Этот мир не для нежных (СИ)

Глава 1. Погоня, переходящая в полонез

Когда Оливия открыла глаза, светлой полоской зарева начинался рассвет. Небо, опрокинувшееся в ночь, пока девушка тяжело и беспросветно спала, уже светлело. По нему ползла, захватывая тёмную ткань ночи, светлая волна. Словно чашку густого молока вылили на тёмно-синюю скатерть. Белёсая волна растворяла спелые крупные звёзды, гроздьями свисающие с небосклона.

Резануло в глазах от непривычного буйства красок. Лив вспомнила про очки, которые ей оставил изобретатель, нашарила возле себя в траве, надела. Стало немного легче. Но, несмотря на такую непривычную красоту и невиданную яркость красок просыпающегося мира, Лив не пришла в восторг от созерцания ландшафта. Она поднялась с голой земли, на которой не то, чтобы спала, а валялась в забытье после истерики, в настроении уже не столь паническом, как накануне, но все равно безрадостном и растерянном. В придачу к невыносимо ноющей ноге, от ночи, проведенной на голой земле, болело всё тело. Глаза опухли от слёз, выплаканных накануне, и даже, несмотря на очки, в них всё равно резало непривычными соцветиями, чужая толстовка и штаны не по росту были грязны. Ещё и эти валенки...

«Опять, — подумала Лив, пытаясь отряхнуть ржавую пыль с подобия одежды, — опять я вся чумазая, словно меня месяц по земле таскали». Очень хотелось почистить зубы и умыться. Она оглядела окрестности, но за ночь, как и следовало ожидать, ничего не изменилось. Это была кошмарная явь, в которую возвращаешься снова и снова, а вовсе не плохой сон. Впереди неё тянулось бескрайнее жёлтое поле, позади стеной стоял коряжистый, змеекорневой лес. Немного подумав, Лив решила идти вперёд и перешагнула незримую границу, отделяющую один мир от другого. Только сейчас она поняла некоторую странность, которую в череде других ненормальностей, упустила из вида. Несмотря на только начинающийся день, в воздухе уже разливалось предчувствие самой настоящей жары. Это была явно не осень, которой всё ещё тянуло из леса с той стороны, откуда Лив пришла. Царило несомненное лето, причем самый его пик. Ещё немного сохранялась ночная прохлада, но было ясно, что уже совсем скоро она уступит место изнуряющему зною.

Девушка стянула то, что с трудом можно было назвать обувью, подвернула штанины и рукава повыше и, прихрамывая, босиком, с валенками подмышкой, отправилась в путь. Не очень понимая, куда и зачем. Кожа на ногах, утомленных долгой осенью, из-под закатанных штанин светилась бледной синевой. «Этот мир не для нежных», — вздохнула Оливия мамиными словами.

Две красивые яркокрылые бабочки слаженной парой пролетели совсем близко, почти касаясь её лица. На секунду Лив забыла о том, в каком положении она находится, её вдруг посетила беспричинная детская радость. Просто от того, что начинался новый солнечный день и в нём были эти прекрасные бабочки. Радость длилась секунду, но оставила свой отблеск на каком-то забытом уровне. Лив, окрылённая чудесными бабочками, почти полетела по полю. Ослепительный жёлтый цвет, который поразил девушку издалека, при ближайшем рассмотрении оказался ковром из солнечных цветов, сплошным полотном покрывающим равнину. Они были похожи на невызревшие одуванчики, но с чашками средних размеров подсолнухов. И что-то было в них тревожащее, неправильное. Девушка присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть хотя бы один. Из стебля тянулось вверх два только что раскрывшихся бутона. Оказалось, что все цветы в обозримом пространстве росли попарно. «Забавно», — подумала Лив. Ей, действительно, стало интересно и любопытно. Она переходила все дальше и дальше, все так же, практически на четвереньках, исследуя цветы один за другим. Издалека могло показаться, что она роет носом землю. Но все, абсолютно все цветы росли так — по два бутона на одном стебле. Она проверяла снова и снова, но результат был один и тот же. Никогда — по одному, никогда — по три. Только два, чётко и однозначно. Лив трогала эти двуглавые рогатки, удивляясь, срывала, подламывая стебель, который поддавался с большим трудом, когда, наконец, убедилась, что всё так и есть.

В тот момент, когда она увидела двух совместно ползущих одинаковых жуков с глянцевыми крыльями, сложенными на спинах, сзади раздался громкий хмык. Девушка так увлеклась необычно сосуществующими цветами, что не заметила: кто-то уже некоторое время наблюдает за ней.

— Хм, — раздалось откуда-то сверху.

Она в ужасе вскочила, но не удержалась на ногах и завалилась назад, села с размаха на пятую точку. Перед ней стояли два молодых человека. В джинсах цвета хаки, зелёных длинных косоворотках (мятые рубахи без воротников спускались ниже бедер) и мягких кроссовках, из-за которых, очевидно, Лив не услышала чужие шаги за спиной. На секунду у неё сбилось дыхание — и от неожиданности, и от того, что на неё смотрели две пары вытянутых к вискам глаз. Как у воинов древней эпохи Чосон.

А ещё эти парни были похожи, как две капли воды. Лив подумала бы, что никогда не отличит одного от другого, если бы не выражения на их лицах. Один смотрел на неё с добродушной, хотя и несколько озадаченной улыбкой, второй выглядел тоже озадаченным, но хмурился. Она собиралась было сдёрнуть с носа солнечные очки, потому что так знакомиться было невежливо, но глаза тут же обожгло, и Лив вернула очки на место.

Тот, что казался более доброжелательным, поднял успокаивающе руку:

— Не пугайся, — мягким баритоном произнёс он. — Почему ты здесь?

Вопрос, на который Лив при всем своем желании не могла ответить. Она оторопело уставилась на эту пару, судорожно соображая, что ей сказать.

— Вы... близнецы? — это было единственное, что она могла промолвить в этот момент.

Молодые люди без единого звука переглянулись. Потом один из них озабоченно обвел глазами поле и опять уставился на Лив:

— Ты же понимаешь моё удивление. Где хансанг?

Девушка очумело посмотрела на свои ладони, к которым прилип стебелек двуглавого цветка. Единственное, что на данный момент у неё было в наличии. Она протянула раскрытые руки незнакомцам, предъявляя стебелёк:

— Вот?

Угрюмый насупился ещё больше, а добродушный стал менее приветлив. В его голосе появились растерянные нотки:

— Почему ты без нее? Ты в опасности?

Лив сморгнула несколько раз, пытаясь понять смысл сказанного. Потом радостно уцепилась за слово «опасность» и быстро закивала, придерживая очки:

— Я заблудилась, — ляпнула первое, что пришло ей в голову. — Не знаю, куда идти.

— Ты из города? — подал настороженный голос второй. — Или из поместья?

Он надвинулся на неё мрачной тенью, и Лив всё так же на пятой точке попятилась, елозя по земле.

— Я не сделала вам ничего плохого, — растерянно произнёсла она. — Вы можете мне сказать, в каком направлении...

Девушка про себя чертыхнулась в адрес Геннадия Леонтьевича, из-за которого она сама не знала, куда идёт и что ей нужно.

— Есть хоть что-нибудь... Люди...

Парни не делали больше угрожающих движений, и Лив приободрилась:

— Просто покажите мне направление, где есть какое-нибудь поселение или город, и я спокойно уйду. Не трогайте меня, пожалуйста. Я была в опасности, это правда, а сейчас хочу только отдохнуть где-нибудь и понять, что происходит.

Близнецы переглянулись. Они не сказали вслух ни слова, но Лив каким-то шестым чувством поняла, что между ними только что состоялся безмолвный диалог. При этом хмурый не переставал хмуриться, а у добродушного в глазах появилось ощущение упрямой настойчивости. Наконец они опять повернулись к Лив, и тот, что был светлее, произнёс:

— Скажи, может ли быть такое, что твой хансанг не ушел? Ты же не банхал?

Девушка представления не имела, что такое хансанг, что такое банхал, и почему они, эти непонятные слова, должны уйти или, наоборот, остаться, но изо всех сил закивала. Она подумала, что нисколько не врет, потому что никто не уходил от неё, кроме сумасшедшего изобретателя.

— Геннадий Леонтьевич вечером ушёл... Он же не ... это самое... не то, что вы имели в виду, верно?

Парни вдруг засмеялись, словно она очень удачно пошутила. Ещё настороженно, но всё-таки засмеялись. Тот, что в основном говорил с ней, вдруг подмигнул:

— Поклянись!

Он стал загибать пальцы:

— Поклянись, что ты не бежишь от судьбы, не из ильёга Теки, и не вне закона.

— Клянусь, — торопливо сказала Лив. Законы она всегда очень чтила и тщательно соблюдала. А никаких Теки и в помине, конечно, не ведала. — Я даже улицу всегда перехожу на зелёный свет.

Парни опять засмеялись.

— Ты забавная, — сказал добродушный. — Выглядишь очень грязной и измученной, но я не вижу в тебе следов разрыва. Теки...

Он посмотрел на второго и покачал головой:

— Теки навряд ли подослал банхала, он же не совсем идиот...

Второй ответил хмурым взглядом, а первый рассмеялся:

— Хотя, нет, он совсем идиот. Но банхала бы точно не подослал.

Опять обратился к Лив:

— Скажи, стоит ли тебе доверять? Без хансанга нам непонятно, ты же знаешь...

Лив опять энергично закивала, стараясь вложить в свой посыл самые горячие заверения в чистоте намерений. Хотя несколько удивилась: неужели, если она скажет, что ей стоит доверять, они сразу же примут эти слова за чистую монету? И неужели кто-то может вот так сказать незнакомым людям, что, мол, нет, ему ни в коем случае доверять не стоит?

— Ладно, — очевидно, что решения принимал в этой паре добродушный. — Давай, разберёмся в более подходящем месте. А так как ты видела меня на поле Теки, то не можем здесь оставаться. Поехали. Расскажешь, что случилось.

— Куда? — удивилась Лив. — И как? В смысле, на чём? И почему?

Мрачный свистнул залихватски и отчаянно. Тут же совершенно неоткуда появилась пара серых в яблоках коней. Вот только что их не было, и вот они уже здесь. Совершенно одинаковые, Лив показалось, что даже пятна на крупах абсолютно идентичны. Чёлки и хвосты жеребцов под легкими порывами ветра развивались тоже совершенно синхронно. У Лив словно раздвоилось в глазах уже окончательно. Она поняла, что с того момента, как ступила на цветочную поляну, всё время пытается сфокусировать зрение.

И тут она опомниться не успела, как мир вдруг замелькал разрозненными пятнами, перевернулся, потом встал на место, но уже несколько с другой позиции. Лив, поддерживаемая добродушным близнецом, оказалась на лошади, и теперь с ужасом взирала на пропасть, разверзшуюся под ней.

— Оп-ля! — залихватски крикнул её солошадник, и всё опять замелькало перед глазами. Они резко, с места, сорвались в галоп. Тут же ветер, свистящий в ушах, донес крик мрачного:

— Теки!

— Этого следовало ожидать, — проворчал ей в ухо парень, непозволительно близко навалившийся на её спину. — Пригнись немного, ветер будет бить по глазам.

Валенки тут же остались где-то далеко позади, брошенные на желтом поле.

И, да, ветер бил. И в глаза, и в губы, и давил грудь. Если бы не горячее тело близнеца, прикрывавшего её сзади, этот ветер сразу бы снёс Лив на землю, как только конь ускорил свой полёт. Она не успела даже испугаться, что сейчас потеряет солнечные очки, когда поняла, что они держатся на ней, как влитые, даже в этой сумасшедшей скачке. Но ещё больше накрыло страхом, когда издалека разрываемые ветром в спину ударили грозные крики.

— Погоня? — прокричала она спутнику. Вцепившись руками в гриву скакуна, и уже не зная, то ли прижаться к добродушному близнецу, то ли монолитным кентавром срастись с бешено несущимся конём.

— Уйдем, — гаркнул парень в ответ, взмахнул рукой, и хотя казалось, что уже невозможно ускорить эту стремительную скачку, они помчались быстрее.

Скорость была такая, словно они мчались на гоночном авто. Только без комфорта, который испытываешь в машине. Казалось, что скорость зашкаливает. И спидометра под рукой, естественно нет. Сто шестьдесят? Сто восемьдесят?

— Двести километров в час, — закричал ей близнец. — Наши найтеу могут и быстрее.

Лив поняла, что так чудно он называет лошадь. Несмотря на это более, чем зыбкое (и из ряда вон отчаянно положение), девушка успела подумать, что близнецы говорят на знакомом ей языке. Только с вкраплением непонятных слов. Впрочем, они с Геннадием Леонтьевичем не так уж далеко ушли в лес, чтобы пересечь какую-либо границу. Лив судорожно прикинула. До Китая в любом случае оставалось ещё невозможная тысяча километров. Нет, она ещё точно находится в своей стране. Хотя от этой чертовой компании Фарса, будь она неладна, можно было ожидать всего, чего угодно. В том числе, перемещения предметов, (в данном случае именно её, Лив) на расстояние.

Ей захотелось оглянуться, чтобы понять, от кого они с такой отчаянной решимостью убегают. Хотя Лив уже совершенно навалилась грудью на круп коня, вжалась в него всеми доступными ей силами, она смогла повернуть голову чуть назад. Увидела только черное облако пыли, клубящееся за ними. Второго близнеца разглядеть в этом мареве не представлялось никакой возможности, но Лив ощущала, что он где-то рядом. Она словно попала в зону турбулентности, где её тело невольно, но неумолимо стремилось по вектору, который был изначально задан силами физики, и, как жертва турбулентности, Лив не имела никакой возможности для сопротивления. Только свист пространства, превратившегося в один сплошной ветер, невероятная скорость, от которой туго наливались этим ветром глаза и болели так, как если бы по ним стеганули бечевкой. Только тяжёлое живое тепло от пригнувшегося над ней человека ещё давало ощущение реальности. Сколько это длилось? Время исчезло, закрученное в поток движения.

Вдруг неистовый бег резко и ощутимо замедлился, пыль начала оседать. Лив чуть осмелев, приподнялась над крупом коня, все ещё неистово цепляясь за его запутанную в ветре гриву. Ландшафт изменился. Они неслись вдоль небольшой речушки, с одной стороны поросшей дикими зарослями, с другой, той, где их немногочисленная, но дружная кавалькада и гарцевала, расстилалось поле, изменившее цвет. Теперь оно было изумрудно-зеленым, усыпанным растениями цвета молодой травы, без единого пятна другого цвета. Лив присмотрелась к водной глади и охнула. Рек тоже было две. Они текли в одном направлении, повторяя все изгибы и повороты, каждое, даже малейшее движение друг друга, разделенные только узкой песчаной полоской земли. Но она была, и была явной, эта полоска. То есть, это были две реки. Реки-близнецы.

Добродушный остановил коня на крутом берегу, спрыгнул сам и протянул руку Лив, которая смертельно напуганным кулем уже сползала с лошадиного крупа. Девушка только сейчас поняла, как болят её побелевшие пальцы, судорожно вцепившиеся в серую гриву.

Она кубарем скатилась прямо на землю. По закону подлости упала на подвернувшуюся больную ногу и застонала. В этот момент, совершенно неподходящий для фантазий и воспоминаний, Лив вдруг поняла, что исполнилась одна ей потаенная мечта. Она только что на стремительном коне в объятиях красавца с вытянутыми к вискам глазами и точёным упрямым подбородком убегала от погони. Но эта мысль не вызвала у неё ожидаемого восторга.

Было что-то такое... Раздражающее? Лив принюхалась. Как от неё, так и от красавца, ощутимо несло конским потом. Запах был настолько сильный, что на секунду перебил ощущение одеревеневшего тела. Спина и то, что ниже спины, горели огнем, а набитые ветром и пылью глаза слезились от жуткой рези. Лив вперила взгляд в изумрудную траву перед собой, стараясь не дышать. Взгляда она поднять не могла. Почему-то стало очень стыдно.

Приблизился цокот ещё одних копыт, и мрачный близнец спешился на ходу. Они стояли рядом и опять разглядывали ей, все так же сидящую на земле, словно неведомую зверушку.

— Не бойся, — сказал с недоумением тот, кто минуту назад сливался с ней в скоростном экстазе. — Видишь же, что зелёный.

— Кто зелёный? — буркнула Лив, растирая опять пострадавшую ногу.

— Цвет. Зелёный же, — они разом присели на корточки и заглянули ей в глаза, словно желая удостовериться, что девушка не издевается над ними. — Зеленые розы.

— И что? — Она вообще не хотела на них смотреть. Мрачный попытался взять щепотью большой ладони за подбородок, но Лив сердито увернулась. Ещё не хватало, чтобы её хватали пусть за грязное, но всё-таки очень личное лицо.

Добродушный поднялся, вслед за ним встал, все ещё протягивая ладонь к Лив, мрачный.

— Это наши владения, — пояснил тот, в объятиях которого девушка пребывала несколько минут назад, — он не сунется сюда. Кстати, я — Джонг.

Поймал всё ещё недоумевающий взгляд, и добавил с улыбкой, которая очень напоминала ехидную:

— Звать меня так. А это...

Он указал рукой на своего брата.

— Маджонг, — буркнул мрачный. — Это тоже имя. Моё.

Лив с трудом начала подниматься. Джонг, который в её глазах только что обрел имя, попытался галантно подать руку, но больная нога подвернулась, и девушка опять упала в его объятия. И даже не смутилась, и не взволновалась. Просто спокойно отстранила парня, и спросила, кривясь от боли:

— А кто это за нами гнался? И зачем? И ещё. Почему здесь все такое... Одинаковое?

Они оба недоуменно уставились на неё.

— В смысле, одинаковое?

— А, проехали, — у Лив не было сил объяснять им суть вопроса. Не хотелось. — Оставляю первые два. Кто и зачем?

— А... это... — Джонг, убедившись, что с девушкой все в порядке, внимательно осматривал коня. — Это ильёг Теки. У нас с ним разногласия по некоторым вопросам. Мы увидели тебя и пересекли границу. Это опасно, но не смертельно. Нарушение, но не преступление.

Маджонг все так же хмуро осматривал своего скакуна. Лив посетило странное подозрение, что в данный момент они сообща и молча обдумывают какую-то мысль. Одну на двоих, безмолвно понимая друг друга. Видимо, все было в норме, потому что близнецы опять синхронно похлопали ладонями по крупам своих совершенно идентичных коней и повернулись к Лив. Спросили слаженным хором:

— Будешь гостьей в замке Шинга?

И что Лив ещё оставалось? Она, конечно, тут же согласилась стать гостьей в замке Шинга.

Глава 2. В замке Шинга

Крупные спелые звёзды парно кружили над головой. Каждая сама по себе, и ещё вокруг друг друга одновременно. Этот звёздный танец вызывал головокружение, стоило только поднять глаза на ночное глубокое небо. И ещё, наверное, Лив была немного пьяна от всего сразу. И от хорошего ужина, и от ощущения благоухающей чистоты, и от красивого платья, которое ладно подогнали прямо на ней.

Платье, кстати, радовало особо. Мало того, что оно было удобным, так ещё и очень оригинальным. Совершенно невероятное смешение старомодного и современного стилей. Достаточно короткое — до колен, с силуэтом а-ля беби-долл, оно поражало пышным воротником в стиле нарядов эпохи рококо, который белоснежным взбитым безе обрамлял смелое декольте. Простой подол и невероятное количество лент и бантов, топящих плечи и шею в своем пенном великолепии. И рукава — узкие у плеч, расширяющиеся книзу, украшенные каскадом пышных кружев.

Лив с удовольствием коснулась ладонью мягкой ткани. Все ощущения были очень приятные. И шелковое платье, и нагретые за день, потихоньку отпускающие жар в прохладу ночи массивные перила балкона, и теплый ветер, который сейчас не стегал, как во время скачки, а мягко гладил её сразу посвежевшее лицо. Это, как оказалось, была ещё одна осуществленная мечта, о которой Лив и не подозревала. Пока вдруг именно сейчас не почувствовала, что всегда хотела вот такой принцессой стоять на балконе. В свежести надвигающейся ночи, над пропастью (не пугающей, а волнующей) , что, срываясь темной тенью со стен к подножиям скал, обрамляет старинный, полный достоинства замок. Три дня она гостила уже здесь, и это было замечательное время.

Замок её поразил сразу же и ещё издалека. Сказать, что он был изумительно красив, это значит не выразить вообще абсолютно ничего. Это было как... Вот как если найти красивую открытку, сделанную гениальным фотографом, полюбоваться, а затем увидёть её во сне, окутанную мистическими, нездешними ощущениями, которыми иногда видения обволакивают вполне обыденные события.

И Лив никак не могла забыть этот странный эффект, поразивший её. Когда подходишь к замку Шинга, то он сначала показывается в призрачном мерцании, то пропадая, то опять появляясь в разреженном знойном мареве. Затем зыбкий образ становится все плотнее, реальнее, хотя флёр сказочности ещё окутывает его. Он высится на выступе горного склона, переливаясь в свете двух солнц огромным изумрудом. С наклонного плато, в который переходит необъятное поле зелёных роз, кажется, что суровый и прекрасный бастион этот не имеет входа и выхода. Кусты роз — и так не низкие в поле — у подножия растянулись внушительной колючей преградой, высотой с мужчину выше среднего роста.

И, конечно, Лив даже не удивилась, когда поняла, что на неё надвигаются издалека сразу две абсолютно одинаковые башни. Два здания, соединённые каменным мостом между собой.

Вчера они втроем поднялись на самый пик одной из башен, и Лив увидела совершенно замечательное зрелище. На много-много вёрст вокруг расстилалась поля. Они были разноцветными, полные изысканного сияния. Незаметно переходили одно в другое. Красное, оранжевое, жёлтое, зелёное, голубое... Что-то это ей тут же напомнило, и Лив, озарённая, закричала во весь голос: «Ух, ты». Это как если бы радуга замкнутым кругом опрокинулась на землю, и она, Лив, оказалась в самом её центре. Джонг и Маджонг были рыцарями замка Шинга, стражами зелёного поля.

От её восторженного крика вчера засмеялся даже вечно хмурый Маджонг. Он тут же закашлялся, нахмурился, но улыбка осталась в уголках рта, и Лив простила ему вечную мрачность. И даже почти перестала его бояться. Сейчас, в спускающейся вечерней прохладе, было немного по-другому, не так как в центре искрящейся Ириды, но все равно хорошо.

Настолько, что она предпочла не замечать массивную оборонительную стену, окружавшую замок; тяжелые створки ворот, обитые снаружи чем-то вроде железа для защиты от поджога; опускающуюся решетку с окованным низом; прорези и бойницы в надворотных вышках-башенках, явно для лучников. И огромный, подъёмный мост, который нависал над глубоким рвом, хотелось считать удачной декорацией исторического аттракциона. Лив даже мысли не хотела допускать, что Шинга нуждается в обороне. Потому что это значило, что у замка есть враги и что безмятежность и красота яркого окружающего мира не вечны.

— Тебе нравится ночное небо? — Джонг неслышно появился на балконе, и, кажется, уже некоторое время наблюдал за ней. Лив тут же ощутила присутствие незримого Маджонга. Между близнецами определенно существовала такая грань, дальше которой они не могли физически удалиться друг от друга.

И насколько Лив поняла за этот короткий промежуток времени, что они провели вместе, Джонг и Маджонг не были близнецами. Они воспринимали друг друга как единое целое, как отдельную личность, и это не укладывалось в голове Лив. Девушка ощущала в этом даже нечто не совсем приличное. Похожее чувство её одолевало, когда она смотрела на гомосексуальные пары. Она понимала, что здесь совсем другое, но не могла отделаться от лёгкого чувства неудобства.

С другой стороны, рыцарям замка Шинга Лив казалась разделённым пополам существом, которое почему-то не умерло, когда его разрубили, а продолжило функционировать и существовать одной половиной. Они смотрели на неё со смешанными чувствами, в которых было и сострадательное любопытство, и подавляемое отвращение, и невыносимая, выворачивающая душу наизнанку жалость.

Джонг, такой похожий на несуществующего воина эпохи Чосон... Он так и остался просто похожим. Оба слишком зациклены друг на друге, и этот разделенный симбиоз абсолютно самодостаточен, ему не нужен никто другой. Лив это поняла сразу. А несбыточный воин эпохи Чосон был прекрасен тем, что больше всего на свете ему нужна была Лив. Даже больше него самого. По крайней мере, она так себе это представляла.

Все три дня пребывания в замке Шинга Лив пыталась осмыслить, как жить в мире, где всё соединяется по парам. И её это иногда просто выводило из себя. Она пыталась укрыться в привычном и всегда успокаивающем её мире цифр, но столкнулась с тем, что здешняя система исчисления бесила её особенно. Просто потому, что здесь не существовало нечётных чисел. Единственным и, наверное, поэтому священным непарным числом в здешней двоичной системе измерений, хотя его и называли «Иридой», а не семёркой. Так и говорили: «Ирида и ещё хансанг», а так как хансанг — всегда два, то это означало девять.

Когда Лив впервые услышала, как Нан-Сонан, отчитываясь за что-то, оперирует такой дикой системой счета, её личный мир, основанный на определённом раз и навсегда порядке цифр, просто сошел с ума. Но воспитанная Лив старалась понять и принять эти правила игры, хотя бы из благодарности за гостеприимство.

— Я очень люблю ночное небо, — она с улыбкой повернулась к Джонгу, — хотя, честно говоря, мне не нравится оставаться под ним где-нибудь в поле или в лесу. Там, где нет людей и зданий. Тогда оно не кажется мне уже таким красивым. Пугает.

Джонг подошел совсем близко, облокотился рядом с Лив на массивные перила балкона. Он задумчиво посмотрел на кружащиеся в небе пары звёзд. Словно пытался понять, что в данный момент чувствует Лив. Темнота окутала их тишиной. Откуда-то из мрака балконного входа Лив чувствовала взгляд Маджонга. Он наблюдал за происходящим всё так же угрюмо. И не то, чтобы не доверял. Хмурый парень был расположен к ней, это чувствовалось по Джонгу. Светлый относился к ней с заботливой нежностью, а насколько понимала Лив, ощущения рыцарей Шинга были абсолютно идентичны. Только всё равно Маджонг пугал её.

Отгоняя мрачные мысли, Лив мечтательно вздохнула:

— Но в такое время совсем неплохо подумать о чем-то романтическом. Например, о вечном. О поэзии. О любви.

Напряженная тишина послужила ей ответом. Сначала Лив не заметила, что в воздухе повисло недоумение, затем все-таки, почувствовав себя неловко, встрепенулась:

— Что? Что такое?

Джонг покачал головой.

— Я не понял, о чём неплохо подумать.

— Любовь? Я говорила, подумать о любви... О романтике, поэзии... Люди всегда об этом думают, когда остаются наедине с ночным небом. Я слышала, что это так.

Из темноты раздался уничижительный хмык Маджонга.

— Я не понимаю...

Джонг казался озадаченным. Лив тоже сильно удивилась, потому что ей всегда казалось, что любовь — это то, что должно существовать во всех мирах. В смысле, если и есть что-то по другую сторону цифр, времени, денег и карьеры, то именно чувство, которое вне правил и четкого распорядка, должно связывать миры. Если, конечно, оно существует.

— Когда ты любишь кого-то, становишься с ним одним целым...

Она посмотрела на Джонга-Маджонга и поняла, что вот прямо сейчас это совершенно неактуально.

— Думаешь о нем, и ты уже не одинок...

Опять не то.

— Он может быть до определенного момента самым обыкновенным, но вдруг — бац! — и он кажется тебе самым красивым, самым особенным...

Нет, они совсем её не понимали. Девушка вздохнула, используя самый веский аргумент:

— Чтобы рождались дети...

— Разве для того, чтобы рождались дети, нужно что-то, кроме двух пар хансангов разного пола? — удивительно, но Джонг, говоря о таких вещах, совершенно не смущался. Это прозвучало, как будто он говорил о том, что в кашу очень естественно будет положить кусок масла.

Что ж, Лив оставила свои жалкие попытки. В конце концов, она не была таким уж большим специалистом в любовных делах. И мастером ведения дискуссии тоже не была. Поэтому она просто сказала:

— Ну, да. Больше, в сущности, ничего и не нужно. Две пары хансангов и...

Лив повертела в воздухе рукой, изображая нечто неопределенное:

— И всё.

В общем, как смогла, так и закрыла тему. Чтобы совсем уж сгладить неловкость, быстро произнесла:

— Здешний воздух на удивление приятен и свеж. Собственно, я это хотела сказать. Мне очень здесь хорошо.

И не покривила душой. Ей, в самом деле, было совсем неплохо в этом замке, по которому ходили парами совершенно одинаковые собаки, и все предметы сервировки двоились в глазах. Еду готовила и накрывала на два стола приходящая управляющая Нан-Сунан. Излишне будет даже упоминать о том, что это были две совершенно одинаковые женщины уже довольно преклонного возраста. Она же и принесла два платья для Лив, и никак не могла понять, что девушка имеет в виду, когда говорит, что сможет их носить по очереди. Замкоправительница, единая в двух лицах, все время оглядывалась по сторонам, ища копию Лив, но, конечно, никого не находила.

