Федор Годунов. Потом и кровью

Глава 7

Бум.

Рабы налегают на весло, с натугой вытаскивая его из воды, и перебрасывают мокрую лопасть вперёд, по ходу движения галеры. Я, скрепя зубами, наклоняюсь, игнорируя тупую боль в пояснице, и подгибаю колени под себя. В унисон звякнула цепь на ноге, скользнув по влажным от морских брызг доскам.

Бум.

Изо всех сил тяну неподъёмное весло на себя. Ноги упираются в толстый брусок, прибитый к доскам и я, помогая всем телом своим рукам, протаскиваю весло под водой, толкая галеру вперёд.

Опять гудит барабан под ударом невольника и всё начинается сначала. Я вновь тяну весло из воды, чтобы сделать очередной гребок.

— Равномернее тяни, Чернец, без надрыва, — хрипло советует сидящий рядом старшо́й. От своей легенды, попав на галеру, я не отступил, вот соответствующее прозвище и прилипло. — Спину порвёшь, сразу за борт скинут.

— А не побоятся, что до берега доплыву? — кивнул я в сторону виднеющейся на горизонте береговой линии. — Тут недалеко.

— В кандалах далеко не уплывёшь, — хмыкнул мне в ответ Тараско Мало́й, крепкий чубатый юноша примерно моего возраста, с которым я успел сойтись за те несколько дней, что провёл в зиндане перед отправкой на галеру.

— Ты о свободе даже не мечтай, — посоветовал с другого бока старшо́й, покосившись на проходящего мимо надсмотрщика. — Жить и тут можно. Это поначалу, с непривычки тяжко, а потом пообвыкнешь. Я вон уже третий год веслом машу и ничего. Притерпелся!

Свисток аргузина (главный надзиратель за рабами) звучит божественной трелью, извещая о временной приостановке пытки. Свист тут же дублируют двое надсмотрщиков с плетьми, расположившиеся между нами. Дружно поднимаем вёсла над водой и склонившиеся над бортом моряки, зацепив их крюками, заводят вдоль борта в специальные скобы, закрепляя там.

Ещё одна трель и моряки бросаются поднимать паруса.

Я облегчённо распрямляю спину, давая отдых натруженным мускулам. Да уж. Только второй день на весле сижу, а уже вымотался. И впрямь, каторжный труд. Спасибо тебе, попутный ветер! Ты истинное счастье для галерного гребца!

Кошусь на Тараску, сидящего слева от меня. Молодой казак отдыхал, распрямив плечи и блаженно вытянув ноги. Именно он и стал тем источником информации, благодаря которой у меня развеялось несколько мифов, сложившихся в той, прошлой жизни о судьбе галерного раба.

Нет. Жизнь его полна лишений и безнадёги. Тут спору нет. И те же надсмотрщики с нарушителями особо не церемонятся. Так в первый же час после выхода из крепости одного гребца насмерть плетьми забили и без церемоний сбросили тело за борт. И на что этот несчастный надеялся, отказываясь взяться за весло? У галерных гребцов профсоюзов не существует! Но при этом, бессмысленной жестокости тут тоже нет. Те же надсмотрщики, например, не ходят постоянно вдоль гребцов, бесконечно орудуя плетьми, как я, помнится, в каком-то фильме видел. Зачем? Избитый гребец теряет силы и быстрее выдыхается, что вскоре самым пагубным образом скажется на производительности его труда и, соответственно скорости галеры. А если таких избитых будет много?

Нет. Это не рационально! Это то же самое, что, путешествуя на катере, сознательно гробить его мотор.

Так что тут уж скорее от своих схлопотать можно. Симулянтов и халявщиков галерные гребцы не любят. Ведь если ты не работаешь в полную силу, значит, перекладываешь дополнительную нагрузку на своих соседей по веслу. Так, я ещё вчера увидел, как одному молодому невольнику неожиданно припечатал по спине, сидевший сзади гребец, а когда тот попытался, возмутившись, оглянуться и дать сдачи, то схлопотал сразу с двух сторон ещё и от своих соседей. Надсмотрщик даже подходить не стал, почитав провинившегося достаточно наказанным, и лишь издали выразительно плетью погрозил, обещая тем самым, что если выбившееся из ритма весло нормально не заработает, то в дело вступит уже он.

Те впряглись в работу, но, когда настала их очередь отдыхать, страдалец огрёбся ещё и от старшо́го.

Да! Вы не ослышались. Гребцы на галерах не гребут постоянно, даже если ветра нет. Они работают по очереди в три смены, чередуясь между собой. И, отмахав примерно два часа, ты потом мог отдохнуть в течении следующих четырёх. Блаженно вытянуть ноги, положив из на брус, облегчиться в лохань, разносимую помойным рабом, напиться, поесть.

