Гаэльская волчица

Глава 9 Переговоры

иаран не был обычным Великим Друидом. Внешне он ничем не отличался от собратьев — такой же лысый старик в белом плаще, — но некоторые считали его странным мечтателем, а другим он казался загадочным безумцем. Киаран стал Великим Друидом задолго до того, как Айлин возглавил Совет: по правде говоря, никто и не помнил, что побудило тогдашнего Архидруида оказать этому странному чудаку подобную честь.

А между тем причина существовала. Киаран вовсе не был ни чудаком, ни сумасшедшим. Великий Друид обладал редкостным и загадочным даром: с самого детства он каждую ночь попадал в Джар, мир вещих грез, и путешествовал там по океану знамений и символов. В Джаре Киаран видел смешение прошлого и будущего и просыпался, потрясенный и растерянный, — так что и правда походил на безумца. Впрочем, его самого это не слишком заботило. Настоящая жизнь Киарана проходила вдали от яви, в Джаре, и ему было безразлично, что думают о нем другие. Он замыкался в себе, пытаясь понять и разгадать знаки иного, нездешнего мира.

Тем вечером Киарану был оказан роскошный прием в замке бизанийского графа, что высится на холме над старинным Фарфанаро.

В этом выстроенном из дерева городе мелочей не было: каждый кусочек пространства, каждая улочка и переулок, дом и лавка были изукрашены и отделаны, словно драгоценная шкатулка. Опоры в виде женских фигур, черепичные крыши с резными коньками — все говорило о редкостном искусстве бизанийских мастеров, даже булыжники мостовых были выложены причудливым мозаичным узором.

Предки бизанийцев, заселившие южные земли королевства, были обычными наемниками на службе у правителей Галатии, но три поколения их потомков сумели прославиться своим изысканным вкусом, тонким мастерством ремесленников и искусством зодчих. Северяне часто находили любовь бизанийцев к украшательству чересчур варварской — мол, слишком уж все яркое, да и позолоты многовато, и формы вычурные, — но жители графства гордились своей роскошью и многочисленными художниками, зодчими и иными мастерами, не устающими состязаться друг с другом кистью и рубанком, мастерком и резцом. Все в этом графстве радовало глаз, даже наряды бизанийцев были поистине чудом из чудес. Везде и всюду в глаза бросался герб графа Бизанийского — золотая улитка на красном поле.

То был край внешнего блеска, всем и каждому надлежало выставлять напоказ себя, свой дом и свое добро, высоко ценилось искусство лести, умение покрасоваться своей образованностью и точное следование сложнейшему кодексу хороших манер и благопристойности, совершенно недоступному иностранцам. Это умение жить по-бизанийски называлось словом десенца.

Однако на сей раз Киарану было не до городских красот и чудес: сегодня его цель — во что бы то ни стало убедить Альваро принять предложение друидов, и потому он решил приступить к делу на первом же ужине, устроенном в его честь графом. Архидруид Совета все рассчитал правильно: Киаран очаровал бизанийцев своей необычностью, странными суждениями и мечтательной улыбкой.

Альваро Бизаньи и сам был человеком необычным. Самый богатый из всех графов, он любил искусство, веселье и хорошие манеры. Плотские радости были его религией, причем любил он в равной мере мужчин и женщин. Вечера и приемы, которые граф устраивал в своем роскошном дворце, давали обильную пищу для пересудов кумушкам и сурово осуждались христианскими аскетами.

Но этим вечером ни одно плечико не оголилось — в присутствии друида десенца требовала благопристойности. Граф позвал на ужин нескольких знатных горожан, присутствовали также дочь Альваро и капитан его личной охраны. Весьма уважаемые люди, как заключил для себя Киаран. Впрочем, друиду мало было дела до каждодневной суеты и нравов хозяина дома.

— Вам, конечно, известно, что туатанны заняли юг Галатии, — начал беседу Киаран. Ужин был в разгаре, одна перемена блюд следовала за другой.

— О да! — отвечал граф, хмуря брови и качая головой. — Положение ужасное. Все только о том и говорят, драгоценнейший друид…

— Эогану следует как можно скорее остановить их, — вступил в разговор личный лекарь графа.

— Вы, безусловно, правы, — добавил другой сотрапезник. — Король не может позволить варварам вырезáть целые деревни!

— А вот мы считаем иначе. — Друид улыбнулся, заранее зная, какое воздействие окажут его слова.

Глаза у всех присутствующих округлились от изумления, хотя никто не посмел оспорить более чем странное заявление.

— Вы хотите вступить в переговоры? — удивился граф Альваро.

— Только не с этими дикарями, клянусь предками дома Джаметта! — воскликнул пораженный капитан.

— О нет… Речь теперь идет вовсе не о переговорах, — пояснил собеседникам Киаран. — Туатанны уже захватили всю землю к югу от хребта Гор-Драка. Сейчас необходимо найти решение и способ остановить их — не дать двинуться на запад.

Со всех концов стола послышались возмущенные возгласы, но граф знаком призвал подданных к молчанию.

— И какое же решение предлагаете вы? — спросил он сурово.

Киаран положил вилку и нож, вытер губы уголком салфетки. Наступил решающий момент в разговоре, он должен во что бы то ни стало убедить слушателей в своей правоте, нельзя ошибиться ни в едином слове, иначе мнение графа склонится на другую сторону. Киаран вспомнил наставления Айлина, собрался с мыслями и пошел в наступление:

— Какое решение? Именно то, с которым уже согласился Эоган Галатийский. Нужно уступить часть земель туатаннам, принять их в наш торговый и военный союз, дать им… образование, и постепенно они забудут о войнах и примут нашу сторону.

— Что за странная мысль! — выкрикнул капитан гвардии. — Отдать землю напавшим на нас варварам!

— Они никогда не научатся благопристойности! — добавил граф.

Ничто в этой жизни не ценилось бизанийцами выше их изощренного кодекса поведения. В Фарфанаро десенца преподавалась детям в школе, граф лично каждый месяц заседал в совете самых именитых граждан, определявшем, что можно и чего нельзя делать, дабы не нарушать приличий.

Киаран колебался, но в конце концов все-таки решил применить сильнодействующее средство: графа придется припугнуть, чтобы он смирился — хотя бы ненадолго! — и подчинился решению Совета.

— Должен ли я напоминать, что вы когда-то получили земли Бизани от короля Галатии в благодарность за помощь и участие в изгнании отсюда туатаннов? Никто не думает отдавать им все королевство, речь идет лишь о части Темной Земли. Они станут бесценными союзниками в борьбе с Харкуром, поняв… какие выгоды сулит им подобный союз. Вы ничего не потеряете. Границы графства Бизань останутся неприкосновенными, у вас появится надежный союзник, который усилит армию короля Галатии.

— Любопытная мысль, — признал граф.

— И наконец, согласившись на такое решение, вы завоюете уважение Совета друидов, который я представляю, — закончил, хитро подмигнув, Киаран.

Присутствующие переглянулись и обменялись с графом улыбками, выказывая живой интерес к затее друидов.

Альваро отпил глоток из бокала. Красное вино из поздних сортов винограда доставлялось ко двору из западных областей Бизани. Виноградникам Эбонской бухты не было равных в стране.

Он прищелкнул языком о нёбо на манер бизанийских знатоков и с довольной улыбкой покачал головой.

— Если мы решим подписать договор, — произнес он, — пусть мне доставят еще один ящик вина.

Этими словами граф дал понять друиду, что готов согласиться на предложение Совета. Киарану оставалось уладить формальности. Он выполнил свою миссию. Теперь предстояло самое трудное: отправиться в Темную Землю и убедить брата короля уступить варварам часть своих владений.

Кто-то, возможно, и считал Киарана мечтателем, но сам он не питал пустых надежд относительно шансов на успех этого предприятия.

— Куда мы теперь поедем? — спросила друзей Алеа, когда завтрак подходил к концу.

— Если наша бардесса будет и дальше такой же скромницей, — вы только подумайте, как долго она не решалась с нами заговорить! — до места мы доберемся не скоро! — Галиад не упускал ни единой возможности поддеть Фейт.

— Я окажусь в Борселии прежде, чем вы отсмеетесь над собственными остротами! — не осталась та в долгу.

Алеа завела глаза к небу. Как же ей надоели перепалки! Правда, ее друзья не воспринимают их всерьез. Ничего, придется привыкать.

— Мы будем в большей безопасности, если доберемся берегом до леса Велиан, — высказал свое мнение Фелим, — а потом, обогнув его или проехав насквозь, попадем в Борселию.

— Ахум. Думаю, это и впрямь лучший путь, — поддержал друида Мьолльн. Гном редко вмешивался в принятие решений, но эту часть Галатии он знал лучше всех.

Они покончили с завтраком, и Галиад затушил костер и уничтожил малейшие следы их привала. Оседлав лошадей, друзья поскакали на юг, к побережью.

Вся первая половина утра прошла в молчании. Они пустили лошадей в галоп. Каждый понимал, что все начинается сначала, и никто не взялся бы сказать, радоваться им или горевать.

Алеа все сокрушалась, что они не поедут в Провиденцию. Словно чья-то злая воля намеренно уводит ее от города, куда она так мечтала попасть. Столица, Университет… Девочка на мгновение закрыла глаза и приотстала от остальных. Она узнавала плававающий в воздухе аромат. Так пахло в долине Саратеи, то был остро-пряный аромат ланд, в котором смешивались запахи вереска и дрока. Два дня назад Алеа сделала удивительное открытие: когда скачешь галопом, тебя одолевают сладкие воспоминания. Мерный шаг лошади завораживает, ветер кружит голову…

Сегодня она думала об Илвайне, похороненном под песком в нескольких шагах от Саратеи. Она давно не надевала на палец кольцо, хранившееся на дне заветной ладанки. Алеа вспомнила вырезанный с внутренней стороны знак. Как его разгадать без помощи магии? Надо искать смысл. Но зачем? Что в нем такого, в этом кольце? До чего же не хочется ни о чем таком думать — но обстоятельства сильнее ее. Кольцо теперь стало частью ее существа, оно само звало ее, как те сильваны из сна. Она должна все узнать. Девочка чувствовала, что пройдет много времени, прежде чем она найдет ответы на все загадки. Но она решилась. Она хочет во всем разобраться и верит, что приснившийся ей сильван не пустое наваждение. Алеа надеялась встретить его в Борселии и получить ответы на некоторые вопросы. Время шло, и она все отчетливее осознавала, что это ее последний шанс. Медлить нельзя, иначе Маольмордха найдет ее. Он — или те, другие.

Галиад заметил, что Алраган — пони Мьолльна — устал, и попросил спутников сбавить ход. Вдалеке показалось море, скоро они ступят на песчаный пляж, тянущийся вдоль западного побережья Галатии. Пустив лошадей шагом, они смогли поговорить.

— Фейт, ты встречалась с сильванами, расскажи нам, какие они… — попросила Алеа.

Бардесса подъехала к девочке и дружески ей улыбнулась.

— Сильваны? Они самые прекрасные и добрые создания в целом мире. Не то что… Галиад! — со смехом воскликнула она. Магистраж сделал вид, что не слышит. — О них много чего рассказывают, кое-что из этих историй правда, но остальное просто выдумки. Я встретила их однажды, когда пела сама для себя на опушке Борселии.

— И они вас освистали? — с насмешкой спросил Галиад.