Несмотря на своё неодобрительное замешательство, Нан-Сунан подогнала платье по фигуре девушки практически без изъянов, и у Лив в гардеробе появилось два совершенно одинаковых, но идеально сидящих на ней наряда.

Она непроизвольным движением поправила кружево на рукавах. Джонг улыбнулся, он заметил этот жест, полный очаровательной и трогательной женственности. Девушка ощутила, что светлый хансанг любуется её беззащитностью.

— Ты расскажешь, почему оказалась одна? Сейчас расскажешь?

Лив вздохнула. Она уже пыталась объяснить, что там, откуда пришла, нет ничего особенного в том, что все не двоится в глазах, а близнецы — это, скорее, исключение из правил. Рыцари Шинга синхронно кивали, но в глазах у обоих Лив снова и снова читала легкое непонимание. Тогда она решила оставить попытки объяснить то, о чем сама только смутно догадывалась, и сосредоточилась на проблеме, которая действительно была самой важной.

— Мне нужно найти кое-кого. Это человек, молодой мужчина.

Лив задумалась, как объяснить, кого именно она ищет.

— Или птица. Тогда это воробей. Думаю, поэтому я оказалась здесь. Чтобы встретиться с ним. Я была к нему несправедлива, обижала всё время, а теперь я обязана его найти.

— Ты хочешь извиниться? — понимающе кивнул Джонг.

— И это тоже, — Лив такой поворот дела не приходил в голову, но об извинениях, действительно, стоило подумать.

— Он такой же, как ты? В смысле, без хансанга? Тогда у нас ты его быстро найдёшь.

Лив засмеялась:

— Если только он не гостит тайком в каком-нибудь гостеприимном замке, вроде Шинга.

Джонг стал серьезен и печален:

— Этого долго не утаишь. Боюсь, что и за тобой скоро пришлют кого-нибудь.

— Кого? — удивилась Лив. — Кого могут прислать за мной? И кому это нужно?

— Юххи.

Лив нахмурилась, вспоминая, где и от кого она уже могла слышать это слово. Увидев её сосредоточенную гримасу, Джонг пояснил:

— Юххи разбираются с теми, кто остался в живых после смерти хансанга. Хотя выживают в этом случае...

— Очень редко, — донеслось из темноты. Маджонг обычно молчал, и девушка вздрогнула от его голоса.

— Да, очень-очень редко. И тогда приходят юххи и разбираются, что случилось.

— Это что-то вроде полиции? Стражников? Особого отдела? — пыталась понять Лив.

— Скорее, особого отдела, — Джонг немного подумал и добавил. — Может, ещё испытательной лаборатории.

Лив, все эти трое суток, когда гостила в замке, пребывала в некоторой приятной эйфории, включив спасительную формулу: «подумаю об этом завтра», и тут реальность угрожающе опять нависла над ней.

— Но я не сделала ничего плохого. Зачем за мной приходить и куда-то забирать? Сама уйду, честное слово. Уже и собиралась уходить.

— Дело не в том, что я не хочу, чтобы ты гостила здесь...

— Думаю, Теки видел тебя на своем поле, — донесся голос незримого Маджонга, и Лив опять вздрогнула, снова не ожидая этого.

— Конечно, я тебя не выдам, но нужно быть готовым дать отпор, — добавил Джонг и опять светло и вместе с тем печально улыбнулся.

— Я не хочу, чтобы у вас из-за меня были неприятности, — Лив не хотелось покидать гостеприимный замок и отказываться от помощи, но всевозможных бед, свалившихся на неё, и на самом деле было уже достаточно. Не хватало, чтобы полоса катастроф задела и этот симпатичный дуэт.

— Ну, жизнь без неприятностей, это жизнь без событий, — рассмеялся светлый. — Очень скучная. Что-то должно происходить. Я сам себе выдумываю события, чтобы судьба двигалась хоть в каком-то направлении. А здесь — самое настоящее приключение. Так что лично я не очень уж и переживаю.

И он хлопнул в ладоши от избытка чувств и полноты жизни. Судя по мрачному сопению, раздававшемуся со стороны невидимого в темноте Маджонга, тот относился к происходящему иначе. Словно какая-то невидимая тень, та, что гуще ночной темноты, окружила троицу, повисела секунду, холодом задев сердца, и пропала. Напряжение рассеялось, и все стало как прежде. Только благодарность Лив к рыцарям замка Шинга возросла до небывалых небес. Хотя, казалось, её признательность и до этого момента была столь велика, что не могла быть больше. Чем же, чем Лив может отплатить этим замечательным хансангам?

— Я бы хотела быть вам тоже чем-то полезной, — сказала она. — Могу, например, финансовую отчетность проверить.

Хансанги посмотрели на неё с недоумением.

— Есть же у вас какие-то документы? По производственной деятельности, по управлению недвижимостью, — девушка уже чувствовала, что говорит что-то совершенно для них непонятное, но эта сфера была именно тем, где она чувствовала себя уверенно. А вот привычной почвы под ногами ей сейчас и не хватало. И, кроме того, они же действительно должны были управлять этим огромным поместьем. — Я хороша в этом.

Она почувствовала, что очень хочет зарыться в бумаги, окутать себя привычным, уютным и бесспорным миром цифр. Чтобы отчеты, таблицы, приходы-расходы. Нырнуть в этот свой мир, уйти от того, что её сейчас окружает. От странной реальности. Но привычная работа вдруг стала мечтой.

— Становится прохладно, — заметил Джонг и обнял Лив за плечи. — Пойдем в зал. Не хватало ещё, чтобы ты простудилась.

В зале полыхали свечи в старинных канделябрах, и рыцарь Шинга непостижимым для Лив образом мог одном желанием добавлять их яркость или убавлять. Словно это были регулируемые светильники, Лив ещё вчера, при свете дня, внимательно рассмотрела все канделябры, но никакого электричества не обнаружила. Она вообще не наблюдала в замке ничего похожего на современные приспособления, делающие жизнь комфортной, а, тем не менее, в жару становилось прохладно, а к вечеру стены и пол нагревались, казалось, сами собой до приятной истомы, которая тут же доходила до самых кончиков пальцев, приятно разливалась по телу. И это происходило естественно, без всяких выключателей, пультов и рычагов управления. Лив начинала верить в сверхъестественные возможности мыслительных процессов близнецов.

— Все, что создает человек, имеет предел развития, — пытался пояснить ей рыцарь Шинга. — Бесконечны только возможности того, кто создал нас. Больше проку развивать первооснову, чем усиливать копию.

И эта невероятная эклектика средневековья и мира, к которому привыкла Лив, поражала на каждом шагу. С того момента, как она узнала на практике, какую скорость могут развивать найтеу — лошади, которыми очень гордились рыцари Шинга, — девушка уже старалась не показывать вида, как её удивляют совершенно незнакомые свойства очень даже простых предметов.

В день их удивительного знакомства, сразу же переходящего в уход от погони, они шли к замку, ведя коней на поводу. Лив тогда наотрез отказалась опять забираться верхом, даже, несмотря на то, что отчаянно хромала, и близнецы пошли пешком, по очереди поддерживая припадающую набок девушку. Она попыталась расспросить о том, есть ли в округе ещё какой-либо транспорт, кроме этих гоночных скакунов. Джонг быстро понял, что она имеет в виду, и пожал плечами:

— Лет сто назад пытались разработать такие вещи, которые ты называешь автомобилями, работающие на двигателе внутреннего сгорания. Какое-то время они даже в небольшом количестве ездили, в основном, в городе, но дальше этого дело не пошло. То, что придумывает наш разум, имеет ограничения. Удобнее усовершенствовать найтеу, ибо их возможности безграничны.

— Ты не находишь? — спросил он, совсем близко придвигая свои вытянутые к вискам глаза к лицу Лив.

Девушка, конечно, не находила, что лучше воспользоваться безграничными возможностями найтеу, но спорит не стала. Просто, наверное, потому, что и сама-то не очень понимала в двигателях внутреннего сгорания.

А ещё, наверное, потому что его лицо, такое похожее на лик из несбыточных мечтаний и снов, оказалось совсем близко от неё. Она почувствовала запах — конского пота, травы и ветра, и непроизвольно отодвинулась. У прекрасного воина эпохи Чосон не было никаких запахов. Мысли о нем были стерильны в своей чистоте, непрочности и незапятнанности земными ощущениями.

Маджонг хмурился, словно ему было неприятно, что их лица почти соприкасаются, и она тоже ощутила неловкость. Хотя любопытство и переход некой личной границы со стороны Джонга было очень непосредственным и не несло в себе абсолютно никаких неприличных мыслей. Они возникали только при взгляде на недовольное лицо Маджонга.

Эта вторая сторона её нового знакомого, мрачная тень ...

А потом сразу же она впервые увидела издалека мерцающий замок Шинга и вообще забыла обо всем на свете. Словно попала в прекрасный сон, в котором можно принцессой в сказочном платье, шагнув с высокой башни в небо, танцевать на Ириде. Три дня и три ночи она бродила по замку в мечтаниях и снах, любуясь незнакомой ей до сих пор изящной и завершенной красотой парности и великолепными видами, открывающимися со всех уголков, откуда только выходили окна замка. Но, очевидно, время, отпущенное ей на передышку, подошло к концу и приходится возвращаться к реальности.

Лив вздохнула, и Джонг, истолковавший её вздох по-своему, накинул тут же ей на плечи теплый плед. В большой зальной комнате становилось всё жарче.

— А тот человек, которого ты должна найти, он какой? — Усадив Лив на кресло, Джонг сел напротив неё, его «половинник» остался стоять немым укором за хансангом. Перед камином кресел была пара. Лив задумалась. А какой Савва? Что она знает о нем?

— Честно говоря, мы мало знакомы, — наконец ответила не сводящим с неё глаз близнецам.— Он такой... Обыкновенный. Таких много.

Она думала о Савве, как о человеке, и пыталась рассказать о нем именно в таком ракурсе. Потому что, во-первых, сложно было описывать воробья, и, во-вторых, с обликом Саввы в виде птицы, девушка была совершенно незнакома. Лив смутилась. Она сейчас сказала «обыкновенный», а это было не очень-то красиво по отношению к Савве, который все-таки пожертвовал собой ради неё. Ну, если верить словам Геннадия Леонтьевича, то получается так.

— Вообще он заботливый.

Лив вспомнила его твердые слова «Я — жертва».

— И смелый.

В голове промелькнул момент, когда в свете внезапно вспыхнувшего пламени парень показался ей каким-то неземным.

— Наверное, красивый.

Она замялась.

— Почему — наверное? — Джонг подался вперёд, казалось, её слова развлекали его.

— Потому что он вообще-то простой, я же говорила — как все. А иногда только кажется красивым. В определенные моменты.

— А, только для тебя, да? Это то, что ты назвала недавно странным словом? Чтобы рождались дети?

Лив пожала плечами.

— Если ты имеешь в виду любовь, то — нет, это совершенно не имеет с ней ничего общего. Мы вместе с ним попали в переделку, и теперь наши судьбы непонятным образом оказались связаны. Как только найду его, весь этот бред, который творится вокруг меня и со мной, должен закончиться.

Девушке показалось, что она покраснела, но очевидно просто в комнате стало очень жарко. Скорее всего, так оно и было, потому что Джонг вытер лоб ладонью, и жар спал. Щеки, кажется, тоже перестали гореть. Светлый, установив комфортный температурный режим, продолжил:

— Думаю там, откуда ты пришла, где все такие...

— Недоделанные, — с удовольствием подсказал близнецу Маджонг. Светлая сторона пары прищурилась:

— Ну, скажем так, однозначные... Поэтому по твоёму описанию, честно скажу, найти кого-то — нереально. Но у нас, другое дело. Кто-то, такой же... однозначный, как ты, сразу же вызовет уйму вопросов. Если только это не полоумный Теки. Но его все знают в лицо, и он может, наплевав на приличия и естественный порядок вещёй, разгуливать по улицам без хансанга. Все просто видят: а, это идиот Теки, и спокойно идут себе дальше. Кто-то другой... Нет.

— Поэтому я сижу здесь взаперти, будто сделала что-то преступное и прячусь? — жалобным голосом произнёсла Лив. Ей тут же резко захотелось выйти из замка Шинга, хотя до этого и мысли подобной не возникало. Но как хорошо пройтись по полю, вернуться к корневому лесу, а, может, побывать в городе, о котором иногда упоминали близнецы. — Мне совсем нельзя выходить из замка?

Глаза Джонга стали грустными:

— Тебе плохо здесь?

Лив поняла, что только что была очень грубой. Джонг не виноват, что всё сложилось таким образом. Она постаралась исправиться:

— Хотя это, конечно, самое лучшее «взаперти», что я могу себе представить.

Все молчали, пауза становилась невыносимой, и Лив решила объясниться:

— На самом деле, всего, чего я хочу, это вернуться к своей нормальной жизни. Но мне кажется, что пока я не встречусь с Саввой, возвращение домой невозможно. Поэтому так важно найти его.

Джонг задумался, и тут подала голос его темная половина. Маджонг был на удивление для себя многословен:

— — Сделаем вот что... Я просто порасспрашиваю в департаменте юххи, не попадался ли им кто-то подобный в поле зрения. У меня там кое-какие связи...

Лив вскочила с кресла, очень обрадованная тому, что появляется пусть не ясная, но все же зацепка.

— Не реагируй так бурно, — засмеялся Джонг. — Я же не обещал, что найду его. Просто попробую.

— Попробую, — темным эхом отозвался Маджонг.

***

На следующий день Джонг сделал для Лив качели в зарослях сада.

Видимо, что-то даже переборол в себе, потому что хоть доска для сидения и могла вполне себе вместить двух человек — настолько была широка, но все равно это были одни-единственные качели во всем поместье. Лив даже не нужно было спрашивать об этом у него, было и так ясно.

С таинственной улыбкой Зелёный светлый завязал Лив глаза шелковым, хорошо пахнущим одеколоном шарфом, и повел вниз, во двор, держа за руку. Сразу и смеясь, и тревожась, когда она спотыкалась на ступеньках и поворотах.

— Направо, налево, — он звонко хохотал, и тянул ослепленную шарфом Лив за руку, с одной стороны сдерживая её, с другой — весь в нетерпении, непроизвольно ускоряя свой бег. — Лив, да иди, не бойся, быстрее за мной!

— Куда ты меня тянешь? — девушка предчувствовала сюрприз, но глубинным женским наитием сразу поняла, что если немного покапризничать, это прибавит пикантности кому-то подвигу, который хансанги явно совершили для неё. Ощущение этого подвига прямо исходило от Джонга, он словно благоухал даже на расстоянии невероятным геройством.

—Да увидишь ты, вот сейчас, уже скоро увидишь! — нетерпеливо звал за собой.

Где-то сзади как всегда недовольно вздыхал Маджонг. Радость поделиться маленьким секретом или сделать сюрприз ему, очевидно, была недоступна. Он не понимал, зачем Джонг что-то ворошил в старом сарае с хозяйственными принадлежностями и садовой утварью, примерял найденные доски между двумя крепкими платанами, росшими практически параллельно, вязал невообразимые узлы на просмоленных канатных веревках. Зачем забирался на самый верх дерева и кричал темному хансангу оттуда, из под самого неба с невероятно веселой бесшабашностью: «Давай, кидай», и ловил этот канат, как всегда радуясь жизни, движению, маленькому приключению, не обращая внимания на вечное недовольство Маджонга.

— Чувствуешь, как эти корабельные канаты пахнут морем? — кричал он своему хансангу. — Прошлым и будущим приключением они пахнут, вот так-то!

Маджонг тайком от второго Шинга быстро обнюхивал грязные пыльные ладони, пытаясь почувствовать тот самый запах моря, о котором кричала ему его светлая половина, но пахло только пылью, а руки были липкие, измазанные непонятно чем, но очень неприятным.

Нет. Не было даже отдаленно ощущения моря и запаха приключений. От этих качелей вообще за версту несло неприятностями, и Маджонг удивлялся, как он вообще впутался в это дело. В такие моменты они, действительно, отдалялись друг от друга, не мог темный Зелёный разделять этого безудержного удивления и детского восторга перед жизнью, и чувствовал всегда, что есть в подобном некоторая неправильность. Он твёрдо знал, что страсть к приключениям может привести к беде. К большой беде.

Маджонгу очень хотелось переговорить с кем-нибудь из других темных хансангов о своих чувствах, взвесить, насколько он прав в этих подозрениях. Но что-то останавливало его. Темный Шинга не мог без боли даже думать о той трещине, что редко, но возникала в их монолитном сознании, словно подтачивала само их существование, делала уязвимыми и слабыми. А уж доверить свои опасения чужому хансангу...

И он плелся за жизнерадостными порывами и страстями, не разделяя их, не понимая до конца, но пытаясь принять, как неизбежную часть самого себя.

Лив постоянно чувствовала это напряжение, но Джонг, казалось, не обращал внимания на вечное недовольство своей темной половины, и она тоже решила гнать плохое настроение от себя. Тем более, что светлый зелёный в тот момент, когда легким движением сдёрнул с лица Лив повязку и увидел, как в её глазах отражаются качели, был так трогателен и счастлив!

Они, эти качели, чуть поскрипывали на легком ветру, отражая, вбирая в себя тени от крон сразу двух платанов, между которых были распяты на натянутых корабельных канатах.

— Ну, давай, давай Оливия! — глаза Джонга горели веселым нетерпением, он чуть подталкивал её, и она забралась с ногами на крепкую свежеструганную доску, и пару раз слабо качнулась на ней.

— Да не так, не так, Лив! — с каким-то безудержно счастливым отчаяньем закричал Джонг и запрыгнул на качели рядом с ней, крепко перехватил канаты, непроизвольно обнимая девушку, и с силой толкнул всем своим весом всю эту замысловатую конструкцию. Качели с Лив и Джонгом стремительно взлетели вперёд и вверх, прямо в бездонную синеву неба, чтобы тут же с не меньшим напряжением ринуться вниз, к земле, изумруду травы и мельтешащим деловитыми парами муравьям И снова вверх. И снова вниз. От ветра пахло восторгом Джонга, свежестью его футболки и молчаливым одобрением неба. Сердце Лив то замирало, то начинало бешено колотиться, падая вместе с качелями в безымянное и бесформенное «вниз». Это было состояние пограничного пространства, того самого, когда ты уже не здесь, но ещё не там. Краткий миг, когда ты нигде. Между небом и травой. Между Джонгом и Маджонгом.

Лив ненароком зацепила взглядом по обыкновению мрачное лицо темного Шинга. Что-то особенное мелькнуло в глубине его обычно невыразительных глаз. Плеснуло изнутри, обожгло девушку и пропало.

«Он всегда такой», — успокоила себя Лив и согнула колени в одном порыве с Джонгом, чтобы продолжить полет в небеса. Они толкали тяжелую доску под ногами — вперёд, выше, ещё выше, — и чем слаженней у них это получалось, тем больше захватывало дух.

Глава 3. Когда приходит Теки

Утро началось с ощущения суета. Мамин голос «Этот мир не для нежных» потащил Лив из глубокого счастливого сна в реальность. Лив по привычке сопротивлялась, желая остаться в мире неясных, тягучих образов, но опять же по чётко усвоенному ей в течение жизни закону понимала, что все сопротивление тщетно, и придётся выходить из сновидческого убежища, и отчет идёт даже не на минуты, а секунды.

Когда Лив, нехотя вынырнув из сна, открыла глаза, она тут же поняла, что:

— Во-первых, она уже давно вышла из детсадовского возраста.

— Во-вторых, она совершенно не дома, а вообще, кто его знает где.

— В-третьих, в замке творится что-то непривычное.

Действительно, пространство вокруг было наполнено суетой, и она бы сказала — беготней, если бы не знала, что в Шинга настолько мало народу, что бегать особо некому. Тем не менее, что-то явно происходило.

Лив натянула через голову свое замечательное платье, которое она носила с другим таким же по переменке, пока одно из них Нан-Сунан приводила в первозданное состояние, и выскочила в коридор, даже не умывшись, на ходу пальцами прибирая растрепавшиеся во время сна волосы. В конце коридора она увидела мелькнувшую тень кого-то из близнецов, кого именно, она не поняла, но припустила за этой мелькающей вперёди спиной. Догнав одного из хансангов почти у самого входа в большую зальную комнату, она легко дотронулась ладонью до мягкого сукна торжественного жакета. Парень оглянулся, и по его уже привычно мрачному виду, Лив поняла, что это Маджонг.

— Теки приехал с белым флагом, — пробурчал он.

Из глубины коридора появился Джонг. Он успокаивающе помахал Лив рукой:

— Спрячься, он не должен тебя увидеть.

— Вот черт! — Маджонг совсем не собирался успокаивать Лив. — Если он заметил тебя со мной на своём поле, неприятностей не миновать.

Лив сказала «Ой» и ухватилась за рукав Джонга. Он провел рукой по её все ещё растрёпанным волосам:

— Всё будет хорошо. Ты же слышала, что он с белым флагом. Так что просто не показывайся ему на глаза. И всё будет хорошо.

Он мягко развернул и легонько подтолкнул Лив в сторону её спальни. Парни, переглянувшись, твёрдо и даже как-то торжественно шагнули разом в большой зал. Лив, хотя на неё уже никто не смотрел, конечно, сделала вид, что подчинилась. Вернее, сначала она действительно подчинилась и закрылась в своей комнате, но чуть поразмыслив и придя в себя, стала изыскивать возможность напрямую узнать, что происходит сейчас в комнате переговоров. Ну, если быть совершенно честной, стала думать, как бы ей незаметно подслушать этот разговор. Между прочим, в своем отделе налоговой инспекции она была просто мастер этого дела. Никто из коллег не догадывался, что второе имя Оливии было — Большое Ухо.

Тут номер не прошел. Вернее, не совсем так, как было бы в идеале. До неё доносился только невнятный бубнёж, из которого следовало, что в зале о чём-то явно говорят, и иногда на повышенных тонах, но что имеют в виду было совершенно неразличимо. Она попыталась определить, сколько голосов звучало из переговорной, и поняла, что, как и ожидалось, скорее всего, их было четверо. Две пары хансангов. Ничего необычного. Прошел час, два, Лив устала вслушиваться и пытаться понять, о чем там шёл горячий спор. Голоса вообще слились в монотонный гул. Лив обернулась и увидела Нан-Сунан, которая несла два больших разноса, заполненных разнообразной едой и напитками. Женщины слаженно зашипели на Лив, словно две разъярённые змеи, выражая как всегда свое абсолютное неодобрение. Девушка состроила круглые умоляющие глаза, но парные служанки только презрительно отодвинули её, одновременно кивая в сторону спальной комнаты.

Застигнутая на месте преступления, Лив понуро отправилась на место, которое ей указали. Плюс ко всему она вспомнила, что не успела даже позавтракать, хотя подходило обеденное время. Девушка была голодна, сконфужена и озадачена. Обед Нан-Сунан, спустя полчаса, принесла ей в спальню. Лив сделала ещё одну бесплодную попытку выяснить, что происходит, но наткнулась на ту же молчаливую стену презрения. Она бросилась на кровать лицом вниз и зарылась в подушку. Им хорошо всем вместе, а вот когда совсем одна...

Лив попыталась представить своего хансанга. Ну, вот так, если бы она родилась уже с парой себя в этом мире. Она, та же самая, но усиленная в два раза. Скажем, она бы была ... Лив-Олив. О, точно!

Девушка с удивлением поняла, что представить это не так трудно, как ей могло показаться в начале. Тот голос, который говорит в ней, помимо её воли, часто спорит с ней, иногда заставляет совершать поступки, которых она сама от себя никогда и ни за что не ожидала бы.

— Это же и есть мой хансанг, — Лив села на кровати, и начала, по всей видимости, говорить сама с собой. — Бог ты мой! У меня точно есть хансанг, только такой... Нематериальный. Бестелесный мой хансанг.

Она задумалась, смогла бы жить с той своей стороной, которая её частенько удивляет неожиданными действиями. «Это было бы непросто», — тут же решила сама для себя. Никогда не испытывать одиночества? Наверное, в этом есть нечто ущербное, несмотря на всю кажущуюся заполненность такого сосуществования. Лив вспомнила, как иногда хочется приглушить во что бы то ни стало навязчивый внутренний голос, который вмешивается в, казалось бы, здравые мысли. А если он ещё и в образе тебя будет постоянно ошиваться рядом....

С другой стороны, бывают минуты, когда прямо вот со страшной силой хочется поговорить с кем-то близким, пожаловаться на невыносимую тяжесть бытия, а никого рядом нет. Лив вспомнила, что в таких случаях, как бы это ни выглядело странно со стороны, но она начинает разговаривать сама с собой. Девушка вдруг поняла, что и теперь, пытаясь представить, что у неё есть близнец, ходит по комнате из угла в угол. Она поняла так же, что ходит, таким образом, уже давно, потому что в комнате заметно потемнело. Очевидно, спускались сумерки. Суета, окутавшая замок с приездом посторонних людей, незаметно рассеялась.

Кажется, уже никого чужого и пугающего не было. Лив осторожно выглянула из комнаты. Тихо. Она, крадучись, прошла по коридору к переговорному залу. Там тоже было тихо. Шинга словно вымер. Даже Нан-Сунан, молчаливо снующая по хозяйственным делам туда-сюда, очевидно, уже ушла домой.

Лив захотелось вдохнуть свежего воздуха. Ощущение заточения сжалось ещё больше до размеров спальни, в которой она провела сегодня целый день. На глаза навернулись слезы, и она быстро-быстро, пока никто не видел, выбежала во двор.

Там она устроилась в одной из резных беседок, разбросанных по приусадебному саду в живописном беспорядке. Зачем столько беседок здесь, Лив так до сих пор не поняла, потому что вообще никогда не видела, чтобы кто-то из очень немногочисленных обитателей замка пользовался ими хотя бы раз. Зато она сама облюбовала одну — не очень дальнюю от входа в замок, и в то же время такую, что не видно с первого взгляда, а нужно немного поискать. Лив не знала от чьих глаз она скрывается в этой беседке, потому что замок будто вымер, но вот захотелось ей дать волю чувствам именно здесь. Пойти на качели ей в голову не пришло. Качели — для радости, которой в данный момент не осталось ни на грош.

Лив уже уронила голову в ладони, намереваясь излить душевные метания традиционным для себя в последнее время способом, как чья-то рука уже привычным мягким движением легла на её волосы. Она подняла голову, ожидая увидеть Джонга, и, конечно же, увидела именно его.

— Извини, — все так же лучезарно, хотя несколько устало улыбнулся он. — Мы часто забываем, что тебе может быть неприятно оставаться ... без ... кого-нибудь.

Он намеренно избегал слова «одиночество». Собственно и слова такого в обиходе не было. Похоже, что здесь оно употреблялось только в самом крайнем случае. Когда кому-нибудь очень нужно было крепко выругаться. «Иди ты к одному», — вот так говорили, когда хотели оскорбить, и Лив представляла, что «один» здесь — это синоним чёрта. «Один побери», — иногда она про себя в сердцах уже начинала думать так.

— Ничего, — Лив шмыгнула носом, но плакать тут же расхотела. — Я же всегда так живу.

Он сел рядом, тёплый и сочувствующий. Лив попыталась определить, что в ощущениях складывается не так, и вдруг поняла: она не чувствует присутствие Маджонга. Кажется, они впервые с Джонгом разговаривают наедине. Она повертела головой, пытаясь своим шестым чувством, как радаром, обнаружить в их радиусе тёмного хансанга, но на этом радаре возможное незримое присутствие второго близнеца всё так же застыло на отметке «ноль». Это было ... Странно. Она уже было собралась спросить Джонга, куда подевалась его копия, но осеклась. Поняла, что не нужно сейчас об этом спрашивать.

— Зачем приезжал Теки? — ещё раз шмыгнув носом и устыдившись этого непроизвольного и некрасивого шмыга, спросила Лив. — Это касается меня? Они видели?

Джонг был невероятно задумчив и рассеян. Казалось, он молчал целую вечность, глядя куда вдаль, поверх головы Лив, когда наконец-то (девушка уже собиралась прервать сама это затянувшееся молчание) произнёс:

— Теки... Ах, да. Он видел тебя, но сейчас это уже не самое важное...

— То есть, как?

— На Ириде стали происходить странные дела, Лив.

Он впервые назвал место их обитания Иридой. Но Лив так испугалась даже не его словам про странности, а растерянному тону, который прозвучал в его голосе, что на это событие даже не отреагировала.

— Это как? Что за новости? — голос прозвучал жалобно.

— Не бойся, — Джонг спохватился, что сказал лишнее. — Тебе в данный момент ничего не угрожает. По крайней мере, сейчас у меня есть все возможности, чтобы защитить. Но...

Лив замерла, ожидая, что последует за этим «но». Джонг вдруг схватил её за руку, крепко сжал.

