Дьяволы

Глава 31 «Странные соратники»

Брат Диас выбрался из горьких вод Адриатики с ободранными локтями и коленями, аки святой Бруно, извергнутый акулой, смиренный и раскаивающийся в своих грехах.

Он с трудом взбирался по пологому склону пляжа, словно это была гора, обжигаемый солёными брызгами и спотыкающийся о наносы. Соль безжалостно раздирала горло. Он упал на колени, задрожал, встал на четвереньки, разинув рот, глядя на полоску засохших водорослей на отметке прилива, блевал и плевался, слушая как волны жадно облизывают гальку. Снова встал на колени, голый, если не считать флакона с кровью святой Беатрикс и исподнего, всё ещё слегка запачканного чернилами. Шерсть так пропиталась водой, что он чувствовал себя младенцем в мужских штанах. Измученный, с ноющими мышцами, растерявший изрядную часть веры. Свинцовая голова покачивалась на мягкой как желе шее, пока он безмолвно осматривал окрестности.

Не сказать, чтобы многообещающе.

По обе стороны серая полоса пляжа тянулась в затянутую дымкой неизвестность. Изъеденная серым морем, усеянная пятнами серых камней, испещрённая рябью луж, в которых тревожно отражалось серое небо. Впереди галька сменилась низкорослыми дюнами, травой, потрёпанной ветром, несколькими покалеченными деревьями, все склонялись в одну сторону, словно процессия престарелых монахов, унижающихся перед кардиналом.

Он почувствовал холодное покалывание на плечах. Начался дождь.

— Серьёзно? — закричал он в небеса.

Единственным ответом были крики беспечных чаек, сносимые ветром.

Он сделал несколько тяжёлых вдохов. Всхлипов, если быть честным перед собой. Затем со стоном он с трудом поднялся сначала на одну ногу, потом на другую. Постоял, покачиваясь, обхватив себя руками, и сонно повернулся, чтобы посмотреть на море.

Боже, как далеко он заплыл?

Галера всё ещё горела у горизонта, столб дыма возносился в белое небо и в вышине резко уходил вбок, как акварельный мазок. Он повернулся к пляжу и нахмурился. Показалось, или правда белело какое-то пятнышко среди камней? Он неуверенно двинулся вперёд, морщась, когда галька колола подошвы, ветер заставлял щуриться…

Это была нога. Босая нога, с вытатуированной цепочкой рун.

— Вигга! — он перешёл на неуверенный бег. Если недавний опыт должен был чему-то его научить, так это выбору направления для бега по отношению к оборотням — всегда от них, но вместо этого он обнаружил себя бегущим к ней, разбрасывая гальку с каждым шагом. Наверное, в тот момент всё что угодно казалось лучше, чем остаться одному на этом проклятом берегу.

Она лежала в луже лицом вниз, одна нога на покрытом ракушками камне, рваная ткань свисала с лодыжки, волосы плавали вокруг чёрным облаком.

— Вигга! — он прыгнул в лужу рядом с ней, схватил татуированное плечо, намереваясь перевернуть её.

— Боже! — какая тяжесть. Как она вообще могла плыть? Сначала он даже не мог вытащить её лицо из воды. Ему пришлось упереться ногами, подхватить её под руку и обхватить за шею, грудь прижалась к её спине, скользкие голые тела шлёпнули друг о друга, как свиньи в луже, не столько похоже на спасение, сколько на поединок по борьбе, в котором не будет победителя.

— Благословенная… — прохрипел он, напрягаясь, — Святая… — простонал он, тяжело дыша, — Беатрикс, г-ах! — наконец ему удалось перевернуть её. Частично задушенный её ужасным весом, частично — копной мокрых и слипшихся от соли волос, он снова плюхнулся на камни.

— Вигга! — он наполовину вывернулся из-под неё, ракушки терзали голую спину. — Просыпайся! — он повернулся, чтобы убрать волосы с её лица, её голова запрокинулась, а рот широко открылся. — Вигга! — его голос становился все выше и выше, пока он бил по татуированной щеке. — Не смей умирать!

— Ах. — он был потрясён волной облегчения, когда она дёрнулась, заворчала, подняла покрытую струпьями руку, чтобы отмахнуться от него. — Ах. — её лицо скривилось, и она задрожала. — Ах! — и она заплакала, тяжёлые плечи сотрясались от рыданий, крупные слёзы оставляли полосы на песке, прилипшем к её лицу.

Страх, стыд и отвращение, несомненно, были среди эмоций, которые брат Диас испытывал в тот момент. Было бы ложью сказать, будто он не хотел отчаянно вырываться. Но в конце концов он остался где был, неловко хлопая Виггу по плечу. Всего час назад он выдернул стрелу из этого места, но каким-то образом единственным следом от неё была звездообразная подсохшая корочка. Он издал крайне неубедительное успокаивающее угуканье, как человек, который никогда не держал младенца на руках.

Разве не первая обязанность монаха помогать нуждающимся, в конце концов? Разве милосердие и прощение Спаситель не бесконечны, и разве Её последователи не должны стремиться подражать Ей? Разве проклятые и изгои не нуждаются в сострадании? Больше, чем кто-либо другой, на самом деле. Каким-то образом в тумане собственных разочарований и амбиций он потерял это из виду. Как какой-то древний обитатель его родного монастыря, для которого всё за пределами освящаемой страницы было размытым пятном.

Теперь, на этом отчаянном этапе, он нашёл утешение в том, чтобы дарить утешение другим.

Кроме того, она была единственным источником тепла в радиусе десятка миль.

— Пить хочу, — захныкала Вигга через мгновение и выдула пузырь из соплей.

— Ну, ты же знаешь, как это бывает, — сказал брат Диас, лёжа на камне под усиливающимся дождем в своем промокшем насквозь нижнем белье с голым оборотнем на руках. — Бог любит испытывать нас.

— Мы должны отправиться дальше по побережью, — уговаривал он, щурясь на небо. Свет определенно угасал. — Остальные, вероятно, разбросаны по этим пляжам. — он заставил себя не добавить — Те, кто выжил, во всяком случае, — а затем не добавить ещё — Если вообще хоть кто-то ещё выжил.

— Ты иди, — пробормотала Вигга, возясь с пуговицами на своей мокрой рубашке. — Оставь меня. — с каждой пуговицей становилось всё труднее. — Тебе было бы лучше… без меня. — и она сдалась, руки безнадёжно упали на колени, губы задрожали, и она снова начала рыдать. — Я так хочу пить!

Брат Диас издал болезненный вздох и перестал держать штаны — ему надо было потереть виски, но штаны тут же сползли на задницу, пришлось снова их подтягивать.

Когда они раздевали тела пары утонувших гребцов, выброшенных на берег, брат Диас старался не смотреть на их лица. Старался не задаваться вопросом, ждут ли их семьи дома. Его новообретённое сострадание к союзникам доставляло ему достаточно проблем, сострадание к врагам было роскошью, которую он вряд ли мог себе позволить. Брюки даже меньшего гребца были слишком велики для него, мокрая ткань болталась, но всё равно натирала. Рубашка большего гребца, тем временем, была слишком мала для Вигги, дешёвый материал натянулся на её груди и казалось, вот-вот лопнет.

