Единственный последователь

6

На следующий день Питер проснулся вполне здоровым, но все тело страшно затекло от лежания в одной позе. Пока он спал, кто-то снял с него обруч и браслеты настройщика. Скорее всего Полуликий – Питер страшно жалел, что не проснулся от его прикосновений.

Охая, он проковылял в центральный зал и чуть не вскрикнул, когда к нему со свистом метнулась серая тень. Кресло-шар ткнулось в ноги и замерло, точно собака, ожидающая, что ее погладят.

– Бо, ну хватит! – Инза сидела во втором кресле и, как обычно, колдовала над гало-экраном. – Тебе несколько раз сказали – он не сердится, ты не виноват!

– Э-э-э… Бо? – недоверчиво переспросил Питер.

Инза сделала небрежный жест, не отрываясь от работы.

– Знаю, знаю, Борегар – слишком претенциозное имя для кресла, пусть и с зачатками интеллекта1, но что поделаешь, так уж сложилось. Вчера он невольно подверг тебя опасности, вот, до сих пор переживает. Погладь его, бога ради, и скажи, что все хорошо!

Питер наклонился и неловко похлопал по бархатистой поверхности шара, который почти расплющился у его ног.

– Так мне не показалось, ты и правда подтащил ко мне Полуликого, – тихонько произнес он, – да ты хулиган!

Кресло снова приняло форму шара и начало ездить неуверенными кругами. Это до того напоминало ребенка, который, опустив голову, виновато ковыряет землю пальцем босой ноги, что Питер чуть не расхохотался.

– У вас живая мебель и вы даете ей имена. Почему я не удивлен? А как зовут второго?

После Борегара он был готов ко всему, но Инза махнула рукой.

– Милли.

Кресло под ней двинулось вправо-влево, словно раскланиваясь. Питер чуть тоже не поклонился, но вовремя задержал движение и сделал вид, что отряхивает штаны. Окинул взглядом зал.

– А… Полуликий спит?

Глаза Инзы остро блеснули.

– Да, у меня залег. Садись, поболтаем – да ты и есть хочешь, наверное?

То, что происходило в Наблюдательной Башне 153 на протяжении последующих двух недель, нельзя было назвать иначе как сумасшедшим домом.

Хотя подобных домов в мире давно уже не осталось – с помощью настройщика можно было скорректировать почти все физические и психические нарушения, а большинство из них вылавливалось и исправлялось уже на стадии генного проектирования потомства. Для сегов, второй касты после эр-ланов, оно было обязательным и бесплатным, а вот швали подобных привилегий уже не имели. Поэтому всех обитателей Трущоб стерилизовали, дабы избежать бесконтрольного размножения.

Но численность низшей касты упорно не уменьшалась – настройщик не всегда срабатывал, да и постоянно кто-то «скатывался» и оказывался в Трущобах, не выдержав бешеного ритма жизни в Омороне.

– Ты все время говоришь про Оморон, как будто он один, – удивился как-то Питер, – а другие города?

Он проводил с Инзой очередную смену, пока Полуликий отсыпался.

– А он и есть один, – пояснила Инза и вызвала на своем экране изображение, – занимает большую часть континента, как видишь. Раньше городов и государств было много, но потом Оморон поглотил все.

– Так он, получается… – Питер растерянно смотрел на карту.

– Да, в несколько раз больше, чем вся территория за Барьером. Чем весь ваш мир.

Питер ошеломленно вскочил и заходил по залу. За прошедшие две недели он узнал огромное множество вещей, но Инза постоянно удивляла его чем-нибудь новеньким.

Это был мир, полный чудес. Почти никаких болезней, жизнь длиной в сотни лет (у эр-ланов, конечно), летающие машины, гало-экраны, подчиняющиеся движениям руки и мысли. Общение на расстоянии с помощью специальных приборов размером со сливовую косточку – вставляешь в ухо и слышишь все, что говорит другой человек, будь он хоть на противоположном конце света…

Жадный до знаний, Питер забывал есть и спать. Он буквально разрывался надвое. Страшно хотелось проводить время с Полуликим, но с ним они обсуждали только техническую сторону современного мира, а Инза так интересно рассказывала об Омороне!

Хотя непринужденно общаться с Полуликим становилось все тяжелее. Башня небольшая, все на виду, не спрячешься. Глухой стук, с которым билось сердце Питера при каждой встрече с золотоволосым эр-ланом, одновременно ужасал и опьянял его. Он боялся появления Полуликого и боялся, что он не явится, боялся, когда он смотрел на него, еще больше – когда нет.