— Но что-то происходит на высоком уровне. Теки близок ко двору, и он сказал это. Монахиня...

— Монахиня? — Лив впервые услышала о том, что тут существует какая-то власть.

— Да, тревога идёт от неё. Началась непонятная мобилизация во владениях замков. А юххи... Они перерывают все городские трущобы, и даже начинают вторгаться в поместья.

— Почему? — Лив внутренним, ещё никогда не подводившим её чутьем, поняла, что происходит что-то действительно из ряда вон выходящее.

— Ходят слухи, что сбежал.... Нет, это невозможно, но народ упорно говорит о сбежавшем хансанге. Вернее, о том, что это ещё не случилось, но вот-вот случится. Говорят об измене в одном из замков Ириды. И юххи явно готовятся кого-то искать. Конечно, банхала, выжившего. Причем, с несвойственной им яростью.

— Это плохо?

— Это непривычно. Никогда на моей памяти не поднималась такая паника на Ириде. А непривычно — это плохо.

Лив попыталась выдернуть свою ладонь из рук Джонга, потому что он, сам того не замечая, давил уже больно. Но парень только ещё крепче перехватил её пальцы. И продолжал:

— Волнения несут в себе хаос.

— Да уж, — поддакнула Лив. — В волнениях нет ничего хорошего. Они могут привести к революции, а это — море крови и кучи жертв. И поломанных судеб.

— Волнения смешивают краски, — сказал Джонг. — Нарушают границы владений. Взбунтовавшийся цвет... Мы можем держать его границы какое-то время, но если волнение идёт от королевы, мы бессильны.

— И что? — Лив не понимала.

— Подумай, что получается, если несколько красок смешать в одну?

— Грязь? — недолго думая, выпалила Лив.

— Да. Причем та грязь, которую ничем не смоешь.

Тут Джонг словно опомнившись наконец-то посмотрел на девушку. Он заметил, что крепко сжимает её ладонь, быстро отпустил руку и покраснел. Ну, так показалось Лив, потому что сумерки уже совсем опустились на землю, заполнили собой ветер между ними, и четко отследить изменения его лица, она, конечно же, не могла. Просто показалось. Она почувствовала волнение, наполнившее Джонга, но это уже не была тревога о судьбах Ириды. В сумерках она услышала, как колотится его сердце и вдруг с удивлением подумала: «Я ему...».

— Мне очень хочется тебя защитить, — сглотнув невысказанные слова, ставшие поперек горла, произнёс парень. — И больно от мысли, что с тобой что-то может случиться. Словно ты... Словно ты — часть меня.

Джонг, кажется, был поражён своими словами не меньше, чем Лив. Она собиралась ответить что-нибудь, но тут же почувствовала приближение Маджонга. Тёмный шел незримый в темноте, и даже на расстоянии чувствовалось, что он был вне себя от бешенства. Лив выскочила из беседки и, стараясь, не столкнуться с мрачным хансангом, побежала в замок. Она и так все больше и больше боялась Маджонга, а теперь столкновение с ним казалось просто катастрофой.

Ей придётся с ним столкнуться, конечно. Только пусть это будет уже завтра. Или... когда-нибудь.

Впрочем, и на следующий день, и на последующий, девушка толком не общалась ни с одним, ни с другим. И эти дни уже не казались Лив столь безмятежными, хотя она как прежде жила принцессой на Ириде. «Этот мир не для нежных», — звучал в ней мамин голос в предутреннюю пору, и она просыпалась от него. Ничего хорошего этот голос не сулил.

Лив поднималась с половины сдвоенной, огромной кровати, на которой ночевала одна, и думала о том, что вот-вот нужно предпринимать какие-либо действия. Впрочем, сейчас начало этих действий не зависело от неё, что раздражало ещё больше. Она словно опять была закрыта некой непонятной ей волей, как в поселке лесорубов. Пусть и без ужасных монстров, и с горячей водой, которая была к её услугам круглые сутки, и кучей всяких кремов, и в красивом платье. Но как можно было наслаждаться сказкой, в которую она попала, если не было никакой возможности по своей воле выйти из заколдованного круга?

Настроение ухудшалось ещё и потому, что Джонг-Маджонг эти дни пропадал где-то с утра до вечера. Разум увещевал, что у хансангов непременно должны были быть какие-то дела, но чувство одиночества лелеяло в душе слабые ростки обиды. Обижаться было глупо, да. Но так оно и было.

Весь день Лив проводила в обществе бесшумной Нан-Сунан, которая появлялась то тут, то там, хлопоча по хозяйственным делам в замке, безмолвно, как привидение. Лив пробовала несколько раз заговорить с ней, но женщины, одновременно поджав губы, проходили мимо. Девушке казалось, что если бы они могли, то прошли бы сквозь её тело, выражая своё такое полное презрение.

К вечеру приезжали уставшие Шинга, и даже светлый Джонг был настолько вымотан, что практически не мог говорить. Он тяжело улыбался, бросал кидающейся к нему с надеждой Лив: «Все идёт по плану, но пока новостей для тебя нет», и закрывался в своей общей спальне с Маджонгом. Но явно происходило что-то не очень хорошее, и это касалось не только Лив, вернее, касалось её только в общем контексте. В воздухе поместья витало ощущение непонятной и невидимой для девушки беды.

***

Накануне трагедии Лив с удивлением слышала, как Джонг-Маджонг говорят между собой. Она стояла вечером на балконе, на котором теперь проводила основную часть своего ничем не занятого времени, мечтая и пробуя размышлять, когда услышала стремительный свист, который всегда сопровождал приближающихся найтеу. Затем свист стих. Лив разогналась, чтобы спуститься к ним вниз, но вдруг услышала голос тёмного Шинга. Она застыла, вслушиваясь в слова, которые звенели в ночной тишине.

— Нужно думать о зелени, — хрипло сказал Маджонг, — и о Монахине.

Лив напряглась сразу, потому что хансангам совсем не нужно было прибегать к голосовой речи, чтобы пообщаться друг с другом. Зачем, почему они сейчас говорят вслух?

— Но она в опасности. Государство или жизнь одного человека, неужели не ясно, в какую сторону нужно склонить чашу весов, — возразил ему Джонг.

Раздалось сердитое сопение мрачного. Наконец он произнёс:

— А не кажется ли, что эти порывы — суть желание сделать её своим хансангом? Ты бы хотел, чтобы она, а не я....

— Ты с ума сошел! — вскричал возмущённо светлый, и эти стальные нотки в голосе были настолько чужды и непривычны для него, что Лив стало ещё страшнее. — Это невозможно.

— Подумай хорошенько о том, что на самом деле ты хочешь сделать невозможное возможным. И подумай об этом без меня.

Судя по громко хлопнувшей двери, Маджонг зашел в замок вне себя от ярости. Звук его шагов гулко отдавался в тишине огромного пространства парадного коридора и затих в районе спальни. Лив осторожно выглянула во двор, чуть свесившись за каменные перила. Поникший Джонг гладил своего найтеу в свете огромных двойных звёзд, которые за полным отсутствием привычной для Лив луны освещали двор. В одном из таких пятен света и стоял печальный светлый хансанг, не двигаясь с места. Казалось, что сейчас он разбивается на множество осколков, и в эту страшную минуту никого нет рядом с ним. Растерянный и беззащитный. И хотя Лив не понимала до конца причины такой странной размолвки, она почувствовала свою вину за неё.

Глава 4. Город не видит девичьих слёз

Найтеу резко замедлил свой стремительный полет. Лив, судорожно вцепившаяся в кудлатую гриву и не поднимавшая головы весь путь, наконец-то чуть расслабилась всем вросшим, казалось, навечно в коня телом и поняла, что их трио достигло цели. Девушка осторожно приподнялась, чувствуя, что по спине разливается тепло, передаваемое ей Джонгом. Она обернулась, и через упавший на глаза капюшон попыталась посмотреть на своего спутника и на местность, куда они прибыли. Джонг подмигнул ей, он казался довольным и в хорошем расположении духа.

Лив удостоверилась, что всё идёт так, как ему положено идти, выпрямилась окончательно, и оглянулась по сторонам. Капюшон сползал на глаза, а «доспехи» делали её очень неуклюжей. Это была мягкая, но тяжёлая походная одежда, которую напялил на неё светлый хансанг, напихав ещё каких-то тряпок между телом и явно большим ей обмундированием. Лив ворочалась в них, как полусонный медведь в берлоге в самый разгар зимней спячки. Приходилось мириться с этим неудобством, чтобы хоть издалека, силуэтом напоминать Маджонга. Сейчас Оливия изображала одного из хансангов, и это была единственная возможность выбраться из замка, чтобы встретиться с Саввой.

Вчера Джонг ворвался в комнату как вихрь, даже не постучав для приличия, схватил её, закружил, прокричал нараспев:

— Есть! Кое-кто напал на след твоёго воробья. Его видели, видели в городе!

Лив задохнулась от бешеного кружения и неожиданности, попыталась что-то спросить, но лишь хватала ртом ставший тесным воздух. Хансанг понял, что переборщил с выражением радости, отпустил Лив, немного смутившись. Она, с трудом переведя дух, прохрипела:

— Где?

— В городе. Совершенно одинокий воробей, он наделал шуму и шороху! Его пытались поймать, но птица оказалась на редкость шустрой! Упорхнул даже от королевских птицеловов твой Савва.

У Лив подкосились ноги, всё тело стало невероятно слабым, обмякло, она даже скорее не села, а упала на кровать. Неужели?! Неужели она и в самом деле на верном пути, а те подсказки, которые ей дал сумасшедший изобретатель, не бред больного разума, а, в самом деле, выход из нелепой ситуации? Призрачное спасение, которое даже не маячило вдалеке, а было просто размытым пятном, вдруг прямо на глазах становилось реальным, обретало плоть, кровь и цель.

— Я, я...— это все, что могла сказать Лив в этот момент. — И ты! Ты!

Девушка вложила во взгляд, направленный на Джонга, всю благодарность, на которую была способна. Он махнул рукой:

— Ну чего ты, Лив? Хотя радоваться ещё рановато. Проблем много. Во-первых, нам нужно придумать, как тебе попасть в город, не вызывая подозрений. Я знаю район, где пытались поймать твоёго воробья, это на малолюдной окраине, но все равно придётся пересечь большую радужную площадь. А там сложно пройти незамеченным. Затем нужно дать ему знать, что ты здесь, и его ищешь. Встретиться. И... впрочем, как вернуться назад, мы подумаем уже потом.

— Мы? — Лив подняла глаза на воодушевлённого Джонга.

— Конечно, — практически закричал он. — Неужели думаешь, что отпущу тебя одну в незнакомый город с совершенно неведомыми правилами и законами, где ты сразу же окажешься в положении белой вороны...

Джонг осекся на секунду, понял, что он только что сказал, и расхохотался:

— Белая ворона! Белая ворона и серый воробей! Самый необычный хансанг, который я только могу себе представить.

Выражение лица у него стало озадаченным, затем он рассмеялся снова:

— Впрочем, нет. Не могу... Я не могу себе этого даже представить....

***

... В голове шумело, что-то лопалось с тошнотворным чмокающим звуком, ныли, раздираемые внутренней, невидимой миру болью руки, ноги, крутило еле сдерживаемой тошнотой живот. Откуда-то из центра, от солнечного сплетения всё-таки поднялась грязно-зелёная муть, залила глаза, подпёрла к горлу. Он не мог больше сдерживать рвущийся наружу нарыв. Одним прыжком, хотя практически на ощупь, подскочил к унитазу, тело сотрясло дикой дрожью и все, что сдерживалось эти страшные, долгие дни, выплеснулось с конвульсиями. На секунду стало легче, он уперся лбом в холодный гладкий фаянс, перевёл дух.

Только краткий миг передышки и внутренней спасительной тишины.... Но тут же задергались крупной, дробной дрожью руки, скрутило ноги, никаким, даже самым напряжённым усилием воли он не мог сдерживать приступ. Голова, только что упиравшаяся в спасительную прохладу, резко дернулась, как на шарнирах, и он свалился навзничь на пол, продолжая биться во всё усиливающемся припадке.

— Так вот как становятся банхалом, — то ли сказал вслух, то ли мысль пронеслась вдогонку уходящему за грань разуму.

«Язык», — ещё подумал он сквозь надвигающуюся сквозь боль темноту, которую ждал, как спасения, — «Нельзя прокусить язык, нельзя», и тут же упал в этот мрак, лязгнув зубами. Изо рта последним вздохом вывалился окровавленный комок плоти — это был кончик языка, который он всё-таки откусил на последней волне спазма. Но уже этого не заметил. Разрываемый на части хансанг замер, распластавшись на холодном полу уборной, забрызганном серыми клочьями блевотины и мелкими брызгами крови. Это беспамятство стало спасением для него.

***

Лив могла ожидать, что площадь главного города Ириды будет прекрасной, и прекрасной вдвойне, но такого великолепия она и представить не могла.

Если посмотреть с высоты птичьего полёта, то главный и единственный город напоминал большое колесо. В самом центре его сияла в самом прямом смысле этого слова радужная площадь. А сердцем площади была великолепная башня — хрустальная, из маленьких прозрачных кирпичиков, выложенных не в ровные ряды, а крест-накрест. Хрустальный символ Ириды дипломатично не имел своего определенного цвета, но тысячи граней этих маленьких кирпичиков бликовали всеми цветами радуги, вбирая и отражая красочный хаос, поднимающийся, кажется от земли.

От башни на семь сторон цвета разбегались широкие проспекты, разделенные только цветом. Красный, синий, зелёный... Семь искрящихся путей расходились полосами по грандиозному кругу, обрамляемому, но не сжимаемому такими же разноцветными зданиями, определяющими далекие границы сияющего простора. Сквозь постоянно сползающий на глаза капюшон Лив не могла в точности рассмотреть, что именно раскрашивало площадь в семь цветов. А на самом деле, это прямо из земли, словно гроздья ягод, росли небольшие лампочки, надежно спрятанные между узкими расщелинами плит.

Оставалось загадкой, как такие крохотные светильники могли освещать отведённый участок до самого, как казалось, неба. Но пересекли уже две границы, и Лив явно видела, как и найхау, и Джонг, и она сама становились то красными, то оранжевыми, и вот-вот должен был прийти черёд жёлтого. Ей захотелось вытянуть руку, чтобы не упустить момент и увидеть, как один цвет на ладони явно перейдет в другой, но девушка вспомнила, что на ней сейчас тяжёлые тёмные перчатки, и с досадой крепче вцепилась в гриву найхау.

Впрочем, о досаде она забыла тут же, слишком уж много всего нового окружило её, завертело, увлекло сияющими обещаниями в водоворот грядущих событий. Перепуталось в голове чувство ночи и дня. Когда найхау с двумя седоками ступил на эту площадь, явно начинался полдень. Тем не менее, освещение было словно искусственным, потому что не бывает, наверное, собрано в одном месте столь явно граничащим между собой и столь ярко выраженных цветов. Каждый проспект от башни вел к определенным зданиям, стоящим по кругу площади. И кажется...

«Ой, ой, ой», — подумала Лив. Кажется, среди них были магазины. На некоторых зданиях мерцающим неоном появлялись и исчезали, сменяя друг друга, какие-то картинки, явно призывающие зайти и, как минимум, посмотреть. Она умоляюще оглянулась на Джонга. Да, у неё не было своих денег. Да, им нельзя было спешиваться с коня, и идти туда, в толпу, где каждый и любой сразу же понял, что никакие они не хансанги. Собственно, в данный момент они были преступниками, и Джонг пошел на это ради неё, и она должна быть ему благодарна. Но...

Но она так давно не ходила по магазинам. Наверное, целую вечность. Лив прикинула про себя, получалось, вообще-то не больше двух недель, но ей казалось, что вечность. А какие магазины могут быть на таинственной Ириде, и что там могут продавать, это она и представить не могла. И знала, что если не посмотрит хоть краем глаза, то никогда себе уже этого не простит.

Джонг её умоляющий взгляд понял очень даже правильно. Он тоже подумал «Ой, ой, ой», но засмеялся и покачал головой. Отрицательно и твёрдо. «Никаких магазинов, Лив», — говорили его глаза. Ну, так она прочитала в его взгляде.

«Ладно», — молча, но печально ответила она ему. Его правда. Площадь, полосатая разноцветным торжеством, казалась величественно малолюдной в центре, но чем ближе подходили снопы красок к зданиям, тем растрёпаннее и суетливее становилось пространство. Ощущение расфокуса надвое приобрело просто катастрофические масштабы.

А ещё, оказывается, было шумно, чего Лив, покорённая внезапно открывшимся видом, сначала не услышала. Хансанги, как правило, не переговариваются между собой, им это просто незачем. Поэтому в замке, если только рыцари Шинга не общались с Лив, стояла торжественная тишина. Но, оказывается, между парами, собравшимися в одном месте, происходят очень шумные и живописные диалоги. Это общение, выплеснувшееся за ворота замков, усадеб и просто жилых домов, заливало окраины площади нарастающим гулом.

В общественных местах хансанги появлялись только в плащах нейтрального бурого цвета, иначе в таком многоцветии можно было получить ожог сетчатки глаза. Даже, несмотря на то, что их зрение с рождения было подстроено под жизнь на Ириде, никто не хотел рисковать лишний раз. Ткани, из которых шились одеждые, вбирали в себя такие соки, что глаза выдерживали только один тон.

Многочисленные близнецы в похожих тёмных плащах непонятного цвета сновали туда-сюда по неведомым Лив делам, спорили, беседовали, радостно приветствовали друг друга, что-то горячо или неспешно обсуждали. У многих в руках были большие радужные круги на палочках, похожие на леденцы, продающиеся в палатках со сладостями, но Лив, сколько не всматривалась, ни разу не видела, чтобы кто-то надкусывал разноцветный кругляш.

Джонг удивительным образом понял её без слов, выделил в толпе именно того, кого нужно, и ловко пришвартовал своего найтеу к торговцам с разноцветной корзиной, доверху набитой сияющими матовой Иридой кругляшами. И все так же молча, купил два. Впрочем, так по два они все и были изначально упакованы. Кому бы пришло в голову здесь купить один?

Лив, не выдержав, тут же зубами сорвала с радужного кругляша хрусткую обертку, и, зажмурившись от удовольствия, лизнула леденец. Вкусов оказался целый фейерверк, в них были фруктовые ноты, в которые непостижимым образом вплелось послевкусие нежного весеннего неба; ощущение свежескошенной травы; тени, что отбрасывают в полуденный зной густые кроны мощных деревьев. Оттенки цвета неожиданно приобрели оттенки вкуса, и Лив почувствовала на языке и голубой, и оранжевый, и фиолетовый. Спроси её кто-нибудь через пару минут, как смогла определить, и вообще, что это такое — вкус цвета, она, скорее всего, не смогла бы ответить. Но это было просто замечательно, и девушке тут же стало мало всего этого, не помещающегося на кончике языка, она вгрызлась в кругляш, кроша зубами леденцовую хрупкость.

Одновременно она принялась, насколько хватало обзора из-под съезжающего на глаза капюшона, разглядывать хансангов, буднично суетящихся по своим делам. Особенно её интересовали наряды на женщинах. Джонг и Маджонг обычно ходили в непримечательных, но удобных джинсах и длинных футболках, похожих на туники. Только выезжая за пределы своих владений, накидывали, как и положено, непонятные плащи. Так что платье, которое ей принесла Нан—Сунан, было единственным предметом, по которому Лив могла судить о местной моде.

Но пары женских хансангов встречались в площадной толпе очень редко, от этого казалось, что яркий мир Ириды принадлежит исключительно мужчинам. На глаза Лив попались только две или три парные девушки, и то, видимо, оказавшиеся на площади совершенно случайно. Судя по тому, как нервно, стараясь проскочить быстрее, они передвигались по краю всего этого великолепия, женские хансанги явно чувствовали себя здесь так же, как и Лив — не в своей тарелке. Наряды их девушка не смогла разглядеть, потому что они тоже кутались в длинные плащи, только светлые. Да, кстати, и детей нигде не было видно.

Пока Лив глазела по сторонам и лакомилась невиданной ей до сих пор сластью, их найтеу, пересекал очерченную разноцветными полосками грань, где заканчивалась площадь и начиналась суматошная будничная жизнь. Он все дальше углублялся в лабиринты наступающих на площадь улиц, лавируя в толпе хансангов, которые, впрочем, если замечали всадников, сами расступались перед конём.

Из толпы к найтеу пробились два молодых серьёзных человека, похожих, естественно, как две капли воды. Они вскинули две ладони в приветствии, и заговорили о чем-то наперебой столь быстро, что Лив сквозь плотную ткань капюшона, закрывавшего уши, не могла разобрать толком, о чём идёт речь. До неё доносились только обрывки слов: «служение», «рассмотрение», «смена цвета». Джонг, казалось, с одной стороны был рад появлению знакомых серьёзных хансангов, с другой, эта встреча, конечно, произошла очень некстати.

— Я же говорил тебе, Со-Тон, что уже подал петицию. Рассмотрение пока переносится, думаю, решится в твою пользу. Просто нужно подождать.

От недовольного движения Джонга капюшон Лив чуть завалился на бок, и освободившееся ухо стало улавливать отдельные слова и звуки из площадной разноголосицы. Парни слаженно кивнули, собирались было отойти, опять смешавшись с толпой, но вдруг один из них произнёс, казалось, напоследок:

— Какая-то проблема с найтеу? Ты же знаешь, что мой дед — лучший репликатор. Почему ты не обратился к нему?

Лив сообразила, что имеется в виду их совместная поездка на одном коне. Этот план с самого начала вызывал у Джонга недоверие. Но так как она совершенно не могла держаться одна в седле, появление ложного Маджонга, сползающего кулем с найтеу, вызвало бы подозрений ещё больше. Пришлось рискнуть, надеясь, что подобный способ передвижения сочтут за хулиганство зелёных рыцарей Шинга. Тем более, что, как поняла из хмыканья Джонга Лив, подобные прецеденты уже были. Зелёные хансанги слыли на Ириде довольно жизнерадостными, бойкими, хотя и вполне добропорядочными стражами.

— Не стоит беспокоиться, — Джонг подмигнул серьёзным юношам. — Просто так нужно.

Он засмеялся.

— Ну, давай тогда, — парни улыбнулись в ответ, и вдруг застыли с выражением нарастающего ужаса на худых, осунувшихся лицах. Они смотрели куда-то за спину рыцарей Шинга. Лив и Джонг медленно оглянулись. Прямо на хрустальной башне, приглушая свет, бликующий на гранях поребриков, возникло огромное светлое пятно, на котором медленно и торжественно проявлялась какая-то голограмма.

«Монахиня», «Послание», «Что случилось?», — покатилось по толпе рокотом, взметнулось ввысь и затихло.

— И я делаю двойной выпад, а он тогда... — громко и одиноко прозвучал обрывок рассказа, видимо, какой-то хансанг не понял, что что-то происходит, но голос тут же оборвался в священном ужасе.

На площадь упала кромешная тишина. Из хрустальной башни проступали черты женского лица. Одного, единого, — заметила про себя немедленно Лив. Прозрачный абрис огромного воздушного образа сначала зловеще пузырился чужими соцветиями, перечёркивался сразу замельтешившим и спутавшимся радужным спектром, затем стал уплотняться, наливаться мраморной, пугающей белизной.

И ещё. Этот образ, медленно проявляющийся в цветных полосах, был Лив смутно знаком. И становился все узнаваемее и узнаваемее по мере своей материализации. Она в ужасе зажала рот липкой от леденца рукой, в которой все ещё сжимала смятую в комочек обертку от кругляша.

***

Он не знал, сколько времени провел в бессознательном состоянии на заблёванном полу уборной. В реальность его вытянула боль. Уже не та, желудочная, что выворачивала кишки и неудержимо вытягивала наружу слюни, а другая, не менее мучительная, тянущая жилы и с треском разрывающая связки и сухожилия. Он лежал, не прислушиваясь к волнам этой лопающейся боли, что перекатывались вгрызающимся в плоть зверем по всему телу, но просто принимая случившееся и ожидая, когда все закончится. Даже не задавал в пустоту бессмысленный вопрос, почему именно он, с какой стати именно с ним случилось это.

Просто, пользуясь минутой сознания, сделал усилие и крикнул беззвучно, внутри себя, но от этого безмолвного, внутреннего крика завибрировал пол, а стены уборной пошли паутиной трещин. «Монахиня! Аудиенция!». Фейерверк боли вспыхнул в его сознании, вынося множеством осколков черепную коробку. Опять проваливаясь в небытие, он горько скривился, запекая кровавую корку на губах. Аудиенция была получена.

***

Все грандиознее возвышаясь над землей, людьми и зданиями, вырастая лбом в небо, на глазах у Лив и толпы народа вырастала голограмма. Прямо на девушку холодно и жестоко смотрела Белая Дама. Ещё точнее — учительница Лера. Совсем точно и безысходно — монахиня из свиты императора Фарса. Лив замерла в недоумении, ещё не осознав смысл происходящего. Огромное изображение Леры под общий обречённый вздох достало небольшой квадратик. Это была карта, выросшая до невероятных размеров. Ощущение было такое, словно Лив видит это все на экране в кинотеатре системы IMAX. На карте были изображены хансанги замка Шинга. Стражи зеленой границы в зеркальном, перевернутом отображении. Как и положено на игральных картах, один — сверху, другой — снизу. По пояс. Смеялся своей искромётной улыбкой Джонг, пронзительно и твёрдо смотрел в безымянную даль опрокинутый, но от этого не менее уверенный в себе Маджонг.

Монахиня, все так же холодно и бесстрастно глядя поверх радужного города, достала ножницы. Казалось, застыл даже ветер. Ни единого шороха, ни единого шепота. Только сгустившееся до тревожного озноба ожидание чего-то ужасного и неминуемого.

С дурацким выражением на лице Лера все так же бессловесно и торжественно подняла на уровень карты ножницы, и в тишине раздался их пронзительный лязг. Ровно напополам разделила она карту. Лив почувствовала, как сзади всем телом содрогнулся Джонг, она не видела, но ощущала, что он выгнулся в истерической дуге. Половинка карты отлетела. Вторая осталась у монахини в руках. Вдруг гигантская голограмма посмотрела прямо в глаза Лив и — показалось? — торжествующе усмехнулась.

Изображение исчезло сразу и внезапно после случившегося. В отличие от своего постепенного и исполненного восхищенного ожидания появления. Площадь опять стала такой, как была несколько минут назад. За исключением того, что случилось нечто фатальное и непоправимое. Лив поняла, что все головы повернуты в сторону их найтеу. Недоумевающие взгляды, полные сначала смешанного ощущения ужаса и сочувствия, но все больше наливающиеся жутью и презрением. Толпа, сначала не совсем поняла, что к чему, медленно, но верно, начала догадываться.

Почему именно в этот момент, словно под давлением множества взглядов Лив нелепо и нервно дернулась? Капюшон упал с её головы, она торопливо накинула его вновь, но было уже поздно.

— Измена! — крикнул кто-то до смешного тоненько и визгливо, но в упавшей внезапно тишине это прозвучало невероятно пронзительно. Сразу же целый хор нестройных гудящих голосов гулко прокатил по площади возмущенный и все нарастающий ропот: «Измена! В хансанге зелёных — измена!».

Кто-то кинул камень, и Джонг, выхватив из ножен крепкий, широкий меч, отбил летящий прицельно в голову Лив булыжник. Найтеу возмущенно вскинулся на дыбы, над головами обступающих их горожан пронесся его специфический свист. Толпа, все теснее сжимающая кольцо вокруг «изменников», единодушно отпрянула. Это могло бы дать некоторую лазейку для побега, но Лив, не удержавшаяся на вздыбленном коне, скатилась вниз, на землю. От неожиданности и испуга она моментально вскочила на ноги, даже не замечая, что плотно набита утяжеляющими тряпками, и почти не чувствуя на себя неудобных доспехов. Взгляды, полные ненависти и брезгливости, прожигали её, и девушка чувствовала, как они, эти страшные взгляды, пророчащие неминуемую беду, физически бьют по ней. Живое кольцо ненавидящих людей разделило их с зеленым хансангом, пытающимся хоть что-то исправить.

— Лив, — отчаянно крикнул Джонг, и его найтеу, приученный в любом случае уносить хозяина от опасности, оценив ситуацию, свистнул, разметав практически ультразвуком всех хансангов вокруг себя, с места в карьер прыгнул над головами и устремился через площадь, набирая скорость. — Л—и—и—в!

Голос Джонга удалялся, становился все отчаяннее и тише. Найтеу был выращен в неукоснительном правиле: беречь зелёного стража любой ценой. Но Лив не была ни зелёным, ни стражем, и сколько бы Джонг не маскировал её под своего хансанга, найтеу так и не взял на себя обязательств в отношении девушки. Потому что он руководствовался только многократно усиленными инстинктами, которые до сих пор никогда не подводили его, а вовсе никакими не чувствами. Как никто другой, этот скоростной конь ощущал, что чувства никогда до добра не доведут.

