, путалась черт знает с кем, поместили под строгий надзор? Это, я думаю, нормально. Тем более что ее честолюбивая мамочка проиграла войну с братом и в качестве покаяния должна была родную дочку публично очернить. Что она, впрочем, охотно и проделала. Не очень-то они друг друга любили, но это уже другая история.

— А эта — та самая? — удостоверилась Петунка. — О стишке? Что общего у этой лирики с распущенной, испорченной до мозга костей девкой, которую собственные родители вынуждены были держать в башне, чтобы она, как сука, не… спаривалась?

— При такой постановке вопроса, — вполне добродушно улыбнулась Ленда, — действительно ничего. Я только хотела сказать, что стишок-то Ледошка написала. На стене Девичьей башни. Бумаги ей не давали, чтобы она не пыталась писем любимому посылать. Писала заструганной камышиной. Она ведь на камышовой подстилке спала. А почему собственной кровью — не знаю. Может, потому что была идиоткой, не знала, что чернила можно сделать из сажи, а может, чрезмерно романтичной. Во всяком случае, надпись неплохо продержалась два века.

Ленде снова удалось произвести впечатление на собравшихся. Дебрен с интересом следил за резкой сменой колористики лица Петунки. Золотоволосая то бледнела, то краснела, уставившись на девушку неподвижным взглядом. Збрхл недоверчиво крутил головой. Йежин морщил лоб, маясь над какой-то сложной проблемой. Но удивительнее всех повел себя Дроп.

— Рррредошка добрррая и искррренняя, — заскрипел он. — Жеррртва вообррражения. Чудовищно вррюбрренная в Прррретокарра. Виррртуаррьно ррррастрренная. Пррррекрррасная виррршепрретка.

— Чего-чего? — Збрхл присел к столу, заглянул попугаю в глаза. — Как?

— Кто дал ему пива? — попыталась усмехнуться Петунка. Не получилось. — Заговаривается, бедняга. — Она перестала улыбаться и почти враждебно спросила: — Ленда, твоя работа? Выдрессировала попугая, чтобы он всякие глупости болтал?

— Нет. — Ленда сама выглядела так же, как и Петунка: морщила лоб, в ее глазах таились неуверенность и подозрительность. — Дроп? Что ты хотел этим сказать?

Она взяла птицу в руки, повернула клювом к себе, но рук не убрала. И не ослабила нажима. Дебрен видел, как глубоко под перья вонзились кончики ее пальцев, и задумался, достаточно ли велик и терпелив Дроп, чтобы не ответить на это точным ударом клюва.

— Открроняемся от темы, — спокойно бросил представитель интеллектуальных попугаев. И добавил: — Ррренда, ты рромаешь мне ррребра. Пррошу тебя…

Она ослабила нажим. Выглядела растерянной.

— Ему нельзя верить, — пробормотала Петунка. — Он сам из Бельницы родом, так что и объективности в нем ни на грош.

— Ты из Бельницы? — В глазах Ленды на мгновение разгорелся странный огонек.

— Прррращуррры. Дррроп рродиррся в Морррваке.

— Претокар, — пояснила трактирщица, — придал Доморцу для компании его предка, вероятно, надеясь в душе заставить грифона испытывать отвращение ко всему бельницкому. Потому что попугай был горлопан и фанатик. Когда межгосударственные отношения обострились, глупый мальчишка Яровид послал в Правел посольство с объявлением войны. А поскольку объявлял ее в не слишком дипломатических выражениях, охотников пойти в послы было маловато. Ведь уже за половину этих слов послу отрубили бы голову, и любой арбитраж признал бы правоту морвацкой стороны. Поэтому отправился попугай. Голову ему не снесли, потому что никто не знал, как разрешить эту проблему с точки зрения права и при этом не попасть в смешное положение. Ну а потом попугай, которого держали в клетке, стакнулся с грифоном, сидящим в соседней, и Претокару посоветовали внести Дропа в список кураторов проклятия.

— Рррразумно, — прокомментировал потомок посла.

— Вполне, — без энтузиазма согласилась Петунка. — Претокар добился того, что проклятие перестали связывать с политикой и морвацко-бельницкой неприязнью. Ну и еще потому, что надзор был двухсторонний. Поэтому, хоть войн в те года было немало, нас здесь никто не пытался высвобождать по политическим соображениям. Скорее наоборот. Грифон то ли слишком глубоко осознавал миссию, то ли просто слишком обозлившись на хамоватого коллегу, преследовал на княжеском тракте не только купцов, но и устраивавших засады на купцов бельницких грабителей. А в военное время не пропускал и нападающих. В чем нас, разумеется, обвиняют в Бельнице.

— Милые дамы, — указал Збрхл на стоящую на стойке клепсидру. — Время уходит. Его милость Дроп справедливо заметил, что мы отклонились от темы. Стишок, которым нас порадовала коза, тоже, кстати сказать, был отклонением. Я понимаю, что некоторые неожиданно увидели княжну Ледошку, которую и по сей день называют Блудошкой, в другом свете, но Дебрену, я думаю, не важно, которая из почтенных дам более права.

Дебрен кивнул без особого энтузиазма. Проблема злосчастной княжны его интересовала, но в личном плане.

Реакция Ленды была еще более интригующей.

— Похоже на то, — посмотрела она Петунке в глаза, — что тебе известно больше. Ну что ж, я не знала проблемы в деталях.

— Я права? — уточнила удивленная трактирщица. — Относительно Ледошки? В том, что… святой она не была?

— Я читала этот стишок в детстве, — сказала Ленда официальным, отчужденным голосом. — Он произвел на меня сильное впечатление. И с литературной стороны… Но теперь вижу, что паршивка попросту солгала. Из истории Претокара и вашего рода ясно следует, что королевич считал себя крепко оскорбленным. То есть что он ее в мойне не тронул. А стих однозначно указывает на мойню.

— Ленда… — начал было Дебрен и осекся.

— Мы остановились на седьмом обвинении, — напомнила она, не глядя на листок. — Значит, осталось еще три.

— Пункт восьмой… погоди… да. В-восьмых, Претокар заявил, что ради бесчестной Ледошки здесь, в «Невинке», он растоптал любовь своей жизни. Единственную, настоящую, что покоится в могиле.

— Записала. Он, конечно, имел в виду русалку?

— Русалку. Пункт девятый: рыдания в общественном месте и при зеваках. Впервые в жизни. Кажется, он, даже будучи ребенком, не плакал, во всяком случае — при народе. А тут вдруг — слезы ручьем, истерика. У кандидата в короли.

— Готово. И десятый?

— Это я цитирую слово в слово, потому что обвинение особенно поразило Петунелу и врезалось ей в память. Королевич сказал, что перечень обид оканчивается нападением: «Того, которого вы прятали в курятнике и который чуть не убил меня и ту единственную, кою я любил, люблю и любить буду». Пункт важный, так как им Претокар обосновывал тот факт, что посадил нам на шею Доморца. Который якобы тоже из курятника вылез, как и бельницкие разведчики.

— Лицемерие, — припечатал Дербен. — Но удачное. Ну, с аргументами мы покончили. Теперь — приговор.

— Приговор, — вздохнула Петунка, — написал уже профессиональный юрист, поэтому, естественно, цитировать его невозможно, поскольку весь он — чудовищная невнятница. Говоря простыми словами, в нем сказано, что в виде наказания тракт, в дальнейшем для отличия от других именуемый княжеским, закрывается, а открывается новая дорога в пользу Претокара и Морвацкой Короны. Дабы путники, а следовательно, и доходы обходили проклятый за грехи трактир «У Петунелы». И что наказание должно действовать долго, охватывая последующие поколения, с особым уточнением их женской части. Хозяйкам же вышеупомянутого трактира не дозволяется его ни продать, ни бросить, и они должны будут сидеть здесь на заднице и терпеливо страдать, пока Господь Бог над ними не сжалится и проклятие не будет снято.

— И, конечно, забыли упомянуть, как это проклятие снимается, — сплюнул на пол Збрхл. — Насколько я знаю юристов, именно это они забыли, попугаи траханые. Не обижайся, Дроп.

— Конечно. Тот, кто текст читал, пробовал оправдаться, что это-де написано мелкими рунами, а у него глаза слабеют. Но Мешторгазий, хоть и паршивец, отвел Петунелу в сторонку и объяснил, как можно избавиться от проклятия. Впрочем, как знать, не сделал ли он это только для того, чтобы посильнее ее уколоть. Потому что условия, дьявол его побери, поставил такие, что конец света наступит, Бог успеет забыть, что Судный день уже позади, а мы все еще будем сидеть здесь и ждать чуда.

— Ну, так-то уж скверно не будет, — успокоил ее Дебрен. Он подошел к столбу, обхватил его руками и прижался головой к дереву. — Срок действия белой магии, которая, как правило, запускает проклятия, не превышает пятисот лет.

— Благодарю, — кисло улыбнулась Петунка. — Ты не возражаешь, если я запишу эти облегчающие душу слова и попрошу передать их правнучке? Ленда, перо мне не нужно. Я выдолблю текст в камне. Три века — многовато для бумаги.

