Дьявольские близнецы

Глава 3. Роковое обещание

Постепенно жизнь вошла в спокойное русло. Молодые притёрлись друг к другу. Павел не вспоминал о постыдном случае из детства и во снах не видел ничего. Просто проваливался в тёмное забытье, а утром не мог вспомнить, что ему снилось.

Учёба и студенческая жизнь занимали почти всё их время, так что на общение супругам оставались лишь короткие часы перед сном. И то, если не висели хвосты из курсовых и несданных зачётов. Тогда вместо задушевных бесед они быстро ужинали и расходились с учебниками по разным комнатам, чтобы не отвлекаться на всякие нежности влюблённых: переглядывания, мимолётные поцелуйчики и касания ног под столом, которые обязательно приводили их в постель. Они со Светланой единогласно решили, что с детьми подождут до окончания института. А может и ещё позже. Надо же ей поработать по специальности, прежде чем запирать себя на несколько лет в домохозяйках. Павел в этом вопросе был даже более чем предусмотрителен, ни разу не потерял головы от страсти. Он очень хотел детей, но в то же время мечтал, чтобы любимая реализовала свой умственный потенциал. У Светланы был несомненный талант к языкам. Она в совершенстве знала четыре: английский, немецкий, испанский и латынь, и только приступила к изучению чрезвычайно трудных японских иероглифов. Сам Павел бредил генетикой и эмбриологией. Преподаватели пророчили ему выдающуюся карьеру и большое будущее в медицине.

Когда жена испуганно обмолвилась, что у неё задержка, Павел не придал большого значения услышанному известию. Он был уверен, что всегда соблюдал меры предосторожности. Мало ли, почему у Светланы сбился цикл. Последние несколько недель супруги жили в бешеном ритме: спали по четыре часа в сутки, а иногда и вовсе всю ночь напролёт проводили за книгами. Питались супруги кое-как. На готовку у Светланы совсем не оставалось времени, вот и перебивались всухомятку. Жена сильно похудела и подурнела, и одежда нескладно болталась на ней. А Павел наоборот, как-то резко заматерел, став ещё привлекательнее. От него исходила волна животного магнетизма сильного самца, сводящего слабый пол с ума. При виде Павла девушки и некоторые преподаватели в институте – женщины бальзаковского возраста начинали неестественно смеяться, жеманничать и говорить глупости. В том, что Светлана действительно беременна, Павел удостоверился, когда увидел, как утром жена откусила кусочек от бутерброда с любимой докторской колбасой и стремглав понеслась в туалет, где её жестоко вырвало. Гинеколог в районной женской консультации подтвердил их опасения: Светлана ждала ребёнка, и срок, как оказалось, приличный – четырнадцать недель. Об аборте, как таковом, не могло быть и речи. Оставалось только рожать.

Как только срок перевалил за половину, утренняя тошнота Светланы исчезла. У жены появился аппетит. Она, наконец, начала прибавлять в весе, груди налились, и округлился живот. Светлана расцвела красотой счастливой беременной женщины. Павел не мог наглядеться на жену. Он пристрастился подолгу любоваться плавными линиями её нагой фигуры и жалел, что совсем не умеет рисовать. А потом они неторопливо занимались сексом, иногда по нескольку раз подряд. Светлану и радовало и смущало такое странное проявление сексуальности мужа. Но в его глазах было столько восхищения и обожания, что она не могла и не хотела противиться его желаниям, и сама испытывала огромное наслаждение от его ласк.

В середине ноября Павлу позвонил старый школьный друг, тот самый Валерка, первый заводила и юморист класса. Он жизнерадостно прокричал в трубку, что в ближайший выходной будет отмечаться сорокалетие школы, на которое приглашают выпускников. Сначала пройдёт концерт в спортзале, так как администрация опасается, что актовый не вместит всех желающих. А после официоза народ разойдётся по аудиториям бывших классных руководителей, где душевно посидит за «рюмкой чая». В голосе Валерки было такое обещание радостной встречи с детством, что Пашка тут же согласился, сказав, что он непременно придёт вместе со Светланой. Но перед событием жена вдруг почувствовала себя плохо, ссылаясь на странную усталость и ломоту во всём теле. Павел решил, что один он не пойдёт ни на какой праздник, но Светлана уговорила его не отказываться от встречи со школьными друзьями. И он поддался её уговорам, за что впоследствии проклинал своё согласие.

