Эхо времен

Пролог

Дневная жара отступила, оставив над остывающей землёй знойное мерцающее марево. Стрекот и жужжание насекомых, доносившиеся из колючих зелёных кустов, служили своеобразным музыкальным сопровождением к смеху и пению ребятни. Дети растянулись длинной змеящейся цепочкой, они сидели на корточках напротив друг друга, прижав коленки к подбородку.

Дети пели и смеялись, и шевелили в пыли пальцами, и переступали с ноги на ногу, и подскакивали на месте. Их шоколадную кожу покрывал рисунок из пятнышек и полосок — где-то белых, как мел, а где-то светло-коричневых. Пот и пыль нарушали стройную гармонию узоров, но ребят это не беспокоило — это ведь всего лишь игра. Они пели и смеялись с беспечностью детей, которые знают: время, когда рисунки на кожу придётся наносить всерьёз, время, когда они станут взрослыми и надо будет заботиться о пропитании и крове над головой, воевать и жениться, — это время лежит в далёком, солнечном будущем, а значит, они успеют ещё не раз сыграть в игру урожая.

Сабе Мариам, наблюдавшей за детьми из-за груды валунов, казалось, будто её уносит потоком времени назад, против течения. Точно так же играли и пели в этих безводных горах юго-западной Эфиопии многие поколения детей племени сурма.

Она бросила взгляд на собственные руки — кожа казалась тёмной на фоне выцветших брюк цвета хаки. Только сама Саба и её магнитофон вносили диссонанс в эту сцену, словно всплывшую из глубин истории, единственное напоминание о современности, — хотя в любой момент в небе может загрохотать самолёт, и тогда и дети, и взрослые сперва замрут, как испуганные олени, а потом разбегутся кто куда.

Профессор Мариам посмотрела на свой кассетный магнитофон, бесшумно трудившийся за нагретым солнцем серым валуном. Люди племени сурма мирились с её странностями, потому что она не вмешивалась в их жизнь, и ей удалось доказать им, что её не подослали их заклятые враги — буми. Мужчины и женщины племени удивлялись, что у Сабы не были проколоты мочки ушей и губы. Для них она была кем-то вроде ребёнка во взрослом теле — поскольку у неё отсутствовали ритуальные рисунки, которые подобало иметь взрослому, ответственному человеку. Однако ко всем странностям профессора здесь относились с насмешливой терпимостью.

Саба научилась сидеть спокойно и терпеливо, не привлекая к себе внимания. Обладая немалым опытом наблюдения со стороны, она знала, что очень скоро окружающие забудут о её присутствии и она станет для них не более интересной, чем любой другой элемент окружающего пейзажа — валун или кочка с жёсткой травой. Вот тогда наконец можно будет включить магнитофон и записать музыку, которая передавалась из поколения в поколение на протяжении многих столетий.

Это была хорошая работа. Важная работа. Саба гордилась тем, что она — одна из немногих, которые тихо бродят по свету, записывая песни и сказания, передающиеся из уст в уста со времён зарождения цивилизации. Прогресс, несомненно, принёс людям неисчислимые преимущества, но по мере его неуклонного движения вперёд в прошлом исчезали один за другим древние языки, обычаи и культуры, носители которых жили в гармонии с природой со времён первого шага, сделанного человеком.

«Да, это и в самом деле важная работа», — думала музыковед, а тем временем какой-то малыш лет трех вдруг оступился и кубарем покатился по пыльной земле. Пение сменилось дружным хохотом. Потом дети заново выстроились для игры. Девочка впереди цепочки завела песню, затем к ней присоединились другие голоса. Чуть поодаль несколько матерей и молодых незамужних женщин оживлённо болтали и готовили еду.

Важная работа — и увлекательная. Занимаясь ею, ты постоянно был чем-то занят и потому не переживал о том, чего не в силах изменить. Размышляя подобным образом, профессор Мариам услышала звук, который на уровне подсознания заставил её ожидать вторжения.

