Феликс Кривин. Антология.

Полководцы

Карл Великий был сын Пипина Короткого. Легко быть великим, имея такого отца.

Много побед одержал великий Пирр, но в историю вошла только одна пиррова победа.

Пришел. Увидел. Победил. Еще раз посмотрел. Ушел обратно.

Жребий был брошен вместе со всеми доспехами при попытке обратно перейти Рубикон.

Карла Великого даже смерть не могла уложить в постель, и его похоронили сидящим на троне, в полном воинском облачении и с мечом в руке.

Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь кровавы, как битвы за свои заблуждения.

«От великого до смешного — один шаг», — сказал Наполеон и все-таки не сделал этого шага. Но у Наполеона были последователи.

Белый полководец Колчак спас от расстрела красного полководца Котовского. Колчака расстреляли красные. Котовского — тоже красные. Потому что на красный цвет товарищей нет, хотя все называют друг друга товарищами.

Такому полководцу, как Сталин, не нужны были военные действия: он и в мирное время прекрасно шагал по трупам.

Начинается с того, что живые шагают по трупам, а кончается тем, что мертвые шагают по живым.

Жизнь учится у смерти на все закрывать глаза.

С древних времен человечество разделено на тех, кто воюет, и тех, кто воюет.

Там, где чужие жизни идут по дешевке, на собственную возрастает цена.

Умертвить живое, намного легче, чем оживить мертвое. Видимо, между жизнью и смертью туда и назад совершенно разные расстояния.

Армия побеждает, но не сдается. Победителей не судят. А зря.

Политики

Философии, которая учит счастью каждого человека в отдельности, никак не поспеть за политикой, которая учит счастью человечество в целом.

Жизнь на Земле появилась тогда, когда появилась первая клетка.

Не могучие эвкалипты и пальмы, а ползучие стебли и кустарники — вот что делает джунгли непроходимыми.

Высокие ранги — это бумеранги.

Когда человек поднимает одну руку, он отдает только голос, а когда две руки — он отдает все.

Самое страшное в наших гражданах — это уши и глаза, потому что их боится целое государство.

Страх — это тюрьма на самообслуживании, поскольку в ней человек одновременно арестант и тюремщик.

В цивилизованном обществе антисемитизм — нижнее белье, в нецивилизованном — верхняя одежда.

Слово «фашизм» в переводе означает «вязанка хвороста». Поэтому его так легко разжечь.

Если бы люди вели себя, как ангелы, а работали, как черти!

В десятичных дробях самая значительная величина — запятая.

Когда много власти, она начинает мыслить и чувствовать за человека. Когда много денег, они начинают мыслить и чувствовать за человека. И лишь когда нет ни власти, ни денег, человек может мыслить и чувствовать сам.

Не только глухота ведет к немоте, но и немота ведет к глухоте. Умеющие молчать, как правило, умеют не слышать.

Сколько у нас камней преткновения на зарплатах краеугольных камней!

Кто был ничем, тот станет всем, чем угодно.

В семнадцатом году мы обменяли Временное правительство на временные трудности, и с тех пор никак не удается произвести обратный обмен, потому что ни одно правительство не согласно считать себя временным.

Мазохизм — удел великих. Маленькие могут быть только садистами.

Маленькие люди не амбициозней больших. Просто все их амбиции концентрируются на меньшем пространстве.

Наш предок, лишенный власти среди дикой природы, обрел мудрость в качестве компенсации. Поэтому, чем большую мы получаем власть, тем больше мы теряем мудрости.

Чувство юмора — самое легкое из всех чувств и одновременно — самое тяжелое: его невозможно поднять на вершины власти.

В тоталитарном государстве молчание — знак несогласия.

Антифашист, но весьма умеренный: в меру анти, в меру фашист.

Отстоим этот мир от себя!

Когда перед тобою мечут бисер, не чувствуешь ли ты себя свиньей?

Когда народ безмолвствует, он тише воды ниже травы. В народе тихость нередко сочетается с низостью.

И если культ личности портит народ, то и культ народа портит личность.

В наше время просить политическое убежище уже мало. Надо сразу просить не убежище, а бомбоубежище.

Быть без царя в голове — еще не значит быть демократом.

