Флэшбэк - flashback

— Слушай, а что это за курс такой, который дорого и долго? Дашь мне почитать? Может, и меня обучишь по старой дружбе? Я что — стану тогда крутым интернет-магом! Нет?

Колдун почему-то замялся.

— Извини друг, но в данный момент именно этот курс еще не вполне составлен, и находится в стадии разработки. Сырой пока, не доведенный до конца. Но совсем скоро он будет готов полностью, и я смогу взять тебя в ученики. Даже — нет! Я прямо сейчас могу начать курс твоего обучения! Но тогда я буду писать курс напрямую, то есть наши с тобой уроки лягут в основу будущего курса, но при таком подходе задержек и технических трудностей не избежать никак! — путано объяснял Пухов. Его уверенность вдруг сразу как-то ослабла и спала. — Но скидку в пятьдесят процентов я тебе гарантирую…

— Ну, и фиг с ним, с твоим курсом. Ты меня вроде бы куда-то еще свозить обещал? — вспомнил Алекс.

— …к тому же для того, чтобы обучаться колдовству и магии, нужно иметь определенные личные способности и курс займет не один месяц! — продолжал колдун. — Ну, а чтобы стать хорошим специалистом в этом деле, необходим талант и годы практики! Годы, понимаешь?

— А как же религия? — почему-то спросил Алекс.

— А причем тут религия? Я помогаю в обучении людям вне зависимости от их вероисповедания. Но иногда я оставляю за собой право отказа от помощи лицам с корректным объяснением причин.

— Хорошо, бог с тобой, — сдался, наконец, житель Белокаменной, поскольку разговор ему уже надоел. — Так мы поедем, наконец? И куда?

— Поедем, — вернулся к обыденной реальности Илья. — Есть тут одно прелюбопытнейшее заведение, ты останешься доволен. Заодно и расслабишься…

— Да, а потом не наступит отрезвление или тяжелое похмелье? С другой стороны — что делать? Похмелья все равно уже не избежать. У тебя же нет умклайдета, чтобы раз — и готово, после всего вернуть меня в нормальное телесное состояние. Еще и напортачить при этом можно, да. Диван-транслятор тоже пригодился бы, к слову...

— Что-то не догнал, — признался Илья. — Ты о чем? Что еще за умклайдет такой? Какой траслятор?

— Ну, как же! Изнакурнож! НИИЧАВО!

— А? — еще больше удивился Пухов.

— «Вы это прекратите!» «В таком вот аксепте!», — Алекс продолжал сыпать выражениями из бессмертной повести Братьев Стругацких.

— Что прекратить? И не «аксепте», а «акцепте», — Илья начал уже раздражаться, проявляя полное незнание отечественной классики.

— Ладно, проехали, — махнул рукой москвич. — Слушай, а твоя нынешняя секретарша, почему она вообще увольняется? Или ты к ней сексуально домогался? Тут же у тебя очень мило, классный офис, и работать, наверное, удобно.

— По личным соображениям, — буркнул Пухов. — Да, а с той девушкой ты еще увидишься?

— С какой «той девушкой?» — не сразу сообразил Алекс.

— С той, что ищет новую работу.

— Да. Скорее всего, в субботу, перед отъездом. А что?

— На всякий случай покажи мне ее, чем черт не шутит, когда бог спит. Давай так договоримся — когда вы будете в городе или поедите куда-нибудь, отправь мне СМС-ку, я подойду и посмотрю со стороны. Только не выказывай вида, что мы с тобой знакомы. Лады? Ну и отлично. А сейчас — пошли. Надоело мне все умное — умные мысли, умные люди, умные книги... Глупостей хочу. Везде, и в жизни тоже. Хочу много глупостей: читать, писать, смотреть и делать. Наша культурная программа на сегодня еще не вполне завершена…

20. Пол Жданов

Если ресепшн — похож на знаменитую вешалку, с которой начинается театр, то кабинет нашего директора, можно сказать — царская ложа этого «театра». Место, куда пускают только особо избранных, и убранство которого говорит о «театре» самое основное. Попав в кабинет Шефа человек должен моментально ощутить, где он находится. Здесь подход дизайнера однозначен — учесть самые тонкие психологические аспекты. Офисная мебель в кабинете Старика всегда была в общей гармонии с мебелью конторы в целом, и лишь незначительные штрихи и едва заметные черты не позволяли ошибиться — это кресло Шефа, это — стол Шефа, а это — диван Шефа. Но самое важное, самое парадное место во всей Конторе — кресло Шефа, и, особенно — стол Шефа. Здесь подписываются ключевые документы, здесь принимаются основные решения, здесь же определяется судьба сотрудников. Вообще любой шефский кабинет — это что-то вроде алтаря нашей Службы. Здесь приносят жертвы.

Не успел я открыть дверь этого кабинета, как Старик тут же огорошил меня вопросом:

— Как там? Что говорят?

— Здравствуйте босс, — я чуть заметно поклонился Шефу, переступая порог кабинета — Вы о чем?

— Заходи и присаживайся. Твоя записка изучена и предложение рассмотрено.

Я сел, а Старик принялся молча меня разглядывать. Пауза… пауза… пауза… Это его любимые приемы — «пытка взглядом» и «пытка паузой». Вообще-то пауз нужно бояться. Как показывает практика, самые интересные сведения человек скажет после этого непродолжительного молчания. Полезный, кстати, приемчик. Однако надо понимать, что все каверзные и хитрые методики рано или поздно становятся широко популярными. Надо постоянно думать над чем-то новым.

— Решение принято! — объявил Шеф. — Ты получаешь отдел и звание полковника! Соответствующее должности жалование, надбавки и бонусы.

— Босс! — от неожиданности я даже не знал, что и сказать.

— Подожди! Все не так просто. У нас давно существует Одел оперативного анализа. Там одни пенсионеры, и держим мы их только на случай сокращения штатов. Начальник отдела, полковник Румшас, скончался три дня назад...

— Да, я в курсе, — сказал я как можно печальнее, хотя особо не тосковал. — Внизу висит некролог. Скажите, а отчего он умер?..

Этого Румшаса все терпеть не могли, и я разделял всеобщие взгляды. Покойный был желчным субтильным старикашкой, в молодости работавшем наемным киллером-одиночкой, позднее — служившем в должности начальника ликвидационной команды. Потом, после случайного ранения — его подстрелил кто-то из своих — он отказался от практической деятельности, стал кабинетным работником. Сделал карьеру, дослужившись до начальника аналитического отдела, в работе которого ничего не понимал. Взявшись за серьезное и сложное дело, он не подумал изучить его и осмыслить, поскольку понимания вроде как не требовалось. Румшас отлично знал по своему опыту, что работу надо не исполнять самому, а поручать тем, кто умеет, причем умеет хорошо, а дальше останется только спрашивать чужие отчеты. Он знал также, что умение поручать и требовать ценится начальством гораздо выше, чем личное участие и способность осуществлять нечто конкретное. Эти сакральные знания давали ему возможность пользоваться множеством преимуществ, позволяли только приказывать, ничего не делая при этом самому.

— …Скажите, а отчего он умер? — спросил я как можно более скорбным голосом. — Я не знаю.

— Я тоже не знаю, — как-то подозрительно недостоверно сказал Шеф. — Врачи говорят, что от обширного геморрагического инсульта. Скоропостижно. Но, по моим скромным наблюдениям, «скоропостижно» помирают только после тяжелой и продолжительной болезни. Ну, и с чужой помощью еще. Вот. Сегодня в два часа пополудни состоятся похороны… Таким образом, ты и возглавишь осиротевший отдел! И еще одно. Тебе, как получившему более высокую должность, положен иной арсенал личного оружия. Свои пукалки сдашь, а взамен получишь кое-что получше. Зайди в оружейную.

Но мне тогда было не до мыслей об оружии.

— Извините меня босс, — возражающим тоном заговорил я, глядя в упор на Старика, — но я не совсем понимаю… что мне там делать, в старом отделе? Ведь основная идея состояла в том…

— Стоп! — остановил меня Шеф, явно радуясь содеянному эффекту, — дай мне сказать! Новый отдел я создать не смогу, момент неподходящий — не разрешат нам сейчас. А вот сохранить старый, да еще и «усилить» его молодыми сотрудниками, это — всегда пожалуйста. Но как уволить пенсионеров, это уже будет твоя забота. Всякая инициатива наказуема, и ты сам придумаешь, как освободить от занимаемых должностей заслуженных и уважаемых работников. — Старик едко хихикнул. — Если повод будет нормальный, я подпишу: все кадровые вопросы в этом отделе теперь в полном твоем ведении. Понятно излагаю мысль?

— Да, босс, спасибо...

— На здоровье! Значит так, — Шеф привычно шлепнул по столу своей старческой ладонью, — поскольку твой отдел это теперь твое дело и твоя ответственность, предлагается ввести схему прикрытия. С твоего согласия, которое уже, как ты понимаешь, получено. Не спорь! Общую схему уже утвердили, — Старик указал пальцем в потолок и демонстративно закатил глаза под лоб, — там. Идея такая: ты… мы, создаем некую коммерческую структуру, со своей финансовой базой. Если что — вся ответственность, естественно, на тебе, поскольку ты эту структуру и возглавишь. А фактически все остается по-прежнему: ты руководишь отделом нашей Службы и подчиняешься непосредственно мне. Называться эта структура будет… м-м-м-м… ну, скажем — «фирма ЮниКод». Понятно?

— Не совсем. Почему — «Юникод»? — не понял я. Это что такое? И зачем все так сложно?

— Это такая старая система кодировки символов… да не все ли равно? А по нашим внутренним документам будет проходить, как «операция Анубис». Да, самое главное: поскольку все расчеты пойдут через наш финансовый отдел, в течение ближайших дней продумай систему кодирования, легендирования и маскировки. Передай мне. Еще есть вопросы?

— А почему именно — «Анубис»? — опять спросил я.

— Вот заладил! Почему, да почему! Потому, что я твой начальник, ясно? Готовь документы…

— Только еще одна просьба. Можно я возьму с собой свою группу? В этот отдел?

— Да ради бога, как только освободятся вакансии. С Князевым я поговорю. Да, тебе, как приемнику Румшаса, нужно будет сегодня пойти на прощальную церемонию, придется со всеми съездить в крематорий и прочитать там речь. Понимаю, что ты его почти не знал, что делать тебе это неприятно и тяжело, но — так надо! Я вчера уже набросал кое-что, вот посмотри. Тут немного.

Шеф протянул мне папку с пачкой листов. Ага, совсем немного: страниц десять, ну спасибо!

— Приказ о твоем назначении вывесят уже завтра. Вот… — Шеф подвинул в мою сторону белый листок с коротким текстом, — тут подпись, что ознакомлен... еще вот тут распишись… Все, свободен!

На похоронах я чувствовал себя полным идиотом, а в голову лезли всякие дурные мысли.

Когда умирает человек? Когда процессы жизнедеятельности прекращаются в нем? Он не дышит, сердце не бьется, мозг отключен? Нет. Человек умирает тогда, когда он теряет смысл жизни, цель своего существования… Когда пропадает интерес, желание; когда умирает любовь… Любовь ко всему! Тогда — да, человек действительно умирает. Тело живо: ходит, разговаривает, кровь течет по жилам, горячая кровь, но не греет… а души нет. Если сказать по-умному: человек «не реагирует на внешние раздражители». Я имею ввиду не реагирует в смысле эмоций, физически он ощущает происходящее, чувствует боль… физическую… а на уровне души он уже мертв.

Речь, написанная Шефом и прочитанная мною у гроба старого киллера, так и сохранилась у меня, поскольку никто не давал указаний на уничтожение. Наверное — просто забыли. Воистину в Старике умер хороший беллетрист и неплохой литератор!

«Соратники — друзья и коллеги! Мы потеряли нашего товарища — Генриха Румшаса — одного из ведущих наших оперативников, одного из носителей традиций старой, классической школы. Хотя это и не очень известно, но мне посчастливилось работать под его руководством несколько лет назад — это был действительно выдающийся руководитель, компетентный, талантливый и энергичный. Его смерть — невосполнимая утрата для всех нас! Покойный был не только начальником, но и другом для своих подчиненных. В первую очередь хочется рассказать о человеческих качествах полковника Румшаса, с которым мне, молодому сотруднику, довелось работать вместе. Всегда подтянутый, неизменно точный и аккуратный, на первый взгляд он мог показаться несколько суховатым человеком. Но многие не догадывались, что в действительности, он, глубоко в душе, обладал большим внутренним обаянием, был внимательным, отзывчивым товарищем и мудрым начальником. Работа захватывала его целиком, и трудился он, не жалея ни сил, ни энергии. Он сам умело решал возникающие проблемы и умел мобилизовать усилия своих сотрудников. При этом он никогда не повышал голоса и не препятствовал инициативе подчиненных, относился с уважением и вниманием, разделяя их радости и невзгоды. Требовательный к людям, и, прежде всего к самому себе, полковник Румшас не выносил халатного или безучастного отношения к делу, гневно осуждал любую неаккуратность в работе и сам неизменно служил образцом четкости и деловитости. «Руководить надо предметно и конкретно», — любил повторять полковник, а руководить — для него означало вникать во все детали и тонкости своего дела. Поражала огромная его работоспособность. Не щадя ни себя, ни других, он мог просидеть над составлением или редактированием какого-либо важного документа или над подготовкой ответственной операции до глубокой ночи, а порой и до утра. Мы помним, как он готовился к созданию учебника для нашей внутренней школы. Он изучил горы отечественных и зарубежных документов и материалов, делал обширные компиляции из них, часами беседовал с сотрудниками и ветеранами Службы. Круг интересов полковника был необычайно разносторонен и широк. Возглавив отдел, он особенно упорно осваивал технику дела, знакомился с работами теоретиков и практиков, читал и изучал множество документов и оперативных данных. В сфере его интересов видное место занимали также труды по философии, эстетике, психологии и, в особенности, по практике оперативной работы и теории обработки информации. Он любил подумать над задачей, а в сложных случаях советоваться с коллегами по службе. Ведя огромную работу, он, тем не менее, оставался очень скромным человеком. Полковник Румшас всегда был бодр, и, несмотря на внешнюю суровость, внутренне весел и жизнерадостен. Казалось, никакая нагрузка не утомляет его. Он находил время заниматься воспитанием новых кадров, любил ходить в горы, играть в сквош, совершать дальние поездки, обожал мотоциклетный спорт…»

Ну, и далее в том же духе на десяти страницах. Все смотрели на меня подозрительно и удивлено, но ни один человек ничего не сказал и ничего не добавил — не тот был момент, да и не принято это в нашей конторе — говорить лишние слова. На похоронах вот только. Никто больше не выступил, гроб завинтили и под скорбные звуки органа отправили в печь. Церемония закончилась.

