Епископ ада и другие истории

ПРЕКРАСНЫЕ ВОЛОСЫ АМБРОЗИНЫ The Fair Hair of Ambrosine (1933)

Клод Буше, с нарастающим страхом, ожидал наступления двенадцатого декабря.

Он все еще продолжал называть этот месяц декабрем; новые названия времен революции так и не стали для него привычными, он остался верным многим старым традициям.

И все же, он служил новой республике и до сих пор избегал опасности, грозившей в это жестокое время всем и каждому, не впадая в рабское ничтожество. Он был служащим в Палате Депутатов; получал достаточно и чувствовал себя спокойно. Из своего безопасного укрытия он наблюдал, как приходят и уходят великие люди, спокойно ужинал и курил трубку, пока повозки смерти сновали от тюрем к площади Бастилии, которую Буше мысленно называл площадью Людовика XVI.

У него имелись собственные амбиции, но он держал их при себе в ожидании более безопасных времен: он не собирался делать блестящую карьеру, которая должна была окончиться гильотиной; но он также не был и пессимистом; лучшие времена, говорил он себе, конечно же, непременно последуют за нынешней неразберихой (он отказывался воспринимать текущий момент как нечто иное), которую можно было рассматривать только как муки рождения нового государства.

Поэтому, будучи молодым и спокойным, ничего не потеряв от потрясений в обществе, он ждал так, как, по его мнению, мог позволить себе ждать, пока снова не установится порядок. Ужасы, омывавшие морем грязи и крови его спокойное существование, едва касались его; то, что должно было случиться 12 декабря, впервые наполнило его существо страхом.

Страхом иррациональным, не поддающимся никакому объяснению.

Его главной причиной был пустяк, происшествие настолько незначительное, что, впервые услышав о нем, он выбросил его из головы, как нечто, не имеющее ровно никакого значения.

Один из депутатов Лилля выявил заговор в Департаменте Беарна, назвав несколько имен, до сих пор считавшихся именами добрых друзей Республики. Это не выглядело слишком серьезным, но требовало некоторой деликатности в расследовании. Заместитель начальника соответствующего департамента отсутствовал; до его возвращения, 12 декабря, никаких мер не предпринималось; в этот день Буше, как человек надежный и заслуживающий доверия, должен был доставить все бумаги, касающиеся предполагаемого заговора, к нему домой в Сен-Клу.

Поначалу молодой служащий не придал этому значения, но потом ему стало приятно, поскольку этой миссии придавалось хоть какое-то значение. В тот вечер, за ужином в маленьком кафе на улице Сен-Жермен, он думал об Амброзине, хотя мысли о ней давно уже стали для него запретной темой.

Она была актрисой в театре, дававшем представления в дни террора, — подобном ядовитому цветку, распустившемуся на куче разврата.

Она жила в маленьком домике по дороге в Сен-Клу, на берегу реки, уединенном и скромном на вид месте, хотя саму Амброзину нельзя было назвать ни невинной, ни скромной.

Клод Буше любил ее, и каждый вечер, когда непристойное, разнузданное представление заканчивалось, отвозил ее домой в маленьком желтом кабриолете, принадлежавшем когда-то какой-то светской даме.

Они были вполне счастливы; она, разумеется, любила Клода и, как он считал, была ему верна; у него имелись соперники, и ему льстило, что ему удалось восторжествовать над ними и сделать ее всецело своей, подчинявшейся ему почти во всем; и хотя она была всего лишь дитя сточных канав Сент-Антуана, но, вместе с тем, очаровательна и грациозна, привлекательна своей простотой и пылкостью, которые сохранила, несмотря на многочисленные пороки и обманы.

Ее нельзя было назвать красавицей, но у нее были темно-синие глаза и лилейно-белая кожа, а волосы — чудесными, не тронутыми ни краской, ни пудрой; светлые, густые, пышные, полные естественных извивов; она укладывала их в высокую прическу, такими фантастическими формами, какие только могла себе позволить; при этом часть их неизменно ниспадала на грудь и плечи.

Клод, сидя в кафе, вспоминал эти светлые волосы и то, как они развевались, когда она убегала со сцены, раскрасневшаяся, задыхающаяся, полуобнаженная, после танца, каким забавляла мужчин, заставляя их кровь вскипать.

Он подумал: «Чтобы взять бумаги, мне придется пройти мимо дома, в котором она жила…»

Он одернул себя, но тут же мысленно добавил: «И в котором она умерла…» — Амброзина была убита три года назад.

Как-то зимой она не появилась в театре. Поскольку ей предстояло исполнить новую песенку на злобу дня, в маленький домик у реки был послан вестник.

Он нашел ее в ночном халате, на полу спальни; ее тело было покрыто ранами и синяками. В домике царил беспорядок, все, представлявшее хоть какую-то ценность, исчезло.

