Евангелие от Крэга

II. Сам себе рыцарь

Город – если это можно было назвать городом – разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары, кое-где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивающие. Он невольно задержал шаг. Бряканье прекратилось, и в дверном проеме показалась подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и это сойдет.

– На что, старая, сменяешь свое сокровище? – спросил он, наклоняясь к ее уху.

Бабка довольно долго стояла, вперив остекленелый взгляд в пряжку на его штанах, потом медленно поднесла ко рту указательный палец и принялась выразительно его жевать.

– Ага, – сказал Харр, – понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как что-нибудь добуду, так вернусь.

Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги – хорошо, пыль да палая листва лежали толстым слоем, ничего не разбилось – и юркнула обратно в хибару.

– Я сказал – вернусь, долг отдам, – заверил Харр, пригибаясь к черной дыре входа.

Оттуда донесся тоненький вой.

Вот бестолковая хрычовка, всю округу на ноги подымет!

И точно, подняла. Два охламона с зеленоватыми тарелками, которые они прижимали к животам, выросли у него на пути. Рыжеватые волосы, спускавшиеся до самого переносья, и бегающие глазки цвета стоячей гнилой воды напомнили ему мордочки горных обезьянок. Против таких и меч обнажать невместно, да и начинать пребывание в городе с драки совсем не хотелось.

– А ну, брысь! – лениво проговорил он и выставил вперед кулак.

Первый кинулся охотно и доверчиво, Харр крутанул кулаком, делая обманное движение, а левой приложил недотепу в ухо – тот безмолвно сунулся мордой в пыль. Другой оказался серьезнее и выхватил было нож, но это не прошло Харр, расставив ноги, перехватил его запястье и изо всех сил дернул на себя и вниз, так что нападавший головой вперед влетел ему точно между колен. Харр стиснул его, так что заскрипели голенища высоких белых сапог, и обеими руками врезал по тощему заду – надо сказать, мяса на гузне совсем не было, аж руки об кость отбил. Отпихнул горемыку и пошел прочь, не оглядываясь понимая, что эти не только не нападут, но и не пикнут.

Наконец добрался он до городской стены и, петляя и спотыкаясь на кореньях и пнях, пошел вдоль нее, похлопывая ладонью по чуточку влажной, старательно отполированной поверхности. Такой камень попадался и на Тихри, говорили, что берут его в неведомо где расположенных Медных Горах; раза два Харр видал вырезанные из него нагрудные знаки, один раз – чашу, но чтобы стены из него класть – о таком и мечтать было немыслимо. Но – вот она, стена, да еще и без единой трещинки, и узор прожилистый, витиеватый, точно нарисованный. Дивно.

Так, дивясь, и добрался он до ворот. Видно, никогда они не запирались даже створки не были навешаны – а представляли собой две прямоугольные прорези в стене, первая, узкая и высокая, была увенчана золотой короной, сопряженной из тонких обручей со звездою на тоненьком шпиле, вторая была пошире, и над нею в таком же широком окне безмолвно застыл громадный колокол. Два золотых рога с широкими четырехугольными основаниями и загнутыми в разные стороны концами поразили его еще вчера, когда он разглядывал все это сверху.

Харр покрутил головой, не переставая изумляться обилию золота и бесценного камня, потом поддернул перевязь с мечом и шагнул в проем под сверкающей короной.

И тут же дорогу ему заступили двое. Он сразу понял, что эти – не чета прежним неумехам, а люди служивые и обученные, что видно по одинаковым прямоугольным щитам, зеленым кольчугам и плетеным круглым шапкам. Да и щиты-то были сплетены… Тут у него аж челюсть отвисла: и кольчуги, и голенища сапог – все было сплетено из узких полос того же зелено-узорчатого камня. Только двигались стражники так легко, словно камень был невесом, точно лист древесный. Ворожбой, что ли, камень мягчили?..