— Пятьсот — верхний предел, — проворчал Дебрен, продолжая прижиматься к столбу и вслушиваться в звуки дома. Не в те, которые вызывают обитающие там люди, грызуны или короеды. В другие. Настоящие.

— Ленда сидит здесь, — чуть выждав, захохотал ротмистр. — То, что ты обнимаешь, конечно, тоже шершавое и доходит до потолка, но тихое, скромное и приятное. Не понимаю, как можно так ошибаться.

— Гррррубиян, — прокомментировал Дроп.

— Прекрати, — бросила девушка. — Дебрен, мне выйти? Ты колдуешь, да?

— Уже закончил. — Он отошел от столба. — Что было потом?

— Вначале истинное побоище, — вздохнула Петунка. — Каменщики мост ставили, армия дорогу сквозь пущу прорубала, дело шло, но медленно. Ведь война-то продолжалась. Поэтому множество путников полегли на старой дороге, пока что единственной. Трудно сказать, скольких прикончил грифон, а скольких бельницкие наезды, потому что они взаимно друг под друга подделывались. Факт, что все следующие века телеги только обозами с охраной ходили, а если кто в сторону отлучался, то должен был следить за тем, чтобы какой-нибудь скелет не обмочить.

— Движение замерло? Я имею в виду посещение трактира.

— Поуменьшилось. Но не сильно. Потому что обе дороги были на наше счастье международными. По ним обычно ездили много чужаков, а эти, как правило, далеко не все знают. Поэтому ездили они по старой, на развилках сворачивая к востоку. Попадали сюда и лишь в «Невинке» узнавали о грифоне. Некоторым не хотелось возвращаться, и они, если были рассудительными, ночевали в трактире. Или если и не ночевали, то по крайней мере что-нибудь да ели. Так что движение никогда не прекращалось полностью. Тем более что Доморец наконец заметил, что нас очень легко довести до голодной смерти. И начал нападать на проезжих выборочно. Почти как знаменитый разбойник Енощик, который грабил только богатых. Доморец тоже перестал обращать внимание на людей низкого происхождения. Да на таких-то и трактир не заработает. А уж совсем туго нам приходится во время войн с Бельницей. Потому что королевский тракт ради безопасности путников проходит дальше от границы. К тому же о королевском тракте известно, что грифон не тревожит его нападениями.

— Не тревожил, — напомнил Збрхл.

— Поэтому-то я и приняла вас за церковников. Ведь если уж грифон нападает на кого-то за пределами княжеского тракта, то, как правило, не выходя за рамки проклятия. К примеру, во времена демократии Доморец заклевал перед развилком одного рыцаря, который влюбился в тогдашнюю хозяйку «Невинки» и, плюнув на мезальянс, хотел взять ее в жены и увезти к себе в замок. Рыцарь, видать, разумный — ехал с сильной свитой, поэтому грифон напал на него неожиданно, еще за пределами своего охотничьего хозяйства. Иногда и на большие силы нападал. Там, к югу, в стороне Румперки и Оломуца, откуда то епископы, то купцы наемников посылают, территория более открытая, лесов меньше, и бомбардировка камнями дает лучшие результаты. Грифоны не дураки.

— Тактики, значит, — одобрительно буркнул Збрхл. — Но на сей раз что-то паршивец напутал. Потому что мы никакой угрозы для его миссии не представляли. Не из-за отсутствия желания, — заверил он, заглядывая трактирщице в глаза, — просто никто из нас вообще о «Невинке» не слышал. Не было бы нас здесь, если б Дебренов конь в эту сторону не рванул. Правду говоря, мы и тогда колебались, съезжать ли с тракта. Кто-то вам, должен сказать, хреновую антирекламу на развилках делает. Есть там дорожный указатель — несомненно, по-пиратски прицепленный к настоящему, на котором какой-то портач не очень внятно накарябал, что то ли с этой дороги не возвращаются, то ли на ней переворачиваются. А может, что на путника внимание обращают. Что бы тот пират ни имел в виду, но приглашения посетить трактир не чувствуется. Как знать, может, это грифонова работа?

— Йежина, — коротко и решительно сказала Петунка. Ее муж чуть не свалился с лавки. Он вдруг страшно покраснел и явно испугался. — А с дороги сворачивают.

— Ты… знала? — выдавил он. — Каким чудом?..

— Не чудом, а дедукцией, дорогой мой. То есть размышлением. Если измазанный краской человек ни с того ни с сего с хитрой миной спрашивает у тебя, как пишется слово «дорога», на второй день интересуется словом «которой», а на третий начинает долгий и нудный спор относительно различий между возвращением и отступлением и при этом расспрашивает о написании обоих выражений и о том, какое из них, по моему мнению, наиболее отрицательно подействовало бы на путника, то, думаю, нетрудно догадаться об остальном.

— Нетрудно? — удивился Йежин.

— И ты такое позволила? — сощурилась Ленда. — Ты, трактирщица от бабки-прабабки?

— Не позволила, — уточнила Петунка. — Такой поступок находился бы в явном противоречии с моей миссией. Я не идиотка. Прекрасно знаю, что чем больше людей едут по этой дороге, тем больше шансов, что в конце концов попадется кто-нибудь, кто снимет проклятие.

— И что кто-нибудь погибнет, — тихо докончила девушка.

Петунка молчала. Вынула пилку и принялась приводить в порядок и без того идеальные ногти. Дебрен подумал, что у Ленды ногти тоже в хорошем состоянии, только ее время от времени заносит, и она начинает их понемногу обгрызать.

— Ты не закончила рассказ, — напомнил он. — Мы все еще не знаем, какие условия следует выполнить, чтобы снять проклятие. Ленда, — обратился он к девушке, — у тебя еще есть место, где писать?

— Обойдемся, — буркнула Петунка. — В сущности, рецепт прост, ничего записывать не надо. Нужен лишь человек.

— Человек? — нахмурился Дербен.

— Пиши, Ленда. Способ: «Испытать все те несчастья, которые испытал и изложил в десяти пунктах Претокар. Человек, испытавший все эти несчастья, — она на мгновение понизила голос, — княжна. Совершенно невинная. С особым уточнением о личной невинности, то есть абсолютной девственности». Ведь правда рецепт простой?

— О дерьмо и вонь! — выдохнул Збрхл.

У Дебрена мелькнула мысль, что это наилучший из возможных комментариев. Слегка пораженный открывшейся тайной, он подошел к бочке, наполнил кубок крепким. Надо было напиться.

— Ну да, — проворчал он, когда уже отер пену с губ. — Теперь мы знаем все. А я начинаю понимать смысл картины.

Взгляды собравшихся обратились к картине. Дебрен поднял кочергу, приблизился к полотну.

— Перед нами план местности. Королевский тракт, мост, здесь развилок, даже с дорожным указателем, хоть еще и без таблички… Йежина. Здесь, за трактиром, начало проклятого тракта. На трактире вывеска — та, которую чуть не сорвала Ленда. Интересно… — Он почесал затылок. — Здесь тоже цепь оборвана — видимо, от урагана. Который, как я полагаю, символизирует снятие чар. Главной фигурой… — Магун опустил конец кочерги до пупка нагой девушки, затем перевел взгляд на Петунку. — Прости, что спрашиваю о личном, но это может иметь значение. Как получилось, что Роволетто изобразил этот пейзаж и всю сцену? Ты говорила, что он специализировался на портретах.

— Это с горем пополам можно подвести под портрет, — заметила Ленда. — Особенно если мастер человек боязливый. Рисуя голую женщину, он подвергает себя опасности быть обвиненным в порнографии. Одно из судебных определений гласит, что порнография — это такой предмет искусства, который единственной целью имеет демонстрацию нагой и хорошо сложенной женщины. Однако если рядом с женщиной художник добавит что-либо из илленской мифологии, или, например, младенца Махруса, или там батальную сцену, то хороший юрист сможет защитить художника. Дескать, речь шла о передаче более глубоких мыслей.

— Роволетто не был трусливым вруном, — решительно заявила Петунка. — Что хотел сказать своими произведениями, то говорил прямо. В крайнем случае просто не показывал картину кому попало. Эту, как он мне сказал, нарисовал для укрепления сердец. А в связи с некоторыми обстоятельствами, связанными со здоровьем, он задержался у меня подольше. И поскольку был гол как сокол, то хотел как-то за гостеприимство отплатить. Хоть ему эта… голизна была вполне к лицу… — Она осеклась, а легкое смущение спугнуло с ее глаз облачко мечтательности, возникшее мгновением раньше. — То есть, несмотря на отсутствие денег, он умел шикануть. Как, например, Дебрен. — Ленда механически кивнула головой. — Ну и нарисовал картину на основании наших бесед. Говорил, что, когда у человека перед глазами четкий образец, он легче достигает цели.

— И был прав, — буркнул Дебрен. — Йежин, судя по не отстирывающимся штанам, ты, наверное, ремонтом крыши занимаешься… Скажи, с крыши мост виден?

