Фантастика 1972

Т. ЧЕРНЫШЕВА Научная фантастика и современное мифотворчество

Мысль о том, что научная фантастика представляет собою нечто подобное мифам, не нова, она явилась еще у О. Стэплдона, когда он в предисловии к своему роману “Последние и первые люди” писал, что впечатление, которое этот роман должен произвести на читателей, ближе к тому, которое производит миф, а не науки или искусства.

Но, прежде чем получить право говорить о мифологии применительно к явлениям наших дней, необходимо уточнить целый ряд вопросов. Начнем с самого понятия “миф”.

В современной науке накопилось уже множество определений мифа, разноголосица мнений и обилие весьма противоречивых суждений по этому вопросу не раз отмечались исследователями.

Ф. Вайманн [Р. Вайманн, Литературоведение и мифология. “Вопросы философии”, 1970, № 7, стр. 176.] пишет, что “понятие “миф” имеет сегодня ряд несовместимых толкований”. Одной из причин разноречивости является то, что самые различные науки - “философия, этнология, народоведение, антропология, наука о древности, история религии, психология…высказывают собственное понимание мифа”', поскольку изучают различные проявления мифотворчества, разные стороны и свойства его. Добавим, что и в литературоведении, изучающем отношения мифологии и поэзии, нет единого взгляда на миф. Определения, подобные тому, которое дает В. Я. Пропп (“рассказ о божествах или божественных существах, в которых народ верит”[В. Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки. Ленинград, Изд-во Ленинградского государственного ордена Ленина университета, 1946, стр. 16.] или Тренчени-Вальдапфель (“предания, повествующие о богах и героях”[Тренчени - Вальдапф е л ь, Мифология.], уже не могут вполне удовлетворить современную науку. С. Аверинцев называет их “формалистической концепцией мифа”[С. Аверинцев, “Аналитическая психология” К.-Г. Юнга и закономерности творческой фантазии. “Вопросы литературы”, 1970, № 3, стр. 115.]. Встречаются попытки рассматривать миф в первую очередь как идеологию; для А. Гулыги миф - это прежде всего “сознание толпы, слепо повинующейся возникшим в ней или внушенным ей предрассудкам” [А. Гулыга, Пути мифотворчества и пути искусства. “Новый мир”, 1969, № 5, стр. 221.].

Очевидно, все эти взгляды на миф имеют право на существование, ибо древний миф является одновременно и повествованием, и идеологией и удовлетворяет еще десятки различных социальных нужд.

К сожалению, нередко в разного рода определениях мифа выделяется и абсолютизируется одна из его функций, тогда получается крен в одну сторону, и общая картина неизбежно искажается. Особенно часто это происходит при сопоставлении каких-то явлений современной духовной жизни общества с древним мифотворчеством. Так получилось у А. Гулыги, когда он, исследуя идеологические функции так называемого “социального мифа” в современном капиталистическом обществе, функционально объединяет его с древним мифотворчеством и приходит к выводу, что миф - “это модель не столько мира, сколько поведения”, и, хотя в мифе “откладываются первые крупицы знания, он в целом имеет к познанию весьма слабое отношение”[Там же, стр. 219.].

Разумеется, среди определений мифа можно найти такие, которые утверждают нечто совершенно противоположное. Но мы сразу оговоримся, что из всех разнообразных функций мифа нас сейчас будет интересовать как раз та, которую практически отрицает А. Гулыга, - отношение мифа к познанию, хотя мы отлично понимаем, что нельзя мифологию свести только к познанию.

То, что даже в самых примитивных мифах отражаются знания людей об окружающем мире и о себе самих, не подлежит сомнению. Некоторые исследователи считают даже накопление знаний основной функцией древней мифологии. Однако накопление знаний и познание действительности, очевидно, не совсем однозначные понятия. На этом основании А. Гулыга и отрицает отношение мифа к познанию. С таким мнением трудно согласиться, ибо в этом случае пришлось бы отвергнуть активность творческого сознания человека на ранних ступенях его развития. Как ни слабо было развито сознание человека, создавшего мифы, это было уже человеческое сознание, так как человек стремился объяснить окружающую действительность, нащупывая какие-то причинноследственные связи между явлениями; и если уж искать всеобъемлющее определение - мифа, то нельзя забывать, что “мифология есть мышление на определенной ступени человеческого развития”[А. Ф. Л о с е в, Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, стр. 9.].

А мышление не развивается и вообще не существует вне процесса познания.

“Познание с теоретико-информационной точки зрения заключается, в частности, в приеме информации и в результате дальнейшей переработки принятой информации в создании информационных моделей действительности”[А. Д. Урсул, Освоение космоса. М., 1967, стр. 144.].

