Федор Годунов. Потом и кровью

Глава 5

Набеги кочевников издревне были бичом для русского народа, жившего по соседству со Степью. Хазары, печенеги, половцы, монголы — Степь никогда не бывала пустой и стоило нашим предкам избавиться от одной напасти, как на смену ей приходила другая.

С взятием Иваном Грозным Казани и Астрахани, Русь сумела обезопасить свои границы с Востока. Степь начала покорятся.

Но на Юге ещё оставалось Крымское ханство — последний осколок некогда грозной Золотой орды. Последний, но от этого ещё более страшный и беспощадный.

Сколько людей было угнано в рабство за те века, что просуществовало Крымское ханство? Сколько убито во время набегов? Сколько умерло по дороге в Крым? Мы до сих пор не знаем точных цифр. Сотни тысяч, наверное. И вот судьбу такого вот полоняника на своей шкуре довелось примерить и мне.

Поначалу я успевал без труда. Всё-таки перед ногаями стояла задача, как можно больше пленников довести до родных степей живыми. Зачем тогда и поход затевать, коли весь полон по степи костьми ляжет? Но и спешили они при этом изрядно. До низовьев Дона далеко, силы большой за ними не было, а значит, погони они опасались довольно сильно. От того и темп задали на пределе человеческих возможностей. То есть заставили нас почти бежать, активно подбадривая всех участников «похода» ударами плетей.

Ближе к ночи, я почти выдохся. Ноги всё больше наливались непомерной тяжестью, подрясник на спине взопрел, прилипнув к спине, в боку ощутимо закололо.

— Этак мы до степи не выдюжим, — словно читая мои мысли, повернул голову Силантий.

— Выдюжим, — упрямо повёл головой Илейко. — До ночи недалече, вот они и лютуют. Знают, что на ночёвку скоро вставать, вот и торопятся от Волги как можно дальше уйти. А нам главное первые деньки продержатся. Как поймут нехристи, что погоня отстала, так потише пойдут. Им без полона набег не в радость будет.

Предсказания казака сбылись. С наступлением сумерек степняки, согнав нас в кучу, повалили на траву и начали шустро связывать ноги.

— Дайте хоть по нужде сходить, ироды! — возмутился было Силантий, и тут же болезненно охнул, схлопотав плетью по спине.

— В порты мочись, — невесело хмыкнул казак, пытаясь расположиться поудобнее.

— Так мне по-большому припёрло!

— А коли по-большому, то до утра терпи. Раньше не пустят.

Силантий горестно застонал. Я лишь хмыкнул, радуясь про себя, что, пока, таких проблем не испытываю.

— Как ты, дядечька? — ко мне подползла Настя. Ей ногаи ноги вязать не стали, сохранив возможность хоть какого-то манёвра.

— Да что со мной сделается? — покосился я на девчонку. Судя по всему, рядом со мной решила Настёна держаться. После смерти деда, я тут для неё самый родной человек. Как-никак почти полдня вместе пыль на дороге месили. И что самое поганое, и я к ней привязываться начинаю. А это очень плохо, ведь помочь девушке я практически ничем не смогу. Только, расстройство одно. — Утомилась?

— Я привычная, — Настя потупилась и с трудом выдавила: — Можно я рядом прилягу, дядечька? Боязно мне одной.

— Ложись, — разрешил я, подавляя тяжкий вздох. — И спи, давай. Завтра силы понадобятся. Дорога нам предстоит дальняя.

Настя уснула быстро, почти мгновенно, едва положив голову на траву. Рядом захрапел Силантий. Его поддержали другие. Да и ногаи, напоив коней, и немного погорланив промеж себя, вскоре угомонились. Оно и понятно. В эту эпоху люди привыкли одним днём жить. И коль выдалась возможность поспать, то спят, оставив все накопившиеся проблемы дню завтрашнему.

А вот ко мне сон не шёл. Мысли вновь и вновь возвращались к той безнадёжной ситуации, в которую я попал. Должен же быть выход! Может попробовать сбежать, пока далеко от Волги не ушли? Мне бы только до неё добраться, а там!