— Вовсе нет, мои песни им скорее понравились: они вышли из леса и уселись рядом со мной. У них-то ведь ухо музыкальное, не то что у некоторых…

— Да уж, ушки у них остренькие! — развеселился Мьолльн.

— С тех самых пор, — продолжила Фейт, обращаясь к Алее, — когда я оказываюсь в Борселии, мне бывает достаточно запеть, чтобы привлечь сильванов. Все они очень похожи, так что я никогда не знаю, знакомы ли мы, но они как будто узнают меня.

— Но какие они из себя? — не унималась Алеа.

— Сильваны во многом похожи на нас, но они выше, стройнее, и, как верно заметил Мьолльн, уши у них большие и слегка заостренные.

Именно так выглядел сильван из сна девочки, а ведь она никогда в жизни не встречала лесных обитателей и никто их ей не описывал.

— Какого цвета у них кожа? — нетерпеливо задала она следующий вопрос.

— Она как кора деревьев, и с такими же бороздками.

— Фейт, в истории, которую вы поведали нам в харчевне «Гусь и Жаровня», короля сильванов звали Оберон. И случилась эта история очень давно. Возможно ли, чтобы он был все еще жив?

— В некотором смысле — да. Жизнь и смерть сильванов — странная штука. Нам, людям, трудно это понять. Сильваны подобны листве деревьев, они живут и умирают, подчиняясь смене времен года, но, нарождаясь снова, берут себе имена предков. Они словно и не умирают никогда, так что король сильванов всегда носит имя Оберон.

— Когда мы доберемся до Борселии, — продолжила девочка, — они придут на встречу с нами?

— Возможно, если я спою в лесах.

— А поговорить согласятся?

— Сильваны не знают нашего языка, Алеа, но я уверена, что Фелим говорит по-сильвански…

Взгляды друзей обратились на друида, который с самого начала разговора не проронил ни слова.

— Посмотрим, посмотрим… — пообещал он.

Алеа хотела было возразить, но к ним вихрем примчался Галиад — он в самый разгар беседы незаметно ускакал на разведку.

— Нас преследуют четверо герилимов. Они уже близко!

Фелим выругался, что-то сказал Галиаду на незнакомом остальным языке, достал из торбы пучок травы и скормил пони Мьолльна.

— Алрагану понадобятся силы. Нам необходимо скрыться, — объяснил он.

Галиад криком послал лошадей в галоп, и никто не осмелился произнести ни слова. Никогда прежде опасность не обрушивалась на них так внезапно, а до леса было еще очень далеко.

Лошади мчались невероятно быстро, и Алеа чуть отстала от кавалькады, чтобы не оставлять Мьолльна одного. Ей приходилось сдерживать Дулию — пони, почувствовав страх хозяйки, из последних сил рвалась вперед. Гном подгонял Алрагана, но бедное животное окончательно выбилось из сил.

Алеа чувствовала присутствие герилимов. Убийцы догоняли их. Она кожей ощущала жестокость их намерений — ее то и дело догоняла сзади волна чужой ужасающей ненависти, разительно не похожей на терзавшую ее два последних дня смутную тревогу. Паника овладела Алеей: она слышала запах надвигающейся опасности — запах смерти.

Вскоре они оказались на пляже, и Галиад погнал лошадей вброд по воде, надеясь, что это собьет герилимов со следа. А высокие дюны укрывали беглецов от глаз преследователей.

Алеа никогда прежде не видела моря так близко. Как бы ей хотелось спешиться и побродить босиком по мокрому песку! Увы, герилимы не позволят ей этого!

Спутники ехали час за часом в полной тишине и сосредоточенности, пока впереди не показались наконец крыши домов.

— Это Галабан, — сказал Галиад.

— Мы сможем остановиться здесь на ночлег? — спросил гном у магистража, — тот вглядывался вдаль, высматривая погоню.

— Нет, Мьолльн, герилимы недалеко, они наверняка станут искать нас в деревне… Оставаться здесь было бы безумием…

— Но пони нуждаются в отдыхе, да и мы тоже… Нужно купить еды и…

— Не утомляйте себя разговором, друг мой. Поскачем дальше, а мы с Фелимом на ходу решим, как поступить.

Гном недовольно скривился. Он устал от скачки, но не смел жаловаться. Алеа ведь не ноет, а она раз в десять моложе его! Хотел бы он понять, что творится в ее головке… Как ей, должно быть, тяжело и страшно. Какими далекими кажутся теперь счастливые часы, проведенные в садах Сай-Мины! Тревога и страх овладели их сердцами.

Когда они добрались до ворот, Галиад сделал им знак остановиться.

— Фелим, — спросил он, — время позволяет нам заехать в деревню?

Фейт, Мьолльн и Алеа с тоскливым ожиданием посмотрели на друида. Им очень хотелось отдохнуть самим и расседлать лошадей. День был трудным, и будущее не сулило ничего хорошего.

— Скоро ночь, — ответил Великий Друид, спешиваясь. — Но мы сможем найти укрытие и отдохнуть за пределами Галабана.

— А если нас заметят? — заволновался Мьолльн.

— Отойдем подальше, разобьем лагерь и поспим, пока Галиад будет нас охранять. На рассвете отправимся дальше.

— У нас маловато еды, да и лошадьми следует заняться, — вмешался в разговор Галиад. — Их необходимо перековать.

Друид кивнул и повернулся к бардессе:

— Фейт, вас они не ищут. Не согласитесь ли отправиться в деревню и взять на себя эти заботы?

— Конечно, с радостью. Я все сделаю и вернусь к вам.

— Мы отправимся вместе, — заявил Галиад. — Одну я вас не отпущу, и на то есть множество причин.

— Боитесь соскучиться? — усмехнулась Фейт.

— Нет, но на обратном пути вам может понадобиться моя помощь.

— Это просто смешно, Аль'Даман. Я иду одна.

Алеа решила, что ей пора вмешаться:

— Фейт, пусть Галиад составит тебе компанию! Ты, конечно, не заблудишься, но он, в случае чего, сумеет помочь и защитит тебя. Соглашайся.

— С этим одержимым я не буду чувствовать себя в безопасности. Кроме того, важнее, чтобы он защищал тебя.

— Со мной останется Фелим, Фейт, так что мне нечего бояться. Ну пожалуйста, возьми с собой Галиада, с пятью лошадьми тебе одной не справиться.

Бардесса обреченно вздохнула, вздернула брови и кивнула.

— Отец, мы когда-нибудь вернемся в Сид? — спросил Тагор, придя, как это было заведено в туатаннских кланах, на ежевечернюю беседу с отцом.

После захода солнца сыну вождя полагалось задавать отцу вопросы, чтобы научиться от него всему, что положено знать будущему главе племени. Но Тагор приходил не за тем, чтобы учиться управлять: он хотел понять причины ненависти, жившей в душе отца и других воинов клана, узнать наконец, в чем смысл всех тех смертей, что тревожили его сон после ухода из Сида.

Саркан ощущал невыносимую усталость. Он сражался, управлял своим войском, отдавал приказы, и у него почти не оставалось сил на разговоры с сыном, но он неукоснительно и с великой любовью исполнял отцовский долг.

— Правильнее было бы спросить, Тагор, должны ли мы были жить там все эти годы.

— Я не понимаю, отец.

— Ты жил в Сиде только потому, что наших предков изгнали из Гаэлии. Мы не должны были оказаться в Сиде, но, раз уж ты спросил, — да, сын мой, однажды мы снова увидим Сид.

Лицо Тагора мгновенно просветлело.

— Но когда же, отец?

— В день нашей смерти, Тагор. Именно в Сид мы отправимся, испустив дух. Когда закончится наша земная жизнь, мы перейдем в иной мир, но пока наш дом здесь, на острове Гаэлия, — таков порядок вещей.

— Отчего так, отец? Сид намного прекраснее этого острова! Отец, я всегда жил только в Сиде и был там очень счастлив! Я не хочу ждать смерти, чтобы вернуться туда!

Саркан вздохнул. Этот разговор они с сыном вели очень давно, чуть ли не с первого дня, как началось великое мщение туатаннов. И Тагор ежевечерне отказывался понимать.

— Ты прав, сын мой, Сид хорош, и жить там прекрасно, и все же это ничто по сравнению с тем, что ты сможешь познать в Гаэлии.

— Что здесь есть такого, чего нет в Сиде?

— Время, Тагор, время.

— Именно время заставляет нас умирать! Я не хочу, чтобы оно проходило! — воскликнул Тагор.

— Но оно неизбежно пройдет, и ты вернешься в Сид!

— Тогда к чему нам сидеть здесь и смотреть, как оно проходит?

Тагор срывался на крик. Он никак не мог понять отца, и это ранило его душу.

— Ты хотел бы вечно прятаться в Сиде, даже зная, что нам предназначена другая жизнь, здесь? Мы родились, чтобы жить на этом острове, сын мой. В Гаэлии ты познаешь то, чего не в силах дать тебе Сид, и когда боги решат прервать твое земное существование, они призовут тебя к себе. Так начертано свыше. Таково наше предназначение. Мы не боги, сынок, а вечно в Сиде живут лишь они. Нам же дано познать жизнь смертных, видеть, как восходит и заходит солнце, уступая место на небе луне, как меняются лица людей, как распускаются почки на деревьях. А в Сиде чудесного течения жизни не существует!

— В смерти нет ничего чудесного, отец! Я не хочу умирать!

— Чудо смерти, мой Тагор, состоит в том, что она неотделима от жизни. Иной жизни, кроме той, что предшествует смерти, не существует. Да, Тагор, Сид прекрасен. Но там нет ни времени, ни смерти, ни жизни. Гаэлия позволит тебе познать все это, только здесь ты научишься быть живым.

— Я чувствовал себя достаточно живым в Сиде! — запальчиво возразил Тагор.

— Потому что не знал, какова жизнь здесь, на Гаэлии. А теперь замолчи, сын мой, раскрой глаза, прислушайся и внимай миру, которого не понимаешь, и очень скоро жизнь убедит тебя в своей правоте, поверь мне.

Саркан встал и, не глядя на юношу, подошел к окну. Первые капли дождя упали на ночную землю.

Через полчаса бардесса и магистраж вошли в Галабан, ведя в поводу выбившихся из сил пони и лошадей. Оставшись наедине, они не произнесли ни единого слова и лишь изредка обменивались смущенными взглядами.

Вышагивая впереди в холодном вечернем воздухе, Галиад терзал себя упреками. Их глупая распря просто смешна, она портит настроение остальным, и магистраж, привыкший быть обходительным с дамами, ощущал неловкость. Ему никак не удавалось переломить себя. Фейт сильно задела его самолюбие в первые дни, когда скрытно следовала за ними, а он не почувствовал ее присутствия. Она не упускала ни единой возможности посмеяться над ним. Галиад признавал, что бардесса очень красива и все с ней прекрасно ладят, так что ему следует сделать над собой усилие и помириться с ней, тем более что Фелиму явно надоела их пикировка. Решив завязать дружескую беседу, магистраж улыбнулся Фейт и спросил:

— Где вы учились пению и игре на арфе? — Посмотреть на нее он не решался.

— На городской свалке! — отрезала певица.

С такой помиришься, раздраженно подумал про себя Галиад. Вряд ли у него получится подружиться с этой злюкой.

— Чем, безусловно, объясняется исходящий от вас запах! — с насмешливой улыбкой едко парировал он и, заметив кузницу, повернул направо.