Пока он прикрывал рот и старался согнать с лица глуповато-восторженную ухмылку – в том-то ведь и радость странствий, чтобы поболее чудес повидать на коротком веку! – один из стражников бесцеремонно ткнул его в живот рукоятью короткого меча, как бы веля отступить; другой, не тратя лишних слов, большим пальцем указал на соседний вход. Харр только руками развел не знал обычая, так что не обижаюсь, да и вы за обиду не сочтите. Сам же, отступая влево, откинул полу кафтана, где за поясом был припрятан джасперянский нож. Если придется биться с двумя противниками, то неплохо, чтобы обе руки были оборужены, спасибо, Флейж научил. А что драться придется, он не сомневался – пока он шаг влево делал, те оба, как пить дать, мечи свои куцеклювые изготовили…

А ничего подобного. Когда он ступил в подколокольные врата, оба воина стояли, обернувшись к нему спиною, и вполголоса перебрасывались шуточками еще с тремя товарищами, почти неотличимыми от них в своих плетеных доспехах. Те и совсем небрежно службу правили: сидели на земле, прислонясь к нагретой солнцем стене.

– Эй, ты, закоптелый, – дружелюбно бросил один из сидевших, и Харр понял, что обращаются к нему. – Где щит-то потерял?

Он повернул голову – небрежно, но не заносчиво:

– Пропил! – и лучезарно улыбнулся.

Все пятеро с готовностью заржали – сразу видно, служба была тягомотная, радовались любому поводу.

– Ты поглядывай, – посоветовал тот, что стоял ближе, – а то тебя любой встречный с ног сшибет!

– А ты попробуй, – предложил Харр.

– Хо! – возликовал потенциальный противник, передавая свой щит товарищу.

Какой-то миг Харр еще сомневался – а не включить ли, как его учили, волшебные кнопки на голенищах, отчего его роскошные серебристо-белые сапоги намертво припаялись бы к земле. Но, внимательно приглядевшись к стражнику, передумал, да, здешние жидковаты будут на удар, вот на мечах – дело спорное, там может сказаться и увертливость, и скорость ударов. А на кулаках – нет, слабаки. Он расставил ноги, слегка ослабил колени. Стражник на тонких, как у журавля, ногах приплясывал, разогревая себя для удара.

– Давай, давай, – подманивая его пальцем, проговорил Харр.

Стражник извернулся и с коротким, хрипловатым выдохом шмякнул своего противника чуть пониже левого плеча. Плохой был удар, и слабый, и не туда.

Харр с сомнением скосился на свой кафтан – ткань выдержала, но нитки вышивки кое-где полопались, и шелковинки стали дыбом, как шерсть у рассерженного кота.

– Хочешь еще? – спросил он, приглаживая шелковистые лохмы.

Страж ворот отступил на пару шагов, упрямо мотнул головой и бросился на противника с разбега. Ударил под дых – то есть это он думал, что под дых; но под просторным, с чужого плеча одеянием не было заметно, что ноги у тихрианина все-таки длиннее, а туловище – чуть короче, чем у здешних; кулак врезался в пряжку от пояса, так что Харр досадливо скривился, а стражник взвыл от боли.

– Ну как, еще? – Менестрель решил идти до конца.

– Э-э, будет! – крикнул один из тех, что так и сидели, не отрывая задниц от утоптанной земли. – Теперь ты его.

Понятно. Развлекаться за чужой счет, так по полной программе.

Горе-вояка стал напротив Харра, тоже расставив ноги и чуть приседая.

– Щит-то возьми, – посоветовал Харр. – Прикройся.

Он даже не целился – резким движением выбросил вперед громадную тяжелую ногу в литом сапоге, щит гулко кракнул, но ни треска, ни звона не последовало. Страж, отлетевший к стене, прямо на руки сидевших товарищей, очумело тряс головой. Харр почесал бровь, прикидывая, не придется ли драться уже по-настоящему. Но нет, на него глядели с уважением, но без злобы.

– Щиты у вас добрые, – проговорил он примирительно.

– А как же! Только ты без своего-то нашему аманту на глаза не попадайся, – дружески посоветовали ему вслед.

Да уж, придется постараться.

Он шел по городу, отыскивая базар. Другому, может, без единой монетки против торговых рядов и делать было бы нечего, но Харр ухитрялся так заговаривать зубы торгашам, что давали ему даром. Однако он обходил дом за домом, а ничего похожего на рынок не встречалось. Да и сами дома – название одно! Стены – не стены, решеточки резные, столбики, прорези; все тянется ввысь, а есть ли крыша – Не понять. А за этим золоченым дырчатым фасадом сплошная зелень, словно строили это не для житья людей, а для сбережения густолиственных кустов. Наружу, впрочем, ни одной веточки не высовывалось подстрижено было гладко, вровень со стеной. И только углядев неширокий лаз ему самому бы пришлось чуть не вдвое сгибаться, – Харр понял, что истинное жилище – там, за лиственной завесой, недоступное постороннему взгляду.