21. Алекс

Вместо того чтобы узнавать что-то новое, мы часто прячемся за привычными убеждениями. Но с опытом возникает желание пересмотреть свои взгляды, что-то поменять в них. Ведь мы и сами меняемся. Человек с широким кругозором знает, что в любом критическом замечании есть здоровое зерно, которое надо использовать, чтобы чему-то научиться; видит, что нельзя отрываться от корней и перечеркивать все жемчужины прошлого; понимает, что позиция консерватора, который ничего не хочет знать о современности, хуже скафандра и мешает жить. Наш кругозор сильно ограничивает нежелание узнавать, прислушиваться к разным мнениям, нелюбознательность, когда внутри не возникает вопросов, а значит не находится и ответов на них. Люди с такими ограничениями идут по миру с закрытыми глазами и ушами очень многое пропуская мимо себя.

Не так давно один человек на полном серьезе сказал Алексу, что у того — интернет-зависимость и от нее надо поспешно избавляться. Но Алекс так не считал, хотя много думал на эту тему. Избавляться? С какого это перепугу? Да и невозможно уже. Ведь самый верный способ освободиться от интернет-зависимости — это не входить в Интернет вообще, а еще лучше — совсем не включать компьютер. Но, учитывая профессию Алекса, сие было невозможно физически. Да и вообще, а кто сказал, извините, что интернет-зависимость это плохо? Кто? Психотерапевт, который списывает на счет Интернета свое неумение справиться с чьим-то нервным расстройством? Фредерик Форсайт, написавший недавно, что Интернет — есть зло? Ваш внутренний голос, который может говорить что угодно, ибо он все равно не слышен для окружающих? Правда, иногда бывает так, что внутренний голос слышен для того, кто стоит рядом, но это уже особый и феноменальный случай.

Всяких разных зависимостей много, и часто в прежние времена их тоже считали вредными. Не сейчас, а так лет двадцать назад или еще когда-нибудь в более раннюю пору. Вам напомнить? Считалось вредным много читать или много смотреть телевизор, долго и часто слушать музыку. Вредной признавалась любовь ходить в кино или в театр. Опасными считали пристрастия к прослушиванию радио или увлечения какими-нибудь безобидными хобби, типа собирания марок. Есть зависимость от привычки ездить на автомобиле или мотоцикле. Зависимость от комфорта, от любимого человека, от вкусной и здоровой пищи. От вкусного и здорового секса, например. Иногда и часто — от секса нездорового или от секса с другим партнером, такая зависимость тоже бывает. И от всего этого надо избавляться? Думаю, что нет. И вот почему.

Вернемся к Интернету — до сих пор никто не доказал, что зависимость от Всемирной Сети — есть зло. Те случаи, которые иногда становятся известны — это случаи отдельные, незакономерные. Ну, сошел кто-то с ума, сидя за компьютером. Так этот индивид все равно бы свихнулся, но сидя, например, у телевизора. Или читая газету, или смотря в окно, или разговаривая с соседом, или занимаясь игрой в покер.

Зависимость бывает от всего того, что доставляет удобство и приносит удовольствие. Список можете написать сами, но список получится очень длинным, можно не сомневаться. Что-то безусловно вредно, а что-то явно полезно. Хотя можно, конечно, рассуждать о том, что вредно вообще все, что приятно, есть такая точка зрения. Вон некоторые монахи так и считают. Но там тоже свои трудности, нам с вами незнакомые…

Так какая зависимость опасна? Что же вредно? А то, что разрушительно для вашего здоровья, и там где эта опасность доказана. Так курить — безусловно вредно, ибо частицы дыма не выводятся из легких никогда, обладают мутагенными свойствами и вызывают рак. Это — доказано. Пить много алкоголя — вредно, ибо алкоголь разрушает печень и мозг. Это — доказано. Наркотики вредны по тем же причинам, что не только доказано, но и дураку ясно. А вот зависимости психологические, не вызывающие разрушения организма — не вредны. Полезны даже, поскольку замещают собой пристрастия действительно опасные для человеческого тела.

Поэтому — друзья, плюйте на всякие глупые рекомендации! Сидите за компьютером, сколько влезет, только за LCD-монитором и периодически разминайте плечи. Читайте — сколько угодно, только давайте отдыхать своим глазам. Трахайтесь сколько можете и с кем хотите, только предохраняйтесь и не забывайте про личную гигиену. А уж Интернет-зависимость, это миф, и глупость, призванная обеспечить безбедное существование психологам и психотерапевтам.

Надо быть просто сильным и уметь управлять собой. Нужно быть человеком.

…Элегантная тридцатидвухлетняя шатенка, с которой Алекс сидел за одним столиком, смотрелась сильно моложе своих законных лет, но, похоже, была весьма чем-то расстроена. Ее красивое лицо выглядело усталым, взгляд умных, широко поставленных стально-серых глаз казался потухшим, а умело наложенный макияж не мог ничего этого скрыть. Всегда очаровательная, молодая и чертовски умная, никогда не отступающая перед очевидным противником, владеющая огромной силой, вполне сопоставимой с силой мифических героев древности, она не терпела слова «никогда», хотя часто его использовала.

Как известно, только настоящие друзья могли бы написать отдельную книгу о тебе с твоими же собственными комментариями. Так вот — они были настоящими друзьями, и вполне могли бы написать книги друг о друге. Хотя — почему могли бы? Алекс уже написал, за что до сих пор огребал плюхи от своей подруги, когда у той возникало соответствующее настроение. Они смотрели друг на друга, вспоминали старые истории и говорили о настоящем. В их головах бродили фразы, подслушанные из их же прошлого. «Ты надела очередную маску, через которую исследуешь мои мысли?»; «я была приторной и пряной, как избыток специй»; «как ты не понимаешь — все осталось в прошлом!» и «любви нет, есть только одиночество, а если и есть, то это ни что иное, как яд, который медленно отравляет жизнь». Он смотрел на нее, и видел ту, которую так хорошо помнил, но он видел лишь маску, желание скрыть от окружающих жестокую железную душу, и не верил, что эти холод и нескрываемая жесткость естественны и натуральны. Он думал, что это всего лишь такая игра, оковы образа, что еще сильнее показывало, насколько глубоко он не понимал сидящего перед ним человека. Воспоминания различной давности не позволяли ему бросить трезвый взгляд и понять, что человек ведом совсем не теми мотивами, которые приписывались ему раньше. На ее месте мог быть кто угодно, но схема восприятия оставалась бы для него неизменной. Он все равно не поверил бы, что два года, даже один месяц может кардинально опрокинуть весь внутренний мир того, кого он знал уже около семи лет.

Кафе на Невском. Небольшое, уютное и какое-то домашнее. Запах свежей выпечки, салатов и фруктов. Тихая приятная музыка. Они подслушивали разговоры за соседними столиками, где все говорили о том, в кого влюблены и как, о лучших друзьях, про чей-то день рождения, про начальство. Кто-то болтал о новых шторах в гостиной, о последних комедиях и недавно купленных кедах. А они за своим столиком говорили о чужом и собственном сексе, о наркотиках, о деньгах, об инвестициях, снова о сексе и о мордобое. Они говорили об этом постоянно. Они сидели друг напротив друга, а за их спинами была «ширма» из шикарной живой зелени — просто зеленые растения с широкими листьями, которые скрывали от любопытных соседей и таили от ненужного внимания общего зала тех, кто искал для себя уединения. Они пришли сюда просто так: отдохнуть, поболтать, посплетничать, пооткровенничать, как это любят делать старые друзья, знакомые многие годы. На столе, в широких рюмках на изящных тонких ножках, прозрачная, чуть густоватая жидкость, слегка обжигающая горло — они заказали мартини, поскольку оба его любили. Потом они говорили обо всем подряд: о погоде, о том, что уже пора покупать обнову на лето; о работе — которая давно уже их не интересовала; о смешных ситуациях в своей жизни, обо всем на свете... Он не знал, что скажет ей сегодня, и нервничал, поэтому говорил быстро, сбиваясь, а временами, когда она переспрашивала его о чем-то, он не отвечал вообще. Часто он подолгу молчал и смотрел в ее лицо, в глаза, которые всегда все замечают, и от которых он никогда не мог что-либо скрыть. Губы, привлекающие внимание давно заученной улыбкой, красивой, иногда немного холодной, но всегда отработанной до автоматизма. Он слушал ее голос, не слова, а именно голос, этот приятный, хорошо поставленный и давно знакомый голос, который, как ему казалось, не мог его обмануть.

— Может, все-таки расскажешь, что с тобой? — привычно спросил Алекс. Он вечно у всех спрашивал, как кто себя чувствует и ощущает, а потом долго выслушивал чужие исповеди, без которых, вообще-то, мог бы и обойтись. Но сейчас ему повезло — его собеседница была немногословна, поскольку хорошо его знала.

— У меня — все отлично. Мой благоверный сейчас в рейсе, скоро вернется — бабла привезет. Машину недавно сменили. Дачу думаем покупать под Волховом…

— Молодцы! — неискренне обрадовался он. — Но я что-то особой радости в твоем голосе не слышу. Не ощущаю как-то.

Только сейчас Алекс со всей определенностью понял, что до сих пор хочет эту женщину, и многое отдал бы за возможность оказаться в одной постели с ней. И еще он неожиданно осознал, что все его простудные симптомы как-то незаметно исчезли и больше уже не беспокоят.

— А я рада. Очень рада, — надрывно ответила она. — Видишь, смеюсь вся… И день вчера выдался какой-то на редкость дурацкий… Мистика прямо. Началось все с того, что поутру на остановке я обнаружила бумажку в сто рублей. Осмотревшись, подняла и засунула в карман — нефиг зря добру пропадать. Потом поехала в универ на свою старую кафедру — меня убедительно зовут преподавать — и нашла в университетском сортире мобильник, правда, через пару минут встретила и обладательницу этого симпатичного аппаратика: раздолбайку — первокурсницу, которая со всех ног неслась обратно по коридору. Днем натолкнулась на своего бывшего одноклассника — не виделись уже много лет. Он был обормотом и жутко вредным парнем с язвительным языком, а когда вмести учились, я была первым объектом его насмешек и издевательств. Он ушел от нас то ли в восьмом, то ли в девятом классе, потом связался с наркотиками, запил. Какое-то время провел в больнице на лечении от всего этого, что-то где-то украл и угодил в тюрьму. За что конкретно — не спрашивала, да и зачем? Отсидел он года два с половиной, а недавно вот вышел. Мы с ним столкнулись сегодня у магазина.

— Он тебя узнал? Странно.

— Ничего странного, мы сразу узнали друг друга. Но выглядел он просто жутко. Он унаследовал квартиру, но там оказались какие-то сложности и проблемы, вот и понадобилась консультация юриста. Не врет, я знаю, но сейчас у него нет денег на адвоката — только устроился на работу, а меня попросить ему как-то неудобно. Сказала сама, чтобы приходил, а о деньгах даже не думал, дала свою визитку. Придет в воскресение. Но на прощание он выдал фразу… все никак из головы не выходит. Когда я сказала, чтоб приходил и об оплате не беспокоился, он замолчал, посмотрел мне в глаза и ответил: «Прости меня, — сказал, — за то, что было тогда, в школе. Дурак был... жизнь многих калечит, но порой и учит. Жаль только вот поздно. Ты выглядела ужасным гадким утенком, а я грубым и наглым мальчишкой. Я повзрослел, много чего понял. Что-то вбили, что-то само пришло… Вот сейчас смотрю на тебя и понимаю — несмотря на то, что ты была гадким утенком, а стала прекрасным лебедем, ты была и осталась настоящим человеком». Странная штука жизнь, как мы меняемся, как тяжело порой встретиться со своим прошлым. Трудно осознавать, что никогда не останешься таким же, каким был когда-то. Это порой больнее всего.

— По-моему люди если и меняются с возрастом, то только в худшую сторону. Нет?

— Да, к сожалению. Но чего мне сейчас бояться? Уж точно не старого школьного приятеля. А уже вечером, после захода в магазин и покупки минимума еды на вечер, вышла на улицу и потопала в направлении дома. Метров через сто увидела, что за мной неотвязно следует какой-то ребенок лет пяти, которому я корчила рожи, стоя в очереди, пока его мамаша самозабвенно трепалась со своей подругой. Как потом выяснилось, дитя вышло за мной и поперлось следом! Я, само собой разумеется, воздела очи к небу, ибо сумки тяжелы, и повела его обратно к маме, которая уже с вытаращенными глазами носилась кругом магазина в поисках пропавшего дитяти. Передав малыша родительнице с рук на руки, я пошла домой. И тут у соседнего подъезда в лучах фонаря заметила, что на земле лежит нечто голубоватое и прямоугольное.

— Купюра?

— Во, правильно догадался, это была денежка номиналом в тысячу рублей. Я сейчас свободна — сижу дома одна и день за днем гнию перед своим зараженным непонятным вирусом компом, мне никто не звонит, никто не напрашивается в гости, а от приглашений все отказываются. Но ты же не хочешь сейчас слушать мои бытовые истории? Про себя расскажи, про свои дела. Что у тебя хорошего? Что-то ты кислый сегодня.

— Голова болит. Меня один колдун затащил вчера в какой-то полуподпольный бордель, и мы там, кроме всего прочего, накачались всякой гадостью, как свиньи.