Насчёт еды — был сломан ещё один стереотип. Рабов тут голодом не морили. От слова совсем. Ну, сами посудите. Много ли нагребёт ослабевший от полуголодного существования человек? А если бой или погоня? Этакое скупердяйство капитану боком выйти может. Так что после каждой смены, всё тот же раб ставил перед гребцом кружку воды с положенным сверху ломтём хлеба, сыром и вяленой рыбой. А перед боем или погоней, по слухам, ещё вина наливают и фрукты дают. Вот тогда галера и начинает работать во все вёсла, набирая полный ход.

И есть ещё один слом стереотипов, связанный с рабским трудом на галерах. Смертность здесь, и вправду, высока. Вот только умирают в основном гребцы не от голода или побоев, а от элементарных болезней.

— Что, умаялся, Чернец? — добродушно спрашивает Тараско, заметив мой взгляд. — Это ты ещё в нашу работу не втянулся. Оно по началу всем тяжко, — продолжил он, усаживаясь поудобней. — Ничего. Правильно дядько Иван говорит. Детина ты крепкий, даром, что бывший послушник. Со временем пообвыкнешь.

— Разве к этому можно привыкнуть? — усомнился я.

— Человек ко всему опривыкнуть может, — вздохнул в ответ старшо́й. — Вот я, к примеру, из детей боярских буду. Отец мой Исай Матвеевич самому Ивану Грозному служил! То-то же! А настали на Москве голодные годины, Бориской Годуновым накликанные, и обнищал вконец. Пришлось к князю Телятевскому в боевые холопы идти. Тоже поначалу привыкнуть не мог. Из детей боярских, да в холопы! — гребец тяжело вздохнул: — А три года назад, так и вообще в полон к татарве угодил, да сюда на галеру попал. Первое время думал, с ума сойду. А ничего, привык. Вот и ты привыкнешь.

Я замер, затаив дыхание и боясь поверить своей удаче. Это что же, я сейчас рядом с самим Иваном Болотниковым сижу? Если так, то я же самый настоящий выигрышный билетик, на эту галеру попав, вытянул! Болотников появится в Польше в июле 1606 года, а до того почти целый год на немецком подворье в Венеции проживёт. Вот и получается, что галеру, на которой я нахожусь, не позже чем через месяц венецианцы на абордаж взять должны.

Вот только как?

Я задумался, лихорадочно соображая.

Каким образом венецианский корабль в Чёрном море оказался? Им же сюда хода нет. Или опять что-то в истории приврали? Хотя, если подумать, время ещё есть. Мы же в Истамбул сейчас плывём. А куда дальше? Вдруг в Средиземное море? Вот тогда можно будет реально радоваться. Там главное, во время боя случайно не погибнуть. Обидно будет, коли так случится.

Одно плохо. Годуновых Болотников сильно ненавидит. Такой человек очень бы мне мог в будущем пригодиться.

— Так ты думаешь, что в бедах на Москву обрушившихся, Годунов виноват?

— А то, кто же? Неправдой венец царский на голову одел, вот Господь и разгневался! То, что ты слух о появлении царевича Дмитрия подтвердил, меня сильно радует. Сядет истинный царь на троне московском, на Руси всё и наладится.

— Да он уже сидит в Москве, Дмитрий твой, — поморщился я. В голосе Ивана было столько веры, что переубеждать его было бесполезно. — Он уже в Тулу пришёл, когда я в полон к ногаям угодил.

— Слух был, казаков с ним много с Сечи в поход подалось, правда ли? — поинтересовался Тараско и задорно громыхнул цепями. — Эхех! Кабы не неволя эта, я бы тоже в том походе погулял. И угораздило же нас в прошлом году под Гёзлев сунуться! Хотели купцов османских пощипать, да сами в западню и угодили. Не благословил, видать, Господь тот поход.

— Ты на Господа не кивай, — обернулся к нам пожилой казак, сидевший за веслом впереди. — Он за тебя воевать не будет. И свобода твоя на конце твоей сабли обитает. Не удержал саблю в руке, вот и греби, теперича, не жалуйся!

Подошёл галерный раб, сунул мне в руки кружку полную воды, выдал положенную за работу снедь, наделил таким же образом соседей. Завязавшийся было разговор, тут же затих, сменившийся сосредоточенным чавканьем.

Я тоже впился зубами в чёрствый хлеб, сдобренный забрезжившей в душе надеждой.

