Гарторикс. Перенос

Глава 10. Эштон

Несмотря на холодный медицинский свет с потолка, в комнате было довольно тепло. Эштон снял ботинки и поставил на нижнюю полку небольшого пластикового контейнера. Носки он аккуратно свернул и положил сверху, а потом подумал и затолкал в ботинки, чтобы не создавать ощущения домашнего беспорядка. Мия собирала его носки по всей квартире, ворча, что они размножаются быстрее, чем вирусы в организме носителя.

Сняв рубашку, Эштон повесил ее на плечики в основном отделении контейнера и застегнул, как показывала инструкция на экране. Перед тем как повесить брюки, Эштон тщательно разгладил их, следя за тем, чтобы стрелки на обеих штанинах легли точно одна на другую.

Верхняя полка предназначалась для белья и мелких предметов, которых у него не было. Выходя из квартиры, он выложил всё из карманов, а карту-ключ опустил в почтовый ящик, мельком подумав, не забыл ли сполоснуть чашку. Высыхая, кофейная гуща оставляла на белом фарфоре коричневые разводы, из-за чего две почти новые чашки уже пришлось выкинуть.

Поежившись, Эштон взял с кресла аккуратно сложенные штаны и свободную рубашку без пуговиц. Мягкая невесомая ткань нейтрального цвета едва прикасалась к коже: Эштон ничего не почувствовал, словно так и остался голым. Немного помедлив, он закрыл дверцу контейнера до щелчка и приложил палец к углублению в центре. Контейнер с одеждой будет храниться вместе с телом до тех пор, пока родственники не изъявят желания забрать его.

Он сказал родителям о Переносе, как только вернулся из Центра Сновидений. Укол стабилизатора бодрил, делая всё вокруг таким ясным, что сомневаться в своем решении было даже смешно. Эштон передал самых трудных пациентов отцу, а остальных перенаправил к Леннарту и какой-то специалистке по околопереносным переживаниям, которую порекомендовала ему Дарин. С матери он взял слово, что до самого Переноса та ничего не скажет Мие.

Мия была единственным человеком, которого эти приготовления никак не коснулись. С каждым днем она возвращалась домой всё позже, как будто заранее готовилась к Переносу, оставляя его одного постепенно, шаг за шагом, как в детском саду, когда родители приходят всё позже и позже, а потом и вовсе перестают появляться, присылая вместо себя помощника по хозяйству. Ночью, когда она замирала, вжавшись в него голой спиной, он чувствовал, что они всё еще вместе, и прикидывал, сможет ли вспомнить это ощущение в каком-нибудь другом теле. Эштон знал все ее сны, словно они были его, мог по шороху ее ресниц на подушке определить, улыбается она или испугана, – но не мог заставить себя признаться ей в том, что она и так скоро узнает.

После обморока в клинике Колфилд Мию положили на сохранение. Эштон приходил к ней пару раз, но она всё время спала – ей давали большие дозы успокоительного, чтобы нейтрализовать эффект стабилизатора.

В последний раз он пришел накануне вечером. Мия, как обычно, спала. Осторожно убрав с ее лица ярко-зеленые пряди, зацепившиеся за ресницы, Эштон ощутил на тыльной стороне ладони теплое дыхание – и почему-то вспомнил, как Мия смеется: так, словно внутри у нее перекатывается щекотный упругий мячик. Невыносимо захотелось услышать этот ее смех еще раз, чтобы уж точно запомнить, но Мия спала, и он так и не смог придумать ничего смешного, чтобы ее разбудить.

– Если вы не возражаете, господин Герингер, – мягко сказал бесполый цифровой голос, – наш сотрудник проводит вас в зал подготовки.

Бесшумная дверь отъехала в сторону, и на пороге показался молодой человек с исключительно приятной улыбкой. Эштон машинально прикрыл руками мошонку: он всё еще чувствовал себя голым.

Комбинезон молодого человека почти сливался со стенами комнаты.

– Это совсем недалеко, – приветливо сказал он, делая жест в сторону коридора. – Не беспокойтесь, пол тут везде стерильный.

Эштон шагнул босиком через порог. Температура пола в коридоре синхронизировалась с температурой его тела, и он сразу же перестал чувствовать собственные ноги – как восемь дней назад, когда вышел с работы и, вместо того чтобы сесть в пневмопоезд и поехать домой, вызвал аэротакси и поехал в Центр Сновидений.

Розовощекий толстяк, принимавший их с Мией, встретил его профессиональной добродушной улыбкой.

– Насколько я понимаю, как лицо, принимающее медицинские решения относительно вашей супруги, вы решили передать ее номер, – сказал он. – До Переноса осталось восемь дней, поэтому вам доступна только адресная передача номера.

Эштон кивнул.