Упоминание колдуна подействовало на собеседницу Алекса необыкновенно. Вмиг вся она преобразилась — подобралась, напряглась, как взведенная пружина, даже вроде бы помолодела. От прежней удрученной жизнью дамы мало чего осталось. Перед Алексом сидел уже совсем другой человек — изящная, невысокая, но явно сильная и целеустремленная валькирия.

— Какой еще колдун? Что — самый настоящий колдун?

— А что ты так возбудилась? Нет, ненастоящий, — усмехнулся Алекс. — Но — вполне профессиональный.

— Это как? — удивилась она.

— А так. Он не колдун, он работает колдуном. Вообще-то он по образованию — геолог, и после выпуска работал первое время в каком-то смешном геологическом НИИ. Когда в стране начались всякие глубокие преобразования, перестройки и реформы, а зарплату им платить практически перестали, он стал приторговывать эффектными минералами. Сначала просто красивыми камнями, потом — распиленными и шлифованными самоцветами, а еще потом — стал делать разнообразные висюльки, кулончики и брошки. Довольно скоро он придумал снабжать свой товар запиской-легендой: что это за минерал, от чего «помогает», какому «знаку» соответствует и что означает сам. Он стал изготавливать обереги из разных камней, амулеты там всякие. Ну, вот как-то так втянулся в это дело, и докатился до оккультных наук, что-то там где-то закончил, получил какой-то «магический» диплом, и сейчас признанный в своей среде специалист. А еще он делает различные талисманы — пентакли какие-то — и продает потом за совершенно неприличные деньги. Говорит, что умение их мастерить унаследовал от своих далеких предков, которые вынесли эти сакральные знания из гарема самого царя Соломона. Врет, конечно же, но красиво врет! Фирма у него со всеми причиндалами: секретарша, свой юрист и компаньон. Мой друг просто совладелец бизнеса, и каждому клиенту дают подписать договор, в котором есть пункт, что клиент платит деньги за работу, а не за результат.

— И как он? Не разорился еще с такими пунктами?

— Нет, знаешь ли, даже наоборот — процветает по-моему. Я был у него в офисе, там все очень круто: самая новая оргтехника, компьютеры — прямо хай энд. Визитку мне свою подарил с каким-то странным знаком. С этим, с пентаклем. Он сказал, что…

— А еще чем ты сейчас занимаешься? — прервала она Алекса.

«Странно, но она как-то противоестественно любопытна сегодня — то от любознательности из себя выпрыгивает, то теряет интерес с полуслова. Что это с ней? — подумал он. — Необычно для нее».

— Я? С красивой женщиной вот в кафе сижу, — усмехнулся Алекс. — Ну, работаю там же, где и раньше, а «для хобби» пишу всякую ахинею. Меня даже печатают…

— Знаю, видела некоторые твои писания. Вообще-то ты зачем пишешь? Вряд ли тебе за это хорошо платят. Зачем тебе это надо? Для чего?

— Так просто, для души. Со мной что-то не так?

— Только без обид, ладно?

— Да, а что? — насторожился Алекс.

— Язык у тебя суховат, сюжеты не очень интересны, и чтение твоих сочинений как-то не завораживает. Не вставляет, как теперь говорят. Неужели нет иных способов почувствовать себя выше других? Если у тебя настолько занижена самооценка, что нужно хоть чем-то выделиться из толпы? Так, как бы ни банально это звучало, выделяйся знаниями, талантами, если таковые имеются и еще не закопаны в повседневности, или, на худой конец, язык себе проколи... И если тебе об этом никто еще не сказал, то только из вежливости и нежелания обидеть. Вот. Я высказалась.

— Но помнишь, ты же сама… — тут он вовремя прикусил язык и заткнулся.

— Обиделся что ли на мои слова?

— Нет, не обиделся. Да мне вообще-то пофигу, что и кто там про меня говорит... И ты тут ни при чем. Бесит просто, что есть мудаки, которые думают, что они все знают и что они самые умные... А пошли они все!..

— Обиделся, — констатировала она. — Да ладно, я же по-дружески тебе сказала. Если не я, то кто? Но все-таки расскажи, как ты это делаешь? Меня сама технология интересует. Как вот так можно — ничего нет, и написать что-то. Не автобиографию, не случаи из собственной жизни, не подслушанные байки, а что-то свое, совсем новое! Я хочу если не увидеть, то хоть бы узнать основную суть, может — я тоже буду.

— Ты сумеешь, стоит тебе только захотеть… Но может не надо, а? Я тут недавно видел в продаже книжку — «ЭмоГерл». Так ее всякие малолетки расхватывают, как горячие пирожки. Вот мне бы такую написать! Там столько всего понакручено!

— Я знаю, о чем ты, но это — другое дело. Тут самое главное — хорошо просчитанный литературный проект! Мне тут по работе приходится читать много всякого разного литературного говна, и от этого складывается нехорошее впечатление, что большую часть этих книжек изобретают маркетологи, пишут литературные батраки, причесывают литредакторы, и так далее. Вот смотри: например — «эмо». Модное молодежное движение, поэтому мы делаем книжку с этим словечком в названии, так? Например, «ЭмоГерл». Значит, что? Малолетки должны раскупать черно-розовую книжку, на обложке которой присутствует слово «эмо» и нарисована эмо-физиономия. Так? Эти же малолетки смотрят фантастические фильмы и мультики с трехмерной анимацией, значит, хорошо переварят и розового зайца с зубами черной акулы. Не удивлюсь, если идею книжки проверили на фокус-группах. Короче — хватит мяться, расскажи, я же просила.

— Я тебе не скажу ничего умного своим сухим языком. Спроси об этом лучше у какого-нибудь маститого писателя. У Сергея Лукьяненко, например, или у Дарьи Донцовой, я тебе их интернетовские адреса дам. Хотя — сомнительно, что они удовлетворят твое любопытство. По-моему, если ты что-то любишь делать, и делаешь это более-менее прилично, то на свою кухню пускать никого не следует. Кухня — это только твое рабочее место, и я почему-то очень сильно сомневаюсь, что вероятному потребителю результатов твоих усилий понравится изучение разных там секретов. Возможно, что совсем и наоборот.

— Тут ты прав, я вот терпеть не могу, когда смотрят, как я шью или как готовлю. Результат нравится? Ну, вот и хорошо, а сам процесс — это мое таинство, и нефиг туда лезть.

— Так чего же ты от меня хочешь? Моя кухня — это моя кухня, и тебе туда заходить не рекомендуется.

— Нет, ты все-таки расскажи! — не отставала она. — Я тогда для тебя что хочешь сделаю!

— Вот ведь пристала… ладно, расскажу. Вообще-то, проще всего опубликовать чужой текст, если тебя об этом просит автор того текста… — Алекс сделал многозначительную паузу и посмотрел на свою собеседницу, которая в ответ ничего не сказала, но как-то напряглась и поджала губы. — А если серьезно, то удобнее всего изобразить поток сознания. Без этого самого мутноватого потока не мыслим никакой современный роман. Поскольку голову отключить можно только доведя себя до состояния полной бессознательности, то какие никакие мыслишки там все-таки роятся. Вот и требуется всего-навсего это самые мыслишки в слова перевести. Вот как я сейчас. Сделать это нетрудно, и сил особенных не требует. Садись за клавиатуру, и шлепай по ней пальчиками. Только — чтобы кому-то кроме тебя все это интересно было бы читать.

— Что — пишешь все подряд, что в голову взбредет, и тебя будут печатать, так что ли?

— Ты, знаешь, так все примерно и обстоит. Почти. Есть только один маленький нюанс, — Алекс усмехнулся, вспомнив неприличный анекдот. — Продается абсолютно все — не только рукописи, но и вдохновение, как таковое... Только вот купить его может не всякий. Понимаешь, сейчас кругом и всюду очень много всего интересного: компьютерные игры, Интернет, телевидение, дивиди всякие продаются на каждом углу. Любой фильм можно легко и дешево купить или из сети даром скачать. Поэтому книга должна быть написана так, чтобы читатель не пожалел сотни рублей, оторвался от видео, от компьютера или от другой книги, и читал именно эту, твою. И обязательно саспинс обязан присутствовать — текст должен сразу же заинтересовать читателя, чтобы он потом не мог от чтения твоего текста оторваться…

— Не люблю я туалетную бумагу, которая никогда не рвется по линии отрыва!

— Ты чего? — удивился Алекс, пораженный сказанной не к месту фразой. — С тобой все нормально?

— А, не обращай внимания, — махнула рукой его собеседница. — Продолжай! Ну и?..

— Ну, и еще следи за тем, чтобы особо непотребные раздумья наружу не вывалились, но, с другой стороны, можно и наоборот — только самые непристойные размышления и записывать. Тут и друзья появятся по этим пристрастиям, и слава пойдет, как об авторе концептуальном, нетрадиционном, интересно мыслящем и оригинально излагающим свои взгляды. Опять же, желателен жесткий, даже жестокий натурализм. Если убийство — то с кровью и ранами, если любовь — то с сексом и голыми телами. Чтоб все как в жизни — со всеми подробностями и мелкими деталями! Если имеется главный персонаж, то надобно описать, как он посещает сортир, что там думает, что видит, что и как делает. Еще можно показать этого самого фигуранта в ванной или в душе: чем он моется, почему и каким образом. Ну, а уж если этот персонаж не живет монахом, и имеется у него некий сексуальный партнер, то уж тут не растеряться — первостепенное дело. Не впасть в ханжество и не пропустить интимные и сексуальные сцены, показав их во всем величии.

— Ты имеешь в виду детальное описание половых актов или простое упоминание о том, что персонаж живет сексуальной жизнью?..

— Зачем же крайности-то! Я тут заметил, что почему-то герои многих российских писателей абсолютно бесплотны. И бесполы, по-моему. Особенно это характерно для фантастической литературы. Вероятно, считается, что литературные герои или вообще не занимаются сексом, или это для них что-то такое будничное и незначительное, о чем и писать-то не стоит. А зря.

— А вот с этого момента поподробнее, пожалуйста, — сказала она.

— Ну, как! Излишне детальное описание половых актов не нужно, достаточно поверхностного. А простого упоминания недостаточно — читатель все хочет знать!

— Ни фига! Я вот не хочу про это знать, мне неприятно читать такие вещи, как будто заставляют подглядывать. Если я хочу прочитать про секс, я залезу в Интернет и скачаю, а если не хочу, то возьму... да хоть Льва Николаича!

— Кстати я категорически не рекомендовал бы включать в постельные эпизоды длинные диалоги и сцены откровенной порнографии. Диалоги — скучно, а — порнографию могут не пропустить или обвинить в изготовлении и распространении заведомо непристойных текстов. Да и не всем это интересно, опять же. А порнографией, как известно, считается изображение человеческих половых органов в рабочем состоянии, если изображение сие не является иллюстрацией к медицинской, учебной или другой специальной литературе…

— Это откуда у тебя столь научное определение для порнухи?

— Как откуда? Стандартное определение, принятое ЮНЕСКО. Да, раз уж мы вспомнили про сцены жестокости, то на этом нужно остановиться отдельно. Современная литература требует такие эпизоды вводить. Причем описать их надо наиболее тщательно и подробно, полностью игнорируя такие выражения, как: «страшно», «ужасно», «бесчеловечно», «безжалостно», «злобно», «бессердечно»... Только конкретные факты. Если необходимо показать силу удара, то напишите — «сокрушительный удар», а если важно передать жестокость драки, скажите просто — «жестко» или лучше — «резко». Теперь упомянутые уже диалоги. Без диалогов скучно, неинтересно и занудно до крайности. Если диалог вести совсем не с кем, то пускай главный герой ведет его сам с собой. Или с некоей сущностью, незаконно поселившейся в его беспокойном сознании. Это и заполнит текст, и придаст вашему произведению вид психологического и нестандартного произведения. Вообще-то диалоги писать просто. Если у автора, то есть у тебя, есть дурная привычка говорить самой с собой, то — никаких проблем — записывай всю эту бредятину, и дело с концом. Потом немного отредактируй, внеси коррективы, слегка подправь — и готово дело. Если же ты не страдаешь таким недостатком, то дела уже плохи. Придуманный диалог может выглядеть неестественно, поскольку талантом, как мы знаем, бог нас обидел, а литературных институтов мы не кончали в связи с отсутствием мощных финансовых ресурсов и влиятельных именитых родственников. Тут неизменным спутником должен стать диктофон. Таскай его на всякие вечеринки, посиделки и сборища, негласно конечно, а то от подруги и по морде можно схлопотать. Записывай все, что можно, а уже после, дома и в спокойной обстановке, сидя перед своим компьютером на трезвую голову, не торопясь, запиши, поменяй имена — и живой диалог готов.

— А как же йумор? — удивилась она, смешно коверкая слово «юмор».

— Ну, юмор! Юмор, конечно же, обязателен, но раз уж с ним у нас с тобой плохо, то скачай из Интернета побольше анекдотов, только новых и не матерных, перескажи своими словами и рассыпь их по тексту, вкладывая в уста созданных тобой героев. Главное — больше нахальства и цинизма. Еще Остап Бендер заметил, что людям это нравится.

— Да… Но сортир или ванна, я думаю, все-таки не заслуживает описания, если, конечно, сюжет не будет развиваться именно там. И с диктофоном, скорее всего, тоже получится полная лажа: нафига нужны разные обывательские рассуждения об обильно пропущенном пиве? Шутки я тоже не стала бы из инета качать — слишком уж легко выйдет, да и шанс есть, что читатель может узреть до боли знакомый анекдот. Нехорошо получится, лучше уж коллекционировать прикольные случаи из жизни. Хотя, оный совет все-таки иногда может и сгодиться… А дальше?

— А дальше — все! Пишешь, как я уже сказал, интересную книгу… Все, написала не менее десяти авторских листов — это где-то четыреста тысяч знаков. По возможности — без ошибок. Потом проверяешь ее на наличие всяких «багов» и внутренних противоречий, чтобы не было такого, что главный герой взял в руки цифровой фотоаппарат, заснял интересную сцену на телефон, а потом сдал на проявку пленку с отснятыми кадрами. Тексты со значительным количеством ошибок никто не будет смотреть. «Рукопись» должна быть в электронном виде — бумажные рукописи сейчас давно уже не в ходу. Обычно ты делаешь файл в Word’е или в PDF-e и посылаешь в издательство, вместе с синопсисом. Ну, синопсис — это…

— Я знаю.

