Эта прекрасная смерть

— Хорошо.

Хватаю сумочку и даже не останавливаюсь у зеркала, чтобы убедиться, что выгляжу идеально. Сегодня отстойный день, и никакое количество туши не способно этого изменить. Собираюсь выйти на улицу, и тут мама кричит:

— Мы скоро будем!

Поворачиваюсь, чтобы ответить, но застываю, замечая отца, помогающего ей застегнуть колье. Затем он легонько целует маму в голову, и она позволяет заключить себя в крепкое объятие.

Может, он не знает о её предательстве. Или может знает, но похороны лучшей подруги дочери заставили их временно отложить разговор. В конце концов, не они закапывают в землю собственную дочь. Мысль кажется мне ироничной, однако в голове снова появляется назойливый шум. Что бы ни происходило, у меня нет времени разбираться. Осторожно закрываю дверь, пытаясь не нарушить их момент, и становлюсь на тротуар в ожидании машины.

При появлении Дэниела ощущаю знакомое спокойствие. Знаю, недели, которые я провела в обществе Фелисити и её компании, дались ему тяжело, поэтому между нами всегда возникает напряжение, когда мы остаёмся наедине.

Дэниел разблокирует двери, едва я касаюсь ручки. Усаживаюсь на сидении и смотрю прямо вперёд. Нам нечего сказать друг другу, чего бы мы уже не сказали. Мы уже пересекли черту ласковых жестов и пустых соболезнований. Единственный положительный момент в смерти Мадлен, то, что она нас сплотила.

Этим утром Дэниел делает то, что у него получается лучше всего. Он отвлекает меня от моей боли, прикалываясь над единственный человеком в мире, которого я на самом деле ненавижу.

— Итак, — произносит он, трогаясь, — как думаешь, что наденет Фелисити? Коктейльное платье с перьями?

Я улыбаюсь. Не смех, но лучшее, на что я могу рассчитывать.

— Не забудь о глубоком декольте и блестящих шпильках.

— Конечно, — уголки губ Дэниела приподнимаются. Не достаточно, чтобы изобразить настоящую улыбку, но достаточно, чтобы дать надежду, что однажды он по-настоящему улыбнётся. — Ты знала, что она звонила маме Мадлен, чтобы узнать, не хочет ли она, чтобы Фелисити выступила с речью на службе?

В шоке открываю рот. Мало того, что Фелисити считает, что может украсть у кого-то деньги, так она ещё и стремится получить свою минуту славы.

— Смеёшься, — с отвращением говорю. Затем вспоминаю, как сама чуть не стала её сообщницей. Как я могла такое забыть?

— Ничуть. Я был там, когда она звонила.

Качаю головой.

— Она серьёзно думает, что Квинны не знают о её обмане?

Некоторое время мы сидим в тишине. Вероятно, понимаем, что это то место, когда должна вмешаться Мадлен и сказать нам быть добрее. Или может, в такой день просто не может быть тем для шуток.

— У тебя с собой письмо? — интересуется он, переставая улыбаться.

Не понимаю, о чём речь.

— Какое письмо?

Чувствую, как киваю головой, а рука похлопывает сумку.

— Ты всерьёз считаешь, что сможешь пройти через всё, не заплакав?

Качаю головой. О каком письме мы говорим, и почему мне кажется, будто моё тело кто-то похитил?

— Не могу представить, каково будет нести её гроб, особенно после того, как ты зачитаешь её последние слова, — отмечает он. — Знать, что она там, но на самом деле не там, понимаешь?

О нет. Он говорит о письме, которое оставила мне Мадлен, чтобы я прочитала на её похоронах. Я должна взять себя в руки. Сначала забываю о том, что сегодня её похороны, а затем забываю о её последнем желании.

— Она будет там, — рассеянно произношу. И в душе я верю в свои слова.

Он крепко сжимает руль.

— Прекрати нести чушь, ЭрДжей. Это я. Её там не будет. Её никогда там не будет. Никогда.

— Остановись, — приказываю, и, к моему удивлению, он без вопросов подчиняется.

Машина слегка вздрагивает, когда он заглушает мотор. Поворачиваюсь к нему, готовясь исполнить роль лучшей подруги Мадлен.

— Мы должны пройти через этот день. Ради неё.

— Как? — кричит он. — Когда служба закончится, и у могилы останутся лишь те, кто знал и любил её больше всех, как мне пройти через это? Я думал, что однажды буду смотреть, как она идёт к алтарю в день нашей свадьбы. Вместо этого я буду нести её в гробу из красного дерева. Скажи мне, как пройти через такое?

В удивлении откидываюсь на спинку кресла.

— Ты никогда не говорил об этом.

— О чём?

— Что ты хочешь жениться на ней.

Он усмехается.

— Ну, мы много о чём говорили с ней, пока ты зависала с Фелисити и её клонами.

— Эй! — вскрикиваю, его слова пронзают мне сердце. — Не будь таким злым. Не со мной, не сегодня.

Он выглядит так, словно тут же пожалел о сказанном.

— Прости.

— Забудь, — со вздохом произношу я.

Мы молча сидим и ждём, пока он успокоится достаточно, чтобы снова вести машину. Практически слышу, как тикают минуты.

— Я в порядке, — говорит он.

— Врёшь.

Он делает глубокий вдох.

— Я в порядке настолько, насколько это вообще возможно.

Мы доезжаем до школы и видим, что парковка переполнена. Машины на газоне, вдоль дороги, вокруг корпусов и везде, где только можно припарковаться.

— Мама Мадлен сказала, что для нас будет зарезервировано место на стоянке для учителей, — сообщает Дэниел, замечая, как я осматриваю ряды в поисках свободного места.

— Будем надеяться.

Разумеется, когда мы объезжаем вокруг главного здания, то обнаруживаем несколько свободных мест.

— Готова? — осведомляется он, заглушая мотор.

Дрожащими руками достаю письмо Мадлен.

— Я не смогу, — шепчу. Хотя скорее, не хочу. Не хочу делиться ею с незнакомцами.

— Эй, мне повторить тебе лекцию, которую ты прочла мне десять минут назад?

— Нет. Но если я сделаю это, если я прочитаю письмо, это будет значить, что она на самом деле умерла. Что она больше не вернётся.

— Экстренное сообщение, — грустно произносит Дэниел. — Прочитаешь ты это письмо или нет, она в любом случае больше не вернётся.

— Не здесь, — спорю, указывая на сердце.

Он берёт меня за руку.

— Вместе? Ради неё?

Смаргивая слёзы, киваю.

— Хорошо.

Открываю дверь, ощущаю на коже тепло солнца Индианы. Стоит необычайно тёплая погода, и на короткое мгновение меня посещает мысль, а не Мадлен ли посылает тепло, чтобы сообщить, что с ней всё хорошо.

— Сейчас? — спрашивает Дэниел.

— Одна нога перед другой, верно?

— Прямо как дышать.

— Да, — бормочу я. — Потому что сейчас это самое лёгкое.

Заходим в спортзал и видим на трибунах огромное количество людей.

— Как много из них на самом деле её знали? — громко интересуюсь я.

— Не думаю, что среди её знакомых есть хотя бы один человек, кому она бы не нравилась, — произносит Дэниел, смотря себе под ноги, вероятно, чтобы избежать сочувственных взглядов, которые бросают в нашу сторону.

— Ну, может быть, один.

Словно по сигналу, перед нами появляется Фелисити, громко причитающая и рассказывающая, каким вдохновением служила Мадлен. Хочу ударить её. Но сдерживаюсь.

— Если я что-то могу сделать, пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте, — заявляет она.

Глаза Дэниела чернеют.

— Знаешь… — начинает он, но я его обрываю. Ненавижу быть добрым полицейским.

— Спасибо, Фелисити, но думаю, всё в порядке.

Хватаю Дэниела за руку и подвожу к сцене, пока он не наделал глупостей.

— Ненавижу её, — бурчит он.

— И я. Но Мадлен бы расстроилась, если бы мы сказали ей такое.

— Да, но эта девица, она пыталась украсть у Мадлен и…

— И Мадлен её простила. Думаю, она задала нам высокую моральную планку.

— Что ж, позволим ей преподать нам урок с той стороны, — бормочет Дэниел, позволяя мне провести его через толпу.

Мы приближаемся, и мама Мадлен замечает нас, её глаза полны скорби и чего-то ещё. Благодарности. Она встаёт и подходит к нам, широко раскрыв руки. Она обнимает Дэниела, затем меня, удерживая дольше, чем когда-либо.

— Я так рада, что вы оба здесь, — произносит она.

Она делает шаг назад и спотыкается, как раз вовремя, чтобы Дэниел легко успел подхватить её, затем он помогает ей усесться. Замечаю упаковку воды слева от сцены и беру для неё бутылку.

Протягиваю ей воду. Хочу сказать, как мне жаль, и какой замечательной была её дочь. Хочу сказать, что стала лучше только благодаря Мадлен, и что она сделала мир чуточку ярче. Но я этого не говорю.

— Мы готовы, миссис Квинн, — мягко произносит священник.

Она кивает, делает глубокий вдох и поднимается на сцену, где в гробу покоится моя мёртвая лучшая подруга. Мы с Дэниелом идём следом, и садимся за семьёй Мадлен. Через несколько минут я обращусь к каждому в зале. Я зачитаю последнее послание Мадлен всем нам. Я пройду через это без слёз, потому что у меня нет выбора. Но прямо сейчас я чувствую, как сердце разрывается в груди. Всё происходит на самом деле. Смерть — это конец.

В большинстве случаев, в моей голове звучит голос, поразительно похожий на голос Мадлен. Замечательно, теперь мне кажется, что я её слышу. Качаю головой, пытаясь очистить голову, но голос не умолкает. Не забудь, у тебя есть дела.

Что за чёрт? Почему голос моей мёртвой подруги говорит, что у меня есть дела? Пока я анализирую слова, пытаясь понять возможное значение, церемония начинается. Я полностью погружаюсь в свои мысли, пока Дэниел мягко не пихает меня локтем в бок. Поднимаю глаза и обнаруживаю, что на меня выжидающе смотрит священник.

— Иди, — шёпотом подталкивает меня Дэниел.

Время озвучить письмо Мадлен. Мои ноги словно налились свинцом, я делаю медленные шаги по направлению к микрофону.

Достаю жёлтую разлинованную бумагу и прочищаю горло. Звук эхом отражается от стен спортзала. Быстро сглатываю и начинаю говорить.

ГЛАВА 33

— За несколько дней до своей смерти, — начинаю я, последние слова режут горло, — Мадлен дала мне письмо и сказала не читать, пока она не умрёт. Конечно, я её не послушала и открыла той же ночью. Её слова оказались одновременно вдохновляющими и душераздирающими. Я…, — слёзы начинают душить меня, когда я вспоминаю наш последний разговор. Я должна быть сильной. Ради Мадлен. — На следующий день я призналась ей, что прочитала письмо. Она лишь улыбнулась и сказала, что так и думала. Также она сказала, что значит я не спасую, когда придёт время выполнить её последнюю просьбу. Что я снова его прочитаю. Сегодня. На её похоронах. Всем вам. И раз я не смогла сдержать первое обещание и прочитала письмо, пока она ещё была жива, то, по крайней мере, могу выполнить второе.

Осторожно открываю письмо, мягко разглаживая складочки. Мне не нужна бумага. Слова давно стали частью меня. Каждое отдельное предложение отпечаталось в моём мозгу. Кручу кольцо с дельфинами на пальце, и меня окутывает тепло.

Дорогая ЭрДжей,

Так и знала, что ты не устоишь и откроешь письмо. Ты не очень-то умеешь ждать. Никогда не умела. Иногда я думаю, тебе удаётся удерживаться лишь силой воли.

Мне жаль, что я не могла поступать также. Я замечаю огорчение и боль в твоих глазах каждый раз, когда ты видишь меня. Я пыталась бороться, на самом деле пыталась. Но потом я устала. Как бы ни было больно этого признавать, но моё время пришло.

