Единственный последователь

3

За какие-то полчаса девушка с дикой стрижкой и железякой на поясе полностью перевернула мир Питера.

Триста лет назад от эпидемии Белой Лихорадки погибла большая часть человечества. Спасаясь от болезни, люди бежали из мегаполисов, селились в крохотных городах и поселениях, превращая их в крепости. Только так можно было отбиться от разбойников и мародеров, наводнивших страну.

Погибли технологии, искусство, многие ремесла. Цивилизация откатилась на уровень средневековья, в котором и существовала до сих пор. Все, что осталось от прежнего мира – древние Хранилища, в которые люди перед гибелью приносили разнообразные предметы, чтобы сохранить их для потомков.

Питер знал эту историю с детства – как и все остальные люди его мира.

Истина оказалась одновременно и лучше, и ужаснее.

Когда другие страны поняли, что Белая Лихорадка выходит из-под контроля, они обнесли зону бедствия защитным Барьером. Поднимаясь вверх на пять метров и на столько же уходя под землю, он гарантировал, что ни одно живое существо не выберется наружу.

Прикосновение к Барьеру убивало на месте. Птицы не переносили Белую Лихорадку и не болели ею, поэтому Барьер не стали делать очень высоким. Но все равно множество птиц врезалось в него и погибало.

Пораженную зону оставили, по выражению Инзы, «вариться в собственном соку». Вокруг выстроили периметр из Наблюдательных Башен – каждая держала под контролем несколько секторов Барьера. Наблюдателей в Башне всегда было двое, они сменяли друг друга. И жили, естественно, здесь же.

– Полуликий тут уже двадцать лет, – Инза закинула в рот еще одну овальную капсулу, на этот раз ярко-вишневого цвета, и с удовольствием прожевала, – Башня – его дом. Я все-таки надеюсь, что моим домом она не станет.

Питер сидел, точно громом пораженный. Инза протянула ему высокий металлический сосуд с узким горлом.

– Выпей, тебе явно не помешает.

Питер машинально принял сосуд, глотнул и закашлялся. Взглянул на него, словно очнувшись от сна.

– Это же… это…

– Самбука! – с гордостью произнесла Инза. – Вещь в себе! Ну что ты так смотришь? Конечно, здесь все пьют, а то и похуже что. Скука же смертная. Я вот хоть учебой спасаюсь, помогает не спятить. Башни эти – настоящая, как это… жёппа мира, так, кажется, раньше говорили?

Питер вытер выступившие на глазах слезы. В деревне варили бражку, но мама говорила, что вкус – хуже некуда, и он ее так и не попробовал. Мнению мамы можно доверять, она была Искателем, исследовала Хранилища.

Инза отхлебнула из сосуда и передала его обратно Питеру. Второй глоток прошел значительно легче, в животе свернулось клубком приятное тепло. В голове же по-прежнему царил дикий сумбур. Питеру даже показалось на миг, что все это ему снится. Хотя, конечно, таких забористых снов надо поискать.

Одна мысль вдруг выбилась из общего хоровода и засияла ясно и четко.

– По-ослушай… а этот, как его… Полуликий? Как он меня поймал, а?

– Э-э-э… – Инза с ухмылкой погрозила ему пальцем, – он все время придумывает разные штуки. Попроси, он тебе покажет.

Почему-то от этих слов Питера охватил мягкий, тающий жар – как у печки, когда подбрасываешь дрова и слишком близко наклоняешься к огню. Инза сидела справа от него, и кровь прилила сначала к правой щеке, словно ее слова оставили видимый след. Быть может, виной тому была иноземная крепкущая брага, как бишь ее.

– А… почему он прячет лицо? Или мне показалось?

– Прячет, – Инза поболтала сосудом у уха, заглянула в него, прищурив один глаз, и с довольным видом сделала еще глоток, – ты ж видел, какой он. Клан Лэ его потому и попер, мелким еще. Полуликий наш из эр-ланов, причем из самых важных. Его родаки в Совете сидят, их по галику часто показывают. О, да щас сам увидишь!

Питер ничего не понял и только хотел спросить, что такое «галик», как Инза взмахнула рукой. Мирные картины леса мгновенно изменились, словно ее движение смело их прочь, как карты со стола.

Несколько секунд на стене царила мешанина из переплетающихся картин, голосов и звуков.

– Да где ж это… а, вот! – Инза снова протянула руку, особым образом сложив пальцы.

Питер задохнулся.

Изображения объединились в одну огромную картину, занимавшую всю стену. На ней с высоты птичьего полета был показан… город?

Да, это походило на город, каких Питер не видел и не смог бы представить даже в бреду. Бескрайний лес исполинских шпилей и башен, уходящий за горизонт. Здания-иглы и здания-треугольники и что-то еще более причудливое, перекрученное и в то же время прекрасное, полное непринужденного изящества. Киноварные, салатные, охристые, небесно-голубые оттенки сплелись в неотразимой гармонии.

Как-то сразу стало ясно – это люди строили совсем не потому, что хотели укрыться от дождя или холода.

Зазвучал приглушенный голос – при этом самого человека не было видно:

– В Омороне продолжается подготовка к Дебатам, на которых клан Лэ займет самую прогрессивную позицию касательно так называемой «территории за Барьером»…

– Вот он, глянь, глянь! – Инза ткнула пальцем в стену и, воровато оглянувшись, шепотом добавила: – Это его папаня, самый знатный мудила во всей их компании!