Между тем становилось жарко. Город, расположенный в безветренной низине, был переполнен испарениями душистой листвы, питаемой, несомненно, обильными подземными источниками. Харр изнывал от жажды в плотном джасперянском одеянии, но на пути его не попадалось ни колодца, ни источника, а узкие извилистые проходы между домами, казалось, были залиты теплым, невидимым глазу киселем. Поэтому, когда ноги вынесли его на открытую площадь, менестрель обрадовался уже хотя бы тому, что удалось вздохнуть полной грудью.

Но то, что он увидел, заставило его тут же забыть о зное и жажде. И прежде всего был звук – глухой храп, который мог вырываться только из стиснутой пасти неведомого чудовища. А оно, похоже, обитало в круглой загородке – невысокой, но весьма прочной, так как была сооружена из вкопанных в землю бревен, соединенных все теми же зеленокаменными перилами. Четыре стражника томились возле загородки, нерешительно переступая с ноги на ногу, и еще сколько-то полуголых рабов в травяных лапотках сидели тут же на корточках, кто с ведром, кто с лоханью. Все были, похоже, при деле, а вот зрителей праздных не наблюдалось – значит, здесь не происходило ничего из ряда вон выходящего. Но Харр, с неудержимой силой влекомый ко всему, еще не виданному, естественно, направился прямо к загородке, рассудив, что ежели перила так низки – всего по пояс – то, стало быть, зверь там или пленен и прикован цепью, либо ползуч, но не прыгуч.

Но посередине зеленой – естественно, узорчато-каменной – площадки виднелся только дырявый шатер, прикрывавший яму с водой. Из воды торчал кончик бурого пупырчатого хвоста. Хвост нервно дергался то вправо, то влево – так рассерженные горбатые коты хлещут себя по бокам перед тем, как прыгнуть. И только тут Харр заметил по ту сторону шатра еще одного человека. Прямо на голое тело была надета плетеная безрукавка, по не сплошная, а с дырьями; сапоги высоченные, аж до самого паха, короткими ремешками пристегивались к поясу, а на руки тоже было что-то надето – вроде чулок. Трудно было сказать, воин это или слуга при зверинце, но уж если полез к зверю неведомому, но страшному, то значит, человек подневольный.

Из глубины шатра снова донесся храп – похоже, тот, в безрукавке, дразнил чудовище палкой. Хвост задергался с удвоенной силой, клок ткани с треском отлетел в сторону, и стала видна пара коротких чешуйчатых лап, топтавшихся в мелкой воде. Хвост вдруг изогнулся, напрягся и замер.

– Эй, осторожно! – крикнул Харр. – Сейчас кинется!..

Но кинулись, как ни странно, на него. Два стража, прыгнув, повисли на его плечах, пригибая книзу и оттаскивая от перил. Видно, тот, кто находился внутри загородки, был обречен, и помогать ему не следовало. Харр даже не успел разглядеть его лицо, но по ловким движениям мог предположить, что тот еще не стар, скор на удар и бесстрашен. Чтоб такой да зазря погиб – на это у странствующего рыцаря глаза не глядят!

Он развернулся, пытаясь стряхнуть с себя нападающих, но те были злобны и цепки; у того, что справа, уже со взвизгом вылетел из ножен куцый меч. Харр резко присел, запрокидываясь на спину, и в стремительном кувырке успел приложить тяжеленным сапогом одного, а затем его же собственным щитом притиснуть другого так, что у того хрустнуло плечо. С этими было покончено. Он подхватил выпавший из рук стражника меч и, размахнувшись, швырнул его рукояткой вперед – «Держи!» – одновременно перемахивая через перила, благо длинные ноги позволяли сделать это без малейшего затруднения. И вовремя: чудище, метавшееся по загону, мчалось прямо на него, набирая скорость. Харр отпрыгнул – зверюга не обратил на него ни малейшего внимания, но перед самой оградой вдруг развернулся, и массивный хвост с невероятной силой хлестнул по столбикам, подпиравшим перила. Раздался хруст, и Харр понял, что сейчас страшилище попытается протиснуться в образовавшийся пролом.

