Гарторикс. Перенос

Глава 5. Эштон

Перед тем как войти в приемную, Эштон всегда мысленно считал до пяти, на каждый счет расслабляя лицевые мышцы. Но сегодня это давалось ему с трудом.

«Один», – подумал он, выходя из лифта на 49 этаже офисной высотки, и слегка пошевелил затекшими плечами.

После того как они с Мией узнали предполагаемый пол будущего ребенка, Эштон перебрался на кушетку в гостиной. Это получилось как-то само собой. В первую ночь Мия просто ушла в спальню, закрыв дверь. Минут сорок Эштон простоял под дверью, слушая шорох одежды и одеяла, не в силах взяться за ручку. Когда в спальне наступила тишина, он пошел спать на кушетку. Утром он обнаружил, что накрыт пледом.

Мия проснулась раньше и уже собиралась на пневмопоезд. Уходя на работу, Эштон свернул и убрал плед, но вечером плед снова лежал на кушетке. Через неделю Эштон забрал из спальни свою подушку: по утрам у него стала болеть шея.

«…два», – ему пришлось потереть веки пальцами, чтобы хоть немного расслабить глаза.

За всю историю человечества никому еще не удалось выспаться на кушетке, с раздражением подумал Эштон, идя по коридору между прозрачными дверями, ведущими в чужие приемные. Когда они с Мией покупали мебель для гостиной, никто не подумал, что она должна обеспечивать ортопедическую поддержку для всего тела. Единственное, что их интересовало, – это прочность. Изящную дизайнерскую софу, подаренную его родителями на свадьбу, они сломали дней через десять.

«Три…»

Нет, сегодня определенно ничего не получалось. Эштон ускорил шаг, проходя мимо приемной Дарин. За прозрачной дверью, как обычно, бесились дети: Дарин работала с двухлетками, расширяя доступный им гендерный спектр, потому что это было залогом полноценной жизни и, главное, карьеры.

Следующая дверь вела в приемную Леннарта, который лечил эндогенную депрессию и тревожное расстройство у взрослых. Встречая Дарин в коридоре, он неизменно спрашивал у нее, как поживают его будущие клиенты, а та в ответ интересовалась, подготовил ли он свою практику к передаче на случай получения номера. На всём этаже Леннарт был единственным, кто принципиально отказывался это делать. Он утверждал, что это противоречит установке «живи в моменте», которую они продают клиентам Центра психологической поддержки и реабилитации по восемьсот, а то и по девятьсот кредов за час – дороже, чем грамм уличного грэя.

«Четыре…»

Эштон свернул за угол и остановился перед дверью со старомодной металлической табличкой «Д-р Э. Герингер, психотерапевт». Кабинет – как и практика – достался ему от отца, крупного ученого, занимавшегося системным анализом тревожности в дисфункциональных группах. Эштон часто думал, что знаменитый психолог Элизеус Герингер выбрал имя для своего единственного сына специально, чтобы не менять табличку на двери кабинета.

Внутри уже кто-то был. Эштон поморщился, взглянув на часы: до первого приема оставалось еще целых двадцать минут. Так рано приходят только новички или те, у кого за выходные что-то случилось. Ни то, ни другое не воодушевляло, но торчать в коридоре было глупо, так что Эштон выдохнул: «Пять», – улыбнулся и открыл дверь.

У входа в кабинет сидела очень красивая девушка с угольночерной кожей и прозрачными глазами цвета воды в неглубокой ванне. Операции по изменению пигментации радужки были дорогими, но пользовались популярностью у приверженцев идеи глобальной культурной апроприации. Движение называлось «Одна планета – одна культура» и настаивало на том, что каноны красоты, принятые в микрокультурах генетических меньшинств, принадлежат всему человечеству.

Эштон вздохнул. Он не любил работать с активистами. Активисты носили на себе чужие травмы как щит, старательно заслоняя ими свои собственные.