— Боже всемогущий, — пробормотал он, — Что мы за пара.

Она взглянула на него.

— Людей! — поспешно добавил он. — Ты и я. — убедившись, что он пристально смотрит на дюны, а не на её изношенную рубашку. — Вот о какой паре я думал. Нам действительно стоит отправиться по побережью…

— Ты иди. Пока я не убила и тебя тоже. — Вигга скорбно окунула пальцы в окаймлённую камнями лужу. — Я не безопасная. — она с несчастным видом поднесла пальцы ко рту и жалко облизала. — Я не чистая. — она откинула голову назад, закрыла глаза, слёзы текли по щекам, и она завыла на плюющиеся небеса. — Оно всё соленое!

— Да, — сказал брат Диас сквозь стиснутые зубы, — Это море. Почему я должен объяснять викингу, как устроено побережье? Скандинавия — это сплошное побережье!

Он надавил на переносицу. Не поможет, если он выйдет из себя. Единственное, чего он мог бы добиться таким образом — так это заставить Виггу выйти из себя, и это определенно не поможет. Кто-то должен быть спокойным, сильным и уверенным. Кто-то должен фактически руководить. Можно уверенно говорить о плачевном провале их миссии отныне, раз человек, лучше всего подготовленный для этого… был он.

— Послушай меня. — он присел на корточки рядом с Виггой, протянул руку, задержался, но всё же неловко похлопал её по руке. Боже, какая мощная, как будто стучишь по тёплому дереву. — Я не мог бы оставить тебя, даже если бы захотел. Её Святейшество отдала тебя под мою ответственность, и… я должен тебе, и… правда в том, что я совершенно растерян, и… эти штаны совсем не подходят, и… без тебя я, скорее всего, погибну в десяти шагах от берега. — Вигга громко шмыгнула носом и моргнула, глядя на него мокрыми глазами. — Я признаю, ты — позорище на званом обеде и совсем не полезна во время паломничества, но нас, вероятно, ждут драки, и никто не сможет отрицать… в драке… — он напряг желваки. — Ты великолепна.

Вигга в последний раз задумчиво шмыгнула носом. Вытерев лицо, она показалась даже несколько самодовольной:

— Великолепна — это хорошее слово.

— Хорошее слово. — брат Диас тоже слегка усмехнулся. Вдруг возникло ощущение, которое он смутно помнил с момента принятия обета. Он… гордился собой? Он сжал плечо Вигги немного крепче. — Ну вот. Ты видела, как кто-нибудь из остальных покидал корабль?

Она поморщилась, словно воспоминания стоили мучительных усилий:

— Я помню кровь… Я помню, как гребцы бежали… очень много крови…

— Это совпадает, — брат Диас облизнул губы, — С моими воспоминаниями…

— Подожди. — Вигга нахмурилась. — Ты противостоял волчице?

— Ну… когда Якоб сделал это в гостинице…

— Якоб не может умереть. Ты можешь.

— Я… — брат Диас очень осторожно снял руку с её плеча. — Остро осознаю этот факт.

Вигга посмотрела на него, прищурившись:

— Ты гораздо храбрее, чем я думала.

Его очередь выглядеть немного самодовольным:

— Ох. Ну…

— И гораздо глупее.

— Ох. Ну…

— Не искушай волчицу, брат Диас. Никогда. Ты не можешь ей доверять. С ней нельзя торговаться. Вигга так сильно хлопнула его по плечу, что он чуть не упал на спину. — С этого момента я буду держать эту суку в наморднике. Но тебе нужно прекратить нытье! — она решительно поднялась, так неожиданно, что он чуть не упал лицом вниз. — Нам нужно идти дальше по побережью. Остальные… — она поставила босую ногу на камень и уставилась на юг, сжав зубы. — Вероятно, разбросаны по этому побережью.

— Слава Богу, ты вернулась, — пробормотал брат Диас, допустив в голосе совсем немного неудовольствия. — Думаешь, они ещё живы?

— По крайней мере, Алекс жива. — Вигга подняла запястье, коричневая полоска на нём была едва заметна между шрамами и татуировками. — Связывание Папы Бенедикты. Всё ещё удерживает меня.

— Это хорошие новости! — сказал брат Диас, вскакивая.

— Я знаю! Слава богу, я здесь. Я имею в виду… она может быть при смерти.

Брат Диас почувствовал отчетливое ощущение уныния, которое всегда наступало сразу после любого облегчения:

— Действительно.

— Она может истекать кровью из дюжины ран, или быть ужасно обожжённой, или находиться в лапах… я не знаю… гоблинов?

— Гоблинов? — встревоженно спросил брат Диас.

— Как скажешь. Но она жива! — И Вигга целеустремлённо зашагала к дюнам. — По крайней мере пока.

Глава 32 «Не в первый раз»

Алекс получила пощёчину.

Это был не первый раз, как ни грустно это говорить.

Она попыталась вымолвить «бе», но вместо этого выкашляла порцию солёной воды, перевернулась, застонала и выкашляла ещё одну.

Она лежала лицом вниз, зачерпнув обеими руками песок, просто дыша некоторое время. Даже лёгкие болели.

— Бе, — выдавила она в конце концов. Восклицание явно не стоило таких усилий.

— Жива, значит.

Алекс подняла голову и смогла получить некоторое представление об окружении. Песок, тянущийся к каменистому берегу. Кровь бросилась в лицо. Каждая его часть казалась вдвое больше обычного. Кроме языка, который был больше обычного втрое.

— Где мфы? — прохрипела она.

В поле зрения появилась Солнышко, ветер шевелил белые волосы вокруг её лица:

— На пляже.

Медленно, с болью Алекс перевернулась на спину:

— Какой пляж?

— Ближайший. Было не до выбора вариантов, учитывая обстоятельства. — она, казалось, задумалась на мгновение. — У меня редко есть выбор вариантов.

— Пфустоятельства?

— Знаешь, корабль идёт ко дну, ты тонешь, все тонут.

— Подожди… — медленно, с болью Алекс приподнялась на локтях. Две борозды тянулись от кончиков её ног по песку и исчезали в небытии там, где накатывали самые высокие волны. — Как я сюда попала?

Солнышко пожала плечами:

— Я хорошо плаваю.

Медленно, с болью Алекс села. Её руки были покрыты царапинами. Одна мокрая штанина разорвана до колена. В груди было ощущение, как будто таран попал туда. Но она начала подозревать, что не умерла:

— Говорят, эльфы ужасны.

— Слышала такое.

— Но до сих пор все эльфы, которых я встречала, были фантастическими.

— Много встречала?

Медленно, с трудом Алекс встала на четвереньки, перевела дух:

— Тфолько тебя.

— О. Это… мило. — и Солнышко нахмурилась. Как будто она верила комплиментам меньше, чем оскорблениям.

Алекс попыталась шмыгнуть носом, ощущение не очень понравилось:

— Кажется, у меня сломан нос.

Грустно это говорить, не в первый раз.