Никто ничего не знал: дом стоял уединенно, Амброзина жила одна; старая женщина, выполнявшая домашнюю работу, приходила на несколько часов. Выяснилось, что у Амброзины не имелось ни друзей, ни родственников; никто не знал ее настоящего имени — она была просто бродяжкой из Фобур Сент-Антуана.

В тот вечер Клод пришел к ней; они поссорились пару дней назад, и все это время он держался в стороне.

Она лежала на безвкусных шелках кровати под балдахином; кто-то заботливо укрыл ее покрывалом до подбородка, и ее лицо, покрытое синяками, с немного исказившимися чертами, напоминало лицо обиженного, испуганного ребенка.

Ее волосы были уложены над головой и напоминали пышную подушку; маленькие заостренные черты казались совсем незначительными рядом с этим неизменным великолепием.

Глядя на нее, Клод недоумевал, как он мог когда-то любить ее — существо, начисто лишенное красоты и бесхарактерное; его единственным желанием было забыть ее, потому что сейчас она казалась ему чем-то зловещим.

Он заплатил столько, сколько было нужно, чтобы ее не похоронили, как нищую, и вернулся в Париж, чтобы забыть. Забыть ее было нетрудно; случившаяся с ней трагедия никого не встревожила — слишком много ужасов происходило тогда во Франции. Воры, очевидно, убили ее из-за скудных пожитков; дело так и осталось нераскрытым, поскольку оно никого не заботило. Таких, как она, в Фобур Сент-Антуан было великое множество.

Какое-то время она продолжала обнимать Клода по ночам; вместе с темнотой приходил ее образ, не давая ему уснуть.

Но он всегда видел ее мертвой, с напряженными, полуоткрытыми губами, полузакрытыми, неподвижными глазами, тонким носом и острым подбородком, на фоне золотистых волос.

Только мертвой. Снова и снова он пытался вызвать в памяти ее живое лицо, ее движущуюся фигуру, но это ему не удавалось.

Он не смог вспомнить ощущения от ее ласк и поцелуев, зато ощущение холодной, мягкой мертвой щеки, — именно такой она была, когда он прикоснулся к ней, — оставалось с ним.

Впрочем, через некоторое время ему удалось избавиться от Амброзины, забыть ее.

Но теперь, когда его путь, 12 декабря, должен был пройти мимо ее дома, он вспомнил.

Не то, чтобы он испытывал какой-то страх перед домом или местностью, — просто после ее смерти он ни разу там не был. Вероятно, сейчас в доме живут другие люди, или он вообще разрушен, — но в любом случае, его путь лежал через пустынный парк.

Было бы абсурдным предполагать, что он боится этого дома или того пути, которым шел в последний раз, возвращаясь от ее смертного одра. Все было кончено, и он забыл об этом. Он старался уверить себя в этом, но, стоило только вспомнить Амброзину, его вновь охватывал неприятный страх.

Эта ночь стала началом ужаса.

Он поздно вернулся домой, в свою квартиру около кафе, и, заснув, увидел сон, по своей ясности не отличающийся от реальности.

Ему снилось, что сегодня — 12 декабря, и он едет в Сен-Клу с бумагами, которые должен передать депутату от Беарна.

Стоял холодный, хмурый день и, пока он ехал, его окружала сонная тишина.

Когда он добрался до больших железных ворот парка, его лошадь захромала. Он находился неподалеку от конечного пункта своей поездки и решил пройтись пешком. Оставив лошадь в маленькой гостинице, он направился через парк.

Он видел все совершенно отчетливо — огромные аллеи голых деревьев, дорожки, усыпанные опавшей листвой, пруды с карпами и фонтаны с грязными статуями и пустыми бассейнами, клумбы, на которых недавно цвели цветы, выглядевшие сейчас совершенно безжизненными; а справа от него виднелся бледный отблеск реки, проглядывавшей между деревьями.

Пока он шел, сумерки начали наполнять огромный парк тенями; и вдруг он почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Он не мог разглядеть лицо этого человека, постоянно скрытое тенями, зато мог видеть, что на нем был зеленый плащ с темно-синими лягушками.

Его сразу же охватил ужас. Он ускорил шаг, но тот, другой, с безжалостной точностью сновидения, не отставал. День потускнел, превратившись в нечто бесцветно-неподвижное, — самая подходящая декорация для появления призраков, — ветви на деревьях и трава были совершенно неподвижны, на воде не было заметно ряби.

Клод и его безмолвный спутник подошли к пруду с карпами, высохшему, поросшему зеленым мхом. Несколько деревьев склонили к нему свои голые ветви; позади него возвышалась каменная статуя, безликая и зловещая. Клод не мог не узнать это место, известное ему как Сен-Клу.