Маленькое деревянное строение выходило на главную улицу селения. Большинство лавок было уже закрыто, кузнец тоже убирал инструменты, когда Галиад похлопал его по плечу:

— Простите, мастер, что беспокою вас в неурочное время, но мы очень спешим, а лошади наши нуждаются в новых подковах.

Кузнец хмуро взглянул на вооруженного рыцаря и тяжело вздохнул:

— Великая Мойра! Ну почему люди, подобные вам, вечно появляются именно в тот момент, когда я запираю кузницу?

Фейт выглянула из-за высокого плеча рыцаря и одарила ремесленника самой очаровательной из своих улыбок.

— Если хотите, — сказала она, смеясь, — я спою, чтобы вас подбодрить!

Кузнец буркнул что-то в бороду, вытер руки о кожаный фартук и знаком велел им поставить лошадей на конюшню.

В кузнице все говорило о рачительности и трудолюбии хозяина. Каждый инструмент висел на особом деревянном крюке, некоторые приспособления были явно собственноручной ковки. Рядом со входом, в желтом мерцающем свете фонаря, Галиад разглядел деревянный щиток со знаками, символизирующими принадлежность хозяина к гильдии кузнецов, а чуть ниже под стеклом стоял выкованный из железа великолепный крылатый конь — по всей вероятности, работа, снискавшая кузнецу звание мастера.

Хозяин знаком пригласил незнакомцев присесть на деревянную скамью.

— Сколько времени займет ваша работа? — спросил Галиад. — Мы могли бы пока…

— Я сделаю все очень быстро, — не дал ему договорить кузнец. — При всем уважении, сударь, думаю, будет разумнее, если вы останетесь здесь.

Галиад нахмурился:

— Почему вы так говорите?

— Ваши приметы красуются на городских стенах, вас ищут по приказу короля.

Бардесса с тревогой взглянула на Галиада. Они допустили ужасно глупую ошибку. Фелим предполагал, что их могут узнать, и Галиад не должен был уступать настояниям Алеи.

— Не тревожьтесь, — успокоил их кузнец, — у меня вам ничего не грозит. Короля нашего я считаю болваном и вовсе не собираюсь сдавать вас солдатам. Садитесь, прошу вас, я постараюсь все сделать как можно быстрее.

Галиад колебался, но выбора у них не было.

Эоган разослал приказ об их розыске по всему королевству, даже в маленькой деревушке о нем знают, так что теперь на них охотятся не только герилимы. Магистраж чувствовал, что преследователи дышат им в спину.

— Почтеннейший мастер, — обратилась к кузнецу Фейт севшим от волнения голосом, — мы очень вам благодарны и уйдем сразу, как только вы подкуете наших лошадей. Мы вовсе не хотим стать причиной ваших несчастий. Но нам необходима провизия. Не скажете ли, где мы могли бы купить еды, не рискуя… встретить солдат?

Мастер сидел на низенькой табуретке, зажав в коленях ногу лошади. После недолгой паузы он поднял глаза на молодую женщину.

— Ваших примет, сударыня, — сказал он, — никто не объявлял. Насколько мне известно, вас не ищут, так что можете спокойно ходить по улицам.

Фейт взглядом спросила совета у Галиада. Тот кивнул, вспомнив слова Алеи: «Времени не осталось…»

В графстве Сарр молодой друид Фингин без труда убедил Албата Руада принять план Совета относительно туатаннов, а вот Киарану в Темной Земле пришлось даже труднее, чем он ожидал.

Мерианд Мор Прекрасный, граф Темной Земли и брат короля, не сразу принял его в своем замке в Мерикуре. Он заставил Великого Друида провести долгие часы ожидания в пустых и холодных покоях, не оказав почестей, приличествующих его положению. Темная Земля ведет войну, и у Мерианда нет ни времени, ни желания заниматься друидом, тем более что тот наверняка занимает сторону короля. Эоган Мор Галатийский никогда ничем не помогал брату. Туатанны уже заняли северную часть графства, и Мерианд вынужден был защищать свою страну в одиночестве, силами не слишком подготовленного войска.

Ненависть разделила братьев Мор на следующий же день после смерти их отца и коронации Эогана. Мерианд надеялся, что брат, заняв трон, отведет ему особое место в государстве, но стал всего лишь одним из четырех графов. Зависть и ревность разъедали сердце Мерианда, он жил единственной надеждой: занять место брата на престоле Галатии. А нашествие туатаннов добавило ему горечи.

И все-таки Мерианд принял Великого Друида до наступления ночи. Когда Киарана провели в зал, граф, не вставая из-за огромного деревянного стола, указал гостю на широкое, обитое серым бархатом кресло. Брата короля не случайно называли Мериандом Прекрасным — он и вправду был очень хорош собой, обаятелен и изящен. На шелковом голубом с кружевами камзоле был вышит его герб — серебряная химера.

— Говорите, друид, я могу уделить вам не слишком много времени, — приказал он прежде, чем Киаран занял свое место.

Граф держался намеренно резко — у них в Темной Земле бизанийские правила хорошего тона силы не имеют.

— Мерикур очень изменился со времен моего последнего посещения, — широко улыбнулся в ответ Киаран.

— Неужто вы пересекли всю Гаэлию только за тем, чтобы сообщить мне о своих впечатлениях? — нетерпеливо спросил граф, не собиравшийся плести словесные кружева на друидский манер.

— Вы правы, граф, Сай-Мина и Мерикур и впрямь находятся на разных концах королевства, но забота о Темной Земле живет в сердцах членов Совета. Я проделал весь этот путь, потому что графство важно для нас не меньше остальных частей острова.

— Возможно, наше удаленное положение имеет свои преимущества. У нас, в Темной Земле, говорят: «Все браки счастливы, только завтракать вместе не хочется».

— Восхитительная и мудрая поговорка. Но я, дорогой граф, не предлагаю вам ни того ни другого.

— Тем лучше. Так чего же вы хотите?

Великий Друид выдержал паузу. Он хотел показать графу Темной Земли, что нисколько его не боится. В Гаэлии друиды делают королей — а не наоборот.

— Эоган не станет помогать вам победить туатаннов.

Граф был поражен.

— Он поручил вам сообщить мне эту новость?

— Нет, но такова правда, — бросил в ответ Киаран. Я просто сообщаю вам о положении вещей. Эоган не придет вам на помощь, и, если никто ничего не предпримет, туатанны будут здесь к концу следующего месяца. Они отнимут у вас трон — а с ним и голову.

— Мое войско даст им отпор, — возразил друиду Мерианд.

— Чтобы остановить туатаннов, понадобится вчетверо большее войско, и если вы этого еще не поняли, то скоро сами убедитесь. По нашим сведениям, туатаннские воины по всем статьям превосходят лучших бойцов Галатии, а ненависть к вам во много раз умножает их силу. Вы бессильны против них.

Граф нахмурился, он явно терял терпение.

— Если вы явились пугать меня, то просчитались: никакому безумному друиду не позволено диктовать мне, как поступать!

Застывший в кресле как изваяние Киаран произнес суровым глухим голосом:

— Через месяц вас уже не будет.

Граф открыл было рот, чтобы ответить, но не смог вымолвить ни слова: на сей раз он испугался.

— Совет предлагает вам свою помощь, — так же грозно продолжил Киаран.

Мерианд с тяжелым вздохом откинулся на обитую голубым бархатом высокую спинку кресла.

— Отдайте туатаннам часть земель вашего графства, пусть они там расселятся, а потом мы общими усилиями уговорим их взять Харкур и на том успокоиться. Таким образом они прекратят нашествие и одновременно избавят нас от Харкура.

— Кого это «нас»? — вскинулся граф.

— Вас, Галатию, Бизань, Сарр и Совет, конечно! Если мы объединим силы и употребим весь наш дар убеждения, туатанны не посмеют отвергнуть это предложение.

— Не может быть и речи о том, чтобы я уступил хоть пядь земли моего графства! — Оскорбленный Мерианд в ярости ударил кулаком по краю стола. — Мой брат — король, Галатия во сто крат богаче Темной Земли, вот пусть он и отдает туатаннам часть своего королевства! Тогда и поговорим об объединении сил.

— Туатанны уже пришли на ваши земли.

— Если Эоган уступит им часть Галатии, они уйдут.

— Ваш брат никогда на это не решится.

— Значит, нам не суждено стать союзниками.

Киаран понял, что проиграл. Граф был упрям, но друид решил сделать последнюю попытку:

— Вы предпочитаете умереть?

— Я предпочитаю защищать мой народ.

— Мерианд, вы совершаете ужасную ошибку. Туатанны уничтожат вас и ваших подданных, и тогда ваш брат отдаст им все ваше графство. Если же вы примете наш план, мы сумеем остановить нашествие.

— Я не уступлю ни клочка земли! — гневно выкрикнул граф и резко встал. — Возвращайтесь к Совету и передайте вашим собратьям, что Мерианд Мор не будет служить щитом — ни вам, ни королю. И, раз уж вы решили договориться за моей спиной с Эоганом, я больше не хочу видеть друидов в графстве Темная Земля. Передайте тем из ваших, кто находится в пределах моей страны, что у них есть девять дней на то, чтобы покинуть Темную Землю. Те, кто задержится, будут схвачены как предатели. Прощайте, — объявил он и стремительно покинул зал.

Галиад и Фейт легко отыскали своих друзей, несмотря на спустившуюся на землю темноту. Компания разбила лагерь под деревьями у подножия холмов.

Лошади были подкованы и досыта накормлены: кузнец оказался человеком слова. Галиад улыбнулся: в Галатии еще остались честные и смелые люди. Он осмотрел окрестности, расставил ловушки вокруг лагеря и попросил Мьолльна не зажигать огня.

Пятеро спутников долго сидели в молчании, измученные и встревоженные, озаряемые лишь бледным светом луны. В гнетущем воздухе таилась угроза. Мысль о герилимах, идущих по следу, и королевских указах на всех углах отбивала охоту разговаривать.

Фелим весь вечер простоял на коленях. Алеа поняла, что он старается собрать воедино всю свою волю и найти внутри себя ту особую силу, природу которой девочка начинала понимать. Друид готовился к битве.

Внезапно вокруг Фелима возник сайман. Алеа вряд ли смогла бы описать это словами, но она явственно различала, как вокруг тела друида обвиваются потоки тепла, и знала, что прочим увидеть их не дано. От изумления Алеа едва не упала навзничь, но удержалась и, раскрыв от изумления рот, любовалась потрясающим зрелищем. Она чувствовала на себе удивленный взгляд Мьолльна — гном не понимал, что ее так заворожило, — но не могла отвести глаз от изящных завитков невидимого другим пламени, окружавшего тело Фелима.

Друид, должно быть, почувствовал ее взгляд, и сайман растаял. Несколько долгих мгновений он смотрел на Алею, потом, не говоря ни слова, растянулся на земле.

Алеа вздохнула и тоже легла, приготовившись слушать Фейт, которая решилась наконец поиграть на арфе.

Музыка, медленная и печальная, дышала тревогой. Фейт умела читать чувства друзей и правдиво перелагать их в звуки, исполненные души. В этих созвучиях, помимо объединяющего всех тягостного ожидания, слышался то гнев Алеи, то страх Мьолльна, то чуткая настороженность Галиада, то ворчливое недовольство Фелима, то ее собственная скорбь. В конце каждой долгой жалобной музыкальной фразы Фейт извлекала из арфы последнюю ноту, в которой звучала слабая надежда — словно доверчивое дитя вопрошало о чем-то ночь.