Солнышко присела перед ней на корточки и положила кончики пальцев на её щёки очень нежно — Алекс едва почувствовала прикосновение — и нажала на её нос большими пальцами. Глядя в эти огромные, спокойные, внимательные глаза, Алекс и сама почувствовала себя немного спокойнее.

Немного. Не намного.

Она была отчасти разочарована, когда Солнышко убрала руки и встала.

— Просто ушиб.

— Я же расплющила его о мачту, — проворчала Алекс.

— Он тебе больше нравится сломанным? Я могу взять камень.

— Молю тебя, не беспокойся. Ты и так уже очень много сделала. — она издала болезненный хрюкающий звук, поджав одну ногу под себя. — Меня могут сбить с ног… — затем устало застонала, вставая. — Но я не из тех, кто останется лежать — ух ты! — и ей пришлось схватить Солнышко за руку, когда порыв ветра чуть не сбил её с ног. Продуваемый ветром песок, лысеющие дюны за ним, лесистые холмы за ними оказались ничуть не более привлекательными с этого угла. Или менее. Или вообще не были привлекательными с любой точки. — Что теперь?

— Возьмем всё, что можно использовать. — и Солнышко кивнула в сторону разбросанного хлама, выброшенного на берег у полосы прилива.

— Воровать чужие вещи? — Алекс вдохнула и с силой выдохнула. — Это я могу.

Потребовалось некоторое время, чтобы распутать клубок верёвки, всё ещё прикреплённый к расколотой мачте, и оттащить кусок горелой парусины, но под ним был сундук с инкрустацией, который щекотал ладони опытной воровки. Замок был далеко не так хорош, как отделка, потребовалось всего несколько ударов веслом, и он был открыт.

Алекс вытащила первую попавшуюся вещь и подняла. Красная куртка с эполетами и блестящей вышивкой, позолоченные пуговицы в форме морд грифонов. Солнышко с сомнением посмотрела на неё:

— От этой куртки слишком тянет жопой военного.

— Должно быть, это одежда Константина. От него как раз сильно тянуло жопой военного. — Алекс начала расстёгивать пуговицы. — Как думаешь, он выжил?

— Он сражался с Якобом до смерти. Так что, полагаю, нет. — Солнышко пожала плечами. — С Якобом никогда не стоит сражаться до смерти. Она на мгновение замолчала. — Поскольку он не может умереть.

— Это — хорошие новости, — сказала Алекс, просовывая ладонь в рукав.

— Я имею в виду, он может оказаться в ловушке на дне Адриатики. Или раздавленным в фарш. Или сгореть дотла. — Солнышко на мгновение задумалась. — Или все три варианта сразу.

— Это — не такие уж хорошие новости, — сказала Алекс, просовывая вторую руку.

Солнышко снова пожала плечами:

— Я научилась не беспокоиться о том, чего не могу изменить.

— Никогда не умела этого, — сказала Алекс, застёгивая пуговицы. — Чем меньше я могу что-то изменить, тем больше это меня беспокоит.

— Разве тогда ты не беспокоишься обо всём и всегда?

— Так и хожу, как обосранная. Как я выгляжу?

Солнышко подняла бровь:

— Как императрица Трои.

— Ну, вообще похоже на мой привычный стиль. — Алекс приняла позу генерала на батальном полотне. — В переулках Святого Города. — куртка была ей велика, но она постаралась устроиться в ней естественно, лебедь, а не утка, как показал барон Рикард.

— Твой запах военной жопы, должно быть, выделялся среди нищих, — сказала Солнышко.

Алекс подняла подбородок к небу:

— Я выделяюсь в любой компании.

— Я исчезаю в любой компании, — пробормотала Солнышко. — Как шёпот в урагане.

— Ты всегда производила на меня впечатление, — сказала Алекс.

Солнышко нахмурилась:

— Тсс.

— Я просто имела в виду…

— Тсс! Кто-то идет.

Алекс почувствовала знакомую тяжесть в животе, когда Солнышко схватила её за запястье, и они побежали к дюнам. Это смешение «о, нет» ужаса, «только не снова» отчаяния и «почему со мной» ярости. Так же, как когда галера выскользнула из укрытия и устремилась на них, сколько месяцев назад?

Этим утром. Это было этим утром.

Алекс с трудом поднялась на дюну, сползая назад почти на то же расстояние, на которое продвигалась, свободная куртка развевалась, и, наконец, она перевалилась через гребень, упала на живот и принялась выплёвывать песок.

Тёмные фигуры двигались по бледному берегу. В глазах всё расплывалось, поэтому было трудно сосчитать. Затем она увидела свои следы. Узор вмятин, ведущий прямо вверх по дюне, очевидный, как большой палец, недвусмысленно указывающий на её укрытие.

Она сползла ниже гребня, прижалась к песку, закрыла глаза:

— Может, они помогут? — пробормотала она. Как молитва. — Может, они будут милыми и у них будут, не знаю… пирожные? — она чуть не добавила «аминь» в конце.

— Я бы не поставила на это свою жизнь, — пробормотала Солнышко, вглядываясь сквозь тонкую траву на гребне. — Я насчитала восемь. Хорошо вооружены. Пирожных не видно, но у одного есть штука… вроде штопора.

— Может, большой любитель вина?

— Великоват для пробки.

— Тогда для чего он? — спросила Алекс, отчаянно поскуливая.

— У меня такое чувство… Я бы предпочла не знать. — Солнышко немного сгорбилась и положила руку на плечо Алекс. — Они смотрят на сундук.

— Может, именно его они и ищут, — прошептала Алекс. — Может, они тоже военные жопы. — она слышала отголоски разговоров, приносимые ветром. — Что они говорят?

— Они говорят — Датчанин уже в пути. Кажется, они этим обеспокоены.

— Кто этот Датчанин? О, Боже. Кто может беспокоить человека с гигантским штопором?

Солнышко не потрудилась ответить:

— Они бросили вещи на пляже, — пробормотала она, прищурившись. — Значит, ищут что-то другое.

Алекс сглотнула. Она не хотела произносить это слово, но от этого было не уйти:

— Меня?

— Думаю, нам лучше двигаться, — прошептала Солнышко, сползая по склону дюны на животе.

— О, Боже, — прошептала Алекс, скользя за ней. — Они видели следы?

— Они проявляют к ним интерес. — Солнышко схватила Алекс под руку и потянула её вверх. — Думаю, сейчас нам лучше бежать!

И Алекс побежала.

К сожалению, это было не в первый раз.

Глава 33 «Склонны к беспорядкам»

— Толкайся, чёрт возьми!

— Чем именно по-твоему я занимался последние несколько изматывающих часов? — прорычал Бальтазар сквозь выбивающие дробь зубы. — Висел здесь безвольно?

— Вместе со словом «висел» я бы использовала слово… — Баптиста зажмурилась, когда волна ударила по голове и накрыла лицо её мокрыми волосами. Она сдула их с громким фырканьем. — Вяло. Теперь толкайся!