Еле слышный гул, чем-то похожий на жужжание пчёл над цветами, постепенно нарастал, и вдалеке появился потрёпанный старый мотоцикл с трехколесной коляской. Этому ржавому драндулету лет было, пожалуй, не меньше, чем ей самой.

Дети тоже услышали шум мотора. На миг они замерли, а потом первая девочка опрометью бросилась по пыльной земле к матери и остальные побежали следом. Одни из них продолжали смеяться, другие распевали на бегу строчки из песни. Матери собрали малышей и скрылись в зарослях высушенного солнцем кустарника.

Саба забралась на валун и приставила ладонь ко лбу, чтобы не слепило глаза кроваво-красное солнце — таким оно здесь бывало в конце октября. Мотоциклист газанул, объехал вокруг кустов и корявых деревьев и остановился в паре метров от камней, служивших профессору Мариам наблюдательным пунктом.

Саба затаила дыхание, когда мимо неё пронеслось облако запахов бензина и выхлопных газов. Они показались ей такими чуждыми после месяца, проведённого в горах. Приехавший снял тёмные очки и шлем, тряхнул головой, и по его плечам рассыпались пушистые каштановые волосы. Одежда — грубый комбинезон, какие было принято здесь носить, — не позволяла догадаться, кто это: мужчина или женщина. Рука в перчатке скользнула в карман, извлекла носовой платок, смахнула пыль с лица. Перед музыковедом предстала женщина средних лет.

Мотоциклистка выпрямилась и убрала платок в карман.

— La Professeur Mariam? Vous кtes Saba Mariam?[1] — спросила она.

Саба кивнула и добавила по-французски:

— Что-то срочное?

— Oui[2].

Французский явно не был родным для этой женщины, как и для Сабы, но музыковед давно наловчилась говорить на самых разных языках — и зачастую приходилось выбирать язык, непонятный окружающим. Правда, сейчас никаких «окружающих» рядом не было.

Женщина сказала:

— Je m'appelle Taski Aleyescoglu. Je suis avec L'Etoile Projet[3].

Проект «Звезда».

Её пребыванию здесь пришёл конец. Несколько секунд Саба в безмолвной ярости разглядывала незнакомую женщину. Конец всем надеждам.

«L'EtoileProjet» — проект «Звезда». Так называлась одна из самых секретных организаций в мире — та самая, которой Саба отдала все свои силы, свою душу, та, которой она посвятила почти всю свою жизнь.

Глядя на курьера Агентства времени, музыковед произнесла по-французски:

— Мне обещали год. Год, чтобы я смогла прийти в себя.

— Дело срочное, — отозвалась агент Алейескоглу. — Чрезвычайное происшествие.

— Скажите мне сначала: Лизетта Аль-Асир вернулась?

Агент времени не стала притворяться и делать вид, будто ей не знакомо это имя. Она поджала губы и покачала головой:

— Мне очень жаль, профессор Мариам.

Саба глубоко вздохнула.

— И от меня ждут, что я прерву свой отпуск? И вернусь?

Агент ответила:

— Как бы то ни было — меня не посвятили в происходящее. И я не знаю, работает ли по-прежнему ваша бывшая напарница. Мне приказано только разыскать вас и сообщить — вас ждут. Что бы там у них ни случилась — разобраться, по-видимому, сможете только вы.

Профессор Мариам перевела взгляд на солнце, которое вот-вот должно было исчезнуть за горными пиками на западе. Быстро сгущались тени, лицо женщины-агента разглядеть было трудно. Выехать следовало немедленно — они находились за много миль от любой дороги, а ехать по Эфиопии посреди ночи — дело не из лёгких.

Она оглянулась.

— Я нужна как музыковед?

— Вы — как вы. Это все, что мне было сказано: вы, и никто другой.

Странно. Но путешествия во времени сами по себе были странны, кому как не Сабе это знать. Странны, чужды и даже более беспощадны, чем само время.