Он даже не успел по-настоящему испугаться; в сущности, он и разглядеть-то это чудо-юдо не смог как следует – в глаза бросилась длинная бугристая спина, мощные, развернутые в стороны передние лапы и еще несколько пар маленьких ножек, стремительно семенящих под тяжелым хвостом; под узкой, приподнятой кверху мордой висел, как мешок, переполненный зоб. Мгновенно сориентировавшись, он понял, что морда зверя вклинилась между частыми бревнами, и развернуться, чтобы достать его зубами, страшилищу не удастся. И тогда он прыгнул на шишковатую спину и всей тяжестью своего тела придавил зверя к земле. Шкура, между прочим, оказалась плотной и упругой, как поверхность шляпки гриба. Да, но что же дальше-то?..

Тот, кого он с таким проворством спасал, между тем не торопился. Четко впечатывая шаги в каменный настил, подошел и стал рядом. Харр повернул голову – на него глядело властное смуглое лицо в черной окаемке волос; мало того что они росли гладеньким треугольничком вверх от горбинки на середине носа – усы, точно таким же зеркальным мыском спускавшиеся к бородке и почти скрывавшие тонкий надменный рот, плавно переливались в опушку вокруг щек и, пряча уши, оставляли с каждой стороны лица лишь по овальному светлому пятну; поглядеть бы издали – точно два боба рядышком. Но не смешно. Диковато.

– Держишь? – гулким, как удар по щиту, голосом произнес подошедший. Ну-ну, держи.

Он швырнул меч за перила (как показалось Харру, чуть ли не гадливо) и, перегнувшись, через них, поднял с земли что-то причудливое, бело-золотое. Менестрель с удивлением понял, что это маленький рокотан, у которого золоченые рога торчали не вверх, а изящно заканчивались округлыми завитками. Диковинный музыкант приладил рокотан на плече и тронул струны.

Харр обомлел: никогда в жизни он не слышал ничего подобного. Рокотан издавал нежные, воркующие звуки, которые сливались в жалобное пение – так плачут разлученные, так поминают умерших младенцев, так стонут проданные молодые рабыни… Харр почувствовал, как по спине зверя прошла волна дрожи, и чудище осело брюхом на землю, точно растекаясь в блаженной истоме. Харр и сам был готов прижаться щекой к бугристой, шкуре, но легкий удар сапогом в бок заставил его поднять голову: лицо музыканта было напряженным, безжалостным, что никак не вязалось с мурлыкающими сладкими звуками, выпархивающими из-под его пальцев. Короткое, повелительное движение подбородком снизу вверх – это понятно: «Вставай!» Харр поднялся. «Оттаскивай за хвост», – раздался едва различимый свистящий шепот. Харр безропотно выполнил приказ, и чудище, оберегая собственное брюхо, как-то безотчетно засеменило крошечными подхвостными лапками; передние, издавая скрежещущий звук, бессильно тащились по камню, не оставляя, впрочем, на нем никаких царапин. Харр, немилосердно потея от натуги, дотащил зверя до самого шатра-навеса и глянул на музыканта – не хватит ли? Тот кивнул, опять же еле слышно прошипел: «Вали отсюда!»

Вторичного приглашения не потребовалось – Харр птицей перемахнул через перила. Дыра, пробитая хвостом чудища, уже была надежно загорожена щитами, и сейчас рабы в постукивающих каменных лапотках заводили зверю под морду широкую бадью, подвешенную на тонком шесте. Музыка зазвучала еще громче; рокотанщик, приблизившись к самой морде, исторгал из нехитрого инструмента звуки столь жалостливые и надрывные, что даже чудище не выдержало – задрало голову кверху, и из глаз его покатились крупные желтоватые слезы. Быстрым движением ноги хозяин зверя подпихнул бадью прямо ему под пульсирующий зоб; потом резко оборвал мелодию и, наклонившись туда, где могли быть ушные отверстия, дурным голосом заорал:

– Йо-йо-йо-и-ааа!!!

Зверь подпрыгнул на месте, оттолкнувшись от камня всеми своими лапами, изогнул хребет и, разинув пасть, с оглушительным рыком блеванул прямо в бадью.

Рабы мгновенно ее оттащили.

