Эй, дьяволица

Но она не обращает на нас никакого внимания. Её интересует только ликантроп, распростёршийся у её ног. Она вытаскивает копьё, и волк снова издаёт ужасающий вопль, а затем замирает, готовый напасть, с поднятой шерстью и слюной, стекающей с его клыков.

— Я задам тебе лишь один вопрос, — говорит Дьяволица, опираясь на копьё, как на посох, с таким же спокойствием, как её выпрямленная осанка. Ни клыков, ни когтей. — Бет Дэвис.

Точно, Бет. Так звали ту девушку.

— Шестнадцать лет исполнилось в марте, ученица школы Донегала, вторая в рейтинге пловчих команды. Через полторы недели она снова должна была участвовать в соревнованиях. Два младших брата, пёс, который её обожает, и сварливая бабушка, которая тоже, поэтому всегда печёт её любимый морковный пирог, когда та приезжает в гости по воскресеньям. Потом они гуляют вместе после мессы. Она мечтала стать учительницей и остаться в городе, рядом с семьёй. — Дьяволица приседает, буравя волка взглядом. — Но ты её убил. Зачем?

Волк поднимается на две лапы и расплывается в жуткой ухмылке, полной зубов. Его гнилое дыхание, отдающее запахом мёртвой плоти, должно ударить ей в лицо, когда он говорит:

— Потому что она приятно пахла. А ты… — Он снова скалится и приближается, угрожающе вдыхая воздух вокруг неё с явным наслаждением. Я почти уверен, он собирается добавить что-то вроде «А ты тоже пахнешь хорошо», но вдруг его глаза распахиваются от удивления. Волк отступает на пару шагов. — Ты не человек.

Вот как. Сэр волк не любит добычу, которая такая же как он.

Однако Дьяволица даже не меняет позу, произнося свой приговор:

— Неправильный ответ.

Она роняет копьё и бросается на его шею с ужасающим шипением, быстрой, как смертельно опасная змея. Теперь — да, когти и клыки напоказ.

Обе твари сходятся в яростной схватке. Чудовищной, с когтями, вспарывающими кожу, и зубами, раздирающими плоть. Глядя на это, я понимаю, что со мной она всего лишь играла. Если бы захотела, уничтожила бы.

— Эээ… И что нам теперь делать? — Доме растерянно перемещает прицел своего оружия, то направляя его на одну сторону, то на другую. Его мысли, кажется, столь же запутаны, как и ствол. Мы вчетвером держимся на безопасном расстоянии. — Раз они уже дерутся, какая наша роль здесь?

— Пусть перебьют друг друга, — отвечает мама, шагая вперёд и заряжая пистолет. — А мы добьём их после.

Она стреляет, и вампирша рычит на неё, когда пуля попадает в её руку, которой та наносила новый удар, когтями вперёд. Противник пользуется этой заминкой, чтобы вонзить свои клыки ей в плечо, и она кричит — глухо, пронзительно, по-странному тихо, как это умеют только вампиры.

Её клыки блестят в открытом от боли рту, а горло выгибается назад. Она пользуется моментом, чтобы вонзить их в ответ, и по шерсти волка течёт тёмная кровь.

Кажется, что в этой схватке он проиграет, ведь может истечь кровью слишком быстро. Видимо, он приходит к тому же выводу, потому что отпускает её, пытаясь оттолкнуть.

Второй волк, поменьше, появляется внезапно и впивается ей в спину когтями.

Пока она занята им, возможно, в знак справедливого распределения, папа стреляет в горло первому волку, большому, прежде чем тот успевает снова напасть. Вампирша бросает второго на землю и, воспользовавшись тем, что первый пошатнулся, выставляя себя напоказ, падает на него с когтями наперевес и вырывает его сердце. Одним ударом.

— Думаю, тебе это больше не нужно.

Оставаясь верной своему «добьём их потом», мама нацеливается на вампиршу с пистолетом. Но прежде чем успевает выстрелить, её цель прыгает в воздух, наносит удар ногой по руке, выбивает оружие и ловит его на лету. Развернувшись, она как раз вовремя втыкает серебряную пулю прямо в лоб второму волку, который уже готовился броситься. Ствол пистолета прямо упирается ему в лоб. Кровь брызжет на землю за его спиной, и волк валится замертво.

Тишина. Неловкая, до мурашек. Остались только мы. И что теперь?

Мама делает шаг назад, потому что вампирша держит пистолет. Доме и папа, тоже вооружённые дальнобойным оружием, тут же занимают позиции по флангам, чтобы прикрыть её. Вновь мы встаём полукругом, теперь с псом Постре в роли усиления.

Кровь стекает с её клыков, капая на подбородок и шею. Рука, державшая сердце всего несколько секунд назад, пропитана кровью. Она смотрит на нас взглядом, полным ярости. Смертоносным.

Доме заряжает оружие и целится. Она, быстрая и неуловимая, как дым, хватает его винтовку свободной рукой, отводя дуло к небу, где и теряется выстрел. Затем она вырывает винтовку у него, ударяет ногой в грудь, сбивая его с дыхания и укладывая на землю.

Теперь у неё две полуавтоматические винтовки. Явное преимущество на её стороне, а у семьи Мюррей-Веласкес — сплошные минусы.

Я снова раскрываю свой двусторонний меч и ругаюсь на себя за вечное предпочтение оружия ближнего боя, а не огнестрельного. Вот почему у Доме всегда больше «шипов», чем у меня: этот гад просто стреляет, пока я выжимаю все силы.

Мама достаёт кол и делает шаг вперёд, невзирая на то, что противница держит два ствола. Папа останавливает её, кладя руку на плечо, потому что хотя бы один из них в этом браке понимает значение слова «осторожность».

Вампирша смотрит на нас с чистой, угрожающей яростью. Клыки видны из-под приоткрытых губ, испачканных кровью. Несколько секунд она, кажется, совершает титаническое усилие, чтобы не броситься и не оторвать нам головы, но затем её взгляд сосредотачивается на Доме, который всё ещё лежит на земле. Её выражение меняется на полное презрения.

— Браво, охотники. Благодаря вам Бет мертва. Если бы вы не вмешивались в выполнение моих обязанностей, этого никогда бы не произошло. Убирайтесь, пока у меня хватает терпения.

Она ещё раз смотрит на нас с отвращением, обходит круг и направляется обратно туда, откуда пришла, с нашей винтовкой за плечами и пистолетом на поясе.

— Диабла, — шипит мама.

Но когда она делает шаг, чтобы пойти за вампиршей, папа вновь останавливает её.

— На сегодня хватит. — Он указывает подбородком на два трупа, за которые теперь предстоит отвечать нам, потому что мисс правосудие много говорит о справедливости, но убирать за собой, похоже, не намерена. Мама ворчит, но идёт к телам.

Доме следует за ней.

— Я за верёвками в машину, — говорю я и бегу, не давая им времени меня остановить.

Потому что никакие верёвки нам не нужны.

И потому что я направляюсь вовсе не к машине.

Я ухожу в лес за кладбищем и в лунном свете различаю её фигуру среди теней.

— Эй, Дьяволица!

Она бросает на меня взгляд через плечо, полный недовольства. Логично — совсем недавно я пытался её убить. До того, как впечатал её в стену её же кабинета. Что, вероятно, на шкале придурковатости находится даже выше, чем убегать из постели наутро без слов прощания.

Я догоняю её, поправляя волосы и стараясь восстановить дыхание. Стараюсь обрести уверенность, которой на самом деле нет, чтобы выдать свою фирменную дерзкую ухмылку. К счастью, она у меня уже на автомате, так что получается естественно.

— Ты мне должна два «шипа». — Я поднимаю левую руку, демонстрируя татуировку в виде стебля розы. — Мне нужно обогнать брата, помнишь? Я почти добил тех волков до твоего появления.

— Конечно, — усмехается она. — Почти до того, как они собирались сшить себе куртку из твоей татуированной шкуры, верно?

— Ну, теперь мы никогда не узнаем. По твоей вине.

Она поворачивается ко мне, хватая за руку.

— Я уступаю тебе.

Не отводя взгляда, она вдавливает ногтем большого пальца мою кожу, оставляя метку для одного «шипа», а затем ещё для одного, следуя рисунку. Я сжимаю зубы, сдерживаясь, но продолжаю смотреть ей в глаза. Шрам точно останется. Она позаботилась об этом.

И это заставляет меня вспомнить, как её ногти касались моей шеи этим утром, куда нежнее, когда она кончала, сидя на мне.

Её глаза всё ещё прикованы к моим, когда она поднимает мою руку и проводит по ней языком, слизывая кровь. Я резко отворачиваюсь — это не должно меня заводить, но чёрт возьми, заводит. Я шумно вдыхаю воздух и кусаю губы.

— Да, ты всё ещё приятно пахнешь, — говорит она, облизывая губы, прежде чем отпустить меня.

Чёрт. Мама права, называя её Диаблой. В её взгляде горит адский огонь.

Я хватаю её за руку. Грубо. Наверное, чтобы с угрозой встряхнуть и сказать, что её трюки на меня не действуют. Или чтобы убедиться, что она больше никогда не попробует моей крови. Но вместо этого лишь подтягиваю её ближе. Она пахнет чёрной вишней, а её губы, красные и влажные от крови, выглядят… Я уже не знаю, что хотел сказать или сделать.

Просто смотрю на неё, злюсь, тяжело дышу. Её глаза всё так же пронзают мои. И я ощущаю всепоглощающее желание наброситься на её губы. На самые опасные губы в мире. Губы, которые мне запрещены.

— Хадсон. — Голос мамы режет по ушам, заставляя меня вздрогнуть. На мгновение мне кажется, что она здесь, чтобы меня прикончить.

Но, оглядевшись, понимаю, что мы всё ещё одни. Вампирша, я… и моё сердце, которое чуть не выскочило. Это была гарнитура.

— Хадсон, где ты? — Теперь голос брата.

Я нажимаю кнопку, чтобы ответить:

— Скоро буду.

И тут же отпускаю, чтобы нас не слышали. Хотя мы и так ничего не говорим. Просто смотрим друг на друга. Моё сердце всё ещё бешено колотится.

Я замечаю царапины и укусы на её плечах.

— Твоя… одежда вся порвана. И грязная.

Она кивает. Представляю, как её это раздражает, с её любовью к лоску.

— Тебе бы переодеться, — говорю я. — Если понадобится помощь…

Да, это моя единственная извилина берёт слово.

Может, ей тяжело двигаться из-за ран, и в первую очередь нужно быть джентльменом.

Она поднимает бровь.

Гарнитура снова оживает голосами брата и отца. Я выключаю их.

— Думаю, тебя ждут, охотник.

Она поворачивается, чтобы уйти. Я хватаю её за руку.

— Дай мне сорок пять минут, — прошу я. — Угощу тебя выпивкой. И помогу с одеждой.

Ну да, Хадсон, твою отчаянность вообще незаметно.

— Только без крови, — добавляю, осознавая важную деталь. — Просто выпивка… Не собираюсь… Ты не собираешься…

— Да, — прерывает она мой словесный поток.

— Только выпивка, — завершаю я. — И секс.

Молодец, Хадсон, прямо к делу. Чтобы уж наверняка.

— Если хочешь, — добавляю я, пытаясь смягчить неловкость.

Чёрт, как же я хорош сегодня.

Но Дьяволице, кажется, нравится прямота. Она отвечает:

— На дороге Колбрук в сторону Римса, в пяти ярдах от города. Там есть отель. Сорок пять минут, — предупреждает она, давая понять, что не будет ждать ни секунды дольше.

Она исчезает как раз в тот момент, когда появляются Постре и мой брат.

— Ты идиот или как? — рычит он, толкая меня в грудь. — Мы не на пикнике, чтобы в прятки играть. Иди помоги с дохлыми псами, придурок. А потом хоть весь вечер дрочи в лесу.

Глава 20. Пойдём?

Есть целая куча причин, по которым мне не стоило сюда приходить.

Но, похоже, моя страсть ещё больше. Закрыв глаза и тяжело выдохнув, я открываю дверь и выхожу из своего Jeepito, припаркованного у самого отеля.

Гравий скрипит под ногами, когда я шагаю ко входу. Ночная прохлада заставляет волосы на руках встать дыбом под кожаной курткой. Я тереблю кол в кармане.

Чёрт, это очень плохая идея.

Хочется развернуться и уехать. Я оборачиваюсь и бросаю взгляд на свою машину, как будто мне нужно проверить, не исчезла ли она. Холодок пробегает по спине, и когда я снова смотрю вперёд, она уже там. Она наблюдает. Теперь я не могу показаться трусом.

Я подхожу, стиснув челюсти. Мы встречаемся взглядами, оба серьёзные, и начинаем идти бок о бок, ни слова не говоря. Я открываю дверь, где нас встречает вывеска с приветствием, и даю ей пройти первой. Каблуки её высоких ботинок отзываются эхом в полутёмном холле.

По правую руку от нас коридор ведёт в уютный бар, где звучит лёгкая музыка.

Я слегка откашливаюсь и киваю в ту сторону.

— Хочешь, я угощу тебя бокалом?

— Ты собираешься предложить мне интересный разговор?

Тон её голоса явно сомневается в этом.

Ну что ж, учитывая, что для того, чтобы разломить лёд, нам скорее понадобится не ломик, а целая буровая установка, думаю, можно это опустить. Я качаю головой, и она кивает в ответ.

— Я так и думала. Ты платишь за номер.

И её шаги снова зазвучали на высоких каблуках, оставив меня одного.

Я подхожу к стойке, сжимаю яйца. Честно говоря, не думаю, что это мне поможет.

Поэтому я прошу ключ и стопку самого крепкого, что у них есть. Я выпиваю её одним махом, и, когда алкоголь жжёт горло, повторяю со второй.

Вздохнув, выпрямляю спину и иду к лифту. Когда двери открываются, она появляется рядом. Мы заходим, я нажимаю на третий этаж, и вот мы уже заперты в крошечной коробке с тихой музыкой и мягким оранжевым светом.

Я не осмеливаюсь смотреть на неё, хотя её близость пылает, как огонь. Отвожу взгляд на зеркало и встречаю её глаза.

— Ты отражаешься, — констатирую я.

И это нарушает все правила того, что я когда-либо знал.

— Да.

Вот так, та, кто хотела интересного разговора.

— Поэтому мы не могли тебя убить?

Она с легкой ухмылкой поднимает бровь.

— Ты всегда так ловко флиртуешь?

Она вызывает у меня тихий смех. Ладно, балл ей.

— Это немного новая ситуация для меня. — Я опускаю взгляд, одновременно откидывая волосы назад и массируя шею. Уши вспыхнули от жара.

— Она опаснее тебя, парень с тату?

