Этот мир не для нежных (СИ)

Глава 1. Дети подземелья

«Минотавр, как и все химеры, соединяющие в себе животное и человеческое начало, доминирует властью зверя над чистой божественной мыслью. Он является стражем лабиринта — это все ужасы, опасности и преграды на пути к главному, основному, то есть высшим духовным ценностям. Когда-то, как и все выжившие из колоды, он был нечто иное. Я не понимаю сейчас этот абсолютно утерянный смысл, но, кажется, это была высшая мера справедливости и вместе с тем — радость просветления, возможность вечного перерождения. Утратив что-то невероятно важное, он стал тем, кем является ныне — палачом, несущим в самом себе неотвратимое наказание. Что я помню о нём? Только как царь Минос специально приезжал в Афины выбирать жертвы, которые либо погибали от рогов Минотавра, либо были обречены до самой смерти бродить по лабиринту в поисках выхода. Глупцы, они видят в нём сегодня только символ борьбы ума и сознания с тёмными инстинктами. Но кто скажет, что нельзя в одном соединить звериную жестокость и человечность, гнев и страдание, смерть и необычайную жизнеспособность? Пожалуй, минотавр — один из лучших символов сознания человека, живущего под вывернутыми смыслами.

(Г. Кречетов, деревенский самородок)»

— Отшельник! Тебе всё равно придётся выйти, чтобы поговорить со мной.

Фарс вытянул ноги к печке. Надвигающаяся зима ощущалась изо дня в день всё раньше. Сегодня ещё солнце не успело скатиться с лохматых поднебесных верхушек дремучих сосен, а воздух моментально стал звенящим. Морозным, хрустальным, прозрачным. Режущим. Печь была натоплена заранее, ещё после полудня, и теперь отдавала жар изо всех своих сил, трескливая и шумная.

— Выходи! Поговори со мной, Отшельник! — повторил хозяин поселка, чуть повернув голову в сторону окна, в надвигающуюся зиму и темноту.

Больше всего остального возможного, Фарс любил это место. Никогда и нигде он не чувствовал себя более наполненным императорским величием, как здесь, в Пихтовке, среди существ, древних настолько, что корни их оплетали сердце земли уже не одно столетие. Повелевать чем-то мимолетным было Фарсу не то чтобы скучно или не интересно, а уже как-то недостойно, что ли. В этом не было смысла. Совсем другое дело, мановением руки повергать ниц этих исполинов, основой зацепившихся за сущее. Слушать и слышать, как со вздохом самой земли они валятся навзничь, как долгое эхо, живущее в этом изначальном мире с самых его основ, разносит их предсмертный вздох по владениям его, Фарса, Хозяина, Императора. Никому и никогда он не позволит посягнуть на этот небольшой клочок земли. Места невиданной им силы. Его дом.

— Отшельник! — опять сказал он, уже громче и требовательнее. Хотя прекрасно знал, что нет у него силы, указывать или даже, упаси Господи, приказывать что-либо Отшельнику, всё равно не удержался. Даже чуть повысить голос на этого сумасшедшего было довольно приятно.

— Я здесь, — тихо проскрипел старческий дребезжащий голос где-то за спиной Фарса. — Чего орёшь, как потерпевший?

Фарс сделал над собой усилие, чтобы не обернуться на этот раздражающий скрип, процедил сквозь зубы, скупо бросая слова себе за спину:

— Итак...

— Назвал бы тебя дураком, но звания этого ты не достоин, Фарисей, — непочтительно перебил его гений. — Ты чего-то всё время хочешь от меня и призываешь. Зачем? Я так тебе нужен?

— Мне нужно посоветоваться, — Фарс снизил громкость.

— Валяй, — как-то подозрительно быстро согласился Геннадий Леонтьевич. — Начинай сразу с главного. Я тороплюсь.

— Ты всегда торопишься, — констатировал Хозяин Пихтовки. — А я хочу взять Мытаря в колоду. Десятка щитов, тебе не кажется, что это она?

— Не уверен, — опять же сразу, словно ждал этого утверждения, произнёс изобретатель. — Не похоже, да и зачем тебе? Уже тысячу лет никого не брали, и тут — на тебе, новые новости...

— Миня очень плохо собирает жатву. В последнее время совершенно от фонаря. Напрасно мы сгрузили на него ещё и это. Конечно, хотелось сэкономить на ставке и не брать кого-то со стороны, но я вынужден признать: жадность выходит боком. Палач не справляется. У него все мрут, как мухи, не дождавшись жатвы. Нам нужен Мытарь. В идеале — десятка щитов.

— Не, — Фарс даже спиной почувствовал, что Геннадий Леонтьевич покрутил головой. Казалось, что шейные связки старика заскрипели в такт потрескивающим дровам в печке. — Оставь эту революционную идею. Скажешь тоже... Мытарь. Десятка щитов... Вообще не подходит. Зачем тебе глупая птица? Я против.

Император помялся:

— Есть ещё одно обстоятельство. Один пропал...

— В первый раз что ли? Но в этот раз — не я. Ответственно заявляю, я не трогал колоду.

— Но...

— А-а-а! — Фарс услышал, как старик хлопнул себя по лбу. Звук был такой, словно смяли папиросную бумагу. — Туды, тебя, сюды! Я и забыл совсем. Теперь понял, в чём дело! Вы ж Любовника упустили!

— Пажа. Он ещё даже до валета не дошел, — с досадой произнёс Фарс. — Мы все, слышишь, Отшельник, ВСЕ его упустили. Последний раз прошу, не делай вид, что ты сам по себе.

­— А если я всё-таки сам по себе?

— Мы откажемся от Мытаря, а я прогоню птицу по Лабиринту. И назначу её время твоим.

— Нет, Фарисей. Ни то, и ни другое.

В комнате нависла короткая, но значительная пауза. Затем изобретатель счёл торжественность момента завершенной и добавил:

— Мы посоветовались? Тогда я пойду.

— Стой! — в голосе Фарса больше слышалась просьба, хотя прозвучало это, как приказ. — Я настаиваю.

Ему показалось, что у него за спиной изобретатель смачно сплюнул прямо на пол, и у Императора даже сердце зашлось от подобного кощунства и брезгливости к выжившему из ума старику.

— Возьми то, что она уже собрала, и отстань от неё. Это предел глупой птицы, я знаю, что говорю. Любовь—морковь, разбитое сердце, предательство, разочарование, попранное доверие, разрушение уютного личного мирка. Это максимум. Плохонький товар, за него много не получишь. А ты опять дряхлеешь, Фарисей, тебе нужны катаклизмы большего размаха. И тот, кто будет собирать для тебя жатву, это вовсе не эта подрезанная верой в цифры птица. Ты ошибся. Она не десятка. И не щит.

Показалось или старик опять плюнул на его императорский пол? Фару очень хотелось оглянуться, но это означало бы, что он совершенно лишился выдержки. Скрипя про себя зубами, он гордо произнёс, впрочем, подозревая, что изобретатель уже пробрался к выходу:

— Я сказал, что сделаю это. И сделаю.

— Ты меня звал не посоветоваться, а объявить свою волю, Фарисей? Ну, ну...

Голос послышался, действительно, уже от входной двери, затем резко потянуло свежими заморозками. Император понял, что Геннадий Леонтьевич удалился, не дожидаясь окончания аудиенции.

***

— Кап... Кап... Кап, — било откуда-то из темноты то ли по голове, то ли внутри неё, и Лив сразу придумала два варианта. Первый заключался в том, что она подвергается ужасной китайской пытке каплями воды на макушку, а второй — что она неплотно закрутила кран на кухне, и сейчас, среди ночи, придётся вылезать из мягкой постели и плестись босиком по коридору, чтобы успокоить эту раздражающую капель. Или можно всё-таки нашарить под кроватью тапки?

Сквозь мутную пелену одуряющего сна, когда ты уже не спишь, но все никак не можешь проснуться, девушка принялась выбирать, какой из придуманных вариантов она бы предпочла. Звук становился всё навязчивее и раздражал все больше и больше, тогда она решила совсем уже открыть глаза.

Было темно, но по внутренним ощущениям она сразу почувствовала, что это даже отдалённо не её дом. Пахло сыростью, затхлостью, затем она немного проморгалась, и поняла, что проснулась в каком-то мрачном непонятном помещении, тускло подсвеченном блеклым, зеленоватым светом. На неё единым комом упали воспоминания — привет, выскочившая из темноты подсознания реальность! — и это капающее пространство не было избой Леры в Пихтовке, замком Шинга, и совсем не напоминало лес. Это было что-то совершенно ей незнакомое.

Вспышка осознания осветила лавандовое поле, под завязку наполненное странными видениями и яркими галлюцинациями. Самое последнее и ужасное из видений, граничащее с кошмаром: холодные, безжизненные глаза Джонга, отчаянный бросок Саввы на арбалет и довольно болезненный укол под левое плечо.

Лив пошевелилась, и поняла, что плечо ноет, словно на нем, невидимый под футболкой, растекается громадный синяк. Дышать было трудно. И от того, что с каждым вдохом просыпается и разливается по телу боль на месте укола, и от того, что сам воздух тяжёл и чрезмерно влажен. Кроме этого, странно ныл затылок, резало глаза, и сознание все время норовило опрокинуться обратно в сон. Лив с трудом удерживала себя на границе с реальностью.

Несмотря на все эти не жизнеутверждающие факторы, Оливия Матвеева, опираясь на инстинкт выживания, приподнялась на локте и попыталась выяснить, где она находится. «Этот мир не для нежных», — повторила она сама для себя, как мантру, мамины слова. Они всегда придавали ей силы и приводили в сознание. Напоминали, что Оливия умеет держать удар. Впрочем, когда Лив посмотрела вокруг себя, она сразу поняла, насколько именно это мир не для нежных. В смысле, совершенно.

Это явно был какой-то подвал. Она лежала на продавленном старом топчане, прямо над ней, по низкому, нависающему потолку, угрожающе извивались трубы. Ржавые настолько, что это было видно даже в блекло-зелёном свечении. Свет отбрасывала заляпанная чем-то похожим на водоросли лампочка на потолке. Ржавчиной в сочетании с сыростью ещё и противно пахло. Где-то чуть в стороне из трубы сочилась вода, это она разбудила Лив, монотонно разбиваясь о выщербленный бетонный пол и мешаясь с каменной крошкой.

Она пленница? Руки и ноги были совершенно свободны. Голова? Лив тщательно ощупала свой затылок. Голова — целая, только почему-то волосы совершенно мокрые, словно кто-то совсем недавно окатил её из кувшина. На топчане не было никакого подобия постели, Лив ощущала под собой только само его истерзанное тело, из которого торчали клочья начинки.

— Савва! — на всякий случай попыталась позвать она. Голос оказался очень слабым, да и её недавнего спутника явно не было рядом, и даже в некотором отдалении не было, это Лив ощущала совершенно точно. Из темноты, куда не попадал болотный отсвет жуткой лампочки, послышалось скромное шевеление, и тонкий голос произнёс:

— Очнулась?

Лив вздрогнула, потому что была совершенно уверена, что она здесь совершенно одна, но сразу же успокоилась. Из сумрака вышел ребёнок лет десяти, худенький и бледный настолько, что нельзя было навскидку определить, девочка это или мальчик. Ребёнок подошёл к топчану и взволнованно произнёс:

— А я так боялось, что ты умрёшь. И не знало, что делать, совсем не знало, у нас здесь только вода, а больше ничего, чтобы помочь тебе. А ты... ты такая красивая. Она.

Девушка, несмотря на весь вопиющий трагизм своего положения, комплимент проглотила с удовольствием. Настолько, что тут же забыла что-то поразившее её в речи ребёнка.

— Это ты меня поливал? Тебя как зовут? — спросила она, и голос опять прозвучал слабо, почти шепотом, но подросток понял, с радостью закивал:

— Я — Кузя. В смысле, я решило, что буду Кузей.

Лив взяла его за тощую руку, под ладонью ощущались тонкие косточки запястья.

— Ты мальчик или девочка? — она поняла, что было неловкого в первой фразе, с которой к ней обратилось это трогательное существо. Лив оставалась в недоумении, в каком роде к нему обращаться. — Она или он в смысле?

Кузя дернул плечами.

— Я буду он. Я так решило.

И прошептал срывающимся от страха и одновременно выстраданной гордости голосом:

— Если не поймают. И не отправят.

— Куда? — Лив уже встречалась недавно с несколькими сумасшедшими, самым странным из которых был Геннадий Леонтьевич, и все они оказались довольно приличными людьми. С одной стороны. Про другую сторону Лив старалась не думать. Так что одним чудиком больше, одним меньше...

— Куда и кто тебя может отправить? — переспросила она Кузю, подозревая, что «они» это служба опёки.

Мальчик с удивлением посмотрел на неё. Затем, словно что-то вспомнив, выдохнул и непонятно произнёс:

— А—а—а, те, кто не хочет, чтобы я стало он.

— Оно тупит, — вдруг раздался другой голос, более резкий и напористый. Под тусклый свет зелёной лампочки вышел ещё один подросток, немного повыше и покрепче Кузи. — Оно, скорее, должно стать она. Кузиной.

— Я не хочу, Ром, — вдруг с внезапными слезами в голосе взмолился бедный мальчуган. — Ты же знаешь, я не хочу...

— Дело твоё, — пожал плечами новоприбывший в их тесную компанию Ром. — Только будут проблемы, я говорил.

Голос у него явно ломался и только в двух фразах, которые услышала Лив, он умудрился сорваться с тенора на дискант. При этом Ром с невыразимым удовольствием постоянно дотрагивался до редкого пуха у себя на щеках над губой. Словно эта, пока ещё слабо и нежно пробивающаяся поросль, была самым невероятным достижением, которое Лив должна была сразу же оценить по достоинству.

— А тогда не дразни меня, — Кузя стоял сейчас настолько близко к Лив, что она видела, как трогательно дрожали на его веках светлые пушистые ресницы. Действительно, очень похожие на девчачьи. Он обратился уже к Лив:

— Он все время меня дразнит.

Оливия сначала немного растерялась от внезапно возложенной на неё роли миротворца. Затем попыталась придать срывающемуся голосу некую солидность и прошипела:

— Ром, зачем ты дразнишь Кузю?

— Я не дразню, а предупреждаю, — ответил мальчик и опять дотронулся до пушка на подбородке. — Как тебя зовут?

Лив представилась, немного засомневавшись, нужно ли настаивать на обращении по отчеству. Решила, что Оливии будет достаточно.

— А ты..., — опять собирался задать вопрос Ром, но Лив его перебила:

— Всё, теперь моя очередь задавать вопросы. Как я оказалась тут?

Ром сел рядом с ней на топчан, Кузя остался стоять рядом, всё это время он не отрывал от Лив восхищенных глаз. Казалось, больше всего на свете мальчику хочется дотронуться до девушки, словно не верил, что она настоящая.

— Ты пришла к нам сама, — сказал Ром. — Только у тебя были закрыты глаза, и вела себя, как пьяная. Может, тебя кто и привел к нам, только я лично не видел.

Кузя горячо замотал головой, всем видом показывая, что он тоже лично не видел, чтобы кто-нибудь привел в подвал Лив.

— В общем, не знаю как, — продолжил Ром, — но ты пробралась к нам и упала прямо посреди убежища на пол. Мы сразу подумали, что ты не в себе. Ну, понимаешь, торможение. У всех оно по-разному выражается. Мы подумали, что ты выжившая, но пойманная. А потом как-то сбежавшая.

— Не понимаю, — сказала Лив и подумала «Вот ничего себе новости!». — Но это не имеет пока никакого значения. Вопрос второй. Со мной был кто-нибудь?

— Нет, — почему-то радостно покрутил головой Кузя, — одна ты была, Оливия. Совсем одна.

— И не в себе, — добавил Ром.

Значит, пронеслось у Лив в голове, дело было так. Кто-то, показавшийся ей Джонгом, выстрелил в неё. И, кажется, усыпил. Как животное. Лив захлестнула обида, она подавила её в себе. Нужно сложить кусочки этого пазла как можно хладнокровнее. Итак, её, летящую по лавандовому полю лань (такой образ был наименее обидный), сбили в полёте, потом непонятно зачем бросили в подвал. Где её нашли эти дети. Савва куда-то делся, может, он пострадал не меньше, а может, просто сбежал.

Лив попыталась встать. Пока она полулежала, облокотившись о стену, казалось, что уже почти совсем пришла в себя. Но стоило приподняться, как комната заходила ходуном, затылок защемило резкой болью. Она непременно упала бы, но мальчишки, словно ждали наготове, тут же подхватили её, заботливо водворили обратно на топчан. Смотрели с такой тревогой, что Лив, невзирая на гул в голове, поспешила их успокоить:

— Всё нормально. Я в порядке.

Ром осторожно погладил её по локтю и повторил:

— Ты была совсем не в себе...

— Но они сразу на тебя запали, — раздался ещё один голос, и в видимом круге света обрисовалась девочка подросток. Кажется, тут был или тоннель, или вход в подвал, или и то, и другое вместе, логическим путем пришла к выводу Лив. Девочка была немного старше уже знакомых мальчишек. Не очень длинные волосы старательно заплетены в пару косичек — чувствовалось, что новоприбывшая изо всех сил подчеркивала свою открывающуюся женственность. Даже в этом мокром, ржавом подвале дефилировала в приталенном платье с кружевными оборками и туфельках на небольших каблучках. Кружево было изрядно замурзано, а туфли покрывала тонким слоем чуть подсохшая грязь, но все-таки, все-таки...

— Я — Роми, сестра этого мачо, — она засмеялась и кивнула на сразу притихшего Рома. — А ещё мы очень редко видим взрослых выживших диморфизов, поэтому с твоим появлением у нас здесь просто невероятный переполох.

Лив промолчала, пытаясь сообразить, что они все имеют в виду.

— Учти, — Роми подошла совсем близко к топчану, и Лив уловила нестойкий запах незнакомых, но явно недорогих духов. — Там ещё целая толпа, которая жаждет пообщаться. Или хотя бы посмотреть на тебя.

— Нет, — сказала твёрдо Лив. — Никто на меня смотреть не будет. А все будут отвечать на мои вопросы. Начнём прямо сейчас. Почему мы в подвале? Я-то, понятно почему, хотя совершенно не понятно, а вот вы-то, дети, что тут делаете? Балуетесь? Играете? Где ваши родители? Где ваш дом?

— Здесь, — сказала Роми, которая явно чувствовала себя в этой компании главной. Мальчишки в её присутствии были на редкость молчаливы. — Здесь наши дома, игрушки и ... Как ты там сказала? Родители? Считай, что тоже здесь. Мы как бы сами себе ... они...

— У вас нет дома? — Лив не могла им в лицо сказать слово «беспризорники», хотя оно и вертелось у неё на языке.

Роми, которая сразу поняла, что девушка искренне недоумевает, ответила:

— Если ты считаешь домом заводские клети, или инкубатор, то да, у нас нет дома. Ты же наверняка догадалась, что мы из самоопределившихся.

— В чём? — у Лив выстроилась целая очередь из вопросов, но слабость вдруг накрыла её, потащила куда-то, то ли вглубь, то ли наверх, и как она ни старалась держать себя в руках, глаза вдруг сами по себе, вне её желания, закрылись.

— Кем будем? — только и успела спросить Лив.

Вслед донеслось что-то совсем уже непонятное, прошелестевшее тенором Рома:

— Он или Она.

Глава 2. Это что-то совсем другое. Может, рэп?

Геннадий Леонтьевич, разложив по своей древней привычке большой лист изначально замурзанного ватмана прямо на полу, ползал по нему и выводил тщательно наточенным Кохинором прямые и кривые линии. По своему обыкновению он бормотал сам себе и для себя буркающим речитативом:

— Когда вы сделаете внутреннее как внешнее,

женское как мужское, мужское как женское,

тогда вы войдете в Царствие...

Изобретатель бы, наверное, очень удивился, если бы кто-то ему сказал, что эти строки из Евангелия от Фомы, сейчас звучат в его исполнении, практически как рэп. Только под музыку, которую слышит только он один. Скорее всего, вообще удивился бы слову «рэп», потому как никогда, совершенно никогда Геннадий Леонтьевич не слышал ни Стэнли Кирка Бёрнелла, ни Куин Латифу, ни Тимбалэнда, а уж про Уиза Халифу и заикаться не стоило. Тем не менее, фразы, которые изобретатель непрестанно бормотал себе под нос, вдруг принимали ритмическую основу. Несмотря на то, что Геннадий Леонтьевич внедрялся в это пространство извне, а философия рэпа изначально предполагает изучение внезапно возникшей перед рэпером сферы бытия как бы из него самого. Видимо, была где-то посередине точка соприкосновения этих двух миров, идущих навстречу друг другу.

Ибо рэп в последнее время все неудержимее стремится к созерцательной философии, а Геннадий Леонтьевич, захваченный и, можно даже сказать, пленённый ритмами, которые помимо его воли механически отстукивало сердце, уже готов был погрузиться в личное прочувствование недоступных ему доныне параметров. Ибо познал он совсем недавно, что есть вещи в этом и том мире, которые нельзя схватить, просто протянув руку в сферу и тщательно пошарив там, за облаками. Есть нечто, и очень важное для преодоления преград познания, и его можно постичь только эмпирическим путем. Вывернуть сферу совершенно и абсолютно — то, к чему стремился Геннадий Леонтьевич, несмотря на все преграды, запреты и даже предчувствия невозможности. Деталь, которой не хватало ему для полного успеха предприятия, могла заключаться в нём самом. Он должен был что-то изменить в себе, пусть и совсем немного, чтобы стать тем волшебным ключом, который откроет тайную дверцу сферы. Или продолжать искать этот ключ.

— Пространство разделяет, говорите? Вывернете сферу, вывернетесь в сфере и увидите: всё, что вас окружает, это внешнее продолжение тела. Тогда теряется и ощущение времени, оно просто длится вечно. Не тянется, не проходит, не бежит, а длится. Продли время, поймай волка, обернись вокруг себя и окажешься в тридевятом царстве. Старая, старая сказка — путь во Вселенную, ключ к свободе. Кто ты, знающий алфавит ангелов, что перевел для людей этот язык звезд? Кто это? Знаю, знаю, но промолчу...

Геннадий Леонтьевич аккуратно и жирно обвел загогулину, которая соединяла линию жалости с линией любви. То, что шло параллельно и никогда не должно было пересечься, вдруг обрело перспективу. От усердия и довольства получающимся он высунул кончик языка и приподнялся над своим творением. Сумасшедший изобретатель полюбовался непонятными росчерками, очень напоминающими схему какой-нибудь системы водоснабжения небольшого жилого квартала, и неожиданно для себя добавил все так же вслух, но немного выбиваясь из заданного раннее ритма:

— Тогда вы войдете в Царствие... Или ещё куда-нибудь войдете... А вот вывести Мытаря в колоду я не позволю! Фиг вам, ополоумевшие проклятия мои!

Загогулина жирным торжествующим знаком бесконечности торжествующе расползалась ещё по одной схеме, только что созданной сумасшедшим изобретателем.

***

Этот голос ворвался в небытие внезапно. Сначала в безмятежности возникли помехи, с треском разрывающие зыбкую ткань сна, затем раздался гул, и появилось ощущение, что в голову буравчиком вгрызается чуждая, посторонняя мысль. Основная сущность Лив сопротивлялась, пыталась изгнать этот чужеродный элемент, но голос был настойчив, хотя слаб, зыбок и прерывист.

— Оливия, Оливия, — монотонно, словно выкрикивая позывные, нудел прерывающийся зуммер.

Лив пыталась вывернуться из этой радиоволны, переключить сигнал на приятный сон, ворочалась и даже отгоняла его руками. Но голос всё равно не отступал, шёл по пятам, настигая, поражал своей бесцеремонной настойчивостью.

— Оливия, Оливия...

Она решила, что проще будет выслушать, чего от неё хочет настойчивый голос, и решила впустить его. Хотя всё её существо сопротивлялось вторжению. Это был тот самый случай, когда легче уступить, чем объяснить, почему ты не хочешь этого делать.

— Приём, приём, — нехотя послала Лив в трещащие дебри своей собственной головы.

Голос затрепыхал, заволновался:

— Оливия, Оливия... Да чтоб тебя, какой слабый приёмник!

Затем его опять перекрыл звуковой шум, несколько секунд в голове взрывались фейерверки, потом опять прорвалось шипящее ворчание:

— Совершенно неразвитая система... Оливия! Оливия!

— Здесь я, — рявкнула Лив. — Что хочешь?

Голос обрадовался:

— Слышу! Приём!

— Очень хорошо, — сердито послала мыслительные волны в направление шума и треска Лив. — Говори, что нужно, и прекращайся.

От напряжения, казалось, сейчас носом пойдёт кровь. Так вдавливало звуковой волной между бровями.

— Прости, ладно? Не было другого выхода спасти тебя, — сообщил голос. Треск немного уменьшился, и стало возможным, если очень постараться, разобрать что-то даже в такой долгой фразе.

— А ты кто? — наконец-то догадалась спросить Лив. Она подумала, что просить прощения мог любой из её новых знакомых.

Очевидно, тот, кто с таким трудом пробрался в её голову, не расслышал вопроса, потому что совершенно не отразил его, а продолжал, будто ничего понял:

— Сейчас иди туда, где танцуют на стекле.

Опять треск и шум, казалось, что только что сообщили нечто важное, но этого уже она не узнала.

— Эй! — крикнула Лив внутрь себя. — Я не слышу. Говори чётче, кто бы ты ни был.

Треск ослаб, и она услышала:

— Танцы на стекле, ладно? Там будет... Ты должна... Тогда мы...

Что-то ещё пару раз свистнуло, три раза булькнуло, и исчезло. Стало блаженно тихо, и Лив с удовольствием и осознанием выполненного долга опять провалилась в небытие.

Второе пришествие Оливии Матвеевой из глубокого, все ещё какого-то искусственного сна в бредовую реальность сопровождалось уже знакомым глухим капельным звуком воды, разбивающейся о бетонный пол.

Она открыла сразу оба глаза, и не то, чтобы испугалась продолжающемуся безумию, а как-то скорее удивилась. Вокруг её топчана прямо на грязном и влажном полу, поджав под себя ноги, сидели подростки. Их было человек десять, и все они в капающей тишине пристально смотрели на неё. В этих взглядах Лив сразу уловила настороженное обожание. Она увидела Кузю, Рома и Роми, остальные дети были незнакомыми, разного возраста, лет от семи до пятнадцати. Половина этой подобострастной аудитории — те, что помладше, — была удивительным образом похожа на Кузю своей анемичностью, хрупкостью, пушистыми длинными ресницами и вопиющей, хоть и детской, но абсолютной бесполостью. Старшие, наоборот, всем своим видом подчеркнуто делились на девочек и мальчиков. Роми и ещё две девушки, несмотря на неподходящую для подвала одежду, носили платья, женственные туфли и длинные волосы у каждой были заплетены в косы. Их одежда была далеко не новая, но чувствовалось, как они очень дорожат этими старыми платьями.