Я пошевелил руками, пытаясь понять, насколько прочны путы. Нет. Туго затянуто. Без ножа самому развязаться и думать нечего.

— От них так просто не сбежишь. Сам видишь, вязать умеют, — тихо прошептал мне прямо в ухо Илейко, заставив вздрогнуть от неожиданности. — Да и наблюдают за нами всё время. Ты не гляди, что вроде рядом нет никого. Только дёрнись в сторону, враз появятся. Да и не уйдёшь ты в степи далеко, если даже сбежать сможешь. Искать беглецов эти шакалы навострились. Ты пеший, они на коне. Догонят. А как догонят, то считай всё, не жилец.

— Убьют?

— Не, сразу не убьют. Обратно пригонят, а тут уж как их старшой решит. Может кишки выпустят, чтобы другим неповадно было. А может, засекут до полусмерти, а потом дальше вместе со всеми погонят. Вот только, надолго ли тебя тогда хватит? И полдня не пройдёт, как отставать начнёшь, и тебе глотку перережут. Хотя, — Илейко сделал паузу, задумавшись, — Слышал я о таких, что выдерживали. Но сам не видел, врать не буду.

— И что ты предлагаешь? Покорно в рабство идти. Словно телок на бойню?

— Не! — задорно хмыкнул в ответ казак. — Бежать, конечно, нужно. Но не сейчас, а когда к низовью Дона спустимся. Ногаи к тому времени успокоятся, в безопасности себя почувствуют и за нами не так внимательно следить будут. Вот там и побежим. Оттуда до казацских становищ недалече будет. А пока спать давай. До Низовья ещё дойти надо!

Нас подняли ранним утром. Солнце над горизонтом ещё не показалось, лишь только обозначив своё появление, окрасив бледным багрянцем восток.

Развязали, позволив облегчиться (причём нужду пришлось справлять тут же, на виду у женщин и детей), затем хмурый, пожилой ногай досыта напоил пленников, и сунул по куску обугленного, сочащегося кровью мяса.

Давясь, всё же прожёвываю свой кусок. Голодный я точно далеко не уйду. Остальные едят не менее тщательно, мрачно поглядывая в сторону седлающих коней степняков.

— Воды не жалеют, — жуя, заметил Илейко. — По всему видать знают, где запасы можно пополнить.

— А верёвки даже на ночь так и не сняли, ироды, — не преминул пожаловаться ему Силантий. — Я уже ног почти не чувствую.

— Ничего. Расходишься, — убеждённо возразил казак. — На следующую ночь вязать не будут. Тут просто Волга рядом была. Вот они и стереглись, кабы кто к ней не утёк.

Нас грубо подняли на ноги, повторив процедуру привязывания друг к другу. Я подсуетился, вновь попав в тройку с Илейкой и Силантием. Какие-никакие, а всё знакомцы. Да и слова казака о грядущем побеге из головы не шли.

Илейко, по всему видать, несмотря на относительную молодость, человек бывалый и знает, что здесь почём. С таким, шансов сбежать, да и просто выжить, побольше будет. А, значит, возле н пристроилась Настя. Девочке, в отличие от мужиков, руки в этот раз связали впереди, привязав другой конец к моему поясу.

И начался затяжной, изнуряющий марафон под палящим солнцем. Ноги вновь постепенно наливаются свинцом, а лицо заливает потом. Мне оставалось только радоваться, что в наследство от прежнего носителя досталось молодое, здоровое тело. Многим было ещё тяжелее. Люди всё чаще спотыкались, слышался свист плетей, болезненные вскрики истязаемых.

Днём сделали короткий привал у небольшого ручья. Ногаи спешившись, подвели к нему коней. Затем напоили и нас, вновь сунув прямо в рот по небольшому куску мяса.

— Хоть бы получше поджарили, нехристи, — не выдержал я в этот раз, давясь сырыми прожилками. — Словно зверей диких кормят.