— А, ну и вот. Посылаешь это все в издательство или приносишь, как удобнее. Там читают и дают свое заключение. У каждого издательства свои сроки, и чем круче издательство, тем круче сроки. Если не ответили — то через пару месяцев посылаешь вторично, но вот в третий раз отправлять уже ненужно — издателю твоя книга не понравилась, спорить бесполезно и бессмысленно: или ты — не писатель, или это не твой издатель.

— Ну, а потом, потом! — вспомнила она фразу из советского мультика.

— Ну, а потом, уже после выхода книжки, была у меня автографсессия в ЦДХ... Все нормально, все чудно. Но самое прикольное, когда я подписывал чужие книги. Подходит какой-нибудь вполне из себя левый чувак, говорит различные драгоценные слова и протягивает для автографа чужую книгу, а не мою! Чего только я тогда не наподписывал! Но самый крутой прикол случился тогда, когда один чел громко так заявил — «А кто ты такой? Я тебя не знаю и впервые вижу!» Ну и хрен с тобой! Я тебя тоже вижу впервые, и, надеюсь, не увижу больше никогда... Такие вот у меня отношения с читателями и литературой. А ты сейчас что читаешь?

— Чего читаю… какой-то бабский роман. Захотелось, знаешь ли. Там одна модная писательница оказалась в долговременном творческом кризисе. А поскольку такие периоды вредны для благосостояния, она решила разогнать тоску и обогатиться новыми впечатлениями. Не долго думая, она отправилась в Бразилию, где, как известно, много диких обезьян и Донов Педро. С первыми у нее как-то не очень сложилось, ну не повстречала она ни одну обезьяну, а вот со вторыми получилось вполне удачно. Судя по роману, Доны эти самые, Педро, как увидят белоснежную женщину, так и норовят ее сцапать и... Ну и примерно в таком вот духе. Сейчас я прочитала где-то одну треть.

— А кто автор?

— Некая Марлен Бейкер. Не читал?

— Первый раз слышу, — пожал плечами Алекс. — Имя мне вообще ничего не говорит.

22. Пол Жданов

Воспоминания, конечно, вещь очень хорошая, иногда отвлекает, но все-таки полезно бывает возвращаться и в текущую реальность. Я знаю, что мысли о прошлом не самое лучшее времяпровождение, но совсем без них не получается.

Кстати — оружие я так и не сменил. Надо зайти в оружейную, давно уж пора.

Из предложенных мною вариантов Шеф выбрал два дела: «Дело Стентона» и «Дело о пяти миллиардах», после чего сказал: «Решай сам Пол — я тебе уже все объяснил, поэтому работай, время не ждет».

Итак, что же мы имеем на сегодня? Из существующей альтернативы самое перспективное в смысле скандалов — это дело Стентона. Миллиарды не так интересны — обычная финансовая афера. А вот из первого может получиться красивая вещь. Давно уже у меня руки чешутся на эту фирму — темное заведение, явно опасное и какое-то очень подозрительное, а по случайному совпадению, на их руководство у меня уже собралось неслабое досье — помогла «Сильва». Вот и повод появится запустить в работу весь этот хлам.

В свое время я ознакомился с изрядным количеством соответствующей литературы, более или менее поработал мозгами, навел кое-какую ясность, попробовал отдельные переживания на вкус. Но вопрос «а чего же я хочу?» так и остался таким же размытым. Более того, вопрос «что делать?» выходил из разряда риторических очень редко. Вот совпадения — это да. Случайности. Случайно моему шефу потребовалось эффектное дело. Случайно единственный мой агент в полиции знал, кто расследует подходящий эпизод. Случайно в этом деле по самые уши застрял мой старый друг. Или — бывший друг? Похоже, все-таки бывший. Ну, и ладно, ну и фиг с ним, главное — я знаю его хорошо и давно, распрекрасно понимаю его настроение, и могу предсказать любую его реакцию. Случайно другой мой друг ранее помог с подбором кадров.

Не верю я в такие случайности.

Вот, например, скоро готовятся очередные погромы в городе. Ничего случайного в этом нет, все вполне закономерно. Банды секс-реалистов, радикалов и экологических христиан совсем распоясались, а сделать ничего нельзя — законы о правах религиозных, сексуальных и политических меньшинств, о неприкосновенности храмов и мест поклонения связывают нам руки. Зато можно незаметно натравить их друг на друга, а потом чуть подождать, и по результатам погромов арестовать руководителей этих бандитов. Ну, полиция их, конечно, сразу же задержит, но потом быстро отпустит, только всякую мелкую шалупонь крепко засадит. А вот тут уж наше дело не растеряться — Закон о защите информации позволяет нам не особо церемониться с главарями. О том, когда и где произойдут эти погромы мы знали чуть ли не раньше самих главарей. Все их каналы связи находились под нашим полным контролем.

Ладно, ерунда все это. Пусть у начальника Отдела информационного контроля голова болит.

…Официальный рабочий день часа два как закончился, когда Макс Перкинс, наш оперативник, привел в мой кабинет Алекса — моего однокашника по Артакадемии. Сейчас мой бывший друг пребывал явно не в лучшей из своих форм. Весь какой-то мятый, под глазами синяки, небритый — с трехдневной щетиной. Вообще, у моего старинного приятеля был такой вид, будто он провел как минимум одну ночь в проходной полицейского участка. Собственно, так оно и было, если подумать.

– Алекс! Заходи, садись, — сказал я, жестом отпуская Перкинса. Я не видел Алекса года два с половиной или три, поэтому действительно обрадовался. — Ну, привет, старый развратник! Сколько лет?

– Чего сколько лет? Добрый вечер. — Мой друг явно был чертовски зол, и шутливого тона не принимал. Все-таки мы были друзьями, и не виделись черт знает сколько времени. Ничего плохого я ему не делал, даже наоборот, поэтому рассчитывал на более дружеское отношение с его стороны. Ну, что ж, попробуем немного иначе.

– Сколько лет не виделись? Ну, не дуйся ты, черт тебя побери, все уже позади, — я всеми своими силами старался его расшевелить и вселить уверенность. — Если договоримся, конечно. Давай, располагайся. Рассказывай, куда тебя занесло на этот раз?

– Три года мы не виделись. Слушай, хватит а? — Алекс никак не мог расслабиться. Насколько я его знал, он всегда очень трудно менял свои настроения, тяжело прощал обиды и отличался исключительной злопамятностью, но все-таки такой откровенной неприязни в свой адрес я не ожидал. — Ты, я думаю, в курсе всех моих дел. Я устал, только что из предвариловки, и к тебе не на чай заглянул.

– О, хорошая идея! — сразу отреагировал я и вызвал свою секретаршу. Вообще-то она терпеть не может это слово — «секретарша» — ибо она не секретарша, а секретарь-референт.

– Да патрон? — оперативно отозвалась Ингрид.

– Ингрид, сделай нам два чая, будь любезна.

– Как всегда, айс ти? — поинтересовалась моя помощница.

– Нет, горячего, заварного, — возразил я.

– Грей, или может быть грин? — уточнила она. — А сколько и какой крепости? Сорт?

– Один без сахара — для меня, а второй — с двумя ложками. Чай «Ахмад», высшей категории, серый, ручной сборки этого года. Крепость: двадцать и семьдесят пять соответственно. И еще что-нибудь перекусить к чаю.

– У меня сейчас остались четыре порции свежего «Птичьего Молока», есть еще Фругурт-пай и Авокадо-Лайф, — перечисляла Ингрид свои запасы. — Я бы посоветовала «Птичье Молоко».

– Да, подойдет. Спасибо.

Ингрид отключилась.

– Мой любимый чай? — Алекс наконец-то слегка оживился, и немного оттаял, — не забыл?

– На память не жалуюсь пока. Ну? Сейчас принесут… — тут в дверь кто-то постучал. Я удивился, это еще не мог быть чай: рано еще, да и не ждал я никого больше. Поздновато для визитов: рабочий день закончен давным-давно. — Ого! Уже? Входите!

Вошел Макс Перкинс и почему-то с заговорщицким видом тихо прошептал мне в ухо:

– Патрон, тут к нам примчался лейтенант Гибсон из федеральной полиции и просит срочно его принять. Так и сказал — срочно принять. Сейчас он внизу, и вид у него очень возбужденный — как будто жопа скипидаром намазана.

– Чего? Какого черта ему тут надо? — я очень удивился: от Криса Гибсона такой прыти ожидать было трудно. Обычно он раскачивался долго и со скрипом.

– Скандалит, требует вашего гостя назад, — тем временем шептал Перкинс, покосившись глазом на Алекса, — говорит, что вы мешаете ему работать, а он по вашей вине теряет своего подследственного. Решать, конечно, вам, но я бы не стал его пускать. Он, судя по всему неадекватен, и, по-моему, нетрезв.

– Ну, уж нет, это — его трудности! Пусть ему выдадут пропуск, и я с ним сам поговорю.

– А куда его? — продолжал Перкинс мне на ухо. — В приемную? Или подержать пока в бюро пропусков?

– Сюда, ничего страшного, пусть прямо ко мне проходит! — я повернулся к Алексу, — так, сейчас придет один наш общий знакомый, и мы немного побеседуем. Недолго, я постараюсь от него быстро отделаться, а вот потом уже спокойно поговорим. Не торопясь.

– А это кто? — Алекс, судя по голосу, почему-то испугался.

– Сейчас, — ответил я, стараясь говорить, как молодой психотерапевт-практикант, получивший первого в своей жизни больного. — Ты пойми, что этот чувак в своем праве, формально я не имею возможности ему отказать. Я даже обязан оказать содействие, но наша служба обладает приоритетом перед их конторой! Поэтому он может оспорить мои действия только по начальству, а начальству все это на фиг не надо, так что не дергайся, расслабься, и главное: не говори при нем ничего лишнего, понял?

Тут кто-то настойчиво забарабанил в дверь. Гибсон, больше некому. Уже прискакал.

– Да! Войдите! — громко сказал я в сторону двери.

Чуть не сорвав мою дверь, в кабинет буквально вломился лейтенант. От возбуждения его лицо покраснело, и приняло апоплексический вид. Я даже испугался за него — чего доброго хватит инсульт в моем кабинете, волокиты потом будет — не меряно!

– Слушайте, полковник, вы не имеете права! Это произвол, он мой задержанный!

– Успокойтесь, лейтенант, вы не хуже меня знаете, что право я имею, — такого нахала, как Гибсон, надо было осадить сразу, а то усилий потребовалось бы потом намного больше. — А раз я уж перебежал вам дорогу, то, значит, имел на то и право, и желание, и надобность. Если у вас какие-либо претензии, то пишите рапорт по начальству, а мне не мешайте. Что-то еще?

– Да! Все знают, что вы с вашим начальником — старые университетские приятели, и женаты на сестрах! Он никогда ничего против вас не сделает!

Ага! Гибсон явно не знал о моем теперешнем статусе, и думал, что я еще хожу под началом Князева. Ну и ладно, не будем его переубеждать, чтобы еще сильней не расстраивался.

– Лейтенант, заверяю вас, что мой босс — профессионал, и вам это отлично известно. Дело для него — превыше всего, даже личностных отношений, поэтому не отнимайте у нас время, и не волнуйтесь. Вы получите самый подробный и полный отчет, не первый год работаем. Чаю не желаете?

Мой вотрос повис в воздухе. Вместо ответа лейтенант удалился так же стремительно, как и появился, и напоследок хлопнул бы дверью, если бы это была обычная дверь. Я повернулся к Алексу, и стал его разглядывать.

«Интересно, — думал я, — чего это такого важного он разузнал, чтобы Гибсон возбудился столь резко? Нужно будет потрясти моего старого приятеля по полной программе... Вот что, надо бы ему показать, как мы работаем, поэтому свожу-ка я его в «Процедурную». Сговорчивее и податливее сделается. Никаких дружеских чувств он, судя по всему, ко мне уже не испытывает, поэтому можно особенно не церемониться с ним».

– Что, нравлюсь? — недовольно буркнул Алекс.

– Не хами, — отрезал я, и, наконец, принял окончательное решение, как себя вести со своим не в меру ершистым однокашником. — Я, кажется, ничем пока не заслужил такой чести. Пойдем, сходим в одно местечко, прогуляемся, заодно можно и поговорить. Глядишь, к этому времени нам чай принесут.

– Да, это правильно, — оживился мой бывший друг, — а то какая-то зараза в отделении так и не дала мне возможности отлить. А потом уже и некогда было…

– Успеешь, — усмехнулся я. — Или лопаешься уже? Я имел в виду не сортир, а кое-что поинтереснее. Пошли!

Я сразу не сообразил, что придется ехать служебным лифтом. Так привык к нему за этот год, что только сейчас осознал, насколько грубо нарушаю служебные инструкции — совершенно секретный отдел — водить посторонних, а тем более штатских, туда, куда мы направлялись, было запрещено категорически. Шеф мне голову оторвет, если узнает, и будет прав! Нужно не забыть оформить все это официально и должным образом. Задним числом, конечно.

– Чего-то медленно он у вас едет, — сказал Алекс, чтобы хоть что-то сказать. Ничего, скоро ему будет не до праздных бесед.

– Он может и быстро, но только один раз и вниз. Надеюсь, когда это произойдет, меня в нем не будет, — пошутил я, а самого всего передернуло.

Алекс шутки опять не принял. Или не понял. Конечно! Ему бы поездить хоть один разок в падающей кабине, по другому бы запел. Мои воспоминания о своих чувствах в стремительно летящем вниз лифте были еще вполне свежи. Лифт прекратил движение, двери раскрылись, мы вышли на мой этаж и пошли по коридору в «Процедурную».

– Слушай, — все не умолкал Алекс. Наверное, у него от нервов начался приступ словесного поноса, — а мне это все мерещится, или действительно коридор тут длиннее, чем наверху?