— Мост? Тут же не меньше трех миль.

— Это по дороге. А по прямой самое большее…

— Виден, — выручила мужа Петунка. — Во всяком случае, с трубы. Когда-то прабабкин брат, еще будучи отроком, забрался на верхушку трубы. И как раз, когда он там сидел, разыгралась та известная битва между Старогродским Доморцем и Мытничьей Компанией.

— Известная битва?

— Конечно, известная. Хоть и небольшая, но очень престижная. У Компании в то время были сложности. Процедуру взимания платы за использование мостов критиковали со всех сторон. Некоторые даже начали говорить, что дороги, простите за выражение, слишком публичными стали. Экономика изменилась, но мытари не могли с этим смириться и, желая показать, что с ними лучше не связываться, установили на мосту рогатку.[14] Претокар весь свой замысел основывал на том, что по королевскому тракту в конечном счете проехать будет дешевле, поэтому строго запретил брать плату за пользование мостом. Достаточно того, что Грабогорка с проезжающих драла. Если еще и мостовые поборы добавлять, то некоторым дешевле станет совсем по другой дороге ехать — возможно, вообще в обход Морвака, либо вооруженных людей нанять и переть напролом через грифоновы владения. Впрочем, это было уже после смерти Претокара, а у Компании по-прежнему было хорошее положение при дворе в Правле. Поэтому поставили шлагбаум и солидную сторожку. Набрали пятнадцать вооруженных людей для охраны мытаря. То есть трудно сказать, что пренебрегли Доморцем. Мытари всегда умели хорошо считать, и если в тот единственный раз и ошиблись, то не по глупости, а потому, что их прогресс к стенке прижал. Престиж, понимаете. Ну а сам грифон мудро баталию разыграл. Представьте себе, взял да послал к ним попугая, который на удивление вежливо выспросил шлагбаумщика о ставках, согласился с тем, что ставки вполне нормальные, да и фирма еще доплачивает, как это принято у крупных порядочных фирм, попрощался и упорхнул. И ничего. Покой в течение целой недели. Поэтому в Компании бухгалтеры взяли верх над политиками, и из тридцати солдат остались пятнадцать. Конечно, не столь внимательных. Ну и тут ни с того ни с сего Доморец нарушил собственные принципы и средь бела дня вначале здоровенным булыжником в сторожку саданул, а потом камнями — и в бою всех солдат перебил. А шлагбаумщика насадил на шлагбаум, поставленный торчком, в назидание другим. Что, кстати сказать, в купеческих кругах повысило его популярность. Но ты о видимости спрашивал. Из прадедовских рассказов следует, что он в основном налетом интересовался. А что касается самого боя, то смотрел только, как добивали тех, кого не прикончили на Осыпанце.

— Где? — Дебрен обернулся к картине. Петунка взяла из его рук кочергу и показала небольшой крутой склон, возвышающийся над левой стороной северного подхода к мосту. — Ага. Там мы на дорогу съезжали. А откуда взялось название? Грифон усыпал склон костями мытарей?

— Название было уже раньше. Кажется, этот предательский склон сполз на каменщиков, когда те мост ставили. С десяток их погибло. Некоторые говорят, что по вине Мешторгазия, — угрюмо проговорила она. — Что ему, дескать, нужны были их кровь и мучения, чтобы постройка крепко стояла. Знаешь, как в тех ранневековых сказках о людях, которых живьем под фундаментами закапывали, особенно в крепостях.

— Не думаю. Мешторгазий был магуном, а не суеверным чародеем, который бездумно клепает заклинания. Он наверняка знал, что из гниющего мяса получится скверный фундамент. В чем-чем, а уж в строительстве он разбирался.

— Ты знаешь, потому что читал? — спросила Ленда.

— Знаю, потому что конструкцию зондировал, — постучал он по столбу. — И видел, чем Йежин штаны испачкал. Да и на мосту кое-что успел заприметить, прежде чем на нас Пискляк напал. Кстати, должен перед вами извиниться. Похоже, я из-за лишней осторожности наделал вам хлопот — когда мост обстукивал.

— Я говорил, — напомнил Збрхл с легким укором. — Морвацкие мосты безопасны и комфортны. Если б вы мне поверили… Ну, может, оно и лучше, что ты своей лелонской амбицией грифона спровоцировал. Благодаря этому мы Петунку встретили. И кто-то наконец Пискляка прикончит.

Трактирщица послала ему странный взгляд. Наверняка теплый. Наверняка из тех, что заставляют завидовать других мужчин. Но в то же время какой-то грустный.

— Не так все просто, медвежонок, — вздохнула она.

— Когда дня дождемся, — поддержала ротмистра Ленда, — Дебрен во двор выскочит и отыщет волшебную палочку. А с палочкой, да засветло, мы как-нибудь с Пискляком справимся. Если удастся, то выедем. Генза, конечно, останется, но это грифону объяснят. Раненый, нельзя двигаться. Я на его коня сяду, потому что того хромого грифон зачем-то прикончил, возьму арбалет. Дебрен грифону молнией приложит, если тот на нас прыгнет, а Збрхл бердышом добьет. Лес вокруг, так что если даже у нас сразу не получится, то будет где спрятаться, отскочить. Я не говорю, что все пройдет гладко, но управимся. Пискляк ранен, ослаб.

— Ослабла-то ты, — отметил Дебрен. — Разумом. Если полагаешь, что я стану тебя в седле возить в качестве передвижного грифохрона. И думать об этом забудь!

— Надеюсь, ты не собираешься хвост поджать и делать то, что он велит? — Ленда смотрела не на него, а на Петунку. — И, кажется, ты ему не веришь. Это ж чудовище! Фанатик! Дроп, скажи ему! Он хотел нас из-под крыши выманить и прикончить, правда?

— Нет инфоррррмации, — грустно ответила птица.

— А вот я ему верю, — удивил всех Збрхл. — Чудовище — не чудовище, но, насколько я понял, воин отличный. А воины разумом руководствуются. Следовательно, и честью дорожат. Потому что очень важно доверять слову, хотя, по правде-то, в данном случае это значения не имеет. Потому что я, простите, никуда не поеду. Здесь подожду, пока не я, а зверюга хвост подожмет. Твой план, Ленда, никуда не годен. У меня есть получше.

— Да?

— Да. На рассвете-то грифон запросто может с нами справиться. А вот если какое-то время будет нас тут осаждать, он ослабнет, и возникнет другой расклад сил. Тогда-то я на него и нападу.

— Ты? Ты хотел сказать «мы».

— Что хотел сказать, то и сказал. Грифон живет в горах, в пещере. Дорога к ней, полагаю, нелегка, а ты хромаешь. Дебрен, понимаешь ли, пацифист, его я не возьму, а то еще под конец надумает спасать гадину.

— Хочешь в одиночку идти на грифона? — изумился Дебрен. — Напасть на него в его же логове? Прости, Ленда. Не ты разумом ослабла. Это Збрхлу тот бельницкий болт голову повредил.

— Хе-хе, — хихикнул ротмистр. — Болт. Ну конечно.

— Хочешь Пискляка из арбалета застрелить? — неуверенно спросила Ленда. — Ну, не знаю. Стреляешь ты хорошо, но ведь сам же говорил, что для такой бестии одного болта мало.

— Если он как следует мне под бердыш подлезет, так я и без арбалета обойдусь, — хвастливо заявил Збрхл. — Но я не тщеславный мальчишка и не стану рисковать без нужды. Да, Дебрен. — Он ударил по столбу носком башмака. — Ты здесь стены ложками обстукиваешь, картинами себе помогаешь, а я тебе скажу: простые методы и муштра — вот что в армии основа основ. Я не говорю, что сразу все запланировал или хотя бы увидел шанс, но под конец — увидел. И скажу вам, что о Пискляке мы уже можем говорить в прошедшем времени. Он — живой труп.

— Упырь, значит? — Йежин быстро осенил себя знаком колеса.

— О чем ты? — Его жена тоже не собиралась прыгать от радости.

— О том, что я его на мосту, хоть и был безоружным, смертельно поразил, — без ложной скромности пояснил ротмистр. — Конкретно саданул гадину капалином по морде.

— Этим-то ты, возможно, его по амбиции ударил, — ехидно фыркнула Ленда. — Да и то не знаю. Вот если бы портянкой попал, так еще — может быть. Но шлем расценивается почти наравне с перчаткой, а получить перчаткой по морде и для рыцаря не позор.

— Глупая ты. Удар был физический, не какой-то там беспалицевый. До сих пор не поняли? Дурень-то схватил мой капалин и заглотал!

— Ага, — сообразил Дебрен. — Рассчитываешь на то, что шлем ему повредит? Ну что ж, вынужден тебя разочаровать. Проглоченные предметы, если они не крючковатые, удаляются из организма так же, как и попадают в него. Я не говорю, что удаляются легко и с приятностью для заглатывающего, но все же… Могу поспорить, что грифон уже давно твой капалин, как говорится, изрыгнул.