— Это ещё ничего, — не согласился со мной Илейко, тщательно прожёвывая свой кусок. — Вот кончится у них свежатина, что в селе забили, начнут тухлятиной кормить. Вот тогда взвоешь!

К вечеру двоих полоняников ногаи убили. Просто перерезали бедолагам горло и, отвязав от спутников, так и оставили валяться в траве на радость воронам. Я дошёл с трудом и, как только отвязали от шеста, рухнул бессильно на траву.

На этот раз руки нас развязали, выразительно при этом проведя кинжалом возле горла. Мол, если что, церемонится не будут. Затем напоили, но уже не вдоволь. Видимо на завтра никаких водоёмов степняки встретить не планировали. Я заставил себя сжевать свою порцию и вытянулся на траве, тяжело дыша. Прежние мысли о побеге казались теперь наивными. Какой побег? Далеко ли я уползу, когда сил практически не осталось?

Впрочем, остальные выглядели ненамного лучше: потухшие глаза, прерывистое дыхание, осунувшиеся лица. Ускоренный марш, затеянный степняками, полностью вымотал людей, лишив почти всех сил.

— Завтра полегче должно быть, — не потерял оптимизма Илейко, растирая руки. — Погони вроде не видать. То ли сбились со следа, то ли и гнаться не стали. Убыток не велик. Сельцо малое разорили, да несколько десятков людишек угнали. Воевода может и рукой махнуть. Прибытку, даже если и догонит, почти никакого. Морока одна!

— А купец? Товар его? — повернулся я к казаку, растянувшись на траве. Какое это оказывается блаженство — просто лежать, ничего не делая!

— А что ему купец? На то и купец, что к риску готов быть должен. Да и не сильно он товаром в Самаре хвастался. Для Казани берёг.

— Хоть руки развязали, — тяжко вздохнул Силантий. — Затекли совсем.

На мужика было жалко смотреть. Лицо синюшнее, опухшее, в глазах кровяные жилки. Все признаки предынфарктного состояния, между нами говоря. Мне ли не знать? Сам в прошлой жизни, что это такое, на собственной шкуре испробовал. Вот только тут доктора никто не вызовет. И отлежаться не дадут. Тут в лечении только один метод практикуется — ножом по горлу.

— Ты это, Силантий, — состояние мужика не укрылось и от Илейки. — Завтра, когда ногаи вязать начнут, промеж нас с братом Фёдором вставай, а не с краю. Ежели что, подмогнём немного. Только уж и ты не плошай. На своей хребтине мы тебя далеко не унесём. И сил не хватит, и ногаи не дадут. Как увидят, что тащим, враз глотку резать полезут, — казак повернулся ко мне и спросил: — Ну что, подмогнём товарищу, брат Фёдор?

— Подмогнём, — не стал отнекиваться я. — Господь заповедовал, всегда, ближнему своему, в беду попавшему, помогать.

Сказал, а сам задумался, искоса посматривая на казака. Очень я не люблю, когда чего-то не понимаю. Это мешает просчитать ситуацию и принять верное решение. Но вот что за человек Илейко, я, пока, до конца не понимал.

Нет. Что хитрован он ещё тот, это сразу понятно. По всему видно: человек себе на уме, с какого конца булку с маслом в рот совать, знает и про выгоду свою не забывает. А с другой стороны, вот Силантию помочь собрался. Ведь не может не понимать, что тот обречён. Не дойти Силантию, нипочём не дойти. И помогать ему — это только уменьшать свои шансы на выживание.

Ладно. Поживём — увидим. Нам ещё долго с ним по степи бок о бок топать. Надеюсь, что долго. Ничто так не проясняет натуру человека, как борьба на грани выживания.

Утром одного полонянина не досчитались. Мы ещё спали, когда в стане ногаев возникло оживление: звякало оружие, недовольно всхрапывали кони, хрипло переругивались на своём степняки. А затем несколько почти неразличимых на фоне догорающего костра теней скрылись вдали, погоняя коней.

— А ты говорил, что бежать бесполезно, — заметил я казаку, смотря им вслед. — Видишь. Удрал кто-то!