– Все верно, это здание имеет более широкую подземную часть. Вообще-то посторонним доступ сюда закрыт, но тебе можно, ведь ты со мной. — Тем временем мы подошли к двери в «Процедурную». — Так, стой, пришли. Теперь внимание! Пока мы будем здесь, никаких вопросов и никаких замечаний и вообще не издавай больше никаких звуков. Что бы ты ни увидел — держи рот на замке. Это важно! Усек?

Алекс кивнул, и мы вошли.

Да… Майк явно сделал уже все, что мог. На нашем «Железном Троне» сидел «Санта-Клаус», превратившийся в живой кусок мяса. Пока еще живой и даже немного разумный — подключенная к его телу аппаратура не давала руководителю наркоторговцев умереть или сойти с ума от болевого шока. Это считалось одним из самых удачных раскрытий последнего времени, причем дело-то опять было не наше, не по нашему профилю. Наркомания среди маленьких детей в элитарных школах наделала так много шума, что на уши поставили все федеральные службы. Первоначально кто-то решил, что зависимость внушается по информационным каналам через детские интерактивные игры, и к делу подключили нас. На первых порах мы (вернее — наша Служба) перехватывали сообщения наркодилеров и расшифровывали их коды. Потом как-то незаметно мы стали все больше и больше втягиваться в расследование, а когда наверху постановили, что лучше сосредоточить все следствие в одних независимых руках, дознание осталось только за нами. Именно мои ребята установили, что виноваты никакие не игры, а детские подарки, разносимые службой Санта-Клауса. Криминальная сеть оказалась намного шире и глубже, чем думали вначале. Синтезировались препараты не где-нибудь, а в Центральной Лаборатории Наркополиции — у них имелось все необходимое оборудование, да и каких-либо проблем с сырьем там тоже не испытывали. По вполне понятным причинам очень долгое время найти производство не удавалось, а когда еще и выяснилось, что среди пострадавших значатся дети высших чинов, было приказано открытый процесс не устраивать. Дело засекретили для прессы, а по СМИ объявили, что виновные, дабы избежать ареста и наказания, покончили коллективным самоубийством. Их даже похоронили в закрытых гробах. Но действительность была несколько иной. На самом деле бандитов доставили в отдел «G» — в мой отдел, где ими плотно занялись мои специалисты, вытягивая новые контакты, адреса и номера счетов — всю ту информацию, что еще могла пригодиться в дальнейшей работе. Как только информационный источник иссякал, его ликвидировали. На тот день у нас сохранялся только один, самый главный «Санта-Клаус», да и тот, судя по виду, недолго задержится на этом свете. Последнее, что он выдал путного — это очередной банковский счет с паролем, где хранилась очень крупная сумма.

23. Алекс

Он и она молча жевали, некоторое время не глядя друг на друга и никак не реагируя на происходящее вокруг. Через окна можно было видеть, как предприимчиво двигаются люди на Невском проспекте, как они спешат, как они озабочены, а время от времени и озадачены. Свободных мест в кафе оказалось мало, а посетители выглядели такими молодыми, такими красивыми. Близился обеденный перерыв, народу прибавлялось, и свободных мест становилось все меньше и меньше.

— Слушай, а что у тебя было в школе по литературе? — наконец, спросила она Алекса.

— Не хочу вспоминать школу — рановато вроде бы сочинять мемуары. А зачем тебе?

— Для общего развития, как ты любишь выражаться. Просто так. Жизнь дана для того, чтобы идти по ней улыбаясь, любить и быть любимыми — похоже, эту «мудрость» знают все с момента осознания себя как личности. А ты давай, рассказывай, я слушаю.

— Чего рассказывать-то? Понимаешь, этот предмет я просто не переносил, особенно меня доставали письменные задания — школьные сочинения. Литературу у нас вела директриса, и вела скучно, тоскливо и занудно до крайности. Мы все ее жутко боялись. Объяснения ее были неинтересны, унылы и монотонны — всякие там темы лишних людей, лучи света в темных царствах и прочие светлые образы униженных и оскорбленных. Один только Федормихалыч чего стоил! Однажды я попытался написать сочинение, не помню, уж, по какой конкретной теме и про что именно, но не тем самым казенным и «литературным» стилем, что проповедовал учебник, а живым разговорным языком. Получил, естественно, «два». За содержание. Как мне позже объяснила учительница, — «ты не подружке письмо пишешь, а сочинение по литературе!» Короче — литературу я тогда терпеть не мог, ненавидел всей душой и имел твердую устоявшуюся тройку. Только написав выпускное на «пять» (одному Богу известно, каких усилий это мне стоило!) я заимел в аттестате четверку. Если бы тогда мне кто-нибудь сказал, что я буду для собственного удовольствия писать различные истории, я бы рассмеялся и послал шутника далеко и надолго. В ту пору сама эта идея показалась бы мне жутко нелепой и просто дурацкой.

— У меня такая же ерунда была с музыкальной школой — всем сердцем ее ненавидела, заканчивала из-под палки, чтобы только от меня отстали и потом больше никогда не возвращаться к музыке. А уже в более сознательном возрасте с удовольствием играла на электрогитаре, и очень жаль, что сейчас заниматься всем тем, что приносит радость и удовольствие, катастрофически нет времени.

— Время... время... — Алекс задумался. — Самый ценный ресурс, а вот именно его-то и не хватает!

— Факт. Но в моей философии жизни его точно должно не хватать, ибо если мне недостает времени даже на то, чтобы как следует отоспаться и посмотреть какой-нить фильм, значит, я упускаю что-то очень-очень важное и даже не замечаю этого...

— Ужас какой! — засмеялся Алекс. — Слушай, не надо об этом! Но ты обещала что-то сделать для меня, если я расскажу свою «кухню».

— Ну? И что ты от меня теперь хочешь? — спросила она.

— Знаешь, вот я давно хотел тебя спросить. Можно сейчас?

— Можно, — засмеялась она в ответ, — спрашивай.

— Вот ты видишь всех насквозь, читаешь мысли и вполне хорошо можешь давать советы.

— Тебе нужен мой совет? С каких это пор? — она удивленно раскрыла свои огромные эльфийские глазюки. — Зачем?

— Скорее рекомендация, — уточнил Алекс. — У меня в последнее время как-то плохо с общением: друзей и хороших знакомых мало катастрофически, и с каждым годом круг общения сужается. За последние два года я похоронил трех близких друзей… И вот еще что. Я перестал ощущать себя интересным человеком. Детско-юношеские увлеченности прошли и обернулись банальным досугом. Что я сейчас делаю? Иду в бар, на выставку, на концерт, посмотрю фильм, почитаю книжку... И это все. Все! Ничего своего, ничего оригинального! Все чаще понимаю, что в беседе я не в состоянии рассказать ничего увлекательного. Что моя речь — это комплект штампов и давно сформировавшихся мнений. Мне самому давно уже неинтересно то, что я говорю. Мертвые примитивные фразы. Короткие тупые мысли. Как пни в парке. Я разучился быть живым. Я зануден до крайности, меня напрягает нормальное общение. К давним знакомым это не относится, все-таки за время проведенное вместе формируются устоявшиеся темы. Но раньше-то я прекрасно знакомился с новыми людьми! Почему же у меня теперь ничего не получается? Мне превосходно удается находиться где-то на периферии, но чтобы меня воспринимали всерьез — это импоссибл… Но ведь прежде-то я все это умел! Раньше все было легко и хорошо! Куда все делось? Может, я чего-то не понимаю?

— Да что уж тут понимать… У меня — примерно то же самое. А у тебя… Тебя же можно отнести к самой распространенной категории людей. Раздражают тебя только самые гнусные и неприятные вещи, а из типовых проблем ты драму никогда не делаешь. Ко всяким неприятностям умеешь поворачиваться спиной, достаточно легко забыть о них, отправляя воспоминания в архив. Что еще? Ты довольно хорошо умеешь оценивать обстановку и окружающих тебя личностей, у тебя действительно имеется определенный дар понимания, и тебе не составит особого труда объективно определить характер кого-то другого. Вообще — из тебя мог выйти неплохой психолог, поверь мне, но тебе для такой работы не хватило бы терпения, выдержки и энергии. Да, у тебя есть еще одно положительное качество — ты не разрешаешь себе принимать на веру чужое мнение о ком-то другом, и ты предпочитаешь убедиться сам, каков тот человек, которого ты оцениваешь. Ну а если поймешь, что ошибся, то никогда потом не боишься в этом признаться.

— Если верить тебе, то я — прямо-таки ангел, только без крыльев! Спасибо за лестную оценку.

— Всегда пожалуйста, и лесть тут ни при чем. Правда, ты — далеко не ангел, а вследствие этого — не расслабляйся! Никогда! Твой дар необходимо совершенствовать и постоянно поддерживать, посему не ослабляй внимания к окружающим, наблюдай и говори с ними, расширяй свои контакты. Проверяй себя периодически. И всегда, когда можно, спрашивай людей о том, что они думают, и обязательно сравнивай их ответы со своими выводами и наблюдениями. Вот примерно такие регулярные упражнения позволят тебе сохранить дар понимания окружающих. А сейчас ты чего-нибудь пишешь?

— Есть тут одна идейка… или как принято говорить в наше время — «проект».

— А идейка про что? — почему-то заинтересовалась она, хотя раньше никогда не проявляла интереса к его окололитературным упражнениям. — А то я ни разу не в теме. Расскажешь?

— Не, пока еще рано, — ответил он на ее вопрос. — Я лучше потом покажу тебе готовый текст.

— Как хочешь, — удивительно легко согласилась она. — Только наш прежний уговор остается в силе: мое имя не употреблять, и на чье-то чужое его не заменять. Обещай!

— Обещаю, — без всякого восторга ответил Алекс.

— Нет, не так! Ты повтори, что я просила!

— Хорошо, обещаю, — имя твое не упоминать и чужим именем тебя тоже не называть.

— Вот это уже другое дело. А как твоя Ольга?

— Нормально вроде. Сейчас как раз доклад делает где-то в недрах местного университета. А вообще-то она поглощена своей внешностью и тратит массу времени на самосовершенствование.

— А сын? — без особого интереса в голосе спросила собеседница Алекса.

— Вырос уже. Учится в университете на историка, специализируется по европейскому средневековью. Но ты мне так и не сказала, что с тобой приключилось?

Они не виделись пару лет, хотя раньше были очень близкими друзьями. Больше чем друзьями. Если точнее — то не встречались они год и десять месяцев. А до этого — еще примерно столько же. Чем чревато общение с людьми из прошлого? Риторический вопрос. Тем, что людей разделяет не только и не столько встречи Новых Годов и празднования порознь Дней Рождений, сколько кусок прожитой жизни. Бывшие друзья не просто научились смеяться, плакать и любить по-разному: между ними теперь лежат душевные раны, бытовые трагедии, семейные конфликты, серьезные проблемы, новые открытия — все то, что так сильно… Нет! Не изменяет! Добавляет изменений. А ничто так не отдаляет людей друг от друга, как приобретенные перемены.

Нет, они никогда не теряли контакта между собой. Они постоянно общались, благо Интернет делал такое общение легким и обыденным. Между ними лежали серые будни и бурный развороченный быт. Они продолжали злить друг друга, обижать, оскорблять, что у них уже вошло в привычку. Каждому из них казалось, что именно он знает другого лучше него самого. Каждый думал, что именно ему знакомы все секретные ноты души собеседника, что именно он видит нужную клавишу, на которой играет. И они не верили в то, что чужая жизнь переписана на чистый лист, и что этот лист давно уже запачкали новые пятна. Они не думали о том, что сидящий напротив человек теперь играет не на клавишах, а на струнах, что его душа звучит совершенно иначе, и что мысли совсем не те, что прежде. Почему? Потому, что они ничего этого не видели, не слышали и не хотели знать. А то, что они все-таки сумели подсмотреть, казалось им вполне похожим на то, что они знали прежде. Они часто говорили: «Все изменилось и все закончилось», но при этом не верили даже сами себе. Возможно, внешне они и согласились бы с такими словами, но у всех этих слов был один единственный и верный синоним — тотальное непонимание. В глубине души все равно смотрели на сидящего напротив человека из прошлого прежним взглядом и вспоминали все те же старые маски, прежние игры и давние образы. Эти образы и маски постоянно давили на них.

— …ты мне так и не сказала, что с тобой приключилось? — спросил ее Алекс.

— Сейчас расскажу, — она сделала небольшую паузу, ковыряя недоеденную пиццу. — Случилось всего много, но говорить обо всем лениво… Вот намедни у меня умер компьютер, и завтра должен приехать мастер из техподдержки, посмотреть, что к чему и содрать с меня некислые деньги. А вообще, я устала от Интернета и сетевого общения. Но мы же блоггеры. Я, ты и еще куча разных знакомых. У нас давно уже нет имен, вместо них — ники. У нас нет ни возраста ни пола, да и голоса тоже нет. Как нет эмоций — их нам заменил десяток банальных смайликов. Вместо лица — аватар. Мы не читаем книг, а просто просматриваем текстовые файлы. Не цитируем по памяти любимых авторов, а вставляем результат поиска в Google по ключевой фразе, которую сумели запомнить. Концерты нам заменил ненатуральный эм-пэ-три звук с сокращенными частотами, не воспринимаемыми нашим ухом. Вместо фотографий — матрица тридцати двух битных точек. Вместо встреч — сходки. Вместо поцелуев — «чмоки». Вместо любви — мемориз и записи в хистори... Но я все чаще ловлю себя на мысли, что мне давно уже наскучило писать в блогах. Надоело что-то аргументировать, да и просто надоело как-то себя выставлять. И в Интернете, и в реале. Но позитивно жить мне не удастся: я уже настолько приспособилась к роли воительницы с пылающим мечом, что возможности выхода из этого образа не вижу вообще. Да и как он возможен, этот выход, если долго притворяться у меня не получится, все равно вся эта суть рубящей всех налево и направо всадницы вылезет наружу и делается только хуже…— Недавно звонил мой бывший (ты его знаешь, мы с ним остались замечательными друзьями). То, что рассказал, совсем не порадовало. На днях была вечеринка в клубе «Белая Тень», и он там краем уха слышал, что говорили обо мне некие личности. Оказывается, я меняю мужиков как перчатки, ко мне чуть ли не очередь стоит, и я всех вожу к себе домой. Сколько же нового можно иногда о себе узнать. Хорошо у него хотя бы хватило ума в это не поверить, а плохо — что он не знает, кто они были такие и откуда. Жаль. Для меня, естественно, а им повезло, ибо в противном случае я не гарантировала бы их целость и сохранность...