Профессор посмотрела в ту сторону, где вдалеке темнела рощица. Она знала, что сейчас там прячутся сурма. Подумать только — размечталась, решила, будто уплыла назад по реке времени, записывая обряд сбора урожая. Вот теперь ей почти наверняка предстоит настоящее путешествие во времени, с помощью машины, разработанной и построенной существами, родившимися не на Земле. Эта мысль заставила профессора грустно улыбнуться. Сколько агентов погибло во время таких странствий, пытаясь понять принципы чуждой технологии, занесённой со звёзд?

Саба покачала головой.

— Вы можете хотя бы сказать мне, где оно приключилось, это происшествие чрезвычайной важности?

— Мне, естественно, не сообщили, — отозвалась Таски, усаживаясь на мотоцикл и напяливая очки. — Но, уходя, я случайно услышала, как кому-то велели связаться с американским посольством насчёт вашей визы.

— Нью-Йорк! Значит, чрезвычайное происшествие касается американцев? — Профессор Мариам покачала головой. Она знала, что проект «Звезда» зародился в Соединённых Штатах, но до сих пор ей доводилось сталкиваться с американцами в основном случайно.

Таски усмехнулась и надвинула на лоб шлем.

— Скорее всего, скоро тут появится большой босс, и вы сможете засыпать его какими угодно вопросами.

Саба села на камень.

— Если все настолько срочно, — спросила она, — почему он не прибыл лично, а прислал вас?

Таски завела двигатель, и мотор взревел. Над колючими кустами взлетели перепуганные птицы. Их крики вернулись эхом — еле слышные, как детский смех. Рёв мотоцикла стал тише, уподобившись неровному рычанию.

— Мог бы и сам явиться, — откликнулась Таски, — но он все ещё торчит в России-матушке.

— В России?

Профессор произнесла это слово почти беззвучно. С изумлением и даже с испугом она смотрела на женщину-курьера, а та, небрежно махнув ей рукой, снова нажала на педаль газа и умчалась в сумерках, оставляя за собой облако светло-коричневой пыли.

Россия? И американцы? Не было ли тут связи?

Горечь унять было трудно, но Саба за годы работы научилась смирять досаду и разочарование.

Она склонилась над магнитофоном, нажала клавишу «ВКЛ», села и стала ждать, когда из-за деревьев вернутся похожие на стеснительных призраков сурма.

— Выходите! Руки вверх!

Михаил Петрович Никулин рукояткой пистолета разбил стекло и выставил в отверстие дуло.

«Черта с два я выйду с поднятыми руками!»

Морозный сибирский воздух иголочками покалывал его покрытое испариной лицо.

А потом почти одновременно…

Сзади послышался окрик:

— Никулин! Вам был отдан приказ!

Со стороны старого, полуразвалившегося дома послышались характерные щелчки: двое из засевших там бандитов заряжали винтовки.

Выстрел. Крупнокалиберная пуля угодила в полузамёрзшую лужу как раз под тем окном, где сидел Михаил. Полетели в стороны грязные брызги.

Шаги позади. Ещё секунда — и темноволосый мужчина невысокого роста присел на корточки под подоконником.

— Никулин!

Михаилу даже не пришлось поворачиваться. Он знал этот голос и догадывался, каково выражение лица старшего по званию.

— Вам известен приказ. Силу не применять. Если не будет другого выхода — включим механизм самоуничтожения, установленный на корабле, — сказал Гаспардин.

Жаркий гнев охватил Никулина.

— Мы не должны потерять корабль, — заявил он, не спуская взгляда с людей в мешковатых пальто, крадущихся от автомобилей к старому каменному забору.

Он выстрелил и услышал ругательство. Один из бандитов вздёрнул руку с винтовкой, упал и покатился по слякоти, обхватив руками раненое колено.

— Миша…

Краем глаза Никулин заметил, что Гаспардин тянется к его пистолету.

— Не трогай меня.

Рука исчезла.

— Ты ответишь перед полковником за нарушение приказа.