…Школа гудела, как растревоженный улей. Толпы разодетых людей перемещались по коридорам и лестницам хорошо знакомого здания, где пролетело яркой искрой их беззаботное октябрятское детство, пионерское отрочество и комсомольская юность. Отовсюду раздавались радостные возгласы узнавания прежних мальчиков и девочек в представительных мужчинах и раздобревших от детей и домашних хлопот женщинах. Концерт задерживался по причине ожидания группы ветеранов, которые были неизменными гостями на всех торжественных мероприятиях школы. В годы Великой Отечественной войны в её стенах была сформирована зенитно-артиллерийская дивизия. На тридцатилетний юбилей здания один из этажей полностью отдали под музей, посвящённый дивизии и солдатам, погибшим и выжившим в аду сражений.

Павел стоял в окружении бывших одноклассников, которые наперебой трещали о своих успехах и достижениях последних лет. Лёля Куницына, гордость школы и золотая медалистка, удивившая всех, что вместо учёбы в университете предпочла стать матерью и домохозяйкой, показывала фотографии очаровательного беззубого малыша – первенца, и при этом с мечтательной улыбкой поглаживала огромный живот. Валерка, как всегда паясничал и всех рассмешил, когда с не наигранным удивлением, увидев её огромное пузо, воскликнул: «Ого, Лёлька! Да ты, как крейсер, бороздишь пространство». Павел расслабился, и на время волнение за жену отпустило. Он забылся, улыбался не дежурно, а искренне хохотал и шутил вместе с друзьями.

Внезапно Валерка запнулся на очередной хохме, которую с упоением начал было рассказывать. Приятель замер с полуоткрытым от изумления ртом. Затем оно сменилось на восхищение, и парень протяжно присвистнул. Все дружно обернулись в сторону, куда пялился Валерка. По коридору по направлению к ним шла молодая женщина. Стройная и длинноногая брюнетка, с роскошной гривой длинных волос. Её большая, явно ничем не скованная грудь тяжело колыхалась под шёлковой светлой блузкой. Ткань кофты была тонка, что позволяло острым бугоркам сосков, дразня и возбуждая мужчин, проявляться за ней. Компания замерла в молчании.

Вдруг благовоспитанная Лёля неожиданно для всех прошептала: «Тьфу, шалава! Принесла её нелёгкая!»

Девушка подошла ближе, и Павел, наконец, понял, что это она – Маша. Из симпатичной девочки выросла сногсшибательная красавица. Сердце бешено застучало, и его пробил пот. Лицо загорелось нездоровым румянцем. Пашка вспомнил: точно так же он чувствовал себя во время танца на том злосчастном Дне рождения. Маша остановилась напротив него и, не обращая ни на кого внимания, красивым глубоким контральто без тени улыбки произнесла:

– Здравствуй, Паша! Я так рада видеть тебя!

Пашке хотелось исчезнуть, развернуться и бежать пока не поздно от её будораживших воображение сочных губ, блеснувшей за ними полосы жемчужин идеальных зубов. От дрожащих от волнения ресниц и оленьей влажности тёмных глаз. Однако он стоял столбом, не знал, куда деть глаза, и невольно перевёл взгляд на глубокий вырез её блузки. На шее девушки блестела тоненькая золотая цепочка необыкновенного плетения, а подвешенный на ней кулон скрывался в глубокой складке между грудями. Пашка вдруг отчетливо представил, как он проводит языком по этой сладкой ложбинке, по плоскому тугому животу и ниже, до самых потаённых глубин.