— Стоп, — протянул руку ротмистр. — На что спорим? Может, на твою долю в башке, шкуре и перьях этой гадины? Если хорошо пойдет, то я его сюда неповрежденным доставлю, так что все перечисленное мне здорово пригодится для украшения гостиной.

Дебрен, слегка растерявшийся, подал ему руку. Йежин, которого поторопил Збрхл, разбил.

— Ну, так трофей мой, — потер руки ротмистр. — Потому как козу я не считаю. Она твоя ученица, значит, ты ее трофеями из своей доли наделяешь. Как я Гензу.

— Я жутко опечалилась. А Пискляк — так тот прямо-таки рыдает. Шкуру поделили, ему остается только взять да подохнуть.

— Издеваешься, но попала в самое яблочко. Именно это он и делает. И наверняка даже знает, что подыхает. А вас не удивило, что он так легко изменил своим принципам и дом почти в руины превратил? Петунка, у вас когда-нибудь было столько дыр в потолке? Пробоины аж до подвала? — Он указал на небольшое, но чисто выбитое отверстие в потолке и другое, в полу. Трактирщица покачала головой. — А огонь? Ленда в мойне поджигателя убила. Огнем он вас раньше тоже, спорю, не атаковал?

Петунка с трудом сглотнула и бросила на Дебрена взгляд, полный ужаса.

— Раны Махрусевы… Он прав.

— Никогда не было так скверно?

— Никогда. Убивают, мучают, но ни один грифон ни разу не поднял лапу на дом. Потому что без дома проклятие никакого смысла не имеет.

— Ха, — почесал Дебрен заросшую щетиной скулу. — Без дома, рискую сказать, проклятия вообще нет. Интересно.

— Как это нет? — поразилась Ленда. — Что значит — нет? Черт побери, мы все разумом ослабли? Что ты несешь? Что общего у дома с чарами?

— Что общего? Всё. — Он снова ударил по столбу носком башмака. — Я же говорил: Мешторгазий был магун. Прекрасно понимал что к чему, а колдовал в основном с помощью черной магии. Белую использовал лишь тогда, когда это было неизбежно.

— Ты можешь говорить по-человечески?

— Прости. Вообще-то все очень просто. Заклятие сидит в строении. Хорошее заклятие всегда должно в чем-то сидеть. Это закреплено в трактире. Практически во всем. Дом деревянный, а дерево — материал благодарный.

— Ты хочешь сказать, что если б, к примеру, эту развалюху сжечь, то и делу конец?

— Делу — конец, — кивнул он. — Но и трактиру тоже. Вот где собака зарыта. Кстати сказать, это объясняет неприязнь грифонов к строителям. Я думал, суть в том, чтобы имение не укреплять, но теперь знаю, что скорее всего в доме. В том, чтобы кто-нибудь не обнаружил и не исследовал. Либо какого-нибудь канала не нарушил.

— У нас каналов нет, — сообщил Йежин. — Мы из колодца воду черпаем. У нас их два, так на кой нам еще и канал?

— Я имею в виду канал, по которому поступают чары. Чаровод, значит. Ты говорила, — повернулся он к Петунке, — что Мешторгазий навозил бочек. Голову дам на отсечение, что он проделал на чердаке несколько дыр и через них с помощью лейки с узким горлышком залил мозговик.[15] Их можно заткнуть колышками.

— Это… Ну, дыры-то, пожалуй, те, в которые теща, упокой Господи ее душу, где бы она ни была, колышки для бельевых веревок втыкала.

— Верно, верно! — подхватила Петунка. — Точно. У нас в роду существует традиция: без нужды в стены ничего не вколачивать. Когда зять Петунелы хотел для украшения оленьи рога повесить, то его короед убил. Или что-то вроде короеда. Выскочило через дырку и в нос ему влетело, так он чихал-чихал и к ужину насмерть зачихался.

— Вероятно, в какой-то важный узел попал, — покачал головой Дебрен. — Обычно мозговик не убивает. Зачем убивать, если у него достаточно большая психическая сила, способная генерировать самые мерзкие видения. Или, например, загипнотизировать.

— Мой дом порождает привидения? — Петунка разрывалась между глубоким недоверием и столь же глубоким возмущением.

— Я не говорю, что дом это делает. Говорю, что теоретически мог бы делать, если б тогдашний маг напитал его тогдашним мозговиком. Но, зная взгляды Мешторгазия, думаю, что трактир скорее прикончит кого-нибудь чиханием или просто с помощью грифона, нежели станет воздействовать на сознание. Ведь именно этот великий смойеедец сформулировал тезис: «Чары — чарами, а молот — молотом». Он имел в виду, что молот — оптимальный способ покончить с неприятностями, если кто из вас не понял.

— А не вколачивать подковные гвозди? — ехидно ухмыльнулась Ленда. И когда на нее обратились удивленные взгляды, пояснила: — Дом — что, впрочем, тоже нельзя утверждать определенно — убил одного из домочадцев. У грифонов же на счету шесть поколений бабушек, прабабушек, дедушек, братьев, племянниц и хрен знает кого еще. Я верно говорю? — Петунка кивнула. — Значит, хоть ты рассказываешь очень интересные вещи, нам, возможно, стоит завершить разговор о шлеме Збрхла. Ты сам сказал, каков любимый рецепт трактира от всяких неприятностей: чихание либо грифон. Мы дыр не вертим, так что насморком он нас не убьет. Но с помощью грифона пока что может.

Дебрен глянул на клепсидру. В декабре ночи длинные. Время у них было, они могли все обдумать как следует.

— Збрхл, не помнишь, что ты сделал с ремешком от шлема? — спросил он. — Если пряжка висела свободно, то грифону действительно трудно будет освободиться от капалина. Она работает по принципу якоря. Хотя, с другой стороны…

— С другой стороны тоже не вылезет, — вклинился Йежин. — Однажды здесь один отчаявшийся чабан, у которого Пискляк отару уполовинил, ягненка на цепь посадил, а сам спрятался, прихватив лук. Купил два серебряных наконечника для стрел и думал, что зверюгу убьет. Но при первом выстреле промахнулся, ну и Пискляк его так саданул, что у парня глаза на лоб полезли. Ну а потом грифон ягненка одним махом проглотил, потому как подпаски побежали за подмогой, и в спешке цепь сожрал. Большущую, которую пастухи сперли из спаленного бельничанами замка. Этой цепью там мост поднимали. Но вообще-то кольца были не очень толстыми. А грифон три дня мучился, потому что железяки у него в кишках застряли и никак вылезать не хотели. Спас его один купец, у которого был контракт с бельницкими кордонерами на поставку провианта. Когда разошлась весть о грифоновом случае, купец быстренько погрузил на мула бочонок мяса второй свежести, мешок гороха и помчался к Грабогорке. И там устроил бестии шоковую терапию. Лечение, значит. Накормил провонявшим мясом, смешанным с горохом. Эффект был поразительный…

— Можешь не продолжать, — буркнула Ленда. — Мы догадываемся, по какой причине и каким образом цепь освободила грифонов организм. Только не знаю, зачем ты такие малопривлекательные истории рассказываешь.

— Йежин, — пояснила Петунка, — хотел обратить ваше внимание на значительное различие между входным и выходным отверстиями пищеварительного тракта у грифонов. У которых противоположная сторона несравнимо уже, чем клюв.

— Что характеризует их с хорошей стороны, — снова заговорил Дебрен. — Поскольку доказывает хорошую эффективность обмена веществ. Большая часть потребленного превращается в чистую, хоть и мерзопакостную энергию. И лишь малая удаляется из организма. Чем, кстати, объясняется высокая степень вони фекалий. Концентраты обладают тем свойством…

— Еще одно такое замечание, — предупредила Ленда, — и меня вырвет. Я нездорова, если кто-то забыл.

— Тебе следовало бы послушать Збрхла и выспаться, — сказал Дебрен.

— Останусь, — заявила она.

Магун пожал плечами, поднял шкуру у камина и бросил под стол к босым ногам девушки. Он с большим удовольствием опустился бы на колени и прикрыл ей ноги, но предчувствовал конфликт и не хотел, чтобы Ленда возомнила себя чрезмерно уверенной в своем положении.

— Меня тема тоже не забавляет, но ничего не попишешь, война — дело грязное. А говоря о противоположной стороне, я не имел в виду подхвостье. Хотел сказать, что, возможно, мы недооцениваем силы природы. Мало кто обладает такими солидными желудками, как у чудовища из группы летунов. Драконы, к примеру, способны производить пар и очень концентрированные кислоты. Без ущерба для здоровья — и даже с пользой, поскольку те, которые на это способны, живут дольше. О грифонах я знаю мало, но если Пискляк запросто проглатывает овцу, значит, несварением желудка скорее всего не страдает. Впрочем, и неудивительно. Ни одному животному не требуется столько энергии, сколько летающему. Дракон — существо теплопеременное, поэтому вынужден либо нагреваться на солнце, либо погружаться в летаргию, грифон же, чтобы всегда быть наготове, должен жрать, как рота пехотинцев на маневрах.