Мальчики, так же, как и Ром, были небриты, явно отращивали бороды и усы, а причёски их были коротки. Затылки с проплешинами словно побывали в руках косорукого парикмахера, причем с очень тупой машинкой для стрижки.

Лив присела на топчане и выдохнула, разбивая торжественную ржавую тишину:

— Всем привет!

Несколько секунд висела пауза, и она уже совсем растерялась, когда Роми поднялась и подошла к ней.

— Будь собой! — сказала девочка, и все остальные на удивление слаженным хором, как в гипнотическом трансе, повторили гулким эхом:

— Будь собой.

— И что всё это значит? — спросила Лив. Дети начали медленно подниматься с пола. Чувствовалось, что им очень хочется подойти поближе к Лив, но авторитет Роми не позволяет это сделать. Совершенно некстати Лив почувствовала, что невероятно, просто зверски хочет есть. Она уже не могла думать ни о чем, кроме голода, который огромным зверем ворочался на уровне солнечного сплетения. Казалось, ещё чуть-чуть, и он начнёт изнутри пожирать её внутренности. Живот забурчал, что в этой тишине прозвучало особенно громко и даже несколько кощунственно. Оливия смутилась настолько, что тут же забыла о своем секунду назад заданном вопросе.

— Ой — сказала она. — Извините, но я уже, кажется, больше суток ничего не ела.

Казалось, дети пришли в восторг. В их глазах загорелось ожидание, словно они явились в зоопарк и неожиданно узнали, что сейчас будет потешное кормление обезьянки. Роми кивнула, достала из одной раннее незамеченных кособоких тумбочек кусок хлеба и чуть подсохшего по краям сыра, и подала всё это Лив. Девушка, презрев все условности, вцепилась зубами в почерствевшие дары, дети с благоговейным, но весёлым любопытством взирали на неё.

Когда сыр, а затем хлеб закончились, она обвела глазами кучку своих непонятно за что обожателей, и спросила:

— Где у вас тут...

Она хотела спросить про уборную, но вдруг вспомнила трескучий голос из сна, и неожиданно для самой себя ляпнула:

— Где у вас тут танцуют на стекле?

Дети переглянулись. В этом был один хороший момент: они хоть на мгновение, но перестали на неё пялиться. И плохой, потому что они переглянулись не то, чтобы с недоумением, а с каким-то не очень скрываемым страхом.

— Я ничего такого не имела в виду. Просто спросила, — почувствовал этот страх, Лив спешно дала задний ход.

Роми присела на край топчана:

— Ты из тех, недосягаемых? Скажи честно, ты ... Туристка?

Лив совсем не поняла, причём тут туризм? Роми ждала от неё ответа, не сводя внимательных глаз. Взгляд красноречиво говорил, что от ответа зависит их отношение к Лив. А, может, и её дальнейшая судьба.

— А скажи мне, — осторожно произнесла девушка, взвешивая каждое слово. — Кто такие, по-твоему, туристы? И я вам тогда отвечу.

— Туристы — неприкасаемые. Они приезжают в огромных закрытых машинах издалека. Иногда мы видим, как эти машины проносятся по улицам, но ни один их них никогда не ходит сам по себе. Говорят, что это они специально приезжают, чтобы посмотреть на ...

Голос Роми сорвался:

— Танцы на стекле.

— И я похожа на одного из них? — все так же осторожно спросила Лив. — На туриста? Или, вернее, на туристку?

Роми покачала головой.

— Не знаю, — растерянно ответила она. — Мы видели только издалека, а издалека они, вроде, ничем таким не отличаются. Хотя у нас есть старая легенда об отставшем туристе. Но там об его внешности ничего не говорится.

Оливия приняла волевое решение.

— Значит, я — отставший турист. И мне нужно увидеть ваши танцы на стекле. Так как? Вы меня туда проводите?

Дети пришли в волнение, загалдели. Роми махнула им рукой и опять повернулась к странной гостье:

— Нам нужно это обсудить.

— Почему? — удивилась Лив. — Неужели это так далеко?

— Не так, чтобы далеко. Это... Трудно.

— Значит, всё-таки далеко? — переспросила Лив.

— Скорее, опасно, — сказала девочка.

Через мгновение дети словно испарились из подвала, бесшумно растворившись в невидимом глазу темном тоннеле. Лив поняла, что они отправились совещаться подальше от её ушей. Воспользовавшись тем, что осталась одна, осторожно встала и, так же аккуратно прислушиваясь к каждому движению, прошлась по комнате. Тело немного ломило, как в предчувствии гриппа, чувствовалась некоторая слабость, голова гудела, но в общем всё было терпимо. Лив осталась вполне довольна своим состоянием. Она пошла на звук падающей воды, под одной из труб сразу же обнаружила протечку и тёмный, похожий на пластиковый таз, подставленный под капли. Девушка опустила в него руку, затем, испытывая неловкость перед самой собой от этого жеста, понюхала её. Вода показалась относительно чистой, по крайней мере, никаких других запахов, кроме слабой ржавчины, Лив не почувствовала. Тогда она рискнула ополоснуть водой, накапавшей в таз, щеки. Лицо опухло от долгого искусственного погружения в нереальность, Лив понимала и ощущала, что спала ненормально и качественно, и количественно, если можно было применить такую терминологию в отношение сна.

Даже от такого умывания сомнительной водой она почувствовала свежесть, которая в свою очередь принесла, хоть и маленькую, но радость. Из разряда тех простых и будничных вещёй, которые питают нас промежуточной энергией, без которой не дожить от свершения до свершения. Хороший сон, вкусная еда, восхищённая улыбка незнакомого человека — и опять можно двигаться по направлению к большому подвигу.

Вернувшиеся дети застали Лив с уверенной улыбкой на лице. Их худые, несколько изможденные личики засияли ей в ответ.

— Мы решили, что попытаемся отвести тебя к туристам. Пойдем я, Ром и Кузя. Малыши устанут, а старшим опасно приближаться к Чаше.

Лив кивнула, словно понимала всё, что говорила девочка. На самом деле, она поняла главное — мучительное бездействие опять закончилось, и можно куда-то пойти, и попытаться что-то сделать. Роми на секунду нахмурилась, словно вспомнила что-то не очень приятное.

— Я не хотела брать Кузю, пока оно в пограничном состоянии и ещё не определилось, но это существо устроило форменную истерику.

Кузя, который, видимо, и устроил эту саму форменную истерику, казался очень довольным. Если может быть счастливый вид у такого измученного ребенка. Сейчас Лив, оказавшись с ним прямо под самой лампочкой, пусть и тусклой, рассмотрела глубокие коричневые тени, которые делали глаза странного мальчика бездонными.

— А ты не устанешь? — спросила она его с сомнением, и счастье на лице Кузи сменилось тревогой. Он замахал руками отчаянно, изо всех сил:

— Нет, нет, ни в коем случае. Я не малыш, Оливия, я уже выбрало! Честное слово, уже выбрало.

— Мы все за тебя волнуемся, — сказала Ром, выразив то, что собиралась сказать и Лив.

— Не надо! Не надо волноваться, — стал горячо убеждать всех сразу Кузя, — я уже ходил с Ромом к баку за едой, и никого не подвёл.

Один из малышей подошел к нему и обнял за талию.

— Я буду скучать, — тоненьким голосом пропищал малыш. Кузя погладил его по голове:

— Так скоро вернусь, Чип. Ты даже и соскучиться не успеешь.

— Мы же хотели определить меня... — Чип вздохнул разочаровано. — Я не засну, если ты не вернешься до вечера.

— Всё равно мы делаем это постоянно, — улыбнулся Кузя, обращаясь к Лив. — Каждый вечер перед сном, я рассказываю ему ТЕ самые сказки.

Он опять наклонился к Чипу:

— Обязательно вернусь до вечера. Думай, что я просто пошёл за едой. Ведь мальчики всегда делают это, правда?

Малыш вдруг сначала тоненько, а затем всё внушительнее начал подвывать и все бросились его утешать. Ром, который в этой суматохе незаметно подошёл совсем близко к Лив, тихо процедил сквозь зубы:

— Я же говорил, что оно тупит. Оно явная она.

Похоже, что услышала его только Лив, и похоже, что это было именно то, что Ром хотел от этой ситуации.

— Убеди Кузю, пожалуйста. Оно не право, с этим будут большие проблемы.

Лив посмотрела в его глаза, наполненные очень взрослой тоской, и честно призналась:

— Я не понимаю, о чем ты.

— Правда? — вопрос подростка прозвучал растеряно.

Лив кивнула.

— Я попробую тебе объяснить, — начал Ром, но понял, что утешительные скачки вокруг Чипа закончились, и в наступившей вдруг тишине все внимательно прислушиваются к их разговору. — Потом.

Он подошел к Роми и сказал громко, чтобы слышали все.

— Выходим завтра. Кузя, вытри сопли своим подопечным.

Малыши с визгом бросились к Кузе и облепили его так, что мальчик не удержался на ногах и, смеясь, свалился под этой копошащейся веселой кучей на пол.

***

Остаток дня тянулся и тянулся, словно варёная сгущенка с ломтя хлеба. Дети как-то сразу растворились в вязком болотном полусумраке, с Лив осталась только Роми, которая то тоже уходила куда-то, то возвращалась с озабоченным видом. Перекладывала куски и пакеты из большой клетчатой сумки по тумбочкам, усаживалась чинить блеклые тряпки под единственный источник освещения — зловещую лампочку, кидая короткие любопытные взгляды на нежданную гостью.

Оливия же пыталась валяться на топчане, набираясь сил. Ненормальная, искусственная слабость ещё беспокоила девушку, и вместе с тем она чувствовала себя виноватой, что проводит время в полном бездействии.

— Роми, — прервала Лив молчание, которое к этому времени стало давить на неё уже нестерпимо. Девочка подняла взгляд от рукоделия, застыла с тонкой, почти невидимой иголкой в руке. От иголки тянулась суровая прочная нить, которая словно привязывала Роми к домашним делам. Нить не давала этому юному созданию взлететь, подняться над подвалом, оставить проблемы и ответ за тех, кто нуждался в её помощи. Лив увидела это так ясно, что поперхнулась фразой, которую заготовила, закашлялась.

— А вы все — банхалы? — наконец-то смогла выговорить она. Получилось сдавленно и невнятно.

Взгляд Роми стал удивлённым и ещё более настороженным.

— Я не понимаю, о чём ты, — ответила она.

— Банхалы? — чётче выговорила Лив, но из глаз Роми недоумение не исчезло. — Значит, скорее всего, это не Ирида... Вы боитесь юххи? Скрываетесь от монахини?

Честно говоря, она не понимала, как удобнее спросить о том, где она находится. Лив и так была осторожна, а последние события укрепили её в мысли очень думать, прежде, чем что-нибудь спросить.

— Ты, наверное, где-то сильно головой стукнулась, — довольно равнодушно ответила Роми. — Или обратный метаморф запустила, да он у тебя из-под контроля вышел. Я тебя не понимаю. Какой бы странной ты ни была, не можешь не знать, что выбравшие скрываются от лаборантов.

— А главный у этих... лаборантов, кто?

Роми, сделав последний стежок, перекусила нитку зубами. Полюбовалась на заплату, расправив перед собой детские штанишки на вытянутых руках, вздохнула: «На Винни всё просто горит», и повернулась к Лив.

— Ты имеешь в виду Управителя?

Лив показалось, что она неправильно расслышала:

— Правителя?

— Нет, — покачала головой Роми. — Управителя.

Она аккуратно переложила стопку чиненого белья на соседний ящик, накрытый полосатой тряпицей, очень похожей на наматрасник, и встала, чтобы размять ноги. Уставшая девочка с поникшими плечами напоминала теперь Лив маленькую сухонькую старушку. Особенно странными на лице без морщин, которые оставляет время, казались печальные очень мудрые глаза. «Наверное, виновато освещение», — успокоила себя Лив, но сердце сжалось от вдруг нахлынувшей жалости. И печали.

Роми потянулась, несколько раз сжала пальцы, которые затекли от рукодельческих работ, и вдруг задорно подмигнула Лив:

— Ты же надо мной смеешься, верно? Кто же не знает про управителя? Или про лаборантов?

— Смеюсь, — грустно ответила Лив. — А если я посмеюсь ещё немного и спрошу тебя, как называется местность, в которой мы вот так дружно живём? Название у неё есть?

Девочка кивнула, глаза её прояснились и стали весёлыми. Старческая обречённость ушла из них, Роми словно включилась в игру, которая ей понравилась.

— Конечно, есть.

И она пропела на мотив песенки, показавшейся Лив очень знакомой:

— Это Блед, детка! Всё, что я могу тебе сказать,

Это Блед, детка, и если ты здесь, тебе стоит переживать...

Глава 3. Сана – радужное дитя

Мир меняется, когда на него смотришь сквозь цветную стекляшку. Нужно только обязательно зажмурить один глаз крепко-крепко. Тогда другой глаз увидит то, что до сих пор от тебя было скрыто. Может быть, даже совсем другое измерение.

Сана так старалась, что чувствовала, как её ресницы задевают о стекло. В этот раз осколок был бутылочный, зеленоватый, загнутый по краям. От этого мир потерял свои привычные пропорции. И ближние дома, и деревья в дальнем лесу — все они поплыли фантастическими кораблями в бирюзовой лазури расплескавшегося в бутылочном стекле моря. Качалась самой большой и надёжной бригантиной Цафе Тома, юркими маленькими лодочками суетились вокруг домики поменьше, вдалеке гордыми яхтами торжественно вздымали флаги-верхушки к небу лесные деревья. В этом корабельном великолепии Сана, владычица морская, направляла мировые потоки едва заметным движением пальцев. Чуть в сторону отклоняла стекляшку — и начинался шторм, заваливая пусть и неприхотливый, но устоявшийся порядок посёлка банхалов. Затягивались в вогнуто-выгнутую воронку лачуги, так не вовремя оказавшиеся на пути богини бутылочного стёклышка, неслышно стонали в рёве разбушевавшейся стихии обветшавшие заборы, уносились ветром в неведомые дали оборванными парусами штаны и рубашки Валика, вывешенные его мамой на заднем дворе...

Кстати, ой! Сана опустила руку с осколком. Коричневые штаны Валика и пара его серых рубашек без ворота, действительно, летели вдоль узкой улицы, подгоняемые порывом ветра. Вид у летящей вдоль лачуг одежды был несколько ошарашенный и в то же время дерзко-победоносный. Это Сана вполне могла понять — такое бывает, когда бежишь в какое-нибудь запретное место, и хмелеешь на бегу ужасом от собственной смелости. За штанишками Валика, трепеща от восторга, летели две лямочные ленты. За лямками неслась мама Валика, подпрыгивая на ходу и хватая руками воздух. Она пыталась догнать и вернуть на место пока ещё чистое бельё.

— Здрасте! — крикнула ей вслед Сана и сжалась от мысли, что кто-то поймет: это она опять вызвала сухую бурю в посёлке и его окрестностях. И мама Валика сейчас не отжимает маренго из ежевики, а, теряя драгоценное время, носится по улицам посёлка за штанами и рубашками сына. Подгоняемая ветром, который должен в данный момент будоражить бескрайнюю водную гладь, а вовсе не нести пыль, песок и сорванные с верёвок тряпки по единственной (а потому безымянной) узкой улице приюта изгоев.

Богиня бутылочного стёклышка глубоко вздохнула, и ветер, завихриваясь миниатюрными обрывками цунами, стал рассасываться так же внезапно, как и начался. Ушел туда, откуда Сана его каким-то образом вызвала чуть заметным поворотом стекляшки. Девочка знала, что никто в посёлке никогда не слышал о море, которое сама она видит словно наяву. Когда была ещё младше, пыталась говорить об этом ярком чуде, но быстро поняла, что её никто не понимает. Ни взрослые, ни дети ничего не знали о море. Как и о многих других, совершенно изумительных вещах, о которых она пыталась с ними говорить.

Если бы это была какая-то другая девочка, не Сана, то над ней непременно бы смеялись. Но каждый в компании имел в виду, что кулаки у дочери цафена жёсткие, а характер ­— твёрдый. И за спиной у Саны всегда стояла Лея, тихая и застенчивая, но поддерживающая сестру в любой ситуации. А ещё (и это было самым главным) отец девочек, цафен Том, один из самых устойчивых банхалов во всём приюте. Даже маленькие дети в посёлке знали, что под покровом ночи, чтобы заглушить постоянно грызущую изнутри тоску, крались в этот дом страдальцы. Выпивали, кляня себя за слабость, запрещённого настоя, и забывались до утра, обретая преступную временную цельность. Хотя бы на одну ночь. Почти все банхалы зависели от Тома, и авторитет его здесь, несомненно, сильнее влияния монахини. Где она, та монахиня? Кто её хоть когда-нибудь здесь видел? А цафен в приюте изгоев — царь, закон и бог.

Дети, выросшие вне замков Ириды, а тем более в посёлке банхалов, быстро учились жизненной мудрости. И одному из главных её правил — умению определять, над кем можно смеяться, а над кем совсем не рекомендуется.

Сана оглянулась по сторонам. Мама Валика, зажав под мышкой удачно пойманный трофей, скрипнула калиткой и исчезла на заднем дворе дома. Улица успокоилась, затихла и обезлюдела. Только несколько принесённых с окраины сухих веток намекали о том, что совсем недавно здесь случился кратковременный и неожиданный порыв ветра. Все были заняты делом.

Лея осталась дома, так как отец строго наказал подготовить посуду к вечерним посетителям. Сана, отполировав до блеска мягкой тряпочкой пару кружек, тут же заскучала и незаметно для самой себя просочилась к выходу. Как у неё так получается? Только что чинно-благородно сидит рядом с Леей, приготовившись надраивать целый батальон выстроившихся в ряд пузатых кружек, высоких бокалов и плоских прозрачных пиал, как — раз! — и она уже на улице. Ищет приключений, как говорит Том. И смотрит на неё строго, а сам глазами улыбается.

Сана виновато посмотрела в сторону Цафе, где Лея в этот момент добросовестно выполняла отцовское поручение. Тихо. Вокруг дома никого. Солнечные лучи падают на створки окна, выразительно очерчивая резьбу на притчниках. И стекляшка эта подвернулась ей под руку очень даже кстати. В минутной схватке чувства вины перед Леей и желанием посмотреть через новую стекляшку на резные картинки с большим преимуществом победило последнее. Конечно, Сана не пошла к своему дому. Она, так же, как и все в посёлке знала, где есть ещё притчники.

У старого Джоба, вот где! Конечно, противный старик гонял их весёлую компанию от своего дома, он был очень страшен в гневе, а недостаточно расторопному Валику однажды досталось крючковатой палкой по одному месту (об этом позорном факте своей биографии Валик не любил упоминать), но если подкрасться одной и тихо-тихо...

Это был тот самый случай, когда Сана и сама не понимала, каким образом она перемещается в пространстве. Секунду назад ещё просто размышляла о том, что, конечно, интересно было бы, но не хорошо так делать, а тут уже стоит возле самого окна скандального Джоба, и стекляшку держит так, что вот-вот притчники отразятся в бутылочной изогнутости. Конечно, она могла видеть и без стекляшки, но изучать эти истории через что-то было гораздо интереснее. Она называла их про себя «белой историей», потому что всё, что виделось ей в притчниках, всегда отливало всевозможными оттенками белого цвета. Сана придумывала смотреть на них и через дырочку в картоне, и через тонкий мамин платок, и тайком выносила из дома к окну драгоценную вазу непонятного свойства. Ваза была особо почитаема в доме цафена, единственная вещь, которая осталась с Томом после падения его рыцарства. Напоминала ему эта вещица о тех временах, когда замок был его домом и сердцем, а вовсе не какое-то страдальческое Цафе.

Через вазу смотреть получилось ярче всего. Сана увидела не только какие-то картины, а словно сама стала девочкой из притчников. Той, что сразу и не разглядишь, потому что она пряталась за большим пузатым шкафом. У девочки были две смешные льняные косички и большие круглые глаза под абсолютно белыми ресницами, а ещё — платье, покрытое цветами из кружева, которое опускалось ниже колен. Она встревожено наблюдала за взрослыми, которые разговаривали о каких-то непонятных вещах, и нервно теребила атласный бант на горловине. За круглым столом, покрытым старинной красивой скатертью с бахромой, сидели две женщины и один мужчина, все в странных, но очень красивых белоснежных одеждах. Хотя звуки были слышны еле-еле, Сана, ощутив себя этой девочкой, боялась того, о чём они говорили. Словно надвигалось что-то страшное и непонятное. Она разобрала только, как один из присутствующих произнёс:

— Сентиста доказал, что сферу выгибает спектр.

— Где-то уже видели провалы.., — еле слышно прошелестел второй. — Свет исчезает в них, рассыпается на спектр. Это конец света.

Но тут к «Сане­-из-притчников» подошла ещё одна красивая женщина в длинном платье и с непривычно высокой причёской. Она мягко взяла Сану-девочку-из-за-шкафа за плечи и собиралась что-то сказать, но не успела. На спину уже настоящей «в-вазу-смотрящей Саны» шлёпнулся сильный хлопок, да такой, что она чуть не выронила сосуд из рук. Валик, один его побери, подкрался незаметно, и чуть не стал виновником утраты бесценной семейной реликвии. Перепугавшаяся Сана тихонько вернула вазу на место, и больше не трогала, хотя очень хотелось. Ну, честно сказать, хотелось просто невероятно.

Сана оглянулась ещё раз, убедилась, что улица всё так же безлюдна и нацелила стёклышко на резную раму.

***

Лив думала, что выйдя из подвала, наконец-то увидит что-то совсем другое, но оказалось, что она в корне была не права. Трубы, тянувшиеся по подземным тоннелям, продолжились и тогда, когда подъем наверх закончился, и над их головами появилось тусклое подобие дневного света. Небо было невзрачное настолько, что даже после полутемного подвала глаза зажмуривать не пришлось. Солнце, видимо, вообще никогда не показывалось в этих обескровленных краях.

До самого размытого серой дымкой горизонта по хмурой, бесцветной поверхности тянулись трубы. Они ползли по земле, как огромные ржавые змеи, ныряли куда-то в её недра, на мощных распорках высились над Лив и детьми, перечеркивая и вдоль и поперек белёсое, безоблачное и бессолнечное небо.

— Откуда тут столько труб? — Лив оглядела окрестности, но ничего, кроме этих линий, больше не увидела. — И куда они ведут?

— Завод, — пожала плечами Роми. — Все трубы ведут на завод. Или от завода.

— На какой?

— В смысле? — в свою очередь не понял Ром. — Завод один-единственный. Какой ещё может быть?

— А, — сказала Лив, которой не хотелось ввязываться в дискуссию по поводу того, сколько в округе может быть заводов. — Тогда всё понятно.

Она замолчала и тут же в наступившей тишине услышала монотонный, тревожный, но притягательный и гармоничный гул. Звук тянулся однообразной мелодией, уходившей дальше и дальше. Но гармония не воспаряла в небо. Достигнув определённой высоты, она застывала на этом уровне, словно не могла пробиться через перепутанные над головами детей и Лив трубы. И невозможно было определить, где звук начинался и куда уходил, растворяясь в болезненно бледном пространстве. Это звучало сразу везде.

— Трубы, — проследив за взглядом Лив, сказала Роми. — Здесь, на поверхности, всегда трубы поют.

— В подвале не слышно, — кивнула девушка.

Некоторое время они шли мимо, вдоль и иногда поперёк бесконечных поющих труб. Ни вокруг, ни вдалеке не было ничего, чтобы напоминало хоть какую-то жизнь. Ни зданий, ни машин, ни людей. Не было даже деревьев и травы, вообще никакой растительности. Только крошащийся под ногами старый, рассыпающийся бетон и бесконечные, поющие свою монотонную песнь трубы.

— Ты обещала рассказать легенду об отставшем туристе, — Лив обратилась к Роми, потому что идти вот так, молча, в тишине, стало невероятно жутко. Девочка согласно кивнула.

— У нас много легенд и сказок. На все случаи жизни. Больше нам родители ничего не могли оставить.

— А куда они...

Ром понял, что хотела спросить Лив, и не обращая внимания на предостерегающие знаки со стороны сестры, быстро сказал:

— Они все ушли. Навсегда. Туда, откуда не возвращаются.

Лив догадывалась о чём-то подобном, но чтобы вот так вдруг остались сиротами разом столько детей, не могла себе представить. Катастрофа государственного масштаба?

— Что-то случилось? — спросила она, сглотнув комок, подвисший в горле.

— Нет, — опять быстро ответил Ром. — Они ушли вовремя. Нам ведь тоже скоро, да, Роми? Роми уже разворачивалась к брату с явным намерением дать подзатыльник, но Ром отскочил за Лив и шепнул ей совсем тихо в ухо:

— Только она не выполнила главного. А всё потому, что Франса забрали лаборанты.

— Зачем? — шепнула в ответ Лив.

— На переработку, — успел ответить Ром и заорал. — Пусти, больше не буду!

Потому что Роми ухитрилась схватить его за ухо и вытащить из-за обескураженной Лив.

— Не болтай лишнего, идиот, — сказала она ему, и Ром согласно кивнул, потирая покрасневшее ухо.

— Так вы будете слушать? — грозно спросила Роми, и все согласно закивали.

Девочка, как профессиональная рассказчица, сделала глубокую, полную пока ещё непонятного значения паузу, и наконец, произнёсла

— Итак...

Все замедлили шаг, и мальчишки вместе с Лив тоже обратились в слух.

— Это было когда-то очень давно. Моя мама оставила эту историю мне, а ей оставила моя бабушка. Тогда автобусы с туристами только начинали появляться в наших местах, и их воспринимали, как нечто совершенно удивительное. Однажды автобус остановился там, где ему не следовало, туристы, пользуясь случаем, вышли, чтобы размять ноги. Они всегда зачем-то выходят «размять ноги». А когда вернулись на свои места, одного так и не досчитались. Долго искали по всей округе, но он словно сквозь землю провалился.

Лив оглядела пустынное, расчёрканое только линиями труб постапокалиптическое поле, и подумала, что этот человек мог, действительно, только провалиться сквозь землю. Куда он мог деться ещё? Некуда ему было деться тут, совершенно некуда. Роми тем временем, придав голосу ещё большей загадочности, продолжила:

— И вот прекратили поиски, и сезон туристов закончился, и все начали забывать о случившемся. И тогда вышел странный человек к чаше во время свершения обряда танцев на стекле. А так как сезон уже закончился, то никто не огородил чашу, и человек этот в оборванной одежде и изрядно похудевший вышел прямо к ней. На лице его лежала загробная печаль, а под глазами мертвенными кругами залегли коричневые тени.

— Ой, — вырвалось у Кузи, и он тут же зажал непослушный рот ладонью. Роми строго посмотрела на него, а Ром поймал за руку, и, несмотря на недовольное сопротивление, уже не отпускал.

— Повторяю: в коричневые тени провалились его глаза, — Роми явно намеревалась закрепить успех. — И только вышли дети обагрить танец кровью, протянул он к одной из девушек руки и крикнул: «Тина, любовь моя!», и бросился прямо в середину чаши всем телом, и сердце его пронзили осколки. И одна из танцующих бросилась к нему и плакала.