– Травы! – зычно крикнул истязатель многоногого любителя музыки, по рабы уже перекидывали поближе к драконьей морде аккуратно увязанные снопики сочной зелени. Человек бесстрашно повернулся к чудовищу задом и, подойдя к перилам, неторопливо выбрался из загона. Как нечто само собой разумеющееся, протянул Харру руку в странном чулке, из которого торчали только пальцы.

– Ну! – сказал он. – Стаскивай.

Харр заломил бровь – ведь так, глядишь, и до сапог дойдет.

– Прислуживать не приучен, – проговорил он спокойно.

Подбежали рабы, привычно освободили своего повелителя от куцей кольчуги и наручных чехлов. Да, теперь стало видно, что это – совсем не подневольный слуга в зверинце. Обнаженной до пояса тело перетягивал широкий ремень с золочеными бляхами, соразмерные мускулы поигрывали под холеной кожей. Если с этим биться, то уж не шутя. Хотя – это смотря по тому, какой у него меч.

– Так уж никому и не прислуживал? – нараспев проговорил полуголый.

– Токмо девам прекрасным.

– А вот это зря.

Глаза цвета темного пива, в которых порой означался металлический просверк, цепко оглядывали по-Харраду, словно пытались что-то отыскать. Наконец остановились на укрытом в ножнах мече. Эфес с затейливой насечкой и громадным самоцветом вместо шишечки говорил о том, что оружие не простое. Значит, не прост и хозяин.

– Ты кто? – вопрос был прямолинеен донельзя.

– Странствующий рыцарь. Харр по-Харрада с дороги Аннихитры Полуглавого, ответ был исполнен достоинства – следовало держать марку. – И на пирах пою.

– Рыцарь… – задумчиво повторил вопрошавший. – Никогда не слыхал такого имени.

Он щелкнул пальцами, и тотчас ему был подан небольшой кожаный мешочек с перевязкой. Распустив шнурок, он вытряхнул на ладонь несколько зеленокаменных плюшек с тисненым звездчатым знаком.

– Приходи завтра, – проговорил он, подавая монеты по-Харраде. – Я тебе сам щит выберу.

– А я, господин, к тебе пока не нанимался, – еще спокойнее, чем прежде, отвечал странствующий рыцарь, пряча, однако, в карман кафтана то, что здесь, как он уже догадался, заменяло тихрианский жемчуг

– Все равно приходи, – небрежно кинул через плечо хозяин чудовища, нисколько не сомневаясь, что этих слов будет достаточно: придет.

И неспешно, даже чуточку вразвалку направился к высоченному – человек пять друг на друга станут, и то до крыши не дотянутся – дому, обставленному подпорными столбами. Столбы были испещрены причудливым тиснением – узоры да заклинания, так ведь только клинки дорогого оружия чеканят. Наверху, вдоль края крыши, виднелись зеленые идолы из того же узорчатого камня… Опершись на столб, он обернулся.

– Только ты тут петь не вздумай! – крикнул он Харру и исчез в плотной зелени, заполнявшей дом.

Менестрель только пожал плечами: ишь ты, не вздумай! Оттого он и бегал от одной дороги до другой, чтобы им вот так не командовали.

Обойдя кругом дом с идолами, он увидал другой, почти такой же, только у того вдоль крыши стояли Кадушки с невиданными цветами. А возле стены, кажется, было то, что он так долго и безуспешно искал – молчаливый рядок людей, присевших прямо на землю, с различной утварью и снедью, демонстративно разложенной на коленях. Харр двинулся к ним, потирая руки и издали уже приглядываясь к жирной куцекрылой птице, сонно покоящейся в чьем-то подоле. Подойдя, решил не торговаться, а потому сразу ухватил пришедшуюся по сердцу дичинку за связанные лапы:

– За сколько отдашь?

Владелица птицы ойкнула, обморочно закатила глаза и, упав на бок, поползла в сторону. Те, что были поблизости, тоже начали расползаться, укрывая руками и подолами свой товар.

– Да заплачу я!.. – начал было Харр, нашаривая в кармане побрякивающие кругляшки, и тут из-за колонн вылетела стража – один, два… Четверо. Бросились молча, как хорошо обученные псы.