Музыка убаюкала Алею, и она, несмотря на холод, скоро уснула, перенесясь в волшебную страну грез.

«Здесь тихо и тепло. Вокруг меня расстилается огромный луг. Я словно сплю с открытыми глазами на постели без конца и без края. Музыка доносится до меня, как шорох волн и шепот ветра, вокруг звучит простая нежная музыка, звуки складываются в мелодию, от которой перехватывает горло, а на глаза наворачиваются слезы. Мне кажется, что мир вокруг чуть дрожит, отзываясь на переплетение этих звуков. Они словно напоминают о чем-то забытом, что давно поджидало меня в сонном воздухе. Музыка была тут раньше. Задолго до всего. Всегда. Ее просто нужно было сыграть, ведь так?

И вот кто-то приближается ко мне — как я хочу, чтобы это был он, Эрван. Чтобы сказать ему, как я о нем тоскую. Чтобы он знал, что заполнил все мое существо, что он в каждом моем вздохе, в каждом ударе сердца. Как жаль, что я не сказала ему, как люблю его! Хочу, чтобы это был он, чтобы наши руки соединились над желтой травой в единое и вечное мгновение. Чтобы мир сомкнулся под нашими руками наперекор надвигающимся временам и чтобы мы никогда больше не расставались — до конца жтни. Да, пусть это будет он, — его несет ко мне этот ветер, эта музыка. Пусть он придет. И пусть наступит конец нашим мучениям. Хочу идти вместе с ним по затерянной, забытой дороге, ведущей туда, куда не проникает человеческий взор. Пусть моя жизнь обретет смысл. Пусть не случится так, что я проживу жизнь зря и умру глупо, не почувствовав в своей руке его руку, и пусть наши руки соединятся, а все остальное просто исчезнет.

Я помню его голос, его слова, его взгляд, как если бы всегда их знала, словно он был тут еще до нашей встречи, и на всем белом свете существовала единственная история, и написана она была для нас двоих. И также вечно пребывали в мире звуки этой мелодии, и нужно было просто сыграть их.

Как бы я хотела, чтобы это оказался он.

— Времени больше нет. Здесь его не существует.

Я поднимаю глаза и вижу другого юношу. Не Эрвана. Мне только примечталось, что это былЭрван. Почудилось, потому что очень хотелось. Но это не он. Другой голос, другой юноша, хотя ему столько же лет, сколько Эрвану.

Я никогда не видела это лицо, я не знаю, кто он, но он здесь, как и Эрван. Обнаженный по пояс. Тело расписано синими узорами. Синий гребень волос посреди бритой головы. Но все это не важно. Я вижу совсем другое. Вижу его глаза, которые смотрят на меня. Его глаза. Один — синий, другой — черный. Синее и черное. Как море и ночное небо.

— Кто ты?

Это мой голос. Он звучит вне меня, но я его узнаю. Я встаю с золотой травы. Мы обнажены, он и я. На моем теле те же синие знаки.

— Я — Тагор.

Теперь я даже не уверена, что сплю. Мир вокруг — и не явь, и не сон. Мне страшно. Сновидения такими не бывают. Со мной что-то происходит.

— Что ты делаешь здесь, Алеа?

Он поворачивается ко мне спиной. Откуда ему известно мое имя?

— Не знаю. Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Его образ расплывается, удаляясь, как и все вокруг.

— Времени здесь не существует, Алеа. Этот мир принадлежит нам».

Пересекая границу графства Харкур у края гряды Гор-Драка, Аодх задумался, правильно ли поступает. Друид попался в ловушку, из которой не было выхода, и предпочел умереть, чем признать свое поражение. Он надеялся, что это послужит уроком Совету и — главное — Айлину, но теперь спрашивал себя, стоит ли оплачивать этот урок ценой собственной жизни.

Больше всего душу Аодха смутили слова Фингина. По-видимому, самый молодой друид Сай-Мины распознал западню, расставленную Аодху Архидруидом. Раз так, большинство Великих Друидов наверняка тоже поняли игру, затеянную Айлином, и защитят Аодха, если тот вернется, не выполнив возложенной на него миссии. Конечно, так все и будет. Совет простит его, но переживет ли он сам такое унижение? Раз он подчинился приказу Архидруида, то должен найти выход — даже если выхода нет.

Аодх ступил на землю графства Харкур, где каждый шаг приближал его к неминуемой смерти. Епископ Томас Эдитус ненавидел друидов, ибо само их существование на земле противоречило его вероучению. Друиды поклонялись множеству богов, над которыми стояла Мойра, ее почитали повсюду на острове. Томас же верил в Единого Бога — в Христова Отца. Но куда больше досаждало епископу сильнейшее влияние друидов на государственные дела. Совет был мощным орудием короля, а посему лучший друг епископа, граф Харкурский, почитал друидов своими заклятыми врагами.

Жители графства, которых Аодх встречал на дороге, смотрели на него с неприязнью и недоверием: здесь не любили знак Мойры, который друид носил на груди. Большинство харкурцев отреклись от прежней веры и почитали теперь Единого Бога, чьим символом служил крест, на котором, по утверждению Томаса Эдитуса, умер Богочеловек Христос. Граф и епископ полагали, что в Харкуре нет больше места ни иным богам, ни иной мудрости.

Но Аодха не смущали неприязненные взгляды встречных. Углубившись в свои мысли, он скакал к Риа, столице графства, любуясь резными отрогами Гор-Драка, где сверкали под весенним солнцем нетающие снега.

Он слишком поздно заметил патруль Воинов Огня. Все они поверх кольчуг были одеты в длинные белые плащи с вышитыми на груди красными языками пламени — гербом графа Ал'Роэга.

— Кто такой? — окликнул Аодха один из всадников. Богато украшенный шлем выдавал в нем командира.

— Я — Гелиод Таим, братья зовут меня Аодхом, я — Великий Друид Совета Сай-Мины.

Долгое мгновение воин молча смотрел на него, держась обеими руками за луку седла.

— Вы на земле Харкура, сударь, так почему же на вас знак Мойры?

— Потому что друид никогда не снимает свой белый плащ, как воин никогда не расстается с оружием. Я приехал, чтобы встретиться с графом Ал'Роэгом.

Шестеро солдат разразились хохотом.

— Он приехал встретиться с графом! Нет, вы слышали?! — издевательски воскликнул командир, оборачиваясь к своим людям. — Что ж, друид, в храбрости тебе не откажешь. Поворачивай назад, и я сохраню тебе жизнь…

— Вы не поняли. Я должен увидеться с Ференом Ал'Роэгом, графом Харкурским, и не уеду, покуда не встречусь с ним.

— Я не шучу, друид, немедленно поворачивай назад, иначе мы тебя вздернем.

— По какому праву?

— По приказу графа, глупец.

— Граф позволит вам повесить посла Совета, приехавшего, чтобы предложить ему договор?

— Граф Ал'Роэг хорошо заплатит нам за твою голову, и я спрашиваю себя, почему все еще трачу время на разговоры, вместо того чтобы немедленно тебя казнить. Солдаты, взять этого человека!

Те проворно спешились и направились к друиду, размахивая булавами и мечами. И в тот же миг Аодх исполнился саймана и спрыгнул на землю.

Жаркая сила пронизала все его тело и вырвалась наружу, и в следующее мгновение его плоть преобразилась в сверкающую сталь, руки и ноги сделались остро заточенными лезвиями, кружащимися в смертоносном танце. Живым клинком Аодх надвигался на застывших от ужаса солдат.

— Бросьте мечи! — заорал начальник отряда. — Хватайте булавы и раздробите его на куски!

Но Аодх оказался проворнее: подпрыгнув, он обрушил правую ногу на плечо ближайшего солдата, развалив того надвое до пояса, и продолжил смертоносный танец.

Солдаты подступили снова, и друид стремительной дугой полоснул по горлу другому солдату, но тут справа на него обрушилась булава. Аодх пошатнулся, и огонек саймана дрогнул, но лишь на миг — друид опять подпрыгнул, перевернулся в воздухе и, приземляясь, перебил нападавшему обе ноги. Не теряя ни мгновения, он выпрямился и нанес четвертому солдату смертоносный удар кулаком.

Командир, видя, что друид за несколько минут убил четверых его людей, выхватил оружие и поскакал на него с криком:

— Во славу Креста Господня!

Друид успел отклониться, но последний оставшийся в живых солдат изо всех сил ударил его булавой по ноге. От могучего удара металла о металл посыпались искры, друид потерял равновесие, упал на землю и, подкатившись под лошадь командира, ударил животное руками-лезвиями в брюхо. Лошадь рухнула на землю, увлекая за собой всадника.

Аодх стремительно поднялся и повернулся к солдату. Тот заслонился щитом, но друид, снова взлетев в воздух, одной ногой лишил его защиты, а другой снес голову.

От этого удара друид и сам не удержался на ногах. Обернувшись, он увидел, что начальник отряда вскочил на другую лошадь и бросился прочь. На земле валялось пять изуродованных трупов. Когда Аодх вновь обрел человеческий облик, ноги его были по колено в крови.

Друид отдышался и отправился на поиски своего скакуна, а потом, бросив последний взгляд на тела убитых врагов, прыгнул в седло и послал коня в галоп, продолжив путь к Риа.

Вдалеке, на юге, горы сменились морем. Аодх скакал до самой темноты. Он не знал, сколько времени провел в седле, обдуваемый морским бризом. Болела спина, отчаянно слезились глаза. Наконец он решил остановиться на ночлег, расседлал лошадь и развел костер.

Аодх чувствовал себя опустошенным и невыносимо одиноким. Ах, если бы рядом оказался его магистраж Адриан! Поборов минутную слабость, он принялся восстанавливать силы.

Жестокая схватка измотала и глубоко потрясла друида. Он не знал, как ему следует теперь поступить. Слова молодого Фингина, нападение Воинов Огня, усталость — все склоняло Аодха к тому, чтобы оставить безнадежную затею. Но друид не должен отступать.

Погрузив лицо в ладони, Аодх попытался собраться с духом. Огонь обжигал ему пальцы, и он чувствовал себя беспомощным, как в первые дни ученичества.

Внезапно из-за высокого серого валуна послышался какой-то шум, и Аодх вскочил на ноги. К нему направлялся высокий человек с посохом в руке:

— Не бойтесь! Я всего лишь безобидный старик.

Незнакомец прихрамывал. Величавый, в богатой одежде, он выглядел странно неуместным в этих безлюдных просторах. Вид его не внушал доверия.

— Я увидел ваш огонь и пришел — как друг.

Аодх взглянул в лицо незнакомцу и не слишком приветливо пригласил его присесть.

— Добрый вечер. Кто вы? — спросил он, садясь рядом.

— Ну же, я уверен, что вы меня узнаете, Великий Друид…

Аодх вздрогнул.

«А ведь старик прав, — подумал он. — Его лицо чем-то мне знакомо. Но я его давно не видел, раз не могу вспомнить. Странно. Если мы знакомы, вряд ли эта встреча случайна. Неужели я угодил в новую ловушку?»

— Неужели? — спросил он.

— Вы были очень молоды, брат мой, когда я покинул Совет.

Аодх нахмурился и внезапно вспомнил.