— Если корабль будет взорван, полковник сама ответит передо мной, — буркнул Михаил и, выстрелив ещё раз, ранил второго бандита в плечо.

Застрекотал автомат. Пули одна за другой попадали в раму окна, расщепляя древесину. Битое стекло сыпалось на подоконник с музыкальным звоном. Михаил спрыгнул на пыльный дощатый пол и пополз по-пластунски — но не в дальнюю комнату, как Гаспардин, а в смежную кухню, где оставил сохранившийся ещё со времён войны пистолет, стреляющий капсулами со слезоточивым газом.

Яростные автоматные очереди обрушивались на обшарпанный, покосившийся дом. Никулин зарядил пистолет, выбил рукояткой осколок потрескавшегося стекла в окне и прицелился.

Он выстрелил в группу нападавших и услышал злобные крики и кашель. Облачко слезоточивого газа поплыло по морозному воздуху. Михаил чихнул, и в это время автоматные пули угодили в старинную печь с изразцами. Во все стороны полетели острые осколки.

Михаил почувствовал, как обожгло болью бок, но, не обращая внимания на боль, крепче сжал оружие. Выстрелил во второй раз, отбросил газовый пистолет, выхватил обычный. Выдвинул обойму, проверил, есть ли в ней патроны, задвинул на место и переполз в большую комнату.

Никулин перемещался из одного помещения в другое, стараясь делать только меткие выстрелы. Надрывно выли автоматы. Потом послышался рёв моторов.

Наконец стрельба утихла. Он прислонился к стене у окна, выглянул осторожно и увидел, что бандиты сели в машины и поехали прочь от дома.

Михаил стоял и смотрел в окно. Он пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем, вглядываясь в серое сибирское небо, разглядывая далёкий горизонт. Но смысла не было. Все было бессмысленно, кроме того, что экспедиция спасена. Инопланетный корабль был спасён.

— …Понимаешь ты или нет?

Никулин оглянулся, разглядел в быстро сгущавшихся сумерках гневно прищуренные глаза Гаспардина, его побелевшие губы и посеревшие щеки.

— Ты нарушил приказ, — повторил Гаспардин, но тут его взгляд скользнул по рубашке Михаила, и выражение лица его переменилось.

Никулин тоже посмотрел вниз, но не увидел ничего, кроме клубящейся тьмы. Он потрогал бок другой рукой и почувствовал тёплую влагу.

— Проклятье, — сказал он и провалился во тьму.

Очнувшись, Никулин увидел над собой низкий белёный потолок. Вдохнул. Так пахнуть могло только в доме, где столетиями квасили капусту и варили картошку. Ещё пахло немытой шерстью. Скрипнул стул.

— Итак, вы наконец в себе, молодой человек. — Голос принадлежал полковнику Зинаиде Васильевой.

Михаил повернул голову и увидел, что она сидит возле узкого окошка, прорезанного в толстой каменной стене. Снаружи виднелись стога и бесконечное белесое русское небо. Он знал это место: тут располагалось укрытие для их команды на случай возникновения чрезвычайных обстоятельств. Никулин потрогал бок и нащупал прикреплённую пластырем повязку. Он заговорил и почувствовал, как пересохло горло.

— Экспедиция спасена.

— Не благодаря тебе.

Лицо полковника было спокойным, взгляд — бесстрастным. Как и большинство людей, чьё детство прошло в тени Сталина, она, казалось, была напрочь лишена эмоций.

Михаил понимал, что на самом деле это не так.

Он спросил:

— А корабль?

— С ним все в порядке. Пока, — добавила Васильева тоном жёстким, как гранит. Гнев этой женщины напоминал лавину — был холоден и сметал любые препятствия на своём пути.

— Но все изменится, если кто-то из подстреленных тобой людей умрёт и правительство обратит на нас внимание.

Михаил, с трудом сдерживая возмущение, поёрзал на кровати и поморщился от боли, а полковник негромко и мягко продолжила:

— Если я отдам приказ уничтожить этот инопланетный корабль, так и будет сделано.