Мифы и возникают как некие модели действительности, постепенно изменяющиеся и усложняющиеся. По мере того как более широкий круг явлений начинает интересовать человека, он стремится включить новые понятия в систему своих воззрений, перестраивая, дополняя, изменяя мифологическую модель мира. Мифология как целостная, хотя и противоречивая, картина мира возникает, разумеется, не сразу; но эмпирические мифы стремятся к объединению в определенную систему, о чем говорит хотя бы их цикличность. Старые предания подвергались переработке при создании канонизированных мифов античности, когда все сводилось к определенному центру - Олимпу, когда прежние языческие божества заменялись олимпийцами.

И самое появление мифов исследователя связывают с возникшей потребностью понимания мира в целом. В конечном итоге таким же образом возникают и научные теории, научная картина мира: сначала идет накопление эмпирических знаний, фактов, затем они складываются в более или менее противоречивую систему, в определенную модель мира; с развитием науки, с появлением новых фактов эта модель изменяется, в нее вносятся поправки, а затем она заменяется другой. И в истории мифомышления наблюдается смена целого ряда.систем представлений о мире, так как живое мифотворческое сознание не терпит застоя, оно сохраняет ту или иную модель мира до тех пор, пока верит в ее истинность. Так, А. Ф. Лосев выделяет в истории античной мифологии периоды оборотничества, фетишизма и героизма. Разумеется, эти системы развивались медленно, и столь же медленно в сознании людей шла замена одной модели мира другою. И все-таки принцип освоения действительности путем создания мысленной модели ее здесь налицо.

Однако мифологическая модель мира обладает одним непременным свойством - это ложная модель, ложная картина действительности.

В целом ряде суждений о мифе на первый план выдвигается именно эта сторона мифотворчества: “миф - это вымысел, сказка…”[С. И. Р а д ц и г, История древнегреческой литературы. М., “Высшая школа”, 1969, стр. 29.], “миф… есть форма превратного отражения в художественных образах природы и общественных отношений людей” [А. Ф. А н и с и м о в, Природа и общество в отражении сказки и мифа. “Ежегодник Музея истории религии и атеизма”, т. 1. Л., АН СССР, 1957, стр. 171.]. Не случайно, очевидно, в обиходном сознании понятие “миф” равноценно понятию “сказка”, хотя с научной точки зрения эти понятия далеко не тождественны. На первый взгляд, вымысел, придуманную действительность, в самом деле трудно соотнести с познанием истины. Но дело в том, что процесс познания неотделим от возникновения заблуждений. Современная наука полагает, что заблуждения, иллюзорные представления о мире, изначально присущи человеческому, опосредованному и опережающему сознанию, поскольку самая фантазия рождается с развитием мышления понятиями.

Миф тесно связан с заблуждениями, здесь кроются его гносеологические корни. Разумеется, для рождения мифа в той синкретической форме, в какой он существовал в давно прошедшие эпохи, необходим целый ряд условий. Особенно важен характер отношений человека и первобытного коллектива, неотделимость индивидуального сознания, которая совершенно невоскресима в наши дни. Мифология как всеобъемлющая система перестала существовать, но с гносеологическими корнями мифотворчества дело обстоит, на наш взгляд, несколько сложнее.

Основные причины рождения столь странных представлений о мире, какими являются мифы, видят в “крайне низком уровне развития производительных сил и… бессилии человека перед природой” ", в “бездонном неведении дикаря”, которое В. К. Никольский считает основным гносеологическим истоком религии и мифологии [В. К. Никольский, Происхождение религии и веры в бога.].

Однако низкий или высокий уровень развития производительных сил - понятия далеко не абсолютные; нам представляется, естественно, низким уровень развития производительных сил первобытного общества, а наш современный уровень высоким, но через какую-нибудь тысячу лет нашим потомкам, возможно, покажется низким современный уровень. То же можно сказать и о “бездонном неведении”: для суперцивилизации, если она существует, состояние нашего знания тоже “бездонное неведение”. Тут нет объективного количественного критерия, и на этом уровне его нельзя, очевидно, найти. Искать его следует, вероятнее всего, на информационном уровне: при недостаточном количестве информации о тех или иных явлениях невозможно сделать правильного вывода о них, но самый недостаток информации еще не объясняет того, как возникает ложный вывод, ложное суждение.

Долгое время считалось, что для возникновения столь странных и причудливых представлений о мире для мифотворчества необходим был какой-то особый тип мышления, отличный от современного. Потебня предполагал в нем отсутствие анализа и критики, Леви-Брюль стремился определить законы этого пралогического мышления. Однако сейчас этот вопрос решается несколько иначе: мышление человека с самого начала развивалось как логическое мышление. Из этого исходит советская наука о мифах, это же доказывается работами К. Леви-Стросса. Для нас сейчас особенно важно это внутреннее единство мышления древнего создателя мифов и современного человека.