Бальтазар издал звук, подчёркивающий внутренний дискомфорт от этого заявления, и удвоил усилия, толкаясь к берегу. Честно говоря, это нагромождение острых камней, окаймлявших залив, не заслуживало использования громкого термина «берег». Волны собирались и накатывали на скалу, вызывая взрывы брызг высотой со здание, смывая их прямо к водяной могиле всякий раз, когда их плот делал хоть малейшее продвижение. Честно говоря, три больших весла пострадавшей галеры, связанные вместе поясом Бальтазара на одном конце и Баптисты на другом не заслуживали использования громкого термина «плот».

— Толкайся, я сказала!

— Я толкаюсь! — прорычал он, немедленно задохнувшись, получив полные лёгкие морской воды. Он дышал больше водой, чем воздухом с тех пор, как они вошли в этот проклятый залив. Горькая ирония судьбы заключалась в необходимости бороться с ледяной Адриатикой часами, с неиллюзорной возможностью утонуть, когда до земли было рукой подать.

Последнее отчаянное усилие приблизило их достаточно, чтобы Баптиста ухватилась за выступ и подтянулась на скалу.

— Слезай! — прошипела она, её лицо исказилось в напряжённой гримасе в попытках удержаться за плот.

— Ты думаешь… я пытаюсь… остаться?

Волна ударила Бальтазара о камень, и у него хватило сил уцепиться кончиками пальцев, когда вода отхлынула. Камни были скользкими от водорослей, покрытыми острыми как бритва ракушками, он царапал их босыми ногами, скользя, скользя, отчаянно пытаясь найти опору.

— Ах… боже… нет… да!

Он упёрся в твёрдого моллюска большим пальцем ноги и, побледнев от усилий, подтолкнулся, наконец перекатился на спину, задыхаясь как выброшенная на берег рыба, дрожа и трясясь, весь избитый и окровавленный от выпавших испытаний. Только колоссальным усилием воли он смог удержаться от слёз изнеможения.

— Большое спасибо за помощь! — проорал он Баптисте, садясь.

— Ты выглядел так, будто у тебя всё получалось, — бросила она, подтягивая плот на скалы.

— Мне действительно приятно видеть, что ты предпочитаешь спасти свои вёсла — не имея лодки, заметь, — чем помогать человеку, который не так давно спас тебе жизнь!

— Ну, мне нравится этот ремень, — проворчала она, застёгивая пряжку со щелчком. — Что касается спасения жизней, я могла бы поклясться, что спасла твою дважды. Благодарность ничего не стоит, знаешь ли.

— Благодарность? — выдохнул Бальтазар. Она могла быть мокрой насквозь и босиком, но, по крайней мере, вышла из солёной воды одетой от шеи до щиколоток. Бальтазар сбросил штаны, чтобы свободнее двигаться в воде, и теперь ветер давал ему веские причины сожалеть об этом выборе. — Я не думал, что может быть холоднее, чем в море. Теперь я осознаю свою ошибку!

— Вряд ли это твоя первая ошибка, раз ты решил спрятаться в трюме тонущего корабля. — она сердито посмотрела на него, выжимая прядь волос, которая тут же встопорщилась непослушными локонами. — Не стесняйся, можешь нырять обратно.

— Благодарность? — прошипел Бальтазар, махнув рукой в сторону мрачного побережья, холодного моря, плюющегося неба. У него едва хватило сил говорить, но это его не остановило. — За то, что потерпел кораблекрушение бог знает где на бесплодном берегу Далмации?

— Ты жив, не так ли? — прорычала она, явно намекая, будто он жив только с её позволения.

— Благодарность, говорит она! Нельзя и надеяться встретить более снисходительного человека, чем я… — она упёрла руки в бедра и выгнулась, чтобы проорать в небо: «Ха!» — …Но я считаю справедливым предупредить тебя — даже моё терпение имеет пределы. — он потопал к веслам, яростно размахивая руками. — У меня есть ремень, — и он сорвал мокрую вещь и потряс перед её лицом, — Но нет штанов! Что мне делать, позволь спросить, с ремнём, но без…

— Заткни им свою чёртову пасть! — закричала Баптиста, затем схватилась за голову. — Я самая легкомысленная женщина в Европе… — Бальтазар упёр руки в бедра и выгнулся, чтобы заорать: «Ха!» в небо. — Я общалась с ведьмами, общалась с пиратами, сотрудничала с троллями, — она по очереди тыкала ему в лицо пальцами, — Бездушные кардиналы, придурки-аристократы, даже этот проклятый вонючий призрак, который обитал в канализации Генуи…

— Жаль, я пропустил это приключение.

— Я ещё не встречала грёбаного мага, который мне бы понравился, но я всегда находила способ работать с ублюдками, но, клянусь богом, ты… что? — рявкнула она, подозрительно нахмурившись.

Он начал улыбаться:

— Не могу не заметить, ты причислила меня к магам.

Она закрыла лицо руками:

— Надо было уйти после Барселоны.

— Ты начинаешь относиться ко мне теплее! Это был лишь вопрос времени, когда появится почтение, несомненно подобающее одному из самых выдающихся умов Европы!

Баптиста уставилась в землю:

— Спаситель наша, почему ты не утонул.

— Вскоре ты будешь хвастаться, как я был для тебя, пусть недолгое время, другом и коллегой.

Баптиста поморщилась, глядя на небо:

— Спаситель наша, почему я не утонула.

— В своё время мы… ургх. — Бальтазар согнулся от приступа тошноты, желчь хлынула в рот. — Чувствую себя немного — ургх.

— Это связывание. — Баптиста посмотрела вглубь острова. — Принцесса Алексия, должно быть, выжила.

Бальтазару пришлось скрючиться от очередного спазма:

— Благие вести сыплются одна за другой.

— Нам придётся её найти.

— И как конкретно ты предлагаешь это сделать? Все выжившие могут оказаться разбросанными миль на пятьдесят по берегу! Уф! — и его согнул ещё более неприятный спазм. Острая боль, желчь во рту, кружащаяся голова. — Без настоящего чуда мы её не найдём.

Баптиста наклонилась и прорычала прямо ему в ухо:

— Если бы только со мной был один из самых, в жопу, выдающихся умов Европы!

— Прорицание — далеко не самая моя сильная сторона… — замёрзший, больной, отчаявшийся, Бальтазар изо всех сил старался вспомнить, в чём была его сильная сторона. Выбрался из мрака своих страданий и, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, невыполнимую задачу, полное отсутствие ресурсов, поддержки или даже штанов, всё же уловил проблеск решения. — Но… возможно… я мог бы разработать ритуал… получив доступ к соответствующему слиянию энергетических каналов…

— Чего?

— Выражаясь языком профанов — каменный круг.

— Друиды? — Баптиста выглядела далёкой от восторга, услышав эту идею. — Эти ушлёпки относятся к себе слишком серьезно.

— Я не энтузиаст жизни во мху, поверь мне, но положение обязывает. — он вздохнул, выпрямился, вздрогнул, проглотив последний слабый поток желчи и кисло-солёной воды. С выработкой плана действий, ведущего к возведению принцессы Алексии на трон Трои связывание ослабило неприятную мёртвую хватку на его пищеварительном тракте. — Возле Никшича есть старый круг, если я правильно помню.