Никулин скрипнул зубами, превозмогая боль, сел и прислонился спиной к стене.

Полковник тем временем все говорила:

— Это была всего-навсего шайка любителей поживиться на дармовщинку, они хотели захватить электростанцию и заработать лёгкие деньги, взвинтив цены на электричество. Своего рода энергетические пираты. Они понятия не имели о том, что мы — агенты времени, что у нас — корабль чужаков. И они, конечно, вернутся с подкреплением. Нам следует позаботиться о том, чтобы бандиты и нашли здесь только гидроэлектростанцию. Ни больше и ни меньше. Ничего, — с расстановкой произнесла она ледяным тоном, — такого, что могло бы вызвать хоть какие-то вопросы.

— Простите, — наконец выговорил Михаил, хотя сделать это ему было не легче, чем приподняться и сесть.

Васильева откинулась на спинку стула, потёрла пальцами висок — так, словно у неё болела голова. Но если бы кто-то предположил, что этот жест — проявление слабости, он бы ошибся.

— У американцев есть корабль, — сказала она. — Теперь мы союзники. Есть корабли у немцев и у французов, а также у норвежцев и у африканцев. Должна ли я напоминать вам, Михаил Петрович, что все они теперь — наши союзники? Агентства времени трудятся по всему миру. Предстоящая миссия будет осуществлена до конца, даже если кто-то из нас потеряет корабль.

Михаил покачал головой и поморщился от боли.

— Прошу прощения. Просто не верится, что американцы нам помогут. А даже если помогут — неизвестно ещё, что они потребуют взамен.

— Этого не знает никто из нас, — ответила женщина. — Я сама привыкла им не доверять, но изменившаяся ситуация требует, чтобы мы изменили своим привычкам.

Раненый поморщился. Полковник продолжала:

— Сейчас наши люди заканчивают работы на электростанции. Потом они отправятся в Санкт-Петербург и подготовятся к путешествию. — Она уронила руки на колени. — Никто из нас не доверяет американцам. Но с фактами не поспоришь — положение правительства крайне неустойчиво, в любой момент могут начаться волнения. Ты сам прекрасно понимаешь: в сложившихся обстоятельствах никто не должен узнать про инопланетные артефакты — межпланетные корабли и аппаратуру для путешествий во времени. Подобные секреты не должны попасть в плохие руки. Ради сохранения тайны нам следует быть готовыми взорвать корабль даже вместе с собой. Представители всех стран, вовлечённых в Проект, согласились на такие условия. Поэтому необходимость вынуждает всех нас идти на компромисс. Работать сообща, разгадывать тайны, с которыми мы сталкиваемся, до тех пор, пока за пределами земного притяжения мы не встретимся с проблемами более серьёзными, нежели все те, что мы создавали друг другу прежде — здесь, на Земле.

Васильева снова откинулась на спинку стула.

Михаил вздохнул, потрогал рукой бок. Было больно.

— Что с экспедицией?

— Завтра вылетаем в Нью-Йорк. Мы начинаем тренировки там.

Глаза Никулина метнули молнии. Собрав все силы, он поднялся и встал с кровати.

— Я лечу, — заявил Михаил, не обращая внимания на то, как дрожит и срывается голос. — Отправьте меня этим рейсом.

— Но врач…

— Мне все равно. Я буду участвовать в этой экспедиции, даже если для этого мне придётся пробиться через восемь часовых поясов. А вы знаете: я никогда не бросаю слов на ветер.

Они молча смотрели друг на друга.

— Зина, — проговорил он наконец. — Пожалуйста.

У Васильевой едва заметно дрогнули губы.

Никулин опустился на набитый соломой матрас. У него закружилась голова. Но это не имело значения. Он понял, что победил.

— Мы улетим завтра, — сказала Васильева. — Но без тебя. Как только спадёт температура, присоединишься к нам… — Она указала на кровать. — А теперь спи.

И за ней закрылась дверь.