– Цыц, вы! – крикнул Харр, подымая, как дубину, меч в жестких ножнах. Не поняли, что ли – покупаю я? Не понахалке…

Нет, не поняли, пока одного не приложил ножнами по голове, а другого не отбросил строфионьим ударом обратно меж витых столбов, аж зелень захрустела. Двое других заверещали, по всей видимости, призывая подмогу. Харр вздохнул ну что за город, и драться-то по-настоящему не умеют, а нарываются на кулак на каждом шагу. Но из-за угла высыпало уже около десятка, и непонятно, чем бы закончилось дело, если бы не раздался звонкий девичий крик:

– Стойте! Именем Стенного, Лесового и Ручьевого, стойте!

Все замерли, как стояли. Харр тихонечко повернул голову – надо же, Мади! Никогда бы не подумал, что у нее может прорезаться такой повелительный, прямо-таки княжеский голос!

– Это чужеземец, – проговорила она, подходя ближе и придерживая за руку белокурого голыша в плетеных лазурного цвета лапотках и таком же ошейничке. – Он не знал, что это – данники аманта. Но он на службе… ты ведь получил место стража лихолетья, господин?

– Естественно. И не токмо место, но и жалованье. Для пущей убедительности он побрякал каменными монетками.

– Любой, кто скрестит с ним оружие, оскорбит стенового аманта!

Воинов как ветром сдуло. Харр наклонился к девушке – сейчас она ему показалась еще более хрупкой и маленькой, чем тогда, в лесу, и только тут заметил, что она дрожит.

– Да ты что, испугалась?

Она даже не кивнула – захлопала ресницами.

– За меня? Вот дурочка. Да я бы их…

Но тут она подняла на него лицо, и он поперхнулся.

В лесу он ее и не разглядел, да и Махида его сразу приворожила. Но тут первое, что пришло ему в голову, – это то, сколько же раз в своих странствиях он дивился чему-то невиданно безобразному, до тошноты омерзительному. А вот красе невиданной – раз-два, и обчелся. Сейчас впору было загибать еще один палец.

Его поразила даже не та торжественная, благоговейная плавность, с которой некий творец начертал на песке судьбы контуры этого лица; его привела в изумление непреходящая светоносность ее спокойного полудетского лика, и попадись сейчас Харру тот лихолетец, что порешил вчера ее подругу – подвесил бы за причинное место за одно только то, что затуманил ужасом эти черты.

А вторая его мысль была та, что достанься она ему самому по жребию или на выкуп – посадил бы в светлый угол и любовался от одного дыма до другого…

А вот третья мысль была: все-таки на широкую лавку да под щекотную гукову шкурку заваливался бы он не с ней, а с Махидой.

На погляд была девка рождена – не для сладких утех.

– Ладно ты их разогнала, – не зная, что дальше сказать, буркнул он. Ишь, все косточки на кулаках ободрал – с утра прикладываюсь.

Она тихонько засмеялась, как зажурчала:

– Меня слушают, потому что Иоффа чтят. Мастер он, один на все Многоступенье. А сейчас ступай домой, господин, Махида тебе руки травой-утишьем обвяжет, а я ввечеру зайду, снеди принесу – с Иоффом за большой рокотан рассчитались, в кладовушке повернуться негде.

Говорила она степенно, как взрослая хозяйка большого дома, а сама-то – от горшка два вершка, едва ему по грудь. Балахончик белый, праздничный, перепоясан ленточкой алой, как и на сандалиях. В таком наряде-то не больно в кладовушку сунешься. Не иначе полон дом челяди. А дед-то, небось, скареда, даже на бусы дешевенькие не расщедрился. На внучке – и на том ожерелок плетеный. Видно, не умеет девонька просить, не чета Махиде…

Он нащупал в кармане ракушечную нитку, покрутил в пальцах. Потом решил негоже принародно-то.

– Я пойду, господин, поклонюсь лесовому аманту, – она еще раз озарилась улыбкой, скользнула мимо него и канула в упругую лиственную завесу, несомненно служившую дверью в этот диковинный золоченый дом.