– Прием начнется в десять, – сказал Эштон, вставляя карту-ключ в регистратор на стойке ресепшн. – Можете пока подождать здесь.

– У нас с вами будет всего одна встреча, – спокойно сказала девушка. – Не хотелось бы провести здесь больше времени, чем необходимо.

С этими словами она встала, открыла дверь кабинета и прошла внутрь. Эштону ничего не оставалось, как последовать за ней.

Когда он вошел, она уже устроилась на диване перед пустым креслом. В успокаивающем полумраке кабинета ее странные водянистые глаза светились белым – так, словно у нее вообще не было радужки. Эштон поежился и сел за стол – не столько для того, чтобы просмотреть ее историю болезни, сколько чтобы не оказаться под прицелом белого взгляда.

– Обычно мы определяем необходимое количество сессий совместно с клиентом, – сказал Эштон, выводя на экран информацию о пациенте «AD082835-1000». – Для этого нужно сперва обозначить проблему…

– Никакой проблемы нет, – сказала девушка всё так же спокойно. – Вы аккредитованный психолог Центра Сновидений. Я обещала жене, что проконсультируюсь по поводу Переноса.

Ее диагноз даже не имел названия – только медицинский код из нескольких цифр и букв, индикатор поломки в определенном наборе генов. Эштон взглянул на девушку поверх экрана и заметил, что она крепко держит себя за левую руку – так, словно сама себя привела и усадила на диван.

– Расскажите, как вы узнали о своем диагнозе, Кайра, – мягко сказал он. – Вы же не против, чтобы я к вам так обращался?

– Так же, как все узнают о получении номера, – улыбнулась Кайра. – Мы ехали на гироскутере. Я отключилась и пролетела полтора уровня вниз. В больнице мне нарастили сломанную кость и отправили на обследование в Центр Сновидений.

– И там выяснилось, что ваш обморок не был связан с получением номера?

– Вы не представляете, сколько народу мечтает, чтобы это оказалась обычная опухоль мозга, – усмехнулась Кайра. – Все хотят жить вечно, но к внезапному наступлению бессмертия никто не готов.

– Вам объяснили ваш прогноз?

– Полтора года, – кивнула Кайра. – При условии, что я начну терапию. Сейчас уже меньше – это всё было два месяца назад.

Эштон осторожно откашлялся.

– Вы сказали, что хотите проконсультироваться насчет Переноса…

– Мне рекомендовали подаваться на Лотерею, – Кайра пожала плечами. – Мой случай как раз подходит, шансы очень хорошие. Я отказалась.

– Почему?

Кайра впервые сделала паузу, прежде чем ответить. Прозрачные глаза мягко сверкнули из-под опущенных ресниц.

– Шестнадцать месяцев – это всё равно больше, чем две недели, – негромко сказала она.

Эштон помолчал немного, потом прикоснулся к экрану, закрывая все окна с анамнезом, поднялся и пересел в кресло. Белый взгляд Кайры испуганной бабочкой заметался по корешкам коллекционных бумажных книг на полках и наконец остановился на нем.

– Все хотят жить вечно, – произнес он. – Вы сами это сказали.

– Да? – спросила Кайра. – И вы?

Эштон невольно представил себе вечность, проведенную на кушетке, и отсутствующий взгляд, которым Мия скользила по нему каждое утро, как будто он был привычной, но необязательной частью домашнего интерьера. Нет, он определенно не хотел жить вечно. Он только хотел пережить оставшиеся до родов тридцать пять недель, чтобы всё наконец-то стало как раньше. Как восемь лет назад.

– Почему вам важно, что́ я об этом думаю? – спросил он вслух.

– Мне не важно, – Кайра слегка улыбнулась. – Я всего лишь поддерживаю разговор.

– Вы считаете, мне нужно в этом помочь?