Но я хочу, чтобы ты знала, я ни о чём не жалею. В моей жизни не осталось неоконченных дел. Я научилась любить, и что самое главное, я научилась быть любимой. Я смеялась так сильно, что казалось, лёгкие разорвутся, и плакала так горько, что казалось, сердце не выдержит. Я находила в людях прекрасное, даже когда сталкивалась с проявлениями худшего.

Прерываюсь, пытаясь не смотреть на Фелисити, и с треском проваливаюсь. С удовлетворением отмечаю, как она ёрзает на сиденье. Делаю медленный вдох и продолжаю.

Не могу передать, как сильно боялась, когда год назад шла к тебе и Дэниелу в столовой. Помню, как думала, какая ты храбрая, раз можешь ходить с высоко поднятой головой, когда все о тебе говорят. Но именно твой смех, смешанный с его, заставил меня почувствовать себя в безопасности. Понимаю, звучит глупо и банально, но я всего лишь больная девчонка. Что с меня взять?

Да ладно. Смейся. Это гораздо лучше.

Теперь слёзы стекают по моему лицу, когда я вспоминаю, как мы впервые встретились. Но с моей точки зрения, она — сияющая звезда, снизошедшая до нас с Дэниелом, пока мы пытались удержаться на плаву. Я — не в силах признать, что мне хорошо в одиночестве, и он — не знающий, как вести себя с кем-то, не ожидая подвоха. Мы смеялись, потому это было единственное, что заставляло нас почувствовать себя смелыми. Она была тем, кто заставил нас почувствовать себя целостными.

Помнишь, я была в больнице после пересадки? Мы разговаривали о наследии, о том, что люди оставляют после себя следующим поколениям. В ту ночь, когда мониторы неотрывно следили за моим сердцем, я знала, что не проживу долго. Не могу объяснить как, но я знала. На меня нашло какое-то умиротворение. И пока я лежала, смотря в потолок, раздумывая, будет ли мир помнить обо мне, я поняла, какое наследие хочу оставить после себя.

Вот почему я дала тебе этот конверт и сказала не открывать. И вот почему ты читаешь это письмо на моих похоронах. (Если ты этого не делаешь, то я должна извиниться… или ты струсила, но будем честными, такого никогда не случится. Ты самый храбрый человек из всех, кого я знаю.)

Итак, вот что я оставляю после себя. Список того, что я узнала за свою жизнь:

1. Семья — это больше, чем просто люди, связанные с тобой кровью. Это также люди, связанные с тобой любовью.

2. Никогда, никогда не отказывайся от семьи, даже если они тебя об этом просят. На самом деле, именно в этот момент держись за них крепче всего.

3. Научись вычёркивать из своей жизни людей, которые не приносят тебе ничего, кроме боли. Это вроде идёт вразрез с той безграничной любовью, которую я ощущаю из-за обезболивающих. Но я поняла, что общаться с людьми, с которыми общаться не хочешь — пустая трата сил.

4. Никогда не отворачивайся от людей, которые очень сильно нуждаются в тебе. Иногда это правило пересекается с правилом номер три, но оно касается особенных людей.

Она говорит обо мне. Для неё я исключение. И где-то на задворках сознания я слышу её смех, словно она соглашается со мной. Это было бы прекрасно, если бы не сопровождалось гудением. Я зажмуриваю глаза и когда открываю, белый шум, к счастью, уходит. Но вместе со смехом.

5. Люби так, словно от этого зависит твоя жизнь. Никогда не бойся сказать человеку, что любишь его и никогда не отворачивайся, когда кто-то говорит это тебе. Истинная любовь всегда видит через все маски и всегда прорвётся через все стены, которые мы строим, чтобы защитить себя. Всё, что от нас требуется — позволить этому случиться.

6. Никогда не преуменьшай силу смеха. Смех — музыка души, и он имеет силу вернуть радость в жизнь.

7. Никогда не занижай свою важность для мира. Каждый момент жизни имеет цель, даже если кажется незначительным. И не забывай делать неожиданный выбор. Никогда не знаешь, как один единственный момент способен изменить жизнь.

8. Также помни о силе, которую оказывают твои слова на окружающих. Слова могут окрылить, но также и придавить.

9. Не читай нравоучений. Да, знаю, звучит немного лицемерно, когда я заставляю слушать себя толпу, но, пойми, в некоторых случаях согласие на несогласие лучше, чем борьба.

10. Верь во что-то, даже если это всего лишь рок-группа, за которой ты отправишься через всю страну по первой прихоти. Но не ожидай занять место на концерте, если не купила билеты заранее.

Слышу смешок Дэниела за спиной и делаю мысленную отметку выяснить, о чём она говорит.

Вот и всё. Мой топ-10 правил жизни. Думаю, что сама довольно хорошо соблюдала их. И да, я их придумала, так что у меня было преимущество.

ЭрДжей, ненавижу это. Ненавижу прощаться. С тобой, с родителями, с Дэниелом. С каждым, кому хоть раз было до меня дело. Ненавижу уходить. И несмотря на всю злость на то, что это происходит именно со мной, я не могу заставить себя жаловаться, как всё несправедливо. Имею в виду, что есть люди, которые уходят гораздо хуже меня. В конце концов, я могла оказаться на месте чилийского шахтёра.

Теперь моя очередь издать внезапный смешок.

Моя жизнь по времени, может, и была короткой, но она была длинной в моментах и любви. В конечном итоге, разве не для этого мы живём?

ГЛАВА 34

В зале нет ни одного человека, который бы не плакал. Я аккуратно сворачиваю листок и отхожу от микрофона. Не обращая внимания на всхлипы и шмыгающие носы, занимаю своё место. Всё, что я слышу — лишь стук собственного сердца, и клянусь, оно пропускает удары из-за пропасти, образовавшейся после смерти Мадлен.

Опускаю глаза, чтобы скрыть слёзы. Откидываюсь на сиденье и смотрю на миссис Квинн, слабо улыбнувшись, когда она повернулась и похлопала меня по ноге. Мама, сидящая рядом, кладёт руку мне на плечо и пытается притянуть меня ближе, но я отмахиваюсь. Я не хочу обидеть её. Сначала думаю, что объясню ей позже, как тяжело мне сейчас дышать, и как я с криком готова убежать в другую комнату, если кто-то ещё попытается успокоить меня. Но затем я слышу голос Мадлен, произносящий правило номер один — о семье.

— Я люблю тебя, — шепчу, нагнувшись, в мамино ухо.

Напряжение в её теле сменяется облегчением во взгляде. Может, мне и не нравится то, что она сделала с нашей семьёй, и уж точно я не одобряю её измену, но она моя мама. Я люблю её, и этого точно ничто никогда не изменит.

Остальная часть службы проносится, словно один миг. Несколько девушек из хора поют жизнеутверждающие и вдохновляющие песни, пока изображения Мадлен сменяют друг друга на экране. Сидящий рядом Дэниел вдруг напрягается и вздрагивает. И хоть я и боюсь, что любой физический контакт может стать для меня последней каплей, после чего я разрыдаюсь, я всё равно беру его за руку, как человек, который разделяет его боль. Он вцепляется в меня, словно в спасательный круг, и хочу сказать ему, что он делает мне больно. Но молчу, потому что боль служит напоминанием о том, что я жива.

Когда священник заканчивает речь, Дэниел мужественно встаёт и присоединяется к мужчинам, которые несут гроб, чтобы вынести любовь всей своей жизни из здания, старательно избегая заплаканных людей. Интересно, сможет ли он когда-нибудь полюбить кого-то так, как любил Мадлен?

И именно в этот момент я слышу шёпот.

— Он полюбит. Однажды. Будет непросто, но он полюбит.

Не могу объяснить, что случилось, но я улыбаюсь голосу, даже несмотря на то, что он только в моей голове. Я понимаю, что она одобряет то, что он будет двигаться дальше. Наблюдаю за процессией и пытаюсь выкинуть из головы тот факт, что слышу голос мёртвой подруги. Позволяю мыслям унести меня к тем ночам, когда мы разговаривали с ней в больнице. Я всегда могла определить, что до меня здесь был Дэниел по радостному сиянию на её лице. Улыбаюсь, вспоминая, как она рассказывала мне об их первом поцелуе. Она светилась от счастья. Тот час в конце дня сделал оставшееся время сносным.

Удивлённо оглядываюсь, когда все вокруг встают и начинают собирать вещи. Всё кончено. Всё, через что мне осталось пройти — миг, когда её на самом деле положат в землю. Автоматически я поднимаюсь, борясь с желанием сбежать. Только семья и несколько друзей будут сопровождать тело к могиле. Остальные, скорее всего, пойдут домой или на обед, устраиваемый церковью. Те, кто отправляются на кладбище, поедут вместе с гробом на поджидающем катафалке.

Дэниел поедет за седаном, в котором находятся родители Мадлен. С водительского места он глазами умоляет меня поехать с ним. Делаю знак подождать и подхожу к машине родителей.

— Эй, не против, если поеду с Дэниелом? — спрашиваю, закусывая губу. Заговариваю впервые после речи на сцене, и звук выходит скрипучим и слабым.

— Он разве не едет со своими родителями? — уточняет мама, оглядываясь через плечо. — Ты уверена, что он сможет вести?

— Не думаю, что он захочет вернуться сюда за машиной, — предполагаю я, не желая давать ей повод ответить «нет». — И он в состоянии вести. Если что, я помогу ему сосредоточиться.

— Конечно, можешь. Увидимся там, — подаёт голос папа.

— Спасибо, — произношу с улыбкой и бегу к машине Дэниела, пока мама не успела наложить вето на его разрешение.

— Готов? — осведомляюсь через окно. Пытаюсь говорить бодро, но попытка с треском проваливается.

Он кивает и оседает в кресле, одним быстрым движением заводя зажигание. Я молчу, пытаясь предотвратить очередную лавину слёз, которая грозит обрушиться. С возобновившейся решимостью пройти через этот день я щёлкаю магнитным пурпурным флажком, который сотрудники похоронного бюро установили на крыше автомобиля, чтобы обозначить нас как часть похоронного кортежа, и забираюсь внутрь. Процессия направляется в Индианаполис, где у семьи Мадлен есть место на кладбище. Интересно, они купили его до или после того, как их дочь заболела? Полагаю, теперь это не имеет значения.

Поездка занимает целую вечность, и мы оба молчим. Когда мы останавливаемся у свежевыкопанной могилы, Дэниел раскрывает дверь и выходит, не говоря ни слова.

Повернув зеркало, убираю осыпавшуюся тушь с щёк. Могли бы и сказать, что моё лицо хуже некуда.

Я медленно протягиваю руку и хватаю дверную ручку. Глубоко вдохнув, делаю шаг в солнечный осенний день, и запах листьев и свежескошенной травы наполняет лёгкие.

Нежное прикосновение к плечу возвещает о прибытии моих родителей. Подавляю желание отстраниться от них. Вместо этого обнимаю маму за талию и делаю к ней шаг. По правде говоря, я опираюсь на неё, чтобы не рухнуть на землю.

Она ведёт меня к холму коричневой земли рядом с фальшивым травяным покрытием. Кого они пытаются этим обмануть? Все мы знаем, что под травой земля, которая примет останки ангела. Тяжесть горя невыносима, и я спотыкаюсь. Папа поддерживает меня за локоть и подводит к месту в заднем ряду. В попытке меня защитить он и мама садятся по обе стороны от меня, и каждый держит мою руку.

Тёплый ветерок треплет мне волосы, мягко их приподнимая. Смотрю на раскинувшиеся передо мной надгробные камни, и всё, о чём я могу думать — это сбежать отсюда. Но я не бегу. Наконец, бормотание священника прекращается, и люди вокруг меня начинают двигаться. Каждый берёт жёлтую ромашку и кидает на гроб. Когда они опустили его в землю? Как я это пропустила? О Боже, я не могу этого сделать. Не могу быть частью этого. Это не может быть реальностью. Но, разумеется, я могу, и это реально.

Послушно стою в очереди, пока не наступает мой черёд. Пока мой цветок опускается словно в замедленной съёмке, я замечаю лепесток красной розы, проглядывающий из моря жёлтого. На мгновение я задумываюсь, принёс его Дэниел или кто-то ещё.

И затем грудь сжимается, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Нахожу Дэниела и хватаю его руку, заставляя посмотреть на меня.