– Не в Лотерею, а кому-то конкретному, – уточнил толстяк.

Эштон снова кивнул, не совсем понимая, какой реакции тот добивается. Толстяк вздохнул.

– Для адресной передачи номера необходимо личное присутствие вторичного получателя, – терпеливо произнес он. – Иначе мы не сможем провести процедуру.

– Я знаю, – сказал Эштон. – Поэтому я приехал.

Толстяк нервно улыбнулся и потрогал свою блестящую лысину, словно проверяя, на месте ли она.

– Вы хотите сказать, что… – осторожно начал он и замолчал, недоверчиво глядя на Эштона. – Ваша супруга… – произнес он наконец.

– Работает, – сказал Эштон. – Но у вас же есть все ее данные. Мне сказали, что для адресной передачи номера ее присутствие необязательно.

Розовые щеки толстяка стали пунцовыми, и Эштон подумал, что он похож на младенца, который никак не может понять, что делать с новой развивающей игрушкой, которую ему подсовывают родители.

– Я хочу, чтобы вы понимали, – настойчиво произнес толстяк. – Вторичный получатель не может передать номер дальше. Вы будете вынуждены его использовать.

Эштон кивнул. Толстяк поднял брови и вернул на лицо добродушную профессиональную улыбку.

– Это ваше окончательное решение? – громко спросил он, обращаясь не столько к Эштону, сколько к системе записи консультаций. – Вы ознакомлены с процедурой передачи номера и понимаете все последствия?

Эштон был ознакомлен и понимал.

Они с толстяком обсудили организацию прощания с близкими, Перенос и условия содержания тела в криохранилище с круглосуточным доступом для ограниченного круга родственников и друзей. Единственным адресатом своих мыслеобразов Эштон назначил Мию. Он не хотел, чтобы родители с профессиональным любопытством исследователей копались в его подсознании, пусть даже их разделяло несколько световых лет. Мия должна была приехать в Центр Сновидений, чтобы подписать согласие на получение и хранение мыслеобразов.

– Без этого полученные мыслеобразы будут сразу удалены, – предупредил толстяк. – Но вы всё равно не будете знать, получает она их или нет.

Эштон кивнул. Он даже не знал, придет ли она попрощаться.

В зале подготовки никого не было. Сквозь окно в стене было видно соседнюю комнату, в центре которой на постаменте, опутанном проводами, лежала пластиковая капсула нейтрального цвета, похожая на продолговатый массивный кокон. Молодой человек подвел Эштона к одному из двух полукруглых кресел, повернутых друг к другу.

– Можете располагаться, – сказал он. – Наш сотрудник проводит ваших гостей сюда, как только они появятся. Перед началом Переноса я отведу вас в соседнюю комнату. При желании ваши гости смогут наблюдать всю процедуру отсюда.

Стена бесшумно разъехалась, выпуская молодого человека в просторный боковой коридор.

Эштон сел в кресло, глядя на пустое место напротив. В списке его гостей значилась только Мия. Эштон специально попросил родителей не приходить на прощание, потому что знал: при них им с Мией не удастся толком поговорить. Всю оставшуюся неделю до Переноса он репетировал этот разговор, оттачивая формулировки, продумывая варианты ее ответов и свои возможные реакции. Утром перед выходом из дома весь разговор уже отскакивал у него от зубов, так что он не сомневался, что ему удастся объяснить ей, почему для них это самый лучший выход. И для нее – тоже. Особенно для нее.

Но теперь время шло, и с каждой минутой Эштон чувствовал, как все правильные слова, которые он подобрал для Мии, растворяются в тишине, оставляя его пустым и беспомощным перед тем, что должно было случиться.

Он вдруг понял, что ничего толком не знает про Гарторикс.

Как все психологи, аккредитованные Центром Сновидений, он, конечно, проходил тренинг, в рамках которого нужно было не менее 25 часов провести в виртуальной среде с измененной проприоцепцией, проживая опыт сознания, помещенного в чужеродное тело. Это было забавно: они с коллегами строили разные предположения о предназначении четырех фиолетовых щупалец, которые выросли между ног у Дарин, и пульсирующих ресниц, прикрывавших что-то багровое и мягкое в центре груди у Леннарта. Но Эштон в любой момент мог нажать кнопку контроллера – и снова оказаться в собственном теле, в скучноватой комнате с мягким потолочным светом, в окружении сотрудников Центра Сновидений. В глубине души он знал, что всегда остается человеком.

Попытавшись представить себя без контроллера в руке, Эштон почувствовал, как у него закружилась голова, словно он стоял у самого края верхней террасы офисного небоскреба. Ему захотелось заорать; вместо этого он положил ноги на сиденье кресла напротив, откинулся назад и прикрыл глаза.