В механизме образования мифа К. Маркс особо выделяет активность творческого сознания человека: “Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения” [К. М а р к с, К критике политической экономии. 1953, стр. 225.]. Активность творческого сознания - закон единый и для древности, и для современности.

Известно, что человеческий разум может делать выводы на основе неполной информации. В любом случае - есть ли в распоряжении человека достаточное количество информации или нет - вывод будет сделан. Человеческий разум не терпит неопределенности, и потому истинную информацию, когда ее недостает, он заменяет ложной, снимая, таким образом, для себя эту неопределенность.

Откуда же черпается эта ложная информация? Ответ может быть один - из “внутренних запасников” сознания. Когда информации о тех или иных явлениях поступает мало или человек по каким-то причинам не в состоянии ее освоить, он привлекает информацию из других областей, заменяет ею недостающие звенья.

Именно так создавались древние мифы, когда весь окружающий мир мыслился по аналогии с уже известным, освоенным и природа оказывалась во всем подобна человеческому обществу.

“Первобытный человек судит по себе и приписывает явления природы преднамеренному действию сознательных сил” [Г. В. Плеханов. Избранные философские произведения, т. 5. М., 1958, стр. 362.], - пишет Г. В. Плеханов.

А. М. Золотарев, один из исследователей жизни и мышления первобытного человека, изучая воззрения австралийских племен, приходит к выводу, что -”австралиец рассматривает окружающую природу сквозь призму социальной организации своего племени и переносит на внешний мир ту же классификацию, которой он руководствуется в своей повседневной жизни… социальная организация племени служит прообразом первой широкой классификации внешнего мира” [А. М. Золотарев, Родовой строй и первобытная мифология. М., “Наука”, 1964, стр. 88.].

Исчезают ли основы мифотворчества, именно гносеологические его основы, с рождением и развитием науки, в частности, возможно ли мифотворчество в активной форме в наши дни и какие области действительности оно может охватывать?…

Смерть мифа, который является ложной моделью действительности, наступает с познанием истины, вернее, с новым приближением к ней - с открытием “подлинных причин явлений окружающего мира” [БСЭ, т. 27, стр. 605.], “с действительным господством над… силами природы” [К. М а р к с, К критике политической экономии. 1953, стр. 225.]. Однако все это не дает основания утверждать, как это делает А. Гулыга, что в “XX веке невозможно мифологическое отношение к природе: человек уже во многом господствует над ее стихией”.[А. Гулыга, Пути мифотворчества и пути искусства. “Новый мир”, 1969, № 5, стр. 220.] Ведь это знание и это господство не абсолютны, так как каждое новое знание открывает новые бездны непознанного.

И всегда наука будет останавливаться перед загадкой явлений, подлинные причины которых ей неясны. И таково уж свойство разума, что человек не ждет спокойно поступления новой информации, которая позволила бы сделать правильный и однозначный вывод, а пытается решить загадку, объяснить явление, опираясь на уже известное, формируя силы природы при помощи воображения (К. Маркс). Мышление современного человека, создающего научные теории и гипотезы, и мышление древнего человека, создавшего мифы, - это разные этапы развития единого логического мышления человека. Мышление по аналогии, являющееся основой мифотворчества, вовсе не упразднено с появлением науки. Правда, настоящая, “взрослая” наука весьма неодобрительно относится к аналогии. Ученые любят повторять, что аналогия не доказательство. Однако без аналогии они все же не могут обойтись, так как в аналогии как раз намечаются связи между явлениями, аналогия дает толчок работе воображения, ибо именно она отвечает основному принципу познания - от известного и познанного к неизвестному, необъясненному. А там, где есть место аналогии, всегда сохраняется лазейка для мифотворчества, для построения ложной познавательной модели мира.

Вся история науки полна такого рода “гносеологическими мифами” [В известной мере подобные определения условны, так как подлинный синкретический миф давно перестал существовать. Это бесспорно. Но многие гносеологические, психологические, социальные процессы.], когда непонятные явления, не имея о них достаточного количества подлинной информации, объясняли причинами, на деле не имеющими к этим явлениям никакого отношения, но зато понятными по прежнему опыту. Так, астроном В. Пикеринг, наблюдая некоторые изменения лунного ландшафта, объяснял их миграциями насекомых. Астроном В. Гершель видел в солнечных пятнах разрывы в облаках. Общеизвестна история с открытиями марсианских “каналов” - в них немедленно увидели нечто похожее на земные ирригационные сооружения. Кстати, вопрос об обитателях иных миров - как раз наиболее благодатный материал для изучения того мифотворчества, которое порождает наука в процессе своего развития, соприкасаясь с новой областью непознанного.