— Да, конфликтовать с тобой — только злейшему врагу пожелаешь! — засмеялся Алекс. — Вообще-то все мы со своими проблемами. А ты думаешь, я белый, пушистый и рисую на стекле солнечных зайцев? Нет, я могу быть очень злым человеком. Я быстро впитываю негатив, а потом выбрасываю его в чью-то сторону. Но вообще-то я немного романтик. До сих пор.

— Я так не думаю, и никогда не думала. Какой же ты романтик? — она изобразила смех. — Да ты кто угодно, но только не романтик. Ты, дяденька, умеешь смотреть на жизнь цинично и трезво, не обольщаясь, поскольку в твоей жизни было достаточно разочарований, чтобы позволить себе роскошь очаровываться вновь. При этом даже не стараешься выглядеть очень уж правильным, хотя вполне адекватен…

Вдруг без всякого перехода она спросила:

— Слушай, романтик, а ты где остановился?

— В академической гостинице на проспекте Энгельса, — удивленно ответил Алекс. — А что?

— Пойдем ко мне? Посмотришь, как я живу. Ты же у меня еще не был.

— Еще не был — эхом отозвался Алекс. Он позвонил своей жене, но ее мобильник упорно не желал отвечать — это была уже не первая его попытка.

То, что произошло позже, Алекс так и не смог объяснить, хотя долго потом об этом думал. Отрезок времени, кусок его жизни продолжительностью несколько часов, полностью выпал из памяти и сознания. Его, Алекса мозг, как будто отключили, а затем включили на шесть часов позже. Еще мгновение назад он спокойно сидел за столиком кафе на Невском проспекте, а тут вдруг сразу оказался абсолютно голый в незнакомом помещении на удобной широкой постели, прикрытый до подбородка мягким одеялом. Сознание постепенно возвращалось, голова прояснялась, а в теле ощущалась приятная расслабленность и усталость, как после долгого полноценного секса. Алекс не успел удивиться, как дверь открылась, и в комнате появилась его симпатичная приятельница — судя по влажной прическе, она только что вышла из душа. Шла она босиком, одетая только в крупноразмерную черную майку, висящую на ней, будто платьице. На майке была изображена исполненная экспрессии и фантастичных киберпанковских деталей некая красочная инфернальная сцена в духе Гигера. Сверху, прямо под горлом, читалось:

Jeffrey Scott — 1019

Anything Goes, group show,

Courtyard Gallery, Asheville, NC.

— Как себя чувствуешь? Ходить хоть можешь? — спросила она.

Алекс неторопливо поднялся, прислушиваясь к голосу своего тела. Само тело встало возле кровати и сделало несколько осторожных шагов вдоль нее. Ноги слушались плохо, и в них ощущалась противная слабость, под коленками что-то несимпатично подергивалось и трепыхалось, сердце так и старалось выскользнуть из груди. Вот черт… Организм пытался синтезировать аденозинтрифосфорную кислоту для работы мышц, а из чего ее синтезировать — не знал, но ходить все-таки мог.

— Чай, кофе? Или где-нибудь поужинаем? — Она задумчиво посмотрела на него и вдруг продолжала: — витаминчиков дать? В свое время она закончила медучилище, а потом, без всякого перехода, поступила на юридический факультет университета.

— Спасибо, все давай. Еще, если можно — кофе с ромом: в чашечку черного добавь немного рома и сгущенного молока с сахаром... Нету рома? Тогда — пусть будет просто черный кофе с тремя ложками сахара. А пожрать у тебя ничего не будет? Только здесь, а то я просто умираю от голода.

— Нет проблем, сейчас, организуем. Идем на кухню, — сказала она.

24. Пол Жданов

– Ну, и как результаты? — спросил я не столько для себя, сколько для сильно уже побледневшего Алекса. — Эффект есть?

– Есть, конечно, — охотно откликнулся повеселевший Майк. — Но, по-моему, мы выжали из него все, я тут сделать больше ничего уже не смогу.

Кто бы сомневался. Майк всегда работал с полной отдачей, ибо знал: попробуй он меня обмануть или соверши ошибку, то сам окажется на «Железном Троне». Или в нашем крематории.

– Уверен? — для вида и по скверной привычке переспросил я.

– Абсолютно, — меланхолично ответил Майк, он давно привык к моей манере, — Если кто-то что-то еще из него вытянет, я готов поставить упаковку пива.

– Превосходно. Тогда отдавай его Хирургу.

«Хирург» — один из моих кадров, получил в свое время пожизненное заключение за «серийные убийства отягощенные особой жестокостью», как сухо сообщал приговор. Этому типу явно не давали покоя лавры Джека Потрошителя, только в отличие от прославленного лондонского маньяка, наш «Хирург» предпочитал медицинскому скальпелю дисковую пилу — инструмент для распиливания грудной клетки. Этот предмет мой теперешний подопечный использовал не по прямому назначению — у своей жертвы он вскрывал не грудную, а брюшную полость и руками выгребал наружу внутренности. При этом, как показала экспертиза, «Хирург» испытывал сексуальную разрядку — «у него случался оргазм и извержение спермы», как я прочитал в истории болезни. Все давно уже забыли его настоящее имя, и называли только по кличке. В отделе он был незаменим — его четкий аналитический ум лучше всякого квантового компьютера мог найти ассоциативные связи там, где этого никто никогда не ждал, и только Хирург мог отыскать зависимость в, казалось бы, совершенно посторонних фактах. Была бы исходная информация, а она всегда была. В свое время суд признал его полностью вменяемым и закатал на пожизненное заключение без права на условно-досрочное освобождение — помогли адвокаты родственников жертв. В тюрьме его держали на релаксантах, но когда «Хирург» голыми руками растерзал своего сокамерника — тоже серийного убийцу — ему предоставили почетное право на одиночку. Там я его и нашел — в одиночном бетонном коробе площадью три на три метра, без окна, без каналов связи и без права выхода за порог. Директор тюрьмы был рад радешенек, когда я сделал предложение, от которого он не смог отказаться, и «Хирург» сменил свой бетонный гроб на одноместные апартаменты в подземном этаже отдела «G» — моего отела.

– Звони, — кратко приказал я Майку.

Тот не заставил упрашивать себя дважды — он только и ждал, когда появится свежий труп. Сохранность трупа особого значения не имела, главное — чтобы еще не начал разлагаться. Майк был некрофилом-гомосексуалистом, и периодически ему требовалось мужское тело. Иначе Майк долго работать не мог — через какое-то время он впадал в такое скверное состояние, что только укол какой-то гадости его успокаивал. Но вот беда — после этого укола Майк превращался в тихого безмятежного идиота, а мне требовался не придурок, а качественный работник. Сейчас он твердо знал: после Хирурга труп «Санта-Клауса» полностью достанется ему.

«Хирург» влетел стремительно, как страдающий диареей коммивояжер вбегает в сортир аэропорта. Свои обычные в таких ситуациях действия он осуществил быстро и ловко. Сколько раз я уже видел подобные сцены, но до сих пор они оставляли сильное впечатление. Временами меня одолевало мучительное желание продырявить жирный затылок «Хирурга» каким-нибудь мощным деструктивным оружием. Что уж говорить про Алекса — больше всего я тогда испугался, что моего друга стошнит на пол, а может и прямо мне на ботинки или на брюки. Еще я боялся, что он вдруг обделается или потеряет сознание, как забеременевшая гимназистка.

Пора было немедленно уходить — все то, что надо, Алекс уже увидел и порцию впечатлений получил. Я крепко схватил руку своего приятеля, закинул ее себе через плечи, быстро вывел его в коридор и поволок в туалет, прямо к унитазным кабинкам. Там Алекс сразу же пал на колени и с характерным звуком выплеснул в толчок содержимое своего желудка.

Пока Алекс «беседовал» с унитазом, я с интересом разглядывал портреты мировых лидеров, которые приколист Перкинс регулярно вывешивал под потолком. Надо же! Уже успел обновить, вот когда только?

Наконец Алекс прекратил свои рвотные дела, и нетвердой вихляющей походкой вышел из кабинки.

– Ты не находишь, что Хираока выглядит тут слишком молодо? — спросил я своего друга, чтобы он хоть что-то произнес. — Наверное, это какой-то старый его снимок.

– Что это было? — прохрипел Алекс. Ну и видок у него! В гроб краше кладут. Ничего, не заболеет, зато сговорчивее сделается, если я еще что-то понимаю в людях.

– Ты о чем? — притворно удивился я.

– Ты понял о чем. Мы вообще-то где? Что происходит? — требовал объяснений Алекс.

– Мы у меня на службе и это часть работы, — я старался говорить как можно спокойнее. — Ты готов?

– Готов. Объяснишь? А то я ничего не понимаю.

– А что тут понимать? — я вкратце объяснил Алексу принцип работы моего отдела. — Так ты — готов? Правда?

– Правда, готов, — хрипло ответил он, и тут же опять бросился к унитазу. Его снова громко стошнило. Быстро, но бурно.

– Ну, все? — спросил я, — проблевался наконец? Пошли чайку со мной попьешь!

Алекс наконец закончил свои оральные контакты с ватерклозетом, и с удивлением стал рассматривать портреты президентов, королей и премьеров, развешанных Максом над писсуарами. Выглядел мой друг не лучшим образом — бледный, почти зеленый.

– Боюсь, что не смогу составить достойную компанию, — промямлил он наконец, и начал долго и путано оправдываться.

– Как кучеряво ты выражаешься! — тут надо было проявить настойчивость, и я ее проявил. — Сможешь, сможешь! Ладно, идем, я заказал к чаю «Птичье Молоко».

Только сейчас я заметил объявление на внутренней стороне туалетной двери:

Уважаемые коллеги!

Руководством нашего Отдела было установлено, что сотрудники тратят чрезмерно много рабочего времени на визиты в туалет. С первого апреля этого года вводится посещение строго по алфавиту. Сотрудники с фамилией начинающейся на «А» будут ходить в туалет с 9:00 до 9:20, на «В» с 9:20 до 9:40 и так далее. Если вы не сумели правильно использовать свое время, то будете дожидаться следующего дня. В экстренных случаях вы можете поменяться со своим коллегой, однако для этого необходимо письменное разрешение вашего непосредственного начальника. Дополнительно вводится трехминутный лимит на пользование кабинкой. По завершении трех минут последует звуковой сигнал, туалетная бумага втянется в коробку, дверь откроется, а соответствующие кадры системы видеонаблюдения будут зафиксированы. В случае повторного нарушения видеоинформация будет опубликована на внутреннем информационном ресурсе нашей Службы.

С уважением, Начальник отдела, Пол Жданов.

Интересно, чье это творчество? Шутники! Я таких приказов, естественно, не отдавал.

Мы вернулись в мой кабинет и еще минут тридцать молча пили чай, пока физиономия Алекса не приобрела нормальный для человека цвет.

– Ну, пришел в себя? — спросил я, когда это молчание мне вконец надоело. — Я всегда говорил, что чай это есть великая вещь! Итак, у тебя две главные проблемы: убийство вашей уборщицы, извини, оператора клининга, и твоего клиента.

– Гибсон сказал, что убили кого-то другого, — удивленно произнес Алекс.

Ха! Забавно! Оказывается, наш старина Гибсон затеял какую-то свою собственную интригу или игру. Не похоже на него, не его стиль вообще-то, тоже мне — великий тактик! Или посоветовал кто? Ладно, позже выясню.

– Ты что, Гибсона не знаешь? — разъяснял я ситуацию. — Вижу, что знаешь, врет он все. Погиб твой клиент, причем именно так, как и описано в газетах. Ну, почти так, нехорошо погиб — его убили бейсбольной битой, а труп потом нашли на мусороперерабатывающем заводе.

С этими словами я сменил вид за моим окном. Мы еще немного поболтали. Чтобы хоть чуть-чуть снять возникшее напряжение, я не удержался и похвастался своей Ингрид, хоть это и не в моем стиле. Она действительно классная девчонка, я уж не говорю, что прекрасный секретарь и референт.

Пора было ехать домой — почти все сотрудники давно разошлись и только дежурные да те, кому не хватало дня, все еще трудились по своим этажам. Алекс сразу же ухватился за мое предложение подкинуть его до дома.

25. Алекс

Без всякого на то должного основания, Алекс всегда считал, что хорошо умеет разговаривать с людьми и быть для них интересным собеседником. Объяснялось это ошибочное мнение тем, что, знакомясь с людьми новыми, которые всегда сильно отличались от Алекса, он достаточно легко находил с ними общий язык — иногда даже перенимал некоторые их черты или манеру общения. Но так получалось не всегда, а только тогда, когда у него или у его собеседника изначально была склонность или желание к такому общению. На людей же из собственного прошлого он смотрел через зеркало старого своего восприятия и прежних ассоциаций.

— … сейчас, организуем. Идем на кухню, — сказала она.

Алекс нашел свою одежду, кучей брошенную у кровати, надел джинсы и поплелся следом.

— Знаешь, как лучше молоть кофе, чтоб он был ароматнее и вкуснее? — спросила она.

— Как?

— Зерна следует молоть перед самой варкой, — говорила она, сопровождая свои слова соответствующими действиями. — Нельзя размалывать кофейные зерна ни слишком крупно, ни слишком мелко. Кофе будет вкуснее, если в момент закипания опустить в воду щепотку соли и наливать его в подогретые чашки, а для того чтобы гуща осела, достаточно плеснуть в кофе ложку холодной воды… Да, оказывается у меня еще остался гаванский ром — повезло тебе! Вообще-то я редко здесь готовлю, так — перекусить только, чаще в городе обедаю. Ничего посущественнее не хочешь?