Доктор Элизеус Герингер был одним из ученых, сформулировавших теорию относительности сознания, которая легла в основу современной психологии Переноса. В условиях экстремальной телесной диссоциации всё, что воспринимается индивидуальным сознанием, может быть определено как существующее в реальности этого сознания. Эштон считал эту теорию иезуитской; она не оставляла надежды тем, кто, как и он, не мог представить себя вне своего тела. Значит ли это, что после Переноса его индивидуальное сознание просто перестанет существовать?

Легкое дыхание сквозняка коснулось его лица. Эштон дернулся в кресле и обернулся. Одна из боковых стен бесшумно разъехалась, но в помещение вошла не Мия, а всё тот же молодой человек в нейтральном комбинезоне.

– К сожалению, время вышло, – сказал он, и его исключительно приятная улыбка стала немного грустной. – Я должен проводить вас в соседнюю комнату.

Пальцы Эштона вцепились в мягкие подлокотники. Вы же убьете меня, хотел заорать он, вы же меня просто убьете! Но слова застряли в горле вместе с дыханием, и он только беспомощно смотрел, как молодой человек подходит к нему, кладет ладони на его запястья и, надавив на какие-то точки, легко разжимает ему пальцы, потом берется за плечи и одним плавным отточенным движением поднимает из кресла. Руки у молодого человека оказались неожиданно сильными. Перехватив Эштона под локоть, он повел его в коридор, а оттуда – в соседнюю комнату с приглушенным голубоватым светом.

Рядом с постаментом стояли два сотрудника службы Переноса. Они синхронно улыбнулись Эштону; один придвинул к постаменту пластиковые ступеньки, другой взялся за ручку и широким жестом фокусника поднял крышку капсулы.

Внутри была мягкая пористая обивка. Не в силах отвернуться, Эштон смотрел, как она приближается к нему, переливаясь в голубоватом свете. Он даже не почувствовал, как поднялся на постамент.

Один из сотрудников передал молодому человеку, сопровождающему Эштона, круглую металлическую пластину, покрытую тонкими переплетающимися линиями.

– Это ретранслятор сигнала с вашим уникальным номером, – сказал молодой человек, хотя Эштон даже не смотрел в его сторону. – Вы можете почувствовать легкий дискомфорт, но через пару секунд всё пройдет.

Он аккуратно, но уверенно наклонил голову Эштона и приложил датчик к ямке в основании черепа.

Тело пронзил внезапный холод. В затылке словно открылось прозрачное ледяное окошко, сквозь которое холод проникал в самую глубину, туда, где уже ничего не было, вообще ничего. Эштон услышал, как ласковый бесполый голос уговаривает кого-то лечь поудобнее, и почувствовал, как мягкая пористая обивка расступается под его весом и обнимает ноги и ягодицы, готовясь забрать его себе без остатка.

Что-то заставило его обернуться – и он увидел Мию.

Ее лицо и ладони были прижаты к стеклу, разделявшему комнаты; она смотрела на него не мигая. Ухватившись за бортики капсулы, Эштон забился, пытаясь выбраться из мягкой пористой трясины, которая цепко обнимала его, с каждым движением проглатывая чуть глубже.

– Успокойтесь, господин Герингер, – склонился над ним молодой человек. – Материал должен принять форму вашего тела и зафиксироваться…

– Пустите ее, – задыхаясь, пробормотал Эштон. – Пожалуйста.

– Это невозможно, – молодой человек разжал ему пальцы и надавил на плечи, погружая в рыхлую глубину, словно в густую болотную жижу. – Перенос начнется через две с половиной минуты, иначе вы рискуете…

– Пустите ее! – заорал Эштон, извиваясь всем телом.

Двое сотрудников держали его за руки и за ноги, пока молодой человек безуспешно пытался утопить в обивке его голову. Пористый материал шипел, расступаясь и образовывая вокруг Эштона некое подобие гротескного снежного ангела.

– …полторы минуты!.. – услышал он чей-то отчаянный голос, что есть силы мотая головой и отплевываясь от шипящей пены.

– …чтобы он умер в капсуле?! – выкрикнул другой, не менее отчаянный голос, и Эштон почувствовал, что его руки и ноги свободны. Подняв глаза, он увидел над бортиком капсулы Мию.

От неожиданности он замер. Пористая субстанция немедленно обняла его тело и голову, зафиксировав их, словно он был детской игрушкой-роботом в скрипящей подарочной упаковке. Не в силах пошевелиться, Эштон смотрел, как Мия перегибается через бортик и наклоняется так низко, что скрученная в пружину зеленая прядь падает ему на лоб.

– Я всё равно убью его, – прошептала она чуть слышно, и ее ресницы затрепетали от жаркого дыхания. – Спрыгну с эстакады – и он умрет вместе со мной.