Внезапно по напряженно и пугающе молчащей толпе прошел наполненный уже другим, только что появившимся страхом гул. То ли девушке показалось со страху, то ли действительно сразу с нескольких сторон чёрными молниями мелькнули чёрные, страшные плащи. «Это юххи», — сразу догадалась она.

В следующий момент инстинкт самосохранения толкнулся в ней, как сжатая, а затем распрямившаяся тугая пружина, отпущенная на волю. Лив, пользуясь замешательством толпы, вызванным бегством найтеу и появлением черных плащей, шарахнулась в узкий проём улицы, что открылся за спиной. Она сделала пару шагов назад, не отрывая взгляда от площади, затем повернулась и пустилась наутек. Хотя понимала, что не сможет долго бежать в тяжелых чужих доспехах по незнакомому городу от толпы хансангов, сила и выносливость каждого из которых были умножены на два. И тем более, от черных профессионалов, заточенных на то, чтобы догонять и хватать.

Толпа гонится затем, чтобы растерзать. Откуда Лив так твёрдо знала это? Древние животные инстинкты, которые ещё никого никогда не подводили, проснулись сейчас в девушке, доведенной до крайности сложившимися обстоятельствами, и пытались спасти.

Это были просто инстинкты: если за тобой гонятся — беги. Но они спасали её. Куда и зачем, об этом подумаешь позже. И что они, те, кто несутся вслед, хотят от тебя, об этом тоже поразмыслишь на досуге. Лучше где-нибудь в спокойном месте. Не убегая и не прячась.

— Раз, два, три... Ван, ту, фри... — билась в голове успокаивающая мантра.

Лив бежала, практически перекатываясь, как большой ватный шар, падала, катилась, задевала за ступеньки и перила плотно сжимающих улочку зданий, поднималась, снова пыталась бежать. Она даже не знала, близко ли её преследователи, и вообще гонится ли кто-нибудь за ней, потому что слышала только свое срывающееся в хрип дыхание. При каждом судорожном вдохе что-то клокотало у неё в груди, и кровь пульсировала в висках напряженными тамтамами, заглушающими любые звуки извне.

Она разбила по пути пару-тройку каких-то больших горшков с цветами, выставленных для красоты в парных вариантах на крылечках, и поняла это только потому, что под башмаками почувствовала мягкие комья рассыпавшейся земли. Хрустели черепки на чисто выметенной каменистой мостовой. Лив не слышала звук бьющегося фарфора, не ощущала, как что-то задевает. Часть тряпок, намотанных под доспехи, разматываясь, оставалась на земле оборванными следами.

В очередной раз перецепившись через высокий бордюр, сбитая с ног своим же весом, удвоенным доспехами, Лив поняла, что уже не сможет подняться. Руки и ноги ещё дергались, как у припадочной, тело не желало сдаваться, а разум безнадежно сказал: «Всё». В этот момент на барахтающуюся девушку упала тень. Тот, кто преградил ей последний путь к отступлению, возвышался над Лив властно, как сама судьба. Он одним рывком поднял её на ноги, и тут же схватил за руку — цепко и твёрдо. Сразу стало понятно, что вырваться не стоит и пытаться. «Вот и всё, — пронеслось у нее в голове. — Только бы сразу потерять сознание, чтобы не чувствовать боли».

Тот, кто крепко держал её, ещё раз встряхнул Лив, отчего голова на тонкой шее закачалась из стороны в сторону, намереваясь надломиться у основания. Девушка почувствовала, как невесомые нити, связывающие её многострадальную голову с нелепым телом, напряглись и истончились.

— Один, — хрипло выругался тот, что держал её. — Приди в себя, птица. Кое-кто хочет с тобой встретиться. Ты удивишься, но он хочет это сделать прямо сейчас.

Лив подняла глаза и увидела сначала жёлтую футболку, просвечивающую под темным, неопределенного цвета плащом, а затем с ужасом уставилась в уже смутно, но всё-таки знакомое лицо.

Хуже уже быть просто не могло. Лив трепыхалась в крепких руках одного из хансангов Теки.

Глава 5. Геннадий Леонтьевич – мастер интриг

— Небу можно придать звук, если учесть, что в каждой фазе семь букв. Придай каждой букве номер спектра, высветишь последовательность волны. Тогда очень легко расшифровывается весь алфавит. Луна диктовала братьям славянские знаки. Они же ориентировались на более древние начертания. Но не только Луна, но и Солнце, идущее по созвездию зодиака, дает понимание. Оно вносит свои поправки, приближая лунные дуги к угловатым созвездиям. Так родились два алфавита — лунный и звёздный. Лунный — прописной, звёздный — строчной.

Геннадий Леонтьевич, строго глянув поверх очков, повысил голос. Мин, в конце концов, втиснувший своё большое тело в кресло-качалку, развалился в блаженном ничегонеделанье, вытянул с удовольствием ноги и уже практически засыпал. Только из уважения к изобретателю он шевелился ещё какими-то слабыми попытками показать заинтересованность, вслушиваясь в вечный каскад слов, который окутывал гения, словно индивидуальный и ничем не смываемый запах. Но так как Геннадий Леонтьевич бормотал постоянно, демонстрировать уважение было уже выше всяких сил. Блаженная прохлада и не менее блаженный покой, что ещё надо для счастья вечно занятому государственными делами хансангу? Разве, что немного, совсем чуть-чуть вздремнуть...

— Ты только подумай, каждый может назначить себя центром, потому что центра нет! Нет его, нет... Когда каноник открыл для себя, что Солнце в центре мира, а Земля вращается вокруг него, в этом не было ничего основательно разрушающего мироздание. Ну, да, Земля вывернулась из центра, оказалась на задворках, но все же оставалось понятие центра, вокруг которого все вращается. Эзотерик — вот кто, на самом деле, потряс основы! Он открыл то, что центра вообще не существует. Как это тебе, а?

Голова Мина снова безвольно упала на грудь, а перед плотно сомкнутыми очами поплыли кружащимися парами звёзды, два ярких солнца и одна луна. Луну он видел однажды, когда изобретатель провел его через вывернутую наизнанку сферу в непарный мир. Джемин был в восторге от этого смазанного неустойчивого пятна на темном, клочкастом, рванном ночными тенями облаков небе. Мину же это совершенно не понравилось, и если бы не страсть его хансанга к познанию нового, он бы ни за что не отправился ещё раз в это унизительное путешествие.

— Эй, ты! — Изобретатель визгливо позвал уже совершенно упавшего в блаженную дрёму жёлтого стража, и Мину пришлось спешно открыть глаза и притвориться, что закрыл он их исключительно из невероятного восхищения перед мудростью Геннадия Леонтьевича. В грудь хансангу уставился корявый указательный палец:

— Между прочим, по вашей вине я сейчас тут рискую всем, что у меня есть. Хотя я всеми вашими этими понятиями просто брезгаю. Да, да... И не смотри на меня хмурым взглядом... Нет, нет... Таким преданным тоже не смотри. Ах, чтоб тебя!

От возмущения гений зашёлся в надрывном кашле. Когда этот тщедушный человек начинал выворачиваться внутренними сотрясениями, Мину всегда казалось, что он вот-вот отлетит в мир иной. Вместе с новым приступом кашля душа изобретателя оторвётся от тела и улетит обратно в вывернутую сферу. Так казалось Мину, и каждый раз он пугался, когда Геннадий Леонтьевич вдруг давился астматическими приступами.

Хансанг начал выбираться из кресла, в котором, честно говоря, немного застрял, когда скрипнула дверь, открываясь настороженно и аккуратно, и тут же резко бабахнула о косяк, захлопываясь сквозняком. На пороге появился Джемин, сжимая полуобвисшую в его руках девицу.

Девица была растрёпанная, бордовая лицом и зачем-то облачённая в доспехи зелёных, которые лохматились обрывками тряпок, торчащих из-под них.

— И это она? Главная фишка? — Джемин наконец-то выбрался из кресла и присвистнул от разочарования. — Тю—ю—ю...

Лив ошалело разглядывала небольшую комнату, больше похожую на библиотеку, чем на что-либо иное, хотя ней не было никаких книг. На полках сплошных стеллажей, полностью скрывающих стены, плотно набились какие-то яркие ткани. Спустя секунду за стеллажами, в самом углу, она увидела в кресле-качалке второго хансанга Теки с дурацким выражением на лице и зашедшегося в приступе кашля... Геннадия Леонтьевича? Точно, это был гениальный изобретатель. Что-то внутри Лив разжалось, точно она с выстудившего тело и душу мороза зашла в прогретую комнату и тут разом упало тепло. Она даже возмущённо и неторопливо дёрнула плечом, удивительно, но тяжелая рука хансанга легко соскользнула с Лив, отпустив её на волю. Девушка метнулась к знакомому старичку, от неловкости и торопливости даже запнулась и чуть не покатилась по небольшой, но достаточно крутой лесенке, ведущей от порога вниз. Добравшись до вздрагивающего приступами изобретателя, Лив обхватила его за тощие, острые плечи, помогая подняться, но помнила о том, что старичок имеет тело довольно тяжёлое. Так же она не забыла ещё и его привычку заваливаться на неё этим самым обманчиво-тщедушным телом, и старалась держаться от Геннадия Леонтьевича чуть сбоку. Это не помешало ей кинуть гневный взгляд на близнецов Теки и повысить голос:

— Старика-то за что?! — недавнее потрясение придало Лив бесшабашной смелости. — Он разве виноват, что родился без хансанга? И я тоже не виновата, но хоть сильная и молодая, а вот его за что вы мучаете?

Она прямо вся пылала справедливой яростью, и, может, поэтому не заметила, что жёлтые стражи смотрят на неё растеряно и даже чуть виновато. Геннадий Леонтьевич, откашлявшись, вырвался из её заботливых рук. Теперь гневом пылал он:

— Глупая птица! — потихоньку, словно пробуя голос после приступа кашля, произнёс он и упёрся, по своему обыкновению, скрюченным указательным пальцем почти в нос Лив. Накал его гневной речи повышался и креп. — Какого лешего ты попёрлась на соседнее поле?! Я тебя куда привел? Куда?

Палец, было исчезнувший, опять возник у носа Лив.

— Куда?! — оторопело переспросила она. Для пленённого узника, которого собираются подвергнуть чему-нибудь очень неприятному, Геннадий Леонтьевич выглядел довольно нагло и напористо.

— Я тебя сюда привёл! Вот сюда! — Изобретатель шустро подбежал к одному из Теки, и ткнул пальцем уже в него. — К жёлтым стражам я тебя привёл, к проводникам. Какого лешего ты отправилась на зелёное поле? Цветочки нюхать? Веночки плести! Тебе проблем было мало? Приключений захотелось?

Лив, сражённая таким неожиданным напором, растерянно поглядела на жёлтых хансангов, словно искала у них теперь уже поддержки. Парни, кстати, тут же приободрились и уставились на девушку с молчаливым укором, и даже, кажется, готовы были что-то сказать о глупости и неразборчивости связей Лив. Но изобретатель перехватил эти их взгляды и решительно изменил объект своих нападок:

— А вы, дуболомы! Стражи границ называетесь! Я вам эту птицу поручил, а вы отбить не могли? На своем же поле чужим стражам отдали?! Ох вы, хансанги замка Теки, стражи жёлтого поля, мои доверенные лица! На что вы годитесь, дуболомы?! Одну маленькую, беззащитную птицу сберечь не сумели?

В общем, Геннадий Леонтьевич орал, они, все трое, стояли почему-то на вытяжку с понурыми лицами, а Лив пыталась себя утешить, что эта ситуация гораздо лучше той, в которой её догоняет толпа близнецов радужного города и разрывает на части. По опыту она знала, что изобретатель, в конце концов, выдыхается. Что и случилось через несколько минут.

Геннадий Леонтьевич, тяжело дыша, словно от тяжело проделанной физической работы, замолчал, подошел к столу и стал пить воду из красивого графина, пара к которому стояла тут же, маня отблесками свежей вкусной воды. Изобретатель пил жадно, словно это он, а не Лив, несся сейчас в неповоротливых доспехах по чужому городу, уходя от погони. Девушка сглотнула. Ей было жарко, и очень хотелось пить. Но никто не предложил.

— Я уходила от погони, — намекая на теоретическую вероятность своей жажды тихо сказала Лив.

— Погоня? — Изобретатель, чуть не поперхнувшись, бросил молнию взгляда на светлого, остановившего Лив.

— Да нет же, — жёлтый хансанг был растерян, — какая погоня? Она просто неслась, как сумасшедшее пугало, пересекающее нелегально границу поместий, и тряпки из-под доспехов зелёных развивались за ней. Но улицы были пустынны. Я думаю, юххи перекрыли толпе пути.

Изобретатель успокоился и продолжил индивидуальный, хотя и затянувшийся водопой. Лив посмотрела на свой очередной «сногсшибательный» наряд.

— Я сниму это с себя, можно? — некстати спросила она, указывая на свою походную одежду стража, которая местами топорщилась, а местами свисала с тела. Хансанги посмотрели на неё быстро и умоляюще. Геннадий Леонтьевич от такой её наглости воду пить перестал, и уже собирался что-то опять закричать, как Джемин, светлый из жёлтых, спешно произнёс, пользуясь секундным замешательством изобретателя:

— Джонг... Что теперь с ним будет? Мы можем что-нибудь сделать?

Лив, неуклюже вылезая из доспехов, метнула на него удивленный взгляд. Если они такие враги, то чего он так заботиться о рыцаре Шинга? Тем не менее, Мин продолжил мысль своей пары:

— Мы можем его переправить в тот мир, где банхал не вызовет подозрений...

— Да уж, — проворчал Геннадий Леонтьевич, видимо, то ли передумавший, то ли забывший о том, что он собирался ещё покричать на Лив, — одинокие там совершенно не вызывают подозрений. Потому что все — одинокие. Нет родственных душ под единой Луной, сколько не ищи, Теки, нет их там...

Хансанги пригорюнились. Они подумали одинаково о чем-то молча, затем светлый жёлтый произнёс:

— И будет Джонг теперь вечно бродить банхалом с чувством, что его разорвали на части? И одна сторона его тела будет все время болеть и кровоточить, словно от него отодрали с мясом кусок? Бедный Джонг, он наказан ещё больше, чем его хансанг....

— Или бабу себе какую найдет, — вдруг совсем не в тему проворчал изобретатель. — С квартирой, пышным бюстом и большой зарплатой. Эту, как её... Бизнес-леди.

Поняла всю степень его цинизма, очевидно, только Лив. Изобретатель посмотрел на её возмущенное лицо, на удивленные взгляды жёлтых, которые не поняли ни единого слова из его тирады, и махнул рукой:

— Это я так... Предположительно.

Он ещё раз обвел глазами троицу, застывшую в ожидающем недоумении, и немного стушевался:

— Ну, чего вы? Чего? Я, может, и сам... Брезгаю таких вероятностей.

Девушка перевела взгляд на Теки.

— А вы разве не враги? Вы не должны радоваться, что Шинга ... пали? — Лив задала вопрос, прозвучавший немного злобно. Она все ещё не могла понять, что происходит, почему и зачем она здесь.

— С чего вдруг? — совершенно искренне удивился Джемин.

— По-моему, — ответила убеждённая в своей правоте девушка, — вы только и делали, что ссорились и гоняли друг друга с цветных владений.

— Мы не ссорились, а соревновались, — сказал Мин. — Чувствуешь разницу?

Лив отрицательно покачала головой.

— На мой взгляд, это были типичные разборки, кто круче.

— Ну, да, — сказали хансанги удивленным хором. — Но разве это вражда?

Геннадию Леонтьевичу к этому времени надоело уточнение формулировок, и он тяжело и громко засопел.

— В общем, — сказал изобретатель, — к проблеме встречи Лив с Саввой, у нас, по милости вас троих, прибавляется ещё одна задача. Зелёный должен выжить. Вот так изменились правила. Оставшимся на Ириде рыцарем Шинга займется Джемин.

С трудом освободившись от походных доспехов Шинга и от тряпок, которыми её заботливо укутал Джонг, девушка осталась в джинсах и футболке. Этот наряд ей откуда-то тоже принесла вечно недовольная Нан-Сунан. Вспомнив домоправительницу, Лив решила, что пришло время задать вопрос, который её так мучил все это время. Девушка и очень хотела спросить, и боялась услышать ответ:

— А что случилось с Маджонгом? — с замиранием сердца произнёсла она.

— Ушел, — с досадой сказал Джемин, и выругался. — Один его возьми. Шинга всегда были немного нежнее, чем это требуется по этикету.

— Куда? И почему? — в глубине души Лив знала ответ, но она должна была услышать его со стороны.

— Это бывает крайне редко, — пояснил светлый жёлтый, — но бывает. Что-то встает между хансангами. Связь рвется. Это сначала очень больно. А потом смертельно. Он умирает, в конце концов.

— Девушка? — Лив обмерла. — Это случается, когда между хансангами встает девушка?

— Вот глупая птица, — в разговор бодро вступил изобретатель. — Эти пары так зациклены сами на себе!

Он метнул уничижительный взгляд в сторону Теки. Хансанги потупились, словно совершили что-то неприличное.

— То, о чем ты говоришь, — продолжил Геннадий Леонтьевич, — для них не имеет никакого значения. Мужская и женская двойная особь встречаются только для воспроизводства. Никакой романтики и трепета чувств. Они не ищут свою половинку, ты не поняла ещё что ли? Нет того чувства одиночества, которое заставляет людей в твоём мире связываться незнамо с кем, лишь бы не одному. У них все это есть в такой железобетонной пропорции, что тебе и не снилось. Так что никакого трепета и желания смотреть вдвоем ночью на звёзды, когда все здравомыслящие люди спят. Тут что-то другое...

Изобретатель задумался.

— Тёмный Шинга был странный, — сказал Джемин. — В нём всё было как-то ... Чересчур.

— Джонга это часто раздражало, — подхватил Мин. — Он не показывал вида... Но я знаю. Ему всегда было неудобно, когда его хансанг вдруг с самым серьезным видом начинал распевать гимны во славу монахини. Ни с того, ни с сего...

— А если это одна девушка, а не женская пара хансангов? — Лив не унималась. Тяжесть вины давила и давила на её сердце, никак не желала отпускать. — Если вклинилась просто одна одинокая девушка?

— Откуда тут одна девушка? В одиночку они вообще не выживают. Гибнут стремительнее, чем мужские хансанги.

— Тогда Шинга, может, ещё живы? — обрадовалась Лив. — Джонг был вполне себе здоровый ещё час назад.

Она тут же ухватилась за эту ниточку, ведущую к возможности исправить ситуацию, и пропустила мимо ушей искреннее удивление Геннадия Леонтьевича на её намек о некой одинокой девушке.

— Маджонг точно ушел, — хмуро покачал головой Джемин. — Ножницы монахини режут без промаха. Почему остался жив в этот же момент второй зелёный, мы не знаем. Вполне вероятно, что он уже того... Отсроченный уход. Это бывает, но длится недолго и сопровождается такой жуткой агонией, что лучше бы уж сразу. А очень-очень редко он выживает и становится банхалом. Половиной сущего. Но в таком состоянии он тоже не живет. Это такая пустота, что её нечем заполнить.

Изобретатель деловито оглядел свой немногочисленный отряд.

— А вообще, хватит болтать. Вы думаете, монахиня будет сидёть, сложа руки?

— А она-то одна... — осенило Лив. — В смысле, так же, как и я. Без хансанга, то есть... И ни у кого это не вызывает никаких подозрений.

— Вот дурья башка, — засмеялся Мин, — так на то она и монахиня... У неё высшее служение. Ей даже пара не нужна. Потому что... Потому что она — Монахиня.

Так он закончил, не внеся никакой ясности в сомнения Лив.

— Ты закончила возиться со своими тряпками? — перебил эту условно светскую беседу Джемин. — Тогда я проверю, свободен ли путь, и вы с Мином можете выдвигаться.

— А вы можете... вот так, врозь? — испугалась Лив, что она может стать участником или даже опять виновником ещё одной трагедии.— В смысле, один пошел, другой остался? На долгое время?

Хансанги торжествующе переглянулись:

— Годы тренировок. Медитация учителя. Меня так просто не порвать...

Геннадий Леонтьевич посмотрел на этих самовлюбленных чудаков и насмешливо хмыкнул.

— Или сюда, птица. Сделаю на тебе парный фокус. Надолго не хватит, но к окраине выйти успеешь. Если на высокого юххи не наткнетесь...

***

Если по узким улицам Ириды не бежать от погони, сломя голову и сдерживая все время норовящее выпрыгнуть от ужаса сердце, то они очень даже симпатичные. Спокойные и неторопливые. А ещё на удивление немноголюдные. Словно жители города вложили всю энергию в преследование Лив, и отправились отдыхать по домам, наслаждаться сиестой.

А ей это как раз было очень на руку. Ничто не мешало осматриваться, и Лив замечала даже самые мелкие детали окружающей обстановки. Впрочем, именно мелкие детали, с первого взгляда незримые, создавали ощущение обжитости, уюта и любви самих жителей к этому месту.

Яркость и красочность уже не били по глазам, как это было в самом начале её пребывания на Ириде. Лив привыкла к сочности и наполненности каждого оттенка, так же, как не удивлялась навязчивой парности. Даже у самого небольшого и скромного здания обязательно присутствовала архитектурная симметрия, и это превращало обычное в торжественное и значительное. Пара небольших, чуть завитых к верхнему портику колонн, совершенно одинаково ажурные балкончики, расположенные с двух сторон двойных подъездных дверей, симметричные горгульи, словно выдавленные лепниной наполовину из стены здания. На каждом доме было что-то такое, уравновешивающее его, делающим природно-устойчивым, основательным, и с точки зрения человека, и согласно с правилами мироздания. У многих домов в специальных «загончиках» стояли по две пары совершенно одинаковых велосипедов. Велосипеды были очень знакомые Лив, ничем не отличающиеся от таких же, что она видела в большом количестве в своем городе. Наверное, это был и здесь один из самых популярных способов передвижения. Найтеу она больше нигде и ни у кого, кроме как в замке Шинга, не встречала. Хотя, впрочем, и видела-то она довольно мало за пределами гостеприимного замка, призналась себе Лив. И вот отплатила за все хорошее, привела беду в крепость зелёных стражей. Эх, Оливия, Оливия...

Иногда за приоткрытыми воротами, прячущими внутренние дворики, мелькали разноцветными пятнами развешенные после стирки вещи, все — парные, издалека Лив казалось, что они и на ветру-то вздымаются синхронно совершенно идентичными пузырями. А, может, и не казалось. Девушка вспомнила, как у скоростных коней Шинга летали чёлки, словно в зеркальном отображении. Лив вздохнула. Где-то сейчас найтеу Джонга? И всё ли в порядке с его всадником?

— Прекрати крутить головой, — тут же шикнул на неё жёлтый. — Опять проблем ищешь?

—Мы вышли, совершенно не маскируясь, без хансангов, и идем себе открыто по улицам. Что ещё может быть проблемнее на Ириде? — огрызнулась Лив.

— Тебе же объяснили, пуганая птица, — иногда интонация Мина становилась удивительным образом похожей на ворчливый голос Геннадия Леонтьевича. — На тебя наведен парный фокус, ты у всех двоишься в глазах. А я... Ирида давно привыкла к тому, что Теки имеет право творить совершенно отвязные вещи! Я могу появляться без хансанга. Это никого уже не удивит.

Мин произнёс это с такой гордостью, что Лив, впервые с момента появления отражения монахини на площади, улыбнулась. Ну, или хотя бы ей захотелось это сделать.

— Мне говорили о тебе что-то такое...

Лив вспомнила, как Джонг объяснял: «Можешь появляться на улицах половиной хансанга, только если ты — идиот Теки»... Мин, который не догадывался, что именно имела девушка в иду, когда улыбнулась, закончив фразу, гордо выпятил грудь.

— И я могу совершенно безнаказанно общаться с любым отребьем, — ещё более хвастливо продолжил жёлтый хансанг. — У меня иммунитет.

По крайней мере, слово это, совершенно не радужное, он выговорил без запинки. Словно общался с коллегами-врачами на консилиуме. Странно это было слышать от плечистого, казалось, средневекового своей образованностью стража.

— Ты так и не скажешь мне, куда мы вместе с твоим хваленным иммунитетом отправились? — спросила Лив. Хорошее настроение, чуть показавшись, тут же пропало. Всё-таки ей тяжело было общаться с жёлтыми. Как со свидётелями или соучастниками преступления.

— А вот к отребью и пойдем, — чересчур радостно пояснил Мин. — Туда, куда не доходит государственный глаз, и где может скрыться банхал. Например, тот самый перец, которого мы ищем.

— Разве на Ириде есть места, где может скрыться банхал? — удивилась Лив. — Они же появляются раз в несколько десятков лет, и быстро погибают. Или я что-то неверно понимаю?

— Ага. Нет, конечно, ты понимаешь совершенно верно, но, с другой стороны, поверь мне, их гораздо больше, чем гласят красивые официальные легенды. Просто нужно знать места.

Лив задумалась о том, что её царапнуло изнутри буквально несколько секунд назад. Она вспомнила:

— Про какого перца ты только что говорил? Кого мы ищем?

— Да воробья этого, Савву...

— Я думала, мы найдем Джонга и вернемся с ним... Сначала в Пихтовку вернемся.

Лив поняла, что название приграничного поселения Мину незнакомо, почувствовала на себе его непонимающий взгляд, поэтому просто быстро добавила:

— По моему мнению, я и так задержалась на Ириде. Пока ещё что-нибудь не произошло, нужно скорее возвращаться.

Мин остановился на минуту, посмотрел на неё со значением, как на ненормальную:

— Ты о чём? Разве не самое важное сейчас — найти твоёго воробья?

— Конечно, нет, — ответила Лив, которой очень хотелось домой и уже совершенно не хотелось искать Савву. Честно говоря, её сейчас больше волновала судьба Джонга, а о парне из Пихтовки она совсем забыла.

Мин, кажется, немного испугался:

— Но Отшельник... Он сказал, что...

— Идёт он лесом, этот ваш Отшельник, — разозлилась Лив. — Я больше не хочу здесь оставаться. И играть в какие-то глупые, непонятные игры. Всё, что мне нужно, это убедиться, что с зелёным рыцарем всё в порядке, и вернуться домой. Всё. Я выхожу из этой глупой игры, в которую и не думала начинать играть.

— Не, — Мин завертел головой. — Чтобы тебе ни казалось, но не можешь...

И именно в этот момент из окна дома, около которого они, как выяснилось тут же, остановились совершенно случайно, раздался крик. Лив подняла голову и уставилась на выкрашенную в изумрудно-зелёный цвет мансарду, откуда и доносился отчаянный женский голос. Мин среагировал мгновенно.

— Подожди меня в переулке, — он кивнул на узкий зазор между домами. — Я должен...

— Зелёный, — прошептала Лив, уже догадываясь.

— Да, этот дом принадлежит Шинга. И там что-то происходит, — кивнул жёлтый. — Тебе лучше не отсвечивать. Спрячься, пожалуйста.

В его голосе прорезались просительные ноты, и Лив, изумленная этим обстоятельством, не стала спорить. Она юркнула в указанный им закуток, только шепнула напоследок:

— Возвращайся... Тоже — пожалуйста...

Мин легко и практически неслышно взлетел на одну из двух зелёных остекленных веранд, и скрылся за оставленной в суматохе открытой дверью. Словно призрак растворился, что было при его комплекции, манере ходить и говорить, очень даже неожиданно. Оказывается, в стражах Ириды таятся способности, которые не видны с первого взгляда. Лив в очередной раз убедилась в этом. Она ждала вся напряжённая, как струна, минуту, пять, десять. В доме никто больше не кричал, подозрительная тишина накрыла его и соседние здания невидимым куполом. Ожидание становилось невыносимым, жгло изнутри, полыхало огнем, раскочегаривая сердце, расплавляя разум. То хотелось броситься в зелёный дом вслед за Мином, то, наоборот, упасть на мостовую и никогда больше не подниматься, отключив все чувства навсегда. Стать травой, облаком, небом... Откуда возникли такие мысли? Лив прижалась горячей щекой к прохладной глухой стене дома, которая уже некоторое время, оказывается, поддерживала её. Стена была приятно шершавой, это возвращало в реальность. Немного царапала щеку, но мягко, успокаивающе. Словно гладила.

И именно она, эта странная серая стена, уходящая в сквозной, но очень узкий переулок, ощетинилась тревогой, когда на том конце второго просвета мелькнула тень. Лив не успела испугаться, и стоит ли пугаться того, кто шмыгнул где-то вдалеке, стараясь не привлекать твоёго внимания?

И почему этот кто-то прокрался мимо? Она прыгнула вдоль переулка, больше похожего на узкий лаз (у неё, кстати, очень ловко получилось), словно перелетела, отталкиваясь от стен руками, и через мгновение выглядывала уже с другого конца этого миниатюрного тоннеля.