Если они сидели рядом за рабочим столом, аромат, исходящий от Полуликого, кружил Питеру голову и сбивал с мысли. Он мечтал поцеловать даже не пальцы, ловко орудующие тончайшими инструментами – так далеко он заходить не дерзал – нет, прикоснуться бы губами к золотой пряди, лежащей на плече Полуликого. Опуститься перед ним на колени, пропустить это струящееся золото между ладоней и целовать, нежно, благоговейно. За это и жизнь отдать не жалко.

Обостренным чутьем человека, не слишком популярного среди соплеменников, Питер ощущал бесконечное одиночество Полуликого. Того явно изумлял сам факт, что с ним не только хотят говорить, но и живо интересуются его изобретениями. Питеру же постоянно чудилось, что он перегибает палку с выражением восторга, что любому это покажется странным и фальшивым. Но Полуликий, похоже, все принимал, как есть – его полная неискушенность в общении с людьми пробуждала в сердце Питера сострадание и огромную нежность.

Однако была и другая сторона – терзаний Питера Полуликий тоже не замечал. Любой человек, увидев, как собеседник краснеет, бледнеет и вздрагивает при малейшем соприкосновении, давно бы сделал правильные выводы. А Полуликий спокойно продолжал рассказывать, как создать тот или иной прибор, терпеливо посвящал Питера в разные технические тонкости.

При этом его скованность и напряженность исчезали, плечи расправлялись, синие глаза вспыхивали воодушевлением. Он забывал обо всем и смотрел Питеру прямо в лицо, словно в мире микросхем и механизмов внешность не имела ни малейшего значения. Собственно, так оно и было.

Питер стал чуть лучше понимать Полуликого, когда узнал, что настроение эр-ланов отражается на их запахе. Обычно они это легко контролируют – как и все функции своего тела. Но Полуликому и тут не повезло.

В спокойном состоянии он пах очень приятно – примерно как теплая сладкая выпечка или какие-то неизвестные Питеру цветы. Сильное чувство – волнение, страх или печаль – моментально все меняли, хотя отталкивающих или неприятных запахов в этой палитре, похоже, вообще не водилось. Потом и грязью от него тоже никогда не пахло.

Однако стоило в разговоре коснуться эр-ланов или жизни в Омороне, в ноздри Питеру врывался запах меди, столь отчетливый, что он почти чувствовал ее привкус на языке. Полуликий мгновенно закрывался и отворачивался. Питер словно натыкался на невидимый барьер – приходилось либо созерцать золотистый затылок собеседника, либо срочно придумывать новую тему для обсуждений.

– Да-а, тут ничего странного нет, – заметила Инза, когда Питер как-то упомянул об этом, – не хочет, чтобы ты его жалел. Клан Лэ отдал его на воспитание в сегийскую семью, а те… ну… они, конечно, нормально к нему относились…

– Нормально! – встрял Питер. – Даже имени не дали!

– Не имели права, тут без претензий. Просто Полуликий, он… ну, диковат малость. Да ты сам видел. В детстве, наверное, сидел тихонько в уголке, никто и внимания на него не обращал. Опять же, эр-лан все-таки, хоть и изгой. А мы, сеги, эр-ланов в основном по галику видим, – Инза пригубила своего адского пойла – Питеру больше не предлагала, да он и не просил, – никто, небось, и не знал, с какой стороны к нему подступиться. Ни мамы, которая тебя потискает, по головке погладит, скажет, какой ты классный, ни папы, который всему научит, поболтает с тобой по душам. Поэтому у него на уме только одно.

– Что? – машинально спросил Питер, вспоминая, тискала его мама или нет.

Инза сделала широкий жест рукой с зажатой в ней металлической бутылью.

– Возвращение к «прекраснейшим». Он носит цвета клана Лэ, синее с черным – без вышивки только. И прическу, как у них. Считает себя эр-ланом… несмотря ни на что.

Они помолчали. Питер представил, как маленькая фигурка с завязанными в пучок золотыми волосами сидит с идеально прямой спиной, отвернув к стене светлое личико – и его пронзила неожиданно острая боль.

– А вернуться можно? – спросил он.

– Очень трудно. Но возможно. Либо долго и упорно трудиться без малейшей ошибки, либо сделать что-то очень значимое для всех людей. Внести свой вклад.

– Поэтому он изобретает? – догадался Питер.