— Тогда ладно. — Баптиста мрачно кивнула. — Идём на восток. Берём ориентиры. Ищем припасы. — Она окинула взглядом окрестности. — Может, штаны тебе достанем.

— Наконец-то ты учла мои потребности.

— Не могу больше смотреть на эти две веточки, которые ты осмеливаешься называть ногами.

— Мне говорили, что у меня очень изящные икры.

— Ты явно знаком с возмутительными лжецами.

— В самом деле, я сейчас в компании, возможно, самого вопиющего. — Бальтазар перекинул ремень через плечо, размышляя о лесах впереди. — Нам следует быть осторожными. Местные склонны к беспорядкам.

— Ну, нам может улыбнуться удача. — Баптиста уже пробиралась по берегу. — Возможно, мы пришли в момент перемирия.

— Чёрт возьми, — сказал Бальтазар.

В долине им открылась настоящая бойня.

Трупы людей и лошадей были разбросаны по склонам в беспорядке и кучей вокруг извилистого заболоченного ручья. По прикидкам Бальтазара несколько сотен. Это на первый взгляд, а когда речь заходила о подсчете трупов, он мог похвастаться немалым опытом. Деревенька неподалёку была полностью сожжена, остались лишь кое-где валяющиеся обугленные балки да несколько шатких дымоходов пока стояли. В воздухе собрался целый пернатый легион падальщиков, не считая нескольких десятков их собратьев из людского племени — все жаждали насладиться этим неожиданным изобилием.

Он покосился на Баптисту, тоже осматривавшую сцену очевидно серьёзного сражения:

— Момент перемирия, говоришь?

— Я говорила — улыбнётся удача. А не всё сложится идеально. — и она зашагала вниз по склону холма, её подсохшие волосы превратились в неуправляемое облако и яростно развевались.

— Очевидно, идёт война, — пробормотал Бальтазар, спеша догнать.

— По каким признакам догадался?

Он тяжело вздохнул:

— Кто, как мы думаем, воюет?

— Сербы?

Он ещё сильнее вздохнул:

— Разумное предположение, учитывая, что мы в Сербии. Но против кого?

Баптиста остановилась, наклонившись к трупу:

— С кем сражаешься? — спросила она, затем опустила ухо вниз. Труп не ответил. — Не могу ничего от него добиться, — сказала она и продолжила идти.

— Твоя цель в жизни — расстраивать и раздражать меня? — проворчал Бальтазар.

— Только увлечение. — Баптиста свернула с тропы и шла теперь между трупами, густо разбросанными по измятой траве. — Добудь себе одежду, ботинки и всё, что нам может пригодиться.

— У мертвецов? — спросил Бальтазар.

— Вряд ли они будут жаловаться. — Она перевернула тело так же небрежно, как бондарь пустую бочку, и начала рыться в карманах быстрыми пальцами. — Я думала, ты — последний человек, который будет стесняться трупов.

— Мой интерес к мёртвым — проникнуть в самые тайны творения, а не таскать мелочь из карманов! — но Баптиста притворилась, что не слушает. Бальтазар тяжело вздохнул, подцепил труп примерно подходящих размеров и осторожно перевернул. Молодой офицер, с влажными следами росы на одежде, внешность несколько подпорчена зияющей раной от топора в черепе. Бальтазар присел и начал расшнуровывать ботинок.

— Чёрт возьми… — узлы были чрезвычайно тугими. Пожалуй, это неудивительно. Бальтазар завязал бы шнурки надёжно, если бы ринулся в бой. Чего он, конечно, никогда бы не сделал — не настолько же он был глуп. — Чёрт возьми… — его пальцы онемели и не слушались. И это неудивительно, так как он провёл весь день избиваемым океаном, и та немногочисленная одежда, которую ему удалось сохранить, всё ещё была влажной от холодной морской воды. — Чёрт возьми…

— Ну?

Баптиста стояла над ним, положив руки на бёдра. Она раздобыла пару блестящих сапог с латунными шпорами у какого-то всадника и экстравагантный военный мундир, лишь слегка забрызганный кровью из дыры над грудью. Из-под пурпурного пояса торчали рукояти четырёх разномастных кинжалов. За исключением нескольких влажных локонов, которые, как он подозревал, она оставила распущенными намеренно, ей удалось удержать свои вечно непослушные волосы под шляпой егеря, украшенной грязным пером.

Бальтазар удивлённо поднял глаза. Как бы ему этого ни хотелось, нельзя было отрицать, но она снова выглядела потрясающе:

— Как, чёрт возьми, ты всё это умудрилась сделать? Я даже обувь с него ещё не снял!

Она спустила пояс вниз по бедрам, придавая ему лихой наклон:

— Я провела немного времени в качестве грабителя трупов.

— Как невероятно неудивительно, — пробормотал он, отчётливо осознавая, как нелепо должен выглядеть в этот момент по сравнению с ней, сердито теребя узлы на втором ботинке, а затем ругаясь из-за подвёрнутого ногтя.

— Во время каких-то местных неприятностей в Пруссии. — Баптиста закатала вышитые манжеты. — Это больше искусство, чем наука, на самом деле, ты просто… — она прищурилась и потёрла кончики указательных пальцев о большие. — Нащупываешь хорошую штуку. — она надела на средний палец массивное мужское кольцо с печаткой. — Что думаешь?

— Думаю, ты готова запечатать несколько очень важных писем.

— Не в первый раз. На самом деле, я плавила воск для герцога Аквитании.

— Ты меня удивляешь, — процедил он сквозь стиснутые зубы, сильнее дергая за узлы.

— Он писал сотни за раз, — сказала она, наклонившись над лежащим лицом вниз трупом. — В основном административная ерунда. Пару любовных писем. Много воска уходило. — Она потянула за штанины. — После такого дня кое-что прилипнет к пальцам, скажу я тебе.

— Для тебя это обычное явление, не сомневаюсь.

— Недолго продержалась. — и Баптиста одним ловким рывком сдёрнула штаны. — Герцог любил распускать руки.

— Бывает такое с герцогами, понимаю — уф! — узлы наконец развязались, и Бальтазар смог снять второй ботинок с ноги мёртвого владельца.

Баптиста бросила ему штаны:

— Должны тебе подойти.

Ему пришлось сесть на мокрую траву, чтобы влезть в них — неприятно липкие на бёдрах — затем он начал натягивать ботинки:

— Чёрт возьми… чёрт возьми… чёртовы хреновины слишком малы! — он бросил ботинок, и тот покатился по траве к ногам одного из человеческих отбросов — особенно уродливого примера представителей и так некрасивой профессии, щеголявшего небывалым урожаем бородавок на лице. Мародёр перевёл взгляд с ботинка на Бальтазара с воинственно-хмурым видом.

Бальтазар нахмурился в ответ, проявляя не больше дружелюбия. Босиком подошёл к другому телу и присел рядом с ним:

— Я вообще обожаю принимать незваных посетителей, но считаю, что грабить трупы — это как посещение туалета, лучше всего делать это без зрителей.

Бородавчатый выказал недоумение:

— Это всё наше, — проворчал он.

— Впечатляет. — Бальтазар оглядел долину. — Вы всех убили?