Проём открывался в небольшую площадь с несколькими маленькими фонтанчиками, окружавшими её по периметру. Там было немноголюдно. Только пара хансангов, явно расстроенных чем-то, пересекала площадь. В ослепительно синих одеждах они брели понуро и пинали попадающиеся под ноги камни. Синие подданные были настолько не в духе, что не заметили, как их обогнал стремительный одинокий силуэт, и Лив, приглядевшись, чуть не закричала, потому что это был... Савва собственной персоной. И вовсе никакой не воробей, а самый что ни на есть настоящий увалень Савва. Только сейчас он выглядел совершенно иначе. В черном плаще, статен, тонок и благороден. Ни дать, ни взять страж какой-либо из границ.

Лив сначала замерла от восхищения, как какая-нибудь деревенская простушка перед сиятельным господином. Но тут же пришла в себя, поняла, что Савва только что её увидел и узнал, и уже собралась было кричать, бежать и хватать, как с другой стороны межстенного тоннеля опять раздались всхлипывающие женские крики. Короткие и резкие, как автоматные очереди. Лив непроизвольно оглянулась назад, а когда буквально через мгновение вернулась к прежнему обзору, никакого Саввы на маленькой площади и в помине не было. Она ругнулась, но делать было нечего. Чтобы окончательно не потеряться ещё и с Мином, что означало бы полный провал вообще всего смысла наступившей жизни, Лив осторожно прокралась к изначальному месту дислокации. И опять тихонько выглянула из своего укрытия.

Из дома зелёных несколько теней с ног до головы закутанных в такие же чёрные плащи, как на сразу исчезнувшем Савве, выводили две не очень ясные издалека фигуры. Скорее всего, это были женщины, и вероятно, это именно они кричали недавно вдвоем в один голос. Тот самый крик, который заставил Мина, прервав задание изобретателя, ринутся в дом, принадлежащий замку Шинга. И тот самый, что отвлек девушку, позволив Савве уйти совершенно беспрепятственно. Хотя вот какого лешего ему вообще избегать Лив? Чего такого она ему сделала, что Савва легкокрылой птицей бросился в бега, лишь бы не сидёть с ней за одним столом? И сейчас, на площади, что бы произошло, поговори он с ней всего минуту?

Чёрная компания создала плотное кольцо вокруг женской пары хансангов, очень было похоже, что обращаются они с дамами совсем не галантно. Лив вытянула шею, высматривая пропавшего Мина, и одновременно стараясь не попадаться на глаза чёрным плащам. Она вдруг заметила, что они очень похожи на те дождевики, которые очень любит носить в Пихтовке компания Фарса. Те самые, в которых непонятно — с головой ли укутан в нем человек или существо (Лив вспомнила Миню) или скрывается под массивным капюшоном кто-то безголовый.

В кругообразном строе чёрных кто-то случайно оступился, плотная стена сбилась, между двумя плащами образовался просвет, и Лив увидела в разомкнутом кольце отчаянно перепуганную Нан-Сунан. Домоправительницу замка Шинга, которую, вытащив насильно из дома, куда-то вели пугающие своей бесчеловечностью чёрные плащи.

Это было плохо. Очень плохо. Но ещё хуже было то, что Нан-Сунан тоже увидела Лив. И — девушка это прочитала в торжествующих глазах домоправительницы — несомненно, узнала. Надо сказать, Лив вовсе не обрадовало, что сегодня целый день её все узнают. До сих пор это причиняло только неприятности

Глава 6. Здравый смысл берет тайм-аут

Внезапно Лив почувствовала сзади чье-то дыхание. В какой именно момент это случилось, она не могла сказать точно, но явно тот, кто подошел к ней сзади, стоял так уже не одно мгновение. Когда Лив осознала это, дёрнулась, но не успела даже вскрикнуть. Что бы она непременно сделала, и не от большого, конечно, ума, а чисто инстинктивно.

Но тот, кто стоял сзади, был явно готов к подобному повороту дел. Тяжелая ладонь схватила её за плечо, а вторая тут же зажала рот. Крик, зажатый Мином (а обладатель этих хватающих и закрывающих ладоней, конечно, был он), превратился в полувздох-полуписк, выдохся ещё до начала, и ни одна фигура в чёрном плаще не повернулась в их сторону.

Выразительно вращая зрачками глаз, Оливия с темным хансангом жёлтых подавали друг другу знаки: ничего не говорить вслух, пока эта замкнутая сама на себе кавалькада чёрных плащей, не скроется из виду. Тут, кстати, наверное, впервые за все время пребывания на Ириде, Лив пожалела, что не обладает способностями хансангов думать одновременно одну и ту же мысль и понимать друг друга без всяких слов. Сейчас это очень помогло бы, потому что оставаться в неведении о том, что происходит, пока чёрные плащи удалялись, становилось с каждой секундой всё невыносимей.

Наконец, Мин догадался убрать руку, зажимающую рот Лив (хотя он мог сделать это, конечно, гораздо раньше), и выдохнул сам, потому что, казалось, дышать он тоже забыл.

— Ф-ф-ф, — сказал с облегчением жёлтый хансанг.

— Что там? — спросила его Лив. Мин оказался такой большой, что закрывал собой всю сквозную расщелину между домами, где ждала его девушка.

— Джонг жив и здоров. Это хорошая новость, — сразу поторопился изложить основную мысль Мин.

— Насколько здоров? — на всякий случай переспросила Лив, потому что с этими хансангами сложно что-либо знать наверняка. Прежде всего, нужно было сверить точность определений.

— Ты ещё спроси, насколько жив... Настолько, что как подался в бега, так и скрывается. Найтеу вернулся в Шинга. Значит, Джонг сам отдал ему этот приказ.

— Плохая тогда?

— Что плохая? — не понял Мин.

— Плохая новость, в чём она?

— В том, что юххи получили безграничные полномочия. Если раньше они имели исключительные права на банхалов, то сейчас они врываются во все дома замка Шинга, и забирают хансангов.

— Они собираются выйти на Джонга через его людей, — догадалась девушка.

Мин решительно принялся выбираться из неудобного места. Лив устремилась за ним.

— Да, — бросил тёмный жёлтый на ходу. — Это очевидно. Не знаю, честно говоря, сколько терпения и осторожности хватит рыцарю Шинга, когда он узнает, что изумруд чернеет.

— В смысле? — не поняла Лив.

— Так говорят, когда юххи в своих чёрных одеяниях наступают на какой-то цвет.

— И Джонг...

— Он, сломя голову, бросится на защиту своих людей, — твёрдо сказал Мин, и Лив поняла, что он сделал бы точно так же, не взирая на обстоятельства и на то, что в дальнейшем произойдет с ним. — Если он этого ещё не сделал, значит одно — всё только началось, и слухи ещё не дошли до его ушей.

Они вышли на площадь, где Оливия несколько минут назад видела Савву. Мин тут же потопал к одному из разноцветных фонтанчиков, конечно, он выбрал жёлтый, тут же стал жадно пить, набирая прозрачную воду прямо в свои большие ладони. Которыми он то удерживал Лив, то зажимал ей рот. Теперь он из них пил, и Лив подумала, что ладони у Мина очень многофункциональные. Когда он утолил жажду и принялся, фыркая и довольно отплевываясь, умываться всё в том же фонтане, девушка решила прервать его затянувшиеся водные процедуры:

— У меня тоже две новости. Только они, думаю, обе не очень хорошие.

Мин повернул к ней свое большое лицо, с которого стекали крупные капли:

— И?

— Во-первых, я несколько минут назад видела Савву. Прямо здесь, на этой площади.

— Твоего воробья?

— Ну да, только он совершенно не мой и не воробей. Этот перец, как ты выразился час назад, меня тоже видел, но быстро скрылся. Кажется, он не горит желанием со мной встречаться.

Лив ожидала, что жёлтый будет поражен этим обстоятельством, но тот отнесся к её словам очень спокойно. Только пожал плечами:

— Это хорошо. Значит, мы в верном направлении. А что касается его нежелания встречаться с тобой здесь и сейчас... У него есть причины.

— Тебе они известны? — тут же полюбопытствовала Оливия.

— Частично, — уклонился от прямого ответа хитрый Мин и перевел разговор на другую тему, — у тебя ещё была вторая новость...

— Да, — вспомнила Лив, — Меня узнала Нан-Сунан.

— Кто это? — удивился Мин.

— Домоправительница Шинга. Её только что забрали юххи из изумрудного дома.

— Ах, эта... Не знал, как её зовут.

— Ну, так её и зовут. Теперь знаешь. Но я прямо до ужаса боюсь. Она может рассказать юххи, что видела меня.

Жёлтый опять пожал плечами. Капли на его лице быстро высохли, взгляд стал свежий и обнадеживающий:

— Неужели думаешь, они без этой домоправительницы Шинга не знали, что ты околачиваешься где-то здесь? И если тебя до сих пор не приволокли на веревочке, как заблудшую овцу, то это только потому, что тебе кто-то помогает? И не абы кто, между прочим, а некто способный сопротивляться государственному давлению.

Мин выпятил грудь колесом, явно намекая, что прямо здесь, не сходя с этого места, таковые имеются. Это было и забавно, и трогательно, и ... Надёжно. Мин успокоил её. На самом деле, Оливия действительно всё это время была под прикрытием очень важных домов Ириды. Как туристка, может, сначала и не поняла всей значимости своих знакомств здесь, но что было бы с ней, окажись девушка в этом странном мире без поддержки?

— И теперь мы? Что мы теперь? — только и спросила.

— Делами Шинга занимается Джемин, и мы не будем лезть туда и ему мешать. Наша цель — твой Савва.

— Он не мой, — упрямо повторила Лив. — И я теперь вообще не понимаю, зачем он нам нужен. Если с ним всё в порядке, и он не хочет со мной разговаривать? Давай лучше найдем Джонга, и вы поможете нам добраться до Пихтовки. У меня там стоит автомобиль. Думаю, зелёный Шинга быстро разберется в управлении...

Лив поняла, что несколько замечталась, быстро, и, как ей показалось, логично, закончила:

— Потому что он очень умный, и ещё умеет управлять найтеу.

Мин уже пересекал площадь, и эти слова пришлось говорить ему в спину. Судя по всему, у него были свои соображения, чем конкретно они должны заниматься. А зачем? Такого вопроса хансанг Теки не имел привычки задавать. Ни себе, ни тому, кто давал ему поручения.

***

Добропорядочные здания и чистые мостовые как-то незаметно закончились, постепенно перешли сначала в промышленные районы, а затем — в окраины завалюшек-лачуг. Постепенно ухудшался окружающий урбанистический пейзаж, здания становились обшарпаннее, всё чаще встречались сначала небольшие кучки мусора прямо около дворов, линия крыш становилась всё ниже. Уже не радовали глаз разноцветные свежеокрашенные веранды, балкончики и мансарды, перестали попадаться горшки с цветами, выставленные около подъезда, дабы порадовать глаз случайного прохожего, ветер стал изредка доносить запахи несвежей еды. Лив не могла подумать, что на Ириде есть такие места, вернее, ей и в голову не приходила подобная мысль.

— Район беглых банхалов, — такую скупую информацию ей выдал Мин, когда они вышли к пустынному полю, заросшему неопределённого цвета травой. Вроде, была она серая, но ещё припорошена рыжей медью. Получался цвет бурый и неопрятный.

— И что они тут делают, в своём районе? — Лив очень не нравилась окружающая обстановка.

— В основном, занимаются контрабандой, — Мин был плохим рассказчиком. Очень немногословным. Кажется, это была семейная черта жёлтых рыцарей.

По краю поля сбились в отдельные редкие кучки лачуги. С пожухлой, невыразительной травой дальним горизонтом сливалось серое небо, безликое, словно затянутое мутной пленкой полупрозрачного рваного тумана. Лачуги казались заброшенными, с их стороны дуновением сквозняка приносило краткий, но выразительный запах мусорных куч, который перебивался только такими же кратковременными порывами ароматов отхожих мест. И ещё чем-то специфическим, химическим, искусственным. Какой контрабандой можно было промышлять в столь запущенном и далеком от цивилизации месте, Лив и ума приложить не могла. Мин словно понял, что добром она от него не отстанет, произнёс коротко и ясно:

— Краски.

И Лив вдруг внезапно поняла, что напоминает ей запах, пропитавший район изгоев. Однажды она решила перекрасить свои старые джинсы. Долго кипятила и вымачивала их в тазу с ядовитым, растворённым в горячей воде порошком. Она выкинула и многострадальные джинсы, и таз, и даже деревянную лопаточку, которой сдуру мешала краску в тазу, потом неделю держала окна открытыми. Но всё равно никак не могла отделаться от ощущения, что ядовитый смрад остался в обоях, впитался в шторы, волосы, кожу. Прошла не одна неделя, прежде чем Лив перестала принюхиваться к себе и своему дому.

Значит, здесь делали что-то запрещённое с красками, которые на Ириде считаются чуть ли не священными. Конечно, что ещё хорошего можно ожидать от подобного места?

Здесь и в помине не было оживленного предвкушения праздника, как на радужной площади, а благополучная сонная тишина респектабельных кварталов сменилась тишиной настороженной, в которой даже ветер гудел по-особенному. Прерывисто, словно давал возможность прислушаться к чему-то, кроме самого себя. Здесь явно жили, Лив видела издалека как мелькали тени на стенах хлипких жилищ, слышались обычные каждодневные звуки — всхлипы фанерных дверей, которые явно открывались и закрывались по мере надобности, где-то на задворках хлопало бельё на ветру, изредка тянуло чем-то съедобным. Словно невидимые призраки жили и даже вели хозяйство на этих приглушенных задворках.

Лив замешкалась. На окне одной из скученных лачуг красовались резные ставни. Они были бесцветные, обветренные временем и фигуры на них были грубыми, схематичными, но эта жалкая попытка хоть как-то украсить безрадостное существование, вызвало у Лив прилив нежности. Она подошла ближе, перегнулась через невысокий, дырявый плетень, дотянулась до наличников и провела рукой по изрезанному дереву. Узоры перестали путаться и мельтешить, Лив почувствовала, что ставни рассказывают историю. Проявившиеся человечки бежали от кого-то, падали, складывали руки в умоляющих жестах, заходились в немом крике широко открытые рты.

Она вздрогнула, когда Мин положил ей руку на плечо, мягко, но настойчиво поторапливая. Настолько она ушла в свои мысли. Старая деревяшка рассказывала о какой-то давней трагедии. Здесь? На Ириде? Лив подумала, что ни разу не слышала даже намёка на то, что этот мир имеет свою историю, предания или хоть какую-нибудь, самую завалящую легенду. Ей не встречались даже на площади никакие памятники или статуи. Если тут так боготворили слово «служение», значит, должна была быть и память о героях этого самого служения. Но ничего подобного. Словно существовала Ирида по какой-то технической схеме, жила только невозможно ярким цветом, забивающем все остальные чувства. Здесь и сейчас. И очень ярко.

Из размышлений Лив, поражённую этой внезапной мыслью, резко и сразу выбил удар где-то на уровне бедра. Она охнула и, инстинктивно вытянув руку, схватила то, что ударилось в неё . Снизу вверх испуганно таращились два раскосых глаза цвета жареного миндаля. Это был ребёнок, девочка, она, очевидно, врезалась в Лив на бегу, и испугалась сама. Лив присела на корточки перед первым увиденным здесь так близко ребёнком:

— Ты кто?

— Извините, — еле слышно пробормотала девочка и опустила глаза. Из-за угла соседней лачуги тревожно выглядывали ещё несколько маленьких головёнок. Живая стайка детишек переживала за попавшуюся подружку, но броситься на выручку никто не решался. Мин хмыкнул. Дети маленькие, лет шести-семи, определила Лив.

— Ой, как мне больно! — она схватилась за ушибленное бедро, запричитала, хитро косясь на виноватую мордашку. В выглядывающей кучке произошло оживление, секундная возня и тут же из укрытия на белый свет стремительно выпульнулась копия девочки, стоящей перед Лив. Хансанг замер неподвижно на некотором расстоянии, одновременно и боясь приблизиться, и очень этого желая.

— Простите, — ребёнок, почувствовав близость своей половины, немного приободрился. — Я не нарочно.

— Она не нарочно, — издалека неожиданно уверенным басом подтвердила вторая девочка. Голос был хрипловатый, как у медведей из детских мультиков. Она переминалась с ноги на ногу, но подойти не решалась.

— Как тебя звать? И почему хансанг сбежал, вместо того, чтобы попасться в мой плен вместе с тобой? — спросила Лив, всё ещё не отпуская девочку.

— Я не хансанг, — пробасил медвежонок с безопасного расстояния. — И меня зовут Сана. А её — Лея.

Мин кивнул:

— Они просто родились вместе и очень похожи. Здесь не рождаются хансанги. Лея-Сана, папа на месте?

— Ага, — обрадовано закивала уже не столь перепуганная Лея. — На месте, в Цафе.

— Только недавно юххи приходили, — мрачно пробасила Сана, всё ещё не приближаясь к попавшейся сестре. Видимо, она не считала, что опасность уже миновала. — Там кавардак сейчас. Он вам ничего не нальёт.

— Юххи зелёного банхала искали, — кто-то отчаянно выкрикнул из-за угла. По голосу чувствовалось, как сильно этому кому-то хотелось вмешаться в разговор, и как долго он сдерживался. Мальчишка в коричневом коротком комбинезоне — шортики на лямочках — выскочил из укрытия (его сдерживали, но отступили под напором), подскочил к Сане и, вытаращив любопытные глаза, возбужденно затараторил:

— Они пришли юххи, такие большие, все в чёрном, и сразу к Тому в Цафе отправились, но Том-то не дурак, дело знает, всё чисто у него, он даже причники успел снять, но он всегда успевает, только им не Том нужен был, а говорили они так «Где зелёный? Где?»...

Словоохотливый мальчишка завыл страшным, бесстрастным голосом, каким, по его мнению, вопрошали неизвестного Лив Тома юххи. За углом ойкнули и восхищенно засопели.

— Понятно, — кивнул малышу Мин и повернулся к Лив. — Отпусти ты уже ребёнка. Заглянем к Тому на пару минут.

Лив отпустила Лею, потрепала её по взъерошенным, дыбом торчащим косичкам, девочка сразу же метнулась к сестре и общительному мальчику, все трое сцепились за руки и уже с безопасного расстояния внимательно наблюдали за Мином и Лив. Судя по всему, развлечений у местной детворы было не так уж много, и незнакомцы, появляющиеся на единственной улице маленького посёлка, были вполне себе интересными объектами для наблюдений.

Лив вслед за Мином прошла ещё немного, дети следовали за ними на расстоянии и совершенно беззвучно. Опять стало оглушающее тихо. Лив казалось, что слышен каждый её шаг в этом уже конвойном безмолвии, и она старалась ступать на пыльную мостовую как можно тише.

Домик, перед которым они остановились, выглядел по сравнению с другими довольно прилично. Он выделялся на общем фоне основательностью и обжитостью. Стены из монолитных блоков ощущались как нечто вполне прочное, а черепичная крыша была свежеокрашена пусть бледноватой, но всё же понятно розовой краской. Невысокий, плотный человек прилаживал к окну наличники, очень похожие на те, что Лив видела несколько минут назад. Та же грубая резьба и непонятные узоры, которые при ближайшем рассмотрении оказываются попыткой рассказать какую-то историю.

— Том! — позвал любителя наличников Мин. Тот вздрогнул, обернулся и расцвел обаятельнейшей улыбкой. Он приветственно махнул в сторону входной двери, затем, увидев стайку малышей, преследующих гостей, негромко, но внушительно цыкнул:

— А ну, кыш, детвора! Лея-Сана, через час, чтобы были дома!

Посмотрел на Лив виновато и произнёс:

— Тут у нас мало развлечений, вот и пристают к посетителям.

Лив не очень поняла, что он имеет в виду под «посетителями», но Мин, опережая её вопрос, шепнул:

— Том держит Цафе для банхалов.

— Цафе? — удивилась Лив.

Дети незаметно испарились, исчезли из поля зрения, но Лив почему-то была уверена, что они где-то рядом. Том к этому времени уже приладил наличник, несколько раз с силой похлопал по раме, проверяя, надёжно ли держится, и направился к ним.

— Разве прекрасная банхал не для восстановления ко мне пришла? — спросил он Лив галантно.

— В смысле? — опять не поняла Лив.

— Она с другой стороны, — сказал Мин Тому.

— С Изнанки? Не похоже, — непонятно констатировал тот.

— Нет. С другой стороны сферы.

— Ну, надо же! — основательный Том как-то немного нелепо, по-бабьи, всплеснул руками. — А я думал, это невозможно. Мухи — отдельно, котлеты — отдельно... Значит, восстанавливаться не будем...

Опять непонятно добавил он и рассмеялся.

— Я тебе потом объясню, — сказал Мин, обращаясь уже к Лив. — Если будет время.

Он обратился к отцу близняшек, который так и стоял перед ними, потирая левую руку, Лив заметила, что из-под рукава рубахи на тыльную сторону ладони наползал большой, на глазах лиловеющий синяк.

— Так мы зайдём на минуточку? Просто поговорить.

Том дружелюбно пожал плечами:

— А почему бы нет? Клиенты, сам знаешь, обычно в это время не ходят. Сейчас у меня пусто. Так что — добро пожаловать!

Перед тем, как переступить порог загадочного Цафе, Лив зачем-то оглянулась. Улица была всё так же безлюдна и тиха. Ветер гнал обрывки, кажется, лёгкого картона. По плотной бумаге расползались разноцветные кляксы. Похоже на куски разодранного ящика из-под упаковки.

«Они занимаются контрабандой», — вспомнила Лив слова Мина, и перешагнула порог симпатичного дома, от которого за версту веяло неприятностями.

Глава 7. «Я – монах в жёлтых штанах…»

Зал загадочного Цафе выглядел как обычная забегаловка. Прилавок бара, на котором весёлой прозрачной суматохой теснились разнокалиберные кувшины с напитками, чистые легкие столики и прочные табуретки, стены покрыты приятными глазу, ничего не значащими декоративными узорами. Лив, опустившись на одну из табуреток, только сейчас почувствовала, что она смертельно устала. Ещё очень хотелось пить. В горле першила дорожная пыль и ещё что-то, отдающее химическим послевкусием.

— Сок, лимонад, кава? — спросил Том, привычным движением проскользнув за стойку.

— Воды, — тихо попросила Лив, — если можно.

Мин согласно кивнул, сел напротив. Том, чуть помешкав в недрах бара, принёс большой кувшин с прозрачной водой и две кружки. В кувшине преломлялись тусклые лучи света, наливались жизнью, танцевали бликами чистой надежды. Мин налил в кружку воды, причём, только себе, залпом выпил. Налил ещё. Ещё выпил. Лив как завороженная смотрела на его жадно дёргающийся кадык. Том, в этот раз опередив светлого жёлтого, схватил кувшин и налил воды Лив. Она посмотрела на него с благодарностью.

— Мы идём навестить Саввана, — сказал Мин, опять протягивая руку за кувшином с водой. Лив не понимала, как в него может столько вмещаться. — Появился два плюс половина.

Том кивнул:

— Я слышал. Мне искренне жаль. Они так много работали, и вот опять всё насмарку.

— Юххи навещали эксперимент?

Том замотал головой:

— Они давно уже оставили Саванна в покое. Удостоверились, что ничего у них не выйдет. Искали конкретно зелёного банхала. Думали, что он придёт восстанавливаться.

— А его не было? — Мин внимательно и напряжённо посмотрел на хозяина Цафе. Тот покачал головой.

— Нет. Похоже, он ещё в здравом уме, раз ему хватило рассудка понять, что первым делом они его будут искать здесь. Ты знаешь, что случилось?

— К сожалению, да. Это была трещина. Растущая. Монахине оставалось сделать только лёгкое движение ножницами.

— Бог ты мой! — Том неожиданно резко вскрикнул и закрыл лицо в ладони, Лив подумала, что он пережил нечто подобное и воспоминания эти для него мучительны. Хозяин Цафе молчал несколько секунд, затем замотал головой, словно пытался вытрясти неожиданно всплывший давний кошмар. Мин положил руку на его плечо, молча, с проникновенным пониманием.

— Всё, всё, — хозяин Цафе отнял ладони от лица, его щеки из смертельно-бледных постепенно становились просто бледными. Нормально бледными. — Я в порядке.

«Он тоже пережил потерю хансанга, — подумала Лив. — И остался жив. И у него есть дети, девочки, близнецы Лея и Сана. Значит, это возможно? Остаться без своей половины и жить дальше? Жить, в полном понимании этого слова».

— Кто? — спросил уже почти совсем пришедший в себя Том. Чувствовалось, что ему стыдно за свою минутную тихую истерику. — Кто из Шинга?

— Джонг, — сказал Мин.

Они помолчали ещё немного, словно на панихиде. Лив это пугало. Наконец Теки, разрушив трагизм момента, неожиданно встал и, смущаясь, произнёс:

— Я сейчас, скоро...

Он как-то очень торопливо направился к выходу, а Лив подумала злорадно, что ему не стоило бы столько много пить. Девушка перевела взгляд на Тома, который, заметив смех в её глазах, улыбнулся:

— Ничего не проходит даром. Ни плохое, ни хорошее...

— Извините, — начала Лив, пытаясь понять, насколько уместен сейчас будет её вопрос. — Я хотела спросить про наличники...

Том посмотрел на неё непонимающим взглядом:

— Про что?

— Вы сейчас на окна вешали наличники. Ставни. На них такие интересные изображения... Я до сих пор на Ириде не видела ничего подобного. Что это?

— А, — догадался Том. — Притчники. Вообще-то, их нельзя не только иметь, но и называть как-либо. На них нельзя смотреть, но на самом деле смотреть на них мало кому удаётся. Ходят слухи, что их осталось всего несколько штук на всю Ириду.

— Почему?

— Говорят, уничтожили, — пожал плечами Том. — А мне нравится. Здесь они никому глаза не мозолят запретными темами, и детишкам — развлечение.

— А что в них такого?

— Притча, — ответил Том. — Древняя притча, а что это такое и зачем оно нужно, уже никто не помнит.

— Если никто не помнит, почему тогда запретное?

— А ты попробуй долго на них смотреть, почувствуешь, что-то пробуждается в глубине души. Словно какие-то далёкие воспоминания пытаются пробиться в твою упорядоченную жизнь. Знаешь, это как забытый сон днём в памяти всплывает. И помнишь, что что-то такое было, а вот что именно и о чем — сколько не мучайся, непонятно.

— А-а-а, — сказала Лив, потому что больше она не могла ничего сказать на это. — Понятно.

И замолчала. Том внимательно посмотрел на неё и вдруг огорошил:

— Ты же что-то другое хотела спросить, верно? Только тебе неудобно.

Лив заёрзала.

— Ну, я... Это... Джонг всё-таки мой друг... Ему помочь... но не знаю...

— Ты хотела спросить меня, каково это — быть банхалом? — прямо сказал Том. — Так ведь?

Это был очень сильным духом человек, поняла девушка. За маской приземистого, хлопочущего по хозяйству цафена скрывались внутренняя сила и достоинство рыцаря. Он тоже был стражем границ, поняла Лив без единого намёка на прошлое Тома. Просто поняла и всё.

— Ну, это... Вообще-то, да, — выдохнула Лив.

Том вслушался в себя, затем встал с табуретки и прошёлся по залу, словно разминая ноги. Затем остановился перед Лив. Теперь она смотрела на него снизу вверх. Очевидно, ему так легче было произнёсти то, что намеревался. Немного возвышаясь не столько над Лив, сколько над ситуацией.

— Об этом можно говорить только с тем, кто сам разорвался надвое. Сколько бы слов я не произносил, ты всё равно не поймешь. Поэтому... Поэтому они и приходят ко мне по ночам.

— Кто? — прошептала Лив, не смея оскорбить голосом трагичность момента. — Кто приходит?

— Потерявшие себя. Те, кого называют банхалами.

— А жена? Дети? — робко спросила Лив.

— Это даёт некоторое ощущение наполненности, но всё равно постоянно чувствуешь открытую ноющую рану где-то глубоко внутри. Боль не оставляет тебя. Никогда. Родные прикрывают её, но они не в состоянии стать с тобой одной плотью, думать, как ты, чувствовать, как ты. Не стоит ждать от других людей полного понимания и растворения друг в друге. Это каждый на Ириде знает. Моя жена — банхал, и она понимает это. Мы понимаем друг друга. Дочки — уже нет. Им не придётся мучиться от одной только мысли, что они могут быть разделены. Но на Ириде среди цельных, устойчивых хансангов, они всегда будут изгоями. Поэтому мы здесь держим связь с Пихтовкой. Оказываем кое-какие... услуги. Каждый надеется, что заслужит право переправить детей на ту сторону сферы. В ужасный мир, неустойчивый и блеклый, но там они, по крайней мере, не будут выглядеть уродами и отщепенцами. А если повезёт, могут и преуспеть. С нашим врожденным ощущением цвета кое-кто стал очень известным... Я забыл, как это называется. Тот, кто зачем-то ляпает краски на бумагу. И получаются такие...