— А знаешь, не отказался бы! Вот в начале романа Василия Аксенова «Редкие земли» рассказывается рецепт блюда, которое автор изобрел сам. Это макароны с овощами и морепродуктами. Для приготовления надо положить на разогретую сковородку неразмороженный коктейль из морепродуктов и добавить оливкового масла. Пока морские гады оттаивают, сварить полпакета макарон и нарезать красные перцы. Высыпать макароны на сковороду, перемешать, добавить по вкусу овощи и специи.

— Ну, не знаю… Макароны с морепродуктами? По-моему лучше рис. Но у меня сейчас все равно нет никаких морепродуктов.

— Тогда, пожалуйста, сделай то, что у тебя есть. Жрать хочу, сил нет! — возопил Алекс.

— Ладно, не стони! А тебе я яичницу приготовлю со всякими разыми вещами. Будет вкусно. А пока вот — орешки погрызи.

С расслабленным и довольным видом он наблюдал за тем, как она включила плиту, налила воду в чайник, расставила чашки, достала из холодильника яйца и еще что-то и начала готовить на скорую руку. У нее были красивые ноги и великолепно вылепленная фигура. Алекс вдруг понял, что очень любит смотреть на то, как она что-то готовит. И как вообще что-то делает.

Еда, приготовленная ею второпях из каких-то случайно сохранившихся в холодильнике ресурсов оказалась удивительно сытной и вкусной, а кофе — просто великолепным. Сама она не ела ничего, а только молча сидела у противоположного края стола, подперев руками подбородок, и внимательно наблюдала за Алексом.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он после двух чашек кофе с ромом, яичницы с ветчиной и нескольких толстых бутербродов с холодным мясом. Он понял, что если она до сих пор ничего не объяснила, спрашивать уже бесполезно — все-таки они были знакомы давно.

— Тебя подвезти? Я все равно еду, и могу немного прокатиться с тобой. Подожди, только переоденусь.

Они вернулись в комнату. Не обращая на него никакого внимания, она скинула свою гигантскую майку и стала облачаться в немногочисленные элементы одежды. Всего таких элементов Алекс насчитал семь — трусики, бюстгальтер, колготки, джинсы, пару ботинок и водолазку.

— О, подвези если нетрудно… — задумчиво и с опозданием ответил он. — Нет, слушай! Лучше отвези меня к морю!

— К какому еще морю? — удивилась она.

— Ну, как же! Питер — приморский город, и я хочу к морю. Еще не был в этом году.

— А, поняла. Тебя в Комарово или в Петергоф? Может в Кронштадт? — спрашивала она, разглядывая себя в зеркале. Несмотря на фен, ее волосы высохли еще не полностью.

— Нет, зачем же так далеко? На ближайший берег — я там хочу посмотреть на волны. Заодно еще и поговорим. До морского берега надо как-то добраться, а терять драгоценное время в дороге, по меньшей мере, глупо.

— Ладно, как скажешь. Морская набережная тебя устроит? А ты ну-ка, одевайся, быстро! А то я почти готова уже!.. Пока буду краситься, собирайся давай…

Дом, из которого они вышли, сильно отличался от своих соседей, хотя два его брата-близнеца стояли на другой стороне улицы, в глубине квартала. Когда-то дом был новым, «экспериментальным» и, наверное, очень престижным. Но с тех пор прошло время, утекло много воды, стены посерели, фасады поблекли, а плитки, украшающие здание, облетели. Причем осыпались частично, группами, создав тем самым новый причудливый узор.

— …а потом наши соседи закрыли пожарный выход на замок и сделали там себе кладовку. — Заканчивала она начатую еще при выходе из квартиры фразу. — А вот и моя ласточка! Ну, только посмей сказать, что она тебе не нравится!

Алекс со своей спутницей вышли на Наличную улицу и сели в джипообразный «Мерседес ml 320», который смиренно ждал у тротуара. Для этой мощной машины уж никак не подходило слово «ласточка».

— Нравится! А где твой старый транспорт? Где твой бандит-мотоцикл и где знаменитый беленький «Вольво?» — удивленно спросил Алекс.

— Разбила, — коротко объяснила она. — А ездить на мотоцикле я сейчас не хочу, не то настроение.

— Жалко… Может, ты все-таки расскажешь, что с тобой приключилось? Ты вроде как обещала.

Некоторое время она молчала. Алекс ждал, временами посматривая на свою спутницу. Ее голова уже полностью высохла, и волосы приобрели видимую мягкость — лаками она не пользовалась.

— Черный заяц снова начал бить в свой барабан, — веско сказала она и опять замолчала.

— Это ты о чем? — удивился Алекс. Недавно перечитывала Пелевина?

— Понимаешь… — наконец снова заговорила она, проворно ворочая рулем, — вот так живешь, живешь, но однажды чувствуешь, что все, что было тобой сделано и выстрадано, обернулось против тебя и против всего, во что ты веришь. Пусть лучше такое никогда не случится в твоей жизни. Ты же знаешь, я бываю во всяких странах, разных городах, вообще, мотаюсь по всей Европе. Я везде и всюду сижу в интернет-кафе и повсеместно встречаюсь с людьми знакомыми мне лишь по Сети. Забавно, что некоторые не особо дорожат тем, что у них уже есть, не ценят тех, кто к ним хорошо относится, и позволяют себе говорить что-то неприятное в адрес своих друзей. Все мы чем-то и кем-то пользуемся, как бы грубо это не звучало, но это так. Люди разные. Одни вызывают только улыбку, другие — сожаление, третьи — действительно интересны. Но странное дело — мой круг реально хороших знакомых уменьшился сейчас до четырех человек. Хорошие знакомые — они ведь почти как друзья, но их всегда больше. Ты, же знаешь, я никогда не думала, что виртуальный мир может быть так реален, что те эмоции, которые я получила там во много раз конкретнее и сильнее тех эмоций, которые получала в реальном мире. Они гораздо менее призрачны и гораздо более чувственны. Но... Так болезненно и страшно осознавать, что однажды один из нас проснется утром и все это забудет. Забудет сказать: «доброе утро, я так соскучился», забудет сказать «целую» перед тем, как выключить свой гребаный компьютер. Ведь всегда во всем наступает момент, когда один из двоих больше не может ждать, а другой не может так жить. В последнее время мне понравилось анализировать свою прошлую жизнь — я определенно умею смеяться над своими проблемами. Вполне возможно, что я это делаю просто так, а может быть я это делаю потому, что то, как я сейчас живу, вряд ли вообще можно назвать нормальной, полноценной жизнью... Опять меня понесло в какую-то заумь.

— Я, кажется, тебя понял, — задумчиво сказал Алекс. — А эти твои… коллеги или как их там? Черное братство?

— Да ну их всех к черту. Каждый за себя, и каждый одинок. Утешает лишь то, что они тоже не так просты и тоже должны расти. Надеюсь, наши пути разойдутся, и я никого из них уже не встречу. Интересно, а если им прямо сказать, как я их всех ненавижу, что-нибудь изменится? Вряд ли. Нет, от этой компании никакого толку.

— Ну, ты же знала, на что шла. Нет?

— Нет, теперь мне трудно общаться с людьми, они меня раздражают. Особенно меня бесят наши соотечественники за границей. Вот недавно — летела из Германии. Стояла, ожидала регистрацию рейса в аэропорту Франкфурта. Вокруг меня суетилась группка наших россиян — десятка три— четыре. Самолетик маленький, регистрироваться не торопились — багаж паковали... Как этим занимаются наши — ты, я думаю, видел. Это уже стало обыкновенной картиной — полиэтиленовые пакеты, рулоны скотча и треск разматываемой липкой ленты на весь вокзал. Вокруг топтались немецкие таможенники, и вяло наблюдали за процессом. Туземная публика смотрела все это с плохо скрываемым недоумением и явной брезгливостью. Кто-то из них спросил: «А чего эти русские там делают?» И почти сразу кто-то ответил примерно так: «А это от собак, чтобы наркотики не учуяли!» Лица у таможенников сразу же одеревенели, и служители закона медленно направились к источнику треска... Багаж потом два раза паковали. Раньше меня это только позабавило бы, а сейчас — противно. Понимаешь, иногда я начинаю сильно сомневаться в правильности своего выбора. Как ни крути, но мой путь подразумевает одиночество. Если ничего не изменится, я буду постоянно расти над собой, а люди не будут за мной успевать. Когда-то я искренне надеялась, что сумею сохранить некоторых людей из своего прежнего окружения. А сейчас…

— А что сейчас? — спросил он.

— Сейчас я уже не надеюсь, поскольку растеряла почти всех. Я дошла до того, что даже зарегистрировалась на сайте знакомств — просто так, из любопытства, хотела посмотреть, что из этого получится. В своей анкете я указала цель — общение и переписка. И все! Но, видимо, придурки, сидевшие на этом сайте так оголодали, что анкеты в принципе не читают. Что мне только там не предлагали! И секс в самых разнообразных вариантах, позах и формах, и мальчиков по вызову за отдельную плату, и самой сделаться проституткой. Но самое неожиданное предложение было такое — восемнадцатилетний мальчишка предложил мне лишить его девственности. Нормально, да?

— Да, в этом мире точно есть гении своего дела, — произнес Алекс первую пришедшую на ум фразу.

— А последняя фишка была просто убийственна, — продолжала она, — мне написал какой-то восьмидесятилетний старик. Для начала дед сделал кучу комплиментов в мой адрес, а когда узнал, что трахаться с ним я все равно не собираюсь, то обложил меня, на чем свет стоит, назвал дурой и шлюхой, сообщил, что я ему больше неинтересна. Круто, да? Отвечала я только более или менее адекватным, на мой взгляд, но после пары сообщений снова понимала, что ошиблась. В общем, анкету эту я удалила оттуда. — Она немного помолчала, глядя на что-то невидимое рядом с плечом Алекса. — Мне до чрезвычайности надоело, что те, кто мне близок духовно, совсем не близки физически и наоборот. Это меня бесит. А еще в очередной раз наступил в жизни такой момент, когда смотришь назад и понимаешь, сколько там грязи. Перед многими хочется извиниться, то есть сделать, то, что я практически не умею. Я не верю никому из тех, кто меня окружает... какое-то странное ощущение. Я одинока. Извини за длинную тираду.

— Кто-то однажды очень хорошо сказал, что каждый человек сам творец своего одиночества. — Алекс вспомнил чью-то красивую фразу. — Кто именно сгенерировал сию мудрую мысль, не знаю, вероятно, она независимо приходила в разные головы и в разное время. А вытекает из этой теоремы, то, что никто не сможет помочь выбраться из одиночества, если сам себе не начнешь помогать. И ты не пыталась изменить ситуацию? Никогда?

— А я уже не могу. Я боюсь слова «никогда», и внутри меня что-то вздрагивает каждый раз, когда я слышу это слово, потому что от него веет безысходностью и тоской. Никогда — это нечто недосягаемое, бессрочный запрет, а я всегда испытывала ужас перед вечностью. «Никогда не говори никогда» — эта формула встречается мне неприятно часто, словно запрещающий дорожный знак, пугающий своим красным цветом. Но я, как ты знаешь, не особо соблюдаю человеческие правила, и хватит с меня того, что уже не одно такое «никогда» я обозначила для себя на длинном шоссе жизни. Никогда не буду любить в полном понимании. Никогда не буду смеяться по-настоящему. Я даже напиться не могу — моему организму настолько все пофиг, что он всасывает алкоголь равнодушно. Даже плакать я совсем разучилась, и было это давно. С тех пор я в гордом одиночестве «наслаждаюсь жизнью» — именно так, и никак иначе...

— Как это — в гордом одиночестве? А муж? — удивился Алекс.

«Она, наверное, даже не знает, зачем ей иметь постоянного мужа, — думал он. — Иногда ей кажется, что да, это для нее крайне необходимо, а уже через пару минут, что нет. Потом все снова... кстати, ее муж — полный придурок, не пропускающий ни одной юбки, и непонятно, как вообще можно с ним жить?»

Ее мужа он знал уже давно, еще до того светлого момента, когда тот сделался ее мужем. Познакомились они при обстоятельствах столь трагических и странных, что до сих пор Алекс не мог поверить в реальность тех давних событий. А то, что теперешний ее муж был жизнелюбом и регулярно «ходил налево», она знала всегда. Она знала все — в деталях и подробностях — такой уж она была. И то, что в командировках, по возвращении в гостиницу, в дверь его номера тут же стучались симпатичные веселые девушки; и то, что иногда он давал визитершам за услуги вполне ощутимые для семейного бюджета деньги; и то, что за девочек, чаще всего, платили фирмы, куда ее нынешний муж приглашался в качестве эксперта. Она все давно знала и часто ловила его на этом, после чего ее муж кидался в ноги и обещал, что такое никогда уже более не повторится, а сейчас произошло с ним случайно и в последний раз. Потом с некоторыми незначительными вариациями история, конечно же, повторялась снова, но, тем не менее, почему-то он до сих пор оставался ее мужем. По специальности он был океанографом, и постоянно ездил во всякие разные командировки, часто — в портовые города. Еще при разводе с прежней женой его заставили сознаться, что он занимался беспорядочным сексом во время своих многочисленных поездок, и обвинили в том, что у него есть внебрачный ребенок. Потом ее муж много чего говорил в свое оправдание, но это уже никого не интересовало — слова не прикроют ничтожности личности.

— …А муж? — удивился Алекс.

— Муж — объелся груш, — изрекла она раздраженно. Видимо Алекс задел больную тему. — Для меня одиночество — это когда вокруг нет людей, которые хотя бы частично могут разделить мое мировоззрение. А полное одиночество — это когда я даже не могу представить себе персону, способную разделить или хотя бы представить себе мои мысли. Муж ко мне стал хуже относиться. Не знаю, что и делать.

— Заботься о нем, — сказал Алекс очередную банальность. — Проявляй побольше внимания…

— Да я и так забочусь, куда уж больше?