— Нет, но… — бородавчатый скрестил руки, становясь всё более воинственным. — Мы их нашли.

— Это поле битвы. Ты не можешь претендовать на него, как на золотую жилу. Мы здесь не подчиняемся горному праву. Баптиста, можешь объяснить этому джентльмену?

— Он с тобой? — прорычал мародёр, у которого на бородавках имелись бородавки.

Баптиста изобразила на лице выражение полной невинности. Неплохой подвиг для женщины, только что одевшейся в наряды мертвеца:

— Никогда его раньше не видела, — сказала она.

Бальтазар стиснул зубы:

— Моя благодарность за твою неизменную поддержку.

Собралось, наверное, с полдюжины сборщиков трупов, пара размахивала оружием, снятым с павших. Женщина со старой тряпкой, обмотанной вокруг головы, указала на Бальтазара коротким мечом:

— Кем, чёрт возьми, этот ублюдок себя возомнил?

— Да. — бородавки вокруг рта мужчины исполнили замысловатый танец, когда его губы скривились. — Кем, чёрт возьми, ты себя возомнил, ублюдок?

Бальтазар нахмурился. Возможно, наконец-то надев штаны, пусть и покойника, он восстановил некий намёк на былую уверенность. Возможно, многочисленные колкости Баптисты наконец-то истощили его истерзанное терпение. Или, возможно, он просто перенёс слишком много унижений, и презрение к таким отвратительным отбросам, как эти, было слишком сильным. Пузырь холодной ярости поднялся в его груди, в то время как в траве у его ног мертвецы начали сочувственно дергаться.

— Кто я… — Бальтазар медленно встал, а мародёры сжались в предсказуемом ужасе, когда примерно два десятка трупов дёрнулись, зашатались и встали вместе с ним, все, кроме одного несчастного солдата, который потерял ногу, поэтому теперь вставал и продолжал падать. —…думаете, кто я?

Клинок выпал из вялых пальцев женщины, когда молодой офицер повернулся к ней, жидкость пузырилась из его носа, а лёгкие захлебнулись в рефлекторном действии со звуком, похожим на проколотые мехи, нить мозгов свисала из зияющей раны в черепе.

— Меня зовут Бальтазар Шам Ивам Дракси. — он произносил каждый слог с уничтожающей точностью. — И вы должны знать — я балансирую на краю смертельной пропасти на самом пределе своего терпения. А теперь… — он шагнул к ошеломлённому бородавчатому собирателю так близко, что их ноги почти соприкоснулись. При беглом осмотре их ступни были сопоставимых размеров. — Я думаю, ты, кажется, носишь мои ботинки.

Глава 34 «Укус монаха»

— Сюда, — сказала Вигга, шагая по дюнам, наслаждаясь тем, как песочная трава и травянистый песок делают «чвяк» между пальцами ног. Она всегда была счастливее всего у воды. Пляжи, бухты, гавани и пристани. Эта извилистая кайма мира, где земля и море встречаются, сражаются, трахаются и перемалывают друг друга в новые формы, как несовместимые любовники в бесконечном бурном романе, от которого никто не может сбежать.

Мысль об этом в таком романтичном стиле на самом деле отдавалась внутри неё приятной щекоткой.

Кажется, она была расстроена чем-то, но вряд ли стоило копаться во всём ужасном беспорядке в памяти, чтобы снова почувствовать себя расстроенной из-за этого. Всякий раз, когда она искала что-то в своей голове, никогда не находила желаемого. Как будто ныряла за устрицами в хренову навозную кучу. Лучше отпустить, забыть и растоптать.

— Как ореховую скорлупу, — пробормотала она.

— Ореховую скорлупу? — спросил брат Диас.

Вигга усмехнулась, глянув в его сторону:

— Точно! — у него был прекрасный, широкий шаг, когда он действительно пользовался этими своими ногами, и не отягощал себя своими молитвами, своими сомнениями, своими святыми и всем таким прочим. — Кто бы мог подумать, когда мы впервые встретились в той гостинице, что в конечном итоге между нами будет такое взаимопонимание?

Брат Диас надул щёки:

— Жизнь полна сюрпризов.

— Ты выглядишь по-другому, — сказала она. — Без своего монашеского мешка.

— Это называется рясой.

— Тогда без рясы выглядишь потрясно.

— Да, — сказал он, — Угу.

— Ты не смеёшься.

— В жизни монаха нет шуток, которые мы бы не слышали. — Он довольно тоскливо вздохнул. — В монастыре полно времени, чтобы придумывать их.

— Ну, как бы ты это ни называл, ты выглядишь иначе, — сказал Вигга. — Более… — она попыталась подобрать слово, но отвлеклась на то, как его влажная рубашка то прилипала, то отклеивалась от его бока с каждым шагом. Сквозь неё она могла видеть форму рёбер, потом они исчезли, потом снова появились, потом исчезли, словно подмигивая. Хорошие ребра, они были, исчезли, вернулись…

Она увидела, как он наблюдает за ней:

— Более что?

— Именно! Это как будто вас засунули в мешки, чтобы вы выглядели плохо.

— Я думаю, именно для этого они и предназначены. Прошло некоторое время… с тех пор, как я носил что-либо, кроме мешка. Я даже никогда не хотел быть монахом.

— Кто бы мог подумать, когда мы впервые встретились в той гостинице, что у нас будет так много общего, — сказала Вигга. — Я даже никогда не хотела быть оборотнем.

— Как это произошло?

— Обычным образом. Укусил оборотень. — и она расстегнула пару верхних пуговиц на рубашке, которые, честно говоря, более или менее расстегнулись сами собой, она оттянула её назад, показывая ему своё плечо и кольцо ямок-шрамов с кругом рун вокруг. — До сих пор иногда болит. Когда луна полная.

— Значит, это правда? — спросил брат Диас, присматриваясь. Возможно, ей это показалось, но она могла поклясться, что его взгляд немного отвлёкся от укуса. — Что говорят об оборотнях и луне?

Вигга остановилась, закрыв глаза. Просто слово. Лу-у-у-уна-а-а. Она увидела её на внутренней стороне век, в самой округлой и пухлой фазе, висящую в темноте с мягким и знойным серебристым сиянием, как большой спелый фрукт в небе, готовый лопнуть сладчайшим соком, и она издала тихий звук, не совсем вой, а что-то вроде хныкающего воркования, и задрожала всем телом от волос до пальцев ног:

— О, это правда, — прошептала она.

— Правда, — сказал брат Диас и прочистил горло.

— А ты? — спросила она, снова отправляясь в путь, застёгивая неподатливые пуговицы.

— Для меня это… просто луна.

— Нет, я имею в виду, как ты стал монахом?

— Обычным способом. Меня укусил монах.

Она покосилась на него:

— Правда?

— Не совсем.

— А! А-ха! Кто бы мог подумать, когда мы впервые встретились в той гостинице, что ты окажешься таким шутником! — и она игриво ударила его по руке, это, похоже, ему совсем не понравилось. Она так и не смогла усвоить этот урок — бить людей не всегда хорошо. Она сделала заметку запомнить это, а потом тут же забыла и ударила его снова.