«Не может быть! Как же меня угораздило наткнуться на него? Что он здесь делает? Не могу поверить!»

— Вы… Самаэль?

Старик облегченно вздохнул и широко улыбнулся друиду:

— Ну вот… Как же давно никто не называл меня моим друидическим именем! Приятно узнать, что меня не вовсе забыли… А вы — Гелиод Таим, не так ли?

— Теперь братья зовут меня Аодхом. Вы покинули Совет в день моего посвящения.

Старик рассмеялся, раскатисто и недобро:

— Покинул? Так вы называете мой уход?

— Так говорят о друиде, который по доброй воле покидает Совет.

— Между выражениями «добровольно покинуть» и «быть вынужденным уйти» существует некоторая разница, дорогой друид. Но поговорим лучше о вас… Что вы делаете здесь, так далеко от Сай-Мины, один, без магистража?

— Я прибыл на переговоры с Ференом Ал'Роэгом, графом Харкурским.

— Вот как… Жаль, что они не прислали Киарана, мы были очень близки когда-то, и я хотел бы увидеться с ним, потолковать о мире сновидений… Что вы намерены обсудить с графом?

Аодх внезапно осознал всю нелепость беседы.

— Самаэль, вы возникли передо мной как из-под земли, в самом сердце Харкура, после стольких лет отсутствия, Совет ищет вас и жаждет вашей смерти, а вы присаживаетесь к моему костру, чтобы вот так запросто поболтать ни о чем? Я мог бы принудить вас вернуться на суд Совета…

— Для начала попробуйте меня принудить к чему бы то ни было вообще… Я уже не член Совета, но сайман по-прежнему со мной, молодой человек, и я им по-прежнему владею. Впрочем, я почему-то уверен, что вы не станете меня ни к чему принуждать… Вас ведь тоже заставили уехать, я прав?

Аодх ничего не ответил. Он уловил насмешку в тоне старика и почувствовал себя уязвленным.

— Как вы жили, Самаэль, после того как покинули Совет?

Тот в ответ широко улыбнулся:

— Первые несколько лет я пытался забыть свою ненависть к Элою — Архидруиду, заставившему меня уйти.

— Элой умер, Самаэль, его сменил Айлин.

— До меня доходили слухи. Айлин умен, я уверен, что он прекрасно справляется с ролью Архидруида, не так ли?

«Подначивает меня, — подумал Аодх. — Знает, что я здесь из-за Айлина, но хочет, чтобы я сам сказал. Но зачем? Возможно, чтобы самому убедиться в сходстве между его и моей судьбой. И тем самым утвердиться в нелепой мысли, что именно Совет виновен в его уходе? Или он вознамерился использовать мое недовольство Айлином в иных целях? Нет уж, мое дело — заставить раскрыться, а самому помалкивать».

— А что вы делали потом?

— Я расскажу, если хотите, но пообещайте, что перестанете уклоняться от моих вопросов. Не оскорбляйте мой разум, Аодх, я здесь, потому что хочу этого, и мог бы уйти, не сказав больше ни слова. Думаю, я заслуживаю немного доверия или хотя бы уважения.

«Понял, что я разгадал его игру. Надо его успокоить. И заодно попытаться понять Самаэля получше, прежде чем говорить с ним начистоту. Впрочем, любопытно, что он желает мне сообщить».

— Я глубоко почитаю вас, Самаэль, но и вы, надеюсь, понимаете мое удивление и причины моей настороженности. Вы стали врагом сообщества, к которому я принадлежу.

— Я никому не враг, Аодх, но не вижу нужды оправдываться. Элой умер, вместе с ним умерла и моя жажда мести. Мне жаль, что остальные Великие Друиды не сумели когда-то удержать его от несправедливости, вынудившей меня к бегству, но все это осталось в прошлом. В конце концов, большинство участников той прискорбной истории тоже ушли из жизни. Я не пытаюсь разжалобить вас, Аодх, и не стремлюсь ни в чем убедить.

— Тогда расскажите, как живет Великий Друид, покинув Совет.

«Подброшу ему надежду — что я тоже собираюсь оставить Совет. Уверен, он именно этого и ждет».

— Я постарался увидеть мир чистым взглядом, отрешившись от предубеждений Совета. Живя среди друидов, перестаешь воспринимать мир таким, каков он есть. Доверяешь только Совету, видишь все его глазами, забывая, что смотреть нужно сердцем. По прошествии нескольких лет я понял, сколь искаженным было мое видение мира. Следовательно, заблуждается и Совет.

— О чем вы? — спросил Аодх с неподдельным интересом в голосе.

— О Мойре, — просто ответил старик.

— И что же Мойра?

— Это величайший обман, Аодх.

Друид остолбенел от неожиданности.

«Старик совсем свихнулся. Не следует его оскорблять — это может плохо кончиться. Но и пропустить подобное мимо ушей тоже нельзя. Пусть приведет доводы».

— Мойры не существует, Аодх, это всего лишь глупейшее объяснение того, что правит миром на самом деле. Где логика, где смысл существования Мойры? Как можно ее волей объяснить что бы то ни было?

— А что, по-вашему, необходимо объяснять?

— Человека. Жизнь. Все. Зачем мы здесь? Только, ради всего святого, не говорите: «Потому что так захотела Мойра»! Это не ответ, а чушь! Слишком просто.

— Каков же ваш ответ?

— Я его ищу. Сейчас меня больше всего интересует христианский бог. Кстати, христиане принимают меня за единоверца и даже сделали епископом! Уморительно, не правда ли? Епископ Наталиен, так они меня зовут. Знали бы эти люди, что когда-то я был друидом!

— В чем же суть различия между их так называемым богом и Мойрой? — не успокаивался Аодх.

— О, вы правы, разница не так уж велика, она, пожалуй, в том, что христиане признают Писание и почитают письменное слово. Вы даже представить себе не можете, Аодх, какие богатства таятся в книгах! В них мое главное счастье.

Аодх растерянно молчал.

— Странно слышать подобное из уст бывшего Великого Друида, не правда ли? И все-таки это правда, Аодх. Чтобы понять, нужно постараться смотреть на мир, забыв глупое учение, которым столько веков нас потчевал Совет. Беда в том, что все слепо его принимают.

— Вы… Вы — за Томаса Эдитуса? — ошарашенно пробормотал Аодх, сраженный безумными речами собеседника.

— Эдитус мне смешон. Меня интересует лишь знание, скрытое в книгах, ибо знание… это власть и сила. Харкур — наилучшее место для осуществления моих мечтаний. Здесь находится Мон-Томб, Аодх, и мне доступны все его книги! Каждая открывает новую дверь, и очень скоро я буду сидеть на троне, который принадлежит мне по праву.

«Он хочет занять место Ал'Роэга! Великая Мойра, я должен предупредить Совет. Этот безумец жаждет захватить власть, используя сайман, а Совет даже не знает, что он здесь! Я должен немедленно вернуться в Сай-Мину! Забыть пережитую горечь, простить Айлина и предотвратить грозящую нам беду».

— Самаэль, я не знаю, что вам сказать…

— Просто скажите правду: Совет послал вас сюда с невыполнимым поручением на верную гибель, потому что хочет избавиться от неудобного человека, так?

«Он безумен, я должен торопиться…»

— Что вы намерены делать? — спросил старик. — Вернетесь и станете ждать, когда они найдут иной способ избавиться от вас? А вы спрашивали себя, почему они так хотели отослать вас?

Аодх ничего не ответил.

— Возможно, они испугались, что вам откроется истина. Поняли, что однажды вы, как и я, прозреете и скажете себе: учение Мойры — не более чем чудовищный обман! Подумайте, Аодх!

— Я уже подумал, Самаэль, и должен теперь вас оставить. Прощайте.

Аодх встал и направился к своей лошади.

— Очень жаль, Гелиод Таим, вы совершаете самую горькую ошибку в вашей жизни, а могли бы обрести наконец свободу!

— Меня зовут Аодх. Прощайте! — повторил друид, садясь в седло.

Не успела его лошадь перейти на галоп, как Аодх почувствовал внезапную и жестокую боль в спине. Опустив глаза, друид с ужасом обнаружил, что из его груди торчит наконечник стрелы. Она пробила ему сердце. Зеленые капли на металлическом острие выдавали присутствие яда.

Аодху не хватило сил обернуться — смерть унесла его, не дав увидеть натянутый лук в руке старика.

Когда трое магистражей вернулись в Сай-Мину и сообщили Совету, что потеряли след Алеи, Айлин впал в неистовую ярость, приказал собрать Великих Друидов в Зале Совета и позвать туда же молодого Фингина — он ведь теперь посол и, следовательно, имеет право присутствовать на Совете, пусть и не являясь пока Великим Друидом.

Все сразу поняли, что Айлин разгневан, и в Зале Совета повисла гнетущая тишина.

Молодой Фингин никогда прежде — не считая дня своего посвящения — не присутствовал на заседаниях и был поражен этим общим напряжением, что не помешало ему извлечь очередной урок из всего услышанного. Он был усердным учеником и не упускал ни единого слова из разговора друидов.

— Начнем с хороших новостей, — попросил Архидруид, — они слишком редки, чтобы оставлять их напоследок. Фингин, расскажите нам, как прошло ваше свидание с Эоганом.

Странно было, что простого друида пустили на Совет, а уж то, что ему позволили говорить, казалось совсем невероятным. Фингин чувствовал на себе взгляды присутствующих, но говорил — спокойно и с достоинством:

— Эоган принял наше предложение. Но взамен он попросил, чтобы мы сами уладили сложности с соседями. Кроме того, нам придется помочь ему успокоить народ — людям вряд ли понравится, что их государь отдает часть королевства дикарям. Но сам Эоган твердо намерен заключить мир с туатаннами — это укрепит его позиции в противостоянии с Харкуром, который становится все опаснее. Албат Руад, граф Саррский, не посмел оспорить решение короля.

— Благодарю, Фингин. — Архидруид улыбнулся. — Преуспел ли ты в Бизани и Темной Земле, Киаран?

— Бизань подчинится совместному решению Совета и Галатии. Альваро — соглашатель, он сделает все, что мы ему скажем. А вот Мерианд — гордец, он завидует своему брату-королю и не способен мыслить трезво. Он отверг наше предложение и, как вам известно, приказал изгнать из графства всех друидов.

— Это не важно. Наши братья могут отправиться в Галатию и дождаться свержения Мерианда с трона. Это вопрос времени. Печальную новость принесли сегодня утром барды: наш брат Аодх убит в Харкуре.

По залу пронесся встревоженный шепот.

«Эрнан или Тиернан наверняка выскажутся», — подумал Фингин, но Архидруид никому не позволил вмешаться.

— Мы знали, что рискуем, — продолжил Айлин, — но теперь можем быть уверены: если союз с туатаннами состоится, он будет заключен против Харкура. В каком-то смысле враг у нас все тот же.

«Нужно быть Архидруидом, чтобы осмелиться сказать такую вещь в подобных обстоятельствах, думаю…»

— Кто займет место Аодха в Совете? — спросил Эрнан, раскрывая на коленях свиток Совета.

— Время Фингина, возможно, еще не пришло, хотя он достойно выполнил свою миссию. Аодх сообщил мне о своем желании оказать покровительство Отелиану, поэтому друид Отелиан будет возведен в ранг Великого Друида, как только мы подготовимся к церемонии. А пока я должен сообщить вам вторую плохую новость, — продолжил Архидруид. — До нас дошла весть о смерти Альдеро.