— Удрал, — согласился со мной Илейко и с горечью добавил: — Вот только далеко ли уйдёт? Дали страдальцу в степь отбежать, да вслед и пустились.

— Неужто, специально отпустили? — охнул сбоку Силантий. — Это зачем же? Одна морока беглецов по степи искать.

— А вот скоро увидишь, зачем, — обнадёжил мужика казак. — Дай только вернуться.

Вернулись степняки быстро и тут же направились к нам.

— Мне страшно, дядечка, — придвинулась ко мне Настя.

— Нам с тобой пока нечего бояться, родная моя, — постарался я успокоить её, косясь на привязанного к одной из лошадей пленника и уже примерно догадываясь, что задумали свершить ногаи. — А вот кому-то сейчас тяжко придётся.

Вперёд выехал знакомый хмурый бей в покорёженном доспехе. Не спеша окинул нас взглядом, покосился на понурого беглеца, и хищно оскалился, обнажив крепкие, крупные зубы.

Небрежный взмах руки и на пленника накинулось сразу несколько кочевников с обнажёнными ножами, повалив на землю.

— Помолись за меня, святой отец! — отчаянно донеслось до меня из-под кучи тел. — За Тимоху Лутаря помолись! Ыааа!!!

В сменившем крик вопле было столько боли, что даже живущие не в самое гуманное время мужики сжались, втянув в головы плечи. Несколько женщин заплакали: горько, жалобно, тихо.

— АААА!!! — никак не желал смолкать крик, выворачивая душу наизнанку.

— Тимоша! — девушка возрастом чуть старше Насти с такой силой рванулась в сторону ногаев, что проволокла пару метров вцепившегося в неё мужика. Тот, с трудом справившись, попятился назад, оттаскивая извивающуюся женщину.

— Куда прёшь, дура⁈ Охолони! Не поможешь ты ему ничем! Сама только голову сложишь, да нас под расправу подведёшь!

— Пусти, ирод! — зарыдала та, безвольно повисая на руках.

— Суки, — выдавил я из себя, чувствуя, как несмываемой волной поднимется бессильная ярость. — Нет, просто убить. Покуражиться им надо.

Рядом горько зарыдала Настя. Вот ведь. Когда деда убивали, крепилась, а тут прорвало.

— Ты бы потише буянил, — толкнул меня в бок Илейко. — А то, не ровен час, и до тебя доберутся. Вон как их старшой в твою сторону зыркает. Ему сейчас застращать полоняников надо, чтобы в дороге покорнее были и о побеге даже не мыслили. Может и тебя заодно порешить. Им что мирянин, что послушник, всё едино. Одно слово — нехристи.

— Зыркает, говоришь?

Я развернулся в сторону вожака ногаев и встретился с ним глазами. Нескрываемая насмешка, замешанная на презрении в прищуренных серых глазах, взбесила ещё больше, заставляя терять остатки осторожности.

С вызовом, не отводя глаз, я начал читать молитву: громко, перекрывая плач и бормотание мужиков.

— Что же ты делаешь, монах? — забывшись от волнения, Илейко возвёл меня в так и не полученный мною сан. — Глаза хотя бы опусти! Может и не тронет тогда. Молитвы читать, они нам не запрещают.

Между тем, крики несчастного, наконец, смолкли, захлебнувшись в кровавом бульканье. Степняки поднялись с травы, раздались в стороны, посмеиваясь и оживлённо переговариваясь между собой.

И я запнулся на полуслове, отшатнувшись от жуткого зрелища. По толпе пронёсся приглушённый, почти материальный стон, острым краем резанув по самой душе. Таким же острым, что и ножи, которыми заживо выпотрошили несчастного Тимоху.

— Твари, — выдавил я из себя, вновь подняв глаза на командира ногаев. — Ну, ничего. Я твою рожу на всю жизнь теперь запомню. Бог даст, свидимся.