– И поэтому тоже. Но еще потому что не может иначе. Он генетически создан как инженер-изобретатель. Должен был им стать… если бы не эта дрянь у него на лице.

Питер взволнованно прошелся по просторному залу из конца в конец.

– Погоди-ка, – его вдруг осенило, – а какая проблема с внешностью? Почему настройщик это исправить не может?

Инза развела руками.

– Генетический дефект настройщиком не уберешь. Он вообще довольно примитивный, из самых простых приборов такого плана.

Они какое-то время молчали. Инза выпила еще и вернулась к своему проекту. Гало-экраны работали бесшумно, снаружи в Башню не проникало ни звука, и если долго сидеть неподвижно, можно было услышать ток крови в собственных жилах.

Но Питер, разумеется, никогда бы не дошел до такого – как все люди, бывшие когда-то одинокими детьми, он прекрасно умел себя развлечь. А условия, в которых он жил последние недели, предоставляли море возможностей для этого.

Он давно сообразил, что морфо-кресла не только воспринимают чувства и желания людей, но слушаются и прямых мысленных приказов, а также жестов. Поэтому для начала велел Милли, в которой сейчас сидел, покатать себя. Та послушно тронулась с места и сделала круг по залу. Питер мысленно велел ей ехать до назад, то вперед, проверяя, насколько чувствительно управление.

Двигаясь, морфо-кресло издавало тихий свист; Полуликий пытался объяснить принцип этого движения, но Питер ничего не понял…

– Что ты делаешь? – не выдержала Инза и оторвалась от экрана.

От неожиданности Питер чуть не свалился на пол – Милли, мгновенно изменив форму, ловко его удержала.

– Н-ничего, – он неуверенно улыбнулся, – хотел немного покататься. Что, нельзя?

Инза озадаченно смотрела на него и вдруг прыснула со смеху.

– Покататься?! Честно говоря, не уверена, что хоть кому-то в более чем двухстах Башнях Наблюдения подобное может прийти в голову. Это ж кресла, на них сидят, если ты не понял!

– Но просто сидеть скучно… – и Питер, бросив на девушку хитрый взгляд, поездил на Милли туда-сюда. – Спорим, ты не сможешь меня поймать… ну, скажем… за три минуты?

– За три минуты?! – Инза взмахом руки убрала экран и оскалила мелкие, как у лисицы, зубки. – Да за три минуты я тебя не только поймаю, но и свяжу по рукам и ногам!

– Не будь такой самоуверенной!

Вместо ответа Инза чуть поджала ноги, и Бо метнулся вперед – еще немного, и они с Милли неминуемо столкнулись бы. Но Питер успел в последний момент увернуться и с хохотом понесся по залу. Инза с угрожающим рычанием преследовала его по пятам.

Несколько минут состязание шло с переменным успехом. Кресла метались то вправо, то влево; в какой-то момент Инзе почти удалось зажать Питера в угол – он не сразу сообразил поджать ноги, как она, и терял в скорости. Милли выскочила буквально в последний миг и помчалась через зал…

Заметить на своем пути промельк синего Питер еще успел, а вот отдать нужную команду – нет. Милли на полном ходу врезалась в ноги Полуликому, и тот, охнув, повалился прямо на Питера.

– Ой… – просипел тот – при внешней худощавости весил эр-лан немало.

Милли затормозила так резко, что Полуликого швырнуло вперед; Питер инстинктивно схватил его за талию и удержал от падения.

Оба застыли, тяжело дыша. Потом Питер поднял голову… и уперся взглядом в широко распахнутые кобальтовые глаза, белые прожилки на радужках проступили ярче обычного. Лицо Полуликого пылало, пятно потемнело. Ладонями Питер чувствовал, как вздымаются ребра под гладкой, плотной тканью синего одеяния.

Он забыл обо всем, время, казалось, замедлилось, мгновения тянулись, как годы, а он все смотрел. Раньше Питер сразу отводил взгляд – не хотел без позволения окунаться в узорчатый омут этих глаз и никогда не ждал достаточно долго, чтобы понять, впустит ли Полуликий его туда. Отводил, потому что не хотел выдать себя… и потому что помнил о том, какая огромная пропасть на самом деле их разделяет.

И сейчас казалось, будто эти глаза дают какую-то надежду – хотя бы тем, что не избегают его взгляда.

Полуликий пошевелился, рассеивая наваждение.

И вдруг от экранов раздался высокий, переливчатый сигнал.