И. Шкловский в своей книге “Вселенная, жизнь, разум” приводит два высказывания К. Э. Циолковского: “Вероятно ли, чтобы Европа была населена, а другая часть света нет? Может ли быть один остров с жителями, а другие - без них?…”, “Все фазы развития живых существ можно видеть на разных планетах. Чем было человечество несколько тысяч лет назад и чем оно будет по истечении нескольких миллионов лет - все можно отыскать в планетном мире”. И далее послужившие причиной возникновения древних мифов, сохраняются и в последующие эпохи и как-то проявляются, порождая явления, которые, не будучи мифами в прямом смысле этого слова, то есть не будучи вполне тождественны древнему единому синкретическому мифу, все же генетически родственны ему, хотя их функции оказываются уже иными при наличии развитых и разветвленных форм общественного сознания.

Возможно, что со временем наука найдет для этих явлений другое название. Пока его нет.

И. Шкловский, комментируя эти высказывания, замечает, что первое суждение остается на уровне античной философии, в то время как второе несет принципиально новую мысль, так как ранее предполагалось, что обитатели других миров находятся на одном социальном и научно-техническом уровне с землянами[И. Шкловский, Вселенная, жизнь, разум. М., “Наука”, 1965, стр. 174.]. Однако механизм обоих этих суждений принципиально одинаков - ив том и в другом случае неизвестные цивилизации мыслятся по аналогии с земной цивилизацией. Просто к этому времени история и этнография накопили уже достаточно большой материал о разных уровнях земной цивилизации, и этот материал был уже настолько широко известен, что вошел в сознание культурного человека, что и позволило К. Э. Циолковскому сделать этот вывод. Однако, повторяем, принцип суждения по аналогии сохраняется и здесь.

За последние 10-15 лет проблема внеземных цивилизаций стала предметом обсуждения в научной среде. Вспомним хотя бы классификацию технических цивилизаций по возможному уровню их энергетики, предложенную Н. С. Кардашевым, или гипотезу об искусственном происхождении спутников Марса И. Шкловского.

Дайсон, профессор Принстонского университета, полагает, что цивилизация, достигнув определенного уровня, постарается использовать всю энергию принадлежащей ей звезды и, чтобы не терять ее попусту в пространстве, соорудит вокруг своего солнца специальную сферу; существуют даже расчеты этой сферы и высказываются догадки, из каких материалов ее можно собрать. Есть попытки вычислить, хотя бы приблизительно, возможное количество населенных миров во вселенной, определить сроки жизни цивилизаций и возможности суперцивилизаций, энергетические и пр. “Если исходить из современных темпов развития цивилизации на Земле, - пишет Н. С. Кардашев, - то мы вправе ожидать, что за такие космогонические сроки (за миллиарды лет. - Т. Ч.) возможна едва ли не полная сознательная реорганизация вещества в нашей части вселенной”. И далее: “В настоящее время можно даже обсуждать вопрос о том, не является ли факт расширения наблюдаемой части вселенной результатом деятельности суперцивилизации?” [“Внеземные цивилизации. Проблемы межзвездной связи”. Под ред. проф. С. А. Каплана. М., “Наука”, 1969, стр. 30, 48.] Предлагаются разные принципы установления контактов - с помощью межзвездных полетов, посылки зондов или радиосвязи. Делаются даже первые практические попытки установить такую связь (проект “Озма”).

Однако во всех работах по проблемам внеземных цивилизаций есть уязвимые места: 1) все они остаются на уровне гипотез и предположений, ибо, как отмечает профессор С. А. Каплан в предисловии к книге “Внеземные цивилизации”, в этой области еще очень мало научных исследований, и 2) все они восходят к опыту нашей собственной цивилизации и исходят из уровня, перспектив и темпов ее развития.

Перед нами знакомая ситуация: недостаток прямой информации, работа воображения, которая в этом случае пойдет неизбежно по пути аналогии или экстраполяции, ибо экстраполяция в конечном итоге - та же аналогия, только уже более сложный ее вариант, - одним словом, мы вновь здесь сталкиваемся со старым, добрым, испытанным способом “суждения по себе”. Как видим, тут явно просматривается тот механизм мышления, который создал и древние мифы. Не случайно С. Лем в “Голосе неба” прямо называет подобные построения “новой мифологией”. Разумеется, этот механизм в современном мышлении работает иначе, усложняется и разветвляется.

Мысль, осознавшая собственную ограниченность, стремится вырваться за пределы земного тяготения, - тогда рождаются гипотезы, на первый взгляд никак не соотносимые с мифом, когда утверждается, что чужая жизнь, чужой разум совсем не подобны нам, что этой жизнью движут иные законы, чем у нас, и пр.

К числу таких предположений можно отнести мысль А. Рича о том, что чужая жизнь может быть организована на совсем иных молекулярных основах, чем это случилось на Земле. Однако и здесь в основе лежит тот же механизм: недостаток, а в данном случае полное отсутствие прямой информации, так как “ни изучение метеоритов, ни космические исследования не обнаружили еще внеземных организмов” [А. Д. Урсул, Освоение космоса. М., 1967, стр. 38.], и работа воображения, питающегося информацией из других источников, только в данном случае этот механизм действует не по принципу прямого уподобления, а по принципу прямого отталкивания.