Мы вырубим все оазисы, чтоб они не заслоняли от нас пустынь, которые нам еще предстоит засадить деревьями.

Поэты

Обезьяна взяла в руки палку, чтобы развивать критическое направление, а потом потерла палкой о палку и стала воскурять фимиам…

Каждый поднявшийся на Олимп видит у ног своих вершину Парнаса.

В литературе цель оправдывает средства лишь при условии, что средства — художественные.

Время — как вода, и не потому, что оно течет, а потому, что скрадывает расстояния. Как будто из одного Ренессанса Данте и Рабле, а расстояние между ними — как между Носовым и Ломоносовым.

Древнегреческая трагедия возникла из дифирамба. Так всегда бывает: то, что начинается дифирамбом, оканчивается трагедией.

Мало выйти из гоголевской шинели. Надо еще знать, куда идти.

Конечно, гений — это терпение. Но кто же согласится его терпеть?

Что такое писательская кухня? Это обычная кухня, в которой днем варится суп, а ночью создаются бессмертные произведения.

Перечеркните минус — и он станет плюсом. Этим и занимается сатира: все ее плюсы — из наших минусов.

Краткость — сестра таланта, но далеко еще не талант.

Двести лет назад вышел сборник сказок под названием: «Лекарство от задумчивости и бессонницы». Бессонница до сих пор не проходит, но задумчивость удалось излечить.

Данте писал о девяти известных ему кругах ада.

Умирают на земле имена. Сейчас уже редко встретишь Харлампия — Сияющего Любовью. И Калистрата — Прекрасного Воина. А куда девался Павсикакии? Есть Акакий — Беззлобный, есть Иннокентий — Безвредный. А куда девался Павсикакии — Борец Со Злом? Либо зло слишком сильное, либо Павсикакии уже не те, что были когда-то.

Никому не известные имена легко уживаются в одном тексте. Известным трудней. Больно видеть, как они, чужие и несовместимые, живут в нем, втайне ненавидя друг друга, но подчиняясь общему смыслу, которому призваны служить. Разве можно спокойно читать вот такую фразу: «Сестры Наталья Гончарова, в замужестве Пушкина, и Екатерина Гончарова, в замужестве Дантес…»?

В басне Крылова трудяге псу несладко приходится, а комнатная собачка горя не знает. Одна у нее забота — на задних лапках ходить. Тот, кто ходит на задних лапках, освобождает от работы передние.

Повествовательное предложение отличается от других тем, что там, где хочется спрашивать или кричать, оно умеет сохранить спокойную интонацию.

Слово, которое обобщает все краски земли, самое невыразительное и бесцветное слово.

Чтобы ПРИдать чему-нибудь новый смысл, необязательно ПРЕдать старый.

Архаизмы — это слова, забывшие о том, что и они были когда-то неологизмами.

На всех процессах жизни литература выступает одновременно в роли обвинителя и в роли защитника. Обвинителя зла и защитника добра.

Последняя роль наиболее трудная — особенно если думать не о том, чтобы оправдать подзащитного, а о том, чтобы оправдать доверие начальства.

Если крыловская Мартышка узнает себя в зеркале, плохо будет зеркалу, а не Мартышке. Таков закон отражения действительности: чем сильнее литература отражает действительность, тем сильнее действительность отражает литературу.

Аллегория выдает свой костюм за чужой, а риторика нахально щеголяет в чужом костюме.

Сатира, которая призвана вскрывать язвы общества, достигла больших успехов по части анестезиологии. И хотя вскрывает хуже, но значительно лучше умеет усыплять.

Юмор — это соломинка, которая не спасает. Но когда за нее хватаешься, делаешь движение, которое помогает держаться на воде.

Строгий порядок букв в алфавите обретает смысл лишь тогда, когда его нарушают.

«Нам нужна вся правда!» — говорит полуправда. «Нам нужна полуправда!» — говорит четвертьправда. А что говорит правда? Она молчит. Ей опять не дают слова.

У советских издателей к писателям было двоякое отношение: одних они любили печатать, но не читать, а других — читать, но не печатать.

Квалифицированная цензура читает не тексты, а мысли автора.

И вот уже он стал таким великим художником, что мог не видеть ничего вокруг, как Гомер, и ничего не слышать вокруг, как Бетховен.