Тот лишь задорно рассмеялся, махнув рукой. И вновь продолжилась моя дорога в рабство: тяжёлая, выматывающая все силы, замешанная на крови и страданиях.

Вечером на привале, вместо мяса дали чёрствые, твёрдые как камень лепёшки. Всем, кроме меня.

— Это тебе от их старшого весточка, — хмыкнул Илейко, усердно работая челюстями. — За то, что норов свой показал. Тебя теперь через раз кормить будут, да и водой иногда обнести могут. Так что, до конца пути навряд ли дотянешь, — резюмировал он, дожёвывая свой кусок.

Я промолчал, сам уже жалея о своей несдержанности.

И чего на меня нашло? Зачем на рожон полез? Ясно же, что кроме неприятностей, ничего от моей выходки ожидать не приходится. И то, что меня только с лепёшкой прокинут, то, считай, очень сильно повезло. Как бы у этой истории, и впрямь, продолжение не случилось. Бей строптивого уруского священника наверняка на заметочку взял.

Ладно. Что сделано, того обратно не вернёшь. Но на будущее, нужно себя в руках научиться держать. Строптивые здесь долго не живут.

— Возьми мою лепёшку, дядечька, — ткнулась ко мне Настя. — Я не голодная, покамест.

Ага, не голодная! А сама с этого лепёшки глаз не сводит. Отказываюсь. Нет. Так-то я себя особо хорошим человеком никогда не считал. Жизнь она штука полосатая. Были в ней и поступки, которыми гордится не приходится. Но не сволочь же я последняя, чтобы у голодной девчонки последний кусок отнимать?

Ничего. У меня, вопреки прогнозам Илейки, надежда дойти есть. Всё-таки тело мне от реципиента досталось молодое, здоровое, сильное. И что немаловажно, на данный момент, не измождённое. Даже во время бешеной скачки из Москвы, питались мы регулярно и сытно. Небольшой жировой запасец имеется. Я бы и лепёшку эту с трудом проглотил, да и сейчас особого голода не испытываю. В такую жару больше пить тянет, а не жрать.

И вот тут глядя, как Настя дожёвывает, стыдливо пряча глаза, свой кусок, я впервые твёрдо решил выжить. И не только выжить, но и вернуть себе трон. Назло всем. Вопреки всему.

Рабством меня испугать решили? Так рабство не могила! Сбегу. Непременно сбегу и вернусь. А как вернусь, то сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы не ходили больше такие вот Настеньки через всю Степь с верёвкой на шее. Понимаю, что сделать это будет не легко. Если тех же ногаев довольно скоро приструнят, то Крымское ханство ещё полтора века кровь из Руси сосать будет. В той прошлой истории. Но теперь история другая.

Главное выжить. Непременно выжить.

А утром выяснилось, что ещё один полонянин совершил побег. И судя по поведению степняков, побег на этот раз вышел ими не контролируемый. Зло защёлкали плети, вымещая на нас закипевшую злобу, и два всадника спешно прянули куда-то в сторону.

— Может, уйдёт, — посмотрел я им вслед, от всей души желая беглецу удачи.

— Навряд ли, — вздохнул в ответ Илейко. — Степь тут ровная, да и трава в полную силу ещё не поднялась. Толком и укрыться негде. Найдут, проклятые.

— А он ещё и ногу подволакивал, — нехотя пробурчал Силантий. — Дурость это, с такой ногой убегать.

— Видел, как он сбежал? — повернулся я к рыбаку.

Тот промолчал, лишь тяжело вздохнув в ответ

Беглеца вернули к полудню, как раз к тому моменту, когда ногаи устроили привал. Русоволосый юноша примерно моих лет, был раздет до пояса и весь иссечён плетьми. Тело, грудь, спина, лицо: всё это представляло собой сплошной кровавый рубец. Один глаз закрыт. То ли вытек, то ли просто заплыл.

— Дядька Илейко, а они его тоже живым резать будут? — побледнела Настя, прижавшись ко мне.