— Меня уже не тошнит, — сообщила Ленда. — Но зато начинает досаждать голод. Я голодна, как волк. Не знаю, что хуже.

— Тошнота вперемежку с волчьим голодом? — заинтересовался Збрхл. — Ох, что-то мне это напоминает. На огурцы, конкретно — соленые, тебя не тянет?

— Иди ты! — Она молниеносно покраснела. — Жаль, что Пискляк у тебя вместе со шлемом башку не сожрал!

— Успокойтесь! — махнул рукой Дебрен. — Збрхл, не хочу тебя огорчать, но могу поспорить, что Пискляк твой капалин переварил. Во всяком случае, настолько переработал, что остальное уже запросто…

— А этого не хо… — Збрхл точно указал, чего «этого». — На что спорим, что не переварил? Тупым меня считаешь? Думаешь, если я топор на работу ношу, так у меня столько же ума, сколько у дурного дровосека? Если я сказал, что Пискляк — уже живой труп, значит, можно ему могилу копать. «Переварил», хе-хе. «Выблюет», хе-хе. Ты думаешь, я на голову что надеваю? Горшок за три гроша с дыркой для петушиного пера? Я, брат, профессионал и на профессиональную экипировку никогда денег не жалел. Ленда, объясни этому штатскому, для чего нужен капалин. И каковы его свойства.

— Капалин, — послушно начала она, — это шлем, применяющийся в пехотных ротах, в основном морвацких и боотийских. Имеет форму шляпы с полями, поэтому хорошо защищает плечи от удара с седла, но еще лучше — от снарядов, которые кидают со стен. Потому что в основном его достоинства проявляются при штурме крепостей…

— Кстати о штурмах, Дебрен. О тех, когда сверху тебе на голову льют все что угодно, в том числе и кислоту. Ты думаешь, представься мне случай купить кислотоупорные латы, я пожалел бы дополнительно несколько грошей? Так вот — нет. Тем более что кислотоупорность, кажется, и ржавчину предотвращает, что при значительных затратах на оружие немаловажно.

— Иначе говоря, шлема он не переварит, — подвела итог Петунка. — Ну а если ремешок ни за что не зацепится? Помню, когда Пискляк еще маленьким был, то однажды до цыплят дорвался и стольких сожрал, что потом целыми выблевывал. А они — по отношению к его тогдашнему размеру — были, пожалуй, покрупнее твоего шлема.

— Мой шлем служил на флоте Бикопулисса, — гордо заявил Збрхл. — Что, Дебрен, не знаешь, о чем я? Ха, потому что та ваша галера дерьмовая была, второразрядная, разве что на плавающую батарею пригодная. А настоящие боевые единицы несли на себе бронированную пехоту. Идущую еще от зулийских легионеров, а может, даже от гоплитов древнего Иллена. Двадцать веков традиции морских боев. Неудивительно, что бикопулиссцы сделали несколько полезных изобретений, из них известнее всего огненный сифон. Но ты, человек, служивший на флоте, должен слышать хоть что-нибудь и о системе сброса лат.

— Не слышал, — не смутившись, признался Дебрен. — Это что, для облегчения бегства? Дескать, без железяк легче с поля боя удирать? Ну, в бегстве-то кесаревым воякам действительно нет рав…

— Глуп ты, а еще и меня оскорбляешь. Я не стал бы покупать того, что помогает потерять рабочий инструмент. Не отказываюсь, случались в моей карьере быстрые отступления, но при этом я даже складного ножика не выбросил, не то что бригантину или шлем. Нет, Дебрен. Я имею в виду не устройство, облегчающее бегство. Систему сброса лат придумали для того, чтобы не топить без пользы хороших специалистов, когда дырявая галера ко дну идет. А ты ведь знаешь, как на Междуморье дрались: тараны, самые тяжелые машины, илленские огни… Это не то что бой двух дракленских драккаров, вдобавок с пьяными командами, которые больше ругаются и блюют с перепоя и от высокой океанской волны, чем наносят вред противнику. Там, братец, порой за бусинки галера валится на бок и переворачивается килем вверх, а то и просто переламывается либо вся огнем полыхает — когда уж тут ремни расстегивать? Или панцирь сам с тебя свалится, когда ты в море полетишь, ил и тебе каюк, а поскольку без латников на море не обойдешься, то древние илленцы придумали самодержку.

— Что придумали?

— Самодержку. Магическую мазь, стало быть, которая латы или шлем держит в бою лучше ремней, а когда с водой реагирует, то сразу же растворяется. Существуют также варианты, реагирующие на холод. Эти подешевле, но на них как-то раз один кесарь здорово ошпарился. Он Дектуран завоевывал, до пирамид добрался, вот-вот должен был начаться решающий бой, а тут, черт побери, пошел холодный дождь, и у него от бронированной армии осталась банда хромуш. Потому что сваливающиеся металлические листы, в то время еще латунные и тяжелые, поотбивали половине легионеров пальцы ног, обутых в сандалии. Конечно, в Дектуране, как правило, таких холодных осадков не бывает, и если б не вмешались тамошние чародеи, то, наверное, кесарь в идиоты б не попал.

— Я так понимаю, что твой капалин был снабжен самодержкой?

Збрхл вздохнул.

— Тогда почему у бельницких курганов кордонеры его у тебя с головы сострелили?

— Потому что это последние хамы и невежи. Вообще все бельничане, а не только кордонеры. Не обижайся, Ленда, но как можно назвать кабатчика, который тебе в тарелку такую похлебку наливает, что ложку от тарелки не оторвешь, потому как ее грязь приклеила?

— Неряхой.

— Неряха ограничился бы тем, что налил похлебку в тарелку. Но если после того, как ты вежливо говоришь ему, что у тебя в шлеме волос меньше, чем у него в посуде, этот паршивец тебе супу в шлем налил? Как такого называть?

— Самоубийцей, — выручил девушку Дсбрен. — Я так понимаю, что полным хамом тот кабатчик не был и похлебку подал горячую? И она, вероятно, смазку смыла?

— Конечно. Но после боя с кордонерами я об этом вспомнил и как следует капалин смазал. Так что чудес не бывает. Из грифона он не вылетит.

После недолгого колебания Дебрен согласно кивнул.

— Ну, стало быть, грифона мы действительно можем выбросить из головы. То есть не мы, а Петунка. А еще точнее — ее дети.

— Э?

— Ты сам сказал: он подыхает и знает об этом. Это поганое сочетание. Ему терять нечего.

— Он умрет? — тихо спросила трактирщица. По выражению ее лица трудно было что-либо прочесть.

— Подохнет с голоду, — проворчал Дебрен, поглядывая на картину. — Шлем перекроет путь к кишкам, уродина будет чувствовать сытость, но при этом все больше слабеть. Хм-м-м. Удивительная смерть.

— Ну, значит, проблема закрылась сама собой, — заметила Ленда. — И не надо бросать монету, чтобы решить, принимать или не принимать ультиматум. Я не верила здоровому грифону, так что уж говорить о подыхающем. Он хочет нас выманить из дома и прикончить, это очевидно.

Дебрен не смотрел на нее. Он смотрел на картину.

— Ничего очевидного тут нет. — Петунка оперлась локтями о столешницу, спрятала лицо в ладонях. — Ничего.

Какое-то время стояла тишина. Было слышно, как капает вода — это таял снег, собравшийся в щелях баррикады.

— Не бойся, — неуверенно сказал Збрхл. — Здесь он нас не достанет. Если б мог, уже попытался бы. Слышала, что говорил Дебрен? Грифонам надо постоянно жрать, чтобы из сил не выбиться. Так что к рассвету он будет гораздо слабее. Может, даже не нападет, когда увидит, что нас не удалось обмануть. Кто знает. Может, он уже и сейчас не в состоянии летать?

— Так-то быстро дело не пойдет, — вздохнул Дебрен. — Но Петунку, пожалуй, не это беспокоит, правда?

Она покачала головой. В ее глазах стояли грусть и неуверенность.

— На картине, — сказала она тихо, — нет грифона.

— Что? — Збрхл повернулся, прошелся взглядом по полотну. — А ведь верно. И что с того? Может, твой Роволетто не знал, как выглядит бестия? Что видел, то и нарисовал, а чего не…

— Здесь не было никаких голых девиц, — трезво заметил Йежин. — Вообще никаких чужих женщин не было. Одна Петунка с нашим первенцем, еще ползунком, ну и теща.

— Так, может, — медленно проговорила Ленда, — на картине не девица изображена?

Трактирщица покраснела — едва заметно. И едва заметно улыбнулась. Без обиды.

— Как же так, не девица? — пожал плечами Йежин. — Ведь у нее ж лилия вместо…

— Не в мелочах дело, — быстро вставил Дебрен. — В картине важно…

— И не такая уж это мелочь, — поддержал Йежина Збрхл. — Точно лилия, да и цвет глаза колет. Рыжеватая какая-то. Наверное, не случайно художник ее здесь поместил.