И почему бы не писать о бескорыстии, если за это хорошо платят?

В романе отдельные неудачи возвышаются, как утесы, над плоской гладью посредственности.

Сладость сатиры — в ее запретности.

Советские читатели так привыкли читать между строк, что разучились читать то, что в строчках.

Распрямись ты, ложь высокая, правду свято сохрани!

Не напасешься шутов, чтобы говорить королям правду.

Одни смехом уничтожают страх, другие страхом уничтожают смех, поэтому в мире не убывает ни страха, ни смеха.

Актеры

Театр начинается с вешалки и кончается вешалкой. Но помните: главное — всегда в середине!

Театр от жизни отличается тем, что у него всегда есть запасной выход.

Свободное место — это место, занятое только собой.

Даже первая скрипка, если она слушает только себя, может испортить любую музыку.

Галерка: настоящего зрителя искусство всегда возвышает.

Суфлерская будка специально отвернулась от зрителей, чтобы никто не услышал ее секретов. И она шепчет свои секреты, шепчет свои секреты, — бог ты мой, стоит ли так тихо шептать секреты, если они тут же провозглашаются на весь зал?

Что значит свободно держаться на сцене? Это значит — держаться так, как тебе самому хочется. И еще — как хочется автору. И еще — как хочется режиссеру. А главное — как хочется публике, которой сегодня хочется одно, а завтра — совершенно другое.

Со сцены доносились кряхтенье, сопенье, треск материи, хруст костей… Это актер лепил образ.

Актер Н. проснулся, открыл глаза и сунул ноги в котурны, которые носил целый день и снимал только выходя на сцену, где очень искусно и естественно играл роль простака.

Он прошел по сцене так, словно нес на плечах земной шар, но вовремя сбросил его и теперь спешил уйти от ответственности.

На сцене герой-любовник заламывал руки и метал громы и молнии. Потому что перед ним стояла его героиня и была она хороша, и была молода и прекрасна, а в зале сидела его жена и следила в бинокль за этой сценой.

И, вливая яд в ухо датского короля, его брат прошептал: «Не тревожься, брат, борьба идет не против тебя, а за тебя!» И в этом была вся трагедия.

«Коня! Коня! Полцарства за коня!» — «Стоп! Не верю!» — «Полцарства за коня!» — «Не верю. Я не верю в то, что у вас есть полцарства, и не верю в то, что у вас нет коня!» — «Но… у меня действительно нет коня…» — «А полцарства у вас есть?» — «Нет…» — «Так какого дьявола вы здесь делаете, если сами не верите в то, что говорите?»

Умирающий так естественно испустил дух, что его наградили бурей аплодисментов. И он встал, поклонился, затем снова лег и испустил дух. И так он вставал, кланялся и испускал дух, все время кланялся и испускал дух и спешил лечь и испустить дух, чтобы опять встать и опять поклониться.

И где-то еще в самом начале действия какой-то второстепенный персонаж вызвал на дуэль главного героя. Он знал, что вызывает на свою голову, потому что без главного героя в спектакле не обойтись, но он все-таки вызвал, потому что верил в свою звезду, потому что нет такого персонажа, который считал бы себя второстепенным.

Маленький человек, потерявшийся в самом последнем ряду за колоннами, никому не был виден, но он видел себя, видел в самом центре событий, в блеске софитов и юпитеров, и он там жил, он там любил и страдал, и смеялся и плакал вместе с героями.

Хочется вмешаться, хочется встать и крикнуть: «Люди! Остановитесь! Опомнитесь! Что вы делаете?» Но потом сам опомнишься, поудобней устроишься в кресле и продолжаешь наблюдать. Интересно, чем это все кончится?

Условность постановки дошла до того, что на сцене не было никаких декораций, а в зале не было никаких зрителей.

Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.

Откуда-то с галерки сорвался первый хлопок — и покатился вниз, увлекая за собой второй, третий… Все громче, дружнее, раскатистее… И уже давным-давно утих, забылся первый хлопок, когда гремели бурные аплодисменты.

Одни исступленно вызывают на бис, а другие лениво бросают: «На биса?»

На сцену жизни человек совершает один-единственный выход, и его никогда не удается вызвать на бис.