— Пошли отсюда, — хриплю я.

Он кивает как человек, пробудившийся от глубоко сна. Следующее, что я помню — мы направляемся к его машине и запрыгиваем в неё. Поднимаю глаза и вижу удивлённые лица. Всех, кроме родителей Мадлен. Они смотрят с завистью. Бьюсь об заклад, они с готовностью поменялись бы с нами местами.

— Куда поедем? — осведомляется Дэниел, заводя мотор и направляясь к оживлённой дороге за воротами кладбища.

Качаю головой.

— Понятия не имею. Просто езжай.

Он сворачивает к центру Индианаполиса.

— Как думаешь, что бы она сделала?

Обращаю внимание, что он не произносит её имени. Понимаю. Ещё слишком рано. Слишком больно. Рана слишком свежа.

— Что-то милое, — отвечаю, заполняя пустоту тишины.

Он фыркает.

— Сделать из лимонов лимонад.

Такой была Мадлен. Она всегда думала о других и о том, как сделать их жизнь лучше.

— Может, нам устроить обед для медсестёр в её отделении? — предлагаю я.

Дэниел качает головой.

— Её родители уже устраивали его вчера. Кроме того, не думаю, что для поддержания морального духа будет хорошо, если мы заявимся с красными глазами и грустными лицами.

Он прав.

— И всё же мы должны что-то сделать. Как насчёт кофе и снеков для случайного отделения в другой больнице? Мадлен всегда говорила, что медсёстрам в детской больнице везёт, так как многие приносят угощения. Что, если мы пойдём в другое место?

Дэниел задумчиво кивает.

— Думаю, ей бы понравилось.

Теперь мы на задании. Вместо того, чтобы пытаться пережить этот день, мы достигнем цели. Разумеется, это всего лишь кофе и булочки, но в такие дни как этот приходится довольствоваться тем, что имеешь.

— Куда отправимся?

— Впереди кофейня. Может, они позвонят в отделение больницы и получат заказ для всех медсестёр. Тогда мы заберём еду и поедем. Ой, подожди, — прерывается он, его лицо тускнеет. — Нам нужны деньги.

— Не переживай, — успокаиваю я, похлопывая по сумочке. — У меня с собой кредитка. Практически уверена, что смогу убедить маму и папу заплатить за всё без проблем.

— Точно? — уточняет он, вспоминая те неприятности, когда я пользовалась кредиткой без разрешения.

Пожимаю плечами.

— Я всегда смогу сослаться на невменяемость. В конце концов, у меня есть козырь в виде «моя лучшая подруга только что умерла».

Он молчит.

— Слишком рано? — спрашиваю.

Он смотрит прямо перед собой, ничего не говоря.

— Ну тогда, — произношу, пытаясь вернуть нас к прежнему разговору, — в кофейню.

Когда приезжаем, то оказываемся единственными посетителями.

— Доброе утро, — здоровается бариста из-за стойки. Её каштановые волосы с розовой прядью на одной стороне стрижки боб качаются при каждом движении.

— Привет, — отвечаю.

— Милое платье. Смелый выбор для этого времени года.

Мгновенно скрещиваю руки на груди, и по коже пробегают мурашки.

— Спасибо. Хм, мы хотели спросить, сможете ли вы помочь нам кое с чем.

— Конечно, — соглашается она, вопросительно глядя на меня.

Смотрю на Дэниела, и он кивает, чтобы я продолжала.

— Мы хотим доставить напитки медперсоналу одной больницы, но не знаем, что именно они предпочитают.

— Так, — произносит она, ожидая, что я скажу дальше.

— Не могли бы вы позвонить и спросить, смогут ли они сами составить заказ?

Она оглядывается на администратора, которая внимательно слушает. Получив одобрение, бариста поворачивается к нам.

— Без проблем. Какое отделение?

— Мы не знаем.

— Ну тогда, какая больница?

Мы с Дэниелом просто смотрим друг на друга. Пожалуй, нам следовало потратить чуточку больше времени на составление плана.

— Этого мы также не знаем. Есть предложения? — последнюю часть я добавлю чисто как шутку, но она улыбается.

— Вообще, мой парень работает медбратом в отделении черепно-мозговой травмы. Думаю, им такое понравится. Могу попросить его организовать всё, если хотите.

Ух ты. Это должно сработать.

— Конечно, — говорю. — Было бы чудесно.

Через двадцать минут мы выходим, нагруженные специальными напитками для медперсонала и простым кофе и снеками для членов семей, навещающих больных.

— Знаешь, — начинает Дэниел, — теперь я чувствую себя ближе к ней, чем на большей части прощальной церемонии.

— На большей?

Его лицо краснеет.

— Мне на самом деле понравилось, когда ты читала письмо. Типичная Мадлен. Смирение, но не нравоучение.

Мы выезжаем на дорогу, и в моей голове появляется навязчивое чувство, будто я должна что-то сделать. Неужели я что-то забыла? И чем ближе мы подъезжаем к больнице, тем сильнее становится чувство. Кручу кольцо на пальце, пока гудение в голове набирает обороты.

ГЛАВА 35

Пока мы идём по больничному холлу, единственное, что я слышу — эхо наших собственных шагов и размеренный стук колёс деревянного сервировочного столика Дэниела. После того как моё кольцо в третий раз соприкасается с металлической ручкой, я снимаю его и убираю в карман. Не хочу, чтобы на нём остались вмятины или выпал один из камней. Надо спросить маму, где она купила его. Оно реально классное.

— Мне казалось, ты хотел его сжечь, — произношу, посматривая за тем, чтобы кофе не расплескался. Столик сегодня пригодился, но с ним связано много воспоминаний.

— Не смог, — всё, что он говорит.

Понимаю. Когда Мадлен болела, Дэниел носил ей в больницу цветы и открытки, которые приходили домой. Сначала ему хватало рук, но потом ему приходилось делать по несколько заходов, и в результате его визиты сводились к катанию на лифте. Однажды он подошёл к сестринскому посту и обнаружил там столик с прикрепленным к нему бантом. Иногда трудно избавиться от мелочей, когда теряешь всё остальное.

Я нажимаю на кнопку для инвалидов и жду, пока двери откроются, приведя нас прямиком в отделение черепно-мозговой травмы. Вдруг чувство, что я что-то забыла, меняется. Теперь больше похоже на дежавю. Бабуля говорила, что это способ вселенной сказать, что ты находишься именно в том месте, где и должен быть. Спасибо, бабуля. Моё место — очередная больничная палата. Замечательно.

— Так, так, неужели это и есть наши ангелы-хранители, — раздаётся голос, когда мы приближаемся к сестринскому посту. — Когда моя девушка позвонила и сообщила, что какие-то незнакомцы хотят принести нам кофе, я подумал, что она шутит. Но вот вы здесь.

— Вот мы здесь, — повторяю я, улыбаясь и протягивая пакет с едой. — Полагаю, покупатели, которые зайдут в кофейню днём, не слишком обрадуются. Мы смели всё подчистую.

Он машет рукой.

— Стоит раздать всё скорее, — он смотрит на красную тележку, и его глаза расширяются. — Ух ты. Здесь намного больше, чем мы заказывали, — он смотрит на Дэниела. — Вы не должны были этого делать, но не могу выразить, как мы вам признательны.

Лицо Дэниела краснеет. Он до сих терпеть не может, когда его выделяют, даже для похвалы.

— Мы думали, родственники пациентов тоже захотят перекусить, — бормочет он.

Улыбка медбрата расширяется.

— Это здорово, чувак.

Вскоре остальной персонал разбирает напитки и возвращается к своей работе.

— Хочешь развезти кофе? — спрашиваю у Дэниела.

Он качает головой.

— Почему бы тебе этим не заняться? Я займусь остатками еды.

— Хорошо.

Я берусь за ручку и иду по коридору, заглядывая в открытые палаты и предлагая посетителям оставшийся кофе. Когда подхожу к последней двери, у меня остались лишь полурастаявший фраппе и простой кофе.

В палате никого, кроме самого пациента. Он выглядит примерно на пару лет старше меня. Его кожа бледная, практически серая, а щёки сильно впали. Ко рту и носу подведены трубки, и несколько проводов торчат из-под больничной пижамы.

— Я могу вам чем-то помочь? — спрашивает уставший голос.

— Простите, — произношу, поворачиваясь. — Я просто хотела спросить, не хочет ли кто-то кофе.

Лицо женщины слегка проясняется.

— Это очень мило.

Она проходит мимо меня в палату и садится на стул рядом с кроватью.

— Мм, хотите кофе? — уточняю, стараясь не смотреть на мужчину, лежащего на кровати.

Она кивает.

— Было бы замечательно.

Подкатываю к ней практически опустевший столик.

— Есть холодный кофе, но он скорее едва холодный, — говорю я.

— Есть простой? — интересуется она, не глядя на меня.

— Есть. Добавить сливки или сахар?

— Чёрный.

— Сейчас.

Не желая её беспокоить, я ставлю стакан на столик рядом с ней.

— Сколько вам лет? — она вдруг спрашивает, когда я собираюсь уходить.

Медленно поворачиваюсь обратно.

— Мне?

Она кивает.

— Семнадцать.

Она улыбается.

— Именно в этом возрасте мой сын уехал в колледж.

Смотрю на мужчину на кровати.

— Это ваш сын? — неловко уточняю.

Она кивает.

— Вы не против посидеть со мной немного? — выражение удивления на её лице заставляет меня задуматься, собиралась ли она задавать этот вопрос.

Хочу отказаться. Следует придумать оправдание, выкатить столик в коридор, и на выход, прочь из этой больницы и особенно из этой палаты. Именно это я хочу сказать себе, когда подвожу столик к стене, беру подтаявший фраппе и притягиваю стул.

Мы смотрим друг на друга, понятия не имея, что сказать. В конце концов, она смотрит на сына и произносит:

— Это Джеймс.

Так, теперь серьёзно, что нужно говорить, когда кто-то представляет тебе своего сына, находящегося в коме?

— Хм, привет, Джеймс, — выдавливаю, понимая, как глупо звучит. У меня ушло много времени, чтобы стать профессионалом по части светских бесед. Но никто никогда не говорил, что придётся беседовать с пациентом в коме.

Она улыбается, и мне кажется, что на самом деле она не представляла нас, а просто искала повод назвать его имя.

— Его сбил пьяный водить почти десять месяцев назад. Его девушка, хотя, полагаю, уже невеста, погибла.

Её история вызывает что-то в моей памяти, хотя в голове до сих пор туман, а гудение громче, чем раньше. Пытаюсь вспомнить, но становится только хуже.

— Мне жаль, — произношу, пытаясь вспомнить манеры и в то же время не вздохнуть. Автоматически тянусь в карман за кольцом. Гудение становится тише, и хотя полностью оно не умолкает, теперь я по крайней мере могу слышать, что говорит женщина.

Она улыбается, и на этот раз мне кажется, что я кого-то обманываю.

— Почему вы разносите кофе сегодня? — осведомляется она.

Пожимаю плечами. Не знаю, насколько откровенничать. В смысле, её сын, похоже, стоит на пороге смерти. Как я могу сказать ей, что моя лучшая подруга умерла, и мы пытаемся отыскать луч света? Но именно это я и делаю. Прежде чем успеваю остановить себя, слова вылетают сами собой.

— Моя лучшая подруга, Мадлен, умерла несколько дней назад. Большую часть последних лет она провела в больнице. Мы с Дэниелом, парнем Мадлен, не захотели быть со всеми на похоронах. Мы хотели сделать что-то, что понравилось бы Мадлен, — прерываюсь, чтобы перевести дыхание.

— Она здесь лечилась? — спрашивает женщина.

Качаю головой.

— Она лечилась в детской больнице. Мы хотели пойти туда, но там находятся дети, которые до сих пор продолжают бороться. Мы не хотели отнять у них хотя бы капельку надежды, напомнив, что Мадлен проиграла свою битву.

— Весьма дальновидно.

Усаживаюсь поудобнее и делаю глоток.

— Нам просто необходимо было что-то сделать. Когда мы пошли в кофейню, то бариста сообщила, что её парень работает здесь медбратом, и вот мы здесь.