Роми сделала паузу и выразительно посмотрела на Кузю. Кузя закусил губу, но молчал.

— И стонала она, и заламывала руки, а потом упала рядом с ним, и сердце её тоже пронзили осколки. Где и когда они встретились, и почему это вообще стало возможным, никто не знает. Такое вот случилось страшное. С тех пор приходит к Чаше призрак отставшего туриста с осколком в сердце, ищет свою Тину среди живых.

— Почему? — не поняла Лив.

— Потому что не знает, что она умерла, — задумчиво ответил Ром. — Он же первый на осколки бросился.

Лив услышала тихий вздох, обернулась назад и увидела, что Кузя оседает на землю. Словно в слайд-шоу мальчик ватной куклой, подломив колени, медленно повалился на бетонное месиво, дёрнулся и замер. Казалось, что он уже не может быть бледнее, чем был всегда, но тут стал белым абсолютно. Девушке показалось, что это и есть его истинная сущность. Он — призрак.

Тут же одним длинным прыжком Ром оказался возле упавшего Кузи, приподнял лёгкое тело, положил его голову себе на колени и стал хлопать по щекам. Во взгляде и движениях Рома было столько нежности и тревоги, что Лив тут же поняла, почему он так протестовал против того, что Кузя хочет быть мальчиком. «Ведь Ром его... любит?», — подумала Лив.

— Какое ты бестолковое существо, — ласково забормотал Ром, когда Кузя наконец-то приоткрыл глаза. — Зачем же, зачем... Я же говорил, предупреждал. Не надо тебе, неправильно. Опасно. Очень.

Кузя, как только пришел в себя, слабо, но решительно отстранил друга, попытался встать сам. Сначала не получилось, он как-то неловко обвис на Роме, еле слышно шелестя:

— Не надо, все в порядке, я сам. Смогу, правда.

Он потихоньку выправился, отстранил поддерживающие руки и виновато посмотрел на Лив:

— Извините. Пожалуйста, извините.

— Ты как? — с испуганной тревогой спросила его Лив, легко касаясь тонкого запястья. Кузя посмотрел на неё со смущённой благодарностью:

— Нормально. Это случайно, правда, случайно.

Тут Ром закричал:

— Это не случайно! Не случайно, а закономерно. Ты ошиблось, и ещё не поздно передумать. Это метаморф, и он идёт неправильно. Я с самого начала говорил, что неправильно.

— Не кричи, — Кузя поморщился. — Голова кружится, но не от метаморфа, а от твоёго крика.

Он опять поник, Ром еле успел подхватить тело, норовящее соскользнуть на перекрестие труб. Роми, которая наблюдала за сценой все это время, не вмешиваясь, что-то процедила сквозь зубы. Лив показалось, что она выругалась на обоих мальчишек.

— Нам нужно отдохнуть, — громко сказала Роми. Она посмотрела на Кузю, который встрепенулся, чтобы возразить, и добавила:

— Я знаю, что ты полон сил и можешь идти дальше. А вот Оливия ещё не совсем здорова.

Роми, приглушив сарказм в своём голосе, кивнула на гостью. И Лив поняла, что она, действительно, устала. Даже, несмотря на то, что весь день провалялась на продавленном топчане Роми. Кстати, на месте, очевидно, почётном. Несмотря на ленивые сутки, всё равно в голове периодически возникал какой-то шум, начинало ломить затылок, от этого мелко тряслись руки и в ноги било паническое бессилие. Резко захотелось лечь и лежать, лежать. Только здесь даже сесть было негде. Поэтому она с наслаждением опустилась прямо на бетонную крошку, навалилась спиной на бесконечную линию труб, ни на что не обращая внимая.

— Вот видишь, — с нажимом сказала Роми Кузе, который посмотрел на Лив с благодарностью. По крайней мере, ей так показалось. Мальчик немного резко высвободился из рук Рома, который всё ещё пытался поддерживать его, и опустился рядом с Лив. Доверительно и застенчиво опустил голову чуть ниже плеча, упёрся лбом в её ключицу. Не глядя на огорчённого Рома, пролепетал:

— Ты такая ... тёплая.

Лив взяла его за руку, пальцы казались просто ледяными.

— Что с тобой происходит? — спросила она его. — Ты явно нездоров.

Роми хмыкнула, словно Лив сказала что-то очень неприличное, Кузя стыдливо отвернулся. Ром молчал, и это молчание было сосредоточенным и выпуклым. Оно словно сгущала воздух вокруг Лив и троих подростков. Она зябко поёжилась, и раз ей никто так и не ответил, попыталась разрядить нависшую паузу другим вопросом:

— А что такое вообще эти танцы на стекле? Роми, ты сказала, что это...опасно.

— Посвящение, — ответила девочка.

Кажется, она что-то собиралась сказать ещё, но вдруг осеклась, махнула рукой, призывая к тишине, и вслушалась в тут же воцарившееся безмолвие.

Теперь и Лив услышала. Далекий звук мотора и скрип шин по крошащейся бетоном земле. В монотонном, уже привычном гудении ветра по трубам любой шум был слышен ясно даже издалека. Дети все одновременно вскочили на ноги, напряглись и сосредоточились.

Роми схватила Лив за руку, потянула за собой. Девочки и Кузя спрятались за одно из перекрестий труб. Когда на дороге показался громыхающим драконом автобус, Ром резко сорвался и бросился прямо наперерез надвигающейся машине. Лив вскрикнула и рванулась вслед за ним, но Роми схватила её за руку и прошептала: «Он знает, что делает».

Лив видела как Ром и автобус на предельных скоростях несутся навстречу друг другу. Мальчик вскинул вверх руки, словно сдавался, и действительно над его головой замелькала белая тряпка. Лив услышала, как он что-то выкрикнул, то ли дерзкое, то ли отчаянное, и автобус, взвизгнув тормозами, встал перед ним.

— Приготовься, — не объясняя больше ничего, быстро сказала Роми Лив. — Сейчас нужно будет бежать.

— Куда? — не поняла Лив.

— Туда, — махнула рукой Роми в сторону, где Ром только что остановил громыхающего дракона.

Дверь открылась, и из автобуса выскочили люди. Ром быстро что-то пробормотал и одним прыжком отскочил от галдящих пассажиров. Два человека уверенно отделились от разношерстной толпы, высыпающейся из автобуса, и кинулись за ним. Он уводил их всё дальше, словно птица от гнезда, подпуская к себе и тут же увеличивая расстояние. Лив не слышала, о чём именно он говорил с ними, но диалог явно шел. Причем, собеседники и одновременно преследователи Рома зверели прямо на глазах.

— Беги, — вдруг Роми сильно толкнула Лив в бок. — Беги и смешайся с туристами.

— С кем? — от непонятного страха Лив перестала понимать происходящее. Всё происходило слишком быстро.

— С ними!

Девочка показала на толпу, галдящую около всё ещё урчащего авто. Лив, так и не понимая, что она делает и зачем, побежала в ту сторону.

— Это маршрут на танцы, — запоздало донеслось ей в спину. Роми спохватилась, что ничего не успела ей объяснить.

Лив добежала с другой стороны труб до галдящей довольной толпы, и, поднырнув под очередное перекрестие, оказалась совсем рядом с автобусом. Она сделала пару глубоких вдохов-выдохов, успокаивая сбившееся от бега дыхание, и насколько могла неспешной походкой продефилировала к взволнованной кучке людей. С видом, что она отошла буквально на секундочку. Ноги размять. Или по другой какой надобности. Никому её появление, по всей видимости, не показалось странным. Скорее всего, эти люди были не очень знакомы между собой.

Преследователи Рома вернулись раздосадованные, и один из них, видимо водитель, он был поплотнее и погрузнее, закричал:

— Перерыв закончен. Все по местам.

Пассажиры, не обращая на него внимания, окружили второго — высокого, с длинными волосами, забранными в хвост. Все эти люди вдруг оказались Лив очень привычными. Её земляки были не такими полными жизни, как жители Ириды, и не такие обескровленные, как встреченные ей здесь обитатели царства коррозии. Она с удивлением обнаружила, что определяет «своих» по неуловимым признакам. Кто-то мог бы сказать, что это люди с земной аурой, но Лив такими определениями никогда не оперировала, и поэтому просто определила эту поначалу чужую ей толпу, как «своих».

— Не волнуйтесь, всё под контролем, — сказал громко хорошо поставленным голосом тот, что с хвостом. Очевидно, это был гид. — Вам выпала уникальная возможность увидеть одного из диких, выбравших самоопределение. Они, как правило, не показываются людям на глаза, но совершенно не опасны. Физически слабые, они никогда не нападают, очевидно, это был жест отчаяния. Пройдите в автобус, и я вам всё расскажу на следующей запланированной остановке. Так, как положено, по плану нашей экскурсии.

Лив влилась вместе с толпой в автобус, размышляя, почему ей покоробил тон, которым гид высказался о Роме.

«Это человек говорил о нём, словно о животном», — с каким-то инстинктивным, выворачивающим тошнотой ужасом подумала она. А потом ещё подумала, что гид вообще обо всех жителях этой местности говорит, как о животных. И о том, что давно уже не видела ни одной зверушки. Если не считать найтеу, которые казались ей вовсе и не настоящими животными.

Глава 4. Сквозь бутылочное стекло

Жёлтые стражи были единственным хансангом, посещавшим Тома в Цафе. Если раньше они заходили в посёлок банхалов только время от времени, то, чем дальше, тем чаще Теки появлялись здесь, обычно среди белого дня, когда Цафе, как правило, пустовало. Устраивались в углу за столом, от которого в окно просматривается улица, пили сладкую каву и вели долгие, неспешные беседы с Томом.

В один из таких дней, когда к отцу пришли гости, Сана с Леей играли в небольшом чуланчике у подножья лестницы, ведущей на второй, жилой этаж, и нечаянно уснули прямо среди хозяйственной утвари.

– Это странно и опасно, – Сана проснулась и от голоса Тома, и от того, что древко старой высокой метлы больно упёрлось в её бок. Девочка не видела людей, беседующие не заметили их с Леей, но всё сказанное она слышала отчётливо.

– Я не понимаю, но вижу, что-то тебя беспокоит, – это точно один из жёлтых, кажется, Джемин. Сана не очень различала их по голосам. Честно говоря, тогда она их и внешне ещё не очень различала.

Том помолчал немного, затем произнёс, словно через силу:

– Мне кажется, Сана умеет читать притчники.

Раздался грохот кружки, свалившейся на пол, следом шумно упала табуретка. Кто-то вскочил, не замечая, что опрокидывает всё вокруг.

– Если это так, то мы сможем…

Очевидно, Том одёрнул вскочившего за рукав, призывая сесть на место. Следом он, аккуратно подбирая слова, сказал:

– Не думаю. Даже если это и так – а мне только кажется – сейчас она всё равно ещё маленький ребёнок. Даже если (я подчеркиваю, ЕСЛИ) она что-то и умеет, кто может дать гарантию, что мы поймём ребёнка правильно? Это большая ответственность. Если исказить оставленное нам, это ещё хуже, чем, если вообще ничего не увидеть.

– Ты прав, – ответил второй Теки, не тот, который уронил кружку и табуретку. – В таком случае, если её умение подтвердится, нам остаётся только ждать, когда Сана вырастет. И сможет правильно передать сказанное притчниками.

Они замолчали ненадолго. Сана поняла, что говорили о ней, и в этом было нечто пугающее. Девочке очень хотелось разрыдаться в голос, чтобы отец тут же нашёл её и Лею, подхватил, обнял, укрыл большими руками от всего страшного и неведомого, но в то же время она понимала, что лучше всего сейчас сидеть тихо. Дышать было трудно, и сначала незамеченное древко метлы, свалившееся из-за вёдер, уже больно упиралось в бок малышки своим тупым концом. Но Сана, чувствуя, что решается что-то важное, не шевелилась.

– Сану нужно учить, – прозвучал голос нетерпеливого. – Ты сможешь сам?

– Я был когда-то рыцарем, – гордо сказал Том, но тут же поник, – но не уверен, что смогу правильно сделать это.

– Нам нужен мастер, – сказал второй. – Если то, о чём ты говоришь, Том, окажется правдой, другого выхода нет. Мы должны будем рассказать изобретателю. Никто из нас не сможет учить девочку правильно.

– Рыцари небрежно относятся к занятиям, – вздохнул другой жёлтый. – Их больше интересует спорт. Иногда рыцари жалеют об этом, только слишком поздно.

Сана услышала, как отец встал и прошёлся по залу. Звуки его шагов она могла отличить от всех прочих с закрытыми глазами.

– Нет, – сказал он. – Мы никому не скажем об этом. Дайте мне слово Теки, что никто никогда не узнает о том, что моя дочь видит. Тогда я не пожалею, что рассказал вам.

– Но Том! – они сказали это хором.

– Нет! – повторил отец. – Никто и никогда. Клянётесь?

Они, конечно, поклялись.

Этот разговор с высоты прожитых Саной восьми лет происходил очень давно – половину хансанга назад. Можно сказать, что это случилось в незапамятные уже времена, и помнила она этот случай словно во сне – смутно и обрывками, но всё же помнила. И с тех пор каждый раз ловила испуганный взгляд Тома, когда он замечал её интерес к притчникам . Поэтому и старалась смотреть «белые истории», когда её никто не видит.

Картинок было очень много. Настолько, что можно было разглядывать хоть сто раз по пять хансангов, а всё равно каждую не досмотришь до конца. Одну историю можно считывать хоть сутками подряд и каждый день, события в ней менялись, словно там, на притчниках все эти люди жили по-настоящему, только почему-то закованные в раму окна. Сана просто не могла запомнить, в какой точке находился прошлый сюжет, и она начинала смотреть каждый раз что-то другое. Люди, которые оживали на раме под её взглядом, были очень разными. Но среди них не было хансангов, и они, судя по всему совсем не страдали от этого. Крайне удивительно.

Как-то раз она видела огромный зал. В жизни Сана не встречала такой масштабной красоты. С потолка гроздьями свешивались подвески гигантских люстр, очень похожих на радужную башню, которую им с Леей однажды показали рыцари Теки. Подвески так же бликовали и светились, разбивая на множество искрящихся капель всё пространство зала. Под люстрами на бархатных креслах сидели люди и смотрели в одну точку. Это был светлый круг, в середине которого один человек бил кончиками пальцев по большому гладкому ящику. Над ящиком колом стояла открытая крышка, которая отражала своей глянцевой поверхностью и того, на кого все смотрели, и стекающие хрусталём в зал люстры и даже людей, которые сидели ближе всего к светлому кругу. Сана долго ждала, что же произойдёт в этом зале, потому что люди явно чего-то ждали (и некоторые со счастливыми улыбками на лицах), но так ничего и не дождалась. Человек в круге света всё бил и бил пальцами по ящику, а потом вдруг встал, наклонился, выпрямился и ушёл. Это была загадочная картинка.

А однажды это была история о том, как по улицам белокаменного, утопающего в серебристых цветах города, словно по морю, вдруг пошли волны. Земля смялась брошенной тряпкой, в складках этих то тут, то там появлялись зияющие трещины, как беззубые улыбки противного старика Джоба. Но эти трещины тут же исчезали, втягивая в себя оказавшихся поблизости людей. От кухонных очагов среди обломков занимались языки пламени – невыносимо ярким красным в этом кипенном царстве, – и с жадностью набрасывались на всё, что попадалось по пути. Под порывом ветра они тут же превращались в столбы огня. Уцелевшие люди бежали от разверзнутой пасти земли по перекошенным улицам, и неба не было видно от вздымающейся пыли и обломков разваливающихся зданий. Бежали к морю, к новому причалу, который казался мощным. Но с очередным подземным ударом постамент причала резко осел и вместе с обезумевшими от ужаса людьми бесследно исчез в громадной водной воронке, которую втянуло в себя море. Обломки снесённых мостов, снасти разбитых кораблей, разрушенные здания — всё это переплелось в один огромный клубок. Тут же целая часть города, постепенно оседая, с грохотом погрузилась в море. Целиком и величественно здания опускались на дно.

Затаив дыхание и сжав до боли кулаки, Сана переживала эту историю. И смотреть, казалось, нет сил, и взгляд оторвать – никакой возможности. Когда немного развеялась пыль, она увидела, как в мёртвом, разрушенном городе прямо посередине бывшей центральной улицы ползёт в разные стороны земля. Белоснежное пространство заливалось бурым, грязным – два пласта силой, идущей откуда-то из самого нутра земли, разрывали монолитную твердь. А между ними, разъезжающимися в разные стороны, выталкивалась наружу тонкая плёнка, пузырясь прозрачным куполом. Она затягивала растущий проём серебристым мерцанием. Как новая розовая кожица в том месте, где обдерёшь коленку. Плёнка пульсировала сначала нежно и трепетно, выбрасывая в оседающую пыль разноцветные искры, затем всё грубее и грубее, словно обветривалась, закалялась на ветру. Пласты разъехались уже столь далеко за пределы картинки, что Сана перестала видеть их края. А затвердевшая плёнка уже мало чем отличалась от исконной тверди земли. Серой, бурой. Такой, как Сана привыкла видеть в посёлке банхалов.

Тогда она была готова смотреть хоть до самой ночи, но Том привёл её за ухо домой. Он не понял, чем именно занималась девочка, просто Сана задержалась на улице так долго, что спустились сумерки. И неожиданно стало очень поздно. Потом эта картинка с взбунтовавшейся землёй ей не попадалась. Как больше не видела Сана и ту девочку, что пряталась за шкафом.

Бутылочный осколок нацелился на раму. По загнутым краям стёклышка расплывались не попавшие в центр события картинки. В середине этого самодельного калейдоскопа проявлялось главное. Медленно обозначались контуры белокаменных, строгой шпилистой архитектуры зданий, прорисовывались прямые линии улиц, чья-то невидимая рука щедро набрасывала в картину охапки огромных цветов, заполняющих белыми сочными шарами-гроздьями дворы и переулки. Сану словно втянуло в этот красивый чистый город, который на её глазах когда-то пропал в громадной трещине посреди земли. Она ощутила на плечах лямки просторного сарафана, а в ладони – тепло чьей-то руки. Девочка подняла глаза и увидела уже знакомую красивую женщину с высокой причёской. Дама улыбнулась, а потом заговорщицки подмигнула. У них имеется общая и очень приятная тайна, почувствовала Сана, и во рту стало сладко и прохладно. Девочка поняла, что они идут есть что-то вкусное, оно холодное и сладкое. Лёд. Замороженный лёд, вот что это такое! Вместе с этой простой радостью пришло понимание, что Сана снова видит эту девочку, которая пряталась за шкафом. Всё складывалось невероятно чудесно. И этот уютный город, наполненный цветами и солнцем, и нежность, которой обволакивала её красивая женщина, и непостижимое, превосходное что-то (ах, да, это называется лёд!), которое обещалось в ближайшем будущем.

– Бранка, – вдруг услышала Сана, и даже не удивилась, хотя ни разу ожившие картинки не разговаривали с ней.

– О чём ты задумалась, Бранка? – повторила красивая женщина, чуть наклоняясь к девочке. Сана замешкалась, потому что не знала, что ответить. Она уставилась на свои ноги сначала от смущения, а затем залюбовалась: обнаружила, что обута в красивые белые туфли с большими блестящими пряжками. Такими же белоснежными были носочки. А Сана никогда не видела столько ослепительно белого цвета сразу.

– Ты устала? – тревожно спросила ласковая дама, заметив, как Сана-Бранка-из-шкафа разглядывает туфли.

Девочка быстро покачала головой. Вот ещё! С чего бы она устала, спрашивается?

– Может, не пойдем в Сейдо? Мне не нравится, как ты выглядишь, – продолжала дама. – Можем сходить к источникам завтра. Сейдо не обидится, если в его рощу придём завтра.

Сана-Бранка-из-шкафа посмотрела на неё вопросительно, но опять промолчала. Дама поняла её взгляд по-своему:

– Наверное, дети говорят между собой, что источники пересыхают? Я не знаю, кто запустил такой страшный слух, но, поверь, девочка моя, Сейдо не позволит этому случиться. Это просто ничего не значащая болтовня глупых сплетников. Хорошо…

Дама потянула Сану за руку. Нежно, но настойчиво:

– Пойдём. Мы сами посмотрим, теперь уже обязательно.

Она грациозно, но решительно направилась дальше по дорожке, вымощенной мелкими, ослепительно белыми камушками. Сана-Бранка-из-шкафа с трудом поспевала за ней по аллее, густо осаженной с двух сторон крупными деревьями с мощными стволами, мерцающими плотной светлой корой. Широкая дорожка сохранялась в приятной тени, благодаря тому, что где-то высоко-высоко вверху гибкие ветви деревьев, серебристо-опушённые на концах, переплетались между собой замысловатым живым потолком. Шелковисто-беловатые большие листья спасали от жарких лучей солнца.

Внезапно показалась высокая белая стена. Выложенная такими же белыми камешками, переливающимися на солнце. Сначала Сана, резко ослеплённая сиянием отражающегося от стены солнца, не заметила большую арку, искусно оформленную в стене, где особенно густо и шумно толпились люди. Все были элегантны, стройны и в восхитительных белых одеждах. Они не были хансангами, но нисколько не стеснялись этого обстоятельства, не прятались, и их неполноценность, судя по всему, совершенно не мешала радоваться жизни.

– Лима!

Дама, державшая Сану за руку, оглянулась. Она приятно улыбнулась такой же, как сама, высокой стройной сеньоре в шляпе с широкими кружевными полями.

– Ола! Мы с Бранкой идём поздороваться с Сейдо.

Женщина чуть заметно нахмурилась. Словно на сияющее лицо набежало небольшое облако.

– Не ходите к источникам, Лима…

– И ты туда же? – расстроилась Санина попутчица. – Тоже веришь этим слухам?

Ола заговорила тихо. Наверное, она не хотела, чтобы Сана услышала её речь, но была настолько взволнована, что не могла сдержать тревогу.

– Источники закрыли от людей, Лима. Это правда, что они становились всё тише с того момента, как что-то случилось с Сейдо. Он стал не таким… Словно обезумел.

Она посмотрела на девочку, придвинулась совсем близко к Лиме и зашептала:

– Люди слышали, как вчера ночью он… Я сама в это не очень верю, но жрецы говорят, что… Он бил в храме гогоны, а они плакали и молили его остановиться. Но Сейдо не слушал никого. Жрецы в ужасе покидали храм. А наутро источники совсем иссякли.

– Все? – Лима старалась держать лицо, но её ладонь, которой она сжимала руку Саны, мелко-мелко задрожала.

– Люди говорят, что трое успели сбежать. Но совсем…

Ола покачала головой и добавила уже нормальным голосом:

– Кажется, покалеченные…

Лима побледнела, но взяла себя в руки, и ласково погладила по затылку Сану-Бранку-из-за-шкафа:

– Милая, ты хотела освежиться? Сходи к купальням, возьми себе сладкого молока, ладно? Я сейчас подойду.

Сана посмотрела в ту сторону, куда указывала Лима. В окружении пышных кустарников, похожих на огромные пушистые белёсые метёлки, которые в большом количестве хранились в кладовке под лестницей в Цафе, уютно и заманчиво толпились павильончики, крытые лёгкой полупрозрачной материей. Как те, что Сана видела на радужной площади в день ярмарки, только гораздо изящнее. Она обрадовалась. Честно говоря, очень хотелось одной и поближе рассмотреть всякие белоснежные штучки, которые манили со всех сторон. В павильончиках что-то предлагали прохожим, которые останавливались перед прилавками, приглядывались к товарам. Почти все прогуливающиеся брали высокие, прозрачные, чуть изогнутые бокалы с белым матовым напитком, тут же подносили к губам. Невысокие мраморные скульптуры неизвестных Сане существ – это были то ли странные люди, то ли очеловеченные животные – аккуратно рассредоточились и в гуще парковых деревьев, и около торговых павильончиков, чем ближе к арке, тем теснее друг к другу. Белое солнце заливало всё мягким светом. Не резало глаза, спокойно грело этот светлый мир, и если бы девочка была чуть постарше, может, обратила внимание, что никто и ничто под этим огромным светилом не отбрасывало тени.

Но Сана была любопытной маленькой девочкой, которая не очень-то умеет задумываться. Девочкой, совершенно случайно и чудесно попавшей в незнакомую ей сказку, где всё было так непривычно и интересно. Она осторожно освободила пальцы из ладони Лимы, немного отошла, оглянулась. Её спутница выглядела очень бледной теперь, когда не нужно притворяться, что всё хорошо, чтобы не испугать девочку. Ола наклонилась к ней совсем близко, дамы взволнованно переговаривались. Сана даже на расстоянии чувствовала их страх, который становился всё гуще и безнадёжнее.

Она секунду подумала, не вернуться ли к ним, но любопытство победило намерение, и девочка отправилась вприпрыжку туда, где толпились люди, зазывали палатки с неведомыми лакомствами и всякими разностями, танцевали мраморно-белые человеко-звери на невысоких постаментах.

Сначала Сана сдерживала себя, но всё больше ускоряла шаг, и уже бежала, а потом просто летела по белой сияющей дорожке. Туфельки на ногах, видимо, не привыкшие к такому ритму передвижения, жалобно поскрипывали, проскальзывая по мелким камешкам. Несколько раз Сана чуть не упала из-за тормозившей бег обуви. И в очередной раз, зацепившись туфелькой о щиколотку другой ноги, она споткнулась, не удержала равновесия и обидно растянулась на белоснежном сияющем полотне. Туфелька, несколько раз подпрыгнув, победно улетела куда-то за живую изгородь из деревьев. Саня, всхлипнув от неожиданности, встала, потёрла поцарапанную коленку (крови не было, только выступили на коже несколько тут же покрасневших полос) и, убедившись, что платье даже не запачкалось, нырнула вслед за беглянкой в белые, плотно расположенные листья деревьев. За живым частоколом из стволов оказались не менее плотно разросшиеся кусты, всё с такими же белыми пушистыми метёлками. Туфельки в обозримом пространстве не обнаружилось.

– Ты где? – спросила, озираясь Сана. Вопрос был чисто риторический, потому что она, конечно же, знала, о том, что обувь не разговаривает. Даже, несмотря на всю свою тайную любовь к волшебным историям. Сана пролезла сквозь второй живой забор и оказалась на краю то ли невысокой скалы, то ли высокого холма. За её спиной сомкнули ряды деревья. Здесь, на плоскости возвышения остались только сбившиеся в небольшие группы кусты. Впереди, сколько хватало взгляда, расстилалось море. Белёсое, словно разведённое водой молоко. Масса воды по масштабности и вызывающему восторгу было похоже на то, которое она вызывала бутылочным стёклышком – изумрудное, бирюзовое, синее, ультрамариновое, но только не белое. А это… Да, она видела его уже на картинке, там, где многотонный причал уходил под воду с кричащими на нём людьми, но цвет не заметила. Сейчас это море было спокойным и таким… странным. Завораживающим и почему-то совершенно молчащим.