— Я принял обеты, — сказал он, потирая руку. — Добровольно.

— Узрел свет, да?

Брат Диас пнул травянистый песок:

— Что-то вроде того.

— Я хотела бы узреть свет, — сказала Вигга. — Люди всё время пытаются показать его мне, но ты не можешь просто захотеть и увидеть, да? И я не могу не думать, всё время, пока я смотрю, что если ты проснёшься однажды и узришь свет, кто может сказать, что на следующий день не увидишь другой?

— Ну… вещь либо истинна, либо нет, — сказал брат Диас, но с каким-то озадаченным видом. — Не всё зависит от вопрошающего… не так ли?

— Немного зависит. Я имею в виду, даже спасённые на Западе и спасённые на Востоке находятся в спазмах или что-то в этом роде.

— В схизме.

— Как я и сказала. Что это вообще такое?

— Великий раскол и разногласие между двумя ветвями церкви! По поводу тройственной природы Бога и точной формулировки Символа веры, и того, следует ли считать правильным священным символом круг или колесо, и должны ли священницы быть женщинами по образу Спаситель или мужчинами по образу Отца, и, конечно, некоторые особенно ожесточённые споры по поводу расчета даты Пасхи… — он говорил так, словно сам немного запутался, а ведь он был монахом. — Нет смысла слишком глубоко вникать в детали…

— Хвала господу.

— …но Папа отлучила Патриарха, а затем Патриарх отлучил Папу… или наоборот…

— Как бы то ни было. У вас есть два голоса бога на земле, которые перекрикивают друг друга. — она подняла два пальца и продолжила отсчитывать. — А потом есть последователи Пяти Уроков и Сомневающиеся ещё. А потом есть культы того или иного святого, твоего или моего ангела, и всевозможные язычники, друиды, шаманы, поклонники духов и демонов, прежде чем мы даже дойдем до эльфов и всех этих тёмных и голодных многоликих ублюдков, которым они поклоняются. — у неё закончились пальцы, и она пошла другим путём, просто вскинув руки. — Они все уверены, что знают правду, но у каждого своя правда, не так ли? Всё равно, я известная долбанная идиотка, откуда мне знать? Если ты увидел свет, рада за тебя, мир достаточно тёмен и без…

— Я стал монахом не потому, что увидел свет! — резко сказал брат Диас, и это было своевременным напоминанием, ведь Вигга полностью забыла, с чего начался этот разговор. — Я совершил… ошибку.

— Ты стал монахом по ошибке? Если бы я знала, я бы спросила про это, а не про мешки…

— Нет! Я совершил ошибку, поэтому мне пришлось стать монахом.

Вигга почувствовала слабый укол интереса:

— Ты кого-то убил, брат Диас?

— Нет!

— Я не буду судить строго. Я сама убила парочку.

— Я своими глазами видел, как ты убила не менее трёх десятков! Я никого не убивал!

— Что ты украл? Подсвечники? Пирог? Это… подожди, я сейчас…

— Ты просто перечислишь всё на свете?

Вигга пожала плечами:

— У нас есть время.

Брат Диас закрыл глаза:

— Я ничего не крал.

— Бекон? — упоминание пирога заставило её мысли переключиться на еду.

— Нет.

— Сыр? — с надеждой спросила она. — Горох?

— От меня забеременела девушка! — рявкнул брат Диас. Он глубоко вздохнул и сказал гораздо тише — Вот она где. Вот ужасная правда. Зачем её теперь скрывать? — он запрокинул голову и проревел в небо. — От меня забеременела девушка! — и крик тут же унесло ветром. — Не та девушка, — мрачно добавил он. — Самая не та девушка, какая только могла быть.

— Брат Диас, — пробормотала Вигга, — Ты скрываешь своё похотливое прошлое?

— Нет, — он посмотрел ей прямо в лицо. — Я говорю тебе об этом прямо в лицо. Я был безрассуден в юности и от меня забеременела не та девушка. Моя мать говорила, что монашеские обеты — единственный выход. Для моего искупления. Для моей защиты. Чтобы избавить семью от позора.

— Хм. — у Вигги всё ещё хлюпала вода в ухе, и она засунула туда палец и потёрла. — Я немного разочарована.

— Кто бы мог подумать, — проворчал брат Диас, — Когда мы впервые встретились в той гостинице, что у вас с моей матерью будет так много общего.

— Не тобой, а твоим преступлением. — Вигга попыталась наклонить голову в одну сторону, потом в другую, но вода не выливалась. — Я имею в виду, будучи тем, кто я есть, я слышала о… и видела… и, знаешь, делала… некоторые по-настоящему дьявольские безобразия. — Вигга перестала ходить вокруг и просто ударила себя по уху тыльной стороной ладони. — Трахнул не ту девушку? Я бы не включила это в список самых постыдных секретов, которые слышала. Я бы даже рядом с этим списком бы не поставила. Ах! — пузырь лопнул в ухе, и оттуда, щекоча, потекла восхитительная струйка тёплой воды. — Ха! Понятно! О чём мы говорили?

— Не та девушка, — пробормотал брат Диас.

— Правильно, да. Тебе нужно отмахнуться. Выбросить и растоптать. — Вигга вытерла ухо и стряхнула воду.

— Как ореховую скорлупу? — проворчал он.

— Точно! — и она ударила его снова. — Когда съел орехи, ты же не хранишь скорлупу, не так ли? Иначе придётся тащить мешки с хернёй на каждый холм. Пока не будешь спать в большой куче этих ухренков?

Подробности истории уже увядали в памяти. Что касается Вигги, она смогла извлечь только один важный урок.

Член брата Диаса работал.

— А! Смотри! — сказала она, указывая на какой-то мусор, разбросанный по пляжу. — Наверное, остатки кораблекрушения.

— Другие тоже могли приплыть сюда! — брат Диас поспешил к находкам. На песке стоял большой сундук, окружённый множеством следов, замок сломан, крышка откинута. — Одежда. — сказал он, заглядывая внутрь.

Вигга вытащила куртку, яркая ткань, вся покрытая блестящей вышивкой:

— Одежда модного ублюдка. — она понюхала её, понюхала вокруг сундука и наклонилась, чтобы понюхать следы. — Здесь была Алекс.

— Ты знаешь её запах?

— Я знаю запах каждого.

— У каждого есть запах?

— О, да.

Брат Диас окинул себя взглядом:

— И у меня?

— О, да. Солнышко тоже была здесь.

— Чем пахнет Солнышко?

— Знаешь, чем-то солёным. Этим солёным эльфийским запахом. Они были не одни. — она опустилась на четвереньки, коснулась носом земли, высунула язык и лизнула. — Мужчины… несколько мужчин… несколько плохо мывшихся мужчин.

— Кого они искали? — спросил брат Диас. — Они гнались за принцессой Алексией?

— Я оборотень, — сказала Вигга, глядя на него нахмурившись, — А не ясновидящая.

— Нет. Точно. Извини.