— Картины? — догадалась Лив.

— Ах, да.

Том опять сел, уже просто грустно улыбнулся девушке. Теперь это снова был просто хозяин Цафе. Немного уставший, немного озабоченный. Только Лив всё равно видела огонь высокого страдания, неизменно пылающий на дне его взгляда.

— Извините, может, я не совсем тактична...

Лив подумала, что она совсем бесцеремонна, но так как наконец-то встретила того, кто может внятно ответить на её вопросы, решила отбросить всякий политес.

— Говори, — усмехнулся цефан.

— Я слышала, — Лив поёжилась, но упрямо продолжила, — что вы здесь, в посёлке, делаете что-то незаконное...

— Ты, наверное, поняла уже, что Ирида живет производством и экспортом цвета. Все оттенки спектра выращивают или добывают, перерабатывают, дополняют, убирают. Это сложный процесс. Тона, что побогаче, покупают те, кто может хорошо заплатить. Не очень удачные краски идут в миры победнее. Среди них есть такие, которые вообще не могут себе позволить приобретать цвет. Мы здесь делаем выжимки из отходов производства и, минуя официальные каналы, поставляем туда. В твою Пихтовку, например...

— Я живу не в Пихтовке, — тут же открестилась Лив. — Она вообще не моя. Это только небольшое поселение в моём мире. И никакого значения не имеет. Я вообще терпеть не могу Пихтовку, и надеюсь, никогда больше туда не попаду.

Том посмотрел на неё со снисходительной усмешкой. Так взрослые смотрят на раскапризничавшегося ребёнка.

— А вот тут ты ошибаешься. Через Пихтовку и проходит основная часть контрабанды. Причём, я подозреваю, что монахиня в курсе существования этого канала, и даже непосредственно влияет на процесс. Поэтому и смотрит сквозь пальцы на то, чем мы занимаемся. Я точно не знаю, что там у вас происходит, да, честно говоря, мне и своих забот хватает, чтобы разбираться с чужими. Слышал только, что какое-то событие, случившееся около ста лет назад, вымыло яркость из твоёй реальности, и, чтобы восстановить хотя бы часть необходимую для успешного функционирования мира, нужны очень большие средства. Насколько я понимаю, вы такими не располагаете. Поэтому часть красок оплачивают легально, а часть идёт из нашего посёлка. Кстати, контрабандная составляющая неизмеримо больше. Эти краски не такие качественные, но стоят гораздо дешевле. Проблема в том, что они недолговечны. Нуждаются в частом восстановлении.

— Но у нас и так красивая природа, — выступила в защиту своего мира Лив, — может, все не так ярко, как у вас, но тоже очень даже ничего. Листья зелёные, снег белый, небо голубое.

Том весело рассмеялся.

— Так вы и покупаете краски, чтобы листья были зелёные, в небо — голубое. А ещё дело не только в том, что ты, Оливия, видишь своими глазами. Цвета — это электромагнитные волны, воспринимаемые человеческим или нечеловеческим глазом. В некоторых случаях другими органами чувств. Ваш мир распят на участке спектра с длиной волны приблизительно от трехсот восьмидесяти (фиолетовый) до семисот сорока нанометров (красный). Не подкачай какой-либо цвет вовремя, мир рухнет.

— А зелёный? — почему-то шепотом спросила Лив. Перед ней закачалось на качелях счастливое лицо Джонга. — Он ... какой длины? В этих... нано...

— От пятисот до пятисот шестидесяти пяти. Кстати, именно в этом диапазоне — пятьсот пятьдесят пять нанометров — содержится ваш максимум чувствительности. Это не просто эстетическое удовольствие, Оливия...

— Я — монах в жёлтых штанах, в красной рубашке, с соплей на фуражке, пришел за краской, — пробормотала Лив, вспомнив старинную детскую считалочку.

— Что?!

— Да так, ничего. Это, кажется, была такая детская игра. Давно. Мне мама рассказывала.

Стукнула входная дверь, Лив вздрогнула. Вернулся довольный Мин, и обстановка сразу снизила градус доверительной интимности. Он благодушно зевнул, и показал Лив на выход.

— Подожди секунду, — спохватился Том.

Он скрылся за барной стойкой, пошуршал там бумагой, и протянул Лив небольшой пакетик:

— Держи, там немного еды. Она пригодится тебе в дороге. Может, и моим девочкам кто-нибудь когда-нибудь так поможет.

Лив поблагодарила, и они с Миом вышли на улицу. Она была всё так же пустынна, хотя Лив и ощущала, что стайка детей внимательно наблюдает за ними из очередного укрытия. Ей стало жалко малышей, у которых было два пути в жизни, и оба были полны испытаний и преодолений. Остаться в еле дышащем посёлке, или, оторвавшись от родителей и всего, к чему они привыкли, отправиться в неведомый мир. Надо прямо сказать, Лив сейчас не была уверена, что он подойдет тем, кто родился на Ириде.

— Мин, — тихо позвала Лив шагающего вперёди хансанга. — А Том... Он каким был рыцарем?

Мин сказал что-то, но то ли ветер отнес в сторону его слова, то ли сказано было невнятно, но девушка не расслышала и переспросила ещё раз. Он остановился. Повернулся к ней и повторил. Лив опять не поняла. Видела, что он раскрывает рот, слышала звуки, но это было абсолютно никаким. Словно он молчал.

— Мин, — она испугалась — я не слышу тебя.

— Ах, да, — махнул рукой светлый жёлтый. — Изобретатель говорил однажды. Дело в том, что ты видишь только определённый красочный спектр. Остальные для тебя не существуют, поэтому и названия цвета не понимаешь. Не слышишь.

— А как же я тогда общалась Томом, если он неизвестного мне цвета?

— Том — вне цвета, вне закона. Поэтому ты его видишь. Проявленную тень. В нашем мире много границ, замков и стражей. Но ты видишь всего часть радуги, и общаться можешь только с нами. Остальные для тебя не существуют.

Лив побрела за ним, поражённая этим откровением. Она слышала, конечно, что человеческому глазу доступен только определенный отрезок цветового диапазона, но столкнувшись с этим явлением впервые так наглядно, была в некотором замешательстве. Новые вводные сыпались на её несчастный разум, как из рога изобилия, и она не успевала переварить то, что было за гранью прежних представлений о жизни. Нужно было понять так много всего, что не укладывалось в её голове. Это было слишком...

Мин остановился, и задумавшаяся Лив чуть не врезалась ему в спину.

— Это здесь, — сказал жёлтый Теки, чуть заметно показывая подбородком на одно, ничем не выделяющееся на фоне таких же невзрачных жилищ. Некое подобие двора, огороженное обшарпанными листами фанеры, было засажено блеклыми, непонятного оттенка цветами. Они словно из последних сил пытались набрать в себя сочность, и некоторые в этом даже преуспели, насколько было возможно, и изредка проблескивал в этом сером безличии, то слабый фиолетовый, то приблизительный розовый, то неясный голубой. Мин толкнул шаткую калитку, ветхую и обессиленную временем (она даже не скрипнула, а по-старчески тихонько заныла), и направился прямо по изможденным, не набравшим никакого оттенка цветам к входу в заваливающийся дом. Бледные растения съёживались под его шагами, он безжалостно и с брезгливостью на лице давил их, казалось, получая от этого мучительное удовольствие. Из сараюшки, привалившейся к стене, по всей видимости, основного здания, шёл все тот же едкий запах химикатов, он усиливался по мере того, как они подходили к дому. Лив спрятала половину лица в рукаве, стараясь, чтобы через нос и рот не проникала едкая вонь. Мин оглянулся, словно почувствовал быстрое движение её руки.

— Привыкнешь, — хмыкнул он. — Скоро перестанешь замечать. Расслабься.

Жёлтый толкнул дверь, Лив поторопилась за ним, очень уж не хотелось оставаться даже на минуту одной в этом странном, лишённом звуков и оттенков сером пространстве. В сенях было темно, и ещё перед ней маячила широкая спина Мина, закрывая обзор, поэтому она не сразу поняла, кому он сказал:

— Привет!

Голос его стал мягким и дружелюбным, не верилось, что только что он давил блеклые цветы с брезгливым и презрительным выражением на лице. Цветы, которые, очевидно, высаживал тот, к кому жёлтый хансанг обратился.

— Заходи, — голос, удивительно весёлый, показался Лив очень знакомым. Она осторожно вытянула шею, вглядываясь в пространственную дыру между локтем Мина и его внушительным торсом, и тут же поразилась ещё больше. В большом, заляпанном странными, непонятного цвета пятнами ремесленном фартуке, около окна стоял ... Савва. Собственной персоной. Она выскочила из-под локтя хансанга Теки, как-то сумела от неожиданности вывернуться в узком коридоре, выскочила на середину, как теперь ясно было видно, жилой избы, упёрлась руками в бока и закричала:

— Так вот ты где тут скрываешься! Совсем уже, да?! Я ищу тебя, и Шинга тебя искали, и Теки сейчас ищут, а ты сбегаешь ото всех, да? И что, увидел меня и скрылся? И опять сейчас в бега ударишься? Ну, ну...

Савва оторопело смотрел на неё, он казался озадаченным. Молча выслушал эту гневную речь, и в даже в некотором отчаянии перевел взгляд на Мина:

— Жёлтый, это кто ... Так кричит?

Он был настолько растерян, что у Лив промелькнуло ощущение, что так притворяться нельзя. «Наверное, — подумала она вдруг, — что-то с головой у него случилось, когда он в воробья превратился. Мозг у птицы маленький, вот и сузился, выкинув из себя всё лишнее. А вернувшись в обычное состояние, не сумел восстановить».

— Это одна такая птица, — Мин засмеялся, явно наслаждаясь разыгравшейся перед ним сценой. — Не очень умная птица, которой немного не хватает сообразительности.

Он начал загибать пальцы, перечисляя:

— И ещё немного — наблюдательности. И совсем чуть-чуть логического мышления.

Тут Лив взорвалась с новой силой:

— Идите вы все! У меня отменное логическое мышление! Я, между прочим, налоговый инспектор, и вся моя работа и даже личная жизнь построены на логике.

Она зло помахала перед носом у Мина растопыренной пятерней. И тоже стала загибать пальцы:

— Абсолютной. Безукоризненной. Фундаментальной. Логике. Это у вас тут происходит что-то совершенно невообразимое. И вы мне тут...

Казалось, с Лив случилась или вот-вот случится истерика. Но тут Мин неожиданно ласково заглянул ей в глаза и мягко произнёс:

— Это не Савва, Лив. Вернее, это Савва, но не тот, о котором ты думаешь. Этот тебя не знает.

Парень в огромном заляпанном фартуке кивнул.

— Меня зовут Ван. И я вижу вас впервые в жизни. Но вы мне нравитесь, несмотря на то, что ужасно громко на меня кричите и так угрожающе размахиваете руками.

Может, девушке и стало бы стыдно, если бы она не была твёрдо уверена, что её просто разыгрывают.

— Не притворяйся, — сказала она лжеСавве, хотя, впрочем, уже не так уверенно. — Да что, один возьми, у вас тут вообще происходит? Причем, обрати внимание, под словом «тут» я имею в виду всю территорию вашего обитания — начиная от Пихтовки и заканчивая этим фанерным вонючим строением.

Тот, что назвался Ваном, смотрел уже не на Лив, а на Мина, и в глазах у него появилась нешуточная тревога:

— Пихтовка? Эта леди, которая выражается, как низкопробный маляр, знает про Пихтовку?

Или я чего-то не понимаю?

Мин кивнул ему успокаивающе:

— Не знаю, как насчёт того, что ты только что назвал, но одно точно — она с той стороны.

— Неужели колодная? Или подколодная? — ЛжеСавва казался спокойным, но голос его чуть дёрнулся.

— Ни то, ни другое. Она в игре. Случайная фишка.

— А—а—а, — Ван успокоился. — Проходите.

Он кивнул Лив на небольшой стол, на который падал тусклый дневной цвет из небольшого, прорубленного в фанере окна. На выбитом проёме растянулось подобие полупрозрачной толстой плёнки, свет она пропускала, но частности, детали и даже блики расплывались по ней, делая мир по ту сторону дома нереальным и неприглядным. Вокруг стола сгрудилось несколько небольших, но довольно крепких табуреток, Лив отодвинула одну из общей кучи ближе к стене и села, чувствуя за плечами опору. Это было кстати — почувствовать хоть какую-то, пусть кратковременную и фанерную, но опору за плечами. Мин и Ван остались стоять — то ли воспитание не позволяло сидёть в присутствие дамы (в чём Лив, по правде говоря, очень уж сомневалась), то ли были очень напряжены, хотя и не подавали никакого вида.

— Насколько я пониманию, тут замешан наш после двух? — загадочно спросил Ван.

Мин кивнул:

— Не просто замешан. Я бы сказал, что он очень плотно вмешался.

— Изменил правила? — чуть подавшись вперёд, охнул Ван, и глаза его стали большими и круглыми. Будто из привычного Саввы сделали мультяшного героя. Лив подумала, что знакомый ей парень никогда не стал бы так округлять глаза, и решила, что в данный момент её всё-таки не разыгрывают, и не обманывают. Но кто же тогда этот Ван? Близнец? Неужто Савва хансанг этого заляпанного Вана? Нет, Лив пообщалась с радужными близнецами в достаточной мере, и могла с уверенностью сказать, что в Савве всегда было то самое привычное человеческое одиночество, которого вообще не ощущалось в отношениях между хансангами. Это было как... Говорят, что есть народности, у которых врождённый специфический запах кожи. Он не смывается ни обилием воды, ни душистыми гелями, ни благоухающим мылом. Вот это «НЕОДИНОЧЕСТВО», присущее хансангам, витало вокруг них, словно непобедимый кожный запах. Это просто было и ощущалось. И всё.

— Он нам нужен, — продолжил Мин разговор, который стал чуть менее загадочным. Очевидно, он имел в виду всё-таки Савву.

— Может, не стоит? — Ван скрестил руки на груди, и опять принял независимый вид, опираясь всей своей спиной на косяк двери. Молодые люди стояли друг напротив друга и слова летали между ними, как шарики от пинг-понга. Тугие и настойчивые. — У нас и так, сам знаешь...

— Знаю, — кивнул Мин. — Но иначе никак. Слишком много на этот раз сплелось нитей судьбы в какой-то невероятно запутанный клубок.

Лив открыла рот, и, кажется, забыла его закрыть. Мин опять удивил её, заговорив вдруг совершенно несвойственным ему высокопарным стилем. Что это за «нити судьбы»? Лив негромко фыркнула, но они оба услышали и разом повернулись к ней.

— Я про запутанный клубок, — оправдываясь, произнёсла девушка,—И про нити...

— Ничего смешного не вижу, — нахмурился Мин. — Хочешь веселиться, иди в другое место.

— В какое это, интересно? — Лив давно надоела роль ведомой неизвестно куда жертвы. На самом деле это они, все окружающие, сначала впутывают её в какие-то нелепые и иногда даже опасные ситуации, а потом добросовестно спасают. — Скажи, куда я могу пойти, чтобы наконец-то повеселиться?

Оба парня уже глубоко вдохнули, очевидно, намериваясь ей ответить, каждый по своей возможности и разумению, но в этот момент скрипнула дверь, и в комнату вошел .... Ещё один Савва. Который, скорее всего тоже не был знакомым Лив. Явный хансанг. Он даже не удивился ни девушке, ни Мину. Поднял приветственно руку и встал рядом с Ваном.

— У нас гости? Я должен представиться вам, юная леди...

— Осторожно, — прервал его жёлтый страж. — Она может ругаться, как последний маляр.

Парень кивнул и продолжил:

— Я — Саван. Как вы уже поняли, хансанг этого симпатяги.

Он произнёс свое имя с ударением на втором слоге и с улыбкой посмотрел на Вана. На вновь прибывшем был такой же огромный рабочий фартук, как на его копии, но не заляпанный бледно-грязными разводами, а сильно прожжённый, в некоторых местах насквозь. От Савана веяло костром, гарью, химическими реактивами.

Лив сложила в голове все параметры возникшей перед ней картины и поняла: что-то не сходится. А ещё через секунду поняла, что именно.

— А почему вы здесь, в приюте банхалов? Если вы — хансанг, то, значит, нормальный житель Ириды, зачем вам скрываться? — спросила она, с трудом представляя любого из хансанга Шинга в подобном месте.

— О, — сказал с вдруг прорезавшейся в голосе невероятной печалью и даже нежностью жёлтый Теки. — Он не просто житель Ириды. Перед тобой, Лив, разжалованные стражи ныне забытого замка.

— Какой цвет? — почему-то этот вопрос оказался единственным, который Лив смогла задать. — Или я тоже не могу его видеть? Он вне моего цветового диапазона?

— Да, вообще никакой, — всё так же добродушно улыбаясь, пояснил Саван. — Он вне любого диапазона. Его больше не существует. Ни для кого.

— Как?! — это было вообще за гранью её разумения.

— Пропадают стражи, пропадет замок, пропадает цвет. Разве не логично? — словно решил поддеть недавним выступлением по поводу её логики Ван. Он тоже, казалось, нисколько не расстроился от того, что Мин вспомнил эти ужасные, даже на поверхностный взгляд Лив, обстоятельства.

— Но почему? Что может случиться такого, что исчезает целый цвет? И это... Во всем мире?

Хансанг Ван-Саван посмотрел на неё с недоумением:

— Я не совсем понимаю, о чем ты, но если исчезает цвет, он исчезает совсем.Везде.

Лив вспомнила бесцветные чахлые цветы, растущие вокруг фанерного дома, и к горлу подошел ком. Это же они... Они пытаются вспомнить, какой цвет покрывал их поместье, реял флагами на башнях замка, защищал людей, принадлежащих их дому. Вспомнить, что они не сберегли.

— А когда это случилось? — она опять и опять прикидывала возможность исчезновения цвета. Почему-то это сейчас казалось ей самым важным.

— Давно, — пожал плечами Ван.

— Очень, — подтвердил Саван.

А потом Лив вздрогнула, потому что дверь в очередной раз скрипнула, и в комнату вошел ... Опять Савва. Только уже это точно был он. Как только парень появился на пороге, она прочитала узнавание в его глазах. А ещё удивление, некоторую досаду и немного... Облегчение, что ли.

Резко заныла уже залеченная нога, поврежденная в Пихтовке.

— Кстати, ты спрашивала — почему? — сказали Ван и Саван хором. — А вот как раз поэтому.

И оба показали на Савву.

Глава 8. Смятение Джемина

– Ты лучше на дорогу смотри. Крути педали, – Геннадий Леонтьевич пребывал в прескверном расположении духа. Впрочем, это было его обычное состояние. Но Джемин всё равно чувствовал себя последней сволочью, когда думал, что это он так расстроил изобретателя.

Поэтому, действительно, лучше сосредоточиться на дороге, так как крутить педали большого, но манёвренного велосипеда жёлтому стражу только в удовольствие. Нисколько не мешал даже вцепившийся в спину Геннадий Леонтьевич, который ёрзал на багажнике, и каждый раз, когда колёса взлетали над кочкой и велосипед подпрыгивал, издавал смешные звуки.

– П-ф-х-и-и-и…

Сначала солидно пыхал, но затем срывался в протяжный, ворчливый стон. Этим конечным «и-и-и» Геннадий Леонтьевич словно жаловался небесам на велосипед, кочку, тряску, Джемина и вообще на своё жалкое существование в принципе. Словно намекал Солнечным Богам: «Видите, с чем и кем мне приходится иметь дело».

– Вы бы шли себе отдыхать, – немного смущаясь, крикнул, обернувшись через плечо Джемин. – Зачем вам в это опасное мероприятие соваться?

– И-и-и, – пронзительно стукнулось в спину светлого Теки, а затем разворчалось. Правда, довольно добродушно, учитывая обстоятельства:

– Куда же я тебя, дуболома, на такое дело одного отпущу? Тут же с умом нужно, со связями… А что у тебя?

– Я как бы тоже не последний человек на Ириде, – скромно прокричал Джемин в ответ.

– Крути педали, – буркнул изобретатель. – Не последний человек… Надо же…

Он хмыкнул с иронией. Настроение у гения явно улучшалось.

Оба сейчас замолчали. И потому что кричать против ветра затруднительно, и потому что всё уже сказано, и потому что велосипед, миновав прилегающие к центру сонные жилые улочки, выскочил на радугу площади.

Становилось всё многолюднее, и ехать затруднительней, приходилось маневрировать в толпе, опасаясь в кого-либо врезаться. Геннадий Леонтьевич требовательно дернул за плащ, маячивший перед ним пузырём, в котором бился ветер, и Джемин притормозил. Врос в землю сразу двумя ногами для устойчивости, придержал велосипед. Изобретатель осторожно, как купальщик, пробующий воду то одной, то другой ногой, сполз по колесу вниз. Очутившись на твёрдой почве, он приободрился, гордо глянул на хрустальную башню, режущую глаза своим великолепием.

– Ну-с, начнём, – произнёс, потирая руки. Джемину показалось, что Геннадий Леонтьевич сделал это с удовольствием.

– А как она вас не примет? – решился он задать вопрос, мучавший его с тех пор, как изобретатель схематично набросал ему направление действий. – Вы и зайти туда тогда не сможете.

– Сюда не смогу, – ответил гений. – А мне сюда и не надо. Мне тут только пропуск получить.

Ничего не опасаясь, презренным банхалом он юркнул в толпу, оставив Джемина ожидать своего возвращения. Шумный поток поглотил изобретателя, словно и не было его рядом секунду назад. Светлый жёлтый огляделся в поисках чего-нибудь, что бы помогло скрасить вынужденное одиночество, но ничего достойного не нашел, и сразу заскучал.

Без Мина всегда невыносимо тяжело и пусто, словно страж на время одолжил кому-то часть своей души. Эту пустоту и так ничем нельзя было заполнить до конца, даже когда Джемин находился в гуще событий. Жёлтый светлый представления не имел, как не завыть от постоянно зудящего желания незамедлительно слиться в привычный хансанг во время нудного ожидания. Конечно, он боролся с собой, понимая, что это – важная часть тренировки, которую им с Мином время от времени устраивал изобретатель. Воспитание силы духа и независимости – так Геннадий Леонтьевич высокопарно называл пытки, которым подвергался жёлтый хансанг.

Терзаемый ожиданием взгляд Джемина выхватил из толпы тёмных плащей две светлые фигурки. Женский хансанг с головы до пят укрывали плотные пылевики, но судя по легкости походки и неуловимой прелести в движениях, он был молод. Девушки везли небольшие тележки, из которых короткими бликами света мигали рулоны ткани, такие яркие, что глазам смотреть больно. Наверное, швеи торопились обратно в мастерские, накупив необходимых для работы шелков, бархата и кружев. Из-под надвинутых на лоб капюшонов блеснули профессиональные глубокие очки с дымчатыми стеклами – большими, на поллица, и Джемин понял, что не ошибся. Это, действительно, был швейный хансанг. Этот цех носил очки постоянно, так же, как и цех продавцов текстиля. Несмотря на вредное производство, желающих работать с тканями всегда было много. Профессиональная вредность от работы с такой концентрированной палитрой хорошо оплачивалась. По истечении срока службы (больше десяти лет там никто не работал), можно было примкнуть к любому – на выбор – замку и удостоиться права прямого служения монахине.

Мысль, которая пришла сейчас в голову Джемину, с точки зрения рыцаря Теки была безнравственна, а с точки зрения морали и этикета, так и вовсе преступна. Не иначе, как отсутствием хансанга и навалившимся в связи с этим нечеловеческим одиночеством можно было объяснить то, что светлый жёлтый вдруг махнул рукой швейнице. И не просто махнул рукой, а ещё и закричал вдобавок. Незамысловато, но очень громко:

– Эй!

Женский хансанг обернулся. Две пары глаз внимательно и тревожно смотрели на Джемина, это ощущалось даже сквозь затемненные стёкла очков. Беспокойство было понятно: окликнуть на улице незнакомый женский хансанг можно было только при угрозе жизни или здоровью. Джемин тут же смутился, но подумал, что швейнице должно быть лестно, что сам жёлтый страж изволил обратить на неё внимание. Девушки постояли секунду, потом разом покачали головами и пустились прочь, толкая перед собой гружённые тканями тележки. Один из свертков в суматохе выпал, Джемин ринулся отдать потерю перепуганным швейницам, но не смог их догнать. Так и остался на границе синего проспекта растерянно таращиться вслед скрывшемуся хансангу. С велосипедом и рулоном ткани цвета двойного белого карлика во время вспышки сверхновой. Джемин присвистнул от неожиданного огорчения и внутренней неловкости.

– Ты же половина сумасшедшего Теки? – два огромных силуэта, облитых плащами с ног до головы, остановились перед ним. Из-под капюшона выбивались огненные рыжие кудри, а от плащей даже на расстоянии несло въевшимся в ткань и кожу конским потом. Конюхи оранжевых стражей. Они славились по всей Ириде, но даже им не удавалось вывести породу хотя бы приближенную к совершенству найтеу. Джемин вспомнил, что рыцари Шинга никого не подпускали к своим великолепным образцам и абсолютно всем в конюшне занимались лично. Своими руками даже убирали навоз. Такие они…были.

Джемину стало ещё горше. Он понял, как ему будет не хватать рыцарей Шинга. Не так, конечно, как Мина, не смертельно, но… Это было совершенно незнакомое чувство. Когда об отсутствии кого-то другого, а не твоёго хансанга, думаешь с печалью. Он перевел свой задумчивый взгляд на рыжего конюха. Хансанги закивали головами:

– Ну да, это ты. Точно. А я-то думаю, от кого швейницы так бегут, словно дикого зверя увидели. Сумасшедший Теки, надо же… Ты, действительно, умеешь жить половиной.

Джемин разозлился:

– Иди-ка ты, оранжевый служитель, куда подальше. А то я – дикий, голыми руками разорву.

Оранжевый хмыкнул недоверчиво, но на всякий случай отошел назад, пятясь и не сводя со светлого Шинга настороженных глаз, тут же затерялся в толпе. Джемин хотел уже было совсем догнать нахала и в самом деле накостылять наглому слуге так, чтобы не повадно было. Но тут его рукав зацепили крючковатые, очень знакомые пальцы. Геннадий Леонтьевич вернулся, и это произошло очень вовремя.

– Они смотрят на нас, как на цирковых уродов, – сказал Джемин изобретателю. Получилось, будто обиженный ребёнок жалуется родителю, что его не берут в игру.

– Потому что они связаны, а вы – свободны. Относительно свободны, конечно. В мире пленников освобождение всегда занятный аттракцион, – ответил Геннадий Леонтьевич. Он всегда говорил нечто подобное. Мину нравилось. Тёмный жёлтый любил преодолевать себя и чувствовал опьянение от того, что может делать то, чего другие не могут. Мин в эти минуты чувствовал себя особенным, избранным. Джемин же готов был идти за воззваниями изобретателя потому, что тот показывал ему иные миры. Один раз он показал рыцарям Теки луну. Она была без пары. У Джемина на глазах появились слёзы, когда он смотрел на независимый мертвенно-бледный шар. И хотя было темно, всё равно цвета там были… В загадочных полутонах. Кто-то бы сказал: грязные, блеклые, бракованные, но Джемин сердцем, а не глазами почувствовал прелесть этого чахлого обескровленного мира. Он бы ещё хотел вернуться туда. Может, даже пожить недолго. Но для этого нужно было учиться выживать отдельно от хансанга. От Мина. Изобретатель посмотрел на него с пониманием, прочитал в глазах:

- Что, наркоман хансанговский, время заканчивается? Ломка начинается, без половины-то?

Так как Джемин всё равно никогда не понимал, что бормочет сам себе изобретатель, в этот раз тоже переспрашивать не стал. Почувствовал только, что речь идёт о Мине, и кивнул.

– Тогда нам нужно торопиться, – констатировал Геннадий Леонтьевич. – Кстати, я получил соизволение предстать пред ясны очи.

Он дробно, издевательски захихикал.

– О, ты с добычей, – кивнул на дурацкий рулон, торчащий подмышкой у Джемина, – сразу видно, времени зря не терял…

***

В тайную резиденцию монахини они добрались не так уж и скоро. Получить разрешение на личную аудиенцию у блистающей башни было только половиной дела, и для Геннадия Леонтьевича вовсе не самым трудным. Сложно было найти её в респектабельных дебрях города. Резиденция маскировалась под обычный жилой дом, и только ограда была чуть повыше и более непроницаема, чем остальные, окружавшие её. Оболтуса Джемина с неудобным, но единственно возможным в данной ситуации средством передвижения, изобретатель предусмотрительно оставил за квартал от заветного дома, строго настрого приказав дождаться во что бы то ни стало. Рыцарь Теки рвался в бой, ему надоело чего-то ожидать, но тон Геннадия Леонтьевича был строг и непреклонен, и светлый жёлтый, скрипя сердцем, согласился. Он демонстративно уселся прямо на мощеный тротуар и всем своим видом показывал недовольную покорность.