— Без цветка или листика, — включилась в дискуссию Ленда, — ни один юрист не защитил бы его в случае чего. Не обижайся, Петунка, но я с тобой не согласна. Смелый художник не придумал бы такого раскидистого бутона. Перестраховщик был твой Роволик. И фантазер. Где он такие цветы видел? Красная лилия тоже мне.

— Роволетто, — поправил ее Йежин. — Роволик — это наш младшенький. А знаете… — Он наморщил лоб, заинтригованный неожиданной мыслью. — И верно, имена-то похоже звучат. Ну, Петунка их не путала, — проговорил он утешительным тоном. — Когда мэтр здесь остановился, Роволика еще на свете не было. Он позже родился. Хотя, надо признаться, не очень долго после этого. Около года. Или полугода. Или что-то посередке.

— Какое счастливое стечение обстоятельств, — усмехнулась Ленда.

Дебрен замер, ожидая чего-то неприятного. Но — о чудо! — улыбка оказалась скорее теплой, чем насмешливой. Понимающая, дружелюбная. Может, было в ней немного зависти — но ничего больше.

— Роволетто был реалистом. — Петунка тоже улыбнулась, хоть в ее глазах таилось еще больше скрытой печали. — Он рисовал с натуры. Над ее лицом, — она указала на картину, — он страшно мучился именно потому, что оно вымышленное. Но лилия — настоящая. В ней столько фантазии, потому что ветер с неудачной стороны дул на девушку.

— Э-э-э, — скептически протянул Збрхл. — Не преувеличивай. Голый зад рисуют без всяких листковых прикрытий. Мы не в ранневековье живем, понимаете ли. Что неуместного в голом заде? Ну, может, что-то и есть, — согласился он. — Но, прошу прощения, гораздо неприятнее было бы увидеть лист лопуха, прилепленный к заднице. Это могло бы вызвать совершенно неромантичные ассоциации.

— Я имела в виду, что такие рыжеватые цветы, — спокойно пояснила Петунка, — растут в Пойме. А это на другой стороне картины, на подветренной. Если б какую-нибудь лилию ветер вырвал, то она б точно княжне в попку попала.

— Здесь есть болото? — заинтересовался Дебрен.

— Это все из-за моста, — объяснил Йежин. — Когда его поставили, то ручеек неизвестно почему стал медленнее течь. И залил участок местности. Дополнительная неприятность тем, кто по старой дороге ездит. Несколько человек даже утопло. Говорят, вроде бы бобры построили запруду. Да только никаких бобров здесь не было и нет. Просто вода медленнее течет.

— Медленнее? — нахмурился Дебрен.

— Временами течение ослабевает, — ответила за мужа Петунка. — Это хорошо видно по тому, как Пойма расширяется. Бывает, что вода без видимой причины разливается.

— Без причины? — с нажимом переспросил магун.

— Ты догадался. — Тень улыбки задрожала в уголках губ. — Так, наверное, и об остальном тоже.

— Можно узнать, о чем вы говорите? — напомнил о себе Збрхл.

Дебрен вопросительно поднял бровь. Петунка кивнула.

— Проблема, — объяснил Дебрен без особого энтузиазма, — состоит в том, что дело тут не в грифоне. Грифон — инструмент. Правда, удобный. Возможно, даже необходимый, чтобы поддерживать проклятие. Возможно, достаточно его убрать, и остальное пойдет легко. А может, и нет. Поэтому грифон на картине не изображен.

— Ага, — кивнул Збрхл. А потом заявил с подкупающей искренностью: — Нет, черт побери, не понимаю!

— Роволетто… — тихо проговорила Петунка, — ну, я ему все рассказала подробно. — Она мягко, по-матерински улыбнулась, адресуя свою улыбку Йежину. — Мы проболтали много вечеров, потому что художнику требовалась масса сведений, чтобы создать произведение.

Йежин серьезно кивнул в ответ. Дебрен глянул, не мелькнули ли ехидные огоньки в глазах Ленды. Но нет. Она выжидательно смотрела на золотоволосую, слегка нахмурившись, и молчала. Далекая от того, чтобы делать оценки и, во всяком случае, выдавать их.

— Так что он знал столько же, сколько и я, — сказала Петунка. — Мы подружились, отсюда и моя болтливость. Ну а поскольку откровенность была взаимной, он однажды признался мне, что часто видит сны. Он был художником, а художники впечатлительны, наверняка лучше воспринимают различные магические сигналы… Во всяком случае, когда я обратила его внимание на отсутствие грифона, он сказал, что так и должно быть. Что грифон в снах ему не является. И не дал себя переубедить. Мы даже слегка повздорили. Я была молодая, не очень умная. Как и Ленда, попрекнула его трусостью. Потому что и лилия, и отсутствие Доморца… Я сказала, что художник должен говорить правду в глаза, невзирая на цензоров или на реакцию чудовищ. Такая вот чепуха. В отношении цензуры он быстро доказал мне, что я не права. — Она слегка покраснела. — Но относительно грифона не отступил. Уперся, что ничего не изменит, потому что, как он сказал, искусство призвано направлять людей на верный путь, а не к пропасти. В конце концов я поверила, что интуиция его не подводит. Потому что вторая картина получилась у него как бы… — Она осеклась. Несколько мгновений, смутившись, ждала вопросов. Не дождавшись, глубоко вздохнула и докончила: — Йежин, становится холодно. Не принесешь тот зеленый платок?

Трактирщик встал и вышел из комнаты. Выглядел он абсолютно так, как должен выглядеть муж, которого озябшая жена послала за платком.

— Я приведу собственный пример, — теперь Петунка говорила несколько тише, — потому что бабки уже не могут ничего объяснить. А я не хочу, чтобы их запомнили глупыми, трусливыми или распущенными. Человека нельзя судить только по его действиям. Необходимо знать обстоятельства, выслушать объяснения… Впрочем, нет нужды оглядываться на столетия назад. Полагаю, я — прекрасный пример.

— Хочешь рассказать о себе? — уточнил Дебрен.

— Не хочу, в этом нет ничего приятного. Но должна. Если Збрхл прав в отношении шлема, а ты в отношении дома… За себя я не боюсь. С детства знаю, что проклятие меня убьет. Но Йежин, мальчики… Возможно, это единственный шанс их спасти. Или убить. Понятия не имею, на что решиться, о чем вас просить. Поэтому для начала прошу совета. — Она глубоко вздохнула и указала на картину: — Это… я. Голову он придумал, но остальное мое. Мы не только беседовали по вечерам. А Роволик, как некоторые догадались, его…

Из четырех слушающих трое удержались и не взглянули на полотно. Збрхл не удержался. Хотя и ограничился коротким взглядом, заплатив за это очень неуверенной миной и чем-то таким, что Дебрен принял бы за румянец, если бы допустил мысль, что такой человек способен краснеть, но взглянуть должен был. Дебрена это не удивляло. Когда ротмистр перевел взгляд с юной копии на более взрослый оригинал, в его глазах эмоции кипели, как каша на таганке. Пожалуй, все, какие только возможно.

— Лилия здесь, конечно, неуместна, — отметила Петунка, плотно прикрывшись щитом реальности и забот о действительно важных делах. — Вы знаете, я уже была матерью. И говорю о модели не для того, чтобы похвалиться фигурой. Просто это не единственная картина. Роволетто был плодовит не только как мужчина. Он успел здесь написать три картины, и на каждой была я. На двух других — уже с моим собственным лицом, но не покажу я их вам не поэтому. На первой изображены мы вдвоем, я и Роволетто. Она из тех, за которые незамедлительно выкалывают глаза, хотя там изображена любовь, а не вульгарные… Во всяком случае, я прячу ее как можно дальше. Не потому, что она так уж аморальна. Роволик — практически точная копия отца. Увидев его, сын мог бы…

— Может, нам не следует этого знать? — Збрхл долго боролся с собой, прежде чем сумел выдавить эти слова. Потому что знать-то он, конечно, хотел. Все. Независимо от боли, которую это ему принесет. Дебрен его понимал. Совсем недавно он мог бы увидеть практически такого же бедолагу — достаточно было поставить зеркало на доске в некой мойне. И заменить художника князем.

— Следует. Каждый имеет право знать что к чему. Ставка — жизнь, а это важнее доброй репутации деревенской бабы. Я не удерживаю тебя силой, но если ты хочешь выйти из комнаты из-за меня, то прошу остаться.

— А третья картина? — деликатно сменил тему Дебрен.

— Третью я, пожалуй, могла бы показать моим парням. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них узнал меня, — криво усмехнулась Петунка. — Картине можно дать название «Бельницкий дворцовый гвардеец насилует морвацкую крестьянку». И тут уж лилия была бы вполне уместна. Крестьянка защищалась, поэтому лицо ее выглядит малопривлекательно. Художник использовал много красной краски.

— Дворцовый гвардеец? — процедил сквозь зубы Збрхл.