Возвратись из театра домой, комик долго смеется над своими номерами и показывает домашним, как он там падал, ходил колесом и кувыркался через голову.

Уведомление зрителей: сегодня и завтра, в любой сезон, билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию!

Мыслители

Все началось с того, что правду отделили от истины…

Мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах.

В древние времена в Греции было два высших учебных заведения: академия Платона и Аристотеля и бочка Диогена.

Диогена называли сумасшедшим Сократом, и это должно было ему льстить. Сойти с ума — дело нехитрое, тут важно, с какого ума сойти.

Когда у Фалеса спросили, что труднее всего, он ответил: познать самого себя. А когда спросили, что всего легче, он сказал: давать советы.

Впоследствии была создана целая Страна Советов. Но, чтобы избежать чрезмерной легкости, в ней были предусмотрены специальные органы для познания каждого человека в отдельности.

«Лучшее — это мера», — сказал философ. «Высшая мера», — уточнил политик.

«Все подвергай сомнению», — сказал философ. «Всех подвергай сомнению», — уточнил политик.

Что бы ни уточнял политик, все получается высшая мера для философии…

Счастье — в самих желаниях, а не в удовлетворении желаний. Требуя от жизни удовлетворения, мы вызываем собственную жизнь на дуэль. А там уж как повезет: либо мы ее прикончим, либо она нас ухлопает.

Прошлое нас тянет назад, а будущее — вперед. К сожалению, оно тянет вперед, выдергивая из настоящего.

Истина, рожденная в споре, уже по этой причине не может быть бесспорной истиной.

Там, где нельзя говорить то, что думаешь, нужно думать, что говоришь.

Человек — не застывшая статуя, его постоянно лепит жизнь. И не знает он, сколько его еще лепить, когда наконец он станет законченным произведением. Потому что, пока жизнь нас лепит, нам процесс дороже, чем результат.

С каждым годом время летит все быстрей, и если бы человек жил тысячу лет, время сдувало бы его с земли, как ветер пушинку.

Рожденные в споре, порою неистовые, стареют и с горя становятся истинами…

Каждый на свою стенку лезет, а истина между тем лежит внизу, у всех под ногами.

Чем глупее человек, тем больше ему требуется ума, чтобы скрыть свою глупость. Вот откуда берутся великие умники!

Редко встретишь мыслителя, играющего в дурака. И намного чаще — дурака, играющего в мыслителя.

Идеальный дурак — это такой дурак, который способен вместить всю свою глупость в минимальное количество слов.

Сладость иных плодов ограничивается их запретностью, и для них смертельно снятие запрета.

Они мыслили точно так, как Сократ. А цикуту им заменяла цитата.

Чем просвещенней век, тем меньше в нем Сократов.

В двадцатом столетии мыслительный процесс так и не стал процессом века, поскольку на всех процессах присутствовал в качестве ответчика.

Романтики

В звездную ночь песчинки смотрятся в небо, как в зеркало, и каждая легко находит себя среди других, подобных ей, песчинок. Это так просто — найти себя: стоит посмотреть в небо и поискать самую яркую звезду. Чем ярче звезда, тем легче жить на свете песчинке.

Драконы — это змеи, мечтавшие о крыльях и оставившие в легендах свои мечты.

Легендарная птица Феникс, птица из времени легенд… В то легендарное время птица Феникс была обычным воробьем, в то время быть воробьем означало постоянно возрождаться из пепла.

Чем живы верблюды? Только тем, что, бродя по выжженной, голой пустыне, они носят повсюду милый сердцу горный пейзаж.

В благородном порыве идти нам навстречу ветер нередко сбивает с ног.

Если бы отрезок не считал себя бесконечной прямой, он вряд ли бы дотянул от одной до другой точки.

Когда разум пытается заменить чувство, ему требуется вся его сила, вся эрудиция — там, где чувству достаточно одного вздоха.

Птицы поднимаются в небо, изо всех сил отмахиваясь от земли. Тем-то от птицы и отличается человек, что он не может ни от чего отмахнуться.

Иногда хочется стать на голову, чтобы лучше увидеть небо. Но мы привыкли твердо стоять на ногах.

Лишь теряя почву под собой, вода приобретает стремительность водопада.