Этот принцип суждения особенно ограничен в возможностях, так как при попытках каким-то образом конкретизировать эту мысль мы вынуждены вновь вернуться к некоему уподоблению, тогда получается чтонибудь вроде “мыслящей плесени” или “мыслящего океана”. Круг замыкается.

Конечно, не может быть и речи о прямом и полном отождествлении таких моделей действительности, постоянно возникающих в процессе познания, с древней мифологией. Мы хотели только показать, что самые гносеологические истоки мифотворчества (нехватка информации), как и механизмы мышления, создавшие мифы, пусть сильно изменившиеся и трансформировавшиеся, не исчезли и не разрушились вполне, продолжая жить и в современном научном мышлении.

Итак, современный гносеологический, натурфилософский миф рождается, вырастая из научного знания в той как раз области, где точное знание кончается, в области догадок, сомнений. Ведь современная наука, современная диалектическая логика не признают жестких и неподвижных границ между явлениями, самое понятие “граница” заменяется сейчас понятием “область перехода”, и всякого рода логические построения, не доказуемые пока из-за отсутствия информации, как раз и относятся к этой области “перехода от незнания к знанию” [Б. М. Кедров, Диалектическая логика как обобщение истории естествознания. В кн.: “Очерки истории и теории развития науки”. М., “Наука”, 1969.], к области полузнания, сомнения, где возможны оказываются вера и неверие - категории, отвергнутые строгой наукой, не принимаемые точным знанием. Интересно, что С. Леи в романе “Голос неба” заставляет своего героя признаться, что его убеждение в том, что неизвестный сигнал является целенаправленным посланием разумных существ, базировалось, по сути дела, только на непонятной уверенности в правоте этой точки зрения.

Нельзя, разумеется, преувеличивать роль таких предположений в науке. Все эти модели действительности для ученого всего лишь рабочие шпотезы, всего лишь инструмент в процессе познания истины, они отвергаются, если новые факты не подтверждают их. Все это несомненно. Но дело в том, что сами эти модели обладают относительной самостоятельностью, их жизнь не ограничивается пределами кабинета ученого, и они зачастую поступают в более широкий социальный оборот. И вот тут уже мы сталкиваемся не только с гносеологическими, но и с социальными корнями современного натурфилософского мифотворчества, так как миф, рождаясь в недрах науки, существовать может только как массовое сознание; и в связи с этим уместно вспомнить, что миф является еще и “моделью поведения” (А. Гулыга), поскольку он всегда как-то организует отношения человека с миром.

Связь массового сознания с точным знанием, с уровнем науки несомненна, хотя далеко не во все эпохи эта связь оказывается непосредственной. Долгое время в истории человечества между массовым сознанием и наукой стояла религия; наука, по видимости, развивалась изолированно от массового сознания, последнее же направлялось религией, она же создавала и мифы, являющиеся одновременно и моделями мира, и моделями поведения (христианские мифы, например). Но где-то на рубеже XIX - XX веков происходит перелом, религия, хотя она еще очень сильна, уже не может целиком направлять и контролировать массовое сознание, а сама вынуждена семенить за наукой, приспосабливая свои заведомо 285 ложные модели мира к новому знанию. Вынужденная и весьма длительная изоляция науки от массового сознания была сломана, точное знание теперь непосредственно формирует массовое сознание, всегда существовавшая зависимость обиходного мышления от научных знаний теперь стала явной. Кстати, в этот именно период (XIX - XX века) возникает острая нужда в популяризации научных знаний, которой раньше общество в такой степени не ощущало.

Процесс превращения научного знания в обиходное массовое сознание довольно сложен и еще очень мало изучен, но о некоторых закономерностях можно говорить и сейчас. Так, Б. Агапов в своей работе “Художник и наука” высказал по этому вопросу весьма интересное, на наш взгляд, суждение.

Он отмечает, что многие положения современной науки, “точно выражаемые только на языке математики, мало кому доступном, вошли в обиходное сознание огромного количества людей. Психологически тут произошло то же, что в свое время случилось с коперникианской системой мира.