Ряды деревьев, скрывшие с глаз Саны многолюдную аллею, суету перед торговыми павильончиками и танцующие статуи, так же поглотили все звуки, идущие с другой стороны. И в этой тишине вдруг слабо-слабо, раздалось имя. Кто-то словно через силу, скрипящим, задыхающимся шёпотом произнес: «Сана…». Девочка повернулась, чуть припадая на ногу в одном носочке, потянулась на звук. Кажется, он доносился из ближайших кустов, сбившихся друг к другу, словно компания ёжиков-альбиносов.

– Сана, – опять задохнулся шёпот.

Она осторожно подошла к кустам, обрадовалась, когда увидела около них свою белую балетку. Пряжка чуть поблескивала на солнце в пепельно-светлом мерцании низкой травы. Сана обулась и, почувствовав себя уверенней, заглянула за куст, откуда, как ей показалось, слышался стон, похожий на её имя.

На мерцающей светлым пеплом траве лежала белая женщина. Когда-то она была прекрасна, и даже через трещины, сетью накрывшими её мраморное совершенное тело, доносился отзвук этой невероятной красоты. От безупречного черепа был отколот кусок, одна нога вывернута под неестественным для живого существа углом. Сане показалось сначала, что кто-то бросил здесь одну из статуй, что танцевали перед входом в арку, но осыпающаяся мелкой крошкой грудь тяжело вздымалась, судорожно, со всхлипом вдыхая и тяжело выдыхая воздух, а глаза были открыты. В них светились страдание, страх и безнадежность.

– Сана! – осыпающаяся фигура протянула к ней руку, по которой угловатыми змейками бежали трещины. От этого лёгкого движения с фигуры полетела меловая пыль, мелкими камешками посыпались осколки оцепеневшей плоти.

– Ты же поможешь мне, Сана?

Голос прозвучал, словно с двух сторон сразу. Сана вздрогнула, потому что кто-то схватил её за плечо. Бутылочное стёклышко вылетело из рук, беззвучно упало на малокровную, серую землю посёлка банхалов. Привычный мир, где жила Сана с мамой, папой и Леей, словно замер. В густом напряжённом воздухе не прорывалось ни звука, ни дуновения ветра, ни единого движения не ощущалось из купола, которым словно накрыло девочку и всё, что её окружало. В невидимом куполе так же заваливался на бок дом старого противного Джобса, на окнах которого съежились притчники, топтали серую пыль старенькие сандалики Саны, около них валялась потерявшая всё своё волшебство стекляшка. А ещё в этом невидимом куполе девочку сразу с двух сторон держали невесомо, но ощутимо тёмные высокие тени в чёрных плащах. И на неё в упор смотрела та самая фигура, только что распадавшаяся на каменные куски в «белых историях». Девочка её узнала сразу, хотя выглядела статуя гораздо, просто несказанно гораздо лучше, чем секунду назад.

– Сана, – повторила ровным, механическим голосом ожившая статуя. – Ты же мне поможешь?

Теперь, когда фигура стояла, она оказалась довольно высокого роста, но, несмотря на то, что не осыпалась и выглядела довольно ухоженной, была какая-то вся высохшая. Словно мёртвое дерево на границе между посёлком банхалов и дальним лесом. Лицо у неё изнутри светилось ненормальной белизной, словно на этом пугающем создании навсегда застыла равнодушная маска. Ни ресница не дрогнула, ни бровь не изогнулась, она просто смотрела на Сану в упор. А затем произнесла тоном, не терпящим возражения:

– Подойди ко мне, Сана.

Девочка попыталась сделать шаг назад, но одна из теней, что держали её, только ближе подтолкнула к статуе.

– Тебе нужно заплести косы, – покачала та укоризненно головой. – Девочки не должны ходить лохматыми. Ни дома, ни на людях.

Она мягко, но настойчиво притянула девочку к себе. Мрачная тень в чёрном плаще протянула даме красивый сверкающий гребень, и дама вонзила его в спутанные локоны Саны. Гребень остро задевал кожу на голове, драл запутавшиеся друг в друге мягкие детские кудряшки. Сане было больно, но она терпела. Только прикусила губу.

– Передай императору, что я нашла шестёрку щита, – дама, не выпуская из рук ни гребень, ни прядь спутавшихся волос, повернулась к одному из чёрных. – Это Око. Пусть Джокер нарисует схему и присоединит к остальным. И уже уберите отсюда эти … их… как там…

Лицо оставалось всё таким же бесстрастным, но брезгливость прозвучала в голосе дамы. Она кивнула в сторону окон старого Джобса.

– Притчи… причности… Притчники!

Наконец вспомнила дама, и Сана, державшаяся всё это время, пока монахиня плела ей косы, громко всхлипнула. Но не от боли. От неожиданности и обиды.

Глава 5. Кровавые танцы

Большая часть экскурсантов с того момента, как автобус тронулся, прильнула к окошкам и словно погрузилась в этот странный ржаво-пустынный мир, который, действительно, выглядел отвратительно завораживающим. Все попытки Лив обратить на себя внимание кого-либо из спутников, оказались тщетными. Она ловила взгляд худой длинной девушки с удивительно некрасивым лицом, напоминающим вытянутую морду селедки.

— Есть ли у селедки морда? — подумала Лив и тут же рассмеялась про себя. — Нет, ну правда, есть ли у селедки морда?

И улыбалась пожилому толстяку с бордовыми, лоснящимися щеками, почему-то все ещё покрытыми явно юношескими гнойными прыщами. И даже подмигнула плечистому культуристу со странным, совершенно никаким выражением на лице. В смысле ощущения, что этот качок не думает. Вообще. Но никто не отреагировал на её явные знаки завязать дружелюбное знакомство.

Эти и все другие люди, окружающие Лив в автобусе, вообще вели себя странно. Не было оживленного туристического приподнятого шума, который бывает в толпе людей, вместе поехавших отдыхать и пялиться с восторгом на какую-нибудь невероятную ерунду. Каждый был погружен в себя и старался не смотреть на остальных. Либо глазели в окошки, либо цеплялись взглядом за гида. Никто не собирался делиться вслух впечатлениями, полученными от проносящихся мимо пейзажей. Эти люди казались отчего-то очень смущёнными. Лив, попытавшись наладить хотя бы зрительный контакт, потерпела неудачу (натолкнувшись не то, чтобы на стену, а на целую крепость безответного молчания), уставилась, как и все другие в окно. Запоздало пришла мысль, что уж ей-то лучше не выделяться.

Голос гида доносился как сквозь слой ваты. Сам смысл того, о чём говорил проводник, был тягуч, сложен и вводил Лив в густой тяжёлый сон:

— Местные аборигены ещё в утробе матери ощущают нехватку некоего фермента, который называется «альфа-редуктаза». Это биокатализатор, отвечающий за преобразование тестостерона в дигидротестостерон. Не буду утомлять вас лекциями, потом можете более подробно прочитать об этом в путеводителе или спросить у меня. Скажу только, что все дети рождаются и до полового созревания остаются здесь как бы... бесполыми. Если такому подростку в момент вторичного выброса тестостерона ввести фермент, то он сформируется в мужчину. Если оставить всё, как есть, то организм созреет по женскому типу. Но на Бледе есть и третий вариант развития событий. Всё дело в веществе, которым учёные Бледа могут по праву гордиться. Они вывели фермент, который тормозит любое гендерное развитие. То есть подросток, которому ввели вакцину «Антиальфа», на всю жизнь остается бесполым.

— О Боже! — как-то особенно прочувственно выкрикнул кто-то из толпы туристов, и Лив вздрогнула, вырванная этим вскриком из своего тяжелого полусна. Надо же, кто-то слушал очень внимательно...

— Какой ужас! — опять выкрикнул все тот же женский голос. — Это же эксперименты над людьми...

— Не переживайте, — успокоил гид, которому, видимо, периодически приходилось умиротворять особо милосердных туристов. — Жизнь андрогина без страстей имеет свои привлекательные стороны. И на этом держится экономика региона. Огромный, и, честно сказать, единственный завод имеет свой, так называемый, инкубатор, откуда берёт необходимое количество работников в свои цеха. Они свободны от любовных переживаний, излишнего соперничества, изматывающей и непродуктивной ревности, а так же не страдают от болезней, связанных с половой физиологией и нервными клетками. Эти люди практически не болеют, разве что гриппом или очень редко у них случаются приступы аппендицита. Андрогины спокойны, очень работоспособны и не доставляют неожиданных проблем работодателям.

— А что производит этот завод? — раздался из туристической толпы ещё один, на этот раз мужской, солидный, лишенный эмоций голос.

Лив вся обратилась во внимание.

— Всё, — гид развел руками. — От предметов первой необходимости, включая питание для всего региона, до фермента, делящего народонаселение на работников и воспроизводителей.

— То есть институт брака здесь всё-таки существует? — Лив сначала услышала свой голос, а потом поняла, что это она спрашивает у гида. Проводник добродушно кивнул:

— Не в том виде, к какому мы привыкли. Здесь тоже всё подчинено контролю. Лаборанты высчитывают необходимое количество женщин и мужчин для демографического равновесия. Когда дети входят в возраст лет десяти (у кого созревание идёт чуть раньше, у кого чуть позже), в зависимости от необходимости, одних отбирают, как будущих самок, другим вводят мужской фермент. Положительный.

— Остальные?

— Получают «антиальфу», и — на завод или в оранжерею. Я забыл сказать, что, кроме завода, здесь функционирует огромная оранжерея, где выращиваются продукты, необходимые для питания. Итак, вопросы по быту ещё есть? Мы ограничены по времени.

— Что за существо выскочило на дорогу? Это был человек? — тот самый, первый женский голос, Лив захотела увидеть его обладательницу. Она завертела головой.

— Их называют здесь диморфизами, — гид несомненно ожидал этот вопрос. — Скажем, что-то вроде секты или своеобразного подполья. В любом обществе есть индивидуумы, недовольные его устройством. Эти аборигены выпали из местного социума. Они взяли за принцип свободы возможность развиваться по женскому и мужскому типу в зависимости от своего желания. Вырабатывают нужный фермент внутри себя. Рождаясь, как и законопослушные обитатели этой местности, бесполыми, по достижении половозрелого возраста каждый из этой немногочисленной группы выбирает, кем он хочет быть — мужчиной или женщиной, и сам направляет свое развитие по выбранному пути. Это называется диморфизм.

На некоторое время в автобусе воцарилась тишина. Очевидно, туристы пытались осознать сказанное гидом.

— А разве такое возможно? Чтобы пол по желанию? — даже с каким-то мистическим ужасом спросил кто-то из глубины автобуса.

— Говорят, что да, — гид пожал плечами. — Только подобные существа долго не живут. Выбор значительно сокращает срок их жизни. Диморфизы редко доживают до семнадцати лет, поэтому в этой общине принято рожать детей, как только определились. И сам образ жизни — полуголодный, подвальный, в вечной сырости, — не продлевает годы жизни. Такова цена за свободный выбор.

Гид сделал небольшую, но многозначительную паузу и спросил:

— Есть ли ещё вопросы?

Ещё вопросы были, но проводник произнёс конец фразы таким нетерпеливым и даже раздражительным тоном, что присутствующие предпочли промолчать.

— Хорошо, — гид казался удовлетворённым дружным сопением притихшей толпы. — Итак, мы вот-вот увидим один из немногих и самых ярких ритуалов этого региона. Как я уже сказал выше, его жители всячески избавились от страстей, и это единственный оставшийся отголосок какой-то трагедии, случившейся в древности, дошедший до наших дней. Существа, не получившие фермент, входят в женскую ипостась, и в момент пробуждения женственности танцуют в огромной чаше, до краев наполненной битым стеклом. Неизвестно почему, но все, кто видел ритуал, утверждают, что это одно из самых возбуждающих в мире зрелищ. Поэтому на входе вам будут выданы специальные костюмы. Надеюсь, все прошли инструктаж, как себя вести, если почувствовали что-то необычное?

Толпа в автобусе смущенно загудела. Лив, которая никакой инструктаж, естественно, не прошла, тихонько уставилась в окно.

Странный урбанистический пейзаж никак не заканчивался. Автобус все катил и катил вдоль переплетения ржавых труб, под ними, над ними. Он ловко лавировал в этих коричнево-оранжевых лабиринтах, и казалось, что в бесконечном канализационном нагромождении параллельных и перпендикулярных линий проявляется некий узор тщательно выплетенной паутины. Невероятно огромным, металлическим пауком. Паучьим королем ржавчины.

Лив непроизвольно передернулась, представила многопалого монстра, заключившего этот бесконечный город в хитросплетение канализационных и водопроводных труб, вытягивающих жизнь и страсть из людей, которые были виноваты только в том, что родились здесь. Она вспомнила анемичного Кузю, его хрупкую андрогинность, тонкую шею, прожилки на ломких запястьях, и сердце её защемило от жалости.

Можно ли выпутаться из этой паутины? Лив очень сомневалась. Как в Пихтовке лес корнями выкачивал из сердца земли мистическую силу, наполняя ей округу, так здесь ржавое творение только что выдуманного ей паука выкачивало эту силу из живых существ, чтобы отдать...

Может, даже и в ту саму Пихтовку. Так внезапно подумала она. Ничто не берется ниоткуда и никуда не исчезает бесследно. Значит, где-то должен быть выход в иное пространство, куда перекачивается энергия из этого почти погибшего места. А то, что оно умирало, обесцвеченное, обескровленное, у Лив не вызывало никаких сомнений.

Она даже не заметила, погруженная в свои мысли и домыслы, что за окном стемнело. Когда автобус резко развернулся и остановился, уже невозможно было разглядеть, где именно они находятся. Пассажиры тихо и торжественно потянулись к выходу, Лив выскочила вместе со всеми на небольшую площадку, освещённую только тусклым светом фар, которые водитель тут же приглушил. Чуть вдалеке виднелась дорожка, обрамленная круглыми матовыми фонарями. Свет от них рассеивался безжизненными вялыми облаками, но в темноте сразу притягивал взгляд. У истоков этого таинственного променада человек в длинном белом халате доставал из большого саквояжа мягкие пакеты и раздавал спутникам Лив. Она подошла к нему и тоже получила пакет. Сквозь шуршащую пленку упаковки чувствовалась мягкость ткани.

Сжимая в руке хрустящий целлофан, Лив пошла по таинственной дорожке, стараясь ступать в редкие пятна света, среди таких же растерянных, как и она сама, туристов из автобуса. Перед темнотой и неизвестностью все непроизвольно старались держаться рядом друг с другом.

Дорожка закончилась неожиданно, они все оказались на ещё одной площадке, огороженной балконными перилами. Вдоль ограждений тянулись жёсткие лавки для сидения. Дальше пространство обрывалось резко вниз, в огромную чашу, которая, казалось, заполняла собой всё, что находилось под балконом.

Девушка подошла к краю, чуть свесилась с ограждений, всматриваясь вниз, в центр белого круга. Это, конечно, была она, зловещая ритуальная чаша, которая притягивала и пугала одновременно. Осколки не просто заполняли круг. Острые грани стекол щерились режущими пиками в стремительно потемневшее небо. Напоминало аппликатор Кузнецова, который мама Лив использовала при приступах остеохондроза. Только стёкла находились друг к другу намного плотнее, чем деревянные шипы на мамином аппарате. Как по такому вообще можно ходить? Даже в обуви. А танцевать, как можно?

Грядущий ритуал нравился Лив всё меньше и меньше. За время своих странствий она выработала уже какое-то шестое чувство, которое ей подсказывало сейчас, что она опять вляпалась во что-то не очень приятное.

Затрещали пакеты. Лив оторвала взгляд от глубины чаши и увидела, что туристы надевают смирительные рубашки. Между ними лавировали два человека в белых халатах, которые доходили до пола, и помогали завязывать невероятно долгие рукава на спине. Лив не хотелось облачаться в эту одежду, но один из людей, похожих на лаборантов неведомого научно-исследовательского института, остановился прямо около неё и смотрел уже вопросительно. В упор, не отрывая взгляда.

Тяжело вздохнув, Лив надорвала край пакета и вытряхнула бесформенное одеяние из мягкого, но очень плотного и прочного трикотажа. Она сделала вид, что надевает эту спецодежду, надеясь, что лаборант с буровящим неприятным взглядом отойдет, но человек в белом отчалил, только лишь крепко завязав рукава на её спине. Лив оказалась спеленатой смирительной рубашкой и это было совершенно не то состояние, в котором она была бы счастлива находиться. Лив с недовольным видом села на жёсткую скамью, на всякий случай, стараясь держаться подальше от остальных потенциальных зрителей.

Неожиданно нежный прозрачный свет озарил чашу, и все взгляды устремились в её сердце. Острия осколков засветились трогательными отблесками, казалось, что хрустальные звёзды упали разом в этот круг. Невозможно было уловить момент, когда в этих отблесках тонко засветились андрогинные существа, сразу же напомнившие Кузю. Они просто высветились из темноты, и переливы хрустальных граней осторожно касались босых, тонких ног. Метаморф ещё совсем чуть-чуть тронул фигуры девочек, и эти будущие женщины выглядели совсем детьми, внезапно вытянувшимися за лето. Лив ощутила, как немного саднят на локтях призраки давно исчезнувших царапин, которые оставляют сухие ветки шалаша на старой семейной даче. Нежно-розовые тонкие туники мягкими складками спадавшие с острых плеч, только подчеркивали эту переходную от младенчества к взрослости хрупкость и недолговечность.

Сначала всё происходило в полном безмолвии. Резко прекратилось шуршание пакетов и смолк нестройный гул редких шепотков. Андрогины разом, повинуясь какой-то неслышной зрителям команде, вступили в круг. И тут тонко и душераздирающе, на одной ноте заныла скрипка. Её полуплач-полувой мистическим вязальным крючком бесцеремонно и очень больно воткнулся в душу, и, поелозив там немного, зацепил и потащил тщательно спрятанное, надёжно укрытое в самой глубине солнечного сплетения. Это были совсем не музыка и не танцы. Огромная, всеобъемлющая тоска, которая несла за собой истерику, а затем — катарсис, очищение.

Андрогины закружились, сначала угловато, неловко запинаясь, словно ещё неоперившиеся детёныши птиц. Плечи и ключицы остро торчали сквозь мягкую ткань туник, выделялись и лопатки — лёгкие, полые, незавершённые. Словно они только ещё готовились стать крыльями. Выражения на лицах танцоров оставались жертвенно непроницаемыми, пока они неловко кружились под одну-единственную скрипичную ноту, длящуюся, казалось, бесконечно.

Но вот уже то тут, то там на прозрачных осколках расплывались алые пятна, а на бледных масках неподвижных лиц набухали ярко красным рты. Это дети, молча, до крови кусали губы.

Только нет ничего вечного, даже страданий. Постепенно тоска оседала на дно. Как подсыхает вскрытый гнойник, так душевная, сначала непереносимая боль уходила всё дальше, становилась тупее, острый приступ сменился на ноющее напоминание, а затем и вовсе исчез.

Пришло время злости. Андрогины закружились яростнее, казалось, они уже испытывают наслаждение от боли. По изрезанным, иссечённым безжалостным стеклом ногам девочек кровь уже не капала, а струилась, и осколки, ощерившиеся на чаше, жадно впитывали в себя эту кровь, не успевая очиститься. Лодыжки Лив пронзило судорогой, когда в опустошённую душу резко вбилось что-то совершенно неведомое и потустороннее. Это был экстаз такой силы, что она дернулась, словно от внезапного мощного удара. Гигантская волна подхватила и понесла её, туда, вдаль, в глубины подсознания, недоступные никогда ни до, ни после. Лив показалось, что вот-вот поймет что-то самое важное, ухватит суть сущего. Того, что выше и дальше её, туристов, хрипящих в изнеможении, сползающих с жёстких лавок, извивающихся по направлению к кровавой арене. Выше и дальше этих детей, режущих ноги в первую кровь, приносящих себя в жертву во имя будущего. Выше и дальше управления налоговой инспекции, коварной лесосеки Фарса, борьбы единства и противоположностей хансангов, всего-всего, что она знала, знает, и когда-либо будет знать.

Это было настолько непереносимо, что единственным выходом выпустить из себя прежнюю, ненужную уже сущность и впустить новое откровение, подошедшее так близко, что уже ближе некуда, казалось восхождение на кровавую арену. Лив как и все остальные в едином порыве забарахталась в смирительной рубашке и дёрнулась в сторону ограждений.

Кто-то сзади одной рукой обхватил её крепко за плечи, а другой с силой ударил чем-то острым по узлу на спине. Рукава бессильно обвисли, Лив забилась в сильных руках, благодарная за то, что уже не связана и может ринуться вниз. Не было сейчас ничего важнее этого полета, который довершил бы катарсис, омыл её душу полностью, а если за ним последовала бы смерть, то это тоже не имело никакого значения, потому что в этот момент Лив явно осознавала, что смерти нет. Но руки держали её так крепко, и в то же время пытались оттащить с балкона обратно в глубь темноты с такой силой, что не принимать их во внимание даже в экстазе Лив всё-таки не могла.

— Тихо, тихо, — прошептал тот, кто вытащил её из этого состояния.

Видимо, чужеродное присутствие, идущее в диссонанс с волнами, которые несли всех присутствующих, почувствовала не только Лив.

— Отставший турист, — чей-то истошный до смерти перепуганный голос вдруг разорвал метафизику происходящего. Разом упавшие в тишину крики подхватили и усилили панику.

— Это отставший турист! Он здесь! Он явился!

Те из туристов, что оказались поблизости от нашей парочки, отпрянули от них, стремясь максимально удалиться от ожившей легенды. Так как они все были завязаны в смирительные рубашки, то неловкими движениями сбивали друг друга с ног. В куче-мале, растущей на глазах, блестели сумасшедшим блеском выпученные глаза и орали что-то нечленораздельное раззявленные рты. Теперь вся туристическая группа точно напоминала стайку психов, выведенных во двор больницы на прогулку и устроивших непредвиденную бузу. Лив стремительно обернулась и встретилась глазами с Саввой.

— Я так и знала, — все ещё тяжело дыша от только что пережитого потрясения, сказала она, просто констатируя факт. Лив, действительно, почему-то совершенно не удивилась. Словно они не расставались каждый раз, как в последний, и каждый раз, мягко говоря, при очень странных обстоятельствах. — Это ты.

— Угу, — сказал Савва и отпустил её плечи. Что-то грохнуло и тряхнуло так, что даже не включенные в общую кучу туристы посыпались на пол. Лив и её спутник, удивительным образом удержавшиеся на ногах, разом оглянулись на выход. Увы, было уже несколько поздно.

С одной стороны на них надвигались люди в длинных, белых халатах, с другой — жизнерадостно и совершенно по-идиотски улыбаясь, спешил ... Джонг. Лив моргнула несколько раз, дабы убедиться, что это не видение, а потом ей показалось, что он на ходу достает свой жуткий миниатюрный арбалет, и она пронзительно вцепилась в Саввину руку.

— А теперь — прыгаем и бежим, — с радостным отчаянием сказал Паж.

И они прыгнули.

Вниз.

В чашу.

Прямо на обагренные кровью стекла.

***

Они упали на самый край чаши, там, где осколки щерились не столь густо, а Лив, как-то оказавшаяся сверху на Савве, вообще практически не пострадала. Только правая ладонь, которую она инстинктивно выставила при падении вперёд, сразу резко заныла, из пореза тут же хлынула кровь. Её спутнику, очевидно, пришлось хуже, но он тут же, приподняв её, вскочил на ноги.

В Лив ударило ощущение то ли железа, то ли лесной земляники, и она сначала вдохнула этот густой, тревожащий запах, а только потом поняла, что это запах крови — и той, что уже была на осколках, и той, что хлынула из ладони Лив, и той, что текла по спине Саввы.

Крики сразу отдалились, стали глухими, словно доносились из другой, плотно закрытой комнаты. Дети, не понимая, что происходит, застыли на том же месте, где их застала суматоха, не зная, что делать дальше. Невидимая скрипка продолжала жутко выть на одной ноте, уже тщетно пытаясь удержать инфернальное состояние момента.

— Ты сильно ранен? — спросила Лив, и Савва показал жестом, что с ним все в порядке. Он, не обращая внимания на свои порезы, перевалился за край чаши, и протянул Лив руку. Видимо, благодаря адреналину, зашкалившему в её организме, девушка, без всякого сомнения, на какой-то отчаянной дерзости перевалилась за борт, в очередную темноту и неизвестность. Не разбирая дороги, они побежали вдаль от арены. А когда позади раздался ещё один приглушенный, слабый стук и крик, Лив поняла, что Джонг прыгнул следом.

Они неслись по странному берегу, вдоль стеклянной реки, которая то ли выходила из чаши, то ли вливалась в неё. Река не очень широкой дорожкой блестела в темноте осколками, которые приходили в движение, как только на них падали мятущиеся тени. «Опять погоня», — пронеслось в голове у Лив. Только на этот раз она убегала не с Джонгом, а от него. Её судьба выписывала повороты один причудливее другого. Лив опять не знала, по какой причине и от кого именно так неистово убегает, и в какой стороне находится спасение, и есть ли оно вообще. Замелькали мысли, словно загнанные до паники зверьки: беспокойство за Кузю, сожаление о хансангах Саввы, воспоминания о цветке на кухонном окне, который она не поливала уже больше двух недель, думы о Геннадии Леонтьевиче и его стареньком диктофоне, о безразличном взгляде монахини, разрезавшей карту... Все это было не вовремя, некстати, но они, эти мысли, бешеные бѐлки, бились в голове сами по себе, самостоятельные, без всякого её участия.

Неожиданно стеклянная река резко вильнула вправо, и Савва остановился. Лив притормозила вслед за ним, скорее по инерции, но тут же поняла, что дальше бежать не может. Совсем. Она опустилась на землю, пытаясь полной грудью вдохнуть воздух, который стал вдруг невероятно густым и тяжелым, он с трудом проходил в разбухшие лёгкие. Лив чувствовала их так, словно ничего, кроме этих раздувшихся лёгких, в ней не осталось. Никаких даже мыслей, ни ног, ни рук, ни сердца — только эти воздушные насосы, забитые до предела сумасшедшим бегом.

— Иди дальше, — прохрипела она своему спутнику и подумала, что это очень напоминает слова из какого-то несмешного анекдота.

— Всё хорошо, всё будет хорошо, — пробормотал Савва самые глупые из возможных слов, присев перед ней на корточки. Он тоже тяжело дышал, и очень старался держаться, но уже начинал заваливаться назад, на окровавленную спину, словно красная жидкость, вытекающая из глубоких порезов, ещё свежая, не запекшаяся, тянула его к земле. Лив из последних сил рванулась, чтобы поддержать.

— Кажется, всё, — прошептал он, и тяжело обвис на её руках, закрыв глаза.

Футболка на спине клочьями прилипала к ранам, кровь из её порванной ладони тут же мешалась с той, что обильно намочила его спину.

— Боже мой, — сказала Лив в отчаянии, — Боже мой!

Она оглянулась. Вокруг не было ничего. Совсем ничего, кроме все той же, крошащейся под ногами бетонной земли и блестящей дорожки, застывшей заколдованной осколочной рекой. Ещё, очевидно, где-то за ними следовала погоня, где-то далеко...