— Значит, недостаточно заботишься. Ты же знаешь, например, какие у него вкусы? Делай то, что ему больше нравится.

— Так ты что, советуешь мне подавать ему голых блондинок? Вот как-то в выходной выгнала его из дома погулять, а сама за два часа сбегала по магазинам, разобралась, что к чему в комнате, накрыла на стол шикарный романтический ужин со свечами... А он пришел усталый и злой, бухнул на стол пакет со жратвой, которую сам зачем-то купил, проворчал, что есть ничего не хочет, и улегся на диван. У меня раньше от его поцелуев иногда коленки подкашивались... Вот похожее было ощущение, только от обиды — лучше бы избил, что ли или выгнал с вещами... Потом, конечно, ругань, слезы, я в ярости уже убранную в холодильник еду покидала в мешок и выкинула в мусоропровод. Десерт туда же...

— Все в помойку?

— Ага… Правда, вино до сих пор стоит неоткрытое в холодильнике, но у меня уже нет никакого желания притрагиваться к нему. А виновата я оказалась в том, что потратила деньги зря, представляешь? Еще вчера сказала, что если они будут лежать у меня, то быстро сольются на всякий хлам, типа кремов, шампуней и прочей лабуды, но это было в его глазах вполне достойной причиной. А вот потраченные усилия на то, что хотела бы получить сама — это впустую. Мне от этого больно и противно... и грустно. Думала, что никак не могу простить его, хотя очень и очень хочу, но где-то внутри уже не могу перепрыгнуть этот высокий барьер обиды. Раньше прощала все, даже не задумываясь, а теперь... Наши отношения сейчас совсем не те, что раньше. Вся трепетность, романтичность куда-то ушли. Когда идем вместе то не держимся за руки, да и когда такое бывает, что мы вместе на улице? Часто начинает казаться, что это начало разрыва. Вот я и одинока, ведь все мои нынешние друзья — безумцы. Да, они разные, но при этом в чем-то почти одинаковы. Сумбурно я все это объясняю, но ничего не хочу, кроме верного и сильного друга, с которым мы свернули бы горы. Но ни в коем случае не волка-одиночку: я сама такая... Мне надо друга преданного и при этом бесконечно мудрого и понимающего, который уже почти все видел и почти все знает, и прошел сквозь ад.

— А я совсем не сгожусь на эту роль? — с улыбкой спросил Алекс.

— Нет, ты — не сгодишься, не обижайся только. Лучше исполняй свой прежний образ, у тебя иногда неплохо получается. Ты — хороший, обстоятельный, порядочный мужик, но всякая романтика тебе далека и чужда. Ты постоянно уверен, что жить нужно честно и без затей, своим собственным трудом. Ты очень привязан к тем, кого считаешь тебе близкими, и если бываешь иногда мрачен, грубоват и брюзглив, то лишь потому, что всегда хочешь им добра и не желаешь, чтобы они разбазаривали свои жизни по ерунде, и тем более, теряли эти жизни. Ты надежен как железобетонная стена, и если время от времени бываешь столь же непрошибаем, то это лишь побочный эффект, неминуемое последствие твоей надежности. Вот… Но, ты же знаешь, кто я? Знаешь, и тебе лучше держаться подальше от таких как я. Никогда не прилагай много усилий, все самое лучшее случается у тебя неожиданно и вдруг. Я ничего не смогу тебе дать, кроме лишних проблем и ненужных трудностей… Но если вдруг надумаешь менять юридическую личность, то могу помочь. Есть такой отработанный механизм — нам без этого нельзя, сам знаешь почему. Все, мы приехали. Вот он, твой берег. Да, кстати, дай-ка мне адрес этого колдуна.

Только сейчас Алекс заметил, что они давным-давно уже никуда не едут, а белый джип стоит на Морской набережной, и невдалеке плещутся волны Финского залива. Он отдал ей визитку Пухова и вышел из машины. Она сразу же уехала, и он остался один. Тут он, наконец-то, осознал, что это все-таки не настоящее море — почти везде виднелся еле заметный берег, а прямо напротив маячил Кронштадт… Потом он долго сидел на гранитной ступеньке, глядя на прибой, вялые волны и серую воду Невской губы. Но тут ему и отблагодарилось — без всяких помех он смотрел на эту воду часа два, пока не наступила глубокая ночь.

26. Пол Жданов

Пока мы ехали к дому Алекса, никто ничего не говорил. Я устал за этот длинный день, а мой друг видимо переваривал полученные впечатления. Он жил на Первой улице Машиностроения — недавно там снесли прежние дома и застроили все современными жилыми билдингами. Неплохо устроился мой бывший друг, ничего не скажешь. Как только машина остановилась, я перешел к главному.

– Завтра… — я посмотрел на таймер, — вернее, уже сегодня, после семнадцати часов у нашего дорогого Гибсона прибавится много новых забот и срочных дел и ему будет уже не до тебя. Да, вот еще что: все свои походы по городу закончи до семнадцати часов, а будет лучше, если ты управишься еще раньше.

– А что будет? — встрепенулся Алекс, начавший уже клевать носом.

– Увидишь, что, — усмехнулся я, — телеканал местных новостей смотри. Все, приехали, ровно через неделю жду от тебя первый отчет. Как видишь, я тебя не тороплю. Пока, хорошего отдыха!

Как только Алекс ушел, я сразу же вызвал Лорен. На экране появилось красивое золотистое лицо. Как всегда она была очаровательна и свежа — говорят, потомки межрасовых браков особенно выносливы и здоровы. Лорен была наполовину африканкой, наполовину европейкой, и обладала нечеловеческой красотой.

– Да, патрон? — моя сотрудница или еще не спала, или проснулась, быстро собравшись с мыслями. Что ж, она может.

– Слушай, дорогая, возникло новое дело, — сказал я фривольным тоном.

– Патрон, не называйте меня так, я же просила, — в голосе Лорен, несмотря на улыбку, позвучали злые нотки, — в чем моя задача?

– Нужно подстраховать одного парня, — уже более серьезным тоном сказал я. — Обработай его, как ты это умеешь, и держи под своим контролем. Лорен, я даю тебе полную свободу действий — работай с ним как пожелаешь, только ничего не рассказывай про наши дела, и береги его жизнь, а также здоровье вместе с рассудком.

– Ну, патрон! — с напускной обидой откликнулась она, распахнув свои бездонные глаза, но на мне ее штучки не срабатывали. Интересно, а когда она спит? Ночь все-таки.

– Да знаю я, что ты и так отлично соображаешь, но лишний раз напомнить не повредит. Да, можешь его иногда отпускать, пусть погуляет, только на коротком поводке. Обо всех передвижениях и телодвижениях докладывай мне. Раз в неделю — приходи для личного доклада. Все! Остальное — уточним в процессе. В текущие сутки, с четырнадцати и до семнадцати часов, он выйдет из местного офиса Френка Уильямса. Пакет фотографий и видео я тебе сейчас перешлю, лови… там же и его личный файл. Полное досье. Так, уже смотришь?.. Обрати внимание, как он ходит, как двигается, вкусы, привычки, пристрастия, продумай стиль общения с ним… Ну, сама знаешь, не мне тебя учить. Вопросы?

– Кто это? — спросила моя сотрудница.

– Мой старинный приятель. Был период, учились вместе, в досье все есть. А сейчас он ввязался в одно опасное дело, и даже сам не понимает, во что влез.

– Симпатичный. А что с ним?

– Ничего. Если я правильно все понял, то вокруг него скоро начнется активная возня, и тьма всяких разных людей будет им интересоваться. Собственно, они уже начали. Причем интерес может носить самый непредсказуемый характер, вполне вероятно, что его попытаются похитить или банально ликвидировать. Я практически не сомневаюсь — что-то похожее случиться, поэтому находись при нем неотрывно и выяви всех, кому он так насолил.

– А когда я буду охотиться? — Лорен сощурила глаза. Она не скрывала от меня своих пристрастий. — И как буду к вам ходить на доклады?

– Как обычно, только твой подопечный лишнего знать не обязан, даже подозревать ничего не должен — наплети ему что-нибудь, как ты умеешь. Это приказ! Вообще-то было бы очень неплохо, чтобы во время твоего отсутствия он бы просто спал как бревно и ничего не замечал. И еще! Поставь ему побольше разнообразных жучков. Тут лучше перестараться.

– Я должна спать с ним? — без всякой тени сомнения уточнила она.

– Да, это очень желательно, потому что я обязан буду знать о нем все. Только интим начинай не сразу — немного помучай его, пусть созреет. Но — недолго, времени у вас до августа.

– Поняла, патрон. Разрешите приступать?

– Давай, Лорен, приступай. На подготовку у тебя чуть меньше двенадцати часов. Через три дня жду первый отчет. И еще одно: зайди ко мне, и обнови свой арсенал.

– Вы же говорили — неделя? — пыталась возмущаться она. — И что за арсенал?

– Это отчитываться будешь каждую неделю, а первый доклад — через три дня. А я тебе выдам электрошокер, замаскированный под авторучку или губную помаду, что выберешь, и еще новую симпатичную газовую пушку. Пригодится.

– Патрон, вы обещали мне отдых, я устала, а тут опять новое задание. Вы же знаете, как мне трудно сейчас работать.

Что-то в ее интонации мне не понравилось.

– Так, и что дальше? Тебе нужен отпуск? Не думаю, что очень — последнее время у тебя не так уж много интенсивной работы, а я сквозь пальцы смотрю на все твои похождения в Городе. Тебе нужно сочувствие? От меня не дождешься. Я не вижу особых для этого причин. У тебя есть все — хорошие перспективы, молодость, сила воли и привлекательная внешность. Ты не согласна? Ты — лукавишь, а со мной такие штучки не проходят. Перестань депрессировать, сейчас на то нет особых причин. Все, работай.

Лорен отключилась и пропала. Уф-ф-ф-ф! Жуткая баба. Бедный несчастный Алекс! Лорен Альба — была одной из лучших моих сотрудниц, а нашел я ее в клинике Стива в закрытом от посторонних глаз отделении. Туда ее поместила, с санкции суда, собственная матушка, причем никогда не навещала, но не забывала регулярно вносить плату за содержание и лечение. Немалую, к слову сказать, плату. У Лорен действительно были серьезные психические проблемы, причем почти не поддающиеся медицинской коррекции. Да, ее пробовали лечить. Запирал в звуковой камере, кололи всякими препаратами, грузили гипнозом, даже, от отчаяния, ковырялись в мозгу... Ничего не помогло, хорошо, хоть не погубили как будущую оперативницу. Я практически сразу разглядел ее способности и умения — Лорен, что называется, опасность ощущала всей кожей и всегда правильно определяла источник этой опасности. По выражению лица собеседника она безошибочно угадывала его мысли и всегда могла найти верный подход.

Чтобы вытащить ее из клиники потребовалась провернуть целую секретную операцию: мы, как всегда, организовали ложную смерть, а самой Лорен сделали пластику лица, небольшую коррекцию фигуры и опорно-двигательного аппарата: укрепили сухожилья, подправили суставы, усилили скелетную мускулатуру, удлинили ноги, межпозвонковые диски заменили на полимерные... Кроме того, часть костей подменили армированными поликарбонатными имплантатами. Еще кое-что добавили по мелочам. Вживили несколько полезных устройств, поставили микрочипы, защитили жизненно важные органы... Зубы заменили на керамику… В общем — несколько усиленная модификация тела, применяемая к ключевым оперативным сотрудникам. Зато, после реабилитации и курса подготовки, она стала обладать поистине нечеловеческой силой, дьявольской ловкостью и фантастической выносливостью. Голыми руками (и ногами) она легко могла завалить почти любого мужика. Страшное дело! И это, как говорили раньше — «слабый пол»! Древние спартанцы просто обязаны славить своих богов, что не дожили до нашего века — у нас бы они зарезались со стыда.

В свое время кто-то проводил специальные исследования среди населения Земли, на предмет выявления критериев наибольшей сексуальной привлекательности женщин для различных регионов и слоев населения. Полученные параметры не совпадали с «эталоном женской красоты», но того и не требовалось. Именно те старые научные разработки и легли в основу создания нового внешнего облика Лорен. Ее не узнала бы и родная мама — это в полном смысле, а не фигурально. Девушка могла не опасаться случайной встречи со своими родственниками. Ей сделали другую биографию и новые документы. Налогоплательщикам эта внутренняя и внешняя замена личности обошлась в десятки миллионов кредитов, но затраты того стоили — ни один нормальный мужчина не проходил спокойно мимо моей сотрудницы. Она сделалась абсолютным секс-символом. Потом Служба арендовала хорошую квартирку, где Лорен и проживала с тех пор. Я за нее не опасался — только в моем отделе она чувствовала себя спокойно, и под нашей «крышей» могла безбоязненно удовлетворять свою периодически сжигающую изнутри жажду.

27. Алекс

Говорят, что человеку очень мало нужно для счастья. А что нужно? Если подумать, то не так уж и мало: оказалось довольно-таки много всего разного.

Ну, деньги — это, конечно, святое. Ибо без денег вы не человек, а так, одно только название. Если есть деньги, то можно купить себе все, что описано ниже. Но допустим, что денег мало, ровно столько, чтобы можно было жить по-человечески, и ни на какие изыски и дополнительные приобретения уже возможностей не остается. Вот давайте будем исходить из этих соображений.

1. Здоровье. Если вы болеете, и болеете серьезно, то все другие проблемы вам покажутся мелкими и смешными.

2. Нужна своя крыша над головой. Нужен дом. Ибо без дома человек глубоко несчастен и получает массу проблем. Причем проблемы будут везде — от государственных органов до случайных прохожих.

3. Нужен источник постоянного стабильного дохода, чтобы нормально питаться и оплачивать всякие жизненные необходимости. Работа или рента — это уж без разницы.

4. Нужен партнер по сексу. Постоянный или сменный — это тоже зависит от каждого конкретного случая.

5. Нужно интересное дело, то, что занимает время и приносит какой-то смысл существованию. Хорошо если это работа. Но может быть что угодно — начиная от обустройства жилья и заканчивая разведением тропических орхидей или походами по модным тусовкам.