Итак, что мы имеем, на данный момент? А имеем мы радостную новость, что в самом ближайшем будущем эта галера будет захвачена венецианцами и все гребцы освобождены. Допустим, повезёт спастись и мне? И что дальше? Перезимовать в Венеции на немецком подворье вместе с Болотниковым или сразу пробираться на Русь? Немного поразмыслив, я начал склоняться к первому варианту.

А всё почему? Вот какая у меня была первоочерёдная задача, когда я из Москвы сбежал? Правильно! Переждать пару лет в безопасности!

Вот вернусь я на Русь сразу, а там самый разгар царствования Лжедмитрия и активные поиски меня любимого. А к появившимся из-за границы в то время внимание пристальное и большинство воевод приграничных с Польшей волостей, наверняка меня в лицо знают. И зачем мне этот риск, если я могу самый опасный для себя год в Венеции пересидеть?

Вернусь на Русь вместе с Болотниковым. Кто будет в одном из приближённых Большого воеводы Лжедмитрия II пропавшего царя Фёдора Годунова искать? Такой абсурд даже в голову никому не придёт. Да и утихнут поиски с началом восстания. У Василия Шуйского другие проблемы будут, а значит, и приоритеты другие. Тут бы от самозванца отбиться да трон под собой удержать, а не сгинувшего больше года назад змеёныша Годуновых искать!

К тому же, участвуя в восстании Болотникова, я смогу завоевать авторитет у части дворянства и казачества, состоявшего в нём и затем ставшей частью той силы, что осело в тушинском лагере, а позже примкнуло к первому и второму ополчению. Налажу, так сказать, связи на будущее, знакомствами обрасту, людей подберу. Тут, главное, незаметно, когда болотниковцы под Москвой стоять будут, в сторону Костромы смыться, да в замок сандомирского воеводы вместе с Болотниковым не соваться. Грамотку-то от «спасшегося» царя Дмитрия ему там дьяк Молчанов выдаст; один из тех иуд, что меня не так давно в Москве «зарезать» должен был. Уж он-то меня непременно узнает!

Ветер ещё яростнее хлестанул по лицу, всё выше поднимая за бортом почерневшие волны.

— Как бы шторм не начался. — поёжился я от намокшей одежды. — Крепчает ветер.

— Это всего лишь попутный бриз, — бросил мне через плечо пожилой казак. — Пока мы в Азовском море — бояться нечего. Вот выйдем в Чёрное, там берегись. Не приведи Господь, в бурю попасть!

Буря нас миновала и уже на седьмой день плавания на горизонте появился Истамбул. Впрочем, эту новость я узнал из криков матросов. Сидя за веслом, особенно спиной по ходу галеры, вдаль особо не посмотришь.

Аргузин свистнул в свою дудку как-то по-особому и промеж рабов прокатился тяжкий вздох.

— Сейчас галера полным ходом пойдёт, — пояснил мне помрачневший Тараско. — Видишь, Истамбул показался, вот капитан и заторопился. На берег сойти скорей хочет! Так что крепись, брате. Пока не причалим, роздыху басурмане не дадут.

— А коли не сдюжит кто? — поинтересовался я, наблюдая, как сразу несколько пожилых рабов разносят промеж гребцов пищу.

— А кто не сдюжит, того за борт с горлом перерезанным. Порт рядом, там новых найдут, — откликнулся на мой вопрос Янис, невысокий, коренастый литвин средних лет.

Я за те несколько дней пути в Туретчину успел со всеми гребцами перезнакомится. Имеется в виду с теми, кто рядом сидел.

Так со мной весло кроме Болотникова, Тараски и Яниса, делил ещё мрачный, угрюмый поляк Войцех, бывший, как шепнул мне по секрету Тараско, лыцарем в отряде самого старосты велюнского Александра Конецпольского.

Спереди тянули лямку пожилой запорожский казак Петро Нагиба, два моих земляка; Михайла, молчаливый крестьянин из-под Калуги и весёлый, неунывающий Аника, бывший в той прошлой жизни до рабства мелким приказчиком у своего же отца; тверского купчины, средних лет грузин, именующий себя Георгием и заявляющий, что раньше служил азнауром (грузинский дворянин) у кахетинского царя, во что, впрочем, никто особенно не верил и здоровенный татарин Икрам, сосланный на галеру своими единоверцами за неизвестно какие грехи.

Сзади меня расположились ещё два поляка Тадеуш и Матиуш, болгарин Радко, Богдан из Валахии и баск Инеко.

Такая вот сборная-солянка! И я был совершенно уверен, что, если опросить остальных участников нашего дружного и сплочённого коллектива, список стран значительно расширится.