Ну домой, так домой. Он двинулся обратно, ведомый шестым чувством прирожденного странника – бессознательно повторять уже пройденную дорогу, притом все равно в какой конец. Выбрался за ворота – стражи погоготали, приветствуя, но лениво; Харр бросил им монету, на выпивку – удивились. Но обратно, в лабиринт застенного стойбища, что-то не тянуло… А куда? Дорога сворачивала направо, чтобы долгими извивами лепиться вдоль скального обрыва, на верхнем уступе которого кучерявился вчерашний лес. Туда брести по полуденной жаре его как-то не потянуло. Он перевел взгляд левее – ясная речушка бежала вдоль крутого склона, облизывая его ледяными язычками. В одном месте она расступалась крошечным, но глубоким озерцом (вчера он измерил-таки эту глубину). Над этим местом болталась висячая лестница с редкими гибкими перекладинами. Здесь они с Махидой спустились вчера – как она и посулила ему, «по воздуху». Сперва он даже не поверил, выдержит ли двоих ненадежная снасть; ничего, и не заскрипела. Махида соскользнула проворно, на конце раскачалась и прыгнула на песчаный бережок – сразу видно, не в первый раз. И не в десятый. А он лез, зажмурившись, и когда сапог не нащупал следующей перекладины, руки разжал и, естественно, плюхнулся в воду. Оно, конечно, безопасно, не разобьешься, но в другой раз он твердо решил предпочесть окольный путь по петляющей дороге.

Ну а сейчас карабкаться наверх на такую крутизну и думать было нечего тяжел, неуклюж. Да что в лесу взять? Ягод разве.

А вот речушки, даже малые, кормили его не раз.

Он двинулся влево, уходя от шумного и пованивавшего околья, и очень скоро очутился в кустарниковых зарослях, куда не проникал ни один ветерок, и тем не менее крупные листья непрерывно шелестели, тревожимые стаями мелких птиц и неугомонных разноцветных стрекоз, молчаливых в городе, но тут пронизывающих всю долину ручья прерывистыми нитями разноголосого стрекота. В одном месте из кустов выныривала тропинка и, юркнув к воде, упиралась в плоский камень. Харр забрался на него, пригляделся – вода была прозрачна, но на чистом дне не виднелось ничего съедобного, ни рыбки, ни ракушки. Пришлось, продолжить путь, и наконец-то внезапно открывшаяся тенистая заводь, полная коряг и тростника, посулила ему добычу. Он влез по колено в воду, изготовил меч острием вниз и стал ждать, когда подводные обитатели уймут тревогу, рожденную его шагами.

Над водой растекался зной, и вездесущие твари, приносящие радость – как там их, ширли-мырли, что ли? – сновали над водой, временами щекотно присаживаясь ему то на плечо, а то и на нос. А, чтоб вас…

Он взмахнул правой, свободной рукой и ловко сшиб приставучую букаху, так что она шлепнулась в воду. И тут же из-под коряги высунулось тупая рыбья башка. Ага, цель имеется. Он цапнул за крылышки еще одну стрекозу, на свою беду присевшую на рукав, и, слегка придавив, отправил туда же. Усатая рыбина, сторожко подрагивая плавничками, высунулась из своего укрытия почти наполовину. И тогда, решив дальше не испытывать рыбьего терпения, Харр ударил мечом, словно острогой. Острое лезвие прошило хрустящую плоть и ушло в песчаное дно, не давая бьющейся добыче сорваться; он ударил по голове сапогом и потащил разом притихшую рыбину из воды, радуясь ее тяжести и желая одного – чтобы оказалась съедобной. Срезал лозу, очистил ее от листьев и продел под жабры. Теперь можно было возвращаться, и он двинулся назад, безотчетно радуясь не столько счастливому улову, сколько тому, что все вернулось в привычную колею. Ему и жилось, и дышалось, и ловилось точно так же, как на любой из дорог его родимой Тихри, делла-уэлла Тихри; и у него снова был дом, где он мог прикрыть глаза и расплести косички бровей, не опасаясь, что в темноте ему подсунут под бок острый нож или злокусачую хамею; и девка была, с лица диковатая, по зато в плечах широкая, как строфионья степь, и животом плескучая, и длинными, охватистыми ногами желанная…

А еще у него была дорога, по которой он волен был уйти от всего этого хоть сегодня, хоть через четыре преджизни. Но пока не тянуло.

Он развернулся и пошел назад, по собственным следам, немного дивясь, что громадная рыбина вроде бы непомерно легка. Хвост волочился по земле и временами шлепал его по сапогам, которые, слава солнышку нездешнему, под которым их тачали, не промокали ни при каких обстоятельствах – для путника просто клад. И за этими шлепками да хрустом кустов не сразу услыхал, как кто-то временами тихонько побрякивает – так звенят на караванных плясуньях наушные кольца. Брякнет и долго-долго подпевает блеющим голоском. Харр затаился, вытягивая шею и примериваясь к просвету меж двух зеленых ветвей, хотя по-настоящему затаиться было просто невозможно: за шиворот так и лезли проклятущие пирли.