Я поворачиваюсь к ней лицом, и теперь, помимо того, что мы заперты вместе, она буквально на пару сантиметров от меня. Я смотрю на её губы; они идеальной формы, и я хочу их укусить, чтобы стереть тот темно-бордовый цвет, которым она их накрасила. Я кладу руку ей на шею, вдоль линии челюсти. Ласкаю её кожу большим пальцем, который тянется к уголку её губ. Она опускает веки, и в этот момент она не кажется опасной, не той опасностью, которой стоит бояться.

Я вспоминаю, как она сражалась в лесу, танцевала с копьём под луной.

— Ты убила гипорагну? — шепчу я, проводя пальцем по её губам.

Мой сон из серебра и тумана.

Она поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Кто же ещё? — шепчет она в ответ.

— Ну, знаешь… — Я снова почесал затылок, смущённый. — Думал, что, может, это я её убил, но ничего не помню.

Она смотрит на меня с неподдельным восхищением.

— Ух ты, ты правда считаешь себя таким крутым, да? — Восхищение моей абсолютной тупостью. — Ты выглядел вот так. — Она корчит рожу, высовывая язык между зубами, изображая идиота. Я мысленно молю Пресвятую Деву о том, чтобы я в тот момент не выглядел настолько сногсшибательно глупо. — А её жало вот-вот собиралось тебя пронзить. В какой момент ты успел встать, прикончить её, а потом снова плюхнуться в грязь с таким выражением лица?

Я смеюсь.

— Слушай… — пытаюсь оправдаться.

Но она не даёт мне шанса.

— Хотя, может, я ошибаюсь, и это была твоя секретная техника: заманить её туда, где хотел, уничтожить смертоносным приступом смеха.

Я снова смеюсь, потом пытаюсь выглядеть серьёзным.

— Ладно, я… — Нет, тут уже ничего не спасёт моё достоинство. Я смотрю на неё. — Значит, это была ты. Правда. Это не сон.

— Очевидно. Если в конце не было грандиозной сцены секса, значит, это точно не твоё воображение.

— Что ж. — Я нависаю над ней с нахальной улыбкой, прижимая её к стене, уперев руку рядом с её головой. — Тогда и это не сон.

Вместо того чтобы испугаться, она поднимает лицо, глядя мне прямо в глаза. Её губы опасно близко к моим. Настолько близко, что каждый миллиметр между нами словно обжигает, предвещая их прикосновение.

— Ты уверен? Потому что если ты способен поверить, что убил гипорагну…

Её слова заставляют меня улыбнуться, даже несмотря на то, как сильно меня манят её губы. Наверное, это идеальное сочетание. Я хватаю её за талию, склоняюсь…

И останавливаюсь за мгновение до того, как её поцеловать.

Потому что, хотя желание жжёт меня изнутри, я думаю о её клыках, о чудовище, скрывающемся под её кожей.

Она видит это в моих глазах. Отводит взгляд, обхватывает себя за плечи и отступает в сторону.

А в этой короткой, внезапно образовавшейся дистанции звенит пощёчина, которой я ей не дал.

Я прочищаю горло и напоминаю себе, что не должен чувствовать себя виноватым за осторожность. Она есть то, что есть. Должна же она понимать, почему я не хочу её целовать, правда?

Дверь открывается.

— У тебя ещё есть время уйти, охотник.

Она не смотрит на меня. Между нами снова встаёт ледяная преграда, такая же холодная, как её голос.

— У тебя тоже.

— Да.

Ни один из нас не двигается, смотря в пустой коридор, но избегая взгляда друг друга.

Дверь начинает закрываться. Я ловлю её рукой в последний момент.

— Пойдём? — предлагаю я.

И, наверное, мы оба либо одинаково сумасшедшие, либо одинаково отчаянные, потому что она едва заметно кивает, и мы идём до комнаты в молчании, наши шаги глухо тонут в ковровом покрытии. Вместе, но не касаясь друг друга.

Глава 21. Без клыков

Я вошёл, а она осталась за порогом. Обернувшись, увидел, что она застывает у двери. Интересно, передумает ли она. Мы пару секунд смотрим друг на друга. Я прочищаю горло. Всё начинает становиться неловким.

Если собирается уйти, то пусть делает это сейчас, верно?

Она корчит мне гримасу, которую я тут же перевожу как: «Ты идиот». В очередной раз.

Я пожимаю плечами, что должно означать: «Что такого?» Да, она права, но всё равно — зачем так просто разбрасываться упрёками?

Она закатывает глаза.

— Тебе нужно меня пригласить. Помнишь? — вопрос звучит с едва заметной издёвкой.

— Серьёзно? — Я смеюсь. — Ты не можешь войти?

Она не отвечает, а я смеюсь ещё громче.

— Правда? Смотри, это очень просто. — Я машу рукой вперёд-назад, то за пределами комнаты, то внутри, совсем рядом с её лицом. — Видишь? — Я снова хохочу. — Не может быть, чтобы какая-то деревянная рама остановила «Мисс Я-убила-гипорагну».

Я продолжаю дразнить её, размахивая рукой через эту, как ей кажется, границу. Да, рискую остаться без кисти, если она вдруг решит её оторвать.

Она разворачивается, собираясь уйти в стиле «Улетающий, вампир», если вы понимаете мой тонкий юмор.

Я хватаю её за руку.

— Ладно, ладно. Просто… ты отражаешься в зеркалах, тебе не удалось убить, воткнув кол в сердце, но ты не можешь пересечь порог?

Её взгляд даёт понять, что если я жду ответа, то лучше мне присесть поудобнее.

— В отель ты вошла, — замечаю я.

— Там была табличка с буквальным «Добро пожаловать». А ты пригласил меня, открыв дверь и уступив дорогу.

— Значит, воспользовалась моей вежливостью…

— Которой, очевидно, тебе не хватает. Было бы мило уступить дорогу и здесь.

— Понятно…

— Ну что? — Она тяжело вздыхает.

Облокотившись на дверной косяк, я тру подбородок, чувствуя себя всемогущим. Улыбаюсь и оцениваю её с ног до головы. Она снова в юбке, но я не вижу чулок. Видимо, холод на неё не действует.

— Мне нужны трусики. — Протягиваю ладонь.

Она оценивает мою руку, а потом меня, её лицо ясно выражает вопрос: «Ты действительно настолько инфантилен?»

Ответ однозначен: да.

Я подтверждаю это своей улыбкой и жестом, призывающим её выполнить мою просьбу, копируя скупое движение тёти Роситы, которая, вытянув руку, всегда требовала: «Давай сюда мелочь».

Возможно, она всерьёз обдумывает, оставить ли мою руку сиротой.

Закатывает глаза, фыркает и стягивает трусики, так умело укрывшись юбкой, что мне ничего не удаётся разглядеть. Проведя через бёдра с лёгким покачиванием, она поднимает их с пола и кладёт в мою ладонь.

Я с удовлетворением их осматриваю. Кружевные, тёмно-бордовые. Элегантные и сексуальные. Как она. Я киваю, довольный, пока моя единственная извилина, отвечающая за такие вопросы, одобрительно пульсирует. Ночь становится лучше.

— Ну что? — с нетерпением спрашивает она, скрещивая руки на груди. Этот жест вдохновляет меня на новую идею. Я снова улыбаюсь.

— Теперь бюстгальтер.

— Всё, я ухожу.

Она разворачивается и направляется прочь. Я устремляюсь за ней.

— Ладно, ладно. — Я притягиваю её к себе, ведя обратно в комнату. Похоже, увидеть её кружевное бельё — всё, что мне было нужно, чтобы позабыть о колебаниях. — Заходи. — Это больше похоже на отчаянную мольбу, чем на приглашение, пока я втягиваю её внутрь.

Кажется, сработало, потому что она здесь. Со мной. И мой складной «кол» уже готов к тому, чтобы войти на территорию врага.

Я захлопываю дверь ногой и прижимаю её к стене, сам принимаясь расстёгивать её рубашку. Теперь меня не устраивает медлительность. Я жажду её кожи, и, сдерживая стон удовольствия, прикасаюсь к её груди, большим пальцем лаская её соски.

Я сжимаю их и снова стону, прикусывая губу. Они напряжённые из-за меня, и это сводит меня с ума ещё сильнее.

Выдыхая, я плотнее прижимаюсь к ней, просовывая ногу между её бёдер. Она без белья, и эта мысль добавляет огня в мои чувства.

Я захватываю её грудь ртом, обводя контур языком. Чёрт, я сейчас кончу прямо в штаны. Затем перехожу к её шее, оставляя дорожку из влажных поцелуев, пока она тяжело дышит. Поднимаюсь выше, стремясь к её губам, едва касаюсь их, разомкнутых в ожидании, и… останавливаюсь.

Останавливаюсь, потому что не могу забыть про два грёбаных клыка, спрятанных за её губами. Два клыка, которыми она высасывает людей насухо, и которые я должен был бы вырвать и сжечь в кислоте.

Делаю шаг назад. Мы смотрим друг на друга. Кол, закреплённый на поясе моих брюк, словно обжигает кожу.

Я должен её убить. Частичка меня этого хочет.

Но мои руки всё ещё сжаты вокруг её груди, будто без неё они утонут. А моё тело жаждет её, будто это единственный дом, который оно знает.

Я смотрю на неё и решаю, что ненавижу её. Ненавижу эти клыки, из-за которых я не могу её поцеловать. И ненавижу, что так этого хочу. Ненавижу, что она — всё, чего я мог бы желать, и всё, что я ненавижу.

Я вспоминаю, как она облизывала кровь с моего предплечья, и заставляю себя испытать отвращение.

— Без клыков, — рычу я как предупреждение.

Она кивает.

— Без колов.

Я кивнул.

Подвёл её к столешнице небольшой кухни, которая была в комнате, и указал, чтобы она оперлась на неё руками, слегка наклонившись вперёд, пока я остался у неё за спиной. Чтобы она не могла меня укусить. Чтобы не смотреть ей в лицо. Чтобы дать ей понять, что я её ненавижу, даже если моё тело жаждет слиться с ней.

Расстёгиваю ремень и ширинку, задираю ей юбку. Хватаю за волосы, одновременно скользнув ребром ладони между её ног, касаясь, чувствуя её. Кончики моих пальцев заигрывают с её мягкими складками, и она вздрагивает, сжимая их.

Моя единственная рабочая извилина подпрыгивает от нетерпения, и, чтобы не рисковать потерять этот единственный оставшийся участок мозга, я поддаюсь её мольбам. С громким стоном наслаждения вхожу в неё. Чёрт, чёрт, чёрт. Я словно таю внутри её стенок, будто сделан из масла.

Сжимаю её бёдра, прижимаясь плотнее к её телу, давая волю своим движениям, исследуя её, завладев ею, как требует каждая нервная клетка моего существа. Наши стоны начинают сливаться в единый ритм.

Мои руки блуждают по её телу, словно их недостаточно, словно они жаждут разделиться, чтобы охватить её всю. Сжимаю её ягодицы, хватаю грудь, касаюсь между ног, чтобы заставить её дрожать и сжимать меня внутри себя, доводя до оргазма раз за разом. Ненавижу каждый звук, который она издаёт, с той же силой, с какой эти звуки заводят меня всё сильнее.

Сквозь окно в комнату пробиваются тусклые огни с улицы, отражаясь на её клыках, блестящих в приоткрытом рту, который распахивается с каждым моим движением.

Когда я начинаю потеть, стаскиваю с себя футболку. Она избавляется от своей рубашки и лифчика, который уже был расстёгнут, и мой торс прижимается к её спине. Мы двигаемся в унисон, а я сжимаю её так, словно хочу слиться с ней в единое целое. И так, сливаясь с её кожей, с её запахом, с её телом, я достигаю оргазма. В этот момент мои пальцы продолжают ласкать её, чтобы довести её до кульминации снова. Сильнее, чем прежде. Может, потому что она чувствует, как я полностью растворяюсь внутри неё, яростно, без контроля.

Мы остаёмся на месте, прижавшись друг к другу, пока я восстанавливаю дыхание.

Затем я отстраняюсь. Желание улетучилось, вместе с ним и эйфория. Её прикосновение жжёт меня так же, как серебро жжёт её.

Я думаю об архангеле Михаиле, вытатуированном у меня на шее, с крыльями, прикрывающими мой затылок, о покровителе охотников. О фразе «Sein-zum-Tode», высеченной на моей груди, нашем девизе. О созвездии звёзд над моим сердцем, символизирующем мою семью. Клятвы, навсегда вписанные в мою плоть. Всё, что я есть.

Я тру лицо руками. Хватаю свою одежду и одеваюсь с той же поспешностью, с какой пытаюсь не смотреть на неё. Я не хочу её видеть. Я не хочу, чтобы она оставалась здесь. Я не хочу её желать.

— Это ничего не меняет, — бросаю я, не поднимая взгляда.

«Я убью тебя», — вот что значит эта фраза. «Как только у меня появится возможность, я убью тебя».

И, дав эту молчаливую клятву, я ухожу.

Глава 22. Словесный понос

— Но ты ведь трахался прошлой ночью? — Доме смотрит на меня раздражённо, после того как я второй раз ударяю его куда сильнее, чем следовало бы для тренировочного спарринга.

На миг я застываю, побледнев. Всё тело напрягается. Они знают?

— Как только разделались с шавками на кладбище, тебя уже след простыл. Даже Постре с собой не взял, — отвечает мой брат на немой вопрос, читаемый в моём лице. — Ты всегда бросаешь её, когда появляется другая сучка.

Он беспечно хрустит шеей и крутит плечами, снова вставая в боевую стойку.

— Так что не понимаю, чего ты тут злишься, как мокрый гремлин. Обычно это просто — сделать мальчика счастливым.

Я снова нападаю, стараясь не выдать облегчения. Он знает, что я был с кем-то, но не знает с кем.

Зато теперь злится достаточно, чтобы начать работать всерьёз. В мгновение ока он швыряет меня на татами, наваливается сверху и заламывает руку так, что чуть ли не выворачивает сустав. А потом отпускает куда медленнее, чем нужно.

— А, ясно. В итоге кошечка отшила тебя, и ты приполз с поджатым хвостом, — насмешливо бросает он, продолжая прижимать меня к мату, пропитанному потом, так что я вынужден дышать этой вонью. — Вот ты и бесишься больше обычного.

Я ничего не отвечаю, потому что он прав. Если под «больше обычного» подразумевается «Вчера я переспал с нашей смертельной врагиней, и теперь даже не знаю, что чувствовать».

Настроение слегка улучшается, когда я захожу в приют для животных после обеда. Рыжеволосая официантка с внушительным бюстом, которая успела набрать очки за любовь к собакам, как и у меня, как раз собирается уходить. Кокетливо стреляя глазами, она сообщает, что её смена в пабе скоро закончится, и приглашает зайти, чтобы выпить чего-нибудь и «разобраться с тем долгом за танец, который я ей должен».

Отличный план. Приятный вечер с красивой девушкой, у которой нет клыков.