Один математик сказал мне, что подавляющее большинство людей не может доказать неопровержимо и научно, что Коперник нрав, но подавляющее большинство людей уверено в его правоте. Сейчас молодой человек, пусть он учится на врача или агронома, принял в свое сознание релятивистские представления теории относительности и перестал удивляться тому, что нет единого времени, нет пустого пространства, что от массы зависит ход часов и'даже что, если улететь к звездам почти со скоростью света, можно вернуться на Землю тогда, когда тут будут отмечать тысячу лет с момента вашего отлета… Хотя математическое выражение и обоснование их останутся понятными только специалистам” [Б. Агапов, Д. Данин, Б. Р у н и н, Художник и наука. М., “Знание”, 1966, стр. 37.]. В этом рассуждении Б. Агапова намечены важные закономерности превращения научного знания в массовое сознание, в обиходное мышление, как и некоторые потери и приобретения на этом пути. Прежде всего точное знание, становясь достоянием не только специалистов, теряет право называться точным - это знание приблизительное, оно принимается на веру, поскольку носитель его ни доказать, ни обосновать его не может. Ведь такие обоснования возможны только на уровне математических расчетов; как раз все расчеты, особенно важные и убедительные для специалиста, ученого, при освоении научных моделей мира массовым сознанием просто отбрасываются, так как математика не стала пока основой обиходного мышления. Основой обиходного сознания до сих пор остается образ. В чем внутренний смысл такого преобразования? Прежде всего какое-то освоение научных знаний массовым сознанием необходимо как одно из условий развития общества в целом, без этого невозможен прогресс всего общества. Но освоить в каждый данный момент научное знание в его чистом виде обиходное сознание не в состоянии. И вот тут мы вновь встречаемся с уже знакомыми нам гносеологическими и психологическими механизмами мифообразования.

Происходит странное, на первый взгляд, явление - научное знание превращается в миф. Дело в том, что дефицит информации может возникать по-разному, информация может вообще не поступать, как в случае с внеземными цивилизациями, или эта информация имеется, но по каким-то причинам оказывается недоступной тем или иным слоям общества, неспециалистам, В том и в другом случае вступают в строй механизмы мифообразования - “суждение по себе”, замена недостающей информации другой, уже освоенной сознанием.

В самом деле, большинство неспециалистов сейчас приняли теорию относительности, но в каком виде? Одним из наиболее распространенных представлений в этом плаве является как раз отмеченный Б. Агаповым сюжет: космонавт, улетев к звездам со скоростью, близкой к световой, возвращается “домой” через тысячелетия. Соответствует ли это подлинной теории относительности?

По всей вероятности, нет, так как здесь математические обоснования заменены образным представлением. Такая мифологизация научных знаний постоянно осуществляется в недрах научной фантастики, отчего нередко говорят, что научная фантастика переводит научные абстракции на язык образов. Однако адекватный перевод в этом случае невозможен, образная форма небезотносительна к содержанию, и это уже будет качественно иное знание.

Итак, современный гносеологический миф может рождаться и в самой науке, и около нее как форма освоения массовым сознанием каких-то фундаментальных положений современной науки, и в этих Процессах немалая роль принадлежит научной фантастике.

В наши дни можно только поражаться разнообразию всякого рода “мифов”: есть мифы о человеке, как существе биологическом, мифы о роботах, которые все больше становятся похожи на своих создателей, а подчас эти новые рабы восстают против своего господина, не уступая ему в хитрости. Но все же главным направлением современного мифотворчества остаются грядущее космическое бытие человека и разрушение представления о космической изоляции земной цивилизации. Ведь и тяжба человека и машины, как правило, перенесена в космос, да и всякого рода испытания пределов прочности человеческого организма внутренне тоже ориентированы на космическое бытие земного человека. Одним словом, основное направление современного мифотворчества связано с необходимостью космизации обиходного сознания, обыденного мышления.

И вот тут мы сталкиваемся с одним любопытным историческим парадоксом. Выше мы отмечали, что современное мифотворчество не опережает науку, а идет за ней и самые мифы создаются на основе достижений науки. Поэтому правы те, кто возражает против представления о научной фантастике как о “преднауке”, как о чем-то действительно обогнавшем науку на пути к истине. И все-таки некое опережение здесь налицо. Парадокс заключается в том, что в какой-то период потребности обиходного мышления обогнали возможности науки. Внутренние закономерности развития общества настоятельно требовали серьезной перестройки обиходного сознания, космизации его, наука же не успела подготовить для этого достаточно прочную почву, так как только некоторые мечтатели от науки смутно улавливали незаметные порывы человечества из своей колыбели. Таким энтузиастом-мечтателем был К. Э. Циолковский, но влияние его работ на современную ему науку было ничтожно мало.

В самом деле, термин “космизация” появился в 1962 году, ему не исполнилось еще и десяти лет, проблемы межзвездной связи и внеземных цивилизаций стали предметом обсуждения в науке только в последние десять-пятнадцать лет. Ранее же в течение многих лет (более полувека), как вынуждены признать сами ученые, этими проблемами вплотную занималась только научная фантастика, так как именно она взяла на себя важную роль воспитания обиходного сознания и долгое время была едва ли не единственной “экспериментальной лабораторией по созданию мифов”.

Опередила научная фантастика не только современную экзосоциологню, но и футурологию, опятьтаки не в смысле действительной ценности добытых ею знаний и четко разработанных теорий и концепций, а в смысле удовлетворения потребностей развития обиходного сознания.