Хотя нет.

Уже не далеко.

Совсем близко.

Глава 6. Неожиданное предложение

– И ты имел наглость показаться мне на глаза? – Геннадий Леонтьевич сдвинул огромные защитные очки на затылок, и сразу стало ясно, что он не просто недовольно дребезжит старческим стеклянным голосом, а вне себя. Глаза под обильными, растрепанными бровями метали гром и молнии. Даже паяльник в руках у изобретателя угрожающе ощерился, в небольшой комнатке к запаху припоя с канифолью примешивалось что-то ещё, густо-сладковатое, а затем резко повеяло грозовыми разрядами.

Тот, кто был причиной неистового гнева Геннадия Леонтьевича, невзирая на надвигающуюся грозу, хмыкнул из тесной прихожей:

– Не на глаза, мон шерр. Смею заметить, что ты меня не видишь. И не вы ли с императором, презрев давнее обещание, недавно встречались? В очень интимной обстановке. Дело пахнет, сам знаешь чем. И у тебя, кажется, что-то горит.

На раскаленном паяльнике корчилась капля припоя. Гениальный изобретатель, не глядя, выдернул шнур из розетки.

– Не заговаривай зубы, Джокер. Это всё по твоей вине. Знаю, кто привёз сюда глупую птицу.

– Я, – согласился голос из прихожей.

– Ты решил, что это десятка щитов и собрался дать ей имя Мытаря.

– Согласен, – тот, кто пришел без приглашения и спроса, не отпирался. Он отвечал быстро и, кажется, даже веселился.

– Фарисею идею тоже подкинул ты?

– Угу, – бухнула темнота. – Ненавязчиво.

– Резоны? У тебя есть хоть один? Сколько раз вы пытались восполнить колоду? Кроме этого пугливого воробья, из которого вы растите Пажа, ни одно предприятие не увенчалось успехом.

– Ты и сам знаешь, что иначе нельзя.

– И что теперь? – Геннадий Леонтьевич из гневного вдруг стал просто усталым. «Как вы мне все надоели», – подумал он, вслушиваясь в то, что ответит ему древний враг, без которого он не может жить, ибо был враг целью существования его.

Наэлектризованные тучи слабо взвизгнули и сдулись. Тощая, сразу поникшая молния прорезала мрачный небосвод. Выпустив пар, гроза, так эпически начинавшаяся, выдохлась и сморщенным листом упала на мёрзлую землю.

– Теперь прошу тебя не мешать, – голос из прихожей стал серьёзным. – Ты мешаешь, Отшельник.

– Мне нет никакого дела до этих игр, – все ещё огрызался тот. – Но вы-то! Древние гамоты, на которых когда-то держалась гармония белого, до чего вы дошли?! Устроили из места силы контрабандный перевал, тьфу…

Он собирался плюнуть, чтобы выразить всё своё презрение, но вспомнил, что это его дом, и передумал.

– Птицу оставь в покое, – только и сказал, резко успокоившись.

– Я изначально привез её в колоду. Мальчишка просто не понял. Ну да, я притворился, что везу жертву. Ты же знаешь Фарисея. Ему нельзя сразу вот так – бухнул и всё. Исподволь, вкрадчиво и льстиво – так можно внушить ему новые мысли. Ему нужен мытарь, а всем нам – десятка щитов. Я приглядывался. И оказался прав.

– Ты ошибся, – Геннадий Леонтьевич сел на свой продавленный топчан, не выпуская паяльник из рук. Голос его обрел твёрдость человека, который окончательно решил закончить разговор. – Даже если это десятка, то не щит. Это посох. Так что птица всё равно уйдёт. А если ты не оставишь её в покое, уведёт за собой и любовника. Он-то изначально был посохом. Пустые хлопоты, Джокер. Я ясно это вижу.

– Если бы ты помог…

– Ты знаешь для чего я здесь, – перебил изобретатель, и голос его был удивительно твёрд. Исчезли все старческие дребезжащие нотки. – Пытаться восстановить колоду такая же плохая идея, как выменивать время на краски. Уходи, Джокер. Я всё сказал.

Прислушался. В прихожей было тихо. Только ветер или мыши шелестели в стопках старых книг и газет, громоздившихся в углу заваленных барахлом сеней. Джокер ушёл. Дослушал ли он до конца то, что пытался ему сказать Отшельник, так и осталось неясным. То ли ветер прошелестел в кронах, то ли послышалось изобретателю, то ли уходящий сказал горько и безнадёжно. Только протянулось печально по подмороженной опавшей листве:

– Будь ты проклят, Сейдо…

***

Лив придерживала голову Саввы, который всё пытался встать, но не мог. Жизнь уходила из него через порванную футболку, орошая красными земляничными каплями растрескавшийся бетон, застывала на поверхности небрежными кляксами. Девушка слышала приближающийся шум, а через минуту увидела стремительно надвигающийся силуэт. Фигура становилась всё яснее, больше и ближе, но Лив не могла ни сдвинуться с места сама, ни унести Савву.

Это действительно был Джонг, одинокий отныне хансанг и, очевидно, самый настоящий предатель. Он, шумно дыша, остановился около пары.

– Ладно, – тихо сказала Лив бывшему стражу. – Мне можешь мстить. Но он здесь не при чём.

Она показала глазами на Савву, который, кажется, потерял сознание.

– Быстро, – сказал Джонг. – Это твой воробей? Дай.

Лив сначала совсем не поняла, что он имел в виду под словом «дай», потом попыталась сопротивляться, но зелёный, не обращая внимания на её бессильный протест, закинул безвольное тело Саввы себе на плечи и двинулся по излучине стеклянной реки большими шагами. Она встала и побежала за ним. Впрочем, побежала – это слишком сильно сказано. Лив поплелась, еле перебирая ногами, но пытаясь выкрикивать что-то гневное в спину Джонгу. Получалось плохо, вроде:

– Ты... Ты...

– Здесь уже недалеко, – обернулся Джонг. – За мной, не отставай.

– Ты...

– Потом, – сказал он, уже не поворачивая головы. – Всё потом.

Стеклянная река резко мельчала прямо на глазах, становилась меньше, уже и невзрачней, незаметно из-под земли стали появляться трубы, расти вдаль и вширь, потянулись вверх и вскоре опять заполонили своими росчерками всё пространство.

Лив наконец увидела, что все эти трубы стремятся в одно место – туда, где словно из-под земли вырастал огромный промышленный центр. Это было так странно и неожиданно – сначала увидеть в этом сплетении труб многоэтажный дом, слепой, без окон, весь обвитый жадно приникшими к нему трубами, затем ещё один, и ещё... Потом понять, что все они связаны между собой воздушными переходами, огромными, парящими над землёй металлическими лестницами, общим чёрным дымом, который прорывался в блеклое небо то над одним зданием, то над другим. Всё это многоликое строение освещало само себя, и выглядело внушительно даже под покровом уже давно спустившейся ночи.

Никакой погони Лив больше не ощущала, острое чувство опасности пусть на время, но притупилось. Положившись на судьбу, она пристроилась в такт шагам Джонга, чтобы придерживать сползающего с его плеч Савву. Сначала нужно помочь этому парню, а со всем остальным она разберется позже. Если это позже у неё будет.

Они шли целенаправленно к одному, конкретному зданию, и когда подошли уже настолько близко, что можно было разглядеть даже стыки плит, из которых оно было сложено, Джонг сказал ей с придыханием:

– Заходи слева, смотри дыру в заборе. Ныряем в неё, затем осторожно проходим к левому крылу, через подвальное окошко лезем в лабораторию. По возможности тихо. Там можно будет обработать его порезы и остановить кровь.

Савва слабо застонал и у Лив сжалось сердце от жалости к нему.

– Потерпи, миленький, – очень по-бабьи, даже чуть причитая, произнесла она и осторожно провела ладонью по его мокрому лбу. – Скоро уже, совсем скоро.

Дырка, действительно, имела место быть. Вернее проём, словно выгрызенный в монолитной стене каким-то ну уж очень проголодавшимся зверем. Обвалившиеся куски валялись тут же.

– Здесь – зачем-то сказал Джонг, указывая на эту прореху. Будто и без его слов это было непонятно. Он опустил тело Саввы на землю, сел рядом, пояснил, – секундный привал.

Лив опустилась рядом:

– Ты что с нами собираешься делать? – наконец-то смогла она спросить. Джонг казался обычным, тем самым хорошим Джонгом, которого она знала на Ириде. Может быть, в неё стрелял совсем не он, а его подобие? А, может... Может, это вообще был выживший Маджонг? У Лив перехватило дыхание от догадки.

– Ты вообще, кто?

Бывший страж поднял лицо вверх, в беззвёздную темноту, чуть отражающую искусственный мутный свет.

– Я? А ты сомневаешься в том, кто я? – спросил он её в свою очередь.

– Если ты тот Джонг, который сделал мне качели на Ириде, почему тогда выпрыгнул из зарослей лаванды и выстрелил? Это был ты?

– Я, – сказал Джонг. – Это был я... Пойдём, а то ему совсем плохо.

Он взял неподвижного Савву за плечи. Тот тихо застонал, но не очнулся.

– Помоги мне. Бери за ноги. Там есть медикаменты. И бинты.

Вдвоём втащили недвижного спутника через эту дыру, он становился все бледнее и тяжелее, и в какой-то момент Лив в очередной раз показалось, что она сейчас вот прямо здесь же ляжет и умрет. Но ничего подобного не случилось, и девушка решила чуть позже подумать, откуда берётся второе дыхание. По всё такому же пустынному и безлюдному двору они протащили Савву к левому крылу здания. Несмотря на кажущуюся полную тишину и пустоту, они передвигались осторожно, пробирались, таясь под тенью стен. Лив ощущала отсроченную опасность.

Джонг привычным движением сбил слабенький замок, болтавшийся на приземистой двери. Она имела вид довольно заброшенный, казалось, что ей уже давно никто не пользуется.

– Про этот вход, кажется, давно забыли, – пояснил он Лив, словно прочитал мысли.

Дверь немного посопротивлялась, тормозя своей перекошенностью, в конце концов, неохотно скрипнула и поддалась. Троица тут же оказалась в какой-то приёмной, небольшой комнатушке на удивление чистой и белой, После ржавых труб и бетона она показалась Лив стерильной. Слабый запах йода и карболки показался даже приятным. В комнате находились только две больничные кушетки, очень знакомые Лив, они были накрыты специфически пахнущими даже на расстоянии клеенками. Ещё там стоял одинокий стол, а больше ничего не было.

Из комнаты ожидаемо шел широкий коридор, и Джонг, опять взвалив Савву на плечи, уверенно направился по нему в неизвестную Лив даль. Они тащились мимо закрытых дверей, куда – неизвестно. Белые стены, временами переходящие в серебро, отражались в таком же бледном лице Саввы. Он, кажется, на секунду очнулся, застонал. Лив на ходу опять коснулась ладонью его влажного лба:

– Миленький, потерпи ещё немного…

И обернулась к Джонгу:

– Уже ведь скоро, да?

Но ответил ей неожиданно Савва. Он вдруг прошептал:

– Не беспокойся, Оливка, я потерплю, – и опять впал в забытье.

Наконец-то Джонг остановился перед одной из многочисленных дверей, совершенно не отличавшейся ни от одной, мимо которых они уже прошли.

– Открой, – сказал Джонг, и Лив заметила, что он устал и тоже с трудом уже держится на ногах.

В комнате заставленной стеклянными и сейфоподобными шкафами, так же, как и в приёмной оказалась кушетка, на неё Джонг с облегчением сразу свалил Савву. Не переведя дух, он бросился к шкафам, разбивая стекла и взламывая дверцы. Через минуту перед Лив уже громоздилась гора склянок, баночек и упаковок с бинтами.

Они вдвоем промыли Савве раны, убрали окровавленные ошметки футболки, перетянули бинтами спину, на которой, как и подозревала Лив, живого места не было. Джонг, метнувшись куда-то за очередной шкаф, вытащил длинную и одноногую, как цапля, капельницу, показал на одну из банок:

– Сможешь раствор глюкозы ввести? Боюсь, я в вену не попаду.

Он вытянул вперёд дрожащие руки, демонстрируя мелкий тремор.

Лив тоже боялась, но в вену всё-таки попала без проблем. Наверное, от страха.

Они смотрели на бледного, неподвижного Савву, к руке которого тянулся гибкой худосочной змеёй шланг. Внутри этой призрачной змейки переливалась жидкость, возвращая Савву к жизни. Лив и Джонг сидели возле кушетки прямо на полу, и сил не было, казалось, уже ни на что. Они просто тупо ждали непонятно чего. Лив – что Савва очнётся, а Джонг... вдруг резко схватил её ладонь, на которой коркой уже запеклась кровь. То ли от его резкого движения, то ли немного раньше, когда Лив самоотверженно занималась ранами Саввы, но порез на ладони открылся, и из него сквозь коричневую корку опять сочилась алая, свежая кровь.

– Это у тебя что? Ты молчала?

– Я забыла, – сказала Лив, и сама удивилась тому, что могла вот так запросто забыть о себе. Она не помнила, чтобы когда-то забывала о своих интересах.

Затем Джонг обрабатывал порез, а Лив смотрела, как он это делает.

– Ну, ладно, – выдохнул бывший страж, поёжившись под пристальными и многозначительными взглядами. Наверное, он устал делать вид, что не замечает. – Я хотел спасти тебя, поэтому делал единственно возможное, что мог в этой ситуации. Нечаянно получилось так, что отправил тебя на изнанку Ириды.

– Что это значит? – удивилась Лив. – Вот это вот все – изнанка Ириды?

– Ну, да, – ответил он. – Неофициально. Долина Блед – это то, что питает Ириду. Откуда мы берем такое разнообразие цвета, по-твоему?

– Выкачиваете отсюда?

Джонг подул на её ладонь, обработанную жгучей жидкостью, девушка страдальчески скривилась. Он подул ещё раз, и принялся наматывать на рану бинт. Довольно, кстати, умело.

– Ёшкин кот, – Лив произнесла это и сама удивилась, откуда подобное выражение всплыло в её голове.

Джонг удовлетворенно посмотрел на аккуратную перевязку. Взгляд его становился привычно мягким, он прикоснулся осторожно к только что перевязанной им ладони Лив.

– Пока есть время, боюсь его у нас не так много… Я вот что хотел тебе сказать, и это самое главное. Раз уж мне все равно придётся жить где-то не на Ириде... Ты говорила, что у вас разнополые люди устраивают что-то вроде пары хансангов.

Джонг вдруг стал очень смущённым:

– Хотел спросить, может, мы с тобой могли бы стать такой парой? В вашем мире. Я хороший хансанг, со мной весело. А мне не так страшно. Это правильная идея, не находишь? Я пытался позвать тебя слухом хансанга, и, кажется, получилось.

– Там, в подвале… Это ты?

Джонг кивнул.

– Я не был уверен, но ведь получилось?

Место и время для кокетства было совершенно неуместно, поэтому Лив, долго не раздумывая, сразу ответила:

– Нет. Ты не очень понимаешь, о чём говоришь.

– Почему?

Лив вспомнила тяжёлый взгляд цафена Тома: «Не стоит ждать от других людей полного растворения друг в друге. Это каждый на Ириде знает. Моя жена – банхал, и она понимает это». Так он сказал. Девушка вздохнула:

– Это совсем не то. Ты будешь ждать от меня полного понимания, умения мыслить, как одно существо, но это совсем не то. Полного мысленного слияния, как с Маджонгом, никогда не будет, а ты все время будешь к этому стремиться. Несчастье и обманутые ожидания – вот что тебя ждёт в этом случае. Попробуй что-нибудь другое, Джонг. Или женись на бизнес–леди. По крайней мере, не будешь знать нужды.

– Что?!

– Да ничего, – опять произнесла Лив. – Вспомнила кое-кого.

– Ладно, – сказал Джонг. – Я понял.

Он резко и, кажется, сердито поднялся и подошел к входной двери.

– Скоро вернусь. Закройся, постучу условным стуком.

– Джонг...

Лив только теперь поняла, что он ловко увёл её от самой больной темы.

– Ты так и не рассказал, что случилось там, на лавандовом поле…

Бывший страж вышел молча. Видимо, от тщательно скрываемого расстройства, забыв даже сказать, каким именно условным стуком он возвестит о своём прибытии. Лив уже совсем было собиралась выскочить за ним, чтобы выяснить это, но вдруг за её спиной раздался какой-то подозрительно язвительный хмык. Она обернулась и увидела хитрый взгляд Саввы, направленный на неё.

– Ты очнулся? – обрадовалась Лив. – Давно?

Савва кивнул и довольно жизнерадостно для тела, несколько минут назад болтавшегося безжизненно за плечами у Джонга, улыбнулся. Вернее, ухмыльнулся, потому что улыбка получилась очень уж ехидная.

– Кто-то только что получил предложение руки и сердца?

– Видимо, тебе действительно намного лучше, – недовольно пробурчала Лив. Пусть неудавшееся, но всё-таки первое в её жизни предложение, она бы предпочла услышать наедине, без посторонних ушей.

– А ты сердцеедка, Оливка, – Савва продолжал веселиться, хоть и слабо (голос звучал довольно тихо, и мертвенная бледность ещё не сошла с его лица), но от души. – Прямо женщина–вамп. Кажется, так про таких, как ты, говорят?

– Тебе какое дело? – огрызнулась девушка. – Сам–то... Любовник!

Вспомнила, как называл карту Саввы Геннадий Леонтьевич.

– Я-то да, – опять тихо попытался рассмеяться её спутник. – Это всем известно. А от тебя такого не ожидал.

– Савва, ему просто некуда больше идти и он боится реальности другого мира. Только и всего. Ему нужна поддержка.

Лив попыталась пойти на мировую. Она подошла к кушетке, на которой лежал весь как мумия перебинтованный Савва, и тоже хмыкнула про себя. Бинтов они с перепугу не пожалели.

– Ты как?

– А ты? – переспросил эхом несносный Любовник.

– Хорошо… Нормально... Ты отдыхай пока, а потом обязательно объяснишь, что случилось.

– Тебе же потенциальный муж сейчас объяснил....

Лив решила держать себя в руках, потому что всегда в спорах с Саввой проигрывала. Все доводы разбивались о его наглую невозмутимость.

– Я бы с удовольствием послушала твою версию, – стараясь вложить в голос весь запас ехидства ответила она.

И Савва сразу же закрыл глаза и моментально заснул. Видимо, слабость от потери крови давала о себе знать. Лив сидела на полу перед кушеткой и тупо смотрела, как капли перемещаются в прозрачном шланге, идущем в вену ... Любовника. Надо же.

Какого цвета у него глаза? Лив подумала, что опять некогда было рассмотреть внимательно, а все эти вещи нужно тщательно запомнить. Было ощущение, что он опять внезапно пропадёт, исчезнет, улетит, и снова придётся его где-то отчаянно искать. Зачем? Кем явился для неё этот человек? И кто приговорил её к этому бестолковому поиску?

Она приподнялась и дотронулась до прозрачного пакета с раствором глюкозы. Так ей казалось, что её жизненные силы помогают питать Савву. Лив представила, как её кровь, лимфа, и что-то там ещё вливаются в тело парня, заставляют чаще биться пульс, обволакивают сердце, торопливо наполняют его собой. Спокойное, сонное дыхание Саввы сбилось.

– Не надо, Оливка, – сквозь густой сон, не открывая глаз, произнёс он. – Не делай этого. Мы и так перемешали всё, что можно было перемешать.

Савва замолчал, опять задышал ровно и спокойно. Лив в недоумении уставилась на него. Как он почувствовал? Неужели и в самом деле она сделала это? Отдала ему часть себя?

***

Джонг вернулся очень скоро и совсем никак не прореагировал на то, что Савва пришёл в сознание. Ну, в смысле, что не обрадовался и не огорчился. Кивнул и всё.

– Пусть отдохнет ещё немного.

Сказал так и протянул ей широкую колбу, наполненную водой.

– Это можно пить. Даёт энергию.

Лив отхлебнула из колбы. Вода была сладковатой, и немного отдавала чем-то медицинским. Но ей, действительно, тут же стало легче. Ушла безнадёжная усталость. Она заметила, что Джонг смотрит на мирно посапывающего Савву с тщательно сдерживаемой неприязнью. Лив могла бы даже поспорить, что он ревнует, только оснований считать, что Джонг её ревнует, было ровно столько же, сколько подозрений о том, что Фарс – её богатый американский дядюшка, который испытывает её на предмет передачи большого наследства. То есть, практически ноль.

– Мы опять куда-то пойдем, – Лив не спросила, а просто констатировала факт.

Джонг кивнул.

– Нужно попасть на завод. Там точно находится насос, качающий цвет на Ириду. Я уверен, что главная труба сообщается со многими нашими потребителями.

Он так и сказал – потребителями, это было странно и немного смешно.

– То есть, – Лив догадалась, что именно он имел в виду.

– Это значит, что где-то там могут быть выходы и в другие места. Только я не знаю точно, где пролегает путь туда, куда нужно попасть тебе. Ну, и мне теперь. Тоже нужно туда попасть. Про него, – Джонг небрежным жестом указал на Савву, – я не могу сказать точно. Но почему-то мне кажется, что здесь он оставаться не захочет.

– Не захочет, – Лив тоже была в этом уверена. – А как мы узнаем, куда нам нужно? В смысле, по какому пути идти? И вообще, мы что, будем ползти по трубе, заглядывая во все выходы?

– Ну, приблизительно это выглядит именно так. Извини, что у меня не было времени изучить схему и составить идеальный план нашего спасения. Причем, прошу заметить, сейчас я ослаблен в два раза.

Теперь и Джонг начал разговаривать с ней ехидным тоном. А ведь он был с ней истинным джентльменом, построил качели, помогал вернуться домой. Дал приют в своем замке и красивое платье. Лив вздохнула при воспоминании о чудесном платье. Ещё Джонг катал её на своем чудесном найтеу и купил радужный кругляш на ярмарке. А теперь он говорит с ней таким тоном, словно он – Савва.

– Я же не выдвигаю тебе никаких претензий, – вздохнула Лив. – Просто спрашиваю. Надоело вечно бежать куда-то, не зная цели. Когда вокруг все такие умные, только тебе ничего не говорят, и последствия не рассчитывают.

– Говорят, – упрямо сказал Джонг. – Только ты не слышишь, что говорят.

– Я не понимаю, а это совершенно другая история, – попробовала объяснить Лив, осознавая, что прозвучало несколько резковато.

– А откуда все должны знать, что именно ты не понимаешь?

– А откуда я должна знать, что именно я должна понимать?

Диалог переходил уже в стадию абсурда, и Джонг казался таким... незнакомым, чужим, колючим. Наверное, это произошло ещё там, на лавандовом поле, но Лив надеялась, что он вот-вот снова станет прежним. Зелёным стражем. Рыцарем замка Шинга. Мягко улыбнется, приятный во всех отношениях, и скажет ей что-нибудь ободряющее.

Горько осознавать, что Джонг потерял часть себя. Сейчас то, что брала на себя его тёмная сторона, обрушилось на жизнерадостного весёлого стража со страшной силой.

– Эй, – в их бессвязный разговор ворвался третий голос. – Эй, на барже! Вы сами-то слышите хоть, что несёте?

О да, Савва опять проснулся. Он приподнялся на локте и выглядел куда более живым, чем ещё даже час назад. Мертвенная бледность отступила, щеки порозовели, хотя под глазами всё ещё лежали коричневые тени.

Савва увидел неприкрытое удивление в их глазах и пробурчал:

– Ускоренная регенерация. Вы чего так смотрите? На мне всё, как на собаке, это тоже издержки перемещения... Вытащите лучше иголку, умники. Я бы сам, но это не очень удобно. Вы же умудрились вколоть мне вот это всё в правую руку.

Он преувеличенно беспомощно повертел ладонью, показывая, что ему просто невозможно что-либо делать левой рукой. Лив вопросительно оглянулась на Джонга, но тот только пожал плечами: твой друг, вот и заботься о нём.

– Нам пора! – Савва, как только девушка освободила его от капельницы, уже стоял на ногах. Обмотанный бинтами, всё ещё не совсем нормально бледный, он казался то ли не совсем перешедшим в стадию ирреальности привидением, то ли не до конца высохшей мумией. Но все равно, хоть и существом из параллельного мира, но довольно решительным и бодрым. Впрочем, он таким и был – кем-то из совершенно иной реальности. Лив всё время забывала об этом.

– Ты же прикинул, где может находиться выход? – спросил Савва у Джонга.

Тот ответил, хотя и нехотя. Ему явно не нравился этот перебинтованный парень.

– Проверил, насколько смог. Мы сейчас на первом этаже, здесь больница, второй и третий этаж занимает инкубатор. Логично предположить, что, если есть выход на завод, то он где-то в подвале.

– Логично, но слишком явно, – судя по тону, Савва тоже не испытывал горячей симпатии к бывшему стражу. – Придётся прочесать всё здание. Есть ещё правое крыло, так? И центр.

– В центре – семейные комнаты воспроизводства, в правом крыле – родовая. Но неужели ты думаешь, что нам дадут разгуливать по зданию туда-сюда? Наверняка, они подогнали сюда все силы, которые только имеются.

– Насколько я понимаю, тут никто никогда ничего особо не охранял. Так, несколько полусолдат из персонала лаборатории для отслеживания диморфов. А эти бедные дети никогда и близко сюда не подходили. Они этого здания боятся, как чёрт ладана.

Лив вспомнила детей в подвале, понимая, что сейчас говорят о них, и кивнула:

– Боятся. Не подойдут. Ох, ты, – она нелепо всплеснула руками, – я их даже не поблагодарила. И вообще ничего для них не сделала.

Это было правдой. Она даже не знала, что случилось с Ромом, который так рисковал ради неё. И с Кузей, которого помнила в полуобмороке. И с Роми, на которую оставила всю эту ситуацию, помчавшись в автобус. Честно говоря, Лив вспомнила о детях впервые. Это было ужасно. Всё время бежала, сама не зная куда и во имя чего, ей бескорыстно помогали, а она оставляла после себя только разрушения. И не оглядывалась назад.

– А что ты можешь для них сделать? – удивился Джонг.

– Хотя бы вывести их отсюда.

– Куда? – Рыцарь и Савва впервые были единодушны, настолько, что вскричали разом. – В Пихтовку?

– А мы можем их взять с собой?

– Нет, – всё так же сразу и хором сказали её спутники.

– Мы ничего и никого не можем взять в Пихтовку, – добавил серьезно Савва. – Хотя бы для блага тех, кого мы туда не возьмём.

Он многозначительно посмотрел на Джонга:

– Ну, так какой у тебя был план?

– Я достал лабораторные халаты, – сказал бывший страж.

– Хороший план, – кивнул Савва. – Мы наденем халаты, и как раз будет прогуливаться туда-сюда.

Джонг вскипел. Лив вообще удивилась, что он сохранял спокойствие так долго. Не иначе, потому что Савва все это «долго» лежал без сознания. И молчал.

– Я, между прочим, уже спас твою дырявую шкуру!