Его спутник остановился и наклонился, чтобы поправить пряжку на туфле. Клоду хотелось поскорее уйти, но он не мог двинуться с места; тот, наконец, выпрямился, взял его за руку и торопливо повел по сухой траве.

Они вышли на берег реки, к дому, который стоял здесь, на границе парка.

Клоду он был хорошо знаком. Сейчас его ставни были заколочены, как тогда, когда он в последний раз пришел к Амброзине. Сад превратился в массу спутанных растений, — куст ежевики своими ветвями загораживал дверь.

— Было бы нелегко найти арендатора для этого места, — неожиданно для себя произнес он.

Спутник выпустил его руку и, оторвав сгнивший ставень одного из нижних окон, забрался в дом. Клод, против своей воли, последовал за ним.

Он видел очень отчетливо (как это нередко бывает во сне) пустую комнату Амброзины, в которой царил беспорядок.

А затем его ужас усилился. Внезапно он понял, что находится рядом с ее убийцей, — в этом не могло быть никакого сомнения.

Он закричал, и в это мгновение убийца бросился на него с поднятым ножом и схватил за горло; он понял, что его убивают так же, как убили ее, что их судьбы связаны, и что ее судьба, о которой он старался забыть, стала его собственной судьбой.

Это был кульминационный момент сна, он проснулся; он больше так и не заснул до утра, и даже в дневные часы сон преследовал его пережитым ужасом.

Это было тем ужаснее, что реальность смешивалась с действительностью, — воспоминаниями о прошедших днях; видение ее дома смешивалось с воспоминаниями о ней.

Прошлое и сон слились воедино, превратив умершую женщину в ужасное видение, вызывающее ненависть и отвращение. Он не мог без содрогания вспоминать самые счастливые минуты, проведенные с нею, маленький театр, в котором она играла.

Прошло три дня, а потом ему снова приснился тот же сон.

Сон повторился в мельчайших подробностях, и он никак не мог проснуться, пока убийца не схватил его за горло, а в бок ему не вошла холодная сталь.

Сейчас, когда до двенадцатого оставалась всего неделя, он начал подумывать о том, чтобы попытаться уклониться от поездки, сослаться на болезнь или попросить кого-нибудь его заменить; но, — и это еще больше увеличивало его страх, — он чувствовал неизбежность своей поездки, и что ему не удастся отказаться от нее, какими бы отчаянными ни были его усилия.

Кроме того, бывали периоды, когда он понимал, как это глупо — тревожиться из-за сна, напоминающего ему о маленькой танцовщице, которую он когда-то любил, вовлекавшего его в некое путешествие к ее жилищу, каковое ему непременно предстояло совершить.

Причиной его страхов были всего лишь этот сон и воспоминания.

В эти минуты разумного спокойствия он убеждал себя: нет ничего странного в том, что его предстоящая поездка в Сен-Клу пробудила в нем воспоминания об Амброзине, и что эта поездка и эти воспоминания объединились в его сне.

Он старался отвлечься жестокой жизнью Парижа, слушая рассказы о ежедневных трагедиях, посещая самые бедные и несчастные кварталы. Однажды он впервые отправился посмотреть на казнь. Возможно, этот ужас, подумал он, вытеснит тот, который преследовал его.

Но первой жертвой, которую он увидел, была молодая девушка с покрасневшими от холода руками, сжатыми губами и светлыми волосами, завязанными на затылке в пучок; ее глаза, уже подернутые тусклостью смерти, смотрели прямо на Клода. Он отвернулся таким резким движением, что толпа, теснившаяся вокруг него, разразилась ругательствами…

Клод шел по холодным, пронизанным ветром улицам Парижа и думал о приближающемся 12 декабря, как о дне своей смерти. Его тревога стала настолько сильной, что он инстинктивно свернул к своему единственному другу, как человек, оказавшийся в полной темноте, поворачивается к единственному источнику света.

Рене Легар был его товарищем по службе, доверенным лицом и советчиком — человеком, на несколько лет старше его самого, таким же трезвым, спокойным, трудолюбивым и уравновешенным.

Он жил в тупике Пре-о-Клер и отсутствовал, когда пришел Клод.

Клод решил подождать; его немного ободрил вид веселой, хорошо знакомой комнаты с книгами, лампой, камином и кофейным сервизом.

Он изо всех сил старался убедить себя, что его страхи нелепы.

Он все расскажет Рене, и этот рассказ поможет ему осознать всю абсурдность происходящего с ним, и тогда они вместе посмеются его глупости за бокалом хорошего вина.

Рене, вспомнил он, тоже был влюблен в Амброзину, но его чувства были обычной сентиментальностью; Клод улыбнулся, подумав об этом; впрочем, Рене даже был готов жениться на этой маленькой твари. Она принимала его почтительное ухаживание (по крайней мере, так утверждали сплетники), пока не появился Клод, с его напором, блестящей внешностью и тугим кошельком.