Иное озарение — сплошное разорение.

С одним свернешь горы, с другим свернешь шею.

Охотник, собака и дичь — и все это слито в одном человеке. Он одновременно берет след, стреляет и падает под выстрелом. И всякий раз, как он делает очередной выстрел, в нем остается меньше человека и больше собаки и охотника.

Воспитанные революцией, мы пели: «Но настанет пора, и проснется народ…» Мы-то думали, что это народ так спит, а на самом деле он так бодрствовал.

Между доспехами и успехами Дон Кихот выбирает доспехи. Другие выбирают успехи, потому что мода на доспехи прошла. Мода на доспехи обычно либо прошла, либо еще не пришла, а на успехи — всегда сохраняется.

Дон Кихот — это поднятый на смех Иисус Христос, которому нет места внизу, на среднежитейском уровне. То его поднимают на щит, то поднимают на смех — в те редкие удачные времена, когда не поднимают на Голгофу.

Нимбы носят вокруг головы, а петли — вокруг шеи.

Скептицизм — опьянение трезвостью.

Не скупитесь отдать золотые часы за золотые минуты!

Запретный плод сладок, пока его не вкусишь.

Счастье — ненадежный друг: оно приходит, когда нам хорошо, и уходит, когда нам плохо.

Сочетание желтого и зеленого на склоне горы — как сочетание осени и весны на склоне жизни.

Листы старых мудрых книг желтеют, как листья деревьев, но они никогда не бывают зелеными… А быть может, в этом зеленом — вся мудрость…

Живешь эту жизнь, как эпопею, а в конце поглядишь — она вся на одном листке умещается. Стоило ее жить, как эпопею? Может, лучше было прожить ее, как афоризм: коротко, но со смыслом? Так бы она лучше запомнилась…

Люди не раз отдавали жизнь за свои убеждения. Но убеждения они отдавали только за хорошую жизнь.

Влюбленные

Когда грабители, пробираясь в дом, гладят во дворе сторожевую собаку, это вовсе не значит, что они любят ее больше, чем хозяина. Гладят — не обязательно любят. Ласкают — не обязательно любят. Ласка нередко лишь один из видов оружия, а любовь, как правило, безоружна.

Не покупайте любимым дорогих подарков, чтоб на их фоне не выглядеть слишком дешево!

В делах любви любители всегда предпочтительнее профессионалов.

В любовном треугольнике по меньшей мере один угол тупой.

Любовь — это такое явление, которое, укорачивая жизнь каждому человеку в отдельности, удлиняет ее человечеству в целом.

А ревность — это цемент, соединяющий крупицы любви в сплошную стену, отделяющую человека от общества. Чем меньше крупиц, тем больше требуется цемента.

И любовь к себе бывает плодотворной. У одноклеточных.

Доступным женщинам многое недоступно.

Заслуживает внимания пример жуков-богомолов. Жена богомола в пылу страсти буквально поедом его ест, но, даже съеденный до половины, он продолжает выполнять свои супружеские обязанности. Богомол понимает: супружеские обязанности не ограничиваются любовью. Настоящий супруг должен не только любить, но и кормить свою супругу.

Мужья, не спорьте с женами! Не может быть хорошим мужем тот, кто любит истину больше, чем женщину.

Для иной современной свадьбы нужны не свидетели, а понятые.

«То, что муж этой женщины алкоголик, распутник, хулиган и дурак, что он истязает жену и живет на ее иждивении, что он тупое, невежественное, ленивое и грязное существо, — все это еще не самое страшное. Самое страшное — что он однолюб».

Любовь примиряет врагов. Такие враждебные, непримиримые слова, как «слабый» и «прекрасный» (прекрасные стихи — слабые стихи), примирились, подружились и стали синонимами в слабом и одновременно прекрасном поле.

Женщина говорит о своем знакомом: «Он такой молчаливый!»

И о другом своем знакомом: «Он такой молчаливый!»

У нее все молчаливые: она же никому не дает слова сказать.

Подходите к ветреным женщинам с подветренной стороны!

В санаторий, где лечат женщин, желающих иметь детей, охотно ездят мужчины, желающие иметь женщин.

Они бегают от инфаркта — и всё за женщинами!