О-ё-ёй, рыцарь действительно был очень сердит. И чем дальше, тем больше похож на Маджонга.

– Может, у тебя был изначально план получше, чем мой?

Савва ехидно прищурился:

– Нет. Я всё свободное время потратил, вычисляя, куда ты отправил Оливку. И как мне сюда добраться.

– Ах, да, ты же у нас птица вольная! Обернешься воробушком, и – фьють.

Джонг презрительно присвистнул.

– Не свисти, денег не будет, – чисто на автомате заметила Лив.

– Я – да, могу и фьють, – Савва вдруг показался ей расстроенным. – А вот она нет, не может.

Он указал на Лив.

– Рыцарь! – как-то очень уж горько произнёс Джонг. – Сэр Воробей. Уж оборачивался бы орлом, что ли. Ясным соколом, на худой конец.

– Бывает и хуже, – почему-то развеселился Савва. – Например, трясогузкой. Нет, мне орлом не положено. И сокол из меня никудышный. Ладно, давай свой халат. Я всё равно в этих бинтах и пары метров не пройду, как меня в какую-нибудь дезинфекцию отправят. Или в сумасшедший дом. На Изнанке есть сумасшедшие дома?

– Нет, – сказал Джонг. – Душевные болезни бывают от страстей. Здесь нет страстей.

Глава 7. Конвейер, идущий на Ириду

В прозрачных кювезах лежали младенцы. Очень тихие, и это было как-то неправильно. У некоторых из новорожденных были открыты глаза, и они оглядывали доступный в их поле зрения мир с молчаливым бесстрастием. Глаза, да, были живыми, внимательными, зрачки двигались, отмечая любое движение вокруг. Все малыши были в одинаковых серых комбинезончиках. Не в пеленках, которые стесняли бы движения, но младенцы всё равно лежали, словно по стойке «смирно», не делая никаких попыток даже чисто рефлекторно пошевелить ручками или ножками. Это было жутко. Словно на складе рассредоточилась целая армия пластиковых пупсов с живыми глазами. Причем, заняв позицию «лежа на спине».

– Это работники, Оливия, – шепнул Джонг. – В смысле, будущие работники.

Если бы Лив могла каким-то образом минуть этот жутковатый инкубатор, по эмоциональному ощущению больше похожий на склеп, она бы непременно это сделала. Но пришлось проходить его насквозь, мимо рядов с кювезами, под внимательными взглядами жутких младенцев. Кроме как сквозного, другого пути не было.

Они опять бесконечно шли и шли по лестницам и коридорам, в белых халатах, скрывающих пыльную, грязную одежду с пятнами засохшей крови. У Лив закружилась голова от однообразности пути в какой-то нереальной тишине и пустоте. Никто, совершенно никто не встретился им, хотя всё просто светилось стерильностью, и явно тут кто-то поддерживал эту стерильность, но и коридоры, и лестницы были абсолютно безлюдны.

Ей уже до чертиков надоело это место под называнием Изнанка или Блед, как по-разному его называли. Лив была согласна вернуться на суматошную и опасную, но яркую Ириду, в пугающую, но живую Пихтовку, к черту на рога, только, чтобы на уши не давила эта тонна то ржавого, то молчаливого, но неизменно пронзительно молчащего воздуха. Кто сказал, что тишина успокаивает? Когда её слишком много, она начинает бесить. Не слышно даже шума листвы на улицы, потому что на улицах нет никаких деревьев. Не поют птицы. Не орут коты. Не шуршат шинами по асфальту автомобили. А гулкое пение ветра в трубах, возможно, кому-нибудь и показалось бы оригинальным, неземным музицированием, но Лив воспринимала уже как проклятую тишину и эти звуки, тянущиеся на одной ноте.

Видимо, Джонг принёс ей в колбе какой-то особый питательный раствор, потому что ни есть, ни пить ей совершенно не хотелось, усталости тоже не чувствовалось, но вот больше всего хотелось услышать хоть что-нибудь. Пусть бы даже Джонг с Саввой, сразу невзлюбившие друг друга, опять переругивались, но и они молчали. И старались вести себя как можно тише, словно ещё опасались встретить кого-нибудь в коридорах.

Лив начинало давить чувство, что они остались втроём в этом мире. Она, Джонг и Савва.

– А там, где не работники, может, повеселее? – шепнула она рыцарю..

Джонг пожал плечами, тихо ответил:

– Не знаю, но думаю, что так же. Это же конвейер. Просто с разными функциями. У этих будущее – конвейер на производстве, у тех – на воспроизводстве себе подобных. Какая разница?

– Ну да, – согласилась Лив. – Абсолютно никакой.

И, правда, что говорить о детях, рождённых в любви, светлому хансангу, для которого смысл деторождения тоже заключается в абсолютном воспроизводстве?

Савва зыркнул на них гневным взглядом, и они замолчали.

Наконец Лив заметила в конце длиннейших рядов столиков с прозрачными кювезами что-то вроде выхода. По крайней мере, почувствовалось, что эти ряды когда-нибудь закончатся.

И тут, когда уже совсем был виден проём, после которого не было ни столиков, ни младенцев, Савва вдруг встрепенулся, прислушался и, прижав палец к губам, шепнул:

– Быстро! На выход!

Они втроем метнулись к широкому коридору, уходившему в пустоту, за которой кончалось царство живых пупсов, и тесно влипли в небольшую нишу, обнаружившуюся там. Лив, зажатая между двумя своими спутниками, попыталась чуть развернуться и посмотреть, от чего они так резво помчались прятаться. Угол обзора оказался не очень удобный, тем не менее, она смогла увидеть, как в кювезную вошли два лаборанта. Белые халаты катили тележку, на которой высилась огромная бутыль. В похожих в офис Лив привозили воду для кулера.

Бесполые существа бодро и привычно накинули на горлышко бутыли прозрачный, широкий шланг гармошкой, от которого как лапы паука шли тонкие, но такие же прозрачные трубочки. Халаты подходили к младенцу, закатывали правый рукав на сером комбинезончике и цепляли эти странные капельницы.

Лив ещё немного поерзала, напрягла зрение и с каким-то мистическим страхом узрела, что на каждой крохотной ручке пульсирует прозрачный катетер. Казалось, что эти крошечные канюли вросли в запястья младенцев. Или росли из них, словно маленькие дополнительные мизинчики. «Они так их кормят», – пронеслось в голове у Лив.

Впрочем, нет. Кормят, это когда малыш ловит губами сосок материнской груди. Или сжимает в ладошках теплую бутылочку, кося соловеющим взглядом на того, кто ему её дал. Когда размазывается каша по мордашке и всё вокруг в этой каше, а мама привычно и счастливо ворчит, и даже не ворчит уже, а гулит, вытирая и стол, и чумазые щёчки мягкими салфетками. Или из пипетки капают подогретое молоко, которое, размазывается по мягкой щенячьей мордочке. В конце концов, наливают молоко в блюдечко и гладят по пушистой шёрстке. Вот так кормят детенышей в мире, где привыкла жить Лив. А здесь, скорее, питают.

Почему-то именно это питание выбило её из колеи больше всего остального, увиденного на Изнанке. Мир без страстей предстал перед ней во всей своей безнадежности в этот момент так ярко, что она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза.

Тележка с бутылью постояла на одном месте, веерной каруселью раздавая сразу несколько трубок в разные стороны, затем лаборанты убрали трубки из катетеров, и пошли к следующей... партии... младенцев.

«Это надолго», – подумала Лив, и, приподняв голову, прочитала точно такое же предположение во взглядах своих спутников. Но пока белые халаты со своей питательной тележкой передвигались между прозрачными боксами, о том, чтобы двинуться с места, не было и речи. Пришлось стоять и ждать, несмотря на то, что совсем скоро затекли ноги, руки и шея.

Как только схлынула первая волна напряжения и страха, к Лив пришло осознание, что они все трое находятся в какой-то пугающей близости. Она вдруг просто физически почувствовала электрические искры, простреливающие и от одного, и от другого спутника. Но это не было неприятно, ей хоть и стало неловко, но не так, чтобы очень. «Наверное, я извращенка», – подумала Лив. Потому что нахлынули ощущения надёжности и тепла. И какого-то приятного волнения. Чего нельзя было сказать о её спутниках. Их негодующие взгляды друг на друга, а потом и на неё, красноречиво говорили лучше любых слов.

Она пожала плечами, насколько это было возможно в данных обстоятельствах: мол, извините, но ничего не поделаешь, и опять, чуть вывернувшись, продолжила наблюдать за лаборантами, чуть слышно поскрипывающими своей тележкой на поворотах между кювезами.

«Я точно – извращенка», – думала Лив, ожидая, пока белые халаты потенциальных врагов не сделают свое дело и не покинут арену событий.

***

Они всё-таки нашли переход в производственную часть странного города, разделенного на здания, блоки, этажи. Пройдя квест по его условно жилой части, Лив и её спутники попали в закрытый со всех сторон толстыми стеклами коридор. Даже пол в нем был стеклянный, прозрачный и, только поставив одну ногу на него, Лив почувствовала, что она не идёт, а словно парит над землёй. В восторг такая перспектива её не привела, честно говоря, девушка очень испугалась. Кажущийся хрупким мост почему-то не могли расположить не иначе, как на уровне четвертого этажа.

– Понятно, почему мы не заметили его снаружи, – задумчиво сказал Джонг, тоже не очень торопившийся войти в это прозрачное строение.

Савва присел на корточки и несильно, пробно стукнул кулаком по стеклу. Посмотрел на костяшки пальцев – они стали светло-серыми, а на дне коридора, в том месте, где он дотронулся, появилось светлое пятно. Прозрачная конструкция была пыльной, очевидно, ходили здесь редко.

– Мы, конечно, попытаемся пройти быстро и незаметно, но где гарантия, что он ведёт туда, куда нам нужно?

Джонг тоже присел рядом с Саввой и дотронулся до кажущегося хрупким основания. Стекло тонко запело.

– Какие тебе ещё нужны гарантии? – спросил он, в очередной раз пытаясь сдержать раздражение.

Всё это время, пока они ходили по инкубатору, попадая то в один бесконечный зал с нереально тихими младенцами, то в другой, опять выходя в пространство пустых коридоров, спутники Лив не сказали ни слова, только кидали и на друг на друга, и на девушку гневные взгляды. Небольшое эротическое приключение в первой кювезной оставило неизгладимый след в душе каждого из трёх беглецов.

– У нас же нет другого выхода, да? – жалобно, но миролюбиво спросила Лив. – Если закрыть глаза, то я смогу, наверное, пройти.

– Проблема в том, что нужно пройти быстро и, по возможности, незаметно, – сказал Савва, указывая на прозрачные стены. – Думаю, что всё здесь не зря. Зачем нужно было делать переход между зданиями совершенно прозрачным? Скорее всего, он просматривается откуда-то.

– Переход просматривается со всех сторон, если уж на то пошло, – резко сказал бывший зелёный страж. – Мы просто не знаем, с какой именно стороны находится наблюдательный пункт. Впрочем, нам это и без разницы. Оливия, ты сможешь пробежать здесь? Быстро?

Лив с сомнением покачала головой.

– Бежать? Нет, не думаю. Только закрыв глаза и тихонечко, на цыпочках, держась за вас с двух сторон. Простите.

– Не, тихонечко не пойдёт, – твёрдо сказал Савва. – Оливка, нужно быстро и с широко открытыми глазами. Мы не можем тут расхаживать в обнимку, как два матроса, поддерживающих перебравшую подружку.

– При чём тут матросы? – возмутился Джонг.

– Я не подгулявшая, и не подружка тебе, – поддержала его Лив. – И, кстати, не Оливка.

Савва пожал плечами, как всегда пропустив мимо ушей её негодование по поводу исковерканного имени.

– Я говорю то, что есть. Воля ваша. Итак, вперёд?

Он стрельнул в них хитрыми глазами, словно вызывая на соревнование, и неожиданно метнулся вдаль по прозрачному переходу. Смотреть со стороны оказалось страшнее, чем об этом думать. Даже, несмотря на пыль (а Савва оставлял светлые следы на полу, они странно выделялись в невидимости чем-то ещё более прозрачным), ощущение, что он несётся прямо по воздуху, было совершенно реальным.

– Ему-то что, он привык на высоте, – сказал Джонг, видимо, тоже с пустотой, переворачивающейся под желудком, смотрел на бреющий полет Саввы высоко-высоко от земли. – Воробей.

– И это говорит мне непревзойдённый всадник найтеу? – Лив хотела приободрить Джонга, но получилось как-то слабо.

Он вздохнул.

– Я очень ослаб, Оливия. Вдвое. Ты же знаешь...

Бывший зелёный страж замолчал, вглядываясь в пустоту, но Лив заметила спрятанную где-то глубоко-глубоко в глазах неземную печаль. Савва, тем временем уже совсем перебравшийся на другую сторону, призывно и нетерпеливо махал им рукой. Лив ступила на прозрачный пол, тут же посмотрела вниз и отшатнулась.

– Нет,– подняла она умоляющие глаза на Джонга. – Я не могу. Не могу.

– Ладно, – сказал он. – Закрой глаза.

Всё, что чувствовала девушка потом, это только привычные руки стража. Они были такими родными, словно она прислонялась к никогда не существовавшему брату. Напряжение и страх ушли, остался только поддерживающий покой. Время словно сомкнулось, соединив свои разорванные фрагменты. Вот они мчатся, вцепившись в шелковую гриву найтеу, чтобы не снесло ветром, уходя от погони. Вот движения Лив поддерживаются упругими толчками его коленей, они вместе летят вверх, а потом вниз на качелях, их стремления сливаются в одно, и несут дальше, выше – в небо. Вот они вдвоём несут раненного Савву, стараясь не дергать истекающее кровью тело, опять слитые одной мыслью, одной тревогой, одним стремлением. На какую-то долю секунды Лив, еле сдерживая нахлынувшую лавину ощущений, поняла, что значит быть парой хансангов.

– Можно, – сказал он.

Одновременно Лив открыла глаза и совсем рядом услышала злобное шипение Саввы:

– Допрыгались?! Рыцарь чертов, о чем ты думал?

Лив с Джонгом разом посмотрели сквозь только что пройденное ими пространство перехода. В стеклянный пол прекрасно просматривалось, как к зданию быстро стекаются силуэты в белых халатах. Девушка удивилась такому оживлению в пустынных землях ржавого паука, но тут же поняла, что фигурки эти снуют внизу по их души. Очевидно, их живописная пара всё-таки привлекала внимание кого-то наблюдающего за переходом.

А потом они все трое разом услышали всё нарастающий и усиливающийся гул множества голосов, который сливался в одно слово. «Управитель, управитель!», – то ли восхищённо, то ли испуганно неслось снизу, оттуда, где под стеклянным полом копошилась толпа существ в белых халатах. Чей-то звенящий от напряжения голос выкрикнул восхищенно, разрезая общий гул:

– Прокуратор!

И мгновенно стало тихо.

Лив медленно оглянулась, ожидая, что увидит нечто ужасное.

– Твою ж, – выдохнул над её ухом Савва, а Джонг просто застыл немой тенью с вытаращенными глазами.

– Привет, Миня! – тут же попытался сориентироваться Савва, но получилось у него как-то не очень убедительно. И совершенно недружелюбно.

Прямо перед ними, сжимая в сверхчеловеческих руках две старинные шпаги, возвышался минотавр.

Глава 8. Дуэль с минотавром

– Дуэль, – прохрипел Миня, и его бычьи глаза налились кровью. А так же стремительно побагровели шея, щёки, под которыми угрожающе и нервно ходили желваки, и, кажется, стал напряженно пунцовым даже затылок. Впрочем, за рогами этого видно не было.

­– Я буду драться с тобой, Мытарь, – неистово прохрипел он, и стал пихать в Лив эфесом одной из шпаг, которые принёс с собой.

– Не, ну не дурак ли? – риторически спросил Джонг и протиснулся между Лив и нацеленной на неё рукоятью шпагой.

– Я не дурак! – ещё громче и свирепее проревел Миня. – Я – управитель!

Он смёл одним движением локтя Джонга, преградившего ему путь, и эфес шпаги опять тяжело и больно толкнул Лив в ключицу. Она поморщилась и схватилась за ушибленное место, чувствуя, как под футболкой наливается густой краснотой синяк.

– Будем драться, Мытарь! Честно! – продолжал напирать минотавр. – Без дураков.

– Миня! – осторожно зайдя с другой стороны, Савва робко тронул его за плечо. – Не глупи. Чего ты завёлся?

Повалившийся от могучего удара в угол Джонг пытался подняться, но запутался в длинном халате. Все его попытки прийти на помощь пока были тщетными.

– Или Мытарь, или я! – управитель был непреклонен.

– А есть другие варианты? – пытался успокоить его Савва.

– Нет!

Лив надоело стоять в гуще событий, делая вид, что она совершенно не при чём. Девушка схватила эфес и попыталась убрать шпагу от себя. Как так получилось, что оружие осталось у Лив в руке, девушка и понятия не имела. Нападающий же такому повороту дел обрадовался.

– Ты принял вызов, Мытарь, – возопил Миня, – обнажим наши шпаги.

– С дуба рухнул? – Савва, уже не церемонясь, с силой обхватил плечи минотавра. Вернее, одно плечо, потому как на два его не хватило. Миня всё-таки был могуч. – Я понимаю твою древнюю ненависть к мытарям, но она же девушка! Какой вызов, какой «обнажим»? Опомнись, приди в себя! Не позорься.

Наконец-то поднявшийся Джонг подскочил к Мине и повис на другом плече. Так они и болтались на нём, как два ведра с водой на коромысле у красной девицы. Красна девица – Минотавр – рвалась в бой. Лив с недоумением вертела в руках грозное даже на вид оружие.

– Не буду я с тобой драться, – наконец произнесла она.

- Как! – опять взревел Миня, и у Лив на секунду заложило уши от его рёва.

Джонг, который понял всю пагубную нелепость ситуации, оставил плечо жаждущего крови вояки и выхватил шпагу из рук Лив. Он оттолкнул её за себя и встал перед Миней, на котором всё ещё висел Савва.

– Дерись со мной! Я всё-таки рыцарь.

- Бывший, – обиженно произнёс минотавр.

- Бывших рыцарей не бывает, – успокаивал его Савва. – Рыцарь, он всегда такой… Рыцарь.

Сказано было так, что Лив показалось, он издевается не столько над Миней, сколько над Джонгом.

– Он принял вызов, чего тебе ещё надо? – продолжал увещевать Савва. – Так сразись с рыцарем!

Добавил он с нескрываемым удовольствием. Под прозрачной поверхностью перехода любопытствующих становилось всё больше, они прибывали и прибывали. Геройская троица и воинствующий Миня со шпагами наперевес словно зависли между небом и землёй, а внизу, запрокинув головы, ждали зрелищ зеваки. Словно только что выпавшим снегом белыми халатами они сплошь закрыли серую бетонную поверхность, Лив казалось, что если она упадёт сейчас вниз, то непременно провалится в снежный сугроб.

– Мне нужен Мытарь! – Миню, кажется, заело, это было и смешно, и жутко одновременно. Но нисколько не умаляло страха, который Лив испытывала перед ним. Он был фанатично тупым и отчаянно злобным – хуже врага и представить себе нельзя. А ещё он был неотвратим, как назначенное самой себе наказание. Упёртый зверь с человеческими пороками.

– Фиг тебе, а не Лив, – крикнул Джонг, подстраиваясь под тональность и настроение минотавра, и тут противник его наконец-то услышал и принял.

Миня издал предупреждающий рык и бросился в атаку. Шпага тонко блеснула в холодном кубе коридора, Лив даже услышала её короткий клацающий призыв. Реакция Джонга была молниеносна. Он тут же резко отклонился и успешно парировал.

– И-и-х, – неожиданно тонко взвизгнул минотавр и яростно набросился на бывшего зелёного стража. Джонг, судя по всему, решил придерживаться оборонительной тактики. В этом был ряд преимуществ. Во-первых, Миня нападал, а он защищался. Во-вторых, минотавра душила и ослепляла ярость, Джонгу нужно было только продержаться какое-то время, пока управитель не успокоится или пока не представится случай как-то ещё разрешить эту глупую ситуацию. Он успешно парировал ещё несколько довольно опасных выпадов, несмотря на некоторую безрассудную беспечность. Лив показалось, что Джонг всё ещё уверен, что кто-то прикрывает его тылы, и действует соответственно этому врожденному чувству. Но он быстро сориентировался перед лицом реальной опасности, перестроился на ходу. Бывший рыцарь Шинга привыкал выживать сам по себе на редкость стремительно.

А затем шпаги с невероятной быстротой замелькали в воздухе, проявляясь только фантомными отблесками света. Дуэлянты то сходились, то расходились, словно в каком-то странном и нелепом танце. Миня был грандиозен и напорист, что компенсировало его некоторую излишнюю для фехтования тяжеловесность, Джонг, наоборот, – лёгок и пластичен.

Лив смотрела на рыцаря Шинга с возрастающим восхищением. Она не знала его таким, открывала с новой стороны, будто смотрела на незнакомца – самодостаточного, уверенного в себе и очень загадочного. Джонг весь ушёл в ритм поединка – кружил и замирал, проскальзывал и отклонялся. Он всё ещё удерживал противника на расстоянии, бросая быстрый клинок в останавливающие блоки.

Хрустальную тишину разрезали удары металла о металл. Шпаги, напитываясь энергией боя, всё гуще наливались независимостью. И уже казалось, что это они сами по себе, без контролирующих рук, уклонялись в сторону, самостоятельно меняли направление, и вот уже упругость стали запела о том, как гибок клинок, принимающий удар, как неумолим тот, что атакует. Танец отточенных лезвий на грани ультразвука переходил в песню энергии, азарта, концентрации жизни и смерти.

Вообще-то, это было красиво. Очень. Лив поняла, что забыв о суровой действительности, любуется зрелищем. Словно она один из этих белых халатов, которые с раскрытыми ртами жадно ловят каждое движение действа, наполненного такой страстью, которая никогда не встречалась в их бесцветной, унылой жизни.

А потом… Потом Лив и Савва поступили с Миней некрасиво. Не специально, просто так получилось. Почему-то Савве в самый напряженный момент дуэли понадобилось крикнуть:

– Ты не прав, Палач!

Минотавр, услышав своё истинное имя, на долю секунды замешкался, Джонг ловким поворотом кисти вышиб из его руки шпагу, которая отлетела в сторону на несколько шагов. Миня рванулся за своим оружием, но Лив совершенно машинально подставила на его пути ногу. Мощное тело всем своим весом обрушилось на пол. По инерции минотавр пролетел, скользя по прозрачному полу, ещё несколько метров и врезался со всей дури рогатой головой в стеклянную стену. Несмотря на то, что стена казалась довольно основательной, удар Мининых рогов она выдержать не смогла. От небольшой дыры тут же радостно во все стороны поползли юркие трещины, послышался очень подозрительный хруст. Сначала редко, а потом с нарастающей интенсивностью посыпались осколки. В прозрачном переходе стало очень неуютно. А главное – ненадёжно. И тут же на Лив упала ненормальная тишина.

Застывшую бессловесной мумией Лив кто-то дёрнул за руку. Это был Савва, он, кажется, кричал ей прямо в лицо, но девушка почему-то ничего не слышала. Она поняла, что оглохла, так как это была не просто тишина – всё перед ней происходило, как в немом кино. Быстро приближался Джонг, отбросив шпагу в сторону затихшего под осыпающимися осколками минотавра. Рыцарь, ещё не остывший после битвы, тоже, кажется, что-то громко произнёс. Лив стало смешно смотреть, как он с раскрасневшимся лицом в немом крике открывает рот, и она засмеялась.

– Что это с ней? – звук голоса Джонга прорезался в голове Оливии внезапно и оглушительно.

Савва покачал головой:

– Нервы. А теперь…

Лив прекратила смеяться так же внезапно, как и начала.

– Опять бежим? – спросила обреченно она.

– А ты как думаешь? – все так же зло ответил Савва и потянул её за собой. – Конечно, бежим.

И они опять ринулись в неизвестность. Сзади с пронзительным хрустом осыпался острыми гранями перекосившийся переход, осколки сыпались вниз, в толпу. Люди в белых халатах кричали, пытались бежать, толкаясь в суматошной давке. Кто-то, кажется, упал, потом ещё, и ещё, потому что среди криков, толкающих беглецов в спины, всё чаще прорывались сдавленные хрипы. Лив раздиралась на бегу между желанием помочь этим несчастным, холодным расчётом, что от неё там будет мало толку, и осознанием: эти люди собрались, чтобы поймать её… И… Зачем? Что она им сделала? Они даже не были знакомы. Непонятность ситуации пугала и заставляла бежать ещё быстрее, без оглядки. А призрак ушибленного и разгневанного Мини являлся лучшей мотивацией для ускорения.

Перед Лив, Джонгом и Саввой раскрывались какие-то холлы, огромные пустые конференц-залы, опять коридоры, всё это быстро оставалось позади, и неожиданно беглецы влетели уже в производственные цеха. Яркие краски, переливающиеся в огромных прозрачных трубах и колбах, бурлящие и стекающие в хрустальные ёмкости, резко защемили в отвыкших от разноцветия глазах. Боковым зрением, не имея возможности остановиться и рассмотреть получше, Лив выхватывала словно отдельными картинами и эти красочные агрегаты, похожие на гигантские самогонные аппараты, и каких-то заторможенных существ в серых комбинезонах, направляющих в нужное русло то ли потоки сгущенного разноцветного пара, то ли радужную жидкость. Комбинезоны на рабочих были такие же, как на младенцах в инкубаторе, только, конечно, несоизмеримо большего размера. Если и были удивлены внезапным появлением посторонних эти бесстрастные люди, всю свою жизнь проводящие в этих цехах, то они совершенно ничем это не показали. Скорее всего, рабочие уже знали, что случилось там, на улице, они не могли не слышать о катастрофе, но оставались абсолютно безмятежными. Как роботы. Кажется, их не могли вывести из себя абсолютно никакие обстоятельства. Даже когда Джонг с разбегу случайно врезался в одного из них, попавшегося на пути, никто им и слова не выкрикнул вслед. Хотя сам Джонг непроизвольно схватился за свое плечо, чувствовалось, что удар был сильным, а пострадавший так вообще, не удержавшись на ногах, упал и, очевидно, некоторое время, не мог подняться.

Да, эти существа были похожи на роботов, с такой механической обреченностью они двигались по одному и тому же маршруту, и Лив так бы и подумала, что это совсем не люди, если бы не услышала ещё сегодня утром историю Изнанки.

И, да, о Боги, это было всего лишь утром, а казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

– Они здесь, – тяжело дыша на ходу, произнёс Джонг.

– Кто? – Лив уже понимала, что приближается охрана, она чувствовала затылком надвигающиеся тени, но зачем-то спросила, расходуя на ненужный вопрос драгоценную энергию.