Члены Совета снова потрясенно зашептались.

Архидруид посмотрел на Фингина. Он как будто колебался, стоит ли говорить об этом в присутствии молодого друида, но продолжил, голосом тяжким и печальным:

— Альдеро убил Маольмордха, которого наш брат разыскивал целый год. Он был одним из храбрейших среди всех, кого я знал в жизни. Его смерть — большая потеря для Совета…

«Он словно сравнивает его с Аодхом. Должно быть, они ненавидели друг друга еще сильнее, чем я думал».

— Его ученик, Калан, будет возведен в ранг Великого Друида одновременно с Отелианом. Братья мои, я разделяю ваше горе, но знайте, что эта смерть помогла нам узнать важную вещь: место, где укрылся Маольмордха.

Эрнан снова принялся что-то писать в книге Совета.

— Он в цитадели Шанха. Да-да, в этом легендарном замке. Я и сам думал, что Шанхи не существует, ведь, если верить нашим летописям, никто никогда не мог ее отыскать.

Эрнан согласно кивнул.

— Думается, Маольмордха решил свергнуть Совет, и это самая серьезная угроза за все время его существования, ибо сила и власть отступника увеличиваются с каждым днем. Мы переживаем страшный момент, наше сообщество под угрозой. С одной стороны — Маольмордха, с другой — эта девочка, Алеа.

«Так вот что его заботит — он привлекает наше внимание к Маолъмордхе, но мысли его заняты Алеей. Скорее всего он потому и впал в такую ярость. Поверить не могу, что столь юное создание способно так встревожить старого, опытного и мудрого друида. Воистину поверишь, что девочка наделена силой, а может, она и правда Самильданах».

— Все вы знаете, что она убежала в тот вечер, когда мы решили подвергнуть ее испытанию манитом Габхи. Похоже, кто-то ее предупредил. На следующий день исчезли Фелим и его магистраж, и я совершенно уверен, что именно Фелим помог этому ребенку скрыться при… странных обстоятельствах, о которых я предпочитаю не говорить.

«А ведь это самое интересное! Я не понимаю, как могла девочка сделать то, что она сделала в тот вечер…»

— Вот почему я ставлю на голосование вопрос об изгнании Фелима, который попрал законы Совета и пошел наперекор решению, которое мы приняли. Братья мои, и ты, юный Фингин, поднимите руки, если вы согласны изгнать Фелима.

Руки, одна за другой, начали медленно подниматься — робко, нерешительно. Большинству братьев предстояло впервые голосовать за подобное, и всем было тяжко. Но не подняли руки только Киаран и Фингин. Насчет первого никто не удивился, но взгляды остальных обратились на молодого друида, и он почувствовал, что краснеет.

«Такой способ голосования невыносим. Это наверняка подстроено. Как не подчиниться подавляющему большинству? Если я не подниму руку, наживу врагов, а если подниму, меня сочтут трусом, которому не хватает мужества отстаивать собственное мнение, особенно когда оно идет вразрез с мнением большинства… Тупик. Единственный способ выбраться из затруднения — взять слово, но это будет неправильно воспринято, ведь я даже не гость Совета. Великая Мойра, они все на меня смотрят! Когда же закончится это мучение? Придется говорить — выбора нет».

— Братья, будь Фелим предателем, он не привел бы к нам эту девочку. Он выступал не против вашего решения, но против метода и…

— Довольно! — оборвал его Айлин. — Друид не говорит перед Советом, если его об этом не просят! И уж тем более во время голосования — чтобы не повлиять на мнение голосующих.

«Но ведь не проголосовали только мы с Киараном! Я уже ни на кого не могу повлиять, я всего лишь оправдываюсь! Айлин снова готов на все, чтобы добиться своего. Тем хуже. Я хотя бы попытался».

— За изгнание Фелима проголосовало большинство, два голоса подано против, что и будет занесено в книгу Совета, — торжественно объявил Айлин, наградив молодого друида ледяным взглядом. — По нашему закону Фелима будет судить Совет, то есть ему грозит смерть или — в лучшем случае — уничтожение его силы в маните Саарана. Следовательно, мы должны найти его, а поскольку велика вероятность, что предатель сопровождает девочку, которую мы тоже ищем, я предлагаю послать троих друидов с их магистражами по следу беглецов: так мы будем уверены, что их найдут и привезут назад. Я предлагаю кандидатуры Шехана, Тиернана и Аэнгуса. Решение за вами, братья…

Против на сей раз оказался только Фингин.

— Что касается туатаннов, теперь, когда Бизань, Сарр и Галатия согласились с нашим решением, я отправлюсь в Филиден, на переговоры с Сарканом, вождем туатаннских племен. На сегодня все, пусть трое наших братьев сегодня же вечером отправятся в путь вместе с магистражами.

Друиды поднялись и с каменными лицами покинули зал. Всем казалось, что Совет впервые не сумел остаться хозяином положения, как будто какая-то злая сила обыграла их. События ускорялись, и это одновременно поражало и устрашало. В воздухе запахло переменами — неожиданными и разрушительными.

Айлин покинул зал последним. Он сидел, погрузившись в свои мысли, не замечая ничего вокруг и не отвечая на прощальные слова братьев. Сгорбившись и понурив голову, он вернулся в свои покои, где его, как всегда, ждал архивариус.

— Эрнан, в юном Фингине есть нечто значительное, вы не находите? Он просто блистателен!

Архивариус ничего не ответил. Он смотрел на Архидруида, который в задумчивости расхаживал по комнате. Это вошло в привычку: они встречались каждый вечер, и Архидруид говорил, говорил не переставая. Время от времени он задавал вопросы, которые не требовали ответа, — и Эрнан не отвечал. Он терпеливо ждал, когда Айлин выскажется и успокоится, а уходя, изрекал какую-нибудь убийственную фразу, над которой старик мог размышлять до следующего утра. Таков был дружеский ритуал, помогавший Айлину справиться с грузом забот.

— Я, знаете ли, нахожу, что он очень похож на меня в молодости. Такой же упрямый и такой же храбрый. В эти годы думают сердцем, каким бы блестящим ни был ум. А ум и правда блестящ! Вы заметили, как внимательно он слушал все, что мы говорили? Он живет среди нас всего семь лет, а уже владеет истинным мастерством друида лучше всех этих болванов. Я говорю об истине и о том, как на нее посмотреть. Чтобы убедить другого в своей правоте, знание истины, конечно, необходимо, но лишь в качестве довода — важнее всего то, как высказать это знание! Этого молодого человека не проведешь — он сразу схватывает суть. Поверьте мне, из него выйдет редкостный Архидруид. Самое печальное в судьбе Архидруида — то, что ему не суждено увидеть преемника на своем месте. Как бы я хотел дожить до того дня, когда Фингин станет Архидруидом… Как отважно он защищал свое мнение, объясняя, почему не захотел присоединиться к большинству! Я даже испугался на мгновение, что негодник заставит меня сорваться! Подобного со мной давно не случалось, но, знаете, дорогой Эрнан, мне это доставило некоторое удовольствие. Да, Фингин — прекрасный друид. Теперь, когда Фелим ушел, а Аодх мертв, он — последний член Совета, заслуживающий моего уважения, — не считая вас, конечно, дорогой друг! Да-да, я знаю, что вы думаете. Что Аодх погиб по моей вине и что я только что поставил Фелима в чертовски безвыходное положение. Но вы не знаете истины во всей ее полноте, добрый мой друг. А тут дело опять-таки в том, как посмотреть.

Впервые монолог Архидруида задел Эрнана за живое — он даже поднял голову и исподлобья взглянул на старика.

— Аодх погиб, потому что был слишком честолюбив и жаждал моего поражения, Эрнан. И теперь я должен признать, что проиграл. Я не думал, что он зайдет так далеко. Я скорблю о его гибели, хотя сознательно подталкивал его к совершению ошибки… чтобы защитить! Он был слишком горд! Я виноват, очень виноват, надеюсь только, что не повторяю той же ошибки с Фелимом. Он тоже редкостный друид. Возможно, лучший из нас.

Эрнан не сдержался. Много лет он молчал, не позволяя себе высказаться, но в этот раз поддался искушению и прервал монолог Архидруида:

— Так зачем же вы изгнали его, почему заставили совершить ошибку?

Айлин остановился. Вид у него был потрясенный, он долго молчал, глядя в лицо Эрнану, а потом воскликнул:

— Вы разве не понимаете? Эрнан! Все это время вы принимали меня за палача, так? — Вид у старика был оскорбленный.

— Архидруид, я… я не знаю. Я не понимаю, зачем вы заставили нас осудить человека, которым так восхищаетесь…

— Подумайте о будущем, Эрнан, подумайте о будущем! Разница между Великим Друидом и обычным человеком проста: люди радуются, негодуют, осуждают и сочувствуют, а друиды ищут выход! Вот чему я вас всегда учил, клянусь Мойрой! Речь не о том, чтобы наказать Фелима за его поступок, следует найти наилучшее решение, чтобы помочь ему в будущем!

— Но согласитесь, что смерть Аодха ставит такой подход под сомнение…

Эрнан тут же пожалел о своих словах, но Архидруид, казалось, не заметил иронии.

— Я извлеку из этого урок, дорогой архивариус, даже в моем возрасте нужно учиться!

— Но чем изгнание поможет Фелиму?

— На самом деле это вовсе не изгнание, я намеренно вынудил его бежать вместе с девочкой, Эрнан. Изгнание — это всего лишь обряд, для Совета.

— Но почему вы так поступили?

— Да потому, что она — Самильданах, разумеется! — воскликнул Архидруид, усаживаясь за свой стол.

Архивариус не сдержал возгласа изумления:

— Но как?!

— Вы ничего не поняли, друг мой. Мы беседуем каждый вечер, и я надеялся, что вы догадались о причинах моего выбора… Алеа — Самильданах, тут не может быть сомнений, и это, безусловно, худшая новость за всю историю Совета. Потому что она знаменует наш конец. Скоро друидов не станет, Эрнан. Ни друидов, ни Совета, ни Самильданаха.

— Я думал, женщина не может быть Самильданахом!

— Но это случилось. И сказано: ее приход означает конец саймана!

— Я… Я по-прежнему не понимаю, зачем вы так поступили с Фелимом, Архидруид, даже если малышка действительно Самильданах.

— Чтобы он был свободен, Эрнан. Свободен от Совета и остальных друидов, свободен от вас и от меня. Я хотел, чтобы он сопровождал девочку и помог исполниться предначертанию судьбы. Мне казалось, это так очевидно…

— Значит, вы не желаете смерти Фелима?

— Конечно нет, друг мой, конечно нет. Фелим — один из самых драгоценных моих друзей.

— Я не уверен, что все понимаю, Архидруид, я…

— А теперь оставь меня, Эрнан, вся эта суета меня утомила. Я должен отдохнуть, дорогой архивариус. Мы вернемся к разговору завтра.

Потрясенный Эрнан почтительно поклонился и отправился к себе. Как он жалел теперь, что так поздно понял побуждения Архидруида! Он всегда восхищался этим человеком и должен был сразу догадаться, что у него добрые намерения, а не сомневаться и не подозревать Айлина в старческом слабоумии. Эрнан был глубоко потрясен и долго не мог уснуть.

На следующий день Айлин умер.