Скорее всего, это поможет выбросить из головы ту, у которой они есть. И прогнать дурное настроение. В семье и так хватает напряжения, пока мама нервничает из-за того, что мы до сих пор не пронзили дьяволицу осиновым колом.

Но я не хочу думать о ней. Именно поэтому я здесь, напоминаю себе, когда толкаю дверь паба, чтобы встретиться с рыжей, и…

Все мои надежды летят к чёрту.

Глаза сами находят её в толпе, как будто уже знают, где она. Сидит на барном стуле. Не одна. С ней мужик с армейской стрижкой и напыщенной осанкой, с прямой, как палка, спиной. Полицейский, держу пари.

Неужели не мог себе рубашку по размеру купить? Сейчас же пуговицы разлетятся. Это не потому, что он качок, а я завидую, если что. Просто он выглядит так, будто его мускулы затянуты в резину, как сосиски.

Дьяволица мило улыбается и кивает, делая вид, что её интересует эта «увлекательная беседа». Похоже, он может предложить ей то, чего не смог я. Только вот явно не совет о том, как выбрать правильный размер одежды.

Она снова надела свою облегающую юбку-карандаш, волосы убраны в пучок, а изящные серьги блестят при тусклом свете. На ней розовая атласная блузка, ткань которой словно кричит: «Раздень меня прямо сейчас». Этот материал обычно используется для ночных сорочек, чёрт возьми.

Меня начинает трясти, едва я захожу внутрь. Не удивлюсь, если его дубинка тоже затянута в «резину».

Я жду, пока он уходит в туалет (скорее всего, для «облегчения»), и, как ни в чём не, бывало, наклоняюсь к её плечу, облокачиваясь на стойку. Протяжно цокаю языком.

Она бросает раздражённый взгляд через плечо, закатывая глаза с таким выражением, которое я уже научился читать.

— Снова ты? — говорят её глаза.

Я качаю головой.

— Смотри-ка, вчера один, сегодня другой. — Опять цокаю языком. — Ты что, совсем без тормозов?

— О, ты пришёл! — Пара рук обвивает меня за шею. Это Мариам. Она целует меня в щёку, наполняя воздух запахом бананового кондиционера.

Я отвечаю ей улыбкой.

— Конечно, зайчонок.

Дьяволица снова закатывает глаза. Да, я специально использовал это прозвище, и мысль, что она могла бы немного приревновать, греет моё самолюбие. Может, поэтому я нежно щипаю веснушчатую щёчку Мариам.

— Сейчас закончу и буду с тобой, — говорит она. — Что тебе налить пока?

Заказываю кружку пива, а когда она отходит, дьяволица копирует мой жест, цокая языком.

— Ну и кто теперь прыгает с цветка на цветок? Хотела бы спросить, неужели у тебя нет тормозов, но мы оба знаем, что нет. Зайчонок.

Я так предсказуем?

Тут я вспоминаю, что вчера мы занимались этим дважды — сначала в её кабинете, потом в отеле. Придумываю ответ, но она успевает быстрее:

— В моё оправдание, мой последний «кавалер» попытался пронзить мне сердце.

— А моя оказалась с клыками, — парирую я.

— Понимаю. — Она смотрит на бутылку в руке, которая явно просто отвлекающий манёвр, словно то, что она собирается сказать, ей скучно. — У моего был смехотворно маленький член, как у новорождённого младенца.

— Это… это неправда! — задыхаюсь я от возмущения.

Не слушайте её! Вдобавок клыков, она ещё и тролль.

— Ах да, и он маменькин сынок.

Мариам ставит моё пиво, между нами, с любопытством изучая наши лица.

— Вы знакомы?

Дьяволицы ухажёр возвращается, обнимая её за плечи с той же самой вопросительной физиономией.

— Нет, — говорит она, намереваясь развернуться и разорвать этот обмен колкостями.

— Да, — говорю я одновременно.

Она смотрит на меня, раздражённая противоречием.

Я одаряю её нарочито ангельской улыбкой, обнимаю за плечи и с легким нажимом выталкиваю её из-за стойки. Поворачиваю её к Мариам лицом, как будто представляю.

— Это моя кузина. Старшая кузина, — с нажимом выделяю последнее. — Гораздо старше.

— Старше? — Этот балбес, находящийся у нас за спиной, поднимает бровь с недоверием, как будто тут что-то не сходится. Ведь внешне она никак не старше двадцати восьми. Но это только ещё одна её ложь.

Я улыбаюсь, мысленно добавляя: «Вот бы ты прострелил себе ногу и убрался отсюда, умник». Эти типы так любят разгуливать, распуская павлиний хвост, с пистолетиками и униформой на два размера меньше, пока мы выполняем настоящую грязную работу в тени.

— О, да, старше, — смакуя слово, я пожимаю её плечо. — Ну что, может, расскажешь всем, сколько тебе лет? — Смеюсь тихонько.

Она молчит, и я оборачиваюсь к её спутнику:

— Знаешь, женщины всегда врут о возрасте. Ты бы у неё паспорт спросил. Ты же вроде коп, да?

Он кашляет, прочищая горло.

— Ну да, коп.

— Ну, герой, конечно, — похлопываю его по груди, надеясь сломать пару рёбер. — Серьёзно, спроси паспорт. Мы все посмотрим.

— Извините, — поднимает руки. — Сегодня я без формы. Не на работе. — Пытается состроить из себя весельчака.

Мариам одаряет его улыбкой, скатываясь в его дешёвую шутку.

— А знаешь, что ты мог бы сделать? — перехватываю я инициативу. — Купить для моей кузины красивый кулончик. Она это заслужила, верно? — Ласково щипаю её за плечо. — Серебряную цепочку. Только качественную, понимаешь? Вот тогда точно подцепишь.

Полицейский давится своим пивом и, чтобы не обрызгать нас, отходит в сторону. Ха! Наверняка из тех, кто в туалете мимо унитаза мочится. Заметь, Демоница. После него всегда нужна швабра.

Хотя, подумав, скорее всего, у нее даже гроб без санузла.

Она оборачивается к нему с извиняющейся гримасой, не замечая, что он только что выплюнул свою выпивку, как будто это не пиво, а семя, вырвавшееся из него самым неподходящим образом.

— Не слушай его, у меня аллергия на серебро.

— О, да, ещё какая, — вставляю я. — У неё кожа аж горит.

Она бросает на меня взгляд, полный угрозы, будто ей хочется, чтобы сгорел я. Мы оба знаем, что это меня не остановит.

— А её улыбка — это вообще отдельная история, — говорю я, ловя её лицо и сжимая губы, чтобы показать её ослепительную белоснежную улыбку. — Смотри, какая сияющая. Как будто… могла бы укусить. А? — Дружески подталкиваю копа в печень. — Осторожнее, чтобы она ночью не проснулась голодной. А то, как бы не впилась тебе в шею.

Все трое смотрят на меня так, как смотрят на дедушку, который вдруг начал рассказывать неуместные байки.

— И глянь, какая фигура, — добавляю, проводя рукой сверху вниз и оборачиваясь к Мариам. — Тебе бы у неё спросить про диету.

Я понимаю, что зря сказал это, ровно в тот момент, когда её лицо омрачается, а руки скрещиваются на груди.

— Мне не нужно никаких диет.

Демоница улыбается, а качок, явно фоткающий свое пузо после похода в спортзал, пытается скрыть смешок.

— Ей тоже не нужно, — добавляет Мариам.

— Нет, я не это имел в виду… — спешу исправить ситуацию, чтобы не выглядеть полным идиотом.

Демоница поднимает бутылку в её сторону и торжественно кивает:

— Вот это правильно, сестрёнка. — Затем смотрит на меня: — И не волнуйся, кузен. Я всегда слежу за тем, чтобы в моей диете было достаточно железа.

Подмигнув, она уходит вместе со своим спутником, у которого, надеюсь, она выпьет всё «железо» до последней капли. Хотя оно наверняка с привкусом стероидов.

Глава 23. Танцуй со мной

Закончив смену, она снимает чёрный фартук, одинаковый у всех официантов, и с довольным видом берёт меня за руку. Я веду её в танце, пока моя радость не сменяется раздражением: едва глянув поверх её скромных метр шестидесяти, замечаю, как коп прямо-таки пожирает взглядом мою дьяволицу. Он стоит так близко, что его дыхание щекочет её шею, пока она, не удержавшись, соглашается танцевать.

Мариам поворачивает нас, и я быстро завершаю разворот, чтобы снова держать этих двоих в поле зрения. Знаете, работа охотника обязывает следить за безопасностью людей. Только этим и объясняется мой интерес.

У зомби и то свежее дыхание! Они танцуют почти вплотную, обмениваясь взглядами и улыбками, совершенно портя мне песню. А она, между прочим, хитяра!

— Ай!

Мариам вскрикивает, когда я случайно наступаю ей на ногу. Злость и стыд заливают мою кровь, пропитанную пуэрториканской гордостью. Наступить на партнёршу? Никогда! Обычно мои бедра разжигают огонь на танцполе. Взяв себя в руки, я направляю её движения с едва заметной жёсткостью.

Краем глаза замечаю их снова. Да он вообще не держит ритм! Тянет её за собой, забыв о грации. А она может гораздо лучше — я-то знаю. Со мной у неё получалось.

Это не просто издевательство над глазами. Это кощунство против бачаты — её музыки, её истории, её чувственности. Непростительное преступление.

Схватив обескураженную Мариам, я решительно направляюсь к ним.

— Эй, ты чего? — Встаю между ними, разрывая пару. — Это не танец!

На секунду кажется, что я собираюсь врезать бедолаге — настолько я зол. Но есть только один способ исправить это.

— Смотри. — Я кладу руку Мариам в его ладонь и притягиваю дьяволицу к себе. — Повторяй за мной.

«Бестолочь» добавлять не стал, хотя очень хотелось.

— Раз, два, три, пика! — Я преувеличенно показываю шаги, чтобы он понял. — Раз, два, три, пика! — Киваю, когда у него начинает получаться. — Теперь поворот! — предупреждаю, демонстрируя, как надо закрутить партнёршу.

Провожу их ещё пару аккордов.

— Ну, молодец, — выдыхаю с театральным облегчением, закатив глаза.

Когда мои глаза опускаются, они встречаются с её. Чёрные, насмешливые, дьявольские глаза. Она поднимает бровь, бросая вызов.

Я отвечаю таким же взглядом: ну что, разве быть потрясающим учителем танцев не входит в мой длинный список достоинств?

Она смеётся. Я тоже.

Её взгляд искрится.

Я провожу большим пальцем по её руке, притягивая её ближе. Мне нравится ощущать её кожу, её тепло. Я дарю ей свои лучшие движения, поддаваясь ритму музыки. Она легко подстраивается, ловко повторяя мои шаги.

Я усложняю задачу, добавляя повороты и фигуры. Она справляется.

Мы снова оказываемся лицом к лицу. Её бровь снова взмывает вверх, намекая, что я обязан признать её мастерство. Улыбаюсь в знак согласия, и она отвечает тем же. Мы идеальная пара.

Я притягиваю её ближе, наши взгляды сцеплены, будто готовы спалить всё вокруг. Две горящие искры, танцующие в унисон.

Мы делаем вид, что не замечаем, как заканчивается одна песня, сменяясь другой. А потом ещё одной.

Очередной трек завершается, но я не хочу её отпускать. Мы остаёмся так — вместе, смотря друг на друга, с сердцами, бьющимися в такт музыке, которая уже прекратилась.

— Мне пора.

Голос Мариам возвращает нас в реальность.

— Эм, да, я провожу её, — неловко вставляет он, почесав затылок.

Он ждёт, вдруг моя партнёрша попросит его остаться, но этого не происходит. Он сжимает её руку и наклоняется, чтобы поцеловать в щёку.

— До встречи.

«Если я не помешаю», — думаю я, разумеется, исключительно из соображений безопасности, пока сверлю взглядом его уходящую спину.

Он придерживает дверь для Мариам, и они исчезают из виду.

— Мне тоже пора.

Моя партнёрша высвобождается.

— Что? Нет!

Она направляется к своему пальто, и я спешу за ней.

— Потанцуй со мной, — прошу. Начинает звучать новая мелодия.

Но в её глазах больше нет той искры. Только холодный взгляд, полный ненависти.

— В прошлый раз я закончила с цепью на шее и мачете в сердце.

— Ну, я ведь потом компенсировал это… более приятным способом, — принимаю невинное выражение лица.

Это никуда не годится. Её лицо ясно даёт понять: аргумент провальный. Она отворачивается, даже не отвечая.

— Нет, подожди! — Я преграждаю ей путь. — Слушай, если тебе это хоть немного поможет… Я не знал. Про мачете и всё остальное. Я не пытался охотиться на тебя. В тот раз.

Она бросает на меня взгляд через плечо. Кажется, не верит.

— Честное слово, я…

«Не знал, кто ты».

«Хотя должен был понять».

«Не хотел причинить тебе вред».

«Хотя именно этим и должен был заняться».

«В ту ночь я хотел только…»

«Хотя не должен был».

Я качаю головой, пытаясь остановить внутренний монолог, который моя единственная извилина усердно разгоняет. Хорошо, что у меня только одна, — и то она умудряется создавать проблемы.

— Это не была ловушка, — наконец произношу. — А если и была, то мы оба в неё попались. Я не знал, что явится моя семья.

Она смотрит на меня, скрестив руки на груди. Кажется, решает, что я говорю правду. Хотя это вовсе не делает меня ей приятным.

— И каково быть приманкой?

Я опускаю взгляд.

— Я… стараюсь их простить.

Её забавляет моя униженность. Я тоже не могу удержаться, и мы разделяем крошечную улыбку.

Но тут же меня словно ударяет реальность: кто она и кто я. А ещё мысль о том, что я не уверен, хочу ли снова держать её за руку.

Потому что она — грёбаный вампир! Я видел, как кровь текла по её когтям и клыкам.

Вампир, которого я должен был убить.

— Ты собираешься извиняться? — её голос прерывает мои размышления.

— За то, что испортил тебе свидание?

«Нет». Категорически нет.

Потому что я спас жизнь этому человеку.

Или нет?

— За то, что ошибся чудовищем.

Перед глазами встаёт образ оборотней. Я вспоминаю, как обвинил её в убийстве шестнадцатилетней девушки.

— Это была не ты.

Она удостаивает меня коротким взглядом: «Ты сам до этого додумался или кто-то подсказал?»

— Ну, ты могла бы сказать, — возражаю, потому что у охотника тоже есть гордость.

Она фыркает с явной издёвкой.

— А ты бы поверил?

Молчу.

— Вот именно, — подводит итог она, проходя мимо и задевая меня плечом.

Направляется к своему пальто, чтобы уйти. Ни разу не оборачивается. Когда дверь захлопывается за её упругим задом, я вдруг осознаю, что музыка всё ещё играет. Песня подходит к концу, и чувство пустоты в животе говорит мне, что я хотел бы станцевать её с ней.