Он криво улыбнулся и прервал неловкую паузу:

– Здравствуй, Маша! Я тоже рад повидаться с тобой! Ты прекрасно выглядишь, как это ни банально звучит.

– Твои слова – бальзам на израненную душу!

Девушка натянуто рассмеялась, и Пашке показалось, что она на грани того, чтобы заплакать.

– Я думала, мы никогда с тобой не встретимся. Пашенька, давай уйдём отсюда? Прямо сейчас! Прошу тебя! Это очень важно, можно сказать вопрос жизни и смерти!

Она нежно провела кончиками пальцев по его руке, и её глаза ещё сильнее заблестели от близких слёз.

Лёля охнула и негромко, но зло проговорила:

– Сама на шею вешается! Он же женатый, у него Света на сносях! Ну, и блядь ты, Машка!

Ещё в школе поговаривали, что ты не святоша, с парнями путаешься! А сейчас, видно, совсем совесть потеряла!

Мужская половина компании хранила молчаливый нейтралитет, хотя Пашка нутром чувствовал, что у всех присутствующих мужиков свербило в штанах от исходившей от Маши сексуальности.

– Маш, а до конца мероприятия с разговором подождать нельзя? – ободряюще улыбнулся ей Павел. – Мы столько не общались с ребятами! Новостей у всех полно… И с Игреком повидаться хочется.

Игреком они беззлобно прозвали математика, своего классного руководителя. Хотя учитель больше походил на знак бесконечности, поставленный на попа – нескладный, сутулый, с огромным пивным животом. Но внешность иногда бывает обманчива. Математик был отличным учителем, справедливым и непредвзятым, искренне любившим детей и уважавшим личность каждого, независимо от возраста и успеваемости. К тому же заядлым туристом и прекрасным организатором. Они с ним всё Подмосковье объездили, во всех городских музеях на экскурсиях побывали. Прозвище прилипло к нему случайно. Однажды Димка Савкин, неисправимый двоечник и балбес, минут пятнадцать у доски маялся. Математик раз десять терпеливо спросил его: «Так как же мы будем искать игрек, Дима?» Тот чесал в затылке, из-за спины учителя жестами показывал, что ему хана, если никто не поможет. Класс сидел тихо, наученный, что за подсказку можно легко схлопотать пару. В конце концов, Димка в сердцах воскликнул: «Да не сделал я, Игрек Иваныч, домашку! Ставьте два, чего там!» Класс согнулся от хохота. Игорь Иванович, так звали математика, смеялся вместе со всеми. Димка в тот раз мимо пары пролетел, пожалел его классный. А прозвище осталось…

Слезинка скатилась по щеке девушки. У Павла ёкнуло сердце от жалости и ещё какого-то невнятного, горячечного, мигом охватившего его чувства. Он взял её под руку и увлёк за собой, в сторону от друзей.

– Маш! – он нежно сжал её холодные пальцы. – Обещаю тебе, мы обязательно поговорим. Давай в пол одиннадцатого у выхода встретимся. Ты только не плачь, ладно?

– Не обманешь? – она измученно смотрела на него, а слезы одна за другой оставляли прозрачные дорожки на прекрасном лице. – Один раз обманул уже, сказал, что придёшь, а сам забыл. Поклянись.

– Ну, что ты, как маленькая! – Павлу нестерпимо захотелось обнять её, но вокруг было слишком много любопытных глаз. – Хорошо, клянусь. Теперь ты успокоишься?

Маша судорожно, словно обиженный ребёнок вздохнула, сладко улыбнулась и прошептала:

– Ты не пожалеешь, Пашенька.

Развернулась, гордо вскинула голову и с вызовом продефилировала мимо его друзей, наблюдавших за ними.

Пашка, ощущая неловкость, подошёл к приятелям, и пылавшая праведным гневом Лёля не миндальничая, в лоб выдала тираду:

– Все вы мужики – кобели!