Ну, а что я хотел? Оттоманская Порта в начале XVII века ещё довольно сильна и продолжает действовать наступательно. По крайней мере, в Европе. И только после разгрома турок под Веной в 1683 году австрийцами и поляками, наметится обратная тенденция. Ну, мне до этого времени всё равно не дожить, даже если благополучно из этой переделки выпутаюсь и к власти прийти умудрюсь.

Кстати, разговаривать гребцам, вопреки ещё одному расхожему штампу не возбранялось. Лишь бы это гребле не мешало и не в тёмное время суток происходило. Ночью вообще любая активность среди невольников не поощрялась. Мало ли о чём в темноте шушукаются? Может бунт или побег затевают?

— Не, мне за борт нельзя, — покачав головой, признался Аника, и взяв у подошедшего помойного раба положенный ему паёк, захрустел яблоком. — Домой вернуться хочу. Там, при новом царе, жизнь полегче будет. Да и на спасшегося царевича посмотреть охота.

— Это что же? Воскресший сынок Грозного на Москве к власти пришёл? — застыл разносивший еду раб, оглянувшись в сторону бывшего приказчика.

— Пришёл, — нехотя подтвердил я, всматриваясь в неожиданного собеседника.

Передо мной стоял глубокий старик: грязный, вонючий, заросший бородой по самые брови. По всему видать седьмой, а то и восьмой десяток разменял человек, вот и был из-за почти полной непригодности в помойные рабы определён.

А что? Еду гребцам разносить, да вонючее содержимое помойной лохани за борт вываливать сил хватит и ладно. Не здорового же раба на такую работу определять?

Вот только смотрел он на меня как-то странно, словно диковинку какую-то перед собой увидел. Неужто так новостью о воскресшем царевиче впечатлился?

— А Фёдор, сынок Бориски Годунова куда делся? — сощурил глаза помойный. — Сбежал или зарезали?

— Точно не знаю, — не стал я строить из себя всезнайку. — Но слух прошёл, что в Грузию сбежал.

— В Грузию? — явно заинтересовался Георгий, развернувшись ко мне. — Уж не в Кохетию ли?

— Нет, — покачал я головой, слегка улыбнувшись. Каждый кулик своё болото хвалит. Вот и для бывшего азнаура кроме его Кохетии в Грузию и бежать больше некуда. — В Картли. Ему же ещё при его отце, царе Борисе дочку тамошнего царя просватали. Вот к будущему тестю и сбежал.

— Может и в Картли, — отмер, наконец, старик, протягивая мне в руки кружку с водой, с положенными поверх неё лепёшкой, сушёной рыбиной и яблоком. — Вот только туда ещё добраться нужно. А семя у царя Ивана сильное, если его сынок даже с того света вернуться смог. Сильное!

— Чего это с того света? — возмутился Болотников. — Подменили царевича в последний момент! Спасся он!

— Спасся он, как же! — не согласился старик, продолжая раздавать еду гребцам. — Давно уже и косточки сгнили, поди. Мне ли не знать!

— А ты что, знаешь, что-то о царевиче? — крикнул я ему уже вдогонку.

— Да я его в глаза не разу ни видел, — обернулся тот. — Зато с Бориской Годуновым, когда он ещё на посылках у царя Ивана бегал, знакомство свести довелось. Хваток был и шибко шустёр. Такой, если убийство царевича удумает, то обязательно дело до ума доведёт. А вы говорите, спасся!

— Языком мелет, что помелом в хате метёт, злыдень старый, — зло сплюнул ему вслед Болотников. — Он, как я слыхивал, уже лет тридцать как на галере этой безвылазно сидит. А то и поболее! Сначала веслом, как мы, махал, потом по старости в помойные определили. Ведать не ведает, что на Руси творится, а всё туда же — судить берётся, о чём не знает!

Новый заливистый свист аргузина и мы берёмся за весло.

— Жив царевич, — продолжил, между тем, Иван, налегая на весло. — То мне доподлинно известно.

— Да хоть бы и жив. Тебе то что за дело, московит? — зло спросил обычно больше помалкивающий Войцех. — Всё равно ведь здесь в цепях рабских сдохнешь!

— Может, и сдохну, — криво усмехнулся в ответ Болотников, — а может и нет. То Господу решать. А то, что по правде на Руси жить будут, то душу греет. За правду и жизнь отдать не грех!

Я лишь вздохнул, матерясь сквозь зубы. Не перетянуть мне Болотникова на свою сторону. Фанатиков не переубедишь. Более того, в будущем он может стать серьёзной проблемой, особенно если предстоящую казнь, устроенную Василием Шуйским, переживёт. Такой за мифического доброго царя до последнего всем глотки грызть будет!