Через окно вижу, как тот самый господин прилизанность возвращается, сопроводив Мариам до машины. Они встречаются, улыбаются друг другу и уходят вместе.

И это не зависть. Точно.

Глава 24. Маффины для щекотки

— Гляди, кто пожаловал, — улыбается милая блондинка, присаживаясь к Постре, когда мы на следующее утро подходим к дверям солидного здания.

К счастью, она снова курит снаружи, и моя малышка радостно тявкает, весело трусит к ней, когда та хлопает себя по бёдрам, приглашая подойти.

— Хочешь? — я протягиваю ей бумажный пакет с ещё горячими черничными маффинами, и женщина охотно берёт один. — Я пришёл…

Киваю в сторону входа, но она машет рукой, словно мне не нужно ничего объяснять.

— Да-да, — усмехается она.

Теперь я показываю на Постре.

— Ты не против…?

Она снова опережает меня жестом.

— Иди, — и улыбается чуть лукаво. Затем качает головой. — Эта девочка слишком одинока. Ей нужен хороший парень.

— Я не…

Я хочу сказать, что дело вовсе не в этом. И что я бы точно не называл её «девочкой» с этим материнским тоном. Эта «девочка», извините, может показать зубы — ого-го, какие.

И где она во мне разглядела «хорошего парня»? В татуировках, что покрывают меня от ушей до пяток, или в серебряных кольцах?

В общем, её способность читать людей хуже, чем у вампира под полуденным солнцем. Но она снова поднимает руку, чтобы меня оборвать, и кивает:

— Да-да.

Я решаю воспользоваться её благосклонностью и вхожу без лишних промедлений.

Охранник хмурится, уже устав от меня, когда я кладу свои вещи на ленту сканера, и мои серьги с кольцами снова вызывают писк рамки металлоискателя. Вздыхая, он, как и раньше, вынужден подняться и проверить меня ручным детектором, чтобы убедиться, что у меня нет ничего запрещённого.

Хотя, конечно, ничего не пищащего: оружие я оставил в машине, а деревянный кол их аппараты всё равно не находят.

Забираю пакет с маффинами и направляюсь в её кабинет.

Дьяволица закатывает глаза и раздражённо вздыхает, едва завидев меня. Сегодня у неё явно плохое настроение. Не осуждаю.

— Слушай, охотник: если ты начнешь угрожать, я тебя вышвырну. Некоторые из нас воспринимают свою работу всерьёз. Так что, если ты не против…

— Да-да, — я поднимаю руки. В одной кофе, в другой выпечка. — Я пришёл с миром.

Её знаменитая изогнутая бровь поднимается в подозрении. Я кладу свои «дары» на стол.

— Принёс тебе ванильный кофе с пенкой и свежие черничные маффины. — Я знаю, женщины любят такое.

Отхожу на пару шагов, всё ещё держа руки поднятыми, ожидая её реакции.

Она смотрит сначала на маффины, потом на меня. Ничего не говорит.

— Ты была права. — Эти слова даются мне сложнее, чем выдрать из своих кишок клык оборотня. — Я… пришёл извиниться. — Неловко прочищаю горло и опускаю взгляд на носки своих ботинок. — За… ну, ты понимаешь… за то, что обвинил тебя.

И за то, что вёл себя, как придурок. Хотя это я не говорю.

Ещё я пришёл, потому что хотел бы, чтобы вчерашний вечер закончился иначе. Возможно, я пытаюсь сделать так, чтобы в следующий раз всё было иначе. Но этого я тоже не говорю.

— И ты принёс… еду. Чтобы извиниться.

— Да, — моргаю, пытаясь понять, почему в её голосе звучит укор к такой очевидной демонстрации раскаяния. Еда — это всегда хорошо. Как настоящий Телец, я обожаю земные радости, и в моём личном рейтинге вещей, ради которых стоит жить, она занимает второе место сразу после секса. — Ты же просила кофе, помнишь? — пытаюсь найти её поддержку с улыбкой. — Поэтому я подумал, что это будет забавно…

— Еда, — повторяет она. Теперь обе её поднятые брови говорят мне, что я идиот.

Я смотрю то на неё, то на маффины. И тут до меня доходит.

— Чёрт… — хлопаю себя по лбу. Да, я идиот. — Ты ведь не ешь маффины, да?

— Нет.

— И кофе тоже не пьёшь, — пытаюсь перевести всё в шутку, чтобы скрыть свой полный провал.

— Знаешь? — Она снимает свои очки в стиле «секретарша». — Я вот не могу понять: ты издеваешься или…

— Нет, — делаю шаг вперёд. — Я действительно такой идиот. — Тяжело вздыхаю. — На все сто процентов.

Потому что, конечно, в её рационе нет ни углеводов, ни кофеина. Это я ещё Мариам говорил, что стоит взять с неё пример. Хотя, честно, меню получилось бы весьма ограниченным.

— Но клянусь, ванильный кофе очень вкусный!

— Придётся поверить тебе на слово. — Её серьёзное лицо ставит жирный ноль моим попыткам выкрутиться.

Чешу затылок.

— Вот же дерьмо, — бормочу себе под нос. Потом улыбаюсь ей. — Извиняться — явно не моя сильная сторона, да?

— Нет.

Ну, хоть чуть заметная улыбка мелькнула.

— Ладно, в общем, я извиняюсь. Я немного придурок. И я бы очень хотел, чтобы прошлой ночью всё закончилось иначе. Думаю, поэтому я и пришёл, хотя заранее понимал, что выставлю себя дураком. Всё из-за недотанцованной бачаты. Чёртова музыка и кровь борикуа. Будь я горцем, как отец, такое бы не случилось. Только рубил бы деревья тупым топором да дрался с медведями голыми руками в метель, не поведя и бровью.

Она закатывает глаза, явно призывая к терпению, и с видимым презрением отбрасывает мою откровенность как ненужную.

— Не нужно мне ничего объяснять, охотник.

— Правда? — снова чешу затылок.

— Вот как оно есть. Нас тянет друг к другу, и мы оба этим пользуемся, пока обстоятельства не заставят нас попытаться убить друг друга. — Она пожимает плечами. — Всё просто. Ты предан своим, а я — себе. Перемирие не означает конца войны. И уж точно не обязывает нас ладить друг с другом.

— Ого, впечатляет.

Я, кажется, уставился на неё с чрезмерно удивлённым выражением. Потому что, ну… Ого. Наконец-то женщина, которая понимает суть происходящего, не требуя от меня быть её «принцем на белом коне», которого она почему-то решила во мне разглядеть после магического «заклинания» совместной ночи. Лягушка всегда остаётся лягушкой. Покупайте, зная, что берёте. А она — знает.

— Великолепно. — Я улыбаюсь. — Правда. — Мне даже как-то спокойно на душе стало. — Рад, что мы на одной волне.

Чёрт, я настолько счастлив и расслаблен, что мне хочется её поцеловать, но это явно не входит в наши договорённости.

— Да. — Она надевает очки и снова погружается в экран ноутбука, набирая что-то на клавиатуре. — Осознание, что ты полный придурок, делает это чертовски простым.

Ну всё, желание её поцеловать тут же испаряется.

— Прекрасно, спасибо.

— Не за что. — Она одаривает меня слащавой улыбкой.

— Ладно, тогда я выпью твой потрясающий ванильный кофе. — Я беру её стакан и демонстративно отпиваю, не отводя глаз. — Ммм, с пенкой и корицей.

Я обжигаю язык, но героически делаю вид, что мне всё нипочём, и, несмотря на жгучую боль, продолжаю глотать, не сводя с неё взгляда. Пусть завидует, кровопийца.

Закончив, я шумно выдыхаю и стираю остатки кофе с губ тыльной стороной ладони.

— Вот это да.

Она закатывает глаза и поднимается, чтобы убрать на полку папку, которую только что закрыла.

— Доволен своей потрясающей демонстрацией превосходства? — язвительно спрашивает она, проходя мимо.

— Очень.

Она ставит папку на место и, облокотившись на шкаф, смотрит на меня с выражением лица, которое…

— Ты в курсе, что у тебя в арсенале целый набор многозначительных взглядов и поднятых бровей, чтобы оскорблять меня, даже не говоря ни слова?

— О, я ещё и вот это могу.

И да, господа, она показывает мне средний палец.

Я ошарашенно смеюсь. Да неужели?

— Ты только что показала мне палец? — В моём списке самых сюрреалистичных вещей… Грубая вампирша в шесть утра занимает первое место.

— Ах! — Она притворно ахает. — Да ты что! Даже не заметила.

Нет, ну она ещё и издевается.

Я угрожающе приближаюсь к ней.

— Ты понимаешь, что это неприемлемо, да? Мисс «работаю в шикарном офисе и выгляжу пай-девочкой, хотя ничего хорошего в тебе нет». — Я продолжаю сокращать расстояние, пока не оказываюсь вплотную, упираясь руками в шкаф по обе стороны от её тела, заключая её в ловушку. Наклоняюсь, чтобы заглянуть ей в глаза. — Знаешь, таких, как ты, я ем на завтрак, дьяволица.

— Ух ты, да, я видела. Вся дрожу от страха. — Она смотрит мне в глаза, высоко поднимая подбородок. — Ой, ой, опять.

И снова показывает мне два средних пальца. Прямо перед носом.

— Ну всё, ты доигралась. — Я хватаю её за талию и перекидываю через плечо. — Сжечь ведьму. На огромном костре, с осиновыми кольями и палисандром.

— Пусти меня, придурок. — Она пинается и стучит кулаками по моей спине. Но я-то знаю, что она может гораздо больше. Гораздо. — В любой момент может войти кто-то важный.

Ага, так вот почему она не показывает мне свою кунг-фу-ловкость. Мы же в её элегантном офисе, она в своём приличном костюмчике, и, конечно, ей важно сохранять лицо.

— А что, я не важный? — Я делаю вид, что обижаюсь, пока несу её к двери. — Тогда, может, стоит запереть?

Я запираю дверь, одной рукой поворачивая ключ, а второй всё ещё держу её плотно прижатой к своему плечу.

— Надо было раньше об этом подумать, — упрекает она.

— Почему? — Я позволяю ей соскользнуть обратно на пол, но не убираю руки с её талии, чтобы не сбежала. — Ну? Что ты собиралась сделать со мной, дьяволица?

Я немного сжимаю её талию и вижу, как она вздрагивает. Моя улыбка ехидно кривится, когда я догадываюсь о чём-то неожиданном.

— Ты что дьяволица, боишься щекотки?

— Нет.

Но она делает шаг назад и поджимает губы. И вот тут я узнаю три вещи:

Она лжёт.

Она плохо это делает.

И…

— Ты боишься щекотки, — злорадно утверждаю я, и она снова отступает. Всё сходится: у неё ведь чувствительность по всему телу.

— Нет.

Она прижата к двери, а значит, у неё не так уж много вариантов для побега. Я нападаю, безжалостно атакуя, и она извивается, издавая полузадушенные смешки. От трения наших тел и её дразнящего аромата мой мозг, лишённый совести, активируется.

— Может, стоит пересмотреть твоё мнение обо мне как об идиоте, — предлагаю я, не прекращая своих атак.

Она резко прекращает сопротивляться и поднимает голову, глядя на меня широко распахнутыми глазами. В этот момент я осознаю, насколько близко наши тела, и что она тоже кое-что замечает.

Она хихикает, едва заметно вращая бёдрами, подчёркивая моё… состояние. Её взгляд становится вызывающим.

— Боюсь, у тебя только одно достоинство.

— Да? Ну так вот, сегодня я его с тобой не разделю, — я отстраняюсь, пытаясь сохранить лицо. Её смех нарастает.

Она с угрозой во взгляде тянет меня обратно за футболку.

— Ты уверен?

Глава 25. Гангрена на причинном месте

Её свободная рука пробегает по «улике», прежде чем сжать её крепче. Мне нравится, что она такая же прямолинейная, как и я. Потому что если обо мне и можно сказать, что я слегка — ну самую капельку — болен, то эта девчонка ничуть не лучше.

А второй рукой снова дёргает меня за футболку и притягивает к себе, впиваясь в мои губы влажным, жадным поцелуем. Я замираю, а её язык скользит по нёбу, щекоча его.

— Уммм, да ты на вкус как ванильный кофе с пенкой и корицей, — насмешливо тянет она.

Но потом замечает, что я застыл, напрягся. Отстраняется. Я кашляю и делаю шаг назад.

— Не… не делай так.

Не целуй меня. Потому что у неё клыки. И её рот пьёт невинную кровь — кровь тех, кого я должен защищать.

Она отводит взгляд и плотно сжимает губы.

— Ясно.

Проводит руками по одежде, как будто стирая с неё мои следы, стряхивая любое прикосновение. И снова передо мной бесстрастный прокурор, непоколебимая профессионалка. Она делает вид, что возвращается к своему столу, но я хватаю её за руку. Хочу сказать что-то.

Она замирает, и я бы поклялся, что в её взгляде мелькает искорка надежды. Что у меня есть слова, способные стереть эту проклятую дистанцию, которую я сам и создал.

Ничего не приходит в голову. Я просто выдыхаю. Ослабляю пальцы, и она легко выскальзывает из них.

— Закроешь за собой.

Киваю и закусываю щёку изнутри, чувствуя, как горечь разливается по животу.

Выбираюсь из её кабинета и, как и велено, тихо притягиваю дверь за собой. Достаточно я её сегодня достал.

Остаюсь стоять в коридоре, тяжело вздыхая, всё ещё держась за дверную ручку. И снова вижу себя в каком-то баре под песню, которую хотел бы станцевать с ней.

И вот, цепляясь за самоубийственную идею, я снова открываю дверь, захлопываю её за собой и поворачиваю замок.

— Эй, дьяволица. — Она стоит у полки с папками, и я уверенно шагаю к ней. — Как насчёт побыстрому? Клянусь, не стану нести чушь.

Она закатывает глаза и улыбается. Ну, примем это за «да».

Я подхватываю её на руки и усаживаю на стол.

— Обожаю, что мы оба одинаково чокнутые.

Прежде чем она успевает передумать, мои губы уже скользят вниз по её шее.

Она тихо смеётся, зарывая пальцы в мои волосы и мягко царапая ногтями затылок. Я расстёгиваю первые пуговицы её рубашки, добираюсь до груди и провожу языком по краю чёрного бюстгальтера.

Святая Дева Покровительница, меня сводит с ума её нижнее бельё.

— У тебя там, в склепе, приличный гардероб, да? Что, гроб двухспальный?

— Ты обещал не молоть ерунду, помнишь?

— Точно. — Ладно, я молчу.

Оказывается, бюстгальтер у неё застёгивается спереди.

— Да ладно! Обожаю! — радостно восклицаю, когда застёжка с божественным щелчком расстёгивается, оставляя передо мной потрясающий вид.