Изобретатель впервые за много-много лет снизошёл до разговора с монахиней. По его бы разумению, с этой бабой вообще связываться не стоило, но обстоятельства заставили его пойти на попятную, и это его злило сверх всякой меры.

Тем более, что разговор получался не так, чтобы уж очень. В смысле, совсем не получался. Белая дама (она же ­– Лера, она же – монахиня), приняла изобретателя сразу и при полном величии (в прекрасном, огромном зале для переговоров), но слушала рассеянно и вполуха. Конечно, она была удивлена, если не сказать поражена, тем, что изобретатель впервые сам попросил о встрече, но не подала и виду. А как только (на самом деле, сразу) он завел разговор о зелёных рыцарях Шинга, даже мышцы у её бесстрастного рта обозначили твёрдое «нет». Она ещё и слова не произнёсла, а всё уже стало понятно.

– Лера, Лера, – не сдавался изобретатель. – Ну, вот, что ты там себе думаешь? Парень виноват только в том, что у него большая, горячая душа. Разве можно наказывать хансанга за то, что он тёплый сердцем?

Она снисходительно покачала головой и принялась декламировать учительским тоном, словно объясняла всем известные истины тупому школьнику, который не понимает элементарных вещей:

– Рыцарь Шинга сам наказал себя. Он позволил проникнуть в своё сердце сомнению, и оно разбило его душу пополам. Служение не терпит сомнений и посторонних мыслей.

Изобретатель насупился. Ему очень хотелось побегать по своей привычке из угла в угол, он всегда делал так, когда призывал всё своё красноречие, но понимал, что здесь, в парадном зале, эта суета только навредит делу. Он с трудом сдержал свой порыв, и посмотрел Белой Даме прямо в глаза:

– Я не собираюсь тебя в чём-то переубеждать. Просто сделаем так: ты дашь мне поговорить с этой Нан-Сунан, причём, уберёшь все уши в радиусе ста метров от нашего разговора, и я пойду себе тихонько восвояси. Незаметно так, по-стариковски…

Он театрально схватился за поясницу и немного покряхтел.

– Почему ты думаешь, что я сделаю это?

Вот никогда она не скажет «С чего ты взял?» или «За каким фигом?». Это совершенно не в духе Леры-Белой дамы, безукоризненностью она на вербальном уровне отгораживается от толпы, выделяется в особую зону.

– Ты неоднократно пытался повлиять на наши действия и решения. Ничего не вышло. Нет у тебя власти, отшельник. И, знаешь ли, у меня сейчас…

– «Почему ты думаешь?», – совершенно непочтительно передразнил её Геннадий Леонтьевич. – Да потому, что ты, Лера, всё равно блондинка. Какими высокими идеями не прикрывайся, стоит мне пригрозить тебе…

Чёрные юххи у входа напряглись и подтянулись. Лера насмешливо и брезгливо опустила вниз угол рта. Поджатое до этого «нет» на её лице приобрело вид несколько скособоченный, но угрожающий. Геннадий Леонтьевич перегнулся пополам в дребезжащем смехе. В наступившей угрожающей тишине этот всплеск старческого веселья издевательски запрыгал по холодным мраморным плитам зала, отскочил от них и покатился к выходу, а оттуда, мимо стражей, – всё глуше и глуше вниз по лестнице.

– Блондинка… – выдохнул изобретатель, когда несколько натужное веселье его иссякло, а отзвуки смеха растворились в неведомой дали. – Я что, по-твоёму, буду с этими амбалами воевать? Да ни за что, упаси меня Солнечные Боги! Я просто…

Он подвинулся к Лере настолько, насколько было можно, и, приставив одну ладонь ко рту, а другой многозначительно хлопнув по карману, громко прошептал:

– Я просто пририсую тебе шишку на носу.

Монахиня от неожиданности икнула, прикрыла ладонью, словно защищаясь, свой точёный профиль, но тут же, устыдившись порыва, замахала руками в сторону застывших, отстраненных юххи, призывая их немедленно выйти. Она явно не хотела, чтобы кто-то слышал дальнейшие угрозы Геннадия Леонтьевича. Потеряв в один миг свою бесстрастность, Лера выглядела очень уязвимой. Наверное, потому что холодность и равнодушие – это всё, что было в её защитном арсенале. Юххи выскочили из зала, но совсем уходить не стали. Застыли тёмными изваяниями на расстоянии, недосягаемом для отзвука разговора. Удостоверившись, что её никто, кроме изобретателя, не услышит, Лера непривычно зашипела:

– Это ты… Это ты нашёл наши схемы и раскидывал их на пути у людей! Ты надеялся, что они помогут? Что догадаются?

– Я всё ещё могу хоть немного, но повлиять на вас, – неожиданно терпеливо принялся объяснять Геннадий Леонтьевич. – Пусть даже таким идиотским способом. Хочешь проверить?

– Нет! – быстро сказала Лера и опять непроизвольно закрыла свой нос.

Она ему верила. Знала, что может. Это Фарс, у которого свои дела с изобретателем, позволяет разговаривать с ним небрежно и покровительственно. Миня… Ему шишкой больше, шишкой меньше, ничего не изменится. А если она сейчас не решит эту вдруг возникшую проблему в лице Геннадия Леонтьевича, переговоры с трафальгарцами точно будут сорваны. Ирида торговалась несколько столетий, чтобы подписать сегодня столь выгодный для себя контракт. Редчайшие краски в обмен на безукоризненную божественную благодать, чистая сделка высочайшего уровня. Лера грезила этим почти каждую ночь. Монахиня неистово желала божественной благодати, но если она сейчас не решит вопрос с изобретателем, всё пойдёт прахом. Трафальгарцы, фанатичные поклонники гармонии и пунктуальности, не будут разговаривать ни с тем, у кого шишка на носу, ни с тем, кто опаздывает или переносит встречу.

– Ладно, – сказала Лера и сжала пальцы в кулак так, что аккуратно и коротко подрезанные ногти вонзились в мякоть ладони, а костяшки побелели. – Ты поговоришь с этой служанкой. Но на этом – всё. Да? Рыцарь Шинга остаётся в моей юрисдикции.

– Кто первый его найдёт, тот в свою юдицию и забирает, – задребезжал довольный изобретатель. – Вот и посмотрим, чья дикция круче…

Он явно издевался, но Лера сделала вид, что не заметила. Она торопилась на важную встречу. И просто распорядилась ближайшему юххи выполнить то, на чём настаивал Геннадий Леонидович. Правда, она бросила небрежно: «выполнить просьбу», хотя изобретатель не просил, а требовал, но на этот раз пришлось проявить чудеса толерантности уже ему.

Геннадий Леонтьевич терпел долго. И когда то ли в почетном сопровождении, то ли под настораживающим конвоем двух чёрных юххи вышёл из загородного дома монахини. Его вели к выходу по аллее, густо обсаженной огромными кустами цветов, которые совершенно не пахли. Невысокие, но внушающие уважение колоны центрального входа мрачно и молчаливо дышали ему спину, словно выталкивали изобретателя из небольшого, но устроенного с подобающим размахом особняка. Проходя мимо колонн Геннадий Леонтьевич дотронулся до одной из них. Как и предполагал, не ощутил ничего, словно рука прошла в пустоту. Колонна не была тёплой и не была холодной. Не шершавой и не гладкой. Полное отсутствие характеристик. Здесь всё казалось логичным, но очень пресным. Декорации. Подобия.

Терпел, пока его везли в крытом экипаже до небольшого, неприметного холма, означавшего вход в подземную канцелярию, а это было там, на границе, где равнина напоминала выжженную солнцем августовскую степь. Ехали далеко, хорошо, что смог дать знак ожидавшему Джемину. Черные плащи, как и положено, по классике жанра, давили на его всю дорогу с двух сторон своими душными, в том числе и от отсутствия любого намека на запах, плащами. И, конечно, окна крытого экипажа были наглухо запечатаны, но Геннадий Леонтьевич и так знал, что никто, абсолютно никто не встретился им по пути, потому что юххи умели сделать так, чтобы никто на их пути не встретился. Когда это было нужно.

Молчал он всю дорогу, и потом, проходя пропускной пункт в особое отделение, он ни слова не промолвил, разрешил обыскать себя по полному протоколу. Физические унижения не имели для него никакого значения, хоть в тощую, высохшую задницу его проникай, хоть в горло пальцами лезь, разве мало случалось с ним историй и похуже в той, допихтовской жизни? Он молчал и когда шёл по затемненным, звуконепроницаемым коридорам логова юххи. Подземного уровня, наполненного бесшумными чёрными тенями без всяческих эмоций, и от этого – пустынного, никакого. Они и были никто, эти юххи, воплощенные устремления монахини установить стерильное служение на земле.

Изобретатель в бессилии пытался просто «брезгать», наблюдая за тем, что изменить не смог, хотя и был обязан. Пока не смог… Пока.

Прорвало его только у самой глухой комнаты, когда повернулся в замке ключ и дверь ему распахнули.

– Гадкие трансцендентные роботы, – взвизгнул истерично Геннадий Леонтьевич, вспарывая ватную тишину этого рассадника карателей. Ему на секунду показалось даже, что сейчас из прорехи в сгущенном воздухе как из раненой подушки посыплются перья, забивая весь этот вертеп безукоризненности белым пухом. – Идиотские машины недоразвитой мысли! Высеры ментала глупой, чванливой бабы! Как я вас…

Гнев Геннадия Леонтьевича, промелькнув острой молнией по коридорам, заглох, тут же увяз в бесстрастности атмосферы.

– Да идите вы! – в сердцах прошипел изобретатель в тупые, никакие лица своих сопровождающих, и шагнул за порог изолятора. Только бросил на ходу тоном, не терпящим возражения:

– Прослушки выключите, фантазии неудовлетворенного либидо…

На голом полу в абсолютно пустой комнате, крепко обнявшись, сидели две абсолютно одинаковые женщины. Выражения на лицах отсутствующие, опрокинутые в себя, руки, вцепившиеся друг в друга, неподвижны. Хансанг, доведенный до отчаяния, воочию предстал тем, чем он был – плотно замкнутым агрегатом из двух сообщающихся сосудов. Геннадию Леонтьевичу показалось, что он на самом деле видит, как голубые прерывистые потоки мыслей, чуть потрескивая и искря, собираются на макушках, лопаясь, вырываются из физического индивидуального поля и перемешиваются, достигнув общей сферы, соединяющей своими округлыми краями пространство над этим единым, только физически разъединённым существом.

Судя по неистовой нежности, с которой они впились друг в друга, Нан-Сунан, действительно, недавно разъединяли. А это уже были пытки, запрещённые на территории Ириды, как особо жестокие. Юххи явно переступили всякую грань. Хотя женские хансанги были более мобильны в отношении своей пары, в отличие от мужских¸ замкнутых на себе гораздо сильнее, всё равно насильно разрывать близость – бесчеловечно. Да, Геннадий Леонтьевич пытался работать с отдельными хансангами (на самом деле, только с одним, жёлтым рыцарем Теки), но это были добровольные тренировки, постепенно приводящие к относительной свободе.

Он торжественно и печально, насколько у него это получилось, подошел к хансангу зелёных, осторожно присел рядом на корточках. Протянул обе руки, попытался погладить сразу и ту, и другую по голове. Женщины никак не прореагировали, они плавали в каких-то своих глубинах подсознания, и выныривать на поверхность никакого желания не изъявляли. Им было хорошо друг с другом, они наслаждались вновь обретенным воссоединением.

– Вишенки мои, – ласково сказал Геннадий Леонтьевич и очень точно, потому что Нан-Сунан очень напоминала две ягоды вишни на одном черенке. Чуть потемневшие, подбродившие от переживаний. – Я не враг тебе, Нан. И хочу спасти Джонга. Ты знаешь, где Джонг?

При имени бывшего стража в глазах Нан-Сунан медленно и постепенно проявлялось понимание, словно из глубин разума на поверхность пробивалось ощущение реальности. Она вдруг дёрнулась, резко замотала головой: «Нет, не буду», Геннадий Леонтьевич обхватил одну из половинок за плечи, тихонько встряхнул:

– Вот вишня переспелая, непонятливая. Будешь молчать, он тебя выручать ринется. И напорется, как пить дать, напорется. Погубишь его молчанием. Так что говори, быстро!

Она молчала. Тогда изобретатель наклонился совсем близко, неприлично близко к уху того хансанга, что был ближе к нему, и прошептал почти без звука, только губами обозначил всего одно слово, и Нан-Сунан покорно прикрыла глаза, соглашаясь. И ответила, так же практически беззвучно, по движению губ Геннадий Леонтьевич прочитал, где она чувствует Джонга. Скоро эта связь зелёных рассеется в пространстве Ириды, упадет тяжёлой росой на бескрайние поля, впитается в землю, но пока ещё замок Шинга подпитывал своих обитателей, и Нан-Сунан чувствовала светлого рыцаря, он ещё теплым огнём жил в её сердце. Да, ещё совсем немного и это ощущение пропадёт, служанка станет бесполезной для юххи, скорее всего её отпустят. Когда способность чувствовать Джонга покинет её совсем, скорее всего, пристроят работать куда-нибудь в хорошее место. Нан-Сунан была хорошим материалом для служения. Преданным и безоглядным. Такими не разбрасываются.

– Ты чуть-чуть совсем потерпи, – сказал ей Геннадий Леонтьевич. – Сама же знаешь, что скоро они отпустят.

Она кивнула. Изобретатель напоследок ещё раз погладил её по голове и развернулся к выходу. Неожиданно служанка зелёных прошептала ему в спину:

– Я видела эту… Из-за которой…

Он обернулся:

– Ты сказала?

– Я ненавижу её… Сразу поняла, что она принесёт нам проблемы.

Нан-Сунан неожиданно заговорила громко и быстро:

– Женский банхал, весёлый, самодостаточный, что может быть хуже? Но я не сказала…

– Правильно, – кивнул изобретатель. – Не отчаивайся. Скоро всё закончится, вишня.

Он неожиданно подмигнул сидящему на полу хансангу и толкнулся в дверь. От Леры он ожидал всего, чего угодно, как и то, что она может запереть его вместе с разжалованной служанкой, но дверь легко поддалась. Тёмный бесстрастный юххи вывел его на поверхность и оставил в одиночестве. Никакого сопровождения и транспорта на обратную дорогу ему не предоставили. С одной стороны тянулось выцветшее поле, с другой маячил тяжёлой прохладой осколок густого бора.

– Просто издевательство какое-то над бедным стариком, – укоризненно покачал головой Геннадий Леонтьевич и неожиданно громко свистнул. Со стороны бора, скрываемый до сих пор кряжистыми стволами непонятных хвойных деревьев, вышел Джемин. Он катил перед собой всё тот же велосипед.

– Отвезешь меня к сфере и пойдешь за Джонгом, – сказал ему Геннадий Леонтьевич, с некоторым недовольством устраиваясь на багажнике. – Я буду ждать с другой стороны. И что бы вы без меня делали…

Джемин хотел напомнить, что если бы изобретатель не вытолкнул Лив на эту сторону сферы, то ничего вообще бы не случилось, но благоразумно решил промолчать. Всё-таки он был достаточно умный, этот рыцарь Теки.

***

Он был умным, но, очевидно, не достаточно ловким и быстрым. Комната была пуста. Никаких следов борьбы, идеально заправленная кровать, чистая чашка на столе, яркие шторы, взметнувшиеся от сквозняка, когда Джемин рванул дверь. Только пронзительно мятного цвета туника, – знак принадлежности к зелёному рыцарству – небрежно брошенная на спинку стула, выдавала недавнее присутствие здесь Джонга.

Джемин не успел. Наверное, совсем чуть-чуть.

Глава 9. Рыцари замка, которого нет

— Не обижайся, — сказал Савва. — Ты же теперь прекрасно понимаешь, что я ничего не мог тебе объяснить.

Лив обиженно смотрела на бесцветную растительность. Чахлые цветы очень точно передавали состояние её души в данный момент. Две минуты назад Савва вытащил девушку во двор, несмотря на протесты присутствующих. «Наедине, — твёрдо сказал он им всем. — Только наедине». И все послушались.

— Я и теперь не могу всего объяснить, — продолжил он, словно это могло хоть немного утешить Лив. — Просто для тебя во всем этом нет абсолютно никакого смысла. Любое объяснение ничего не даст. Я обещал, что доставлю домой, и это сделаю. Только верь, ладно? И не обижайся...

Он был не похож на того, пихтовского, Савву. В черном плаще юххи он казался выше ростом, стройнее, лицо отсвечивало невероятно притягательной аристократической бледностью. Лив хотелось одновременно и кинутся ему на шею, и по этой же шее накостылять. Чего больше, она ещё не решила, поэтому молчала, вперив взгляд в бесцветные следы тщетных экспериментов по поиску утерянного навсегда цвета.

— Зачем ты убежал от меня там, на площади? — наконец-то спросила она.

— Я стащил плащ у юххи, — чуть смущённо, но весело признался Савва. — Мне нужно было замаскироваться. Не хотел тебя подставлять.

— А то ты не подставил меня с самого начала!

Лив затылком чувствовала, как через плёнку, растянутую в проёме окна, три пары глаз буравят и чахлый двор, и их с Саввой поникшие силуэты.

— Я? Подставил тебя?

Кажется, они ссорятся. Это было глупо, но неизбежно.

— Конечно, — с удовольствием от того, что наконец-то назначила виноватого, произнесла Лив. — Если бы ты не...

Тут Лив поняла, что не знает, как закончить фразу. Если бы он не... Что?

— В общем, извини, — не очень логично свернула она мысль.

Савва понял:

— Всё будет хорошо, ты только немного потерпи и верь мне, Оливка...

Это был тот самый момент, когда Лив совершенно уверилась, что перед ней именно Савва, а вовсе не бесконечное число его отражений.

— Не называй меня Оливкой, сколько тебе раз говорить, — она выкрикнула это так неожиданно, что он вздрогнул. И тихо, гораздо тише добавила. — И как ты тогда... В воробья? Мне не показалось?

Савва отрицательно покачал головой и улыбнулся:

— Нет, не показалось. Это происходит помимо моей воли. Но это не страшно, если знаешь путь на Ириду.

— Но зачем? Зачем ты это сделал? — девушка все ещё искренне не могла понять и принять его жертву. В смысле, что она до сих пор не понимала, что случилось вообще. Игра, жертва, фишка... Она ждала этой встречи с Саввой, и ожидала, что он ей все объяснит. Но он тоже, как и все прочие персонажи этой странной командировки, был сверху донизу напичкать вопросами, которые не предполагали ответов.

— Я же сказал, мне не страшно, — повторил Савва. Но и это был совершенно не то, что она хотела бы от него услышать.

— Тогда начнем сначала, — твёрдо сказала Лив. — Вопрос первый. Ирида... Ты здесь родился, да?

— Кажется, да. Смутно помню, что я был здесь, потом — не здесь, потом опять вернулся.

— А как же ты мне рассказывал... Переселенцы, кровь лесорубов в невесть каком поколении...

— Это тоже, и это тоже, — торопливо заговорил Савва. — Просто очень давно было. Но я хоть и смутно, но помню. И лес, и деда, и отца. Но я одновременно и здесь всё помню. На Ириде. Замок, братьев... Можешь не верить, но это так.

Лив словно провалилась в глухую яму. Она опять ничего не понимала.

— Скажи только, ты не сделал ничего преступного?

— Нет, я просто однажды вернулся на Ириду. Меня заметили, и мой ильёг объявили вне закона. Отобрали границу, уничтожили замок, стёрли цвет.

— Но кто? И почему?

— Потому что трое — это ещё хуже, чем один. Если остается один, он слаб, его раздирают страсти и противоречия. Если появляются трое — это такая мощь, которая может потрясти основы государства. Что будет, если в игру вступят трое, никто и представить себе не может. Не было такого никогда. Нет такой цифры, нет такого числа. И теперь для нас нет цвета. Нас нет.

— Но ты же... Ты же хансанг, верно? А это значит, что сейчас они все равно знают, о чем мы говорим? — Лив кивнула на матовую плёнку.

— В общем-то, да. Хотя я неустойчивый хансанг. Отключаюсь, подключаюсь по желанию. Есть темная сторона, есть светлая. Я — нечто третье, чему не придумали названия. Собственно, никто и не собирался придумывать. Мне просто запретили возвращаться. Нужно было оставаться на той стороне сферы, там, где Лера. Мне сказали, что она — моя сестра. Что я должен служить Фарсу. Но это было нетрудно, мне самому это очень нравилось. Вызывало восторг. Раньше. На самом деле, я плохо помню. Однажды мне пришлось вернуться сюда, хотя и помимо моей воли. И все получилось плохо. Очень плохо. Я чувствую свою вину, но ничего не могу поделать. Впрочем, пытаюсь, — Савва закончил фразу неожиданно загадочно.

— Савва, — Лив посмотрела на него строго. — Ты чего пытаешься мне опять по ушам пройтись? Твоя сестра, Лера, монахиня, вроде здешней правительницы, я сама её изображение в полный рост и многократно увеличенное видела. И именно она убила Маджонга. А Джонгу пришлось из-за этого бежать. Так что, думаю, это она стерла ваш цвет, верно? А значит...

— Лера, конечно, не подарок, — начал Савва, — и она не правительница, скорее, наоборот...

Но девушка перебила его. Её пронзила ужасная догадка:

— Это значит, что сейчас она сотрет зелёный? Или уже стерла? И нигде никогда больше не будет зелёного цвета?

Савва успокаивающе погладил её по плечу теплой, сухой ладонью:

— Нет. Если ты помнишь цвет, значит, его ещё не стерли. И не сотрут. Здесь другой случай. Поставят стражами наследников. У замка Шинга есть наследники, ты не знала?

Лив уставилась на него:

— Какие... Наследники?

— У Джонга и Маджонга есть уже два детских хансанга. Один — в ильёге Радны, это красные. Второй, правда, совсем младенческий, на голубой границе. Конечно, прости за каламбур, младшие зелёные ещё очень зелёные, но они правильно воспитаны, в лучших традициях Ириды. Красные с удовольствием отправят мальчишек на зелёную границу. Хансанг Радны очень плодовит, каждая встреча заканчивается беременностью. Они и себя обеспечили преемниками на много лет вперёд, и соседние ильёги основательно подкрепили.

Лив слушала, открыв рот. Судя по всему, Савва был в курсе всех событий. Девушке стало невероятно жалко его ильёг — семью, которая не успела обзавестись наследниками и всё потеряла, и его, глупого Савву, и себя тоже. А ещё, перекрывая всё это, постоянно ныла болевая точка, отвечающая за её вину перед рыцарями Шинга.

— Савва, — с болью в голосе произнёсла она. — Я, кажется... Кажется, это из-за меня разорвалась связь между Джонгом и Маджонгом.

Она спрятала лицо в ладони, потому что ей всё это время было очень стыдно. В памяти стояли качели в глубине сада, которые Джонг сделал для неё, бескрайнее чувство полета и уже не мрачное, а больше несчастное лицо Маджонга, наблюдающего за ними со стороны.

— Оливка, — Савва приблизился к ней, положил свои ладони на её руки, но не стал убирать их от лица, а просто прижал пальцы. Лив чувствовала, как его тепло проникает через ладони к мокрым от слез векам и высушивает их, словно гладит, успокаивая.

— Ты ни в чем не виновата, правда. Стражей Шинга погубила ревность, а не ты. Маджонг позволил небольшой царапине вырасти до трещины, а потом — до расщелины, до провала. Он погиб потому, что сам вызвал эту катастрофу. Царапиной могло быть всё, что угодно. Заблудившаяся собачка, к которой Джонг питает необъяснимую привязанность и сверхъестественную жалость, например...

— А он ... Маджонг... погиб? — Лив до последнего надеялась: то, что она видела на большом экране посреди площади, было неким показательным шоу. — Он точно погиб?

Савва грустно покачал головой.

— Это без вариантов. К сожалению.

Лив кивнула, соглашаясь, хотя в душе у неё зрел бессмысленный и беспощадный протест против такого положения вещёй. Она, конечно, знала, что все земные существа умирают, хотя напрямую пока ещё не сталкивалась совсем уж близко со смертью. Умирают, истекая кровью, во всевозможных катастрофах и под ножами убийц в темных переулках, на больничных койках, иссушенные болезнями и разбиваются, как хрустальные вазы при падении с высоты. Самые удачливые просто засыпают и уходят в мир иной со счастливой улыбкой на лице. Но от того, что кто-то разрезал ножницами глупую картонную карту.... Это для Лив было что-то сродни колдовству вуду. Она пару раз видела фильмы, случайно, совсем мистические ей не нравились, и в тех, что Лив видела, в кукол вуду втыкали иголки, и человек, прототип куклы, умирал от болезни. Это было страшно, но отдаленно, на экране, захватывающе страшно, и это не имело к ней совершенно никакого отношения. Так же, как в непродуманном кино, неестественным было и то, что монахиня сделала с картонным квадратиком.

— Эй!

Они оба повернули головы в сторону дома, потому что на крыльце вырос во всю свою дурь Мин, и он кричал, не думая останавливаться:

— Хватит вам!

— И правда, — Савва за руку мягко потянул Лив к дому. — Нам пора!

Лив очень захотелось, чтобы он не отпускал её руку. Странное чувство. Неожиданное. Она вспомнила, что Геннадий Леонтьевич назвал Савву... «Дамский угодник»? «Ловелас»? «Лю...»...

— Любовник! — вспомнила девушка.

— Что?! — очевидно Лив произнёсла это вслух, потому что Савва уставился на неё со всем удивлением, на которое только был способен.

— Ничего, — успокоила его девушка, — кое-что вспомнила. Неважное. Лучше быстро объясни мне, что мы теперь будем делать?

— Выбираться отсюда, — Савва, не переставая её мягко тянуть за собой, отвечал на ходу. —И оттуда — тоже. Попробуем выйти в твой город, минуя Пихтовку.

Лив запнулась о невидимое препятствие на земле, чуть не упала, схватилась за Савву. Можно сказать, без боя и сопротивления упала в его объятия.

— Ну, ты опять, — покачал он головой, поддерживая девушку. — Оливка, почему ты все время падаешь?

***

Отношения внутри тройственного хансанга повергали в некоторую неловкость. Когда Ван и Саван были вдвоем, ничего особенно не чувствовалось, это был просто привычный уже даже для Лив монолитный союз двух сторон одного существа, с единым разумом и разными телами. Стоило появиться Савве, и его близнецы словно раздирались между собой, каждый стремился с одной стороны стать Саввой, а с другой — остаться тем, кем был до этого появления.

Больше всего страдал от этого, как показалось Лив, сам Савва. Он изо всех сил старался быть и собой, и одним своим хансангом, и вторым, и все это одновременно, и девушка думала, что его голова вот-вот взорвётся. Наверное, втроем Савваны становились очень беззащитны, потому что практически вся жизненная энергия у них уходила на установление зыбкой внутренней связи между собой, а на отражение окружающего мира сил у них просто не хватало. Савва старался поддерживать разговор с Мином и Лив, выныривая из сложных внутренних взаимоотношений. Его хансанги просто углубились во внутренний диалог, и даже глаза их выворачивались внутрь себя, закатывались, пугая девушку не чистыми, а какими-то дымчатыми белќами.

С появлением Саввы в черном плаще юххи они стали терять ориентацию в пространстве, казалось, что бывшие рыцари внезапно ослепли. То один, то другой натыкались в своем же доме на углы стола и ощупывали руками стенку, чтобы найти дверной проем. А Ван даже умудрился сесть мимо табурета и свалился на пол с неожиданным грохотом. Засмеялся над классической ситуацией только Мин, да и то как-то слабенько, как будто сам был не уверен, на самом ли деле ему смешно.

Чувствовалось, что все не в своей тарелке, и Лив явно поняла противоречие, волнами исходившее от Саввы. Ему было больно и страшно отрываться от самого себя в лице этих вдруг ставшими слепыми хансангов, и одновременно хотелось убежать отсюда, как можно дальше, чтобы не порождать одним своим присутствием такие жуткие изменения.

— Мы должны идти, — виновато сказал он Оливии, мягко поддерживая поднимающегося с пола Вана. — Они скажут куда, но пойти с нами не смогут. Ты же понимаешь?

Ван цеплялся за него неуклюже, пытался лезть верх по Савве, словно был не человек, а неповоротливая, но очень приставучая панда. Это было жутко. Мин, решивший, наконец, для себя окончательно, что упавший Ван — это не смешно, состроил печальное выражение на суровом уже лице и сказал:

— Я тоже дальше с вами не могу.

Лив испугалась и огорчилась одновременно.

— Почему? — спросила она его. — Почему не можешь?

Мин грустно покачал головой, объясняя ей, как неразумному ребенку:

— Есть предел для времени, которое можно провести вдали от хансанга. У меня оно на исходе.

— А как же медитация? Иммунитет? — удивилась девушка вполне искренне, а вовсе не желая его поддеть.

Он же воспринял удивление как насмешку, вспыхнул, хотя тут же постарался скрыть своё раздражение.