— Не, — покачал тот головой, разглядывая пленника. — Для него они что-нибудь похуже придумают. Им запугать нас надо посильнее. Чтобы и в мыслях о побеге думать не смели. Тогда им в дороге гораздо проще будет. Слышь, брат Фёдор, — развернулся он ко мне. — Ты в этот раз потише будь. Помочь, всё равно не поможешь, а сгинуть вместе с ним запросто можешь.

— Да куда уж хуже? — пропыхтел Силантий, очевидно вспомнив о прошлой расправе.

— Есть куда, — отрезал казак, раздражённо поведя плечами. — Его счастье, что торопятся они. На выдумку ногаи сильны. Так запытать могут, что света белого невзвидишь!

Илейко оказался прав.

— Я вижу, одного урока вам мало, — снизошёл на этот раз бей до разговора с полонянами. — Ну что же, я преподам ещё один. Кудай, — повернулся он к нашему «повару».

Четверо дюжих степняков повалили юноша на землю, навалившись на руки и ноги, остальные окружили нас, выразительно помахивая плетьми. Кудай, потянув из-за пояса кинжал, склонился над жертвой, скалясь в зловещей ухмылке.

— Не надо! Христом богом молю! Не надо! А!!!

Железо вспороло живот, вываливая наружу кишки, крики сменились отчаянными воплями. Ногай ухватился за жуткий отросток и вскочил на коня, несчастного рывком поставили на ноги и отпустили.

— Мамочка родная!!! — юноша, рыдая и покачиваясь на нетвёрдых ногах, зажал руками живот, прижимая вываливающийся ливер. — Вот и смертушка моя пришла!!!

— Нэт! Ящё нэ прышла! — коверкая слова, засмеялся палач и стронув коня с места, весело крикнул: — Нэ отставай, урус!

— Господи, прими к себе раба твоего, Михайлу, — выдохнул кто-то из толпы, не сводящей глаз с удаляющейся жуткой пары: страшного ногая на коне, сжимающему в руке конец всё удлиняющейся темно-бурой ленты и рыдающего рыбака, изо всех сил пытающегося не отстать от набирающей ход лошади.

— И с каждым так будет, кто бежать удумает! — прорычал в толпу бей, рубанув саблей по воздуху. — Чего встали⁈ Давайте, догоняйте сотоварища своего!

И вновь защёлкали плети, понукая невольников в дорогу.

— Вот так-то оно, от ногаев бегать! — горько посетовал бредущий передо мной мужик в разодранной почти пополам рубахе. — Лучше уж горло под нож подставить, чем так!

— А мы всё едино сбежим, — зло прошептал мне одними губами прямо в ухо Илейко. — Только по уму всё сделаем. Не дуриком!

— Дай-то Бог, — тяжко вздохнул я, не сводя глаз со скорчившегося на земле юноши. Не далеко же он убежал, на пару сотен шагов, не более! И ведь жив ещё. Правда, уже и не стонет. Только трясётся мелко, страшную рану на животе сжимая.

А ногаи ещё и прямо на него полонян завернули, чтобы рассмотреть получше, смогли, чтобы до самого нутра прониклись.

— Как хоть звали его? — спросил я громко, перешагивая через умирающего. — За чью душу Господу помолится?

— Гришкой его кликали, — бросил через плечо мужик, предостерегающий до этого от побега. — Племяш он мой. Говорил же я ему, что не к добру его затея. Не послушал!

Тяжело вздохнув, я забубнил молитву, одновременно размышляя о перспективах собственного побега.

Нет, от мысли сбежать, я не отказался, хотя показательная казнь произвела очень тягостное впечатление. Страшно! Очень страшно, если догонят! И ведь даже с собой покончить, если что, не получится. В этой заросшей травой равнине даже камня, чтобы голову себе проломить, не найдёшь.

А значит, что? Значит убегать нужно так, чтобы не поймали. Ну, тут одна надежда, на Илейку. Есть у него какой-то план насчёт побега.

Ну, что же, подождём. Тут главное дойти, а не костьми посреди степи лечь. И силы, хоть немного, сохранить. А там посмотрим, как оно всё сложится.