Мои губы и ладони жадно спускаются вниз, исследуя, лаская, сжимая. Она задыхается, и это ещё больше подстёгивает мою жажду. Я наклоняю её назад.

— Ты ведь не очень дорожишь этими ручками, да? — Опрокидываю на пол подставку для карандашей, которую уже ронял раньше, освобождая место на столе.

Одной рукой я удерживаю её запястья над головой, другой задираю юбку и скольжу под её чулки, пока жадно покрываю её кожу поцелуями.

Святая сталь, я хочу её всю.

Она стонет в ответ на мои прикосновения, выгибает бёдра, требуя большего. И вот я уже спускаю её чулки, опускаюсь на колени на ковёр её кабинета и… ну, я же говорил, что хочу съесть её целиком.

Ванильный кофе с пенкой и корицей? Ни в какое сравнение. Потому что я нахожу свой любимый вкус, когда моя губы скользят по ней, а язык исследует её складки.

Я наслаждаюсь этим, всё больше теряя голову. Она хватается за край стола, её тело дрожит от кончиков пальцев до макушки, выгибаясь мне навстречу. Я чувствую, как она сжимается в предоргазменной судороге, и не успеваю осознать, как сам вхожу в неё, ощущая, как её тело жадно впитывает меня.

Чистое блаженство — её влажные стенки, сжимающие меня, не желая отпускать. Я двигаюсь быстрее, больше не в силах сдерживаться, заполняя её целиком. Наше дыхание сливается, её дрожь не проходит, пока не превращается в новый взрыв удовольствия. И когда я вижу, как она содрогается в экстазе, приоткрывая губы, похожие на спелую вишню, мне тоже больше нечего сдерживать.

Я запрокидываю голову, тяжело дыша. Чёрт, это было мощно.

— Ну что, мы всё ещё не ладим, да? — выдыхаю.

— Без сомнения.

Я ухмыляюсь и смахиваю пот со лба.

— Отлично. — Наклоняюсь и целую её обнажённый живот, вдыхая её запах, ощущая тепло её кожи. — Ненавидеть тебя — одно удовольствие.

Её смех вибрирует на моих губах. Я отстраняюсь и подаю ей руку, помогая сесть. Мы молча приводим себя в порядок.

— Эй, слушай… — Я смотрю на своего товарища, которого удерживаю в ладони. — Он ведь не отвалится… да?

Она моргает, приподнимая брови.

— Ну, ты знаешь… — «После посещения смертельных глубин». — Ты же там не ядовитая, а?

А ведь это многое бы объяснило. Чертовски галюциногенный яд.

— Раз уж ты спросил… да, — отвечает она абсолютно равнодушно, достаёт из сумки зеркальце и поправляет губы. — Он сгниёт, отвалится кусками, а потом исчезнет совсем. — Захлопывает зеркальце с хищной улыбкой. — Может, тогда хоть немного крови дойдёт до твоего мозга.

— Нет, серьёзно. — Я поспешно убираю своё сокровище в боксёры, защищая от всякого зла. — Это важно, не шути.

Она усаживается в кресло, поправляет очки и смотрит на меня поверх оправы.

— Убирайся, охотник.

Глава 26. Мир с тобой

— Смотрите-ка, кто у нас тут прошлую ночь провёл не впустую, а? — Доме вновь принимает боевую стойку после серии быстрых ударов в тренировочном зале. За окнами медленно сгущаются сумерки. — Всё, ребёнок доволен.

Я ухмыляюсь и самодовольно расправляю плечи.

— Даже не ночь, а сегодняшнее утро.

Доме закатывает глаза.

— Надеюсь, не с собакой. — Говорит это с усмешкой, потому что официальная версия гласит, что сегодня я всего лишь заезжал в приют для животных. Боюсь, узнай он правду, ему бы и впрямь больше понравился вариант с собакой. — Ладно, лучше не рассказывай.

И тут же бросается в атаку.

— Дети. — Нас перебивает мать, кивком головы указывая на лестницу. — В гостиную. Живо.

Наш штаб.

Отец разложил на столе одну из своих игрушек для измерения тёмной энергии.

— На кладбище зафиксирована паранормальная активность.

Мы с братом переглядываемся и ухмыляемся. Наконец-то начинается веселье.

Видели когда-нибудь, как лозоходцы ищут воду с помощью металлических прутьев? Мой отец делает то же самое, только не с водой, а с нежитью. Он читает молитву на латыни, прищуривает глаза и позволяет двум тонким проволокам вести свою длинную фигуру, похожую на шотландского горца, сквозь кладбищенские аллеи.

Мы следуем за ним. Всё-таки мы дружная семья: если кто-то из нас вдруг впадает в транс, остальные поддерживают его, а не смеются.

Мы углубляемся в самую старую часть кладбища. Не туда, где возвышаются богатые фамильные склепы, охраняемые каменными ангелами с мечами, а в дальний угол, где безымянные кресты, искорёженные временем, тонут в чёрной земле.

Я мельком бросаю взгляд в сторону «элитного района» — туда, где просторные мраморные усыпальницы, в которых, наверное, хватило бы места для целого шкафа с дорогим кружевным бельём, и на мгновение задумываюсь…

— Вон там.

Отец останавливается на почтительном расстоянии от цели. Ночь медленно поглощает последние отблески заката, и мы, готовые к бою, выстраиваемся в полукруг.

Наши взгляды устремлены на скромную каменную плиту, едва доходящую до метра в длину.

«Вероника Шэллоу

Pax tecum»

Вот и всё. Ни дат, ни фамилий. Только венок из свежих маргариток, аккуратно уложенный у подножия.

— Это сюда точно ветром не занесло, — Доме показывает на цветы дулом винтовки.

— Pax tecum… — тихо произносит отец.

«Мир с тобой». Это пожелание. Пусть мир найдёт тебя. Это мольба. Мы говорим так о тех охотниках, которым не повезло умереть, став одним из них.

Такое случается. Это самая горькая смерть для нас. Смерть, с которой должны разбираться родные и друзья.

Укус оборотня под полной луной, заражение вирусом зомби, превращение в вампира… А потом — серебряное оружие твоего брата, матери, жены. Без славы. Без почестей. Без знаков Альянса, потому что ты уже не один из нас.

Но даже тогда остаётся последняя надежда — pax tecum. Пусть твой дух останется чист. Пусть, если хоть что-то от него осталось, свет найдёт его. Пусть покой поцелует его. Пусть он обретёт свой вечный отдых.

Однако если тот, кто лежит под этой плитой, при жизни был Охотником, можно не сомневаться — тот, кто выбил на могиле эту фразу, убедился, что он мёртв. И мёртв наверняка.

А по отцовским прутьям выходит, что это не так.

Постре стоит настороженно, ее уши подняты. Наши чёрные ботинки тяжело вдавливают землю. Металл оружия холодно отсвечивает в лунном свете. Мы готовы ко всему.

Вдруг нас ошеломляет резкий крик.

Ворон садится на кованую решётку. Он каркает ещё раз, распушая перья, будто гордо демонстрируя нам своё белое брюшко. За ним приземляется ещё один.

Мы переводим взгляд обратно на могилу…

И она уже здесь.

— Диабла, — шепчет мать.

Мы тут же принимаем боевую стойку. В моём случае… несколько более напряжённую, чем обычно, будто мне засадили хороший такой кол в задницу. Потому что, если честно, хрен его знает, что теперь делать с вампиршей, которую я оттрахал с утра, а она, возможно, пришла вырезать мою семью. Вампиршей, у которой во рту клыки, но она боится щекотки.

Она улыбается нам без особого энтузиазма.

— Здесь вам сегодня ловить нечего, охотники.

— А по мне, так прямо жирная добыча на блюде. — Мама взводит пистолет и нацеливает его на неё.

Отец встаёт рядом с женой, готовый к атаке, готовый защитить её. Я активирую оружие, и два серебряные лезвия моей халады раздвигаются.

Потому что, если уж выбирать сторону, я свою выбрал.

Она недовольно выдыхает, не сводя глаз с мамы.

— Мне это уже порядком надоело.

Мама стреляет.

Но та делает свой фирменный фокус: исчезает и появляется вновь всего через секунду, ловко уворачиваясь от пули. Вытаскивает пистолет, который украла у нас ранее, и направляет его на маму.

— Хочешь сыграть в «кто быстрее истечёт кровью»? — Похоже, у неё заканчивается терпение. — Стреляй ещё раз, и проверим.

Мы отступаем. Мы знаем, как уворачиваться от укусов, как блокировать удары когтей и наносить ответные, но мы не умеем останавливать пули. Даже наши защитные амулеты тут бесполезны, потому что твари ночи не используют оружие. Это наша территория, и по выражению лица мамы ясно, что её жутко бесит, когда в её дело лезут чужаки.

И всё же она готова принять вызов, вновь заряжая пистолет.

Внезапно земля сотрясается, и по кладбищу разносится загробный стон, от которого волосы встают дыбом. Постре начинает яростно лаять. Мама переводит ствол вниз — земля ходит ходуном у нас под ногами.

— Не стрелять! — приказывает дьяволица.

Рядом с надгробием расползается трещина. Песок оседает внутрь.

Мой брат поливает землю очередью из автомата. Пока вампирша не вырывает его у него из рук и не валит его на землю ударом ноги.

— Я сказала, не стрелять. — Она обнажает клыки и глухо рычит. Её пальцы превращаются в загнутые когти, зловеще сверкающие в лунном свете.

Доме отползает от неё, к зияющему разлому в земле, где из мрака показывается гниющая рука, сопровождаемая жалобным стоном.

Мне показалось, или это было «мама»? Словно сама земля стонет, моля о приюте.

Пальцы впиваются в штанину брата, и вслед за ними на поверхность выныривает омертвелое лицо. Теперь я слышу это отчётливо, несмотря на его искаженный, скулящий голос:

— Мама?..

Доме орёт и бьёт его ногой в лицо. С отвратительным хрустом позвоночник выворачивается, и голова мертвеца откидывается назад, болтаясь на разорванных сухожилиях.

Тишина.

Раз. Два. Три.

А затем тварь взвывает и бросается на брата, щёлкая челюстью, всё ещё свисающей назад, вместе с кусками кожи, кишащей червями и гнилыми костями. Оно маленькое, но наполнено яростью и двигается слишком быстро. В завязавшейся схватке, в которую первой кидается Постре, оно дёргает головой, встаёт на место и вонзается зубами в плечо Доме, в то время как моя собака мёртвой хваткой тянет его за сгнившую ногу.

Я бросаюсь на помощь, отвешиваю мертвецу мощный удар ногой в бок и встаю между ним и братом, давая тому время подняться. Постре сплёвывает отгрызанный обломок берцовой кости и занимает позицию рядом со мной, готовая к следующему броску.

Но лучшая защита — это нападение. Я вскидываю оружие, готовясь покончить с этим полумёртвым ублюдком…

…и дьяволица преграждает мне путь.

Её руки цепко хватают центральную рукоять моей халады. Я едва успеваю встретиться с ней взглядом, прежде чем она врезает мне коленом в рёбра, и я складываюсь пополам от боли. Второй удар — в лицо. Хруст. Что ж, прощай, мой красивый нос. Пока я пытаюсь сфокусироваться, она уже ловко выхватывает у меня оружие.

Отступает на шаг, крутя в руках лезвия, вычерчивая в воздухе смертельный круг, заставляя мою семью попятиться.

— Назад. — Она угрожающе указывает на нас одним из острых кончиков.

Тем временем вторая тварь проскакивает мимо неё, на четвереньках, хотя её тело всё ещё сохраняет человеческий облик.

— Вероника, — твёрдо произносит вампирша. — Вероника.

Мертвая фигура замирает, наклонив голову набок в странном замешательстве.

— Рони, — теперь её голос становится мягче. Она опускается на корточки и тихо добавляет: — Рони, это я.

Существо оборачивается к ней.

— Мама? — всхлипывает оно. — Мне приснился кошмар.

И, выдохнув эти последние слова, снова срывается. Кричит в небо, царапает землю.

— Мама!

Когда его лицо снова опускается вниз, в единственном глазу, оставшемся в глазнице, читается безумие и жажда насилия. Взгляд впивается в нас.

— Рони. — Дьяволица зовёт её по имени. Прячет оружие и медленно приближается. — Рони, красавица.

Ну, вообще… красавица — это, конечно, громко сказано.

У неё четыре жалких седых волосины, торчащие на черепе, сквозь клочья кожи проглядывает желтоватая кость. И это я ещё молчу про то, во что превратилось её лицо — натуральный пейзаж из гнили и разложения. Хотя, если честно, мне сейчас не до рассматривания, я больше занят тем, чтобы зажать разбитый нос и хоть как-то остановить кровь. Может, у нежити нынче свои стандарты красоты — вполне возможно, что торчащая челюсть и полусгнившая скула считаются пиком элегантности. Но, чёрт, по-моему, это всё же перебор.

И спасибо за сломанную носовую перегородку, ага.

Потому что вот этому вот существу она говорит «красавица», а меня можно и в жопу послать. Видимо, не так уж она и довольна моими услугами, как мне казалось.

Её, похоже, не особо беспокоит вонь разложения, что исходит от твари, хотя даже с разбитым носом я ощущаю её вполне отчётливо. Она подходит ближе и нежно касается костлявой головы и прогнившей щеки.

— Рони…

Единственный глаз моргает, задерживается на ней.

— Мисс Миллер?

Она кивает, и труп судорожно цепляется за её запястье с выражением детской беспомощности.

— Где мама? Мне приснился ужасный сон.

Когда её дыхание становится ровнее и жесты приобретают человеческие черты, мы понимаем, что перед нами… девочка. Вернее, то, что когда-то ею было. На ней рваное коричневое платье, ноги босые.

— Тише, всё прошло. — Дьяволица прижимает её к груди. — Твоя мама ушла стирать бельё. Скоро вернётся, не волнуйся.

— К реке? — Она снимает с себя червяка, только что показавшегося из её руки, и лениво его пережёвывает.

Дьяволица кивает.

— Хочешь подождать её, играя? Смотри, что я тебе принесла.

Она протягивает ей куклу, и девочка с радостью хватает её.

— Какая красивая! Я отведу её собирать цветы! — И исчезает в глубине кладбища.

Мама делает шаг, будто собираясь пойти за ней, но дьяволица загораживает ей дорогу, обнажая клыки и рыча. Их взгляды сталкиваются.

— Гуль, — замечает отец, изучая удаляющуюся фигуру. — Беспокойный дух.

Дьяволица кивает.

— Когда ей было шесть, её изнасиловали и оставили умирать в канаве. Ни прощания, ни могилы.

— И теперь она возвращается, чтобы мстить за тех, кто умер, как и она, — завершает отец.

Она снова кивает и бегло смотрит на него.

— Она спала долгое время. Но убийство Бет и волков на кладбище разбудило её.