– А вы как думаете? – Кайра фыркнула и тут же сделала серьезное лицо. – Простите. Я понимаю, вы просто делаете свою работу.

Эштон вздохнул. Эту часть своей работы он никогда не любил, но сейчас она была явно необходима.

– У вас очень закрытая поза, Кайра, – сказал он, наклоняясь вперед, чтобы ей стало совсем уж неловко. – Вам некомфортно?

– Почему? – с вызовом спросила она и расцепила руки, положив обе ладони на диван.

Левая кисть ходила ходуном, то и дело ударяя по бедру.

– Это побочка от терапии, – нехотя произнесла Кайра, поймав его взгляд. – Но так я хотя бы чувствую, что эта рука у меня есть.

Некоторое время они просто смотрели друг на друга.

– Вы не спросите, что́ я по этому поводу чувствую? – она подняла брови, и глаза у нее вспыхнули, как два фонаря.

– Нет, если вы не захотите мне об этом рассказать, – спокойно сказал Эштон.

– То есть мы будем говорить только о том, о чем я захочу? – недоверчиво рассмеялась она.

– Нам обоим так будет гораздо проще.

Кайра опустила голову и положила левую руку на колени, слегка поглаживая спазматически подрагивающие пальцы, как будто это было маленькое домашнее животное, которое нужно было успокоить.

– У вас есть дети? – тихо спросила она.

Эштон кивнул раньше, чем успел сформулировать очередной отражающий вопрос. Раньше, чем вообще понял, что шевельнулся. Он вдруг подумал, что за три года никто ни разу не спросил его об этом – как будто ответ был написан у него на лбу.

– Мы с женой ждем ребенка, – сказал Эштон, запнувшись на слове «ребенок». – Он должен родиться в феврале.

Кайра вздохнула.

– Знаете, мы познакомились в университете. Эмбер была единственной, кто решился сказать вслух, что у меня красивые глаза, – она усмехнулась. – Мы как-то сразу решили, что будем жить для себя. Наша свадьба была под водой, в аквалангах – мы обе любим дайвинг. Половина друзей и родственников не смогли даже опуститься на ту глубину, где мы обменялись кольцами.

Она слегка улыбнулась внутрь себя – так же, как почти девять лет назад улыбалась Мия. Эштон вышел тогда утром на кухню и увидел ее сидящей над остывающей чашкой кофе, словно она вдруг забыла, что с ней делать. Он подошел налить себе кофе, Мия подняла голову и улыбнулась – но не ему, а вглубь своего живота, и Эштон сразу всё понял.

– Теоретически ни она, ни я не были против детей, – голос Кайры вернул его в полумрак кабинета. – Но и до диагноза они как-то… не вписывались. Понимаете?

Прозрачные глаза смотрели на него с надеждой. Эштон кивнул.

– А теперь у нас это… растение, – Кайра недовольно поджала губы. – Жена притащила его откуда-то с работы и запрещает мне выключать свет в гостиной, потому что оно, видите ли, плохо растет в темноте.

Эштон напряг скулы, чтобы ненароком не улыбнуться.

– Вы чувствуете, что ее внимание впервые принадлежит не только вам?

– Нет, – серьезно сказала Кайра. – Я по-прежнему в центре ее внимания. Но теперь я думаю: что, если тогда, после университета, она просто со мной… согласилась?

Эштон вспомнил страх на дне распахнутых глаз Мии и свою фразу, сказанную прямо в перепутанные волосы: «Всё будет хорошо».

– Даже если так, ваша жена – взрослый человек, и это ее выбор, – сказал он.

Кайра покачала головой.

– В любви не бывает никакого выбора, – сказала она. – Ты просто любишь – и всё.

Ее взгляд, как прожектор, скользнул по столу, по стоящей возле экрана голографической рамке, где Эштон с Мией лежали на песчаном мелководье, запутавшись в ее мокром платье, задыхаясь и хохоча. Это был их четвертый или пятый раз на озере – тот, после которого он увидел ее на кухне улыбающейся внутрь себя.