Ей никто не ответил. Они выскочили на чёрную лестницу, и побежали вниз. Дверь позади и уже где-то наверху пронзительно хлопнула, уже не тени и неясные отзвуки, а вполне различимый, реальный топот погони, приближаясь, гулко разносился по лестничным пролётам. На площадку выскочили несколько лаборантов наперерез убегающей троице, они нелепо растопыривали руки, всё так же молча и растерянно. Джонг одним взмахом руки убрал эту живую баррикаду. Лаборанты явно не умели и не хотели драться, и повалились, не издав ни звука, белой кучей, запутавшись в своих длинных халатах. Лив перепрыгивала через вяло барахтающихся рабочих, словно через кукол, набитых ватой, и не могла думать о них, как о людях, настолько безропотными и неопределёнными они казались. Никто даже не попытался схватить её, например, за ногу.

Лестница потеряла ширину, сузилась, и Лив поняла, что они на пути к нулевому этажу. Ступени уперлись в железную дверь, и, кажется, никто не взял на себя труд её запереть как следует, потому что от легкого толчка дверь сразу же раскрылась. Беглецы ввалились в открывшийся проём, и сразу оказались в подвале, где опять попали в царство ржавых труб и бетонной крошки под ногами. Джонг уже с этой стороны навалился всем телом на дверь, огляделся вокруг, поднял глаза на низкий потолок и в сердцах произнёс:

– Чёрт! Тут нечем даже подпереть.

– Твоей несгибаемой логикой можно, – сказал Савва, – она у тебя прямолинейная, как крепкая палка.

– А ты, случайно, не можешь хоть раз что-нибудь действительно полезное делать, а не метать тут бронебойные шутки?

Савва только усмехнулся, а Джонг, ещё, кажется, не остывший от поединка с Миней, сделал угрожающий выпад в сторону раздражающего спутника.

– Вы оба можете сказать мне, куда теперь? – встала между ними Лив.

Савва снял свой халат и немыслимыми узлами быстро намотал его на огромную ручку двери, соединив с выступом на косяке.

– Вот что могу, – гордо сказал он, и Лив прыснула смехом, несмотря на неподходящий для веселья момент. Но очень уж забавный вид был у Саввы. Как у схватившего самую крупную крошку воробья. Довольный.

– Я слышу насос, – вдруг сказал Джонг, и все, прислушавшись, тут же почувствовали гудящую вибрацию. Ещё с той стороны тянуло ощущением, что это вибрирует, плотоядно ухая, огромное неопрятное животное.

– Он наверняка охраняется ребятами поопытнее, – Джонг, оставив в покое дверь, ринулся прямо по курсу к этому звуку, они непроизвольно поспешили за ним. – Наше оружие – внезапность и страстное желание добраться до выхода. Подчёркиваю – именно страстное желание.

– Ну да, эти трансы … Видели, какие они, мягко говоря, вялые? – кивнул Савва.

– Нет страсти, нет цели, – назидательно произнесла Лив. – Нет цели, нет энергии.

– Быстрее уже, – рявкнул Джонг. – Философы…

Вовремя.

Сзади бухнуло.

Сразу же ещё раз.

И ещё.

Дверь выбивали, и Лив не слышала, а скорее ощущала, как узлы, накрученные Саввой, натянулись в напряжении, и хлопчатобумажная белая ткань с треском надрывается. Сначала чуть-чуть, затем прорехи расползаются, пожирая нетронутые нити. Очевидно, тряпичные узлы не могли долго сдерживать натиск. Даже тряпичных кукол, если этих кукол было очень много.

Беглецы ускорили ход по очередному, привычному уже подвальному коридору, и вскоре за нагромождением труб показался ещё один зал. Вернее, на фоне ржавчины и серости пятнами замелькали белые халаты.

Ещё чуть-чуть и беглецы вылетели к этому залу, где в самом центре восьмигранной площадки прямо в полу зияла огромная, закругленная сама на себя щель. Над щелью ухало и бухало сердце огромного паука, к которому шли все эти многочисленные трубы. И металлические, и гибкие. К этому пульсирующему агрегату тянулись прозрачные змеевидные шланги. Всё та же непонятная для Лив субстанция – то ли сгущенный пар, то ли распаренная жидкость, – пузырилась и клубилась в них.

– Вы помните? Напор, натиск, страсть? – прошептал Джонг. Конечно, он первый заметил то, что могло быть выходом. Но с вариациями. Потому как, кроме этой щели, прямо над ней в стене, была ещё и круглая дверца в половину человеческого роста.

На размышление у него была всего доля секунды, поэтому он сразу бросился к круглому небольшому входу, прикрытому круглой же задвижкой. Как танк, давя всех, кто оказывался на его пути. Растерянные лаборанты как-то очень охотно расступились, и Лив с Саввой кинулись вслед за своим спутником. Девушка оглянулась на приближающийся топот, и поняла, что преследователи прорвали узлы, и преследуют их уже совсем близко. Мелькнули чёрные плащи --за ними гнались на этот раз не безвольные тряпичные лаборанты, а настоящие мастера искать, догонять и хватать – юххи. Это было уже совсем нехорошо. Беспрецедентно плохо.

Джонг изо всех сил дёрнул приржавевшую заслонку, она поддавалась с трудом. Видимо на выплеске адреналина перед лицом опасности бывший страж выдернул этот металлический диск из стены целиком, и нырнул в образовавшийся проем. Лив кинулась за ним, пытаясь одновременно задержать дыхание и не упасть в обморок от смрада затхлости тут же обрушившегося на них из темной бездны. Савва подтолкнул её сзади, причем довольно сильно, она упала и покатилась кувырком вниз по трубе словно с детской горки и вскоре свалилась на Джонга, уже барахтающегося внизу. На неё сверху тут же съехал Савва, и получилась уже целая куча, в которой с трудом можно было разобрать, где чьи руки или ноги. Беглецы, наконец-то выпутавшиеся из совместной свалки, вскочили разом на ноги и бросились дальше по большому, в человеческий рост, коллектору.

Глава 9. Путь в «не туда»

В лицо, кроме затхлого смрада, ударило ещё и сыростью, запахом скользких водорослей и стоячей, подгнивающей воды. Из-под ног во все стороны с чавканьем и чпоканьем полетели темные вязкие брызги полугустой жижы. Глаза, сначала беспомощные, быстро привыкали к темноте, начинали различать гнилушки, подсвечивающие болотной плесенью с закругленного потолка.

По инерции, хотя, судя по всему, за ними никто и не думал гнаться, беглецы неслись прямо и вперёд ещё несколько минут, пока Джонг вдруг резко не остановился.

– Всё, – прохрипел им вслед, и Савва с Лив остановились тоже.

Он, тяжело дыша, уперся руками в полусогнутые колени и несколько секунд стоял так, приводя свои мысли и ощущения в порядок. Затем недоумённо оглянулся вокруг. Выражение крайней растерянности промелькнуло на его лице, и Лив тоже оглянулась, но не нашла ничего, что его так озадачило. Вонючий заброшенный коллектор. И что?

– Джонг, – позвала она требовательно, – что случилось?

– Погоди. Кажется...

Лицо Джонга вдруг стало таким виноватым, что сердце Лив сжалось в страшном предчувствии.

– Что?!

– Кажется, мы оказались не там.

– А где? Где? – закричала Лив, и что-то хлюпнуло уже совсем где-то рядом. Похоже, что какое-то скользкое животное от её крика свалилось-таки в эту жижу, которая противно плескалась у щиколотки.

Засмеялся негромко Савва, но смех его через минуту превратился в истерический:

– Мы… кажется... – он пытался что-то сказать, но смех душил его. – Оливка, кажется, мы забрались в канализацию. Система, по-моему, заброшена, но нужно молить всех богов, чтобы так оно и оказалось.

– И что теперь? – Лив сникла перед бесстрастным лицом наступившей катастрофы. – Что нам теперь делать?

Она посмотрела на Джонга, но тот виновато молчал и прятал глаза. Ответил Савва:

– Назад нельзя. Пойдем вперёд.

– Ты уже говорил так на лавандовом поле, – она обращалась к Савве, но вспомнив, кому они должны быть благодарны за приключения на изнанке Ириды, Лив метнула негодующий взгляд на Джонга. – Мы уже пошли один раз вперёд и напоролись на этого… спасителя.

Она метнула ещё одну молнию в сторону бывшего рыцаря.

Савва пожал плечами:

– Но назад-то нам точно никак нельзя. Там у норки сидят кошки в ожидании глупых мышей. Думаю, они, эти кошки, в данный момент очень веселятся, рассуждая на тему, зачем нам понадобилась лазейка в канализацию. Ой, не могу!

В раскате эха его голоса со всех сторон послышались громкие плюхи. Неведомые скользкие твари падали в грязь уже, наверное, целыми семьями. Или даже кланами. Чем они там кучкуются?

– Ты, кажется, тоже веселишься, – грустно сказала Лив.

– Ну, это же действительно смешно, Оливка, – Савва держался одной рукой за живот, а второй за скользкую вонючую стену коллектора. Его просто трясло от смеха, до такого бессилия, что он боялся свалиться на ненадежное липкое дно.

– Это же представь только! Они целой армией караулят главный насос, все в состоянии боевой тревоги, в напряжении и ожидании. А тут троица дебилов с уверенным и целенаправленным видом пробегает мимо них и бросается в никому не нужную дыру старой системы канализации. Я только представлю выражение их физиономий…

Савва согнулся пополам, уже грязной рукой вытирая слезы, выступившие на глазах.

– Это же... Это же безумно смешно!

Лив посмотрела на Джонга. Судя по его вытянутому в изумлённой печали лицу, веселья Саввы он не разделял. Девушка подумала, что пока Савва не отхохочется, он совершенно бесполезен, и обратилась к бывшему рыцарю:

– Джонг, так что теперь?

Он быстро несколько раз сморгнул и произнёс:

– Ты же слышала этого весельчака-юмориста. К сожалению, он прав. Нужно идти вперёд. Где-нибудь выйдем.

– Где?!

– Ну, мне-то откуда знать? Остаётся положиться на удачу. Кажется, этой системой, действительно, давно не пользуются. Когда-то здесь были реки, но они мешали прокладке труб для насоса, их подсушили и спрятали под землю. Я думаю, это не канализация, а коллектор. Все, что осталось от такой вот, закрытой глубоко в недрах, реки.

– Если это река, пусть бывшая, она должна куда-нибудь вливаться. В море, например. Или в реку побольше, – вслух подумала Лив.

Савва зашелся в новом приступе хохота, и они переглянулись с немым вопросом, не пора ли насильно приводить его в чувство? Он почувствовал нависшую над ним угрозу расправы, возможно, даже физической. И резко прекратил издевательский смех.

– Откуда здесь моря, – уже почти спокойно произнёс Савва. Только ещё как-то временами хлюпающе подхихикивал. – Тут никаких морей уже на моей памяти не было. Ладно, хватит лясы точить. Пойдёмте уже.

И с совершенно невозмутимым и деловым видом, словно это не он ещё минуту назад тормозил их своими истерическими приступами, Савва отправился вдаль, чавкая на ходу жижей, расползающейся под ногами. Лив и Джонгу не оставалось ничего другого, как быстрым шагом отправиться вслед за ним. Для Лив это было особенно актуально, ни за что на свете она бы не осталась наедине с этими невидимыми ей тварями, которые с таким омерзительным звуком плюхаются с липких стен на кашемалашное дно непонятного назначения коллектора. Ей казалось, что отовсюду – и сбоку, и сверху, и со дна – на неё пристально глядят маленькие, злобные глазки.

– Это лягушки, – бросил через плечо Савва. – Оливка, ты можешь поцеловать какую-нибудь из них, если так уж боишься.

– Какая связь? – буркнула Лив.– Между страхом перед лягушками и поцелуями. Какая связь?

– Эта лягуха превратится в принца и договорится со своими сородичами, чтобы они тебя не трогали.

Девушка скривилась:

– Глупо...

– Или нет, – Савва резко остановился и оглянулся вокруг:

– Перецелуй их всех. Тебе под ноги будут бросаться сплошные принцы. Слышишь?

Действительно, опять послышался плюх.

– Ещё один прекрасный рыцарь свалился к твоим ногам, – пояснил Савва.

– Тебе же сказали, что это глупо, – Джонг повернулся к спутникам. – Может, прекратишь?

Савва прищурил глаза:

– А ты не ревнуй....

– Чего мне не делать? – Зелёный страж явно казался озадаченным.

– А, проехали, – Савва устало махнул рукой. – Чего объяснять, если ты даже не знаешь, что такое ревность. А туда же....

Он передразнил Джонга:

– «Составим пару в твоём мире»...

Лив вскипела. Она не ожидала, что Савва окажется таким совершенно неблагородным и воспользуется подслушанным разговором для издевательств. Словно пятиклассник, прокравшийся на место свидания старшей сестры. У неё появилось чувство, что он надругался и над ней, и над Джонгом.

– Заткнись! – с чувством сказала она ему.

Савва опешил:

– Что?!

Он, видимо, тоже не ожидал, что Лив может быть так груба и категорична.

– Рот закрой! – Она не собиралась смягчать тон. Этот лесной паренёк-птицеоборотень, совершенно лишённый чувства такта, вывел её из себя окончательно. Лив, высоко подняв побелевшее от гнева лицо, быстро пошла вперёд, толкнув на ходу не успевшего посторониться Савву. В наступившей многозначительной тишине её шаги разносились по трубе ржавым чмоканьем.

Не оглядываясь, она быстро шла минут пять или даже десять. Потом сочла, что уже довольно продемонстрировала свое отношение к мерзкому поступку Саввы и остановилась. За спиной раздавались чавкающие звуки. Конечно, её спутники шли за ней. Лив демонстративно ожидала их приближения.

– Ты обиделась?

Это был Джонг.

– Это подло. Использовать случайно подслушанный разговор в каких-то хулиганских, детских целях. Ещё и в такой ситуации.

Лив наконец-то обернулась. Джонг смотрел на неё с пониманием. Словно вернулся славный, светлый Джонг. Который ещё не был отрезанным банхалом.

– А где этот ... юморист?

Саввы рядом со стражем не было. Шагов тоже не слышно. Закруглённая сфера коллектора уходила в темноту и неизвестность. И впереди и позади.

Джонг тоже оглянулся:

– Не знаю. Я думал, он идёт за мной.

– Нашел время объявлять бойкот, – сказала Лив.

Не очень хотелось поднимать шум, но они всё равно несколько раз позвали его громко. И хором. И поодиночке. А потом позвали ещё раз. Тишина.

– Неужели так обиделся? – удивилась Лив. Савва вообще не был похож на тех, кто обижается. – Ладно, подождём, скоро появится.

Они растеряно посмотрели вокруг. Здесь не на что было даже присесть, чтобы ожидать кого-то. Лив почувствовала, что ужасно устала, и больше всего на свете хочет, если не лечь, растянувшись всем телом, то хотя бы присесть. Хоть бы и в эту грязную жижу под ногами. От внезапно нахлынувшей слабости подкосились ноги, и Джонг подхватил её. Лив тяжело обвисла на его руках.

– Тебе плохо?

– Прости, – она пыталась стоять самостоятельно, но не получалось. – Мне кажется, что я больше не могу. Ничего. Не могу ни остаться здесь и ждать, ни идти дальше. Хочется, чтобы меня вот прямо сейчас не стало.

– Но другого выхода нет, – ласково сказал Джонг. – Иногда просто идти, не зная куда, это подвиг.

И это было хуже всего. То, что он так заботливо говорит такие слова, сейчас самые жуткие для Лив. Она собрала всё, что ещё оставалось бойцовского на дне измученного организма, и кивнула:

– Этот мир не для нежных.

– Так и есть, – ответил Джонг.

Прошло пять минут, десять, полчаса. Савва не появлялся. Это было плохо. Очень плохо. Они, наверное, поняли это сразу, но какая-то надежда на то, что он, по своему обыкновению над ними просто издевается, ещё теплилась. Лив и Джонг, согреваясь тяжёлым теплом друг друга, слушали, как в ржавой влажной тишине гипотетические принцы плюхаются на густое дно.

Минут через сорок окончательно стало ясно: что-то случилось.

– Мне кажется, – хрипло произнёс Джонг, – мы должны вернуться. Или ты можешь подождать меня тут. Постараюсь быстро.

Лив отчаянно вцепилась в него:

– Ну, уж нет. Если пропадешь ещё и ты, это будет полная катастрофа. Вместе. Вернёмся вместе.

Она перехватила его озабоченный взгляд и сказала, вложив в голос как можно больше уверенности:

– Я справлюсь.

Усталые путники побрели назад, время от времени выкрикивая саввино имя. Конечно, никаких опознавательных знаков то место, где они видели его в последний раз, не имело.

– Это где-то здесь, да? – спросила Лив, ориентируясь на смутные временные ощущения.

– Наверное, – пожал плечами Джонг. – Я шел за тобой восемь делений по два. Возвращались мы тоже, примерно, столько же.

– Минут пятнадцать, – перевела Лив для себя его систему исчисления. – У меня такое же чувство. Жаль, мобильный оставила в этой чёртовой Пихтовке.

Она в первый раз вспомнила об оставленном телефоне. А так же, прицепом, о вещах, кошельке и документах. Хотя мало чего из этого ей пригодилось в этой огромной ржавой трубе, но вот куртка бы сейчас точно не помешала.

– Что будем делать? – помолчав, спросила она Джонга. И без того безнадежная ситуация становилась просто патовой.

– Ты не расстраивайся, – сказал её спутник. – Но мне кажется, что твой друг просто – фьють!

Он мазнул ладонью по воздуху, словно отгонял мух.

– Что значит «фьють»? – Лив не поняла его жест.

– Он улетел, Оливия. И не обещал вернуться. Я почти в этом уверен.

– Ты что?! Савва не мог нас здесь так бросить. И даже если улетел, скорее всего, он может посмотреть, что там впереди и вернуться.

– Почему же он не сделал этого раньше? Когда мы только попали в этот проклятый коллектор? Почему нас не предупредил? Прости, Оливия, но насколько я понимаю, этот щегол всегда так поступает в сложных ситуациях. Разве в первый раз он тебя бросает таким образом?

– Там были разные обстоятельства, – не сдавалась и не сдавала Савву Лив, – в которых он не мог поступить иначе. Но всё равно он ведь потом находил меня. И помогал. Пусть и не всегда адекватным образом.

Она немного подумала и добавила:

– Вернее, всегда неадекватным образом. А вот ты...

Она в упор посмотрела на Джонга:

– Вот давай разберёмся, что с тобой! Почему ты напал на нас на фиолетовой границе? «Они»… Кто и что обещал за такое предательство?

– Это было не предательство! И разве сейчас время вспоминать старые обиды?

– О, нет, – Лив вошла в раж. – Не отвертишься. Самое время. Идти нам некуда, Савва пропал. Свободных минут – просто вагон и маленькая тележка. Говори.

Джонг, который, казалось, совершенно не чувствовал себя предателем, возмущённо дёрнул головой:

– Что?! Я говорил уже, что спасал тебя! Меня нашли юххи, это было очевидно, что они меня найдут. Пришли с соглашением от монахини, где мне был обещан пост в управлении. Это невероятная честь, между прочим. Рядом с монахиней работают только особенные банхалы. Вот ты это не знала?

– Да уж, куда мне...

– Этот пост предложили мне. За то, что найду вас с этим птенчиком. Юххи знали, что могу, потому что у нас с тобой уже была пусть слабенькая и хиленькая, но связь. А их приёмники кто-то глушил, когда дело касалось тебя. Всё, что требовалось, это найти и вернуть Оливию Матвееву из Ириды в Пихтовку. Но я не стал ничего подписывать. Потому что не хотел оставаться на Ириде. Решил так сразу, на главной площади. Когда Ма…

Он осёкся, сглотнул нервно, но тут же продолжил:

– Поэтому заключил предварительное устное соглашение, чтобы меня хоть на время оставили в покое, и пошел тебя искать.

– Ага, с арбалетом наперевес... Спаситель, мать твою...

Лив понимала, что не стоило ей ругаться столь некрасивым образом, но тяжёлые времена требовали подобающего лексикона.

– Какую мать? – не понял Джонг. – Какой арбалет? У меня был только одноразовый переключатель. Нужно было просто переключить с Ириды в Пихтовку. Одно движение руки, секундное дело. Сама же хотела найти своего воробья и вернуться. Ты нашла, я вернул. В чём проблема?

– Я домой хотела, а не в эту чёртову Пихтовку, – у Лив от возмущения его непонятливостью перехватывало горло. – Домой!

– Ты хотела найти этого дятла и вернуться в свой мир. Я радовался, что дела для всех складываются таким замечательным образом. Если бы не этот… Удод пернатый. Он сбил настройки, и ты отправилась на Изнанку. Я сначала не понял, что случилось. Потом понял: что-то пошло не так. Пытался связаться с тобой. С большим трудом пробился в твой заспамленный всякой ерундой мозг. С не меньшим трудом вывернулся из лап юххи и отправился за тобой сюда. Ничего, кроме как встретиться у Чаши, в голову не пришло. Где ещё, когда одни сплошные трубы? План был замечательным. Белые халаты до пят, и мы – бесполые лаборанты Изнанки. Тут не Ирида, любая маскировка на раз-два прокатит. Никто бы ничего и спрашивать не стал. А мы уже тихо, спокойно, без всяких эксцессов идём через главный насос в Пихтовку. Откуда я мог знать, что опять появится этот воробей и наделает столько шума? Если бы он не устроил балаган во время ритуала, нам хватило бы времени и узнать подробный план системы, и отдохнуть, и собраться в дорогу с возможным комфортом. А теперь вот....

Джонг горестно оглянулся вокруг.

– И он нас ещё тут бросил... Оливия, мы не можем больше шляться в поисках этого ощипанного петуха. Нужно идти дальше.

Лив вздохнула, признавая правоту Джонга. По крайней мере, в той части, где говорится об «идти дальше». Она ухватилась за последнюю надежду, молнией промелькнувшую у неё в голове:

– Слушай, а этот переключатель... У тебя же ещё есть? Можно же, что так – бац! – и я уже где-то в другом месте?

Наверное, с её стороны это было малодушно. То, что Лив думает сейчас только о себе. Но ужасно хотелось, не двигаясь, оказаться где-то в совсем другом месте.

– Откуда? Я же говорю, выдали одноразовый...

Они поднялись и побрели. Весь путь слился у Лив в голове в одну большую чавкающую жижу. Она уже не поднимала головы и брела, с трудом передвигая ноги, ничего не говоря и никак не реагируя на попытки Джонга её приободрить. Наверное, внезапный и вероломный уход Саввы подломил Лив окончательно. Но нужно было перетерпеть ещё и это. Переварить в себе предательство без остатка и жить дальше. Иначе обида выгрызет душу до полного опустошения. И ещё. Лив всё-таки не верила, что Савва мог вот так намеренно бросить их. Наверное, что-то случилось. Её раздирало на две части противоречием, боролись обида и вина.

Она уже потеряла всякое ощущение времени, не за что было зацепиться, чтобы понять хотя бы, какое сейчас время суток, и сколько они уже бредут так, поддерживая друг друга. Пять часов? Десять? Сутки? Неделю?

Совсем недавно Лив казалось, что ничего однообразнее и тоскливее Изнанки на свете не существует. Но теперь даже те индустриальные пейзажи казались ей вполне себе живописными картинами. На которых было, по крайней мере, небо.

Теперь же только липкая ржавая округлость, уравнивающая пол и потолок своим однообразием, жидкая грязная каша под ногами да плюхи в эту жидкость мелких тварей, не удержавшихся на скользкой стене. Через какое-то время Лив даже привыкла. Перестала их бояться. Она настолько отупела от монотонности и одинаковости, что даже решила выследить и внимательно рассмотреть одного из этих плюхов.

Плюх оказался совсем не лягушкой. Скорее, он напоминал голую полевую мышь с присосками на перепончатых лапках-ладонях. На месте хвоста торчал короткий и твердый нарост, а ещё он был даже не совершенно слепым, а вовсе безглазым. Очевидно, когда-то глаза у плюхов всё-таки имелись, так как на носатой, беззащитной мордочке в еле заметных щёлочках пульсировала тоненькая пленка, но перестали действовать за ненадобностью. «Ибо, действительно, – подумала Лив с надвигающейся неконтролируемой яростью, – чего тут в этой трубе рассматривать?».

– Осторожнее, – сказал Джонг. Он посмотрел на слепого, беспомощного и голого звереныша, лежащего у Лив на ладони:

– Он может быть ядовит. Или с острыми зубами.

– Нет зубов, – вздохнула Лив, и, чмокнув присосками, налепила плюха обратно на стену. – Нечего тут жевать. А я, кажется, настолько голодна, что и эту бы зверушку зажевала.

Поймав странный взгляд Джонга, огрызнулась:

– Что?! Если бы была менее цивилизованной и не такой хорошо воспитанной. И если бы…

Она умоляюще посмотрела на Джонга:

– И если бы у тебя ещё кое-чего не осталось. Я же знаю...

Джонг вздохнул и вытащил из внутреннего кармана халата заветную колбу с энергетической водой. Они экономили, делая только по глотку каждый раз, когда чувствовали, что силы оставляют их. Лив, чувствуя себя капризным ребёнком, но с удовольствием сделала глоток, стараясь выпить, как можно меньше. В голове прояснилось, ногам стало легче, жить – веселее.

Постепенно плюхи на стенах становились как-то все оживленнее, что ли. Веселее и бодрее. Поймав ещё одного, Лив увидела, что глаза у него хоть и в узких щелочках, но уже есть, и крикнула Джонгу, как матрос капитану на корабле:

– Земля!

– В чем дело? – бывший зелёный страж не понял. Моря на Ириде, очевидно, не было, и мифологическую подоплёку выкрика Лив, он не оценил.

– Я говорю, что здесь, возможно где-то недалеко выход. Смотри!

Она протянула ему зверька.

– Плюхи, живущие тут, уже имеют зачатки зрения. Скорее всего, они иногда попадают на свет. А значит, где-то есть выход.

Джонг покосился на голую мордочку с торчащими энергичными антеннами усами, но приближаться не стал, и Лив поняла, что плюхов он то ли боится, то ли брезгует, но не показывает вида.

– Ладно, – сказал он. – Я понял. А сейчас мы сделаем так. Я пойду вперёд. Держись на расстоянии.

– Почему? – удивилась осмелевшая Лив, которая смогла взять в руку голого плюха целых два раза. Честно говоря, она очень гордилась этим обстоятельством.

– Потому что мы знаем, что сзади опасности нет. А куда выходит этот конец трубы, нам не ведомо. И что там может быть, мы не знаем. Или кто там поджидает.

Лив кивнула, обозначив понимание, и Джонг отправился вперёд. Его спина ещё некоторое время то попадала в её поле зрения, то скрывалась в темной дали. Наконец силуэт Джонга совсем растворился, пропал. Бредя в одиночестве по всё тому же заданному судьбой маршруту, она слабо позвала его несколько раз, но никто не откликнулся. Честно говоря, ей стало как-то очень всё равно.

– Вот сейчас лягу тут и умру, – с удовольствием сказала Лив сама себе. И тут послышался один короткий, но гулкий вскрик где-то вперёди.