— И мы усыпим её навсегда. — Мама сдвигает с плеча винтовку, но дьяволица хватает её за руку.

— Не трогай меня, диабла, — шипит мать, с отвращением отдёргивая руку и сплёвывая в сторону.

— Она неопасна, — спокойно отвечает та.

— Не похоже, что гули бывают неопасными.

— Да и видели мы другое, — вставляет Доме, массируя плечо, где у него разодраны защитные пластины.

Дьяволица пожимает плечами с равнодушием:

— Я же сказала вам не атаковать. — Потом становится серьёзнее, её взгляд пронизывает нас одного за другим. — Ей было шесть. Она умерла страшной смертью. Я не позволю вам убить её снова.

Её глаза задерживаются на отце.

— Я сама её успокою. Проблем не будет.

Отец едва заметно кивает. Дьяволица склоняет голову в знак признательности. Между ними словно заключён молчаливый договор.

— Это ты поставила ей надгробие? — спрашивает он.

Ну да, конечно. Любопытство не даёт ему покоя. Я всегда подозревал, что, если перед ним явится сам король ада, первым делом он не схватится за оружие, а достанет блокнот и засыплет его вопросами. Теперь я в этом уверен. И очень старается сдержаться, чтобы не расспросить её напрямую о том, как её можно убить и почему на неё не действует солнце.

Она кивает.

— Ей нужен был уголок, где она могла бы спать.

«И где, возможно, её настигнет покой», — думаю я, ведь именно эти слова высечены на её надгробии.

Тишина.

— Вы сами видели, какой сильной она может быть. Ищите добычу по своим силам, охотники. — Она уходит вслед за гулем, но перед этим, на последней секунде, оглядывается и бросает нам через плечо:

— Если кто-то её тронет, ответит передо мной. Второго предупреждения не будет.

Глава 27. Одиночество во взгляде

— Можно узнать, что это сейчас было? — Мама бьет отца кулаком в грудь, когда мы остаемся одни.

Он тяжело вздыхает и перехватывает ее руку, прижимая к своему сердцу.

— Ты же сама видела: это всего лишь ребенок…

— Это гуль, — резко обрывает она. — А мы не благотворительная организация, а охотники.

— Мы семья, — твердо отвечает отец. — И пока я не знаю, как ее убить.

Он кивает в сторону вампирши, которая склонилась над разлагающимся ребенком, разглядывая то, что та показывает ей своими полуистлевшими пальцами.

— Если цена за то, чтобы она не тронула моих близких, пока мы не будем готовы, — это позволить гниющему ребенку играть на кладбище, я готов ее заплатить.

Звучит уверенно и решительно, но между строк читается страх и бессилие. Отец, привыкший знать все, вдруг столкнулся с вопросом, на который у него нет ответа: как защитить свою семью.

— Не знаю почему, но она дает нам время. Если не злить ее, мы сможем этим воспользоваться. Когда придет момент.

В этих последних словах звучит обещание: он ей принесет голову вампирши, но сперва придется запастись терпением.

— Мы могли бы запереть ее и вбивать в грудь по осиновому колу каждый день. — Мамины глаза сверкают жаждой убийства, пока она смотрит на спину вампирши.

— О да, гениальная идея — держать у себя дома разъяренную вампиршу, которая умеет обходить наши защитные системы.

На данный момент они придерживаются теории, что, возможно, у нее есть способность манипулировать электрической сетью в хранилище. Я не собираюсь их в этом разубеждать.

Мама раздраженно фыркает, но возразить нечего.

— Оставь, Изабель, пожалуйста. — Отец притягивает ее к себе. — Ради детей.

Эй, мне, конечно, приятно, что они думают о моей потенциальной смерти, но давайте без этого «дети, дети», ладно?

Мама сжимает кулаки, стиснув зубы, но все же кивает. Отец целует ее в макушку.

— Спасибо.

— Но мы будем следить. — Она скрещивает руки на груди. — Если хоть одна из них доставит нам проблемы — я их прикончу.

Отец смеется. Думаю, он до сих пор влюблен в ее упрямство.

— Меня это устраивает.

Так что остаток ночи мы проводим в дозоре, держа их в поле зрения — мама еще и на прицеле винтовки. Но обе ведут себя абсолютно спокойно. Самая скучная охота в истории.

Ну хоть бы одна потусторонняя мразь попыталась меня убить или откусить что-нибудь жизненно важное!

Может, это и есть их коварный план — довести нас до самоубийства от скуки?

Отец обследует могилу, из которой выбралась гуль, и обнаруживает там гнездо червей. Доме тут же берется за лопату.

Прекрасно. Теперь работа охотников — это давить личинок и караулить гниющий детский труп, который увлеченно охотится на улиток. Альянс бы над нами просто ржал.

На вторую ночь веселее не становится. Пока отец с матерью дежурят на кладбище, мы с Доме отдыхаем. Ничего нового.

На третью — меняемся местами.

После нескольких часов скуки, во время которой самое захватывающее событие — это как гуль-девочка загрызает крысу за два укуса, мне уже не осталось мелодий, которые можно напевать, а Доме… Доме грызет провод.

Не в прямом смысле, хотя в его случае это вполне возможно. Просто у нас так говорят, когда кто-то умирает от скуки.

Наконец, он сдается, усаживается на надгробие, достает ноутбук и начинает делать свои компьютерные дела. Похоже, прямо сейчас он взламывает медицинские базы данных в поисках записей о странных ранах и болезнях.

Я устаю в тридцать пятый раз бросать гнилую палку Постре и решаю размять ноги. Мы с собакой бродим среди могил в тишине, ощущая на губах влажный холод ночного воздуха. Мне всегда нравилась ночь. Ее покой. Ощущение одиночества и отрешенности. Этот застывший момент времени, в котором, кажется, существуешь только ты.

Временами поглядывая в угол кладбища, где вампирша играет с гулем, я тихо пробираюсь к усыпальницам, проверяя двери и решетки в поисках малейшего следа недавнего присутствия.

Ничего.

Разочарованный, но не теряющий надежды, я отступаю… пока что.

На обратном пути мой взгляд цепляется за нечто странное. Среди теней выделяется пятно белого цвета.

Я подхожу ближе.

Хризантема. Ее лепестки, словно сотканные из лунного света, кажутся почти сияющими в темноте.

Я поднимаю цветок. Он свежий.

Возвращаю его на место и замечаю имя на надгробии:

Миллер.

В голове что-то щелкает.

Позолоченная табличка на двери элегантного кабинета.

«Мисс Миллер?» — вопрос, только что пробудившейся гуля.

Я снова смотрю на надпись:

Анжела Миллер

1935–1970

Пусть твой свет ведет нас во тьме.

Проверяю плиту. Бетон крепкий. Ее невозможно сдвинуть. Никаких трещин, никаких следов копания вокруг.

Мы с Постре делаем еще один круг, внимательно осматривая надгробия. Других Миллеров нет. Что странно. Обычно семьи хоронят вместе.

Возвращаемся, прежде чем Доме успеет запаниковать, хотя, учитывая, что он зарыт в свой ноутбук, вряд ли бы заметил мое отсутствие.

Наша вампирша и гуль нарисовали на земле классики и теперь весело прыгают, переговариваясь и смеясь.

Постре носится вокруг, радостно лает, заглядывает мне в глаза, прося разрешения присоединиться к игре.

Я наклоняюсь, чтобы погладить её, и качаю головой.

— Нет, девочка. Они не… подруги.

Бросаю взгляд через плечо, и наши глаза встречаются — мои и дьяволицы. Мы смотрим друг на друга несколько секунд.

«Анжела Миллер?»

Потом отвожу взгляд.

Снова качаю головой и выпрямляюсь.

— Не подруги.

Мы возвращаемся к Доме, который продолжает стучать по клавиатуре. Ну, я же говорил: ни капли беспокойства за своего младшего братишку, который, к слову, выше него на добрых два пальца — важная информация.

Постре устраивается клубочком на надгробии, а я ложусь рядом, кладя голову ей на бок. Полудремлю, наблюдая за мерцающими в вышине звёздами, как вдруг меня подбрасывает от возгласа брата:

— Пердеж ликантропа!

— Чего?! — Резко подскакиваю и хватаюсь за оружие.

— У меня зарядка садится.

— Ты серьёзно? — Я сверлю его взглядом, пытаясь унять сердцебиение.

— Да, блин. — Он выглядит раздражённым.

Я закатываю глаза.

— А ну, дуй домой.

— Чего?

— Да. — Киваю в сторону. — Они за всю ночь ни черта не сделали, да и рассвет уже скоро. Постре и я разберёмся. — Похлопываю по боку своей девочки.

— Ты уверен?

Киваю.

— Вали заниматься своими техно-задротскими делами. Мы тут особо не загружены.

— Супер. — Он не теряет ни секунды, сразу собирает вещи и поднимается на ноги. — Спасибо, компай. Если что… — Он дотрагивается до пейджера, и я понимающе киваю. — Заберу мотоцикл, так что, если понадоблюсь — буду на месте в мгновение ока.

— Давай. — Я лениво машу ему рукой.

Дьяволица слышит, как он уходит, и поднимает на меня взгляд. Мы снова смотрим друг на друга. Девочка вновь отвлекает её.

Я наблюдаю за ними, пока они играют, и наши взгляды время от времени пересекаются. Она делает так каждую ночь, когда просыпается? Развлекает её, чтобы та не натворила бед? Сколько лет она уже бродит среди могил?

Ни луна, ни молчание мне не отвечают. Но я знаю, что ночь отходит, потому что гуль возвращается в своё логово.

— Эй, дьяволица.

Я догоняю её на машине, пока она уходит одна в лес, что окружает кладбище. Величественная фигура в черно-серебряном, как в моём сне.

Я опускаю стекло, и она ждёт, пока я поравняюсь с ней.

Вспоминаю слова той добродушной блондинки: «Эта девочка слишком одинока».

И, освещённая лунным светом, среди деревьев, я вижу её — уставшую, ожесточённую и, да, одинокую. Это одиночество древнее, оно отпечатывается во взгляде и закаляет душу. Если она вообще её имеет.

Это поэтому она трахается с таким ублюдком, как я?

Потому что с моей стороны всё очевидно: я без ума от неё, поэтому и ищу. Но почему она позволяет себя находить? Учитывая, что я вовсе не донжуан, чтобы добиваться её внимания.

— Симпатичный нос, — с насмешкой говорит она, когда я торможу рядом.

— Ага, спасибо тебе за это. — Я касаюсь его пальцами: опухший, фиолетовый, с парой белых хирургических скоб. — Если моя красота тебя пугала, могла бы просто сказать.

— Мне ты так даже больше нравишься. — Она ухмыляется, и её клыки сверкают, когда она наклоняется ближе. Похоже, пытается меня запугать.

Ну, и надо признать, немного у неё это получается.

Я прочищаю горло и нервно тереблю пальцы.

— Я тут подумал, может, дашь мне свой номер?

Она приподнимает бровь.

Я сам удивлён. Моя мать сделает из моей мошонки саше, когда об этом узнает. А из моих яиц — шарики для пин-понга.

— Так мне не пришлось бы отвлекать тебя от работы, — заставляю себя продолжить.

Мы два дня не оставались наедине, и это вовсе не значит, что я скучал, да? Совсем не думал об этом, наблюдая за ней всю ночь. Просто… ну, на всякий случай… вдруг понадобится… когда-нибудь… потом…

— Ну, ты знаешь… — Я вожу пальцем по краю окна, глядя вниз. — На случай…

— Чрезвычайной ситуации? — предполагает она, на этот раз удивлённо приподнимая обе брови.

Мои уши в этот момент, вероятно, пылают алым, что, учитывая обстоятельства, должно их порядком напугать — всё-таки передо мной вампир.

— Да, вот именно! Чрезвычайной ситуации. Такой, которая требует вмешательства прокурора.

— Ага.

И тут до меня доходит.

— Эй… у тебя же есть телефон, да?

Не уверен, насколько эти современные игрушки распространены в загробном мире.

Её брови снова выгибаются, красноречиво выражая, какого высокого мнения она обо мне как об идиоте.

— Я самый важный человек в округе, — напоминает она. — У меня есть телефон.

Я включаю своего бандитского Хадсона, ни перед чем не пасует, наклоняюсь к ней через окно и ухмыляюсь:

— Ну так дай его.

Мой тон её забавляет. Я же говорил с первой же встречи — ей нравятся плохиши. И, вопреки всем ожиданиям, она действительно диктует номер. Причём делает это так быстро, что я еле успеваю записать, и, конечно, ей это только в удовольствие — наблюдать, как я торопливо печатаю.

— Спокойной ночи, охотник, — прощается она, закончив, и снова уходит в темноту.

Я быстро вбиваю сообщение, и она останавливается. Достаёт телефон — да-да, вот же он, в кармане на бедре её леггинсов — смотрит на экран, потом поворачивается ко мне и показывает дисплей.

— Это что ещё такое?

Я отправил ей эмодзи огоньки.

— Экстренный вызов? — И лучшая версия моего невинного взгляда. — Госпожа прокурор.

Глава 28. Наши судьбы в звездах

Я вздрагиваю, когда она внезапно появляется за окном, лицом к лицу, позволяя луне играть бликами на своих клыках.

— Знаешь, во что ты ввязываешься, охотник? — шипит она.

На заднем сиденье Постре, до этого дремавшая, настораживается и пытается протиснуться между передними креслами. Я кладу руку ей на голову, успокаивая, и делаю вид, что мои яйца не сжались до состояния невидимых частиц.

— Мы посреди леса, посреди ночи, — продолжает она. Подносит нос ближе к моему горлу, вдыхает запах. Лижет кожу там, где бешено пульсирует кровь. Медленно. Затем шепчет мне в ухо, касаясь его губами: — Я могла бы выпить тебя до капли.

Окей, это слегка возбуждает. Ладно, не слегка. Судя по всему, вся моя кровь уже принадлежит ей и сосредоточилась в одном-единственном месте.

— Да-да. — Я заставляю себя улыбнуться уверенно, показывая, что не ведусь на этот блеф. Потому что, ради своей грешной жизни, очень надеюсь, что это именно блеф. — Почему бы тебе не забраться сюда и не доказать, насколько ты плохая?

По крайней мере, мой Jipito напичкан серебром и оружием на случай, если что-то пойдет не так. Это самое безопасное место для подобных выходок. Намного безопаснее, чем её офис, честно говоря.

Она отступает с ухмылкой, оставляя мне пространство, и я вылезаю наружу. Открываю заднюю дверь, жестом велю Постре спускаться.

— Давай, красавица, время размяться.

Она выпрыгивает, но тут же замирает, учуяв за мной вампиршу. Настороженно принюхивается, уши торчком.

Та приседает и раскрывает ладони:

— Привет.

Говорит обычным голосом, не сюсюкая, как принято с животными. Просто ждет.