Дебрен подумал, что, если б свидетелей было чуть больше, Гвадрику Частоколу пришлось бы расформировать свое элитное подразделение. Или как минимум утроить жалованье.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — пожала плечами Петунка. — По крайней мере в жилах у Вацлана течет приличная рыцарская кровь. А вообще-то это шутка судьбы: сын гвардейского офицера становится художником, переписывающим ценные манускрипты, а сын художника — военным. У обоих были диаметрально противоположные жизненные планы. Забавно, не правда ли?

— Э-э-э… Тебе больно? — тихо заметила Ленда. — Зачем ты себя истязаешь, сестра? Чтобы вызвать у меня чувство вины?

— У тебя? — Петунка приподняла уголки губ. — Ты многих девушек попортила в лесу, когда они ягоды собирали?

— Я наполовину бельничанка, — напомнила Ленда.

— Что ты хочешь сказать? — Дебрен заглянул трактирщице в глаза. — К чему это самобичевание?

— Ты спрашивал о подъемах воды в речке. Нетипичных. Все случилось как раз в такое время. Лето, сушь. И вдруг вода перестала течь вниз по руслу. Вы в Лелонии знаете блюдо, которое называется кисель? Так вот что-то похожее произошло с водой — той, что около моста. Она текла, конечно, но очень медленно. Выше, в Пойме, накопилось много обычной, негустой воды. А потом, без всякого предупреждения, из лесов вышли бельницкие отряды.

— Потом?

— Потом. Судя по состоянию болота, оно начало образовываться тогда, когда Гвадрик был еще у себя, по ту сторону холмов. То есть не меньше чем за десять клепсидр до того.

— Бельничане пробовали что-то сделать с мостом?

— Тогда уже нет. Но вначале, еще при жизни Петунелы, пытались. Да и потом несколько раз. Старая дорога в нескольких местах почти касается границы. Пока она была единственной, им было легче воевать, поэтому очень скоро кто-то на той стороне додумался заблокировать королевский тракт. Что казалось легче легкого: достаточно уничтожить мост.

— Но мост не дался, — догадался Дебрен.

— Именно. Крупные группы саперов с воздуха уничтожал грифон. Что делал с небольшими мост, не знаю. Но скорее всего что-то скверное, потому что уже во времена Алерика бельничане прекратили свои попытки.

— Мост сложен из камня, — пожал плечами Збрхл. — Наш, солидный. А эти дикари вершиной техники считают колоду, в которой высверлены дырки и воткнуты несколько жердей для поручней, поэтому неудивительно, что они не сумели совладать с каменным пролетом.

— Нет, Збрхл, — покачал головой Дебрен. — Я осматривал мост. Я не знал, какова цель проклятия, которое я почувствовал, но теперь, пожалуй, знаю. Мост черпает энергию из протекающей под ним воды. Как мельница — только не с помощью колеса, а чарами. А поскольку получает сигналы от трактира, то узнает об угрозе раньше и начинает накапливать силы для борьбы. Конкретно — воду. Судя по картине, Пойма должна находиться много выше. То есть возникает разница уровней. Есть чем угостить незваных гостей. Чем он конкретно их атакует, сказать трудно, но я на месте Мешторгазия использовал бы это желе. Если б удалось создать местное разрежение, что-то вроде трубы, вода вырвалась бы, как из мощного насоса. А в Бикопулиссе я видел насос, который, кажется, человека может струей продырявить. Он уже не действовал, потому что построили его во времена древней империи, но по-прежнему был засекречен, так что, пожалуй, описаниям можно верить. Но с таким же успехом вода может быть лишь поставщиком силы, а само убийство происходит иначе. Например, с помощью поручня-самобойки. Или путем неожиданного обледенения в сочетании с ветром, смахивающим людей с пролета. А если он потратит большие деньги на защитные сооружения и наймет спеца…

— Ты хочешь сказать, что мост разумен? — уточнила Ленда. — Как трактир?

— Ну, в такой-то степени, конечно, нет. Я не почувствовал присутствия мозговика. Наверняка есть немного под камнями, но гораздо меньше, чем здесь. Столько, чтобы хватило для простых действий. Однако думает и планирует — дом. Вряд ли — грифон. Грифон — это глаз и ухо. Ну и летающая катапульта, уничтожающая сверху хорошо вооруженные колонны.

— И курьер? — Дебрен поднял брови, поэтому Ленда пояснила: — Кто-то должен передать мосту, что запланировал дом. Конечно, — добавила она, — если ты не шутишь и не дурачишь нас своей болтовней о разумных домах.

— Я не шучу. А курьер не нужен. Та мазь, которой Йежин испачкал штаны, а еще раньше Мешторгазий швырялся с крыши в бельницких разведчиков, — раствор ртути и нескольких органических добавок. Когда-то, прежде чем научились делать излучающие энергию зеркала, этим составом насыщали дерево и таким образом изготовляли излучатели. Ваша крыша, Петунка, как раз и есть такое ранневековое зеркало. Оно позволяет грифону общаться с домом, а дому — с мостом. Потому я и спрашивал, виден мост или нет. Деревья не ослабят сигнала, но если б между трактиром и мостом была какая-то гора… Голову на отсечение не дам, но, вероятно, именно поэтому Мешторгазий первым делом залез на крышу. Без прямой видимости весь план мог провалиться. Потому и получил по голове бельницкий разведчик. Помните — тем бочонком?

— Стало быть, — подытожил Збрхл, — если Пискляк отбросит когти, то нам на шею усядется дом?

Дебрен кивнул.

— И бельничане, — вздохнула Петунка. — Именно это я хочу сказать. Мост защищался, если его пробовали уничтожать, но патриотизма как такового в нем нет. Бельницкая армия не раз по нему проходила. Он мог ее задержать. Но не хочет. Даже Гвадрика.

— Гвадрик проезжал по мосту? — удивилась Ленда.

— Трижды, с крупными силами, всегда на Румперку. Откуда бы взялись мы с Вацланом? — усмехнулась она не очень радостно. — Дворцовая гвардия никогда без князя не ходит.

— Откуда бы вы?.. — Збрхл не решился докончить.

— Перед вторым вторжением Гвадрика — тем, которое предваряло рождение Вацлана, — сюда заявился один известный бесяр. Или, если вам больше нравится, ведьмак. Он закончил жизнь, как и его предшественники, но был действительно прекрасным специалистом и перед смертью здорово старогродца поуродовал. Свидетели думали, что грифону уже каюк. Что он поплелся в лес подыхать в дебрях. Ну и разошлась весть, будто террору на пограничье конец. Сразу соотношение сил изменилось. Наших гарнизонов нет, ибо к чему они, если Доморец границу сторожит. Доморца нет, народ охмелел от радости, некому будет с предостережением мчаться… Ну и Гвадрик вспомнил молодость, прыг на коня и лично повел своих на Румперку. А один из его приближенных прихватил меня с ягодами и сделал женщиной.

— Как его звали? — как бы равнодушно спросил Дебрен.

— А вот этого-то он мне аккурат на ушко не шепнул. А может, я недослышала. Он был в забрале, старец мерзкий. Небось не впервые так забавлялся и знал, что насилуемые девки метят когтями в морду попасть. Или хотя бы оплевать пытаются. А это вроде бы к неудаче.

— Старец? — угрюмо повторила Ленда. — Тогда, пожалуй, не из гвардии. Ты правильно сказала: где князь, там и его гвардия. Они должны быть его щитом, и в немногочисленную хоругвь попадают только лучшие из лучших. Молодые, сильные. Даже командиры… Так что твой насильник или не был стариком, или был не из гвардии. Может, тебя сопение обмануло. Но я тебе скажу… — Она замолчала, хотя Петунка не пыталась перебивать.

Только когда стало ясно, что Ленда больше ничего не скажет, Петунка заговорила:

— Я не очень-то соображала, потому что он здорово меня пришиб. Настроение мое, как это часто бывает у насилуемых девушек, тоже не особо располагало к наблюдениям. Но то, что он был старым, я отметила. Хотя бы по тому, как чудовищно долго все тянулось. Правда, в то время я совсем не так, как сейчас, оцениваю старость. Молодому собственный родитель стариком кажется. Но он был седой, были у него проблемы мужского характера, а когда он наконец с ними управился, то подчиненным пришлось его с меня стаскивать, так натрудился.

— Тогда, пожалуй, он и верно был не из гвардии, — поддержал Ленду Дебрен.

— Чтоб пес сожрал его, его герб, положение и все прочее! Я не ради собственной или Вацлана похвальбы это рассказываю. Но уж если говорю, так честно, без выкрутасов. Это был дворцовый гвардеец. Я знаю, потому что на кирасе у него был изумительно выкованный герб. Позолоченный. Княжеский. Армия в Бельнице государственные знаки носит. А у этого был личный, княжеского рода.