Даже родив, Мия не перестала так улыбаться. Эта улыбка была как жест, будто она осторожно нащупывала в себе то место, где был Ави, – хотя сам Ави преспокойно спал в детской, или бегал за белками в парке, или выдавливал зубную пасту в туфли, если Мия неосторожно оставляла их в прихожей, придя с прогулки.

– Вы не замените вашей жене ребенка, которого у нее нет, – сказал он и негромко откашлялся. – Даже если откажетесь от своей жизни.

Кайра крепко взяла себя за руку и подняла на него прозрачные глаза.

– Если меня не будет, она сможет завести ребенка с кем-то другим.

– Поэтому вы отказались от Лотереи? – спросил Эштон. – Чтобы… дать ей шанс?

– На Гарториксе люди живут вечно, – просто сказала она. – Я не хочу, чтобы моя жена была привязана ко мне навсегда.

– Но именно это вы и пообещали ей, когда женились.

– «Пока смерть не разлучит нас», – улыбнулась Кайра. – Я всегда читаю всё, что написано мелким шрифтом.

Эштон поднял брови.

– Но ведь для вас это так и будет, – сказал он. – Никакой обратной связи с теми, кто совершил Перенос, не существует. Скорее всего, они даже не знают, что происходит здесь, на Земле.

– Как же тогда они отправляют нам свои мыслеобразы?

– Судя по всему, это происходит автоматически, – Эштон пожал плечами. – Всё равно как если бы вы ей снились.

Кайра усмехнулась.

– Если я буду всё время ей сниться, она никогда не сможет спокойно жить дальше.

Эштон молча смотрел на ее руки, державшиеся друг за друга. У него за спиной, хохоча, задыхалась на мелководье голографическая Мия.

– Она и так не сможет, – тихо сказал он.

За три года Ави так и не приснился ему – ни разу. Наяву Эштон всё время видел его – в парке, возле дома, на заднем сиденье семейного аэротакси, проплывавшего мимо во встречной пробке. Но стоило закрыть глаза, как всё исчезало, и Эштон оказывался один на один с пустотой. Он почти перестал спать, чтобы не проваливаться туда, где не было Ави – а значит, не было вообще ничего.

Первое время по совету психолога они пытались представить, что Ави на Гарториксе. Эштон думал, что Ави понравилось бы быть фиолетовой ящерицей или обезьяной с ярко-зеленой шерстью. По утрам Ави ползал по кровати, рычал и скалил зубы, а они с Мией должны были угадывать, кто он сегодня. Мия упорно называла безобидных животных вроде поросенка или тушканчика, но Ави возмущенно тряс головой, утверждая, что он как минимум «тигл», а то и ужасный «с'он». У слона были острые бивни, и Ави никак не мог поверить, что животное, обладающее таким грозным оружием, не использует его по назначению.

Даже лазерные трафареты, с помощью которых они отмечали его рост, назывались «Зоопарк». Сперва на стене гостиной появился хомяк; следующим был кот, за ним – собака. Слон был самым последним в наборе из двадцати трафаретов – и самым большим. Они с Мией втайне надеялись, что к тому моменту, как придется рисовать слона, Ави уже поступит в колледж и его будут интересовать совсем другие вещи. Но он умудрился отыскать набор в родительской спальне и выпросил себе слона на пятый день рождения. Настойчивости ему было не занимать.

Когда они вернулись из криохранилища, этот слон посмотрел на них со стены белыми пустыми глазами, и с Мией случилась истерика. Эштон всю ночь держал ее в объятиях, словно боясь, что она рассыплется, стоит только ее отпустить, а утром позвонил в Центр психологической поддержки и реабилитации.