— Как нам повезло, — констатирует женщина.

Некоторое время мы молчим, погружённые каждая в свои мысли, когда вдруг она спрашивает:

— Ваша подруга боролась до самого конца?

— Простите? — удивлённо переспрашиваю.

— Не хотела показаться грубой. Просто хотелось спросить, она до конца продолжала искать лечение?

Разум подсказывает мне воспринять слова как оскорбление. Но я не думаю, что она бестактна. В любом случае, её слова заставляют думать, что на самом деле она хотела спросить не это.

— Хм, нет. Думаю, нет. Ей сделали пересадку костного мозга. Она пробовала экспериментальное лечение, но и оно не сработало. В общем, она остановилась. Она говорила всем, что хочет насладиться оставшимся временем. Она не хотела провести жизнь, прикованной к приборам.

Смотрю на её сына. Не могу поверить, что только что сказала такое.

— Простите, — произношу, практически сползая со стула.

Она и бровью не повела.

— На это требуется огромное мужество, — в её голосе слышится восхищение.

— Именно, — соглашаюсь. — Она самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Мадлен хотела жить свою жизнь, а не просто существовать. Она верила, что есть что-то большее. Что-то лучшее. Думаю, было легче, потому что она успела попрощаться. Сделать всё, что в её силах в каждую оставшуюся секунду. В результате, она больше боялась прожить жизнь, которую не стоит вспоминать.

Женщина задумчиво кивает.

— Мы думаем, точнее я говорю отцу Джеймса, что пришло время его отпустить. Жаль, что его сейчас здесь нет, вы бы рассказали ему мысли вашей подруги о смерти. Что более важно, мне хотелось бы, чтобы он узнал её взгляды на жизнь.

— Нелегко отпустить того, кого любишь.

— Он наш единственный ребёнок, — говорит она. — Если он умрёт, то кто мы?

Гудение в голове становится настойчивым. Не знаю, как долго ещё смогу его вынести. Пытаюсь сконцентрироваться на том, что сказала бы Мадлен, если бы сейчас находилась здесь.

— Вы это всё ещё вы. Даже если у вас было не так много времени, как вы хотели, вы всё равно обладали счастьем знать его, — смотрю на Джеймса, — я не могу сказать вам, что делать. Я даже не знаю, что делала бы, если бы оказалась на месте Мадлен, но могу сказать, что когда она ушла, в тот самый момент, когда она прекратила земное существование, она получила спокойствие. И я знаю, что она поступила правильно. Она прожила жизнь на своих условиях.

— Тогда что делать нам? — спрашивает женщина, глазами умоляя дать ей мудрый величественный ответ.

Она с ума сошла? Какого чёрта она делает, спрашивая совета у меня? Мне семнадцать. Я даже не знаю, что надену завтра. Так что я говорю единственное, что могу.

— Сегодня, когда мы уходили с кладбища, то понятия не имели, что будем делать. Мы думали о том, что сделала бы Мадлен. Теперь я постоянно задаю себе этот вопрос. Может, вам и вашему мужу стоит задать тот же вопрос себе: чего бы хотел от вас Джеймс?

Она отворачивается и смотрит из окна. На голубом небе полно белых пушистых облаков, закрывающих лучи солнца. Спустя мгновение тучи расступаются, и поток солнечного света окутывает её лицо. Замечаю, как она выпрямилась и делает глубокий вдох.

— Спасибо, — произносит она, по-прежнему глядя на небо. — Ваши слова — это именно то, что я хотела услышать сегодня.

Она поворачивается и берёт мою руку.

— Огромное вам спасибо. Вы словно ангел.

— Нет, — говорю с грустным смешком. — Я самый далёкий от ангела человек из всех, кого вы встречали.

Но я испытываю невероятное удовлетворение, когда поднимаюсь, и гудение исчезает.

— Я ничего не сделала. Просто принесла кофе.

Она улыбается, хоть и грустно, но всё же с толикой надежды.

— Вы сделали намного больше, чем это. В вас есть мудрость.

Смеюсь, несмотря на ситуацию.

— Пожалуй, вы должны сказать это моим родителям.

— Уверена, они уже знают.

После этого солнце заходит за тучи, и в комнате темнеет. Наш момент завершён. Мы обе не знаем, что сказать. Я выхожу из палаты с тележкой в придачу, и стоит мне только закрыть дверь, как я слышу её сдавленные рыдания и её слова Джеймсу, что она очень сильно его любит.

Неужели это то, через что каждый раз проходили мама и папа Мадлен, снова и снова провожая её в больницу? Достаю телефон и набираю один из немногих номеров, которые знаю наизусть.

— Мам. Что вы с папой делаете вечером?

ГЛАВА 36

Двадцать миль домой длятся целую вечность.

— Уверена, что не хочешь побыть со мной ещё немного? — уточняет Дэниел, когда мы подъезжаем к моему дому. Слышу грусть в его голосе, и как бы сильно мне не хотелось утешить его, я понимаю, время — единственное, что может помочь. Кроме того, у меня есть собственные дела.

Качаю головой.

— Мне на самом деле надо провести время с родителями. Ты же знаешь, как они опекают меня с тех пор, как…

Дэниел понимает. Его родители ведут себя также; наверно, поэтому он не хочет ехать домой. Он терпеть не может, когда они так заботятся о нём. Но после встречи с мамой Джеймса, я могу их понять. В подобных ситуациях родители чувствуют себя такими же беспомощными, как и мы.

— Слушай, давай утром встретимся за кофе. Сомневаюсь, что кого-то будет волновать, если мы забьём на школу.

— Хорошо, — неохотно соглашается он. — Кофе утром. Заеду за тобой.

Наклоняюсь к нему и целую в щёку.

— Тогда увидимся.

Тянусь к ручке и собираюсь выйти из машины, но он хватает меня за руку. Смотрю сначала на руку, потом на его лицо.

— Дэниел, в чём дело?

Слёзы текут по его щекам.

— Я не хочу ложиться спасть, — плачет он. Поворачиваюсь, чтобы обнять его.

— Шшш, — произношу, пытаясь успокоить его. — Сколько времени?

— Не сплю? — уточняет он, головой утыкаясь мне в плечо, звук выходит приглушённым. Я киваю. — Как она умерла. Ну то есть я дремал, когда больше не мог сдержаться, но ночью…, — его голос прерывается. — Боюсь, что начну забывать её.

Заставляю его посмотреть мне в глаза.

— Этого никогда не случится. Неважно, сколько времени пройдёт, или через сколько её лицо начнёт стираться из твоей памяти, оно, — я указываю ему на грудь, где сердце, — оно её не забудет никогда. Она всегда будет в нём. Она — часть тебя. Она — часть нас обоих.

— Как несправедливо! — кричит он, ударяя руль. — Отстой.

Я киваю.

— Да, это несправедливо. И ты прав. Это полный отстой.

— Но мы привыкнем, да? — горько произносит он.

Тщательно обдумываю ответ. Наконец, вздохнув, говорю:

— Нет. Я не думаю, что когда-нибудь мы сможем привыкнуть. Я так и не смогла оправиться после смерти бабули, а она была пожилой. Но однажды, со временем, мы научимся жить с этим.

— Надеюсь. Не думаю, что смогу вечно жить с этой болью, — Дэниел вытирает глаза рукавом. — Тебе лучше идти. Твои родители уже подглядывают за нами через занавески.

— С тобой всё будет в порядке?

— Да. Со мной всё будет в порядке. Просто пообещай, что не бросишь меня завтра. Без тебя я не выдержу.

Протягиваю руку. Он медленно протягивает свою.

— Договорились.

После короткого объятия я выбираюсь из машины и быстро поднимаюсь по лужайке к ярко освещённому крыльцу своего дома.

— Я дома! — кричу, бросая сумку и куртку на пол. От запаха маминого фирменного цыплёнка в кисло-сладком соусе слюнки текут, и я направляюсь прямиком в кухню, где вижу родителей, которые сидят голова к голове и плачут. — Что происходит?

— Ужин готов, — произносит мама, вытирая глаза. Она берёт тарелку жареного риса и идёт в гостиную.

— Что происходит? — повторяю вопрос. — Мы никогда здесь не едим.

— Мы просто подумали, так будет лучше, — отвечает папа, обмениваясь с мамой загадочными взглядами. Фуф. Неужели все родители думают, что детей так легко обмануть? Что-то случилось, и что-то мне подсказывает, что совсем скоро я это выясню. Мои деньги или новость об их разводе. Боже, а если они спросят меня, с кем я хочу жить? Как мне такое решать?

Стол сервирован на троих. В дополнение к цыплёнку и рису на тарелке уже лежат крабовые рангуны и яичный рулет из моего любимого китайского ресторана.

— Кто-то постарался, — отмечаю я, садясь на стул и разворачивая палочки. Тянусь через стол и наливаю кружку чая.

— Папа помогал, — говорит мама, и я чуть не роняю чайник.

— Серьёзно?

Папа не знает даже, как управляться с игрушечной посудой, не говоря уже о настоящей.

При виде моего удивления папа принимает оскорблённый вид.

— К твоему сведению, я могу нарезать цыплёнка и открыть пакет с замороженными овощами. Кроме того, как думаешь, кто выбирал, что заказать?

Улыбаюсь, и, кажется, в первый раз за долгое время чувствую себя хорошо. В смысле, я всё ещё грущу из-за Мадлен, но я уже давно не чувствовала себя дома в безопасности. Интересно, сколько это продлится?

— Может, мне следует чаще ужинать дома.

Родители садятся, и начинается передача тарелок. Только я собираюсь откусить от яичного рулета, как папа прочищает горло.

— ЭрДжей, может, сейчас не самый подходящий момент, но мы должны тебе кое-что сказать.

О нет. Вот оно. Они разводятся. Преуменьшение говорить, что сейчас не самый подходящий момент. Медленно кладу еду на тарелку и вытираю руки.

— Что?

Отвечает мама.

— Я должна признаться, — она почти плачет. — Несколько месяцев назад я совершила ошибку. Как ты знаешь, в этом районе с недвижимость дела обстоят плохо. Твой папа работал очень много, чтобы компенсировать разницу. Я пыталась закрыть сделку, чтобы договориться о трансферах для новой фабрики, открывающейся на юге. После встречи я остановилась выпить и встретилась со старым другом. Одно привело к другому…

Она не смотрит на меня, и я вижу стыд на её лице.

— Я уже знаю.

Родители удивлённо смотрят на меня.

— Откуда? — спрашивает мама.

— Фелисити.

Папа кладёт вилку.

— Поэтому ты снова начала с ней общаться?

Киваю.

— Она сказала, что расскажет всем о маме и её…, — не хочу говорить это слово.

— О моём? — уточняет мама.

— Романе, — отвечаю, опуская голову. Вот. Всё сказано.

Мама так резко вскакивает со стула, что он с грохотом опрокидывается. Она подходит ко мне и обнимает так, что я едва могу дышать.

— Ты должна была сказать мне, — она шепчет, перебирая мои волосы.

— Я не хотела быть причиной вашего с папой развода. Но теперь вы разводитесь, и это не имеет никакого значения, а я потеряла столько времени с ними, хотя могла провести его с Мадлен.

— Мы не разводимся, — тихо произносит папа.

Отстраняюсь от мамы и смотрю на него.

— Нет?

Он качает головой.

— Мама сразу пришла ко мне и во всём призналась. Мы ходим к психологу, чтобы проработать это.

— Подожди, так ты знал? — уточняю. — Ты рассказала ему?

— Конечно.

Кажется, она больше расстроилась, что я думала, что она лгала папе, чем от того, что я всё знала.

Папа наклоняется вперёд.

— Судя по тому, что ты предприняла, чтобы защитить маму и меня, у меня складывается впечатление, что ситуация видится тебе хуже, чем есть на самом деле.

— Фелисити сказала, что у тебя давний роман с каким-то мужчиной. Она никогда не говорила, кто это, говорила, что это возмутительно.

— Фелисити солгала, — отвечает мама. — Я изменила твоему отцу, но только один раз, и это был лишь поцелуй. Я бы даже не назвала это романом. Скорее неосторожностью.