Женишься на красоте, а живешь с характером.

Оживив себе жену, Пигмалион пожалел, что не создал ее из более мягкого материала.

Очнувшись от своей игры, Орфей застал жену в объятиях Морфея.

Египетская куртизанка Родопис продавала свою любовь царю за деньги, а Эзопу — за остроумие. Одни платят остроумием за любовь, другие — любовью за остроумие, и только те, кому нечем платить, расплачиваются деньгами.

Робеспьер любил женщин, но только как товарищей по оружию. Вместо цветов он дарил женщинам тексты своих речей и очень возмущался, что коллега Дантон может требовать от женщины что-то другое.

То, что не проникает в сердце, ложится камнем за пазухой.

В какой-то степени ревность — это плод любви добра и зла.

Зло любит ревностью.

От судьбы не уйдешь, а если уйдешь, то тебя будут разбирать на общем собрании.

В лирике, в отличие от физики, чем больше расстояние, тем сильнее притягиваются тела.

За столько веков Амур испробовал все виды оружия: стрелы, ружья, пушки, бомбы разных систем…

И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга.

Граждане

Между голландской и японской живописью больше общего, чем между голландской живописью и голландским сыром. Но не все голландские граждане способны это понять.

На суде, который над нами идет, родители наши — свидетели защиты, а дети наши — свидетели обвинения.

Человек уходит из жизни, как выходят из трамвая: на его уход обращают внимание те, кого он толкнул или кому уступил место.

Если всех преступников выпустить на свободу, честного человека сможет защитить только тюрьма.

Мы такие люди: если мы сидим в тюрьме и нам говорят: сидите осторожно, а то тюрьма развалится, — мы будем сидеть очень осторожно, не шелохнувшись, чтоб чего доброго не развалилась наша тюрьма.

Только в тюрьме чувствуешь себя как за каменной стеной.

После того как у нас ввели сухой закон, наши граждане стали меньше уважать друг друга.

Голове легко быть умной, она наверху.

Чужие радости бывают ближе, чем свои. Чужая молодость рядом, а своя так далеко, что до нее и за сто лет не доберешься.

Некоторые наши граждане, как палки, вытащенные из колес, любят повспоминать, как они способствовали нашему движению.

Мы так быстро бегаем от инфаркта, что прибегаем к нему с другой стороны.

Всю жизнь мечтал обрести почву под собой, а обрел почву над собой.

Говорят, в состоянии клинической смерти некоторые чувствуют себя очень хорошо. Но разве это не естественно после нашей клинической жизни?

Самоопределение — вплоть до отделения милиции.

Жизнь безжалостно сдирала с него рубашку, в которой он родился.

Если больной и протянет до утра, то только ноги.

После удаления слепой кишки больной стал значительно лучше видеть.

Евреи так глубоко пустили корни в России, что они теперь выходят в Америке.

Если хочешь жить по большому счету, придется по этому счёту платить.

Мы такой народ: мы способны только на подвиги и преступления. На другие, менее значительные дела мы не способны.

Ему многое было на роду написано, только он, к сожалению, так и не научился читать.

Здоровье, граждане, — это единственное, что невозможно накопить к концу жизни.

В будущем мы живем хорошо. Нам бы еще научиться жить в настоящем.

В имени ИВАН — вся жизнь Ивана: НИВА — для работы, ВИНА — для удовольствия, детский НАИВ — в неумении отличить одно от другого и вечная ВИНА по этому поводу.

Еврейский вопрос есть всюду, где есть евреи, потому что надо же кому-то нести ответ. А кому хочется нести ответ?

Поэтому евреи на вопрос отвечают вопросом.

Не зря врачи советуют ограничивать себя и в том, и в другом. Все ограниченные обладают завидным здоровьем.

Жизнь — как единственное дитя: ее любишь тем больше, чем меньше она того заслуживает.

Если перед тобой возникнет стена, вбей в нее гвоздь, повесь на него шляпу и чувствуй себя как дома: одна стена у тебя уже есть.

Одни надежды оправдались, другие — не оправдались. Почему-то наши надежды — как преступники перед судом: им постоянно нужно оправдываться.

Граждане! Употребляйте с пользой все, что направлено против вас! На Диогена тоже катили бочку.