Рене отступил с величайшим изяществом, и это было давно оставлено и забыто обоими; Клод удивился, почему он вспомнил об этом сейчас, сидя здесь, в тепле и уюте. Наверное, потому что был встревожен, расстроен и даже одержим этим странным сном.

Рене вернулся домой как обычно, раскрасневшийся от резкого холодного ветра, и принялся стряхивать дождевые капли с плаща. Это был бледный молодой человек с густыми каштановыми волосами, невыразительными чертами лица и родинкой над верхней губой. Он выглядел нездоровым и погруженным в себя, а когда работал, надевал очки в роговой оправе.

— Где ты пропадал сегодня днем? — спросил он. — Твой стол пустовал.

— Мне было нехорошо, — ответил Клод.

Рене бросил на него быстрый взгляд.

Сейчас Клод выглядел вполне прилично: он согрелся, на его красивом смуглом лице играл румянец, стройная фигура непринужденно расположилась в глубоком кожаном кресле, на губах играла насмешливая улыбка.

— Я ходил смотреть казни, — добавил он.

— Ба! — сказал Рене.

Он подошел к камину и протянул к огню руки, закоченевшие и покрасневшие от холода; они напомнили Клоду руки девушки, которую он видел на помосте гильотины.

— Это в первый и последний раз, — ответил Клод. — Больше я туда не пойду.

— Я никогда там не был, — сказал Рене.

— Там была девушка, — не смог удержаться Клод.

— Мне кажется, там всегда есть девушки.

— Она была очень молода.

— Да? — ответил Рене, понимая, что от него ждут проявления интереса.

— Она была похожа на Амброзину.

— Амброзину?

— Ты должен ее помнить, — с нетерпением произнес Клод. — Маленькая танцовщица… из Сен-Клу.

— Что заставило тебя вспомнить о ней? — Рене вздохнул с облегчением, словно ожидал чего-то более зловещего и ужасного.

— Именно это я и хочу понять — что заставило меня вспомнить о ней? Мне казалось, я забыл ее.

— Мне тоже так казалось.

— И мне.

— Тогда что же тебе напомнило о ней?

Клод не решался начать, поскольку его страхи представлялись ему сейчас совершенной нелепицей.

— Я должен ехать в Сен-Клу, — сказал он, наконец.

— Когда?

— Двенадцатого.

— По делам Палаты?

— Да.

— И это напомнило тебе?..

— Да. Видишь ли, — медленно произнес Клод, — я не был там с тех пор, как…

— С тех пор, как… — Рене задумался, и, казалось, понял.

— Совсем недавно мне приснился сон…

— Ах, сон… — Рене пожал плечами и повернулся к огню.

— Тебе снятся сны? — спросил Клод, с неохотой переходя к этой теме, и, тем не менее, вынужденный это сделать.

— Кто же не видит снов… сейчас… в Париже?

Клод подумал о худенькой девушке на ступенях гильотины.

— В Париже можно видеть хорошие сны, — признался он и мрачно добавил: — Очень жаль, что я пошел смотреть казнь.

Рене варил кофе; он добродушно рассмеялся.

— Ну же, Клод, что с тобой? Что тревожит твою совесть?

— Амброзина.

Рене вскинул брови.

— Бедняга. Неужели за три года ты не смог найти в Париже женщину, которая заставила бы тебя забыть Амброзину?

— Я забыл ее, — раздраженно ответил Клод. — Но эта проклятая поездка и этот проклятый сон… Они заставили меня вспомнить.

— Ты нервничаешь, ты переутомился, — сказал его друг. Это было правдой: последние несколько недель Клод работал с утроенной энергией; он с жадностью ухватился за эти слова.

— Да, да, именно так… но время… оно сейчас такое, что любой человек способен утратить спокойствие — смерть, разруха, проблемы у людей, которых ты знаешь…

Рене налил кофе, взял свою чашку и удобно устроился в кресле напротив Клода. Сделал глоток и потянулся с удовольствием человека, испытывающего приятную усталость.

— В конце концов, тебе незачем отправляться в эту поездку, — задумчиво произнес он. — Вместо тебя это может сделать дюжина других людей.

— В том-то и дело, что я должен ехать, и никакие мои усилия не избавят меня от нее, я это чувствую. — Он немного помолчал, после чего добавил: — В этом-то и заключается весь ужас.

— Ужас?

— Неужели ты не понимаешь? — с нетерпением спросил Клод.

— Мой дорогой друг, как я могу… ты же не сказал мне, о чем был твой чудесный сон.

Клод покраснел и взглянул на огонь; в конце концов, подумал он, Рене слишком приземлен, чтобы понять его призрачные страхи, — и они действительно казались нелепыми, когда он сидел здесь, в тепле, уюте и безопасности.