— Тогда почему она…

— Потому что это был её отец, — поясняет мама, поднимая стул. — Мы с ним учились вместе в старших классах. Я рассказала ему о сделке, которую надеялась заключить, и он упомянул, что его компания собирается привлечь новых управляющих. Он предложил мне эксклюзивный контракт, чтобы я представляла его новых сотрудников, когда они будут искать новые дома. С двумя этими контрактами я снова окажусь на вершине, а твоему отцу не придётся брать так много смен.

— О, — всё, что мне удаётся выдавить. После стольких месяцев с самыми худшими мыслями о маме и стольким временем, потраченным с Фелисити вместо Мадлен и Дэниела, облегчение просто невероятное. — Тогда в честь чего семейное собрание?

— В честь этого, — отвечает мама. — Как сказал папа, мы ходим к психологу, работая над тем, чтобы вернуть доверие, которое мы потеряли. Последним шагом было признаться во всём тебе, чтобы между нами больше не было секретов.

— Значит, вы вместе? — мама и папа кивают. — Что ж, сегодня произошли два хороших события.

— Какое второе? — интересуется папа, подкалывая вилкой кусочек цыплёнка, покрытый соусом.

Пока мы едим, я рассказываю о нашем с Дэниелом визите в больницу. Однако я не упоминаю женщину и её сына. Возможно, однажды, но сейчас я понимаю, что это не моя история, чтобы рассказывать.

Мы уносим тарелки, и раздаётся звонок в дверь. Мы в замешательстве смотрим друг на друга.

— Я открою, — вызываюсь я.

Отпихнув сумку с дороги, я открываю дверь и вижу пять или шесть маленьких привидений, ведьм и принцесс, стоящих передо мной.

— Кошелёк или жизнь, — хором произносят они.

Точно. Сегодня Хэллоуин, а я забыла выключить свет на крыльце, когда заходила.

— Я, хм, не знаю, есть ли у нас…

Позади меня появляется мама и оптимистичным голосом возвещает:

— Разумеется, у нас есть сладости, ЭрДжей. Я купила всё ещё несколько недель назад.

И вот так, в день, когда я проводила лучшую подругу в могилу, я раздаю сладости сотням детей. В конце у нас осталось лишь несколько простых шоколадок.

— Почему ты вообще купила эти? — осведомляюсь, выбирая конфету, разворачивая обёртку и отправляя шоколад в рот.

— Они шли в ассорти, — произносит мама, защищаясь.

Смотрю на неё взглядом, подразумевающим, что это плохое оправдание.

— Они как мел.

Папа берёт одну и крутит, пока крошечный диск не выпадает у него из рук.

— Мне они нравятся.

— Ну конечно, — со стоном говорю.

Не могу поверить, что говорю это, но сегодняшний вечер был чудесным. Не будет преувеличением сказать, что это не обычный вечер. Впервые за очень долгое время я не убегаю на вечеринку или к друзьям. К сожалению, при мыслях о привычных вещах я вспоминаю Мадлен, и начинаю чувствовать, как стены вокруг меня сжимаются. Мне нужен воздух.

— Вы не против, если я прогуляюсь? — спрашиваю, вертя на пальце кольцо с дельфинами.

— Ты в порядке? — беспокоится мама. — Выглядишь бледной.

— Я в порядке, — заверяю её. — Просто длинный был день. Мне нужно проветрить голову.

Папа тянется за пультом и включает DVD.

— Мы собираемся смотреть тот ужастик, который ты так любишь.

Улыбаюсь.

— Вернусь до конца начальных титров. Обещаю.

Мама смотрит на меня так, словно хочет возразить, но молчит.

— Поторопись, — произносит она, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать её в щёку.

— Хорошо. Не начинайте без меня.

ГЛАВА 37

Не зная точно, куда иду, я направляюсь в сторону парка в паре кварталов от дома. Периодически попадаются группы детей, стучащихся в двери; их возбуждённые крики «кошелёк или жизнь» вызывают у меня улыбку. Эх, вот бы снова оказаться ребёнком и не знать о том дерьме, которое случается в жизни. Скучаю по наивности. Ужасно, что нельзя повернуть время вспять и всё исправить. И снова возникает дурацкое гудение. Вдыхаю полной грудью чистый ночной воздух. Может, стоит попросить маму назначить мне приём у врача.

Впереди троица поднимается по ступенькам к дому. Самый младший в костюме, очевидно, слишком огромном для него, плетётся сзади и кричит остальным, чтобы подождали. Они дожидаются, когда он поравняется с ними и затем резко подаются вперёд.

Буквально через несколько минут я подхожу к парку, в котором нет ни души. Оглядываюсь, чтобы убедиться, что никто не смотрит, и забираюсь на вершину лесенки; ноги свободно свешиваются. Запрокидываю голову к звёздам. Возникает чувство вроде освобождения, когда я нахожусь на несколько футов ближе к небу.

— Ты там? — задаю вопрос в пустоту. — Мадлен, ты можешь меня слышать?

Единственный ответ, который я получаю — отдалённый смех детей. Интересно, видела ли она тех, кто пришёл на её похороны. Интересно, видела ли она, какое влияние оказали её слова на тех, кто слушал.

— Дэниел сейчас переживает тяжёлые времена, — говорю в небо, — но думаю, ты и так знаешь. По правде говоря, мы все переживаем.

Теперь мой единственный ответ — тишина.

— Полагаю, ты получила ответ на вопрос, существует ли Рай, да? — снова раздаётся гудение. Словно пытается прорваться воспоминание. Мотаю головой и продолжаю обращаться к Мадлен. — К этому моменту, я уверена, ты уже очаровала большого босса, не так ли? Он даст тебе пару крыльев?

Гудение становится громче.

Но неважно. Мои внезапные всхлипы заглушают шум в голове. Она на самом деле умерла, и единственный способ, когда я могу притвориться, что общаюсь с ней — смотреть в небо и болтать с пустотой. Спрыгиваю с металлической конструкции и направляюсь домой. Сейчас на улицах практически никого нет, и на большинстве участков перед домами не горит свет. На другой стороне улицы ко мне приближаются трое ребятишек, которых я видела ранее.

— Идём, Томми. Поторопись. Мама убьёт нас, если мы не придём домой через пять минут, — произносит самый высокий из них, оглядываясь через плечо.

— Я пытаюсь, — маленький мальчик всхлипывает, одной рукой таща свою наволочку, набитую конфетами, а другой поддерживая спадающий костюм. Они переходят дорогу, и двое старших обходят меня, избегая столкновения.

— Ребята, подождите! — снова зовёт их брат. Он тащится за ними, словно утёнок за своей матерью, но костюм побеждает. Мальчик спотыкается, мешок с конфетами падает на землю, скользит и останавливается посреди дороги.

Боковым зрением замечаю фары автомобиля, выезжающего из-за угла. У водителя никаких шансов заметить ребёнка. Без раздумий я кидаюсь к мальчику и поднимаю его. Он весит больше, чем я ожидала, и я пошатываюсь, чтобы не упасть во время бега. У меня нет никаких шансов вытащить с дороги нас обоих. Секунду спустя я отталкиваю ребёнка к траве со всей силой, какой могу. Он смотрит на меня широко распахнутыми от ужаса глазами. В отдалении слышу крики его сестёр. Мгновение спустя раздаётся визг шин, и я чувствую удар, когда капот врезается мне в бок. Меня швыряет через лобовое стекло. Голова пробивает стекло, и последнее, что я вижу перед тем, как кровь застилает мне глаза — чистую белизну подушки безопасности, которая прячет водителя от моего взгляда.

Закрываю глаза, пока во дворах, один за другим, зажигается свет. Все хотят узнать, что происходит. Слышу плач маленького мальчика, которого пытается успокоить сестра. Задумываюсь, отправилась ли вторая за мамой. Надеюсь, у них не будет проблем.

Вдали раздаётся звук сирен скорой помощи, и постепенно я начинаю чувствовать. Во-первых, острую боль в голове. Во-вторых, нога начинает болеть, а вскоре и запястье. Но я узнаю, что такое настоящая боль лишь тогда, когда пытаюсь сделать вдох. Каждая попытка оканчивается горящей болью. Пытаюсь закашлять, но больше похоже на хрип, и я чувствую, как что-то капает из уголка рта.

— ЭрДжей, — кто-то обращается ко мне, направляя белый свет мне в глаза. — Ты слышишь меня?

Пытаюсь кивнуть, но шея затекла, и я почти уверена, что она сломана.

— Не пытайся говорить, — командует голос.

Если мне нельзя говорить, зачем тогда он задаёт вопросы?

Следующий звук, который я слышу, — вопль мамы.

— Нет! ЭрДжей, детка, нет! Уберите от меня руки! Это моя дочь!

Слышу, как папа кричит что-то, но теперь мир начинает затихать. Всё, что мне удаётся отчётливо расслышать — спокойный голос диспетчера, обращающийся к мужчине, который задавал мне вопросы и велел не разговаривать.

Начинают сменять друг друга красный и белый цвета, и через мгновение я оказываюсь на носилках, и меня везут, вероятно, в машину скорой помощи.

— Её родители едут с полицией, — парамедик докладывает диспетчеру. — Никак не могу позволить им ехать с нами, она выглядит так плохо.

Эй, алло, я всё слышу. Когда я получу возможность оценить происходящее, я обязательно прокомментирую плохие манеры с больными.

— Свидетели говорят, она отбросила с дороги ребёнка, — произносит водитель. — С ужасом представляю, что было бы с ним, если бы не она.

— Да. Повезло мальцу. Разодранная коленка и разбитая губа не сравнятся с этим.

Ясно, но насколько всё плохо? Полагаю, я сломала ногу, потому что она болит как ненормальная. Ещё пострадала голова. Надеюсь, это всё.

— Я дам тебе обезболивающее, ЭрДжей. Не засыпай, хорошо?

Ощущение прохлады разносится по всему телу, приглушая боль до тех пор, пока не начинает казаться, что я парю в облаках.

В следующий раз, когда я открываю глаза, мне приходится их сразу же закрыть из-за ослепительного света. Слышу плач мамы с другой стороны двери. Веки слишком тяжелы, и я проваливаюсь в сон.

Понятия не имею, сколько проходит времени, когда появляется желание проснуться. Но на этот раз я не могу. Я не могу открыть глаза. Я не могу согнуть пальцы. Я вообще не могу пошевелиться. Писк монитора сердечного ритма — единственное доказательство того, что я жива, и я снова погружаюсь в теплую бездну пустоты.

Во сне вижу образы Мадлен и бабули. Они не перестают говорить, что всё будет в порядке, и мне надо просто расслабиться. Очевидно, ни одна из них не принимала тех таблеток, что дают мне, так как расслабиться — не проблема.

Резко просыпаюсь. На этот раз что-то закрывает глаза. Я не могу видеть, но могу слышать, как тихонько плачет мама. Хочу заверить её, что я в порядке, но не могу. Горло очень сильно саднит, и от одной только мысли заговорить начинает тошнить. Слышу, как входит папа.

— Выпей это, — приказывает он надтреснутым голосом.

Внезапно я ощущаю, что меня куда-то тянет, словно я должна быть в другом месте. Сводит с ума, верно? Ну то есть, моя нога сломана, и я не то чтобы могу свободно гулять.

Но ноющее чувство никуда не уходит. Наконец, я переключаю внимание с мамы и пищащих приборов на ожидание чего-то. Но всё, что я чувствую — случайный всплеск статического электричества. Напоминает, когда шаркаешь тапочками по ковру, затем идёшь за кем-то и касаешься его, и его ударяет током. Но мне совсем не больно. На самом деле, похоже на мурашки.

— ЭрДжей, — произносит мягкий голос позади меня.

Я знаю этот голос. И я не хочу оглядываться, чтобы увидеть хорошо знакомое лицо.

— ЭрДжей, — произносит голос более требовательно. — Пора.

— Нет, — возражаю, теперь без проблем управляя голосом. — Нет. Только не снова.

Не снова? Подождите. Что я имею в виду? Опять в голове появляется гудение, но теперь, когда я пытаюсь от него отмахнуться, оно возвращается, и на меня обрушиваются воспоминания, которых попросту не могло быть.