— Слушай, я сделал все, что мог. Нашел твоёго воробья, и доставил тебя к нему. Что ты будешь делать дальше, зачем и почему все это происходит, мне абсолютно неведомо. Будь здорова...

Он хитро глянул на Савву, затем на Лив и повторил:

— Будь здорова, Оливка.

«Значит, он действительно слышал всё, о чем мы говорили» — с досадой подумала Лив, наблюдая за удаляющейся спиной Мина. Он нагнулся под притолокой, чтобы не стукнуться ненароком большим, упрямым лбом, скрипнул дверью и исчез.

— Будь здоров, жёлтый, — крикнула уже в закрывшуюся дверь девушка, и грустно подумала, что опять она не успела проститься, как следует. Только сейчас до Лив стала доходить истина, как важно в жизни научиться правильно говорить «До свидания».

Потому что мир, оказалось, совершенно не был размерен дозами времени и событий. В любой момент кто-то, даже на секунду ставший тебе близким, может выпасть из него, исчезнуть, и ты сама вдруг, совершенно без всякой причины, проваливаешься в другое измерение без права переписки и жалобы в вышестоящие органы. В новом мире, открывшемся Лив по вине странных обстоятельств, могло случиться всё, что угодно. Поэтому необходимо правильно прощаться. Чтобы не тянуло с такой силой сердце горечью. Сейчас, потом и, может, навсегда.

Савва, словно давая ей прочувствовать этот тонкий момент, молчал. Его хансанги замолчали ещё полчаса назад, так что в доме воцарилась пугающая тишина, в которой слышен был только стрекочущий бег стрелок ходиков. «Только бы не расплакаться», — подумала Лив, и скосив от напряжения глаза, повернулась к Савве.

— Ты извини, но, наверное, я прямо сейчас не могу вернуться. Потому что Джонг...

Савва кивнул:

— Ты чувствуешь ответственность за него. Должна убедиться, что с ним все будет в порядке. Я понимаю, хотя ему об этом никогда не говори, ладно? Девушка-банхал, берущая на себя ответственность за пусть и бывшего, но рыцаря замка Шинга, это и будет как раз тем, что разобьет ему сердце. От неловкости и стыда. И вообще, никогда не говори ничего подобного стражам Шинга. И никаким рыцарям не говори.

Он слегка щелкнул её по носу, не больно, но обидно, и повернулся к двери. На Лив упало ощущение дежа вю, так как он проделал тот же самый путь, что за минуту до этого прошел Мин. Только с тем отличием, что Савва, открыв дверь, повернулся к ней и весело произнёс:

— С ним всё будет в порядке. Помоги моим, пожалуйста. Жду во дворе.

Лив, оставшись наедине с его хансангами, сначала не поняла, чем именно она может им помочь. Ребята медленно, но приходили в себя. Глаза обретали нормальную ясность, они плавно вертели руками, словно проверяя, как действуют восстанавливающиеся связи, виновато кривили губы в улыбке, извиняясь перед Лив за то, что она видела их в таком странном состоянии. Словно перепившиеся накануне алкоголики, которые вдруг вспомнили всё, что натворили в угаре. Лив подошла к Вану, который потирал ушибленную руку, которой он ударился о стол, когда падал. Взяла его за запястье. Около локтя большим красным пятном наливался ушиб.

— Синяк будет. Большой, — задумчиво сказала она.

— Это ничего, — не очень послушными губами произнёс Ван. Речь его становилась с каждым словом все уверенней. — В прошлый раз было хуже.

Саван подошел к ним, устало присел на второй табурет.

— Я разбил голову, — пояснил он, — в прошлый раз я разбил голову и пропорол ногу, упав с лестницы на старое дерево. Лечили очень долго. Мы вне закона и не можем обратиться к лечебнику. Сами. Процесс пришлось остановить, перегонка заржавела. Пока настроили новую....

— И так всегда? — спросила их Лив с сочувствием.

Они разом кивнули.

— Когда лучше, когда хуже. Если Савва долго отсутствует, связи становятся слабее, и при встрече восстанавливаются дольше.

— В смысле, если бы он жил с вами, этого бы не было? Или наоборот, ему лучше не появляться?

— И то, и другое — ничего хорошего, — Ван кивнул и протянул ей небольшой рюкзачок, предлагая собрать в него нехитрые пожитки и запасы еды и питья.

— Вообще ничего хорошего, — вдруг с горечью выкрикнул Саван, — в нашей жизни вообще ничего хорошего. Он появляется — мы становимся идиотами с потерей ориентации в пространстве. Его долго нет, мы начинаем сохнуть изнутри, появляется апатия. Ничего не можем делать. И слезливыми становимся до ужаса. Словно нервная барышня.

Ван опять кивнул в подтверждении слов своего хансанга:

— Мы ждём его появления с жадным нетерпением и тоской, и ужасно боимся, что он придёт. Очень любим его и страдаем, когда его долго нет, но он появляется, и наступают времена совсем тяжёлые.

Лив не знала, что им сказать. Она мягко погладила Вана по ушибленной руке, и рассеянно глядя в мутную даль пленки, заменяющей окно, спросила:

— А вообще Савва, он кто?

Хансанги почему-то промолчали, хотя Лив была уверена что они тут же бодро закричат: «Он — это я» Но ничего подобного не случилось. Впрочем, она заметила, что Ван и Саван, единственные из знакомых ей хансангов говорят про себя «мы», а не «я». Словно таким образом противопоставляют себя Савве. «Мы» и «он». Так они говорят.

Савва и Лив вышли за пределы единственной улицы с парой десятков покосившихся домишек. Они покидали то, что называлось здесь приютом банхалов. Посёлок, которого не было. Лив обернулась. Около крайней лачуги сбившаяся друг к другу стайка детей смотрела им вслед и с наивной добродушной радостью махала ладошками. Лив вскинула руку в прощальном жесте, улыбнулась. И тут же у неё перед глазами возникла картина, как эти дети с небольшими узелками, сосредоточенно и молча, пряча страх и слёзы, идут по тёмному корневому лесу вслед за Геннадием Леонтьевичем. Навсегда простившись и с родителями, и с Иридой. Чувствуя, что жизнь изменилась окончательно и бесповоротно, но не понимая до конца, что отныне будут жить, как потерявшие половину зрения, в мире ограниченного цвета. Чужом и неприветливом даже больше, чем родина, немилосердная к ним с самого рождения.

Глава 10. Прощание с Иридой – это жесть

— Мама рассказывала, что хотела сделать аборт, они с папой были очень молоды, совсем дети, и мое появление было им совершенно некстати. Перечёркивало все планы на жизнь. Она потом передумала, может, испугалась, не знаю. Они были очень хорошими родителями, это правда, у меня было нормальное счастливое детство, ты не подумай, ничего такого, всё, как у всех. С хорошими игрушками, семейными поездками на пикник, пирогами по выходным. На день рождения приглашались другие дети, дарились подарки, я задувала свечи на торте. На Новый год — натуральная ёлка, украшенная шарами. И подарки. От родителей, и ещё один, особый, незаметно появлялся под самой ёлкой, это был сюрприз от Деда Мороза.

Савва слабо двинул рукой, прижимая к себе чуть сильнее. Они лежали на чёрном, необъятном, но неожиданно мягком плаще юххи, небо с двойными звёздами качалось над затихшей планетой на грани сна и яви. Было не холодно. Ночная прохлада, на самом деле, была тоже мягкой, скорее освежающей, чем тревожащей. Но Лив было уютно чувствовать рядом с собой тепло другого человека. Поэтому она вовсе не возражала, когда Савва предложил ей расположиться на его плече. И в этом была глубокая защищенность и спокойствие.

Когда стемнело и идти стало трудно, они остановились на ночёвку в редком, чахлом лесу, который по мере углубления в него становился всё гуще и выше. Лив достала из рюкзака пакетик, который ей собрал Том, и про себя поблагодарила его. Несколько бутербродов и пакет с соком оказались очень кстати. Они перекусили и умиротворённые завалились прямо тут, в густой, мягкой траве. Сначала пытались сосчитать кружащиеся звёзды, а потом Лив вдруг прорвало какой-то словесной истерикой. Она не могла остановиться и говорила, говорила, выплескивая на это странное существо по имени Савва все свои страхи и переживания за целую жизнь. Даже те, о которых она и сама не подозревала. В смысле, не знала, что эти ощущения жили, тщательно спрятанные на дне её души, и вдруг оказались на поверхности. Тревога и напряжение уходили из глубин её существа вместе со словами. Покидали тёмные углы, в которые она раньше никогда не заглядывала. Там отныне воцарялись чистота и свет.

Савва молчал, только его дыхание, глубокое и спокойное, чувствовала Лив. Она пыталась примериться, чтобы дышать с ним в такт, но тут же начала задыхаться, потому что ритм биения её сердца оказался другим, не очень подходящим.

— Тогда почему, не понимаю, почему я чувствую себя в этой жизни какой-то... недоделанной. Словно не имею права радоваться, любить, ничего не делать. И всегда нужно доказывать свое право на счастье. Как будто я не целый человек, а половинка, банхал, не имеющий прав, откуда у меня это ощущение? Мне, кажется, что могу понять всю трагедию разъединения с самой собой...

Она приподнялась на локте и всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, слышит ли он.

— Лив, — наконец-то подал голос её спутник. — Но на Ириде есть одинокие от рождения. Пути судьбы неисповедимы. Редко, но бывает так, что ребёнок рождается только у одной половины хансанга. Это не обязательно несущий смерть разрыв. Он не банхал, у него нет ощущения, что потерял часть себя. Другое дело, что путь у такого ребёнка — либо пожизненно в приют банхалов, либо — в резиденцию монахини. Если она посчитает его способности исключительными для служения. Ты видела в приюте детей. Часть из них родилась у банхалов, а часть не знает своих настоящих родителей.

— Как же... И они не интересуются, что с их детьми? Как так...

— Лив, — сказал Саава. — Хансанги интересуются только и исключительно сами собой и ещё немного служением монахине. Благодаря идее служения, когда-то давно они получили возможность хоть немного выйти за внутренние рамки и хоть чуть-чуть почувствовать, что рядом есть кто-то ещё. Но всё равно это высшая концентрация эгоизма. Я бы сказал даже показательная.

— Когда-то давно... Ты сказал сейчас «когда-то давно». А когда это было? Я не слышала нигде ни одного упоминания об истории Ириды...

— Не знаю, — Савва шевельнулся, и у Лив от этого его движения зачесалось за ухом. — Ты права, тут действительно никогда не говорят о прошлом. Хансанги живут так, словно до их рождения никого и ничего не было. Важно то, что происходит только с ними здесь и сейчас. Монахиню это устраивает. Никто не задаётся вопросом, почему мир такой, а не другой, и не было ли времён получше. Нет истории — не с чем сравнивать. А, значит, нет сомнений в том, что сейчас всё правильно.

— А Лера? Она, правда, твоя сестра?

— Лера... Она не так однозначна, чтобы быть кем-то определённым. Я знаю только, что она была как-то связана изначально с моим ильёгом. Кажется, именно поэтому, она пыталась спасти тройняшек, забрав меня на ту сторону сферы. Обставить дело так, будто меня и в помине здесь не рождалось.

— И как было дальше? Как ты встретился с Фарсом? Как стал воробьём? Почему умер тот старик, который кричал кречетом? И кто такой Миня?

— Слишком много вопросов, — ответил Савва и добавил, — ты лучше спи, Оливка. Я, честно говоря, не знаю, что нас ждет завтра. Наверное, нужно быть готовыми к тому, что придётся идти от события к событию, от незнакомца к незнакомцу, от мира к миру, постигая свое предназначение.

— О, у меня есть предназначение! — обрадовалась Лив.

— Вообще-то, — засмеялся Савва, — я думаю, ты просто фишка в игре знакомых мне монстров. Но симпатичная фишка. Забавная.

— А ты? Тогда — кто ты?

— Я тот, кто заботится, чтобы забавную фишку не смахнули вместе с пустыми бутылками, пачками из-под чипсов и прочим мусором в помойное ведро.

— И почему ты это делаешь?

— Потому, — ожидаемо ответил Савва и ... Заснул. Мгновенно и крепко. И так глубокое и редкое дыхание стало ещё спокойнее. Лив удивилась, и даже попробовала его мягко растормошить, но скоро сдалась и тоже уснула. Снов не видела, как будто провалилась в беспамятство.

Утро, как всегда, упало солнцем. Лив открыла глаза и поразилась той границе, которую они вчера пересекли в сумерках, так и не заметив. Где-то далеко остался приют банхалов, он ещё чувствовался размытым пятном на горизонте. Сразу бросалось в глаза, как вдали бесцветной кляксой еле выживали серые, словно припорошенные пылью безнадежности растения и деревья. Редкие и поникшие, у них не хватало сил, чтобы налиться радостью, всю энергию, казалось, они тратили просто на выживание. Это серое пятно окружал разноцветный, сочный мир, не пуская в себя, очерчивая четкие границы.

Сейчас Лив и Савва находились уже на стороне цвета и радости. И чем дальше они будут удаляться от поселка, поняла Лив, тем ярче будут краски вокруг них.

— Привет! — сказал, не открывая глаз, Савва.

И Лив неожиданно очень обрадовалась, что он с ней. И что можно вот так просто поздороваться с утра. Словно всё вернулось на свои места, и сумасшествие теперь можно разделить на двоих, а значит, ноша будет отныне, несомненно, легче. События предыдущего дня ей показались не такими уж страшными, словно это случилось настолько давно, что Лив уже и не помнила, с ней это произошло или с кем-то другим.

— Ты заснул прямо среди нашего откровенного разговора, — произнёсла она ворчливо, пытаясь скрыть радость. — И спал очень крепко. Просто, как младенец.

Савва потянулся на черном плаще, всё ещё не открывая глаз.

— Я выспался, да. — Он был доволен.

— Куда мы теперь пойдем? — Лив хотелось хоть какой-то конкретики.

— Хоть куда, — Савва открыл наконец-то глаза и приподнялся. — В настоящий момент мы убегаем. Поэтому нам всё равно, куда, главное, чтобы не поймали. А потом...

Он повозился немного, вытащил из кармана большое круглое яблоко и протянул его Лив.

— А потом, честно говоря, и сам не знаю. Тебе нужно вернуться к своей обычной жизни, а я... Из колоды просто так не уйти. Моя карта осталась там. Если только Отшельник ... Ты сказала, что он помог сбежать?

Лив кивнула и впилась в сочный бок яблока, сок брызнул в разные стороны, словно фрукт попал в соковыжималку. Такое божественно вкусное было яблоко.

Савва задумался, потом, хотя ничего не сказал ей, явно повеселел. Они умылись в чистом ручье, берущим начало из двух шебутных родников. Вода была ледяная, покалывала мелкими льдинками, сводила свежим морозцем щеки, но зато и Лив, и Савва сразу пришли в себя после сна. Разрумянились и оказались готовыми к нынешнему дню. К тому, где уже происходили какие-то события, о которых путники, укрытые лесной тишиной, ещё знать ничего не знали. Они просто шли через лес, отделяющий приют банхалов от другого мира, останавливаясь отдохнуть на живописных корягах, когда у Лив начинала ныть ушибленная ещё в Пихтовке нога. Савва уходил ненадолго и приносил девушке в горстях лесной земляники — мелкой, но до невозможности сладкой и пахучей. Ягода пахла двумя огромными солнцами. Белым и ослепительно жёлтым.

— Я поняла! — вскрикнула Лив, пересыпая с ладони в рот ароматные капли солнца, —красный пахнет лесной земляникой. Красный всегда пахнет лесной земляникой.

Она зажмурилась от удовольствия и от своего открытия. Савва присел рядом с ней на огромный ствол поваленного дерева, поросший сухим, мягким мхом.

— Не думаю, что ты права, — сказал он, задумчиво покусывая изумрудный стебель какой-то длинной, заостренной травы, — у красного есть ещё один яркий запах.

— И что это?

— Запах свежей крови, — обкусанная травинка полетела на землю. — Красный пахнет или кровью, или земляникой. Не бывает у цвета однозначного запаха. Это как хансанги. В любом из них есть тёмное и светлое. Так и цвет. Он может быть и мягким, и жёстким. И это всегда одно и то же. У всего есть обратная сторона, и у каждой из двух сторон есть нечто общее.

— Но я могу выбрать, чем для меня будет пахнуть, скажем, оранжевый...

Савва взял у неё с ладони пару мелких алых ягод, закинул в рот. На одной земляничине оставалась растопыркой зелёная шапочка ножки. Он или не заметил, или не обратил внимания.

— Аромат апельсина, — продолжила Лив. — Всегда. Я сейчас даже сомневаюсь, что было раньше — апельсин или оранжевый цвет.

Савва посмотрел на неё торжествующе.

— Диоксидифторид одваэфдва — оранжевый ядовитый газ с удушливым запахом. Это обратная сторона цвета.

Лив прыснула. Савва посмотрел на неё с удивлением, даже свою травинку жевать перестал:

— Чего?

— Ты мне больше не рассказываешь, чем лучковка отличается от двуручной пилы? И не стонешь, как вашему Фарсу трудно живется? Надо же, обратная сторона оранжевого. Диокси... Как его там?

— Не скажу, — засмеялся Савва, с удовольствием вытягиваясь на прочном, мягко-мшистом стволе. Он полежал так немного, прикрывая рукой глаза то от одного солнца, то от другого. Жёлтое, выкатывающееся со стороны корневого леса палило и согревало, белое терпеливо перехватывало особо палящие лучи, дарило легкую прохладу.

— Зря ты так, — ответил через минуту. — Фарсу, действительно, трудно живётся.

— Ой ли? — Лив уставилась на своего спутника, прищурившись, но не от солнца, а от возмущения. — Он же... он всё время играет. И все вы там, в Пихтовке. Играете. То в одно, то в другое. Захотели, в лесорубов нарядились. Да ещё в таких, что налоги не платят. Надоело — опа-на, я — монахиня на Ириде. Как этот сумасшедший старик сказал? Сломанные игрушки. А ведь он прав, несмотря на то, что с головой у него не всё в порядке.

— Ты так думаешь?

Лив уже так разозлилась, что не видела и не слышала его.

— Ладно, ты сам случайно в этой компании оказался, я уже это поняла. Но остальные... Вот зачем нужно было со мной этот фокус проделывать? И вообще, что они собирались со мной сделать?

— Вывернутую птицу, — прошептал Савва. — Они собирались... Извини...

— Чего?! Что значит — извини?

Савва весь как-то сжался, по-птичьи задёргал головой, и Лив испугалась, что он сейчас прямо здесь перекинется в воробья и улетит прочь. Она схватила его за руку и крепко сжала.

— Ладно, ладно ... Я знаю, что ты меня спас. Но как они могли превратить меня в птицу? И зачем?

— Они могли, — Савва опять стал похож на себя самого, птичья пугливая суета исчезла. — Как я не знаю, но видел, как из вывернутых птиц добывается время. Фарс им расплачивается. Путём сложных торговых операций достаёт себе и нам зарядку. Что-то вроде батареек, чтобы завод не кончался. Как-то так.

Слишком много новых вводных обрушивалось на Лив. Чем дальше, тем больше. Стало тоскливо. Она умолкла, сникла сразу. Послевкусие земляники во рту вдруг приобрело железный привкус. Крови.

«Красный пахнет железом, — пронеслось у неё в голове. — Только железом и пахнет красный».

— Не только ты не понимаешь, — Савва уловил перемены в её настроении с такой точностью, словно в него были встроены психолокаторы. — Мы уже не ищем смысл, потому что это бесполезно, он потерян так давно, что даже Фарс не помнит, зачем всё это и к чему должно привести. Но они, то есть мы, тоже хотим жить. А другого варианта никто не придумал. Таков порядок вещей: кто-то кого-то ест. Ты же не вопиёшь к дождю, зачем он пошел и испортил тебе вечер и платье? Относись к тому, что сейчас происходит, так же. Поверь, для тебя это будет лучше. Дождь рано или поздно кончится. Вечер будет другой, а платье ты высушишь.

— Но ваши фишки умирают, — уже вяло, не желая спорить и что-то доказывать, прошептала Лив, — по настоящему. У них не будет другого вечера и высушенного платья.

— Я тебе говорил про рыцарей Шинга. То, что случилось с ними, произошло бы неминуемо. Минотавр тоже не от фонаря выбирает жертву. Ты вот упоминала старика, разбившегося кречета. Но когда Миня его встретил, ещё молодого парня, судьба эта должна была вот-вот прерваться.

— Как он мог знать?

— На парня уже лежал донос. Кое-кто был очень заинтересован, чтобы его убрать. Совсем.

— Ну да, ну да. Мы всё равно все умрем, чего с нами миндальничать.

— Не все, — сказал Савва. — Не все.

Повторил он значительно, с нажимом, но вдруг улыбнулся:

— Давай, прекратим ссориться. Тем более, я на твоёй стороне. Алё, ты не заметила?

Он дурашливо помахал ладонью перед лицом Лив.

— Заметила, — ответила она Савве. — Только один единственный последний вопрос.

Она сделала паузу.

— Савва, а как это...

Опять помолчала, он терпеливо ждал.

— Как это, когда ... В воробья? Когда превращаешься в воробья, что чувствуешь?

— Ничего, — улыбнулся он. — Я словно выключаюсь. Независимо от себя самого. В голове такой всполох, затемнение, и — бац — я открываю глаза в совершенно другом месте. Ничего не помню.

— Ну, надо же! — Лив всплеснула руками. — Давно это с тобой? И почему это происходит?

— Не знаю, — он спрыгнул с коряги. — Это было всегда, сколько себя помню. Наверное, побочный эффект моего переселения с Ириды.

— Понятно, — сказала Лив, которой все равно было ничего не понятно. — И не называй меня Оливкой. Человек, который говорить «ложишь», не имеет на это никакого морального права.

Совсем не к месту и глупо она подумала, как жаль, что Савва не видел её в красивом платье, которое ей принесла ныне пленённая Нан-Сунан. Человек, который говорит «ложишь», но который так величественно красив в чёрном плаще юххи и так загадочен и трогателен в своем бессильном всемогуществе, непременно должен был увидеть её хоть раз одетую во что-то красивое. А не в футболку и джинсы, в которых она опять ночевала под открытым небом. Но платье осталось в замке Шинга. И путь туда был Лив заказан.

— Пошли, — сказал Савва и протянул ей руку. — Уже пошли хоть куда-нибудь.

Лес закончился неожиданно, совсем не так, как начинался вчера. Вот только что было тенисто и глухо, и вдруг — раз! — они стоят на краю бескрайнего нежно-фиолетового поля, которое к тому же ещё пахнет так одуряюще, что буквально сносит с ног. Секунду назад над ними витал аромат прогретой двумя солнцами листвы, как тут же на путников упал цветочный, чуть терпкий, чуть нежный запах, словно в округе разлили огромную бадью концентрированных духов. Фиолетовые волны перекатывались на солнце, отсвечивая бликамирозового, сиреневого, зелёного, бордового...

— Лаванда, — констатировал бесстрастно Савва. — Значит, мы в межграничье. Честно сказать, нам лучше здешним стражам на глаза не попадаться.

— Почему? — удивилась Лив. До сих пор все встречи с рыцарями замков ей приносили только положительные впечатления.

— Фиолетовый находится в конфронтации с жёлтым. Он самый... тёмный, а его стражи... Они чрезмерно верноподданные, — ответил Савва, и эти его слова Лив очень не понравились. — И ещё они видят даже то, чего нет.

— Может, вернёмся? — предложила Лив единственный выход, который пришел в голову.

— Нельзя назад, — Савва нахмурился. — Нам просто некуда возвращаться. Это единственный путь — разомкнуть цветовой круг в месте наибольшего сопротивления.

— Это глупо. Всегда лучше признать, что не получилось и вернуться к исходной точке, — Лив уже имела в виду не только это лавандовое поле, а излагала свои жизненные принципы вообще. — Поверь мне, я работаю с документами и цифрами. Все время приходится возвращаться к началу, чтобы не допустить ошибки. Проверить на сто раз. Иначе мы бы были не разумными существами, а упрямыми ослами.

Савва поджал губы и замотал головой.

— Нет, — сказал он. — Это невозможно. Честно говоря, позади нас вообще ничего нет.

Лив хотела поинтересоваться, что он именно подразумевает под этим «вообще ничего нет», но посмотрев на напряженную физиономию Саввы, решила не искушать судьбу.

— Мы попробуем, — наконец-то решился он. — Если пройдем по краю, может, нас не заметят. Фиолетовые не очень остроглазые. Это у них семейное. Наследственное. И нюх у них так себе. А это уже профессиональное.

Савва махнул рукой на поле с лавандой, и Лив поняла, что он имеет в виду этот одуряющий запах. Она опять промолчала, и когда её спутник отправился по кромке, отделяющей поле от леса, просто послушно двинулась следом, хотя не совсем понимала, как они будут прятаться, когда закончатся деревья и они с Саввой останутся в чистом поле.

Когда они ступили на территорию, где ровными рядами росли огромные, доходившие Лив до плеч кусты, продвигаться к спасительному разделу стало сложнее. Где-то вперёди маячила невидимая пока река. Нужно было просто дойти до неё и перебраться на другой берег. Так сказал Савва. Он пояснил, что красные стражи по ту сторону границы — пьяницы и шалопаи, они-то уж точно не будут выслеживать и кому-то сдавать их. У красных своя жизнь полна событий, приключений и драк, чтобы ещё вмешиваться в чью-то чужую.

Несмотря на то, что беглецы закрыли лица платками, которые нашлись в дебрях необъятного чёрного плаща Саввы, и стали похожи то ли на парочку ниндзя, то ли на двойку шахидов, вскоре у Лив закружилась голова. По тому, что её спутник на ходу стал хвататься за висќи, а затылок Саввы становился все более напряжённым, Лив поняла, что его тоже пробил бронебойный лавандовый флёр. Она стала вспоминать, как действует на человека это растение, но на её памяти свойства лаванды были только и исключительно положительные. «Наверное, всё дело в дозе», — думала Лив сквозь подступающую тошнотворную муть «Когда чего-то много, пусть даже очень хорошего, это уже не очень хорошо». Ей стало жалко стражей фиолетовой границы.

Кругом, насколько хватало обзора, высились полуметровые кусты с мелкими цветами. Лив казалось теперь: всё, что она будет видеть до конца жизни, это кусты и цветы, сладко-фиолетовая пелена, и напряжённый затылок Саввы. Как-то незаметно, словно в тягучем, сне, который все никак не закончится, в этом головокружительном лавандовом мареве они минули часть пути, и в тот момент, когда безнадёжность и монотонная усталость уже совсем было свалились на Лив, Савва, обернувшись к ней, движением рук дал понять, что спасение близко. Девушка хотела сейчас только одного — выбраться с этого бесконечного поля.

Лив казалось, что она видит то огромного кролика в бархатных штанах, сидящего на корточках под кустом и прикуривающего огромную сигарету, то приминая кусты, высилась огромная кровать с мягким матрасом и легчайшим, даже издали практически невесомым одеялом. На кровати лежало оставленное Лив в замке Шинга прекрасное платье, и она уже совсем было обрадовалась и собралась забрать его, но тут прекрасный, жестокий и нежный воин эпохи Чосон выглянул из-за фиолетового куста. Он одной рукой снимал маску, покрывающую половину лица и мужественный шрам, а другой властно и требовательно подзывал её к себе. Лив уже собиралась совсем свернуть с их общего пути к своей индивидуально нереальной мечте, как наткнулась на Савву, почуявшего что-то неладное. Он схватил её за плечи, мощно встряхнул, и кролик, и воин эпохи Чосон с таким притягательным шрамом, зыбко колыхнувшись в фиолетово-голубом насыщенном флёре, распались на отдельные облачные клочки и исчезли. Унеслась порывом ветра так же и кровать, и платье, оставленное на ней.

Зато в густом тумане запаха вышел им наперерез Джонг, и Лив так же, как кролику и воину, совершенно не удивилась ему. Она радостно улыбнулась, приветствуя видение, пусть хоть это и была галлюцинация, но девушка была счастлива видеть зелёного стража живым и здоровым. Вот только эта иллюзия казалось не совсем Джонгом, и Лив быстро поняла, что глаза на знакомом лице были чужими. Холодными, беспощадными, глазами убийцы. А на дне их затаилась нереальная, сверхчеловеческая печаль. Савва странно дёрнулся, а галлюцинация в тот же момент выхватила из-за спины устройство, похожее на средневековый арбалет, только маленькое, словно пародия на грозное оружие, и произнёсла:

— Простите. Ничего личного. Просто мне обещали....

Лив сначала удивилась, почему Савва с таким истошным криком кинулся к видению, затем она услышала тихий хлопок и птичий писк, потом раздался ещё один приглушённый хлопок и что-то кольнуло её чуть ниже левого плеча, и тут же всё погрузилось во тьму.

«Так всегда бывает, когда герои в полушаге от спасения», — только это и успела подумать Лив, медленно опускаясь в ласковые волны беспамятства.