И все же он не мог избавиться от них, и должен был продолжать говорить, даже если его собеседник попросту его не понимает.

— Он был похож на видение, — сказал он. — Он повторялся три раза; я вижу в нем свою будущую поездку в Сен-Клу.

Рене молчал, ожидая продолжения.

— Он очень подробный, — продолжал Клод. — И всегда один и тот же…

— Расскажи мне его.

— Ну, это всего лишь… поездка до ворот, потом лошадь начинает хромать, я иду через парк, затем…

— Затем?

— Появляется человек, который идет рядом со мной.

— Ты его знаешь?

— Я почти не вижу его лица.

— И что дальше? — спросил Рене, несмотря на явное отсутствие желания Клода продолжать.

— В конце концов, мы оказываемся около дома Амброзины.

— Ах, да, она жила там, на берегу реки…

— Ты, конечно, помнишь…

— Мы никогда не были близки, — улыбнулся Рене. — Я не уверен, что когда-либо бывал у нее дома. Но ты, конечно, сразу его узнал?

— Да, конечно… Он был заперт, заброшен, пришел в упадок. Мой спутник разбил ставни и залез внутрь. Я последовал за ним. Комната находилась в ужасном состоянии, мебель отсутствовала. Когда я огляделся…

Он вздрогнул, несмотря на все свое самообладание.

— Дьявол, пришедший со мной, показал себя во всей красе. Я знал, что он — убийца Амброзины; он набросился на меня, как прежде — на нее.

Рене некоторое время молчал.

— Но зачем убийце Амброзины убивать тебя? — наконец, спросил он.

— Откуда мне знать? Я просто рассказал тебе свой сон.

— Он весьма необычен.

— Ты не думаешь, что это — предупреждение?

— Предупреждение?

— О том, что должно произойти?

— Это полная ерунда, — тихо сказал Рене.

— Да, ерунда; но я чувствую, что 12 декабря станет днем моей смерти.

— Ты просто вбил себе это в голову. Тебе следует перестать думать об этом.

— Не могу, — пробормотал Клод. — Не могу.

— В таком случае, откажись от поездки.

— Говорю тебе, это не в моей власти.

Рене внимательно посмотрел на него.

— В таком случае, какой помощи ты ждешь от меня?

Клод понял этот взгляд так, что его товарищ сомневается в ясности его рассудка.

— Твоя помощь заключается в том, что ты слушаешь те глупости, которые я тебе говорю, — улыбнулся он.

— И как, помогает?

— Надеюсь, так и случится. Видишь ли, все это… эта несчастная девушка… стало навязчивой идеей, наяву и во сне.

— Странно.

— Да, это, действительно, странно.

— После того, как ты все забыл.

— Да, я все забыл, — сказал Клод.

— Сказать правду, я тоже.

— А зачем вспоминать? Хотя дело было любопытным.

— Ты имеешь в виду ее смерть?

— Да, ее убийство.

— Не понимаю, что здесь может быть любопытного. Маленькая распутница, живущая одна, глупо выставляющая напоказ жалкие ценности, — она сама навлекла на себя такую участь.

— У нее и в самом деле почти ничего не было: так, несколько побрякушек и немного денег… кто мог предположить иное?

Рене пожал плечами и поставил на стол пустую чашку.

— Поговаривали, что ее любили те немногие бедняки, которые жили…

— Среди бедняков всегда найдутся головорезы, выжидающие своего шанса.

— Согласен, и все равно, это странно…

Рене прервал его с выражением отвращения на лице.

— Зачем к этому возвращаться?

Клод уставился на него, словно бы удивляясь сам себе.

— В самом деле, зачем?

— Ты превращаешься в неразумного неврастеника, Клод; встряхнись и забудь.

Клод рассмеялся неприятным смехом.

— Наверное, меня преследуют призраки.

— С какой стати? Ты ведь не сделал ей ничего плохого.

— Она заботилась обо мне.

Теперь рассмеялся Рене.

— Клянусь тебе! — с яростью воскликнул Клод. — Она заботилась обо мне, и я верю, что она все еще делает это. Вот почему она не отпускает меня…

Рене встал и отошел от него на пару шагов.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Я имею в виду то, что ей не все равно; вот почему она пытается предупредить меня.

— Думаешь, это она?

— Да, это Амброзина.

— Ты не должен позволять себе подобных фантазий, мой бедный друг.

— Ты вправе меня пожалеть. Я никогда не заботился о ней; думаю, я даже возненавидел ее, когда она умерла. Я и теперь ее ненавижу. Почему она не найдет успокоение в своей могиле и не оставит меня в покое?

Он тоже встал и нетвердой походкой пересек комнату. Рене, облокотившись на стол, наблюдал за ним.

— Каким был дом в твоем сне?