Или могло?

— ЭрДжей.

Боль в ноге прошла, и голова чувствует себя прекрасно. Осторожно дотрагиваюсь до лица, смутно осознавая, что запястье не болит. Ссадины на лице прошли.

— Да вы издеваетесь надо мной, — ворчу, поворачиваясь, чтобы посмотреть, кто говорит со мной.

Позади меня облачённый в черные робы с серпом в руках уже во второй раз стоит Гидеон, мой личный жнец.

ГЛАВА 38

— Да вы издеваетесь надо мной! — кричу я. — Я даже день не прожила!

— Технически, немного больше, — уточняет Гидеон.

Раскрываю рот и смотрю на него.

— И сколько из этого времени было проведено под таблетками?

Он пожимает плечами.

— В любом случае, что произошло с моими семьюдесятью годами? Мне казалось, я должна была увидеть тебя не раньше, чем через несколько десятилетий.

Гидеон снова пожимает плечами.

Тупой жнец. Но на этот раз я не позволю ему затащить меня на поезд, пока не получу ответы. Усевшись по-турецки, смотрю на него с самым вызывающим выражением лица.

— Я с места не сдвинусь, пока ты не объяснишь, что происходит. Почему я здесь? Почему я умерла?

Гидеон кончиками пальцев потирает глаза, а затем, к моему удивлению, плюхается рядом со мной.

— Нам обязательно через всё это проходить? — спрашивает он.

— Ты, как и я, прекрасно знаешь, что, как только я окажусь на поезде, вскоре я сойду в Зале Ожидания, где ты бросишь меня дожидаться призыва на регистрацию.

Он озадаченно смотрит на меня.

— Что?

— И снова ты отрицаешь то, что должно произойти.

— Каким образом? — осведомляюсь, тщательно следя за тем, чтобы он не смог отвлечь меня от нужных мне ответов.

— Никто не думал, что ты вспомнишь, что была здесь. Точнее, пока ещё ты не там, но скоро.

Понимаю, что он делает. Пытается отвлечь меня чем-то странным и увлекательным, связанным со мной. Не выйдет.

— Плевать. Объясни, почему я не дожила до столетия, — требовательно спрашиваю.

— Ты изменила своё прошлое, и эти изменения проявились в твоём настоящем. Они также изменили твоё будущее.

— Подожди, ты хочешь сказать, что пройдя через все испытания, учинённые судом, я в конечном итоге обменяла долгую жизнь на один-единственный день?

— Полагаю, с твоей точки зрения так и выглядит, — произносит он раздражённо.

— А как ещё мне на это смотреть? — интересуюсь с не меньшим раздражением.

Он встаёт и протягивает руку, чтобы помочь мне подняться. Я не принимаю её.

— Ты можешь смотреть так, — со вздохом произносит он, — предыдущая временная линия предлагала тебе долгую жизнь, лишённую истинной дружбы, сострадания, достоинства. В новой жизни, хоть и короткой, ты ставила нужды других выше своих собственных, и этот мир стал лучшим местом. Ты в прямом смысле изменила жизни людей.

— Не понимаю, как, — бормочу.

Он протягивает руку немного дальше.

— Просто пойдём со мной. Я не заставлю тебя сесть на поезд, пока ты не будешь готова.

— Почему я должна верить тебе? Если мне не изменяет память, в последний раз ты не предоставил мне особого выбора.

Он поднимает другую руку, словно давая клятву.

— Клянусь честью.

— Ты же не собираешься дождаться последнего момента, а затем втолкнуть меня в дверь?

— Просто вставай.

На этот раз я поднимаюсь, но без его помощи.

— Некоторые вещи никогда не меняются. Ты упряма, как и всегда.

— Итак, как же я изменила жизни за пару часов?

— За день, — поправляет Гидеон.

— Плевать.

— Ну, ты спасла того маленького мальчика.

Хорошо, сложно спорить со жнецом, когда дело касается смерти.

— Всего одного человека.

— Что, тебе этого не достаточно? Серьёзно, ты не должна беспокоиться о том, что я втолкну тебя в дверь поезда. О чём ты на самом деле должна беспокоиться, так о том, чтобы я тебя не толкнул под поезд.

— Напоминаю, я уже мертва, — бормочу я.

— Верно, но дорога до Зала Ожидания тяжёлая. Лучше быть внутри, чем снаружи.

Наверно, мы недалеко от станции, так как я вижу вокруг много душ и жнецов.

— Теперь пришло моё настоящее время, да? То, за что я боролась с ангелами? За один день?

— И за достойную жизнь, — добавляет он.

Перед нами появляется поезд. Я понимаю, он прав, говоря, что пришло моё время умирать. Мне это не нравится, но в глубине души понимаю, что он прав. Интересно, поэтому все остальные в ступоре? Наверно, чтобы не впали в безумие от собственной смерти, пока не смогут увидеть обзор своей жизни. Кроме очень старых. Они выглядят вполне жизнерадостно.

— Подожди, Гидеон.

— Да?

— Как вышло, что я больше похожа на стариков, чем на ходячих зомби?

— Сложно сказать. В отличие от молодёжи или от тех, кто умер внезапно, старые души готовились к этому моменту целую жизнь. Не удивительно. На самом деле, в большинстве случаев, смерть служит облегчением. Может, из-за того, что ты уже проходила через всё это, твоя душа не… как ты там сказала?

— Не впала в безумие? В истерику? Окончательно не сошла с ума?

— Что-то типа того.

Его ответ заставляет задуматься.

— А как насчёт тех, кто был болен, раком например?

— Зависит от того, были они готовы или нет, когда пришёл их черёд. Но скажу тебе, неважно, насколько был кто-то готов на Земле, чем моложе тело, тем сложнее душе. Когда смерть прерывает заведённый порядок жизни, подготовка не имеет значения.

— То есть мы в самом деле рождаемся только для того, чтобы умереть?

Гидеон качает головой.

— Тогда в чём причина?

— Каждый может чему-то научиться и чему-то научить. Как только человек выполняет эти две вещи, он завершает свою земную миссию и может возвращаться домой.

— Тогда в чём смысл Рая и Ада? Если ты на Земле, чтобы выполнить миссию, тогда какая разница, куда ты отправишься, наверх или вниз?

— Потому что не каждый учится и учит. И если люди не могут выполнить условия, на которых были отправлены сюда, вечный покой им не светит.

— И тогда их отправляют в огонь и серу?

Гидеон качает головой.

— Ад не такой. Думай о нём, как о реабилитации. Большинство людей, которые проходят через Врата Ада имеют намерение переродиться. Получить второй шанс, чтобы сделать всё правильно.

— Ты шутишь? Ад — дверь на Землю?

Он кивает.

— Типа того.

Собираюсь задать следующий вопрос, когда какой-то жнец толкает меня.

— Эй, осторожней…

Гидеон хватает меня за руку и тянет в противоположную сторону.

— Пошли, ЭрДжей. Поедем в другом вагоне.

— Почему? Что происходит?

Оглядываюсь через плечо и именно тогда замечаю Джеймса. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть в глаза собственному жнецу.

— Ты знал, — шиплю я. — Ты знал, что он будет на том же поезде, и пытался скрыть его от меня.

— Ты не можешь говорить с ним, ЭрДжей. Ты не можешь подойти к нему. Мы понятия не имеем, что он будет делать.

Вырываю руку и бегу через переполненный перрон к следующему вагону. Заглядываю в каждое окно, никого не нахожу и уже собираюсь сдаться, когда замечаю Джеймса, ссутулившегося на одном из сидений.

Звон колокольчика оповещает, что двери закрываются, и я запрыгиваю, пытаясь удержать их открытыми. К моему ужасу, поезд начинает двигаться, а я застряла. Вдруг две руки над моей головой раскрывают двери достаточно, чтобы я смогла проскользнуть внутрь. Оказываюсь на полу. Поднимаю глаза и вижу ухмыляющегося Гидеона.

— Только не говори никому, что я затащил тебя на поезд. Ты и так уже создала мне недавно кучу проблем.

— Как смешно, — произношу, поднимаясь и отряхиваясь. Смотрю на место, где видела Джеймса, но он ушёл.

— Оставь его в покое, — умоляет Гидеон.

— Почему? Он должен знать, что Сэнди ждёт его.

— Это против правил.

— Верно, — смеюсь. — С каких это пор я следую правилам? Никто не будет винить тебя, если ты об этом беспокоишься.

Он удивлённо отступает.

— Я не за себя беспокоюсь, и не за тебя, если уж на то пошло, а за Джеймса. Он провёл в коме почти год. Его душа была заперта в теле. Ему нужно время привыкнуть.

— Ему нужно знать, что она ждёт.

Гидеон ничего не говорит, когда я начинаю идти по вагону, ища Джеймса. В дальнем углу стоит жнец спиной ко мне, закутавшись в плащ. Пытаюсь заглянуть ему через плечо, но он загораживает обзор.

— Всё в порядке, Элайджа, — произносит Гидеон за моей спиной. — Все мы знаем, что её невозможно остановить, если она что-то задумала.

Не очень-то похоже на комплимент. Жнец поворачивается лицом к нам.

— Когда-нибудь она доведёт нас до беды своим желанием везде совать свой нос, — говорит он, глядя на меня сверху вниз.

— Я возьму на себя вину, если всё кончится плохо, — заверяет Гидеон.

Элайджа отступает, бурча что-то о детских капризах, да ещё и в его смену, но я не обращаю на него внимания и концентрируюсь на съёжившемся мужчине передо мной.

Наклоняюсь, стараясь не коснуться его.

— Джеймс, — мягко зову. — Джеймс, ты слышишь меня?

Он слабо кивает. Кивнул ли он на самом деле или это лишь движение поезда, но кивок ободряет меня продолжать.

— Джеймс, меня зовут ЭрДжей. Помнишь мой голос в твоей палате? Я разговаривала с твоей мамой.

Он снова слабо кивает. На этот раз это точно Джеймс, а не поезд.

— Хорошо. А теперь, Джеймс, мне нужно кое-что тебе рассказать, и у нас мало времени, — делаю глубокий вдох перед тем, как продолжить. — Джеймс, Сэнди будет ждать тебя, когда мы сойдём с поезда. Она ждёт тебя с той самой ночи, как умерла.

Медленно, словно сопротивляясь невидимым цепям, Джеймс поднимает голову. Его глаза, полные замешательства, пытаются сфокусироваться на мне.

— Она не хотела, чтобы ты был здесь один. Поэтому она ждала, — объясняю я.

Джеймс открывает рот, но не издаёт ни звука. Сначала. Наконец, после нескольких попыток он выдавливает:

— Сэнди, — его голос звучит хрипло, однако нет никаких сомнений в том, что он произнёс.

Правая рука дёргается и поднимается для того только, чтобы опуститься. Он пытается подняться, но ноги не слушаются.

— Я говорил, это плохая идея, — Элайджа высказывает Гидеону.

— Дай ей немного времени, — произносит мой жнец. — Она умеет общаться с душами.

Не уверена, уверенность это или нежелание, чтобы коллега оказался прав, но вера Гидеона поддерживает меня.

— Подожди немного.

— Где она? — медленно спрашивает Джеймс.

— Её здесь нет. Мы скоро встретимся с ней. У тебя мало времени, но, Джеймс, мне нужно, чтобы ты посмотрел на меня

И он смотрит.

— Хорошо. Я понимаю, тебе кажется, что что-то тянет тебя вниз, но это не так. Ты можешь контролировать происходящее с тобой. Тебе просто надо сосредоточиться.

Он начинает раскачиваться взад-вперёд, снова и снова повторяя:

— Сэнди. Сэнди. Где она?

Смотрю на Гидеона, умоляя помочь. Его лицо непроницаемо, в отличие от лица Элайджы, на котором написано «я же говорил». От его усмешки становится тошно. Поворачиваюсь к Джеймсу и кладу руку ему на колено. Внезапно его глаза проясняются, он протягивает руку и хватает меня за запястье, притягивая мою ладонь к своему лицу.

Кольцо. Я и забыла, что ношу кольцо, найденное под кроватью. Но оно не моё. Оно Сэнди.