– Джонг?! – завопила Лив в ответ, и, оставив на неопределённое будущее желание лечь и помереть, ринулась на этот крик, слабо удивляясь, откуда к ней пришло второе дыхание. Она бежала и бежала, пока не увидела, что труба наконец-то заканчивается и ещё немного – перед её взором вдруг появилась явная дверь. Лив протерла глаза, думая, что у неё начались галлюцинации, как у человека, который долго бродил по пустыне. С тем отличием, что умирающий в бескрайних просторах песков видит оазисы, а тот, кто долго шел по прямой замкнутой со всех сторон трубе, видит мираж в виде выхода. Кому чего не хватает, тот тем и галлюцинирует.

Но дверь была точно. Такая же скользкая и ржавая, с налётом липкой плесени, с какими-то круговыми большими замками на ней. И в ней была щель, словно Джонг минуту назад вышел и заботливо притворил её за собой.

Думать было не о чем. Девушка схватилась за один из этих металлических кругов, рванула дверь на себя...

– С рождением! – Лив словно ударом сбил с ног неожиданно яркий свет и жизнерадостный голос. Почти ничего не видя, она поднялась на четвереньки, судорожно мечась между желанием повернуть назад, к плюхам, и всё-таки сдаться на милость того, кто так жизнерадостно приветствовал её по ту сторону входа. Она застыла на месте, так и не остановившись на каком-либо решении.

– Выходи, я тебя засалил, – голос казался знакомым, только непривычные интонации в нем выбивали из колеи. – И до чего же символично ты появилась на белый свет! Из трубы, ведущей в бездну ада!

Всё так же, на четвереньках, Лив высунулась в полуоткрытую дверь. Сквозь слезы, от яркого дневного света тут же застлавшие глаза, перед ней слегка качался сначала только размытый силуэт. Чуть позже, уже немного привыкнув к освещению, Лив подняла голову и сначала не поверила сама себе.

– Удивлена? – Алексеич, водитель из управления, но совершенно непохожий на Алексеича, стоял перед ней. И всё в нём изменилось. Даже то, как прямо и непринужденно он держался, его осанка, манера говорить – ничего не напоминало пожилого суетливого дядюшку, который звал её «девонька» и развлекал всю дорогу байками о своих поездках с председателями колхозов. Он был полон сверхъестественного достоинства, хотя на голове у него был совершенно нелепый в своей несвоевременности колпак с бубенчиками, напоминающий старую шапку Деда Мороза, которую папа Лив надевал каждый Новый год.

– Узнала, девонька? – словно издеваясь, произнёс он.

– Алексеич? – прошептала Лив, потому что напрочь забыла то имя, которым он коротко назвал себя, появившись во время последней игры в карты у Леры.

Фальшивый шофер рассмеялся искренне и молодо:

– Нет, милая. Джокер я, – напомнил. – Это был мой ход. И, надо сказать, очень удачным он получился.

Джокер захохотал, дернувшись всем телом, а Лив, уже совсем привыкнув к белому свету, только сейчас заметила за его спиной двух юххи в черных плащах. Они крепко держали Джонга с суровыми и бесстрастными печатями на лицах. Страж, перехваченный тугими узлами, смотрел на Лив с невыразимой печалью, но не мог сказать ни слова. Джокер увидел, как она смотрит на бывшего рыцаря Шинга, хохотать перестал:

– Не бойся, девонька, – это опять прозвучало, словно он пародировал сам себя, – с ним ничего плохого не случится.

– Неужели? – получилось ехидно. Лив и сама не поняла, как у неё так здорово и кстати вышло. Просто вложила в эту фразу всё, что чувствовала сейчас. Если проигрывать, то красиво. Лив не будет плакать или строить из себя наивную дурочку. Есть третий путь, и она примет судьбу с достоинством.

– Этот мир не для нежных, так Оливия? – спросил Джокер почему-то мамиными словами.

Вопрос прозвучал чисто риторически, он явно не ждал от неё никакого ответа, а сразу коротко и непонятно произнёс:

– Твой ход. Последний. Смотри, не подведи.

Глава 10. Этот мир для тех, кто защитил свою нежность

«Джокер – это тайна и загадка, зашифрованные в дураке. Дурак — не тот, за кого он себя выдает. Это великий мистификатор, владеющий знаниями, которые скрывают от непосвященной толпы. А толпа для него – это все остальные. Если ты доверился Джокеру, то пойдёшь по дороге, свернуть с которой не удастся. Вступил на этот путь, так будь добр, чтобы ни случилось, ты вынужден его продолжать, полагаясь не на свои знания и опыт, а на интуицию и удачу. Сфера не разворачивается над Джокером. Никогда. Им руководит то, что над сферой – божественный и непостижимым умом гений, тот, что способен создать Вселенную и разрушить ее. Это единственное значение, являющее собой исключение из правил игры, а абсолютная свобода этого становления и ее потенциал содержат в себе все существующие возможности. Я боюсь Джокера. Это единственная фигура, которую я не понимаю и боюсь. И, кажется, он сам себя ужасается».

(Г.Кречетов, деревенский самородок)

Всё оставалось ровно так, как Лив помнила. Даже карты на столе, кажется, лежали в том же порядке, когда она много дней назад в ирреальной панике выбежала из комнаты. Поручиться за это Лив, конечно, не могла, но была почти уверена. Только стол был накрыт по новой. Судя по всему, её ждали. Куртка, которая слетела её с плеч тогда же, висела на одном из стульев. И они все опять были там. Всё те же.

Лив сглотнула голодную слюну, спрятала грязные липкие руки за спину и с вызовом оглядела компанию, расположившуюся вокруг стола с привычным комфортом.

Фарс – как всегда нога на ногу, тонкие длинные пальцы-птицы небрежно, с элегантной усталостью брошены на колено. Лера холодная и спокойная, волосы забраны в высокую, немного старомодную прическу, на Лив не смотрит, что-то переставляет на столе. Но девушка чувствует даже издалека резкое раздражение. Лера ненавидит Лив.

Миня, злой, насупленный, из-под капюшона видна огромная шишка на лбу, под глазом расплывается достаточно свежий синяк. Плащ – на голое тело, там, где он распахнулся небрежно, виден обнаженный могучий торс, густо поросший жесткими кудрявыми волосами. Над шишкой топорщатся, вздымая материю капюшона, рога. Нацелены куда-то в угол – бык, он и есть бык, что с него взять? А Джокер ухмыляется за её спиной. Лив не видит, но всем своим организмом чувствует, как он самодовольно, широко и белозубо ухмыляется. Не хватает только Саввы.

Лив незаметно, но внимательно осмотрела ещё раз комнату, но его точно здесь не было. «Где же?», – подумала разочарованно. Если что и утешало, когда её вели к поселку по лесу, как беглого каторжника, так это только возможность увидеть Савву. Посмотреть в его наглые глаза, и понять: он виноват или в беде?

– Здрасте, – наконец буркнула Лив. – Давно не виделись.

Она подошла к столу, подцепила какой-то бутерброд и жадно откусила от него. Бутерброд оказался с нежной ветчиной на тонкой прослойке из сливочного масла, и Лив так сосредоточилась на этом удовольствии, что не обращала внимания на вставшую колом тишину в комнате. Чего теперь терять? Только самоуважение. А, плевать! По крайней мере, она доест этот бутер, а потом, если успеет, ещё один.

– Вкусно? – спросил Фарс, когда Лив потянулась за следующим.

– Угу, – рот опять был набит булкой, на этот раз со сладковатый, мягким сыром. Да и говорить, в общем, Оливия была не так, чтобы уж очень намерена.

– Ещё? – поинтересовался Император не без доли сарказма в голосе.

Лив проглотила и прислушалась к своим ощущениям.

– Пожалуй, я выпью чая. Нет, сначала мне нужно в туалет, а потом я с удовольствием выпью горячего, сладкого чая.

Она со значением посмотрела на Леру, та под её взглядом непроизвольно схватила заварник. Лив благосклонно кивнула и развернулась к выходу. Увидев решимость в глазах Джокера, приказным тоном остановила его:

– Что?! И в туалет со мной пойдешь? Куда я отсюда денусь?

Не оглядываясь, она захватила со стула свою куртку, вышла, в проходе толкнув Алексеича плечом. Сгущались сумерки. Чуть удалившись от крыльца в темноту, Лив остановилась и оглянулась. В светлой полоске, падающей из окошка, маячил силуэт Мини. «Конечно, они не могли не поставить ко мне надзирателя», – подумала Лив и с удовольствием вдохнула чуть морозный, смешанный с преющей под первыми заморозками листвой, воздух. Ей было всё равно, что с ней будет. Когда накрывает беспросветность такой степени, иногда наступает отчаянная, даже чуть веселая безнадёга. Это был тот самый момент. Терять было уже нечего, приобретать ничего не хотелось.

Лив вернулась обратно во всё то же напряжённое, выжидающее молчание, без приглашения уселась за стол, но куртку демонстративно снимать не стала. Честно говоря, ей было уютно в наконец-то своей одежде. Она приняла горячую чашку из рук Леры, увидела, что чашка всё та же, с дебильным, ухмыляющимся котиком у ручки. Хлюпнула очень горячим и действительно чаем. «Иногда в монахине есть нечто человеческое», – с несколько неуместной благодарностью подумала Лив.

– Ты можешь немного посидеть, не дергаясь? – спросил её мягко Фарс.

– Зачем? – Лив опять громко хлюпнула, уже нарочно. В ней проснулся упрямый ребёнок, который все делает напоказ.

– Джокеру нужно кое-что с тебя нарисовать.

– Что?! – Девушка обожгла язык от неожиданности.

Фарс прищурился:

– Картину маслом.

Джокер недовольно покосился в его сторону, как бы намекая, что ирония тут неуместна. Затем небрежно сообщил Лив:

– А да, ты же ещё не знаешь. Мы берём тебя в колоду.

– И зачем?

– У тебя неплохо получается, – учительским голосом произнесла Лера. – Хорошо с математикой. И логикой. Джо говорит, что ты хорошая десятка щитов. Я так не считаю, но ему виднее…

Лив повернулась к монахине:

– А что с Джонгом?

– А что с ним? – Лера подняла на Лив глаза. Чистые и равнодушные, без малейшей эмоции во взгляде.

– Его схватили твои юххи. Не знала?

– Ах, это. Ты пей чай, пока не остыл, – Лера подвинула к ней глубокую тарелку с пирожками. – Он уже на Ириде, там, где должен быть. Ему предложена очень хорошая должность. Конечно, стражу нелегко перейти в чиновники. Но ....

– Он не хотел... Он хотел уйти с Ириды, раз уж его хансанг.... Оставаться там для него невыносимо больно. Неужели нельзя отпустить его?

– Ну, мало ли, кто чего не хотел, – Монахиня пожала плечами. – Зачем ему свобода, если теперь у него есть замечательная должность? Тут либо одно, либо другое. Из него получился необыкновенно самостоятельный банхал. Я не могу разбрасываться такими кадрами. Прости, если спутала твои планы.

Лив, подавив в себе чувство бессилия, откусила от пирога. С печенью. Она любила пироги с печенью. Хоть здесь повезло.

– У меня не было никаких планов, связанных с вами.

Про Савву она решила не спрашивать. Вдруг своим вопросом она ненароком сдаст его этой чёртовой компании.

– Ты бы могла не жевать хоть недолго, – непривычно жалобно попросил, склонившийся над столом Джокер. – И не прихлебывать ещё, кстати.

Он делал набросок образа Лив на куске картона.

– Стой, – крикнула она ему. – Не нужно. Не рисуй. Я... Хоть что со мной делайте, я не буду.

– Почему? – удивленно спросил Фарс.

За спиной у Лив скрипнула входная дверь и знакомый голос почти в той же тональности, что и дверь, проскрипел:

– А я же тебе говорил.

Девушка обернулась и увидела сумасшедшего изобретателя. Она обрадовалась. Словно тонула, а кто-то сверху схватил её за волосы и потянул за собой. К спасению.

– Геннадий Леонтьевич!

Лив бросилась к изобретателю, уронив стул, который свалился с жутким грохотом. Это тоже было приятно, потому что грохот всегда сопровождал этого чудного гения.

– Вы за мной? Я знаю, что за мной! Помогите мне. Эти ...

Она подыскивала в себе слово для определения этой компании, и тут же вспомнила, как при первой встрече обозвал их сам гений:

– Игрушки! Эти игрушки богов собираются меня взять в какую-то свою банду. Говорят, что в колоду.

Лив, подлетев к изобретателю, резко остановилась. Что-то было не то. Геннадий Леонтьевич прятал глаза.

– Зачем ты здесь? – Фарс не казался очень довольным появлением изобретателя. – Мы же договорились...

– Я хотел только…

Изобретатель произнёс это таким неуверенным и виноватым тоном, что Лив захотелось тут же заплакать. Она остолбенело наблюдала за их кратким диалогом. Хотя близкими друзьями они не выглядели, врагами – тоже. И говорили о чем-то, близком и понятном и тому, и другому.

– Послушайте! – Она дернула изобретателя за рукав, привлекая к себе внимание. – Послушайте, неужели вы не против всего того, что тут твориться? Помните, вы же сами мне… О чём с ними вообще можно разговаривать?

Лив всё ещё надеялась, что Геннадий Леонтьевич по своему обыкновению сейчас забегает по комнате, начнёт плеваться во все стороны, махать руками, обзывать её глупой птицей, а потом что-нибудь придумает. Но он вдруг отвернулся от неё и стал медленно отползать в дальний угол. Лив стало по-настоящему страшно.

– Прости, – пробормотал он. – Прости, Оливия. Я не смог…

Самое страшное в этом было то, что он впервые назвал её по имени.

– Ха, – грубо произнёс не очень культурный Миня. – Отшельник получил то, что долго искал. И отвалил… Всё честно, Мытарь!

Лив укоризненно посмотрела на изобретателя, старательно делающего вид, что он тут не при чём:

– Значит... Значит, вы с ними заодно? Эх, Геннадий Леонтьевич...

Изобретателя тут словно подбросила какая-то неведомая, но очень гневная и энергичная сила. Он всё-таки рассердился от этих её тихих укоризненных слов, забегал вокруг Лив кругами и стал кричать, плюясь в разные стороны:

– А что я?! Почему это я?! Не с ними, не с ними, вот неожиданность какая. Я же говорил тебе, глупая птица, что брезгаю..... Да, брезгаю я. И тебя, кто вытаскивал, а? Кто тебя отовсюду вытаскивал?

Лив просто не выдержала подобной наглости и тоже стала кричать ему то в спину, то в лицо, в зависимости от того, в какую сторону он пробегал мимо неё:

– Так вы же... Вы сами меня! Сначала то туда, то сюда запихивали, а потом вытаскивали! Я вам вот что скажу, гениальный вы наш, вот так вот ещё хуже! Хуже! Они…

Лив махнула рукой на скучковавшуюся компанию, где все, как один, держали непроницаемые лица:

– Они хоть не скрывают своих намерений, а вы сразу другом притворились. Я же поверила вам, Геннадий Леонтьевич! Нет, ещё хуже, я вам доверилась.

– А ты думаешь, что в том, что касается сферы, есть что-нибудь однозначное? – Крючковатый указательный палец изобретателя нацелился прямо в правый глаз Лив, и она непроизвольно и очень часто начала моргать. Поэтому, замешкавшись, упустила момент, и Геннадий Леонтьевич тут же перехватил инициативу:

– Ты думаешь, наверное, своей маленькой птичьей башкой, что там все по полочкам разложено? Вот тебе – добро, вот тебе – зло? Этот тебе враг, а другой совсем напротив – друг сердешный? Выкуси, птица!

Указующий перст свернулся в красноречивый кукиш.

– Нет такого, нет. Сфера на две стороны выворачивается. И если для неё это нужно, для важного, для всех, ты уже и потерпеть не можешь? Есть интересы сферы, и если так надо, то, значит, надо!

Пока они с Геннадием Леонтьевичем кричали друг на друга, безличное выражение на лице Фарса становилось все довольнее и умиротвореннее. Поймав момент, когда и Лив, и изобретатель на мгновение оба умолкли, чтобы набрать воздух для новых гневных высказываний, Император вежливо кашлянул и весомо произнёс:

– Деточка, я тебе, считай, весь мир предлагаю. В обмен на маленькую услугу. Стань гогоном, сломайся и войди в колоду. Это больно, да, но мы все через это прошли, и, как видишь, живём себе.

Он показал на накрытый стол:

– И даже с удовольствием.

Лив повернулась к нему:

– Гогоны? Что это? Какого чёрта? Идите вы...

Девушка замялась, не понимая, в какое страшное место ей послать всю эту компанию так, чтобы уж от всей души.

– Идите вы в свою сферу! – Наконец выдохнула она. – Я вынуждена отклонить ваше предложение.

Лив постаралась вложить в последнюю фразу весь сарказм, на который была способна. С одной стороны она понимала, что, наверное, лучше не злить Фарса и его старших, а с другой, её уже несло, и она не могла отказать себе в удовольствии. Она резко дёрнула молнию вверх на своей командировочной куртке, демонстрируя решимость побыстрее убраться отсюда. Хоть куда-нибудь.

– Нет! – уже окончательно крикнула Лив. – На черта мне тупо подставлять кого-то, из года в год играя в какую-то допотопную игру с непонятными правилами? Я люблю время, люблю цифры, люблю порядок.

– Да, ладно, ладно, – Фарс сделал знак рукой, показывая, что время дебатов и прений истекло. – Не хочешь, не нужно. Кто тебя заставляет?

Лив замерла от такой наглой лжи.

– Что значит, кто? Я сама, что ли по своей воле в ваши забавы впуталась?

– Ой, сама! – Джокер рассмеялся, нацелившись на неё карандашом, который он все ещё держал в руке, и Лив вздрогнула от его дружелюбного смеха. – Кто же тебя заставлял-то?

Он блеснул белоснежными зубами ещё раз, тряхнул головой, чтобы задорно зазвенел бубенчик на колпаке и пояснил:

– В игру вступает тот, кому чего-то в обычной жизни не хватает.

– Да мне…

Девушка неожиданно растерялась. Как так? Неужели ей чего-то не хватало?

– У меня все было....

– В общем, – вмешался Фарс, – насильно мило не будешь. Теперь тебе дорога – в птицы.

Лив вскрикнула. Она вспомнила упавшего с неба старика.

– А что ты хотела? Либо – в гогоны, либо – в птицы. Другого в этом мире не дано…

Поднялся, перекатывая набухшие мышцы обнажённого торса минотавр, прохрипел:

– Всё, император, пора кончать этот балаган. Меня уже достало.

Фарс устало кивнул:

– Вычеркни её, Миня. Жалко, но что поделаешь?

Минотавр двинулся на Лив.

***

Снег шел всю ночь и теперь лежал толстым, воздушным слоем взбитых сливок на ещё вчера плешивой осенними ночными заморозками земле. Оливия Матвеева с удовольствием пробиралась сквозь тут же прорубленную прохожими тропинку, поскрипывая зимними ботинками по свежему насту. Так и казалось: она, словно нож, прорезает огромный торт, а по обе стороны от неё весело и сладко сверкают свежие слои крема. Она вспомнила, как в детстве обламывалась, набирая пригоршни этого безумно белого снега и запихивая его в рот. Он оказывался не тем, чем виделся. Чем она сама себе придумывала. В частности, он был совершенно не сладким. «Детство тоже было полно разочарований, – подумала Лив. – Зато сейчас не приходится обламываться. Потому что ничем не очаровываешься».

С работы в пятницу отпустили пораньше, в пакете радостно бултыхалась упаковка шоколадных конфет и парочка баночек с йогуртом, на «Сизонваре» появилась вчера новая историческая дорама, как раз вовремя, потому что жестокий, но нежный воин эпохи Чосон совершенно перестал волновать Лив. Грядущая суббота сулила вполне реальную надежду выспаться столько, сколько душе будет угодно. Единственное, что чуть-чуть портило настроение, это ноющая в лодыжке нога, которую она каким-то образом умудрилась повредить в одной из последних командировок. Усталый седовласый хирург в поликлинике сказал, то нужно сделать рентген, потому что опухоль то появлялась, то исчезала, а это, спустя месяц после происшествия, уже тревожило. « На следующей неделе, – сказала сама себе Лив, которая ужасно не любила ни болеть, ни лечиться. – Я обязательно сделаю рентген, но на следующей неделе».

Эта поездка вообще получилась не очень удачной. А вернее, неудачной совершенно. Лив свалилась с температурой, такой высокой, что смутно помнила, что там вообще происходило. В памяти мелькали то жуткий, мёртвый посёлок, то высокомерный и неприятный владелец лесосеки (она долго вспоминала, как его зовут, но так и не вспомнила), то нелепый парень с глупым именем Савва, то смутные обрывки отчёта, который она всё-таки привезла в управление. Самое же неприятное было в том, что Ирина Николаевна небрежно отложила в сторону результаты проверки и сказала: «Тут мы уже разобрались. Все в порядке, Матвеева. Иди». Начальница казалась недовольной её отчётом, даже не посмотрев на него.

Спустя три дня после командировки, когда жар спал и Лив выбралась из температурного бреда, обнаружилось эта странная боль в ноге, а на ладони – безобразный, свежий шрам от глубокого пореза. Причем она, хоть убей, не могла вспомнить, где и при каких обстоятельствах это всё случилось. Что-то тревожило её, как бы ни загоняла эту напряжённую тоску в глубину подсознания, та возвращалась снова и снова странными аритмичными и частыми сердцебиениями.

Иногда в её голове раздавался чужой голос, он нес какую-то абракадабру, словно инопланетяне сообщали Оливии Матвеевой новости о неизвестной ей планете. Сначала в голове начинало гудеть, тянуло виски, потом что-то лопалось, врывался радийный треск и шум, которые превращались в слова:

«У меня все хорошо, Оливия. Не волнуйся»

Так успокаивал её незнакомый инопланетянин, о котором она должна была почему-то волноваться.

«Я принял предложение Монахини, сейчас чрезвычайный посол на Изнанке, на официальных основаниях бьюсь за въезд диморфов на Ириду и возможность увеличения их жизни. Но мне так жаль, что мы...».

Вот такие новости сообщал ей странный голос, который, слава богу, прерывался помехами, и быстро оставлял девушку в покое.

– Ещё мне нужно успокоительное, – сказала сама себе Лив, и шурша пакетом, приложила чип к кнопке домофона. Очень не вовремя, впрочем, как всегда, раздался звонок мобильника. В тусклом свете лестничной клетки девушка достала телефон:

– Да, мам... Привет. У меня? Всё в порядке. Нет, мам, я не буду регистрироваться на этом сайте, и зарабатывать бешеные деньги просмотрами роликов. Да, я тебе говорила. Назови мне двух человек, которые разбогатели таким образом, только не сетевых авторитетов, а твоих реальных знакомых, и тогда я скажу, что у этого бизнеса есть перспектива. Сейчас я остаюсь в твёрдом убеждении, что это вообще никакой не бизнес, а развод.

У Лив сбилось дыхание, подниматься по лестнице и одновременно говорить по телефону становилось все утомительнее. Шарф, заиненный морозным дыханием, оттаял и неприятно мокро елозил по подбородку. Невесомый ещё несколько минут назад пакет мешался в ладони, одновременно сжимавшей тяжелую связку ключей.

– Да, мам... Я понимаю… Бизнес-леди, не спорю. Ты уже не заработала ничего на нескольких таких проектах и со всем пылом своей недовостребованной души бросилась не заработать ещё в одну авантюру. Умоляю только, не вкладывай никуда свои деньги, а там играй, сколько тебе хочется. Да, хорошо, знаю, что ты не дура. Я люблю тебя, мама. Целую.

Лив наконец-то добралась до своей квартиры, одновременно закончив телефонный разговор. Она с облегчением выдохнула, оказавшись в темной прихожей. Смутный свет надвигающихся сумерек сочился из окна, и ей совсем не хотелось излишней иллюминации. Не разуваясь, Лив прошла в сгущающимся полусвете на кухню, брякнула пакет на обеденный стол, на ходу сняла полупальто и швырнула его на табурет. Нога ныла, Лив автоматически погладила её, словно разболевшаяся часть тела была кошкой или собакой, требующей внимания. Впереди был целый прекрасный вечер и, собственно, вся жизнь, но радость уже виновато свернулась комочком, съёжилась, медленно покидала её.

Чего-то не хватало. В какой момент появилось это странное чувство, когда Лив стало непонятно чего не хватать? Внезапно душа начинала ныть, отдаваясь обрывками сожалений о чём-то несбыточном в ноге и шраме на ладони. Лив даже не понимала, чего ей собственно хочется. Наваливалась чистая, прозрачная, звенящая тоска, подступали слезы и странная слабость, когда хотелось завалиться на кровать, отвернувшись от мира к стенке и ничего и никого не видеть. Словно Оливия Матвеева становилась слезливой истеричкой, а не правильной девушкой, умеющей держать удар. Тем более что и удара-то никакого не было, жизнь катилась по продуманной заранее колее так же, как и много лет подряд до настоящего момента.

Лив походила из угла в угол, стараясь успокоить опять бешено расколотившееся по несбыточному сердце. Она подошла к балконному окну. Сквозь плотный тюль и уже не белёсую, а вполне себе непроницаемую темноту, девушка почувствовала что-то странное. С лоджии тянуло непривычным.

Лив метнулась в коридор, на ходу накидывая командировочную курточку, дёрнула шпингалет и вывалилась на лоджию, промёрзшую ещё с утра. Сначала она не поверила своим глазам и даже протерла их кулаками на несколько раз, затем ахнула.

Лоджия была оплетена свежей зеленью. Словно маленький сад из самых смелых снов вдруг появился не иначе, как по мановению волшебной палочки, на её лоджии, где из всех щелей должно тянуть морозом, а стёкла непременно тут же были обязаны запотеть. Но ничего этого не было, а только режущая среди белоснежия наступившей зимы зелень, и пахла она свежим садом, немного влажным, словно только что наступило утро, и роса ещё не сошла с этих сочных, разлапистых листьев и изгибающихся в великолепные завитки стеблей. Набухли страстью бутоны, вот-вот готовые распуститься в невиданные, великолепные цветы.

– Боже мой, – вздохнула Лив, всё ещё не веря в реальность происходящего. Она на бессознательном автомате сунула руку в карман и нащупала картонный квадратик. Вытащила на белый свет карту, которая оказалась в кармане её командировочной куртки. И лежала там, скрытая от банды Фарса, всё это время.

– Этот мир не для нежных, – засмеялась она, помахав в наполненной летней свежестью воздухе картой. Последний ход остался за ней. Лив не помнила, когда успела взять со стола это право на ответ. Может, в самый первый раз, во время игры, а, может, когда Миня, угрожающе двинулся на неё снова. Но это было уже не важно.

Благо, что всё имеет обратную сторону, и обратная сторона ненависти – это всё-таки навесть. «Вестить, ведать, знать», – так бы сказал, наверное, Савва. Сфера выгнулась, урча словно кошка. И тут Лив увидела, что на одной из гибких, закрученных, как лианы, веток примостился насупившийся воробей.

– Ах, Савва, Савва, – засмеялась девушка и протянула ему карту Любовника. – Только попробуй ещё раз назвать меня Оливкой...