— Не обольщайся, — предупреждаю. — У неё изысканный вкус.

Но после пары кругов вокруг нее, с поднятой шерстью и приглушенным ворчанием, Постре, не встретив никакой реакции, осторожно нюхает её пальцы. Готовая в любой момент отскочить.

Вампирша терпеливо дает себя изучить, не двигаясь. Ничего подозрительного. Вскоре Постре позволяет ей себя погладить, а потом и вовсе довольно тявкает, когда та почесывает её за ухом.

Дьяволица улыбается с самодовольным видом.

Я закатываю глаза.

— Вкус у нее, оказывается, паршивый.

— Да, потому что терпит тебя в качестве хозяина.

— Напарника, — поправляю. — Мы — компаньоны по приключениям.

Она встает, а я хлопаю Постре по боку.

— Давай, беги.

Это единственная часть приключений, которую мы не делим. В общем, она меня знает. Такие у нас условия идеального брака.

— После вас, мадемуазель, — жестом приглашаю вампиршу обратно в машину. Лучше не поворачиваться к ней спиной, мало ли.

Когда я закрываю дверь за собой, наши тела уже тянутся друг к другу в темноте. Я кусаю её за шею, она стонет.

— Честно? От меня воняет, — заявляет она.

Возможно, потому что провела ночь, играя с мертвой девочкой.

Я быстро избавляю её от одежды — черные леггинсы и спортивная кофта. Опускаю стекло и без лишних церемоний выбрасываю вещи наружу.

Напрягаюсь, когда она тянется губами к моей груди, к шее. Отталкиваю и заваливаю её на сиденье, одной рукой сжимая горло, чтобы не дергалась, а сам беру инициативу.

Целую её грудь, скользя ладонями по животу. Когда оказываюсь сверху, мой член уже знает, чего хочет. Он жмется к её входу, влажнея от неё. Несколько мгновений я дразню её, скользя вверх-вниз, обещая то, что будет дальше.

Вхожу совсем чуть-чуть, лишь подразнить, и выдыхаю от наслаждения. Чувствую, как капли стекают туда, где она меня ждет. Больше сдерживаться невозможно. Натягиваю презерватив и медленно, мучительно вхожу, стиснув зубы, смакуя каждый завоеванный сантиметр.

Когда упираюсь в самое дно, чуть двигаю бедрами по кругу, ощущая, как мои яйца касаются её ягодиц. Затем, так же медленно выходя, в следующий раз резко вбиваюсь.

Она выгибается, прикрывает веки, её стон наполняет салон. Клыки сверкают в лунном свете, проникающем через лобовое стекло.

Я любуюсь её силуэтом в полумраке. На мгновение застываю. Затем мои ладони обхватывают её грудь, и она снова выгибается, издав стон, когда я сжимаю её соски.

С этого момента я теряю контроль. Беру её снова и снова, как будто живу только ради этого момента, ради её тела. Играю ритмом, заставляя её кончить дважды, сжимая меня внутри так, что мне приходится прикусывать губу, чтобы не последовать за ней. Но третий раз ломает меня. Я стону, вздрагивая от оргазма, чувствуя, как отдаю ей душу.

После остаюсь лежать, обессиленный.

— Видишь? Сегодня с защитой, — лениво поднимаю использованный презерватив, откидываясь назад. Я же говорил, что Jipito — та еще сокровищница.

Она смеется. В тесном пространстве машины её смех звучит… почти интимно. Почему-то теплее, чем в её офисе. И я думаю, как странно это — слышать, как она смеется. Не потому, что у неё особенный смех, а потому что он вообще есть. Потому что она смеется со мной. Почти по-человечески. Почти доступно.

— Защита от ядовитых пещер смерти?

— Я сказал это вслух?

— Боюсь, что да.

Чтобы сменить тему, я киваю на её клыки.

— Ты прибереги это для своего пистолета 26-го калибра, ладно? — До сих пор не завидую. Честно. И дело не в том, что я не пошел проверить, жив ли тот парнишка, после того как ушел ночью с вампиршей.

Она понимает намек. Я замечаю, что её клыки всегда показываются, когда мы оказываемся в постели.

Она пожимает плечами и отводит взгляд. Говорить не хочет.

И я вновь задаюсь вопросом, почему выбирает именно меня. Потому что со мной не нужно притворяться? Со мной можно не прятаться и не врать? Мы оба знаем, кто есть кто.

Или она все же сдерживается…

— Ты их кусаешь? Мужчин, с которыми спишь?

Она смотрит мне в глаза пару секунд. Потом снова пожимает плечами.

— Если они просят.

— Ну надо же, какая забота! — фыркаю я. Сомневаюсь, что кто-то в здравом уме согласился бы на такой «сервис».

Так значит, этот легавый тоже видел её клыки? Меня раздражает, что это уже не только наш секрет.

Он тоже попросил её укусить его? Что-то липкое и неприятное сжимается в животе.

Смотрю на неё. На её тело, на её клыки. Качаю головой, решая сменить тему. А заодно и мысли.

Засунув презерватив обратно в упаковку, натягиваю трусы и сдвигаю шторку панорамного люка. Над нами раскинулось ночное небо, розовеющее вдалеке от первых лучей рассвета.

— Не хочу тебя подставлять, но ты позвала меня в придорожный мотель. А я привёз тебя в отель на тысячу звёзд.

Она смеётся.

— Ладно, зачтём тебе мини-очко.

— Только одно? — возмущаюсь.

Игнорирует меня. Разворачивается, усаживаясь на краю заднего сиденья, спиной к водительскому, и запрокидывает голову, глядя в небо.

Клыки уже спрятаны. Она молчит, погружённая в свои мысли, а я смотрю на отражение звёзд в её тёмных глазах. Вспышки света очерчивают мягкие линии её тела, светлым ореолом выделяют тонкий пушок на коже. Мне интересно, сколько в ней от человека — и сколько из этого можно подделать.

— Как думаешь, наша судьба записана там, наверху? — спрашиваю, возможно, просто чтобы отвлечь себя от неё. Вспоминаю свои татуировки на груди — созвездия, посвящённые моей семье.

— Когда-то я так считала. Что моя судьба предопределена. Что у меня есть цель, и я её достигну.

— И что случилось?

Она молчит. Чёрт, она потрясающе красива.

— Я оказалась недостаточно хороша, — произносит шёпотом, когда я уже уверен, что она не ответит. — Я подвела. Пала. Мне говорили, что я лучшая… но я не была таковой. Я их разочаровала.

Она протягивает руку, кончиками пальцев скользит по моим татуировкам, останавливаясь на одной, что теперь украшает свежий синяк — подарок от её колена.

— Спасибо и за это тоже.

Улыбается моему сарказму.

— Amore, — читает она надпись готическим шрифтом.

— Это итальянский.

— Любовь. — Понимающе кивает. Приподнимает бровь с насмешливым выражением. — Неужели ты романтик?

— Нет. Я был подростком и в какой-то момент наивно поверил, что, возможно, я тоже смогу…

Найти своего Френка.

— …влюбиться, — заканчиваю я.

— В кого-то, кроме себя? — Она заносит мысленный клинок, и я принимаю удар с удовольствием. Улыбаюсь.

— В того, кто смог бы сравниться со мной.

Она тут же разражается хохотом.

— Ты переоцениваешь природу. Она не способна повторить такое невероятное количество тупости в одном теле.

Пожимаю плечами.

— Возможно, да. Вот почему я до сих пор здесь.

— И что случилось? — переспрашивает она.

— Ты не видишь? — показываю на ушибленный бок. — Ты разбила мне любовь.

И, может, в этих словах слишком много правды, но она лишь смеётся и наклоняется за нижним бельём.

— Кажется, есть мечты, которые не для всех, — говорю скорее себе, чем ей. — И туфли, что не подходят ни к одной колодке.

Как я.

Она открывает дверь, собираясь забрать остальную одежду, но я её останавливаю.

— Не надевай это.

Не раньше, чем это постираешь.

Роюсь в багажнике и вытаскиваю запасной комплект охотничьей одежды, который всегда вожу с собой.

— Держи.

Она сомневается, переводя взгляд с меня на предложенные вещи. Это считается подарком?

Принимает их молча. Одевается, выходит из машины. Я следую за ней и свищу Постре, которая тут же несётся ко мне и снова забирается на заднее сиденье.

Мы не прощаемся.

Я сажусь за руль, завожу двигатель. В зеркале вижу, как она остаётся позади. Она смотрит мне вслед, и я чувствую этот взгляд, пока деревья не скрывают её фигуру.

Сколько бы мои глаза ни искали её вдалеке — там только пустота.

Глава 29. Твой подопечный

Днём, после тренировки и до начала ночного патруля, я отправляюсь на поиски Доме — пусть развлечёт меня, как и положено старшему брату.

Сюрприз-сюрприз, нахожу его за компьютером. Валюсь на его кровать, а следом за мной устраивается Постре. Я лениво глажу её мягкую шерсть, уставившись в потолок, пока Доме наконец не удостаивает меня вниманием, сняв наушники:

— Ну, что за дела?

Я пожимаю плечами.

— Просто задумался.

Его брови опасно сближаются.

— Ты вообще умеешь это делать?

Игнорирую его колкость и продолжаю рассеянно перебирать шерсть Постре, глядя в пустоту.

— Компай, — зову его спустя полминуты.

— Мм?

— Как думаешь, почему кто-то выбирает тебя?

Он резко поворачивается ко мне, на его лице — неприкрытое недоверие.

— Не говори мне, что ты влюбился. А то я уже заметил, что ты ведёшь себя странно… Тебе плохо? Вызвать врача?

— Нет, тупица. — Цокаю языком. — Я про выбор в сексуальном плане.

— А, ну это уже больше похоже на тебя.

— Представь, кто-то, у кого есть куча других вариантов, кто, возможно, даже не особо меня жалует, потому что я, в общем-то, и не старался понравиться… Почему этот кто-то всё равно…

Не то чтобы я задаю этот вопрос, чтобы получить преимущество перед одним качком-полицейским, по поводу которого я, разумеется, совершенно не испытываю ни капли неуверенности… Просто так уж вышло, что рядом с братом я всю жизнь чувствовал себя не в своей весовой категории. Вон у него рубашки размера XXL, чтобы влезли его руки-базуки и грудные мышцы, которыми можно колоть орехи.

— Ну, — Доме шумно выдыхает. — Мы принимаем то, что, как нам кажется, заслуживаем. Если ты считаешь, что достоин только презрения… Даже на подсознательном уровне. Если не считаешь себя достойным любви… Именно поэтому такие придурки, как ты, и пользуются успехом.

Я смотрю на него в ожидании пояснений. Кажется, я не до конца уловил мысль. Он снова шумно вздыхает.

— Из-за низкой самооценки, — объясняет. — И потому что у некоторых женщин материнский комплекс. В твоём случае это особенно актуально.

— Ага, конечно. И дело вообще не в том, что я чёртов бог в постели, да? — защищаюсь я.

— Ты сам спросил. Если тебе больше нравятся твои собственные ответы… — Он собирается снова надеть наушники.

— Ладно-ладно. — Останавливаю его. — Давай, продолжай.

Третий тяжёлый вздох.

— Так вот… Я не могу сказать, почему кто-то выбирает именно тебя. Но в моём случае я бы выбрал человека, с которым мог бы быть собой на все сто. Того, кто не заставляет меня чувствовать себя странным из-за моих странностей, тупым из-за моей тупости. Кто не делает меня плохим или виноватым за мои недостатки. Кто даёт мне эту свободу и спокойствие — быть собой, зная, что меня не осудят и не отвергнут, а в твоём случае — не перестанут желать, даже когда узнают всё дерьмо. Всё грязное и сломанное. — Он лениво тыкает в клавиатуру, не особо что-то там делая. — Притворяться — утомительно.

— Эй. — Я приподнимаюсь на локте, чтобы заглянуть в его лицо. — Для компьютерного зануды ты неплохо складываешь слова.

Он усмехается краем губ, без радости.

— Быть занудой даёт много времени на разговоры с собственными мыслями, полагаю.

Он снова начинает раскачиваться в кресле, взгляд уходит куда-то вдаль. Я знаю, что он что-то обдумывает, поэтому молча жду. Доме работает лучше без давления — ему просто нужно чувствовать, что я рядом, когда он будет готов говорить.

— Вот поэтому я на свободе, — выдает он наконец.

— Потому что ты зануда?

— Потому что я Охотник среди обычных людей. Я не хочу врать, понимаешь? Не хочу скрывать, кто я такой. Но я и не хочу тащить в этот мир теней человека, которого бы любил, и становиться причиной его кошмаров. Наша жизнь… не так-то просто её принять.

Опять это чувство — что, если бы у него был выбор, он бы отказался от этой жизни. И ещё я понимаю, что он одинок. Это одна из причин, почему быть Охотником ему не по душе. Он считает, что это его вина.

— Когда я влюблюсь, это будет другой Охотник, — заключает он. Вот только таких здесь не пруд пруди.

— Значит, мы выбираем тех, с кем можем быть собой? — хочу убедиться я.

Доме пожимает плечами.

— Я не понимаю, почему мы, Охотники, такие одинокие, всё время работаем в одиночку. — В его голосе слышится недовольство. — Это странно. Обычно наши куда более стайные…

— Френк! — В дом влетает мама с криками. — Иди посмотри, чем занимается твой подопечный!

Полчаса ходьбы от нашего дома, на окраине одинокой и мрачной просёлочной дороги, затерянной среди лесов, стоит старый деревянный столб. К нему на ржавых цепях прикреплён металлический знак, на котором под слоем мха и коррозии едва угадывается название — Мэйтаун.

А на нём — девушка. Насаженная на кол.

Мама нашла её во время пробежки, и теперь мы здесь все в сборе.

Кровь не капает. Она уже давно вытекла, когда её прибивали сюда. На шее — отметина, не оставляющая сомнений.

— Чёрт… — срывается у меня.

Отец качает головой:

— Слишком очевидно, — бормочет. — Какой смысл делать это вот так?

Мама вспыхивает:

— Да потому что это в их природе! Они — создания тьмы! Безжалостные убийцы! Им не нужны причины.

— Они ещё и умны, — вставляет он. — А это… это неумно.

— Демонстрация силы! Вот что это такое! Потому что мы позволяем ей делать, что хочет.

— Это рядом с нашим домом, — размышляет Доме. — И она хотел, чтобы мы уехали. Поэтому тело на знаке, указывающем на выезд из города? Это приглашение убраться? Или угроза?

— Это просьба, чтобы я вогнала ей кол в сердце, — подытоживает мама, с щелчком досылая патрон в патронник. — И в этот раз ты меня не остановишь. — Она обводит отца обвиняющим взглядом. — Это мы позволили этому случиться.

Он молча кивает. Мы все поднимаем головы. Октябрь уже вступил в свои права. Скоро наступит тьма.

И когда она придёт, мы будем готовы.