— Откуда оно у тебя? — с такой яростью спрашивает он, что я радуюсь, что уже мертва. Уверена, иначе он бы меня убил.

— Она дала его мне, — отвечаю, стараясь вырвать руку. — Она дала его мне, чтобы ты понял, что я говорю правду.

Он медленно снимает кольцо с моего пальца и рассматривает его. Вспышка ярости проходит. В его глазах появляется смесь любви и грусти.

— Автомобиль, — говорит он. — Он утянул её под воду.

Я киваю.

— Да.

— Но он не убил меня. Не до конца.

— Да.

— Мои родители не хотели отпускать меня и тогда…, — он смотрит на меня. — И тогда ты пришла в палату. Ты сказала маме, что всю жизнь быть прикованным к приборам — это не жизнь.

Смотрю на жнецов.

— Ну, я говорила не совсем так…

Он обрывает меня на полуслове, заключая в медвежьи объятия.

— Спасибо, — шепчет он. — Спасибо, что дала им разрешение отпустить меня, — он отпускает меня. — Ты рассказала им о своей подруге, верно? О той, что умерла от рака.

Я киваю.

— Мадлен.

— Верно. Вот что заставило их поменять мнение.

Гидеон прочищает горло.

— Мы почти на месте.

Я смотрю на Джеймса, который осматривает остальных пассажиров.

— Почему они такие тихие? — интересуется он.

— Потому что, — произносит Элайджа, — они должны такими быть. А теперь, Ромео, давай найдём твою Джульетту.

— Сэнди, — поправляет Джеймс, и Элайджа нежно улыбается.

— Конечно. Сэнди. — Элайжда поворачивается к Гидеону. — На твоём месте, я бы избавился от неё как можно быстрее. От неё одни неприятности.

— Эй, — машу перед ними рукой. — Вообще-то я здесь.

Гидеон только улыбается.

— Что-то подсказывает мне, проще сказать, чем сделать.

ГЛАВА 39

Джеймс, не теряя времени, мчится ко входу в Зал Ожидания. Бегу следом, не желая пропустить счастливое воссоединение. Поэтому, когда мы оказываемся на месте, и Сэнди нигде не видно, у меня внутри всё холодеет.

— Где она? — спрашивает Джеймс, осматривая зал.

— Не знаю. Она стояла у дверей, когда я приехала в прошлый раз. Она должна быть где-то здесь.

По залу разносится голос, зачитывающий список имён. Имени Сэнди в нём нет.

— О нет! — кричу я, направляясь к стойке регистрации. — Этого не может быть. Мы не могли опоздать.

— Что? — осведомляется Джеймс, подходя ко мне. — Ты знаешь, где она?

Через мгновение мы встаём в очередь.

— Найди её. Если мы не найдём её здесь, будет слишком поздно.

— Откуда ты знаешь?

Отмахиваюсь от вопроса.

— Просто поверь.

Я подпрыгиваю, пытаясь разглядеть лица в очереди, но нигде не вижу Сэнди

Все делают два шага вперёд, и тогда я замечаю впереди волосы, собранные в конский хвост. Она шагает к стойке регистрации и улыбающемуся ангелу.

— Самое время, — произносит ангел елейным голоском. — Мы всё ждали, сдашься ли ты когда-нибудь.

— Джеймс! — ору я. — У стойки! Останови её!

За спиной происходит какая-то суета, я оборачиваюсь и вижу Лиллит с группой ангелов, приближающихся ко мне, чтобы увести.

Но Джеймс быстрее, чем они рассчитывали. Он уворачивается от их рук, расталкивает души, прорывается сквозь красные ленты. Молча наблюдаю, как он приближается к Сэнди и отталкивает её руку ровно в тот момент, когда она собиралась взять диск о своей жизни.

— Сэнди, — произносит он. Но даже на расстоянии я замечаю, что в её ярких глазах ни следа эмоций. Она стала одной из них.

Кольцо. Скорее всего, она стала бесчувственной из-за того, что отдала кольцо мне. У неё не осталось ничего, за что она могла бы держаться.

— Дай ей кольцо! — кричу, пока Лиллит пытается затащить меня в маленькую комнату, в которую она отводит безнадёжные души. — Дай ей кольцо.

Одним плавным движением Джеймс опускается на колени и протягивает Сэнди её помолвочное кольцо. Даже Лиллит останавливается посмотреть, что будет дальше. Полагаю, у них здесь не так часто случаются помолвки.

Кольцо скользит на палец, её взгляд проясняется, но на полное осознание происходящего ей требуется некоторое время.

— Это ты, — шепчет она, опускается перед ним на колени, касаясь его лица так осторожно, словно боится, что он морок. — Ты в самом деле здесь.

— Да, — отвечает он и нежно целует в губы.

Она недоверчиво качает головой.

— Но как?

— Твоя птичка, — говорит он и притягивает её ближе.

Сэнди оглядывается и встречается со мной взглядом. Я сбрасываю Лиллит и медленно к ним приближаюсь.

— Ты справилась, — произносит Сэнди, притягивая меня к ним. — Я пыталась держаться, но без кольца начала забывать, почему не хочу идти, когда меня зовут. Думаю, в конце концов, я сдалась, — она переводит взгляд с Джеймса на меня. — Но ты смогла.

Её глаза расширяются, и она снова смотрит на меня.

— О нет. Ты вернулась. Почему ты вернулась так быстро?

— Измени прошлое…, — начинаю.

— Изменишь будущее, — заканчивает Сэнди. — Мне так жаль.

Я киваю.

— Мне тоже.

— Что ж, — вклинивается Лиллит, подходя к нам, — раз ваше маленькое воссоединение свершилось, может, мы лучше уйдём с дороги и позволим остальным душам найти покой.

— Никаких возражений, — заверяет Сэнди, хватая Джеймса за руку и подводя его к стойке. Она берёт свой диск и ждёт, пока Джеймс возьмёт свой.

— Ты идёшь? — спрашивает она, прежде чем покинуть Зал Ожидания.

— Да, ЭрДжей, — шипит Лиллит мне в ухо. — Ты идёшь или тоже кого-то ждёшь?

Правда в том, что ждать мне некого. Не осталось ничего, за что я могла бы побороться. Я именно в том месте, в котором должна находиться. Но почему тогда мне не хочется идти?

— Ты не хочешь идти, верно? — спрашивает Лиллит. Качаю головой, и она продолжает. — Вот почему душа защищает разум, защищает от того, чего боятся все люди.

— И чего же? — шёпотом уточняю.

Она смеётся.

— Неизвестности, конечно же.

— Как получилось, что в прошлый раз у меня не было такой проблемы?

— Если помнишь, то была, просто в тот момент ты была сосредоточена на том, чтобы доказать свою правоту. Самонадеянность победила страх. Теперь же тебе осталось только двигаться вперёд и получить приговор, — она указывает на ангела за стойкой, которая протягивает мне диск. — Но сначала ты должна посмотреть на свою жизнь. Кто знает, может на этот раз тебе больше понравится.

Время замедляется, когда я протягиваю руку и осторожно беру такой обыденный предмет. Когда диск оказывается в руке, она направляет меня в коридор, полный комнат. Слышу, как Сэнди и Джеймс убеждают кого-то, что не хотят расставаться. Через мгновение раздаётся смех и хлопок в ладоши.

— Время, — произносит Лиллит, и со вздохом я переступаю порог.

Звуки Зала Ожидания стихают. Я иду вперёд, ища ближайшую открытую комнату.

— Нужна помощь? — интересуется знакомый голос.

Поднимаю глаза и вижу перед собой Йетса. Широко улыбаясь, подбегаю к нему, едва не сбив с ног.

— Ты здесь.

— Разумеется. Я твой хранитель, в конце концов.

— Да, кстати об этом, — говорю, отступая. — Ты мог бы предупредить меня заранее.

— Я не знал, что всё именно так обернётся.

Я вздыхаю.

— Понимаю, но ты мог бы послать мне сон или печенье с предсказанием или ещё что-то.

Он смеётся.

— И что было бы в предсказании? Не спасай маленького мальчика от автомобиля и тогда проживёшь долгую счастливую жизнь?

— Хм, когда ты это так обставляешь, — бормочу и заглядываю в ближайшую комнату. — Думаю, пора покончить с этим.

— Знаю, что твоя жизнь продлилась не так долго, как ты хотела, но думаю, ты будешь рада такому исходу.

— Пусть лучше так и будет, — говорю, только наполовину шутя. — Не уверена, что судьи готовы к новому слушанию.

— Верно, — соглашается Йетс, подталкивая меня в комнату.

Когда он закрывает дверь, я осторожно достаю диск из коробки. Сложно поверить, что где-то на облаках какой-то ангел смотрит мою жизнь и решает, что добавить в фильм обо мне. Интересно, как получают такую работу?

Свет потухает, и на невидимом экране, как и в прошлый раз, появляется моё рождение. Но всё остальное изменилось. Вместо пустых ссор и предательств, в каждой сцене теперь смех и глупые моменты с друзьями. Есть тёмное время, когда я начинаю зависать с Фелисити, но даже тогда я нахожу время и на остальных друзей. Смотрю, как читаю письмо Мадлен и рассматриваю лица толпы. Её слова трогают их, и я не могу не думать о том, сколько из них изменятся благодаря ей.

Передо мной мелькает последняя ночь моей жизни. Визг шин и плач мамы, когда ей сообщают, что я умерла. Я не думала о том, через что проходят мои мама и папа, и я очень рада, что свой последний вечер провела с ними.

Ожидаю, что это конец фильма, однако в отличие от первого раза, запись продолжается моими похоронами. Похороны проходят в том же зале, что и похороны Мадлен, но на этот раз вместо моря жёлтого на трибунах все возможные оттенки лилового.

Вижу Дэниела, его лицо перекошено от горя. Не знаю, как он держится на похоронах ещё одной лучшей подруги. Но как-то справляется, хотя и пошатывается, когда несёт мой гроб к ожидающему катафалку. Невозможно вынести его печаль. Жаль, что я не могу сказать ему, что со мной всё хорошо, что я не хочу, чтобы он страдал. Я не могу. Всё, что мне остаётся — сидеть и смотреть, как он несёт свою боль.

Интересно, как моя жизнь, а главное моя смерть, повлияют на его будущее. Он по-прежнему станет выдающимся врачом и изобретёт лекарство от рака? Или моя жертва ради маленького мальчика всё изменит?

К счастью, мне не приходится ждать долго, чтобы узнать ответ. После похорон появляются другие сцены. Меня нет ни в одной из них. Знаете, как бывает в некоторых фильмах, когда режиссёр сжаливается и мельком показывает, какое будущее уготовано главным героям? Например, свадьба, дети, работа в каком-нибудь волшебном офисе и всё такое. Вот на что это похоже. Только в центре не моя жизнь, а то, что ждёт тех, кого я люблю.

Моим родителям удаётся сохранить брак, тщательно придерживаясь тех направлений, которые они начали во время консультаций с психологом. Более того, они усыновляют маленького мальчика. Мне кажется, я должна злиться, глядя на свою замену, но я не злюсь. Рада, что они смогли справиться с моей смертью и получили второй шанс стать родителями.

Затем я вижу улыбающееся лицо Дэниела, в то время как его невеста идёт к алтарю. Он всё тот же старина Дэниел, кроме одного. Блеск его глаз слегка потускнел. На мгновение в глазах мелькает грусть, и я задумываюсь, вспоминает ли он сейчас Мадлен. Но грусть быстро проходит, когда видение в белом приближается к нему.

Оказывается невеста, Джеки, — его партнёр по лаборатории в медицинской школе. Вместе им удалось расшифровать последовательность кода, что привело к открытию лечения от нескольких типов рака. У них трое детей. Двух дочерей они назвали Мадлен и Ровена, за что мне хочется убить его, а сына — Кейси, который носит имя брата Джеки, ставшего ещё одной жертвой онкологии и причиной, по которой она пошла в медицину.

А маленький мальчик, чей дурацкий костюм стоил мне жизни, что ж, он стал священником. Я очень сильно надеюсь, что получила несколько очков за спасение служителя церкви. Он помогает группе поддержки для скорбящих родителей, которую основали мама и папа после моей смерти.