Никто так и не узнал, оборвал ли его жизнь тайный недуг или же Архидруид сам решил пресечь свой земной путь. Рядом с телом нашли записку в несколько слов, где Айлин объявлял свою последнюю волю: Эрнан должен занять его место Архидруида, а Фингина следует сделать Великим Друидом и отдать ему место Эрнана в Совете. Заветы Айлина потрясли большинство Великих Друидов. Фингина совсем недавно посвятили, за всю историю Совета его членом никогда не становился столь молодой человек. Впрочем, волю Архидруида тоже никогда не нарушали.

В тот же вечер Фингин, Отелиан и Калан стали Великими Друидами, а Эрнана провозгласили Архидруидом.

Эрнан плакал на похоронах, но в глубине души он благодарил Мойру за то, что она повелела Архидруиду открыть ему душу перед смертью. Эрнан поклялся себе, что постарается стать таким же мужественным и добрым, каким оказался старый Айлин, хоть и не был уверен, что у него получится.

Как и каждый день, Эрван отрабатывал боевые приемы во дворе Сай-Мины вместе с другими учениками. Он изматывал себя упражнениями, словно хотел забыть — забыть Алею, забыть ту свежесть, которую она привнесла в его жизнь. Он тосковал по девочке — по ее взгляду, темным волосам, искреннему смеху. Нанося удар сопернику, он всякий раз воображал, что отдаляет от себя воспоминания об Алее. Но ее образ упрямо возвращался.

Эрван говорил себе, что должен был сопровождать Алею или помешать ей уйти. Он каждое мгновение думал о том, где она может быть. Он мучился, не зная, как поступят Фелим и Галиад, его отец, если отыщут девочку: принудят вернуться? Станут защищать? Он злился, потому что не мог заставить себя думать о другом. Он, всегда умевший собраться, подготовиться к бою и с полным вниманием слушать своих учителей, был теперь поглощен мыслями об Алее.

Горечь разлуки с ней была так сильна, что Эрван даже пропустил несколько чувствительных ударов, которые при иных обстоятельствах с легкостью мог отразить. Противники только диву давались.

В самый разгар учебной схватки, когда Эрван был готов все бросить и укрыться в тишине своей комнаты, за ним пришел Фингин. Молодой человек, неожиданно и преждевременно возведенный в ранг Великого Друида, был лучшим другом Эрвана. Один из них готовился стать друидом, другому была уготована судьба магистража. Они росли и учились вместе и не раз делили друг с другом радости и печали юности.

Эрван был счастлив снова увидеть Фингина. Они теперь встречались редко: накануне Эрвана не допустили на церемонию возведения друга в сан Великого Друида, как недавно его лишили возможности присутствовать на посвящении.

Фингин наверняка сумеет его понять. После отъезда отца он никому не мог довериться, и ничто не обрадовало бы его сильнее неожиданного появления друга.

— Эрван, я пришел просить тебя стать моим магистражем! — без долгих предисловий сказал Фингин.

Сын Галиада только что рот не разинул от изумления. Ничего подобного он не ждал. Поглощенный собственными переживаниями, он даже не подумал, что Фингин, став Великим Друидом, должен будет взять себе магистража.

Эрван выронил меч. Радость переполняла его душу. Он бы никогда не поверил, что случай представится так скоро, а уж о том, что любимый друг сделает ему такое предложение, он и мечтать не мог. С самых юных лет у него была единственная цель — стать магистражем, и теперь судьба вознаграждала его за долгие годы упорного труда и стараний. Он каждый день просыпался и засыпал с надеждой, что его призвание когда-нибудь осуществится, но и помыслить не смел о том, чтобы стать магистражем Фингина! Что может быть прекраснее!

— Друг мой, я… я не знаю, что и сказать, — пробормотал Эрван, зажав руку Фингина в широких ладонях. — Это такая честь…

— Просто скажи «да», дурачина! — хмыкнул друид, обнимая ученика за плечи. — И пойдем выпьем по стаканчику по этому славному поводу.

Оба рассмеялись, но Фингин видел, что Эрвана что-то смущает.

— Что с тобой?

— Как бы я хотел, чтобы отец был здесь! Я не могу принять посвящение в его отсутствие.

Фингин остановился как вкопанный:

— Твой отец? Так ты ничего не знаешь?

— В чем дело? — забеспокоился Эрван.

— Великая Мойра! Тогда, значит, тебе и не положено ничего знать. Я нарушил повеление Совета и совершил первую ошибку — проговорился. Но я должен был предупредить тебя, Эрван, ведь ты мой друг… Идя сюда, я надеялся обрадовать тебя и не подумал, что ты ничего не знаешь о судьбе отца…

— Но откуда мне знать? — нетерпеливо спросил Эрван, с тревогой поглядывая на Фингина. — Что с моим отцом?

— Ничего, просто он больше не магистраж, потому что Фелим, его господин, изгнан.

— Изгнан? Ты шутишь? Фелим безупречен!

— Тссс! Умоляю тебя, говори тише, не забывай, я не имел права ничего тебе сообщить! Хочешь, чтобы и меня изгнали?

— Но это невозможно! — возмутился Эрван, чувствуя, как его душой овладевает ужас. — Что же с ними будет?

— Фелима подвергнут суду, а твоему отцу придется подумать об иной судьбе. Думаю, ни один друид не захочет взять его к себе магистражем. Шехан, Тиернан и Аэнгус вместе со своими магистражами отправились на поиски Фелима. Они должны привезти обратно и сбежавшую девочку, чтобы подвергнуть ее испытанию манитом Габхи. Совет хочет проверить, не Самильданах ли она… Ну вот, я снова открываю тебе лишнее, Эрван. Эта история очень непроста, я и сам потрясен происходящим. Я сделал все, чтобы Фелима не осудили, но моего голоса оказалось недостаточно. Во имя Мойры, забудь все это, я уверен, что твой отец справится. Он ведь был одним из лучших.

— Он и теперь — лучший! — вскинулся Эрван.

— Ну же, друг мой, прими мое предложение — ничто не доставило бы твоему отцу большей радости. Если Фелим ни в чем не виноват, мы вместе постараемся его отстоять.

— Это невозможно, Фингин, твое предложение делает мне честь, я этого никогда не забуду, но я должен… предупредить отца, — закончил Эрван, думая об Алее.

— Предупредить? Да ты обезумел! Хочешь восстановить против себя Совет?!

— Фингин, я не могу позволить, чтобы трое друидов схватили Фелима и моего отца, не дав им шанса доказать свою невиновность. Я должен их предупредить, чтобы у них было время подготовиться. Если ты друг мне, позволь уехать, не предавай меня, а если в мое отсутствие захочешь взять другого магистража, я не обижусь. Пойму, что ты не мог ждать. Прощай, Фингин.

Эрван поклонился другу и побежал к себе. Он хотел бы остаться с Фингином, но его гнала прочь мысль о том, что Алеа и Галиад в опасности.

Эрван быстро собрался, решив ничего не говорить своему боевому наставнику — тот наверняка помешал бы ему уйти, — и, дождавшись темноты, начал спускаться по лестнице, ведущей к морю.

Выйдя на берег, он принялся отвязывать лодку, и в это мгновение ему на плечо легла чья-то рука. Эрван так испугался, что едва не свалился в воду. Обернувшись, он узнал Фингина, облаченного в белый плащ.

— Прежде чем уйти, Эрван, дай согласие стать моим магистражем.

Юноша тяжело вздохнул:

— Почему ты упорствуешь?

— Да потому, что, если ты будешь моим магистражем и с тобой приключится беда, я об этом тотчас узнаю, как бы далеко ты ни оказался. Такой сильной будет связь, что нас объединит.

— У меня нет времени, Фингин. Я понимаю твою тревогу и благодарен за нее. Но времени не осталось.

Молодой друид не собирался сдаваться.

— Тебе достаточно просто согласиться. Забудем о церемонии. Совет меня, конечно, осудит, но мне это безразлично! Умоляю тебя, соглашайся!

— Мы не можем сделать этого здесь. Без согласия Совета. Отец убьет меня.

— Лучшего момента не будет. Если что-нибудь случится, я никогда не прощу себе, что не сумел тебя убедить, и положу конец своей жизни. Доверься же мне, Эрван.

Сын Галиада медленно протянул Фингину руку.

— Почему ты делаешь это для меня? — прошептал он.

— Ты — мой единственный друг, и жизнь, которую я избрал, не позволит мне найти другого. Я десять лет не видел родных. Ты — все, что у меня осталось, Эрван, и я не хочу тебя потерять. Я понимаю и принимаю твое желание уйти, но твое будущее темно и опасно, и я должен знать, что сумею, в случае необходимости, помочь тебе. И потом, я всегда знал, что ты — рано или поздно — станешь моим магистражем…

Друид взял руку друга в свои ладони. Ученикам не объясняют, что им следует делать в это мгновение, и Фингин, доверившись инстинкту, пошел вслед за своей силой. Он смежил веки и открылся сайману. Горячий поток вошел в него, и Фингин мысленно направил силу к руке Эрвана. Он должен был установить связь. Отпереть душу принимающего. Войти в его разум. Понять этот разум и оставить там частицу себя. Фингин никогда прежде не ощущал столь тесного единения с другим человеком, а то, что этим человеком оказался его лучший друг, наполнило душу молодого друида радостью и волнением.

В течение секунды, показавшейся обоим вечностью, они были единым целым. Фингин оставил в душе Эрвана знак своего пребывания, и юноша навечно стал его магистражем.

Когда их связь внезапно прервалась, Эрван увидел, что стоит перед друидом на коленях, как рыцарь, принимающий посвящение. Он ощущал в глубине своего существа новую силу. Силу магистража.

Свершилось то, о чем он всегда мечтал.

— Обещаю тебе, Фингин, что не задержусь вдали от тебя и вернусь, как только найду отца, чтобы исполнять свои обязанности. Моя жизнь принадлежит тебе.

Фингин помог другу подняться.

— Отыщи Алею, — шепнул он, бросив быстрый взгляд на Эрвана. — Отыщи и сделай то, что должен. Она для тебя важнее всего на свете. Я прочел это в твоей душе. Найди ее, Эрван.

— Мы сможем добраться до Борселии за два или три дня, — сказал Фелим друзьям. Они ужинали, сидя вокруг маленького костерка на опушке леса Велиан. — Но всадники, что нас преследуют, едут быстрее, так что придется найти другой способ уйти от погони.

— Вступим с ними в схватку! — предложил Мьолльн.

— Мой дорогой гном, я знаю, как вы храбры и доблестны, и не сомневаюсь, что бой с герилимами не страшит вас, — ответил Фелим. — Я видел вас в сражении, и если когда-то вам недоставало мастерства, то теперь, взяв уроки у Галиада и его сына, вы без труда победите вдвое больше горгунов. Но наши теперешние враги, герилимы, намного опаснее. Даже Галиад поостерегся бы вызывать их на бой, так ведь, магистраж?

— Безусловно. Смысл моей жизни в том, чтобы защищать Фелима, — пояснил Галиад гному, — а эти люди живут, чтобы убивать. Они полны смертоносной ненависти. Смерть — в каждом их движении. Даже их мечи закляты смертью. Говорят, один удар такого меча старит жертву на много лет. Нет, сражение — не выход.

— Мы могли бы стереть наши следы и пропустить герилимов вперед, — высказала свое мнение Фейт.