Модели мира, создаваемые научной фантастикой, далеко не всегда выдерживали проверку точными знаниями; они бывали нередко неуклюжи, нелепы, порою попросту ложны, не случайно в научной среде на долгие годы утвердилось несколько пренебрежительное отношение к научной фантастике.

И все же эти модели заслуживают не только осмеяния, так как при всех издержках, о которых не раз писали критики и ученые, роль их в общем движении от незнания к знанию (не в научном поиске, а именно в познании, освоении мира всем обществом) может быть оценена не только со знаком минус. На первый взгляд кажется странным, что ложная модель действительности, ложное представление о мире, как будто дезориентирующее человека, может оказаться в той или иной мере полезным, даже необходимым. В этой связи нелишне вспомнить, насколько ложны были, с нашей точки зрения, представления о мире, отразившиеся в древних мифах, где малые крупицы действительного знания тонули в фантастическом их обрамлении. И все же эти знания - ценнейшее достояние первобытного коллектива - помогли человеку выстоять в жестокой борьбе с окружающей средой, стали залогом дальнейшего развития человечества. И тут не успокаивает оговорка, что в этой борьбе помогали знания, а не заблуждения. В том-то и сложность, что для ориентации в окружающей среде древнему человеку необходима была вся эта модель мира, включающая и знания и заблуждения, поскольку знаний было мало и они не могли создать целостной картины мира. Эта закономерность верна не только для процесса познания истины, но и для процесса освоения добытых знаний, и доказательство тому - поразительная живучесть многих заблуждений в научной фантастике. Ограничимся только одним примером.

Сейчас уже считается несомненным, что осуществление контактов с ВЦ и исследование большого космоса с помощью звездолетов, оснащенных даже самыми фантастическими фотонными ракетными двигателями, практически невозможно по целому ряду причин, и если в научных, а чаще в популярных работах оценке этих проектов (как правило, отрицательной) еще отдается дань, то это обусловлено традицией, созданной не наукой, а научной фантастикой. И все же в научной фантастике звездолеты продолжают бороздить космос, встречаются там с кораблями других цивилизаций, блуждающими во вселенной иногда миллионы лет; звездолетчики осуществляют дальние исследовательские, а то и просто “хозяйственные” рейсы даже в чужие галактики, и в условном научно-фантастическом времени все это занимает сроки, вполне сопоставимые со сроками обычных земных путешествий. Но ведь это ложь, заведомая ложь, и ложность такой картины мира может быть понята и оценена уже современным знанием. И все же эта модель действительности упорно живет рядом с научным представлением о вселенной. И тут едва ли можно объяснить все художественной условностью. На наш взгляд, мы имеем дело здесь не столько с художественной, сколько с “мифологической” условностью, рождающейся из необходимости для обиходного мышления освоить космос на каком-то уровне. Так возникает в научной фантастике образ “добропорядочного” (С. Лем), землеподобного космоса, одновременно похожего на реальный космос. - вернее, на научное о нем представление, и в чем-то очень напоминающего Землю. Так вообще создается, условно говоря, современная мифологическая картина мира, которая как будто и не противоречит науке и в то же время весьма существенно отличается от научной картины мира.

Мы вовсе не хотим поставить знак равенства между современным мифотворчеством и научной фантастикой. Прежде всего мифотворчество проявляется не только в научной фантастике, оно захватывает научно-художественную, научно-популярную литературу и даже “чистую” науку, поскольку за последнее время основы, условно говоря, “мифологических” моделей мира создаются самими учеными, о чем уже шла речь выше.

Кроме того, научная фантастика не исчерпывается только мифотворчеством. Очевидно, научная фантастика вообще является какой-то областью перехода, неким “переходным мостом”[Современная наука, исследующая не только явления и системы, но я отношения, связи между ними, постоянно сталкивается с необходимостью изучения таких “мостов”. Так, Я. А. Пономарев, исследуя проблему интуиции, пишет: “Если мир есть система взаимодействующих систем, то все эти системы должны быть связаны не только внутри себя, но и друг с другом. Между ближайшими системами должны быть “пере* ходные мосты”, одна часть которых находится в одной системе, другая - в другой” (Я. А. Пономарев, Психика и интуиция. М., 1987),]; с одной стороны, это область сложного взаимодействия точного знания и обиходного сознания, с другой - область не менее сложного взаимодействия современного мифотворчества и искусства; с течением времени научная фантастика все больше становится искусством, и не только потому, что в нее приходят талантливые писатели, но и по внутреннему смыслу своему.