На стене и впрямь появился видный до пояса огромный человек – стройный, он еще и держался очень прямо, что выглядело почти вызывающе. Строгое синее одеяние, точно того же оттенка, что и одежда Полуликого, сплошь покрывала серебристая вышивка, на талии его перехватывал широкий черный пояс. Волосы, стянутые на затылке в пучок, с выпущенной единственной прядью, сияли бледным золотом, как только что народившийся месяц.

А лицо поражало такой совершенной красотой, что Питер забыл даже о грандиозной панораме города. Глаза у человека были глубокого, кобальтово-синего цвета с белыми прожилками на радужках – прожилки складывались в правильные узоры.

Пока Питер пытался уместить в голове мысль о том, что в мире могут существовать подобные люди, человек говорил:

– Многочисленные исследования подтверждают, что болезнь давно исчезла и не представляет опасности, тогда как огромная территория за Барьером – то, в чем нуждается сейчас наш мир. Перед угрозой перенаселения мы просто не можем и далее оставлять эти огромные пространства во власти обитающих там дикарей…

– Это он про вас! – сообщила Инза и прыснула со смеху, словно ничего забавнее и придумать было нельзя.

– … таким образом, – продолжало дивное создание с ледяным спокойствием, – на предстоящих Дебатах мы выскажемся совершенно однозначно – за уничтожение Барьера и передачу бывшей карантинной территории в ведомство застройки Оморона…

Инза движением руки оборвала эту речь, и на стене снова воцарились тишина и спокойствие бескрайнего леса. Его уже окутывал вечерний полумрак.

– Ну как, хорош? Челюсть-то подбери.

– Он… он… – выпивка лишила Питера практически всех слов, имеющихся в его распоряжении.

Инза сделала еще глоток и мечтательно прищурилась.

– Да-а, эр-ланов недаром «прекраснейшими» зовут. Они могут запрограммировать для будущего ребенка все, что угодно – цвет глаз, волосы, сложение… чтобы все было идеально и приспособлено к той роли, для которой эр-лан рождается. А вот с Полуликим промашка вышла. А может и нет – не знает никто. Ходил такой слух, что это в его родаков метили. Подкупили генинженера, который код Полуликого составлял, чтобы он вот таким родился. Узнай кто – скандал был бы до небес. Вот от него и избавились по-тихому.

Питеру было страшно интересно, вот только голова почему-то не держалась прямо и все норовила упасть на грудь. В конце концов он сдался и позволил ей болтаться, как хочет. Он наелся, шар мягко обволакивал его со всех сторон, и в целом он чувствовал себя вполне неплохо. Только созрел еще один вопрос – и, кажется, он его даже задал:

– А как его звать-то… ну, Полуликого?

Инза зевнула и сделала еще глоток из сосуда.

– А-а-а, у него нет имени. Не полагается. Все его зовут Полуликим, стало быть, и ты тоже…

Питер хотел возмутиться – как это, нет имени? Что за дурацкая идея?

Но в этот миг Инза и картинки на стене начали темнеть и постепенно куда-то исчезли.

И Питер, как это ни досадно, исчез вместе с ними.

Исчезновение оказалось частичным – окружающий мир как бы отодвинулся и начал существовать сам по себе, без участия Питера. Он смутно видел сквозь смеженные веки, как Инза закинула в рот еще одну капсулу, охнула, встряхнулась. Потом с силой потерла лицо и движением руки вызвала перед собой уже знакомую матово-белую картину с черными пересекающимися линиями. Глубоко вздохнув, девушка погрузилась в работу.

Питер, похоже, все-таки уснул – пришел в себя от голосов, которые резонировали в его бедной голове, точно в пещере. Но первая же фраза оказалась настолько любопытной, что он усилием воли остался в прежней позе, стараясь дышать глубоко и спокойно, как спящий.

Говорил Полуликий – Питер впервые по-настоящему слышал его голос. Он ласкал слух, как мягкое журчание полноводной реки.

– Спасибо тебе, – произнес Полуликий, а Инза тут же фыркнула:

– Не придумывай. Но имей ввиду, я не собираюсь жить в одной комнате с незнакомым мужиком, даже ради тебя.

– Об этом и речи нет. Камера для кресел вполне подойдет, мы ею все равно не пользуемся.

– Там же дышать нечем!

– Оставим люк открытым. На складе еще хуже, сама знаешь. Кстати, что это с ним?

– Дрыхнет, – Инза хихикнула, – мы с ним выпили… совсем немножко.

– Почему тогда ты трезвая, а он спит? – в голосе Полуликого послышался мягкий укор, и Питер вздрогнул.

– Я хотела и ему амиланина дать, да он вырубился, – виновато промолвила Инза. – Ничего, зато лежит себе тихонько и не мешает. Настырный до ужаса!

– Воздержись от таких экспериментов, пожалуйста. На Дебатах он мне понадобится живым и здоровым.

– Да поняла, поняла, больше не буду.

Сердце Питера забилось сильнее – интонации последних фраз напомнили ему отца и маму. Неужели… между Полуликим и Инзой что-то есть?

Если задуматься, это вполне естественно. Вдвоем в Башне, оторванные от всех… как говорил Брат Всемогущего Патрик, опекавший их деревню, – мужчина и женщина наедине и не подумают возносить молитвы Всемогущему.

Мысль эта обожгла Питера, и он осторожно приоткрыл один глаз.

Полуликий сидел в мягком шаре напротив Инзы. В руках он держал полупрозрачную пластину, внимательно всматривался в нее, временами хмурился, потирал лоб и проводил по пластине пальцами.

В зале не было окон, но с потолка струился рассеянный свет, и кое-что Питеру наконец удалось рассмотреть.