Придя домой после первой сессии с психологом, Мия села на пол перед слоном и просидела так до утра, иногда прикасаясь к опущенным бивням. Эштон чувствовал, что она разговаривает с ним – а может, с тем местом внутри себя, где раньше был Ави, а теперь было неизвестно что, – и старался не шуметь, проходя по непривычно пустой квартире. Он думал, что Мие с Ави надо многое обсудить, и не хотел вмешиваться в их разговор.

Через пару недель, накануне очередной сессии с психологом, Эштон пришел домой и обнаружил Мию на полу без сознания. У нее была крайняя степень истощения: начав говорить со слоном на стене, она перестала пить и есть, пачкая посуду и регулярно выбрасывая продукты из холодильника, чтобы этого никто не заметил. Когда ее увезли в клинику, Эштон окончательно осознал, что Ави не на Гарториксе. Дети не получают номеров, даже если их родители готовы умереть за такую возможность. Ави больше вообще нигде не было.

– …Откуда вы знаете?

Эштон поднял голову и обнаружил, что Кайра смотрит на него широко открытыми испуганными глазами. Левая рука билась у нее на коленях, как одинокая рыбина, выброшенная случайной волной на берег. Медленно, словно во сне, он потянулся вперед и осторожно взял в ладони холодное подрагивающее тельце.

– Не решайте за нее, – пробормотал Эштон, пытаясь удержать рыбину, не дать ей вывернуться и вытечь у него из пальцев. – Она вас за это возненавидит. Вы сами, вы – для себя – неужели вы хотите перестать быть?

Кайра молчала. Эштон скорее почувствовал, чем увидел, как она медленно покачала головой, глядя на свою руку в его ладонях.

– Тогда подавайтесь на Лотерею, – сказал он. – У вас хорошие шансы.

– Разве… разве вы можете мне что-то советовать? – прошептала Кайра, поднимая на него глаза, полные отчаяния и надежды.

– Нет, – Эштон разжал пальцы и осторожно выпустил спасенную рыбину в воду. – Но у нас же всего одна встреча.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец Кайра взяла себя за руку и слегка улыбнулась внутрь себя.

– Я пойду, – тихо сказала она, поднимаясь. – А то ближе к вечеру там уже будет большая очередь…

После ее ухода Эштон впервые за долгое время расшторил окна и вышел на крошечный балкон, нависавший над изогнутой линией эстакады. Новые кабинеты коллег выходили окнами на залив или во внутренний дворик с синтетическими деревьями. Эштон давно хотел переехать, но никак не находил момента поговорить об этом с руководительницей – может, потому, что этот индустриальный вид был такой же частью его наследства, как и металлическая табличка на двери. Наследства, за которое он должен был отвечать.

До следующего приема оставалось больше получаса. Эштон вдохнул полной грудью, чувствуя, как вместе с влажным запахом близкого океана легкие наполняются деловитым шумом рабочего дня. Ощущение только что спасенной жизни накрыло его; он вдруг понял, почему за тридцать лет практики отец так ни разу и не поинтересовался, на какую сторону выходит окно у него в кабинете. По сравнению с этим ощущением никакой вид не имел значения.

В кармане мягко завибрировал коммуникатор. Эштон сунул руку в карман и нащупал пальцем углубление – включать голографическую связь было лень. Бодрый женский голос произнес, перекрывая шум делового квартала:

– Господин Эштон Герингер? Северо-Западная клиника Колфилд. Вы указаны как лицо, принимающее решения относительно состояния здоровья вашей супруги, Мии Дювали. Сегодня утром ее госпитализировали с головокружением и общей спутанностью сознания. Мы направляем ее на обследование в Центр Сновидений по месту жительства. Вы даете согласие на проведение обследования?..

Голос женщины потонул в нарастающем гуле. Крошечный балкон заходил ходуном, и Эштон обеими руками ухватился за перила, чтобы не упасть. Далеко внизу по изогнутой линии эстакады с запада на восток скользила серебристая капсула пневмопоезда.