С тех пор как наука перестала пренебрегать проблемами, ранее составлявшими владения научной фантастики, вроде проблемы внеземных цивилизаций или перспектив дальнейшего развития земного человечества, опережающая мифотворческая (в плане воспитания обиходного сознания) функция научной фантастики оказалась во многом исчерпанной, современная мифологическая картина мира в ее основных чертах уже создана, и она, очевидно, сохранится в основе своей впредь до получения новой фундаментальной прямой информации, едва ли ее смогут поколебать даже открытия каких-то примитивных форм жизни на планетах солнечной системы. За последнее время научная фантастика все реже создает новые идеи и гипотезы (они, как правило, вырастают сейчас в кабинетах и лабораториях ученых) и все чаще обрабатывает, углубляет, психологизирует уже имеющиеся “мифологические” сюжеты и ситуации, вроде классического сюжета о пришельцах, внеземных цивилизациях и контактах или о полетах с субоветовой скоростью. Однако мифотворческая функция исторически была едва ли не самой главной в научной фантастике, да и сейчас она не исчезает совсем. Во всяком случае, далеко не весь смысл научной фантастики раскрывается на уровне сюжета и образа, и при изучении ее явно можно оперировать понятиями, подобными мифологемам К. Леви-Стросса.

“Настоящую”, древнюю мифологию К. Маркс называл арсеналом и базой античного искусства. Сохраняются ли подобные отношения между современным мифотворчеством и искусством? В какой-то мере, очевидно, сохраняются.

Во всяком случае, некий арсенал новых художественных образов современная мифология уже создала: ведь пришельцы в современной фантастической литературе стали уже не менее привычны, чем чародеи и волшебники старых сказок, и они, пожалуй, даже вытесняют волшебников. Больше того, старая мифология перекраивается по новой мерке - за последнее время в пришельцев превращаются едва ли не все олимпийцы и даже некоторые герои христианских мифов. На наших глазах пересоздается мир вторичной художественной условности, и происходит это под влиянием новой мифологии.

Относительно того, станет ли современная мифология базой искусства, говорить труднее, - просто нет необходимой для этого временной дистанции. Но поскольку мифология ориентирована на обиходное сознание и она формирует и воспитывает его в соответствии с внутренними потребностями общественного развития, а искусство, художественное мышление всегда связаны с обиходным сознанием куда более прочными нитями, чем с наукой, можно предполагать, что современная мифология, связывая в сознании человека космос и Землю, настоящее, прошедшее и будущее, готовит тем самым и базу для нового искусства - искусства с иным, космическим, “четырехмерным” взглядом на мир и человека.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1 Р. Вайманн, Литературоведение и мифология. “Вопросы философии”, 1970, № 7, стр. 176.

2 В. Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки. Ленинград, Изд-во Ленинградского государственного ордена Ленина университета, 1946, стр. 16. 300 3Тренчени - Вальдапф е л ь, Мифология.

4 С. Аверинцев, “Аналитическая психология” К.-Г. Юнга и закономерности творческой фантазии. “Вопросы литературы”, 1970, № 3, стр. 115.

5 А. Гулыга, Пути мифотворчества и пути искусства. “Новый мир”, 1969, № 5, стр. 221.

6 Там же, стр. 219.

7 А. Ф. Л о с е в, Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, стр. 9.

8 А. Д. Урсул, Освоение космоса. М., 1967, стр. 144.

9 С. И. Р а д ц и г, История древнегреческой литературы. М., “Высшая школа”, 1969, стр. 29.

10 А. Ф. А н и с и м о в, Природа и общество в отражении сказки и мифа. “Ежегодник Музея истории религии и атеизма”, т. 1. Л., АН СССР, 1957, стр. 171.

11 БСЭ, т. 27, стр. 605.

12 В. К. Никольский, Происхождение религии и веры в бога. Сб. “Вопросы истории религии и атеизма”. М., 1955, № 3.

13 К. М а р к с, К критике политической экономии. 1953, стр. 225.

14 Г. В. Плеханов. Избранные философские произведения, т. 5. М., 1958, стр. 362.

15 А. М. Золотарев, Родовой строй и первобытная мифология. М., “Наука”, 1964, стр. 88.

16 БСЭ, т. 27, стр. 605.

17 К. М а р к с, К критике политической экономии. 1953, стр. 225.

18 А. Гулыга, Пути мифотворчества и пути искусства. “Новый мир”, 1969, № 5, стр. 220.

19 И. Шкловский, Вселенная, жизнь, разум. М., “Наука”, 1965, стр. 174.

20 “Внеземные цивилизации. Проблемы межзвездной связи”. Под ред. проф. С. А. Каплана. М., “Наука”, 1969, стр. 30, 48.

21 А. Д. Урсул, Освоение космоса. М., 1967, стр. 38.

22 Б. М. Кедров, Диалектическая логика как обобщение истории естествознания. В кн.: “Очерки истории и теории развития науки”. М., “Наука”, 1969.

23 Б. Агапов, Д. Данин, Б. Р у н и н, Художник и наука. М., “Знание”, 1966, стр. 37.