Впрочем, вскоре мне стало не до размышлений. Следующие несколько часов мы, обливаясь потом, налегали на вёсла, работая без перерыва под жарким летним солнцем. Усталость непомерным грузом навалилась на плечи, выворачивая мышцы, сводя судорогой руки, рвя жилы на спине. Последний час я тянул неподъёмное весло уже на морально-волевых, сцепив до зубовного скрежета зубы и не замечая ничего вокруг.

— Матка борза! Не могу больше! Силушек моим нет! — раздался полный страдания выкрик на польском у противоположного борта.

— Греби давай! — гаркнули ему в ответ сразу в несколько глоток. — Берег уже рядом! А не то забьют до смерти!

— Не могу! — в голос зарыдал поляк.

— Чего это он? — повернул голову Михайла, не забывая, впрочем, налегать на весло.

Я промолчал, не желая выдавать своего знания польского языка. Оно, конечно, тайна не велика, но чего светиться? Чем меньше обо мне знают, тем крепче я сплю.

— Не видишь разве? Не выдержал, лях, — Болотников со злостью потянул на себя весло. — Вот и плачется!

К несчастному между тем подскочил надсмотрщик, резко взвизгнула плеть, заставив гребцов привычно вжать голову в плечи. Второй встал рядом, крутя головой во все стороны и выискивая признаки зарождающегося недовольства.

— Не смотри в ту сторону, — шепнул мне Болотников. — Сейчас они в раж войдут. Тут как бы тоже плетей не получить ненароком!

Удары плетью участились, несчастный уже не кричал, а истошно выл, бессвязно что-то выкрикивая.

— Убьют ведь, твари, — пожалел поляка пожилой казак, с надрывом тяня весло на себя.

— Убьют, — тяжело дыша, согласился Болотников. — Берег рядом, так чего его жалеть? Замену быстро найдут, а нам урок будет.

— И так учёные уже, — зло прохрипел в ответ Нагиба. — Ну, ничего, — чуть слышно добавил он: — Бог даст, может и выйдет когда, должок вернуть.

Забили ли поляка до смерти, я не знаю, но в какой-то момент крики смолкли, и плеть гуляла уже по бесчувственному телу, смачно впиваясь в окровавленное мясо. Затем один из палачей, забрав у аргузина, молча наблюдавшего за экзекуцией, ключ, снял с ноги несчастного цепь. Бесчувственное тело демонстративно протащили мимо хмурых гребцов на корму и, перерезав горло, перевалили за борт.

— Отмучился, — со вздохом резюмировал казак.

— Ты бы помолился за него, что ли, Чернец — тихо попросил меня гребец, сидящий за спиной. — Ты хоть и не монах, а всё же ближе к Богу.

— Так он же не православный, — выдохнул я в ответ. — Тут ксёндз нужен.

— В Христа верует, и будет с него, — жёстко отрезал в ответ Болотников. — Помолись, — внушительно велел он. — Лишним не будет.

— Будешь теперь у нас за рабского священника, — хрипло хохотнул кто-то из гребцов.

Свисток аргузина и мы поднимаем вёсла над водой. Вновь засуетились матросы с крючками.

— Немного совсем лях не дотерпел, — выдохнул с облегчением Тараско, вытирая липкий пот с побагровевшего лица.

— Коли сломался, всё едино конец один, — не согласился с ним Иван. — Тут такие долго не выживают.

— И что теперь? — проводил я взглядом начавших высаживаться на берег янычар. — Так и будем тут сидеть?

— Если завтра отплывать, то будем, — пожал плечами Болотников. — А коли надолго встали, то раскуют и в зиндан местный загонят. Им здоровые гребцы нужны, а здесь мы толком не отдохнём.

Будущий великий воевода царя Дмитрия оказался прав. Вскоре к нам подошли надсмотрщики в сопровождении нескольких рабов, нагруженных цепями. С гребцов стали снимать с ноги цепь, прикреплённую к палубе и тут же сковывать ноги между собой. Дошла очередь и до меня.

— Шевелись! Чего встал? — тычок в спину, и я бреду в сторону приставленного к галере трапа, часто переставляя ноги. Мда. Такими шажками далеко не убежишь. В миг догонять. Ладно. Хоть город посмотрю. Как-никак одна из мировых столиц для этой эпохи.

Вот только город посмотреть мне не дали. Здание, где турки держали галерных рабов, оказалось совсем недалеко, тут же, в порту.