— Я тебе уже рассказал.

— Запущенный… покинутый?

— И еще в нем ощущался привкус смерти — что-то вроде запаха высохшей крови.

— Возможно, — сказал Рене, — что на самом деле дом вовсе не пустует. А если бы в нем кто-то жил, разве это не поколебало бы твою веру в твой сон?

Клод резко остановился. Он об этом не подумал.

— Так вот, — улыбнулся Рене. — Пошли кого-нибудь взглянуть на это место.

— Но кто станет там жить… после того, что там случилось?

— Ба! Неужели ты думаешь, что в наши дни эта причина кому-то покажется значимой? Если бы это было так, то половина домов в городе оказалась бы необитаемой. Я так полагаю, этот дом кому-то принадлежит, и арендная плата за него незначительная. Вряд ли ему позволили бы просто стоять и разрушаться. Это всего лишь твои фантазии.

— Я и в самом деле мог бы попросить кого-нибудь посмотреть, — задумчиво произнес Клод.

— Так и сделай — до двенадцатого числа; и если дом обитаем, — а я уверен, что так оно и есть, — то твое наваждение будет рассеяно, и ты спокойно выполнишь свое поручение.

— Я так и сделаю, — с благодарностью произнес Клод. — Я знал, что ты поможешь мне… прости, что я занял тебя своими проблемами, Рене.

Его друг улыбнулся.

— Будь благоразумен, ничего с тобой не случится. В конце концов, для беарнцев эти бумаги не имеют особого значения; никто не станет убивать тебя, чтобы их заполучить.

— Убийство не имеет никакого отношения к беарнцам, только к Амброзине.

— Тебе следует забыть о ней, — решительно произнес Рене. — Ее больше нет, а призраков, как ты должен знать, не существует.

Клод улыбнулся; он подумал, что когда-то Рене был влюблен в Амброзину; конечно, он полностью избавился от этого чувства. Так почему же ему не удалось полностью выбросить из головы маленькую танцовщицу?

Он ведь тоже давно перестал вспоминать о ней.

Ему стало стыдно, и он решил больше не говорить о своих страхах и фантазиях.

— Ты мне здорово помог, — заявил он. — Я выброшу все из головы. Двенадцатое придет и уйдет, и тогда вся эта ерунда перестанет иметь какой-либо смысл.

Рене улыбнулся, явно испытывая облегчение при виде вернувшейся к другу бодрости.

— И все-таки, попроси кого-нибудь осмотреть дом, — сказал он. — Это поможет тебе отправиться в путь с легким сердцем.

— Непременно.

Они попрощались, и Клод отправился домой по холодным улицам.

Но как только он покинул освещенную комнату и компанию своего друга, прежний тоскливый ужас вернулся.

Он прибавил шаг, надеясь, что привычная обстановка поможет ему вернуть спокойствие, и, придя к себе, зажег все свечи, какие только смог найти. Он не хотел ложиться спать, опасаясь возвращения сна.

Он подошел к скромному бюро, служившего ему шкафом, открыл нижний ящик и вынул из него небольшой сверток, завернутый в серебряную бумагу. Развернул и достал веер, украшенный рисунками парящих купидонов в розовых и серебристых тонах, обрамлявших речную пастораль: берега реки тянулись к лазурному небу, затянутому кое-где легкими облаками; к алебастровой колонне, золотым шнуром, была привязана голубая, отделанная атласом лодка, ожидавшая влюбленных.

Веер не был новым; на нем были заметны какие-то пятна, возможно, кровь, тонкие палочки основы из слоновой кости местами испачкались.

Клод купил его в лавке, торговавшей безделушками неизвестного происхождения; он был красив и стоил недорого; в то время его совершенно не волновало, что веер, возможно, попал в лавку с места преступления, или же его прежнюю владелицу постигла горькая судьба, — для него даже казалось забавным, приобрести для маленькой танцовщицы из Фобур Сент-Антуана вещь, некогда принадлежавшую какой-нибудь знатной даме.

Теперь эта вещица с едва заметными пятнами крови казалась зловещим и ужасным предзнаменованием. Он собирался вручить ее Амброзине в знак примирения, после той, последней их размолвки, но теперь это стало невозможным по эту сторону могилы.

Он лежал в его кармане, когда он ходил взглянуть на нее в последний раз.

С тех пор он лежал в нижнем ящике, забытый, и ему никогда не приходило в голову подарить его другой женщине, — веер принадлежал покойной. Он держал его осторожно, раскрывая и закрывая в свете свечей, глядя на купидонов, которые не наводили на мысли о любви, и на волшебную пастораль, не наводившую на мысли о покое.

Он смотрел, и ему казалось, что он видит эту хрупкую вещицу в маленьких ручках Амброзины, когда она сидела на большой кровати с безвкусным пологом, а ее прекрасные волосы ниспадали и заслоняли веер.