На этот раз сомнений нет: тело было укушено, обескровлено и убито вампиром.

Я вспоминаю, как злился в лесу, когда считал её виновной в убийстве оборотней. Хотел бы я снова почувствовать ту ярость. Она была бы куда лучше, чем это глухое, свинцовое разочарование, сковывающее грудь. Это похоже на усталость, которая въелась в суставы и не отпускает.

Потому что я знал. Всегда знал. И всё же…

Я помню её взгляд, освещённый звёздами.

И хочу спросить — почему?

Я не должен.

Мне не должно быть больно.

Но, наверное, так лучше. Положить этому конец раз и навсегда.

Вот почему моё лицо застывает в спокойной решимости, заглушая удары сердца, когда мы вступаем на кладбище в сумерках. Я выдвигаюсь вперёд, в то время как она ждёт пробуждения своей подопечной. В руках у меня оголённое лезвие халаджи.

Наши взгляды встречаются. Она читает ответ в моих глазах, в пустоте моего выражения, прежде чем её взгляд скользит к моему оружию, затем — к моей семье, окружившей её кольцом.

Она сжимает челюсти, её глаза прищуриваются с недоверием. Это единственная эмоция, которую она позволяет себе проявить. Безразличие того, кто знал, что этот момент настанет.

Предательство.

С её стороны или с нашей?

Но способна ли она испытывать что-то, кроме равнодушия? Она ведь чудовище, лишённое сердца.

— Вы уже нашли способ меня убить?

В её голосе слышится усталость.

— Найдём, — отвечает мама. — А если нет, я с удовольствием буду вонзать в тебя серебряный кол каждый день своей жизни.

— У каждого свои хобби. — Она пожимает плечами и принимает оборонительную стойку, её спина упирается в могильную плиту Вероники Шэллоу.

— Кстати, маленький монстр идёт за тобой, — замечает мама с явным удовлетворением.

Она шипит в ответ, оскалив клыки.

Мама взводит курок.

— Надо было подумать об этом, прежде чем оставить нам труп девушки в качестве подарка. Труп за труп.

Выстрел.

Вампирша уворачивается. А за ней — Доме, бросающийся вперёд с парой ножей-когтей. Она пропускает его мимо себя, смещается в сторону и ловко отталкивает его ногой, увеличивая дистанцию. Затем резко разворачивается к маме.

— Труп девушки?

— Не притворяйся невинной.

Мама бросается вперёд, выставляя перед собой кастеты с лезвиями. Сегодня ей явно хочется настоящего экшена. Они сходятся в яростном столкновении: атака, уклонение, глухие удары, сдавленные рычания.

Близость схватки и присутствие Доме, присоединившегося к драке, лишают папу возможности воспользоваться арбалетом.

А я…

Я стою на месте.

Я должен убить её. Я хочу смотреть ей в глаза, когда вонзаю лезвие в сердце. Чтобы она увидела, что натворила. Чтобы столкнулась с осколками мечты, которую отняла у меня.

Как будто это её хоть каплю тронет.

Я должен быть тем, кто это сделает.

Но я не двигаюсь.

Бой развивается стремительно. Мама рассекла ей щёку. Вампирша ловко захватывает её, выкручивая руку в таком угле, что малейшее движение грозит вывихом. Затем она делает шаг назад, используя маму как щит. Её клыки опасно близки к горлу.

Она бросает взгляд на могилу Вероники. Земля начинает дрожать. Времени у неё мало, и это видно по её глазам — она не собирается играть в поддавки.

— Где? — обращается она к отцу, вонзая в него взгляд, в то время как её жертва находится в одном движении от вывиха и в другом — от укуса.

— На дорожном знаке при выезде с трассы.

— У леса?

Отец кивает.

Выражение его лица меняется. Он закрывает глаза на какую-то долю секунды и шепчет что-то себе под нос. Мама дёргается, но она тут же её осаживает, вырывая у неё болезненный стон.

Когда снова поднимает на нас взгляд, в её зрачках вспыхивает решимость.

— Вы хотите охотиться на вампира?

Глава 30. Призраки прошлого

— Ты можешь запечатать его, хранитель? — Вампирша оборачивается к отцу, закрыв дверь усыпальницы, где только что оставила Рони развлекаться принесённой ей деревянной игрушкой.

— Разве она не безобидна? — с усмешкой уточняет мама.

— Пока ей не скучно.

Отец жестом просит её отойти, кладёт ладонь на камень, и все мы невольно замираем в ожидании. Он накладывает печать — тот самый запирающий оберег, который делает побег существам тьмы куда сложнее.

Мама уже утвердила условия сделки: Доме остаётся здесь, присматривая за гулякой-заложницей, а мы отправляемся на поиски ещё одного вампира, которому, по всей видимости, срочно требуется наше внимание. Если Доме услышит что-то подозрительное в наушнике или кто-то из нас подаст сигнал — он без лишних церемоний прикончит её.

Очевидно, это лучший способ, который мама смогла придумать, чтобы сначала избавиться от демонической девчонки, а уже потом вернуться к своим любимым разборкам с вампиршей. Она убеждена, что нас ведут в ловушку.

— Вы позволите мне с ним поговорить, — уточняет та свои условия. — Когда закончу, он ваш.

— И с чего бы нам соглашаться? — Маме явно не нравится идея ждать.

— Потому что вы используете меня как приманку. Это же ваш стиль, верно? — В её хищной улыбке звучит явный вызов. Затем она снова становится серьёзной. — Он появится, если увидит меня. Сосредоточит на мне внимание, а вы сможете занять позиции и проверить, пришёл ли он один. — Она смотрит на отца. — Взвесьте свои силы, Охотники, потому что я вмешиваться не стану.

— И это должно быть для нас проблемой? — с иронией переспрашивает мама.

Дьяволица её игнорирует и снова обращается к отцу:

— Ждите, пока я не уйду. Что будет потом, меня не касается.

Разумеется, никто не предлагает подвезти её в нашей машине. Но ей, похоже, всё равно: когда мы трогаемся с места, она одним прыжком взлетает на подножку, заставляя нас чуть не схватиться за сердце. Так и висит, цепляясь за крышу, пока мы не подъезжаем к точке встречи. Затем снова спрыгивает и, даже не оглянувшись, уходит вперёд. Через секунду её уже не видно.

Мы оставляем машину и продолжаем путь пешком, стараясь не издавать ни звука. Я оставил Доме под присмотром Постре — не хочу, чтобы он оставался один. Она лучше всех чувствует внезапные угрозы.

Так что в итоге нас трое, ночь, лес… и почти наверняка засада.

Мы замираем на расстоянии от дорожного столба, скрытые в кустах. Отец, мастер заклинаний на латыни и библиотек, достаёт новенький планшет. На карте вспыхивает геометка, и тут же в наушниках раздаётся голос:

— Ну-ну-ну. Только посмотрите, кто к нам пожаловал. — Мужской, незнакомый. Гладкий, с хищными нотками. — Сколько лет, сколько зим.

— Уильям. — Этот голос мы знаем. Я — даже лучше, чем хотелось бы признавать перед родителями. — Думаю, это ты меня звал.

— Ты прицепил на неё маячок, когда дотронулся! — шепчу я, восхищаясь хитростью отца. Теперь его недавний жест — дружеский хлопок по плечу — обретает куда больший смысл.

Отец кивает и достаёт бинокль с ночным видением. Я делаю то же самое, пока мама зорко следит за окружающей местностью, готовая пресечь любую неожиданность.

Через линзы вижу двоих, хоть наша позиция и не даёт полного обзора. От неё мне видна в основном спина. От него — длинное тёмное пальто в старомодном стиле и часть лица. Он складывает руки на груди с выражением притворной невинности.

— О, так ты получила моё послание? А я уже думал, что придётся проявить изобретательность, чтобы вытащить тебя наружу.

«Вытащить?»

Я обмениваюсь взглядом с мамой. Откуда? Она, вроде, и не особенно скрывалась.

А ещё замечаю, что он стоит в шаге от столба, отмечающего границу городка. В шаге за пределами Мэйтауна.

— Знал, что моя девочка тебе понравится, — продолжает он. — Двадцать с лишним лет. — Кладёт ладони вместе, словно в молитве. — Такая молодая… Полная мечтаний… Возможно, даже была рождена, чтобы стать лучшей в чём-то, ты не думаешь? Лучшей среди своих. Гордостью. Может, тебе эта история что-то напоминает.

— Чего ты хочешь? — Она не тратит время на игры.

А он, напротив, даёт понять, что времени у него навалом — ведь когда ты бессмертный вампир, спешить некуда. Лениво пожимает плечами.

— О. — Разглядывает свои ногти. — Джеки почувствовала сбой в твоём сигнале. Как будто, ну… — Он снова улыбается и пожимает плечами. — Ты умерла.

Так, стоп. Это же мы устроили этот «сбой», да? И кто вообще такая Джеки? Звучит как панибратская версия Джека.

Он изображает страдальческую гримасу. Его преувеличенные жесты действуют на нервы.

— Она очень расстроилась. А я ей сказал: плохая ведьма не умирает. — Он широко улыбается и наклоняет голову, будто собирается поведать ей секрет. — По крайней мере, не дважды, верно, моя бедная девочка?

Она молчит, а он цокает языком.

— Как жаль. — Вздыхает. — В общем. Она послала меня убедиться, что всё в порядке и что ты всё ещё… ей принадлежишь. — Луна отражается в его клыках, когда он скалится. — Ты её любимая шлюшка.

Так. Эта ваша Джеки уже официально в моём списке на экстренный кол в сердце. По очевидным причинам, конечно.

— А ты её мальчик на побегушках, — язвит дьяволица, нарушая молчание. — Каково это — быть нисшим в пищевой цепи?

У театрального вампира тут же пропадает желание веселиться. Он напрягается, делает угрожающий шаг вперёд, оскаливаясь.

— Я свободен. А ты — рабыня. Не забывай.

— Не похоже.

— Я просто следую собственной выгоде. Не путай.

— И не сомневаюсь.

Они молча сверлят друг друга взглядами. Позади слышу, как мама переступает с ноги на ногу. Её оружие жаждет работы.

А вот отец, представляю, сейчас счастлив, как зомби в мясной лавке, наблюдая за повадками двух столь скользких существ тьмы. Нам не так часто удаётся понаблюдать за ними до того, как начнётся стрельба, рубка и обезглавливание.

Уильям раскидывает руки, обводя взглядом местность.

— Именно здесь мы и попрощались, помнишь?

Она не отвечает, и это, похоже, его раздражает — в голосе появляется обвиняющая нотка:

— Или, точнее… — его руки падают вниз, — там, куда ты меня вышвырнула. — Он делает шаг вперёд. — Грязный приёмчик.

Дьяволица напрягается, готовая выпустить когти. Он пытается избавиться от следов враждебности, улыбаясь ей.

— Любой бы ожидал, что ты относишься ко мне с чуть большим уважением. Мы же были друзьями. — Ещё шаг, и голос его становится доверительным: — Больше, чем друзья.

От его похотливого тона я сжимаю зубы. Пальцы крепче обхватывают колышек на ремне.

Чёртова Дьяволица… В конце концов, она, похоже, даже хуже меня. Можно было бы сказать, что мы созданы друг для друга, но это была бы ложь. Потому что она — чудовище, а я её охотник.

— Мы всё ещё могли бы ими быть…

Он приближается. Я не уверен, готов ли видеть, как они набрасываются друг на друга. Теперь уже я напрягаюсь. И когда, интересно, нам можно вмешаться?

Стоит ему пересечь границу, отмеченную столбом, как раздаётся треск. Он тут же отступает с болезненной гримасой, встряхивая руку, будто обжёгся.

— Как видишь, тебе тут не рады. — Дьяволица сохраняет ледяное спокойствие, и я мысленно аплодирую ей за то, что она продлила мне жизнь, не сцепившись с этим типом прямо у меня на глазах.

Он огрызается, обнажая клыки. Она отвечает тем же. Глядят друг на друга с боевым настроем.

— Джеки слишком тебя разбаловала. Позволяет тебе ходить тут с видом королевы, а ты всего лишь её сучка.

— Если это всё, что ты хотел сказать… — Она поворачивается, собираясь уйти.

И тут я замечаю: её рука выходит за границу. Уильям пользуется моментом, хватает её и рывком притягивает к себе. Дьяволица извивается, бросается в атаку, но вдруг застывает, словно ударилась о невидимую стену. Он самодовольно улыбается и достаёт из-под плаща медальон.

— Подарочек от Джеки.

Он подносит его поближе, пока она еще рычит, сжимающая пальцы в когти, готовые вспороть ему кожу, но вместо этого валится на колени с придушенным стоном.

— Да, может, это научит тебя манерам.

Его лапа взметается и оставляет след на её лице.

— На коленях ты выглядишь куда лучше.

Он хватает её за волосы, запрокидывает голову и вонзает клыки в шею.

Когда я прихожу в себя, уже бегу сквозь деревья. Перепрыгиваю канаву и загоняю в лоб Уильяму один из клинков своего халади. Он с хриплым карканьем отпускает добычу. Серебро прожигает его кожу, а зрачки наполняются бешеной ненавистью.

Я выдергиваю оружие, и густая, тягучая кровь капает ему на лицо. Нет, эта рана его не убьет. К счастью. Я хочу растянуть удовольствие.

Он обнажает зубы в злобном оскале и бросается на меня. Вот это я понимаю — настоящий вампир, атакуя, выставляет клыки, как и положено по учебнику. И что сказать про его кожу? Бледная, серовато-желтая, словно старая моль, облезлая и уродливая. Честно, не понимаю, чем он её зацепил.

Я ловко ухожу с его траектории, а лезвие моего халади делает точный выпад к горлу. Он реагирует вовремя, но всё равно получает удар между лопатками. Раздается чарующий треск серебра, прожигающего плоть, а за ним — его дьявольский вопль.

Я резким рывком выдергиваю клинок и ставлю его, между нами, когда он вновь бросается вперед с неестественной скоростью. Рукоять упирается ему в горло, я отталкиваю его, пытаясь не дать зубам сомкнуться на мне. Сжимаю челюсти, напрягаю мышцы и не двигаюсь с места.

А Дьяволица… Дьяволицы уже нет.

Она предупреждала: вмешиваться не будет.

Гремит выстрел. Вампир резко оборачивается и видит мою мать, стоящую на обочине с пистолетом в руках. Правда, она не стреляет — боится задеть меня.

За ней появляется отец.

Вампир шипит и пятится назад. Упирается в меня. Я ему улыбаюсь.

Его глаза судорожно ищут выход.

— Победа! — Он вцепляется в медальон на груди. — Победа!

— И поражение тоже, — отвечаю я из вежливости. Пусть уж не говорит с пустотой. И бросаюсь в атаку.

Он огрызается, но вместо драки сворачивает назад и несется в лес. Я следую за ним.