Ещё несколько лиц мелькают на экране, но я никого не знаю. И наконец, показ прекращается. Гудение проигрывателя замедляется, и комната погружается в тишину. Я не осознавала этого раньше, но слёзы стекают по моему лицу. Не из-за того, что мне грустно. В смысле, мне грустно, но плачу я не поэтому. А потому, что моя жизнь что-то значит. Мои решения повлияли даже на будущее.

— Собираешься сидеть здесь весь день? — гремит голос из дверного проёма.

Возвышаясь во весь рост, Смерть стоит в типичной гавайской рубашке и шортах-бермудах.

— Вы могли сказать мне, — говорю с упрёком, поворачиваясь к нему. — Вы знали, что всё так обернётся, верно?

— Нет, не с самого начала. Но потом я заметил изменения в Хрониках.

— Значит, они поэтому были запечатаны.

Он кивает.

— Я боялся, если ты узнаешь, что произойдёт, то передумаешь. Просто показалось несправедливым.

— Для меня или для вас? — насмешливо уточняю.

— В основном, для тебя. И для мира. Тебе было предназначено стать сверхновой звездой. Гореть ярко и неожиданно погаснуть, оставив после себя наследие.

Замечательно. Смерть сравнивает меня с умирающей звездой, а мне нечего возразить ему.

— Что дальше? — наконец, спрашиваю.

— Ну, тебе предстоит суд, но так как я знаю, чем он закончится, всё закончится в мгновение ока.

— А потом?

Смерть кладёт руку мне на плечо.

— Ты когда-нибудь задумывалась над тем, чем займёшься в Послежизни?

На секунду задумываюсь над его вопросом.

— Не знаю. Какие возможности предоставляет это место бывшей дрянной девчонке?

Его улыбка становится шире и приобретает почти радостный оттенок.

— О, у меня есть пара идей. Как насчёт консультирования?

Качаю головой.

— Кому я могу помочь? Я вроде как не убивала себя. Как я могу помочь самоубийцам?

В его глазах появляется озорной огонёк.

— Что? Действительно думаешь, что ты — единственная душа, заслуживающая второго шанса?

— На самом деле, да. Я думала, единственная.

Смерть откидывает голову и смеётся, смех эхом разносится по коридору.

— Прости, дорогуша. Ты была всего лишь первой. Нет, у нас здесь самые разнообразные случаи, и к каждому нужен самый деликатный подход.

— О ком вы?

Он начинает загибать пальцы.

— Знаменитости, политики, детишки богатых и влиятельных, которые разбились на автомобиле мамочки, гоня со скоростью 130 миль. И юристы. У нас здесь много юристов, которые пытаются отболтаться от смерти, как от штрафа за превышение скорости, — он снова смеётся, и воздух вокруг наполняется энергией. — Нам нужны души, которые хотят помочь им обосноваться.

— Стоп. А почему я никого не видела в Зале Ожидания? — осведомляюсь, скрещивая руки на груди.

— Жнецы везут их отдельным вагоном с отдельным выходом.

— Почему Гидеон не отправил меня с такой группой в первый раз?

— Что я могу ответить, дитя? Ты одна из ста девяти миллиардов. Итак, ты с нами?

— Что, если я откажусь?

Он пожимает плечами.

— Твой выбор, конечно, но предложение идёт в комплекте с Вратами Рая: ты можешь проходить в обе стороны, когда пожелаешь.

— В общем, типа работа.

— Да. Та, для которой ты идеально подходишь.

— Что будет с моими воспоминаниями? Они останутся?

Он кивает.

— Тебе понадобятся воспоминания из обеих временных линий, чтобы помочь душам обрести покой.

— В чём подвох?

— Его нет.

— Я смогу отказаться в любой момент?

— Разумеется.

— Могу я получить письменное подтверждение?

Смерть пытается изобразить обиду.

— То есть моего слова тебе не достаточно?

Пристально смотрю на него.

— Чудесно, — произносит он с театральным поклоном в мою сторону. — Я скажу писцам написать что-нибудь и сразу отправить тебе. Устроит?

Киваю.

— Значит, ты согласна.

— Какого чёрта. Как будто у меня есть большой выбор. Эй, как вообще называется эта программа?

— Учебный лагерь «Дива».

О, нет. Во что я ввязываюсь?

БЛАГОДАРНОСТИ

Как для экстраверта, написание романа для меня нечто противоестественное. Только приступив к написанию благодарностей, я поняла, как много причастных к «Этой прекрасной смерти» людей помогли осуществить переход от идеи «спасти чирлидера» до реалистичной книги.

Нет никакой альтернативной реальности, в которой публикуют «Эту прекрасную смерть» без участия Лизы Флейсиг и всех, кто связан с Liza Royce Agency. Поговорив с ней всего несколько минут, я поняла, что она мой идеальный агент. Даже когда всё казалось безнадёжным, ты не переставала верить, что этот день настанет. Спасибо за то, что разглядела «необработанный алмаз» и поверила в меня. Ты вышла за рамки роли агента и стала моим другом.

Моему фантастически талантливому редактору Джулии Матысик спасибо за то, что вы так боролись за второй шанс для этой книги. Я искренне верю, что всё, что произошло в ходе публикации книги, было сделано для того, чтобы она приземлилась в Sky Pony Press, который я называю домом. Спасибо, что дали шанс дебютному роману о чирлидере, Смерти в гавайской рубашке и ангеле, жаждущем власти. Вы замечательная, и я стала лучше как писатель благодаря вам!

У меня было гораздо более длинное вступление для the Fall Fourteeners&Fifteeners и the Fearless Fifteeners, но если я начну перечислять, какие вы все замечательные, то, пожалуй, превышу количество слов в книге. Отдельно хотелось бы отметить Джоша, ДжейРо, Китти, Стивена, Кристен, Криса, Эми, Джой, Кендалл, Остина, Лизу, Кейт и Шэлли. Я каждый день благодарю звёзды, что мы объединили наши усилия. Вы всегда были моей связью со здравомыслием, и я в восторге от собранной коллекции талантов. Мы словно занудные супергерои.

Спасибо моему агентству и Амалии. Подруга, за последние два года мы с тобой прошли через множество взлётов и падений. Ты обладаешь удивительным талантом, и всегда была рядом, когда мне нужен был совет, что делать дальше.

Не думаю, что смогла бы написать young adult, если бы у меня не было работы, на которой я могла бы общаться с подростками и говорить о книгах. Спасибо вам, Джек, Эмма, Алекс, Кайл, Зои, Эрин и остальные, кто подходит, просто чтобы поздороваться и удивиться, что я ещё не закончила последнюю книгу: вы держите меня в тонусе, и я всех вас обожаю! Спасибо моим коллегам в HCPL за постоянную поддержку, особенно Деборе и Кэти, которые гибко строят моё расписание. Другая Сара, с нетерпением жду результатов хаоса, который мы сотворили. Не переживай, мы и дальше будем говорить Дейву, что программируем. Команда Сар рулит!

Сотрудникам и школьникам SMCS! Я так счастлива быть частью нашего удивительного сообщества. Ваш энтузиазм заразителен, и я обожаю работать с таким большим количеством школьников, у которых страсть к чтению! Будет беспечно не выразить отдельную благодарность Терри, Джессике, Сторм и Джейн, которые последние два года терпели мою постоянную неорганизованность и всё время прививали глубокую любовь к обучению моим детям. Спасибо за все разрешения, переданные под проволокой! Мы над этим работаем!

Всякий раз, когда негатива становится слишком много, я всегда знаю, что могу обратиться к тебе, Шэннон. Если, конечно, у тебя самой нет проблем, тогда всегда рада тебе в своей лужи грязи. Спасибо, что ты всегда рядом, когда нужно.

Спасибо Крису Мейплзу, который слишком рано покинул этот мир. Спасибо большое, что всегда напоминал мне, что наше жизненное путешествие и есть приз, а не те вещи, которые мы оставляем после себя, когда уходим. Очень надеюсь, что на Небесах есть Дэнни. Я буду той, у кого дёргается плечо.

Кэрри, Шэри, Кристин и Крис (заметь, я не назвала тебя Чизли), спасибо за вашу поддержку. С такими чирлидерами, как вы, как я могла сомневаться, что этот день когда-нибудь наступит?

Так, Джессика Зет. С чего начать? Мы сблизились благодаря подгузникам и украшению тортов, в разное время, разумеется, но хотя время и расстояние бросают нам вызов, я по-прежнему считаю тебя одной из ближайших подруг. Ты тот редкий человек, который видел каждую написанную мной страницу во взрослой жизни. Спасибо за искреннюю честность и бесконечную поддержку. Без тебя меня бы здесь не было!

Огромное спасибо всем друзьям и членам семьи, которые охотно отвечали на мои просьбы присмотреть за детьми, чтобы я успела уложиться в срок или взять передышку, чтобы окончательно не запустить режим. Эмили, Вики, Джули, Моника, Бекки С., мои замечательные родственники и «псевдо» родственники, без вас я бы до сих пор смотрела на пустой экран.

Моя прекрасная племянница Грейс, ты напоминаешь мне о том, что лучший ритм для марша тот, который заставляет тебя следовать своей страсти. Я так вдохновляюсь той замечательной женщиной, которой ты становишься. У меня к тебе только один вопрос: какая сейчас твоя самая любимая «реальная» книга?

Много лет назад я посетила the Midwest Writer’s Workshop (привет, Джама!), и он изменил всё моё представление о писательстве так, как я даже мечтать не могла. Я говорю не о преподавателях и сотрудниках, хотя они действительно выдающиеся. Я говорю о моих любимых Cool Kids. Келли, Джо, Дэн, Келси, Ирен, Лиза, Джули и Терри, моя сестра по духу, не знаю, что бы я делала, если бы не наши ежегодные встречи! Каждый писатель должен быть счастлив иметь такую писательскую семью как у меня. Вы так впечатляете! Не могу дождаться, чтобы увидеть, кому следующему достанутся «волшебные штаны».

Малоизвестный факт: шансы найти лучшую подругу на всю жизнь резко возрастают, когда вы вместе танцуете под дождём. Бекки, мы были подругами ещё тогда, когда голосование было единственным «взрослым», что нам разрешалось делать. И хотя наша дорога не всегда был лёгкой, и иногда мы терялись, загоняя машину в канаву, ты всегда была моим человеком. Спасибо за то, что росла со мной.

Мама и Никки, нет таких слов, которые смогли бы передать, как сильно я люблю вас обеих. Мама, ты поощряла меня следовать моей мечте, даже когда я закатывала глаза и игнорировала тебя. Спасибо за то, что никогда не сдаёшься. И мне на самом деле очень стыдно за своё поведение в том возрасте, в каком сейчас мои дети. Моя прекрасная сестра, не могу перестать говорить тебе, что ты одна из самых сильных женщин, которых я знаю. Всегда оставайся верной самой себе! Остальным членам моей семьи, которых в прямом смысле так много, что и не сосчитать, спасибо за то, что вы именно такие, какие есть. Я счастлива быть любимой всеми вами.

Киган и Купер (соответственно, ребёнок № 1 и ребёнок № 2 или две половинки моего сердца), быть вашей мамой — величайшая из всех моих привилегий. Вы оба так полны жизни и любви, что моё сердце переполняется радостью каждый раз, когда я рядом с вами. Кроме тех случаев, когда я наступаю на LEGO. Тогда у меня совершенно другие эмоции. И всё же, несмотря ни на что, я надеюсь, что вы всегда будете следовать за мечтами, а когда на вашем пути появятся препятствия, продолжите свой путь. Я люблю вас!

И наконец, Луи, свет моей жизни, ты самый выдающийся человек из всех, что я знаю. Внутри твоего терпения, чувства юмора, непоколебимой любви и преданности у меня есть всё, что нужно. Спасибо, что поддерживаешь меня и вдохновляешь следовать мечтам. С нетерпением жду того времени, когда мы будем сидеть на качелях, снова и снова рассказывая одни и те же истории, пока солнце садится над западным небом. Пока не появятся комары. Тогда каждый сам за себя! И никогда не забывай оливковый сок!