Ее прекрасные волосы…

Как ясно видел он эти прекрасные волосы, уложенные в аккуратную прическу!..

Он положил веер и подбросил в камин дров; он был просто уверен, что если заснет, то снова увидит во сне поездку в Сен-Клу.

Казалось, Амброзина присутствует в комнате, пытается заговорить с ним, сказать ему что-то, но он ей этого не позволит, он не уснет, он не отдаст себя в ее власть.

Среди забытых вещей на маленькой полочке у кровати лежал старый том Паскаля. Клод взял его и начал читать с болезненным вниманием. С книгой и кофе, ему удалось не уснуть до наступления утра.

Прежде чем отправиться в Палату, он заплатил сыну своего хозяина, чтобы тот отправился в Сен-Клу и осмотрел дом Амброзины, тщательно его описав, добавив в качестве объяснения своей просьбы: ему сказали, будто это место как нельзя лучше подходит для летнего отдыха, так что мальчик, прежде всего, должен узнать: живет ли в нем сейчас кто-нибудь или нет.

Весь день он ощущал вялость, глаза смыкались, ему очень хотелось спать, нервы его были натянуты до предела.

В эти тоскливые однообразные часы он представлял себе своего посланного, бредущего в неведении по дороге, ставшей такой страшной для него самого, приближающегося к роковому дому и находящего его таким, каким он трижды представлялся в его снах, — покинутым и обветшалым.

Рене ни словом не упомянул об их разговоре прошлой ночью, но был более чем обычно, дружелюбен и внимателен.

Когда невыносимый день, наконец, закончился, он пригласил Клода отобедать с ним, но тот отказался; причина, которую он не назвал, заключалась в том, что ему отчаянно хотелось услышать новости, которые должен был принести ему его посланец.

Когда он пришел домой, мальчик уже вернулся; путь туда и обратно он проделал на лодке.

Клод испытал ничем не объяснимое облегчение, увидев его спокойствие.

— Ну что? — спросил он с самым равнодушным видом, какой только был способен изобразить.

— Ну, гражданин Буше, я не стал бы арендовать этот дом в Сен-Клу.

— Почему? — механически спросил Клод.

— Во-первых, там произошло ужасное убийство.

— От кого ты это узнал?

— Мне сказали об этом лодочники, они плавают мимо этого дома каждый день.

Значит, это убийство не было забыто.

— Ничего страшного. А каким ты нашел сам дом?

— Он разваливается.

— Разваливается?

— Ну, он заколочен…

— Заколочен?

— Да, гражданин, — мальчик пристально посмотрел на Клода, поведение которого, вне всякого сомнения, было странным. — А сад зарос сорняками.

Клод сделал над собой усилие, чтобы казаться безразличным.

— Значит, ты не смог осмотреть дом изнутри? — спросил он.

— Никто не знает, у кого ключ; говорят, владелец живет в Париже и никогда сюда не приезжал. Это место пользуется плохой репутацией из-за ужасного убийства, совершенного там.

— В наше время, — пробормотал Клод, — и такая чувствительность?

— Они просто невежественные люди, гражданин, — лодочники и те, кого я встретил в парке.

— Итак, по-твоему, дом совершенно непригоден для проживания?

— По крайней мере, его нужно для начала хорошенько расчистить.

— Расчистить?

— Сорняки в саду просто чудовищные, а один куст ежевики растет прямо перед дверью и мешает открыть ее.

Клод вздрогнул и больше ни о чем спрашивать не стал.

Значит, все выглядело в точности так, как в его сне.

До двенадцатого числа оставалось три дня — возможно, они будут последними в его жизни.

Поднявшись в свою комнату, он взглянул на календарь, надеясь ошибиться в своих расчетах.

Нет, двенадцатое настанет ровно через три дня.

Он не хотел позволить себе уснуть, но на этот раз кофе ему не помог.

Ему снова приснился сон о его поездке в Сен-Клу, и он не мог проснуться, пока ужасная последовательность событий не подошла к концу.

Он проснулся, дрожа, обливаясь холодным потом. Ему пришлось выпить коньяку, прежде чем он смог прийти в себя настолько, чтобы совершить туалет и отправиться в Палату.

Когда он торопливо шел по улице, полной утренней свежести, бремя его страданий облегчила неожиданная мысль. Он возьмет с собой компаньона, он попросит Рене сопровождать его.

Это поможет ему справиться с ужасом видения.

Никто не станет нападать на них, если их будет двое, к тому же, они могут взять с собой оружие; им не нужно приближаться к дому, они могут проделать путь по реке, а не идти через парк.

Подумав так, Клод ощутил, что к нему возвращается былая уверенность.

Едва придя в Палату, он разыскал своего друга и изложил ему свой план. Рене охотно согласился составить ему компанию.