Между тем источник странных звуков оказался совсем недалеко: на плоском камне, с которого совсем недавно Харр разглядывал мелкопесчаное дно, сидел на корточках жирнозадый юнец с отечным лицом; пристроив на колене однострунный рокотан, он время от времени бил по струпе серебряной палочкой и принимался нудно бормотать, изредка повышая голос. Делал это он с явным отвращением. Затем начал кидать в воду какой-то мусор – клочки шерсти, цветы мятые, перья. Вода быстренько принимала всю эту скверность и утаскивала под берег, подальше от глаз людских. Набормотавшись и опустошив мешок со всяких сором, ручьевый гость поцеловал свою руку, а затем сунул ее в воду, как бы дарствуя речным струям слюнявый свой поцелуй. Покряхтывая, поднялся во весь рост, задрал хламиду и в довершение всех трудов облагодетельствовал чистый источник ленивой желтоватой капелью.

Вот этого Харр уж никак потерпеть не смог.

– Ах ты, паршивец! – завопил он, подымаясь из кустов и имея твердое намерение попробовать прибрежную лозу на так кстати обнажившейся заднице.

Но не пришлось. Точно дикие гуки-куки, повыпрыгивали невесть откуда лихие отроки, в воинский возраст, однако, еще не вышедшие. Повисли на плечах, злобно тыча кулачками куда ни попадя. С такими биться было совсем невместно, поэтому пришлось положить рыбину на уже опустевший камешек и покидать их одного за другим в холодную речушку, благо любому из них было там не более чем до пупа. Но, поскольку ни учить их вежливому обхождению, ни просто ждать, пока они выберутся на берег, желания у него не было, то подхватил он свой улов и нырнул снова в густую прибрежную зелень, мечтая только о том, чтобы добраться до махидиного двора, затвориться там покрепче и чтобы хоть сегодня драк более ни-ка-ких. Вот так.

Но на круглом дворике, к которому он так целеустремленно продирался сквозь царапучие кусты, его ожидал сюрприз в виде испуганных махидиных глаз и еще доброго молодца, красноречиво подтягивающего штаны. Харр вздохнул, перехватил рыбину под жабры и со всего размаха попотчевал сластолюбивого гостя по уху хлестким чешуйчатым хвостом, молодец, даже не ойкнув, выкатился вон; Махида кинулась за ним, опасаясь выволочки. Харр перехватил ее поперек живота:

– Не боись, тебя не буду. Намахался за сегодня, надоело. Но покуда я тут, чтоб более ни единого жеребчика на твоей травке не паслось. Зарубила у себя на носу?

Она закивала так поспешно, что Харр понял: обманет. Но повторять дважды не любил, да и правило держал: девок добром привораживать, не кулаками. Хотя некоторые того стоили.

Он нашарил ракушечную нитку, подал Махиде:

– А это тебе за первую ночь, ладушка. А вот и на прокорм.

Она проворно цапнула и бусы, и монетки, залебезила:

– Да разве ж я знала, господин мой, что будешь ты столь удачлив… Я же тебе на кусок лакомый старалась…

– Не ври, – оборвал он. – И не будем больше об этом. Дай-ка я разуюсь, больно жарко.

Она уже хлопотала, разложив рыбу на широком глянцевитом листе.

– Да, вот еще: отруби кусок от хвоста, да снеси бабке, что бусы вяжет. Я ей посулил.

– Жирно будет! – Махида уже вернулась к хозяйскому тону. – С нее и головы хватит, все равно она одну жижу пьет, тем и живет.

– Тебе виднее, только не позабудь!

Он, шлепая по утоптанному полу, забрался в хижину, повалился на низкое многогрешное ложе и блаженно задрал босые ноги. Со двора потянуло ухой с духмяными травами.

Харр медленно проваливался в зыбкую дремотную трясину – ночью-то не больно много удалось от сна урвать. Вот сейчас придет Мади, и четыре проворные женские руки накроют хоть на дворе, хоть тут же, возле постели… А ежели здесь еще и брагу умеют варить, то Махида слетает, добудет…

Пушистая вечерняя пирлипель уселась ему на босую ногу, защекотала. Но он этого уже не почувствовал.