— Так просто их не проведешь, — покачал головой Фелим. — Если они сумели выследить нас здесь, то найдут где угодно.

— Так что же делать? — нетерпеливо спросил Мьолльн.

— Нужно попасть в Борселийский лес другой дорогой, по которой они не смогут за нами ехать, — подала голос молчавшая весь вечер Алеа.

Никто не произнес в ответ ни слова. Речи Алеи звучали все более странно, она вела себя слишком жестко и невероятно серьезно для своего возраста. Новое предназначение тяжестью легло на ее душу, девочка словно повзрослела до срока. Казалось, она невероятно быстро учится, постигает суть мира, унаследовав загадочное знание, с которым пока не может совладать, хоть оно и помогает ей идти вперед.

— Что еще за другая дорога? — спросил гном. — Мы же не попадем туда по воздуху, ведь так? Ахум. Хотя вместе с тобой я готов теперь ко всему.

— Скажите, Фелим, — спросила девочка, — нет ли способа попасть в Борселию, о котором не ведают люди? Как сильваны путешествуют по лесам, оставаясь незамеченными? Наверное, знают проход?

Фелим казался удивленным.

— Я не знаю…

— Существует множество легенд, — вмешалась в разговор бардесса. — Мне, конечно, известны далеко не все, но в одной и правда говорится, что сильваны знают волшебный способ, потому-то их никто и не видит. Рассказывают, что они входят в одно дерево, а выходят из другого — далеко-далеко…

— Лучше всего будет спросить у самих сильванов, — подвела итог Алеа.

Бардесса растерялась.

— Значит, я должна позвать их моими песнями, но нас тут слишком много, и они могут не захотеть показаться.

— Но попробовать все же стоит, — предложила Алеа.

— Сейчас? — удивилась Фейт.

— А что еще нам остается?

Фейт обвела взглядом спутников, взяла арфу и, отойдя подальше, присела на ствол поваленного дерева и запела.

Ее голос звучал изумительно, и Алеа снова поразилась чудесной мелодии, что завораживала ее, как в самый первый раз, когда девочка услышала волшебное пение Фейт.

Спев три песни, Фейт вернулась к друзьям.

— Они должны были бы уже появиться. Но ваше присутствие их пугает. Мне очень жаль, Алеа.

— Или им ваш голос не понравился… Можете считать, что вам в любом случае повезло: я-то думал, что сильваны вас освистают! — съязвил Галиад.

— А может, их отпугнул ваш запах, — парировала Фейт. — Думаю, с вами нам вообще не стоит тревожиться — даже герилимы не рискнут приблизиться…

— Будет вам, — вмешался Фелим. — Шутки в сторону. Уже поздно, и у нас остается время в запасе. Завтра утром Фейт снова попытается призвать сильванов, а если ничего не выйдет, мы поищем способ бегства. Герилимы совсем близко, так что будьте настороже и прекратите ребячиться. Пора спать, нам всем необходим отдых.

Пожелав друг другу спокойной ночи, друзья молча завернулись в свои покрывала. Каждый думал о грозящей им опасности и о четверых герилимах Маольмордхи, черных призраках на боевых конях, громадных зубчатых тенях, выплывающих из синевы летней ночи. Заснуть оказалось непросто.

Алеа все вертелась с боку на бок, но так и не уснула и в середине ночи решила встать и прогуляться, остыть под ночным ветерком.

Уже много дней подряд ее мучили одни и те же мысли.

«Я опасна для моих друзей. Всадники ищут меня, ни Мьолльн, ни Фейт, ни Фелим, ни Галиад не должны приносить себя в жертву. Великая Мойра, как же мне стыдно, что я втянула их в это опасное путешествие! Я всю жизнь мечтала о приключениях и необычайной судьбе, а теперь почти тоскую о жизни в Саратее! Там я, во всяком случае, ни для кого не представляла угрозы.

Я обязана найти способ вытащить их из передряги. Не Фейт должна нас спасать, а я. Если бы только понять живущую во мне силу и научиться ею пользоваться! А может, я просто должна слиться с ней? Но как это сделать? Я чувствовала силу в тех редких случаях, когда ужасно злилась или если опасность была смертельной и я тогда становилась вроде бы и не совсем я. Как повторить то, что я чувствовала? Гнев на Альмара, испуг при встрече с всадником, ужас и изумление во время бегства из Сай-Мины. Мне казалось, что я все вижу, знаю и понимаю, словно мир раскрывается передо мной.

Возможно, я спасу друзей, но какую цену придется заплатить? А что, если я навсегда утрачу способность наслаждаться жизнью? Буду видеть не мужчин и женщин, а все их прошлое — с неприглядными поступками и тайными желаниями? Что, если мир вокруг окажется невыносимым? И мне придется вечно задаваться вопросом, что еще я должна сделать? Как поступить с моей силой? Кому и чем помочь? Почему Мойра избрала меня? Мне придется вечно быть настороже. Из-за Маольмордхи…»

Алеа задрожала и упала на колени. Она и не заметила, что идет по лесу больше часа.

«Я должна спасти моих друзей. Ну почему эти противные сильваны не хотят нам помочь и я должна сама искать проход?! Я уверена, он существует.

Я должна стать лесом».

Она погрузила ладони в рыхлую, влажную, усыпанную листьями землю.

«Я должна проникнуться духом леса. Стать деревьями, каждой веткой, каждым листком».

Наконец-то посреди ее лба возник огонек.

Это был сайман — легкий, как сон, неуловимый, текучий. Алеа знала, что может его потерять, если не подчинит себе, но сайман не исчезал и готов был раскрыться. Она попыталась приблизиться к свету. Как у подножия скалы Сай-Мина. Алеа смутно помнила прием, который тогда мысленно проделала: она не должна отпускать от себя свет.

Внезапно за спиной Алеи раздался чей-то голос, и она упустила сайман.

— Ух ты! Так она всех перебудит!

Алеа так резко обернулась, что не удержалась и плюхнулась на землю, но никого не увидела.

— Кто здесь?

Она услышала, как зашуршали листья, мелькнула какая-то тень, но никого видно не было. А потом послышался тихий смех, эхом рассыпавшийся между деревьев.

— Почему вы смеетесь? — спросила она суровым тоном.

— Шшш! Я же говорю, она всех перебудит! Она что, не может заснуть, как воспитанная девочка? Видит ведь, что сейчас ночь!

Вокруг Алеи снова зазвучал тоненький смех.

— Как противно разговаривать с тем, кто не хочет показаться! Да выходите же вы из тени!

— А заслужила ли она это? — спросил чей-то насмешливый голос.

— Это маленький человеческий детеныш, — откликнулся другой.

— С нее станется не заметить нас, даже окажись мы у нее прямо перед носом!

По лесу снова разнесся переливчатый смех. Алее показалось, что насмешников становится все больше.

— Вы сильваны? — робко спросила она.

— Сильваны! Ха-ха-ха! Какая добренькая глупышка!

— Вот я и говорю — она нас не видит. Она принимает нас за сильванов, нет, это просто удивительно!

— А почему не за троллей, а? Ха!

Алеа резко вскочила на ноги — ей надоели их насмешки. И почему это они говорят о ней «она» — так, будто ее нет? Девочке показалось, что она вот-вот сойдет с ума.

— Довольно! Немедленно выходите, или я… или я… я разрушу лес!

Наступила глухая тишина. Алеа напрягла слух. Ничего. Ни единого смешка. Даже листик не шелохнулся.

— Ну?

— Она не может нас видеть, — объявил вдруг чей-то серьезный голосок. — Она должна смириться. Тут уж ничего не поделаешь.

— Но почему? — не успокаивалась Алеа.

— Потому! Почему она — такая большая? Потому что так устроено. Почему у деревьев есть листья? Потому что так заведено. Почему она не видит лесных жителей? Потому что так положено!

— Вы лютены?

— Быстро соображает… — заметил еще один насмешник.

Они снова засмеялись, но Алеа не обиделась, ей и самой стало смешно.

— Зачем она так разворошила лесные внутренности, эта девочка?

— Разворошила? — удивилась Алеа.

— Конечно! Везде ходила — под деревьями, по земле… Нас разбудила!

Сайман. Они его почувствовали.

— Я кое-что ищу в этом лесу.

— В нашем лесу!

— В вашем лесу…

— А что она ищет?

Алеа на мгновение задумалась. Как глупо — стоишь посреди леса и разговариваешь с невидимками. А вдруг это всего лишь сон?

Она снова села.

— Я ишу проход, чтобы попасть в Борселию, минуя долину.

Лесные обитатели молчали.

— Вы знаете, где этот проход?

— Об этом нужно спрашивать у сильванов. Мы не ходим в Дерево.

— Но сильваны… Я не могу их найти.

Домовые снова засмеялись.

— Она не может их найти? Значит, они не хотят ее видеть! Она наделала такого шуму, что сильваны уж точно давно ее заметили.

— Да почему же они не хотят показаться, я не сделаю им ничего плохого?! Я пришла попросить у них помощи…

— Она пришла…

Голос лешего внезапно оборвался. В наступившей тишине Алеа услышала, как разбегаются лесовички. Мгновение спустя все стихло. Все лютены вмиг исчезли, как не было.

Алеа встревоженно вскочила. Что-то заставило их скрыться.

— Что происходит? — спросила она у темноты. — Здесь есть кто-нибудь?

В ответ не раздалось ни звука. Девочке стало страшно. Вокруг было черным-черно, а она ушла так далеко от лагеря. Ей вдруг показалось, что лес смыкается, наступает на нее. Она ощущала чье-то присутствие, но не могла определить, кто это.

Внезапно за ее спиной хрустнула ветка. Она обернулась — в нескольких метрах от нее стоял Галиад с мечом в руке.

— Это вы их напугали? — облегченно спросила она.

— Не думаю. Я стою здесь уже несколько минут, но с места не двигался. Должно быть, они услышали что-то другое.

— Вы были тут? — удивилась Алеа.

— Я шел за вами следом, сударыня. Я не посмел оставить мою ученицу одну в темном лесу.

— Я никак не могла заснуть и…

— Я понимаю. Нам пора возвращаться. Уверен, теперь вы уснете.

Алеа согласно кивнула, и они пошли к лагерю.

— Вы когда-нибудь уже слышали лютенов? — спросила она магистража.

— Я слышал их смех.

— Как это?

— Мне часто приходилось прятаться одному в лесу. Знаете, Алеа, лютенов всегда слышишь, но почти никогда не видишь.

— Но Фелим говорит, что вы лучший в мире следопыт!

Магистраж улыбнулся:

— Он преувеличивает. В любом случае мне и в голову не приходило выслеживать лютенов. Это ведь их лес, не правда ли?

— Кажется, они вовсе не злые, — с улыбкой согласилась девочка.

— Я ни разу в жизни не слышал подобной беседы. Вам удалось их удивить, но вы поступили неосмотрительно.

— Прошу вас, Галиад, говорите мне «ты»!

Магистраж положил руку на плечо девочки:

— Вы теперь стали такой серьезной, Алеа, что я не знаю, осмелюсь ли…

Она состроила ему рожицу.

— Хорошо, Алеа, но пообещай не уходить больше в одиночестве на ночные прогулки.

Девочка радостно кивнула.

Они пришли в лагерь, и Алеа, не говоря больше ни слова, улеглась спать. Сон пришел мгновенно, тихий и спокойный.