— Я и сам об этом подумал, — сказал он. — Я легко могу получить разрешение сопровождать тебя, и мы покончим с этим твоим видением раз и навсегда.

Клод почувствовал такое облегчение, что почти избавился от прежних дурных предчувствий.

Но в ночь перед поездкой ему снова приснилось, как на него нападает убийца Амброзины, одетый в зеленый плащ с с темно-синими лягушками.

В условленный час они отправились в путь, и Рене старался ободрить Клода, который был мрачен и неразговорчив; однако по мере того, как они приближались к конечному пункту их назначения, его настроение улучшалось; он собирался с самого начала не следовать путем, предписанным ему видением, он не собирался отправляться в Сен-Клу в коляске.

Но когда они оказались у ворот парка, он с разочарованием обнаружил, что лодка стоит у пристани и разгружается.

Рене взял на себя труд договориться с капитаном, но не преуспел.

Впрочем, до Сен-Клу и дома депутата было рукой подать, и капитан никак не мог понять, чем так расстроен Клод.

Им предстоял путь пешком через парк, и в этом его сон начал сбываться.

Правда, у него был компаньон. Рене подшучивал над ним; он считал, что прогулка пойдет им только на пользу, и в этот холодный день они доберутся до места назначения задолго до наступления сумерек; что же касается обратной дороги, то, если им не предложат переночевать, в Сен-Клу имеются хорошие гостиницы.

Они вошли в великолепные железные ворота, сейчас всегда открытые, и быстро зашагали по траве.

Парк был точно таким, каким он видел его во сне: огромные голые деревья, мертвая листва под ногами, бледный блеск реки справа, лес слева, в котором изредка мелькали фонтан или статуя.

Было очень холодно, небо заволокло облаками, от реки начал подниматься туман, постепенно затягивая все вокруг. Создавая призрачную атмосферу его сна.

— Мы можем заблудиться, — сказал он.

— Нет. Я хорошо знаю эту дорогу.

— Знаешь дорогу?

— Когда я был мальчиком, я жил в Сен-Клу, — сказал Рене.

Они шли медленно, закутавшись в пальто, поскольку от реки тянуло холодом.

Клод думал об Амброзине, пока все его мысли не сосредоточились вокруг этого единственного образа.

Здесь они гуляли, рука об руку, довольно часто; рядом располагался ее дом… и ее могила.

Казалось, он видит ее в каждом промежутке между деревьями — Амброзину, ее прекрасные волосы, словно бы растворяющиеся в тумане.

Внезапно перед ними возникла огромная чаша высохшего фонтана и статуя позади нее. Рене остановился, чтобы поправить пряжку на туфле.

Клод не думал сейчас о своем сне, но у него появилось ощущение, что все это происходило с ним раньше. Глядя на Рене, он пробормотал себе под нос, точно безумный: «Какое невероятное совпадение!»

Рене выпрямился и положил руку на плечо друга.

Его плащ немного распахнулся, и Клод увидел на нем новый костюм, темно-зеленый, с темно-зелеными прожилками, и снова пробормотал: «Какое невероятное совпадение!»

— Я хорошо знаю эту дорогу, — повторил Рене и повел его, точно слепого, сквозь колышущийся туман.

Спустя несколько мгновений они уже стояли на окраине парка перед обветшалым, заброшенным домом Амброзины — таким, каким он видел его, с сорняками в саду и кустом ежевики перед дверью.

Они приблизились.

— Теперь, раз уж мы здесь, — сказал Рене, — почему бы нам не заглянуть внутрь?

Сказав так, он сорвал одну из гнилых ставней и забрался внутрь.

Клод последовал за ним, точно загипнотизированный.

Они оказались в сырой, унылой, пустой комнате — точно такой, какую он видел во сне.

Клод взглянул на Рене и увидел, как изменилось выражение его лица.

— Значит, это ты убил ее? — тихо спросил он.

— Разве ты об этом не догадывался? — спросил Рене. — Я любил ее, а она любила меня, пока не появился ты. И тогда я возненавидел вас обоих. С тех пор я словно обезумел; наверное, так же как и ты, со своими видениями.

— Ты убил Амброзину! — еле слышно воскликнул Клод.

— А твой сон подсказал мне, как убить тебя.

Клод начал смеяться.

— Ее прекрасные волосы… Если бы можно было вскрыть могилу, и увидеть их снова… пышные волосы вокруг ее головы, точно подушка… — Он взглянул на Рене, чье бледное, искаженное лицо наливалось злобой, лишающей какой-либо надежды.

Клод даже не прикоснулся к оружию, бывшему у него; он упал на колени, сложил руки и замер в молитвенной позе, бормоча что-то бессмысленное.

Рене выхватил нож, которым убил Амброзину, и бросился на него.