— Невероятно, — без тени сомнения заявила Ленда. — Это никак не мог быть личный герб. Ты скорее всего даже не знаешь, как он выглядел. Большинство людей думают, что бельницкие князья помещают в гербе то же, что и город, а за ним все королевство: золотой ромб на черном поле, а на ромбе замок. Правда, армия и прочие организации такой же знак носят, только с короной сверху. При демократии корону выкинули и заменили меховой шапкой, а черный фон — синим. Потому что якобы наступит благоденствие, которое символизирует шапка, а кругом сплошь братские демократии, что символизирует синий цвет. Владыки тоже издавна выступают под флагом с ромбом и замком и так же реверс монет чеканят. Но…

— Но я не о таком гербе говорю, — мягко перебила ее Петунка. — И еще раз повторяю: чтоб пес сожрал все гербы с коронами или без них. Но как раз герб-то и удивил меня на картине Роволетто, потому я и затрагиваю эту тему. И вообще тему насилования в ягоднике. Потому что хоть этот инцидент по понятным причинам я не обсуждала столь подробно, как проблемы с проклятием, Роволетто нарисовал так, будто стоял рядом и все видел. Причем… причем лучше, чем я.

— Что ты хочешь этим сказать? — Дебрену не нравилось то, что он услышал. И то, что предстояло услышать.

— Что фактически я не знала личного герба князей Бельницы. То есть, конечно, в общих чертах знала. Как я говорила, гвардия трижды появлялась в здешних местах. Моя мать тоже имела сомнительное удовольствие столкнуться с подлецами, носившими два перекрещивающихся столба на одеждах. Ведь так этот герб выглядит, правда? Перекрещивающиеся коричневые бревна на желтом. — Ленда, удивленная и как будто обеспокоенная, кивнула. — Но это я знала от матери и запомнила по кирасе насильника. Пара столбов — Роволетто только это от меня услышал. Я вообще рассказала ему совсем немного — так, пару фраз, а потом принялась реветь. Больше он к этой теме не возвращался. Я говорила, он художник был, деликатный по природе. Из трех фраз одна была о том, что со мной случилось. Вторая — о личности исполнителя, а тем самым о гербе. И третья — о способе. То есть что друзья старика меня держали. Можно было ограничиться двумя фразами, но я не хотела, чтобы он подумал, будто я гулящая и не пыталась защищаться. А он, холера, из этих двадцати слов большую и подробную картину создал. У меня даже челюсть отвисла, когда я увидела.

— Потому что он вышел далеко за пределы твоего рассказа, — покачал головой Дебрен. — И с тех пор ты задаешь себе вопрос, не выболтала ли во сне что-то еще.

— У бельницких князей нет в гербе скрещивающихся столбов, — сказала Петунка. — Один столб — на самом деле человек. Но стилизованный настолько, что трудно распознать.

— Человек? — вздохнул Збрхл. — Желтое поле, а на поле мужик со столбом наперекрест? Коричневый, как бревно, потому что с него кожу содрали? А наверху, наискось, река течет?

Дебрен заметил, что вопрос слегка удивил обеих женщин. Если б он не счел, что это абсурд, то сказал бы, что в первую очередь — Ленду.

— Ты знаешь этот герб? — спросил он, стараясь сообразить, не надо ли к компании глубоко потрясенных добавить еще и ротмистра.

Збрхл выглядел странно.

— Слышал, — буркнул тот. — Но не видел… Петунка, ты уверена, что такой герб принадлежит бельницким князьям?

— Вацлан недавно нашел его, переписывая старую книгу. Многие годы я считала плодом творческой фантазии то, что Роволетто моему насильнику намалевал на груди. Но получилось, что он был прав.

— Дерьмо и вонь, — пробормотал ротмистр. После чего встал и пошел налить себе пива. Один взгляд дал Дебрену понять, что ни о чем спрашивать не надо. По Збрхлу было видно, что он всеми силами пытается найти ответ на слишком трудный вопрос.

— Что еще было необычного в картине? — Ленда долго облизывала губы, прежде чем спросить. Язык у нее, кажется, тоже высох. — А может… может, ты ее нам…

— Нет! — Какое-то время были слышны только звуки льющегося в кубок пива да постукивание крышек сундуков в глубине дома. Йежин перекапывал третий, а может, четвертый сундук. Не походило на то, что он вот-вот появится в дверях. Петунка воспользовалась этим, затягивая молчание настолько, чтобы присутствующие осознали серьезность ее решения. Затем спокойно взглянула на Ленду: — Ты спрашиваешь о необычности? Насколько я понимаю, это касается чрезмерных знаний художника? Ну что ж, особенно мне запомнились две детали. Мечи и то, как на них смотрит насилуемая.

— Мечи? — снова спросила Ленда. Не Дебрен, которому это могло как-то пригодиться.

— Мечи. Два. Один у старика, второй у одного из рыцарей. Я сказала Роволетто, что они лишили меня возможности двигаться. Как бы ты это нарисовал, Дебрен? — Чародей слегка пожал плечами. — Ну да, не твоя область. Вы, чародеи, если б даже вам в голову пришла фантазия взять женщину вопреки ее желанию, знаете более тонкие методы. А вот Збрхл должен знать это на практике. Не делай такой мины, мишка, я не говорю, что ты сам… Но если наемник скажет мне, что никогда не сталкивался ни с чем подобным, то я спокойно могу обвинить его либо в том, что он лжет, либо что никакой он не наемник. Ну так как? Как это обычно делается? Говори откровенно.

— Я служу в приличных ротах, — заметил ротмистр. — К нам не берут проходимцев, которые сами — без помощи товарищей или веревки — не сумеют с девкой справиться. Но коли ты спрашиваешь о всяческих стариках и калеках, то пожалуйста. Если добыча всякий раз сбрасывает его с себя, то он связывает ей руки за спиной. И этого, как правило, достаточно. А в спешке, бывает, один помощник заламывает ей руки за голову и прижимает к земле. В лесу можно быстро и хорошо добычу к стволу привязать. Двумя узлами в виде руны «Т» либо четырьмя, что дает комфортное «X»…

— Прекрати! — Ленда только из-за поврежденных ног не вскочила с лавки. — Как ты можешь ей такие… такие…

— Все в порядке, — успокоила ее Петунка. — Это снится мне не реже, чем раз в месяц, я успела привыкнуть. Так что если ты возмущаешься из-за меня… Впрочем, верно, хватит. Я не собираюсь никого совестить. Просто говорю, что любой нормальный взрослый человек именно так представляет себе подобные сцены. Возможно, только начинает с руны «Т», воспользовавшись парой дружков, которые заменяют веревки и деревья, прижимая бабе локти и ожидая своей очереди. Веревка, между нами говоря, есть проявление определенной изысканности. И то, что ты о ней упомянул, свидетельствует в твою пользу, мишка.

— Изысканность? — заморгал Дебрен, почувствовавший себя вдруг не очень взрослым и не вполне нормальным.

— Она служит соблюдению интимности. Он, она и веревки. По-божьему, без помощников. Любезный жест в отношении насилуемой.

— У тебя не все в порядке с головой, — с трудом проговорила Ленда.

— Просто я имею смелость по-деловому называть вещи своими именами. А говорю я об этих малоприятных деталях, чтобы показать, сколь абсурдной кажется картина Роволетто. Ему прерывающимся голосом говорят: «И они… они меня тут же… обездвижили», а что он с этим делает? Он, представьте себе, малюет окровавленную девушку, полустоящую на коленях, полулежащую грудью на мху, с запястьем, зажатым между эфесом и гардой вонзенного в землю меча, пялящуюся на лезвие и думающую, стоит ли пытаться перерезать себе вены о такую тупую железяку. Оригинально, правда?

Долго никто не произносил ни слова. Збрхл даже забыл о поднятом кубке.

— Оррригинаррьно. — Первым опомнился Дроп. После чего предположил: — Веррревки не хватирро?

— Нет, — слабо усмехнулась Петунка. — Они оттащили меня в лес, но мимо по тракту как раз обозы шли. Впрочем, они бы справились и без обозов. Когда все уже кончилось, один из рыцарей привязал меня к дереву этаким красивым шелковым шнурком. И хотя бы поэтому я знаю, что не какая-нибудь мелкая сошка меня… Гвардейцы это были, точно, не только ловкие в бою, но и из хороших семей. Я ведь еще не сказала, что никто из стоявших рядом объедками после командира не полакомился и даже не смотрел, как меня позорят. Истинные рыцари, никакие не хамы. Ну и учтите, они ведь меня связали, хоть стратегия похода основывалась на неожиданности, и бельницкие команды свидетелей в живых не оставляли.

— Ты помнишь, как он выглядел? — тихо спросил Збрхл, ставя кубок перед Лендой. — Может, герб? Украшение шлема?

— А… зачем тебе?

Он осушил кубок, затем долго держал его на уровне плеча, словно удивленный тем, что держит что-то в руке. Потом, поразив всех, саданул глиняным сосудом по камину с такой силой, какой не постыдился бы и взбешенный грифон.

— Я их, сукиных сынов, поубиваю!!! — рявкнул он, мгновенно делаясь краснее свеклы. — Ноги из их гвардейских жоп повыдергаю! Одну за другой! На мелкие кусочки порублю! Выпотрошу!

— Збрхл! — вскочил с лавки Дебрен. — Успокойся!