— У нас был ясновидящий, но не долго. От него я узнала… что чаще лучше не знать. Они пошли в эту сторону. — она пробежала несколько шагов, всё ещё согнувшись, затем села на корточки, вынюхивая что-то в ветре. — Может быть, осторожничает. Может быть, её преследуют. — она подкралась к дюне и принюхалась к колючей траве, где запах был сильнее. — Они ждали здесь… потом направились туда. — она кивнула в сторону деревьев, затем замерла, прищурив глаза.

— Что?

— Что-то ещё. — она проползла, принюхиваясь, вокруг низины, отсеивая солёное море, солёную эльфийку, испуганную принцессу и отвлекающий запах брата Диаса, и…

Её губы изогнулись. Ноздри раздулись. Она почувствовала, как волчица проснулась, рыская в клетке её рёбер, царапая, требуя, чтобы её выпустили, и чужое рычание вырвалось из глубины её горла — долгий, низкий, предупреждающий стон.

— Что ты почувствовала? — прошептал брат Диас, выглядя слегка испуганным.

Вигга уставилась на него и прорычала слово, превратившееся в невнятный хрип от злобной слюны, заполнившей её рот:

— Оборотень.

Глава 35 «Текущий набор врагов»

Солнышко притаилась во влажном кустарнике, используя сгущающуюся тьму и положение заходящего солнца, следя за своим текущим набором врагов.

Четыре мужчины, женщина и оборотень.

Она проводила гораздо больше времени затаив дыхание, чем ей бы хотелось, подкрадываясь, прячась и скользя по мокрым растениям. А также по грязным подвалам, затянутым паутиной чердакам, канавам, погребам и канализации. Она бы предпочла сидеть на виду в сухой комнате в удобном кресле, легко дышать, и чтобы её мнение воспринималось очень серьёзно. Как кардинал Жижка.

Но Якоб был прав. Они не собирались делать врага бога кардиналом, и ей давно пора было это принять. Кто, в конце концов, выбирает своё место? Тебя просто втискивают в нишу, которую мир сочтёт для тебя подходящей, с учётом запаса удачи и того, в чём ты хорош.

Солнышко была прирождённым шпионом с самой дерьмовой удачей, какую только можно себе представить.

Поэтому она держалась тихо, как обычно, в тени, как обычно, в основном задерживая дыхание и сгорбившись от холода, вглядываясь сквозь мокрые листья в сторону огня.

Четверо мужчин и женщина сидели по одну сторону, иногда перебрасываясь фразами, передавая бутылку, присматривая за дымящимся горшком и натачивая целый арсенал оружия. Оборотень сидел поодаль по другую сторону, из оружия у него был только ножик, на лезвии которого мерцал огонь, когда он строгал палку. Не особенно зловещее времяпрепровождение, но ему удалось сделать его не менее отталкивающим, чем складывание пирамиды из черепов. Может быть, когда знаешь, что кто-то может в любой момент превратиться в пускающего слюни монстра размером с быка, любое его действие кажется зловещим.

Солнышко издала вздох откуда-то из глубины живота.

На то, чтобы обзавестись друзьями, у неё могли уйти годы, но новые враги появлялись как грибы после дождя. Выгляни в окно утром, и вот они, десятками.

Не то чтобы у неё было окно, конечно. В основном её держали в подвале.

Кстати о грибах, она выковыряла ещё несколько монашкиных трудностей, разбросанных среди корней, и добавила к уже собранным. Такое количество не убьёт никого, кто их съест. Но они будут слишком заняты непрестанным поносом, чтобы преследовать потенциальных императриц.

Или невидимых эльфов, если уж на то пошло.

Она размышляла о том, как лучше всего добавить их в рагу, когда её уши навострились от стука копыт, она затаила дыхание и притаилась ниже среди корней. Четверо мужчин и женщина потянулись за оружием, но когда увидели, как из-за деревьев на свет выскакивают всадники, заулыбались с таким видом, с каким встречают долгожданных людей.

Значит, ещё враги.

Солнышко мягко покачала головой. Как можно так сильно стараться всем понравиться и с такой лёгкостью собирать врагов.

Она насчитала восемь всадников, мужчина в длинном золотом плаще, накинутом на плечи и волочащемся по крупу норовистого боевого коня, был во главе. Солнышко в цирке научили, как судить о характере человека по обращению со своими животными. То, как этот парень в плаще дёргал поводья, позволяло отнести его к настоящим задницам, а его товарищи выглядели не лучше. Высокий и тощий гладковолосый ублюдок, который сердито смотрел на всё, будто собирался съесть, и пара ухмыляющихся женщин с одинаково бритыми угловатыми, как наковальни, головами, от них ощутимо разило колдовством.

Итак, у неё было четырнадцать врагов, целеустремленных, сильных и подготовленных. Оставаться в сыром кустарнике редко казалось таким привлекательным, но если она ничего не сделает, они поймают Алекс завтра или, может быть, послезавтра. Поэтому Солнышко втянула воздух до самых глубоких уголков своих лёгких, крепко сжала пальцы вокруг своих монашкиных трудностей и подобралась ближе.

— Герцог Савва! — позвал негодяй со штопором, вставая с ухмылкой торговца.

— Где остальные? — спросил тот, который в плаще, его голос был весь такой шёлковый и медовый. Значит, это был Савва. Кузены Алекс, безусловно, отличались некоторой экстравагантностью в одежде. Солнышко бы хотелось большей экстравагантности в своей одежде. Но шпионаж действительно требует сдержанного внешнего вида.

— Дженни Обещание и её мальчики на побережье, — сказал Штопор, — А группа Анджело отправилась на поиски с другой стороны. — как будто шансы и так были недостаточно плохи. — Мы послали людей за ними, — мужчина на мгновение замер, облизывая губы и глядя на оборотня. — И Датчанин учуял её запах.

— Она не одна, — сказал Датчанин, даже не отрываясь от своей работы. Его голос был подобен айсбергу, врезающемуся в стаю разъярённых медведей, и от этого у Солнышко встали дыбом волоски на шее.

— Кто с ней? — спросила одна из близнецов-колдуний, в её прищуренных глазах блеснул свет костра.

— По запаху… эльф.

У оборотней очень острые носы. Вигга могла учуять Солнышко, даже когда не могла видеть. Она говорила — у неё был солёный эльфийский запах, что Солнышко считала довольно несправедливым, так как Вигга пахла как мокрый стог сена. Поэтому она постаралась, чтобы ветер дул в её сторону, пока пробиралась сквозь траву поближе к огню.

— Эльф? — усмехнулся тощий. — Здесь?

Датчанин поднял взгляд от своего ножика, свет костра отразился от предупреждений, вытатуированных на его угловатом, как камень, лице:

— Я знаю, как пахнет эльф, — прорычал он, теперь немного брызгаясь слюной. — Этот солёный запах эльфа.

— Чёрт возьми… — пробормотала Солнышко, борясь с соблазном понюхать свои подмышки, чтобы доказать, как он неправ.

— Ну. — Савва устроился у костра, складки золотой ткани развевались вокруг. — Я думаю, ты справишься с одной маленькой девочкой и одним солёным эльфом.

— О, посмотрим, — выдохнула Солнышко, пока наёмники соревновались в том, чтобы выдать самый хвастливый смех, и она сделала ещё вдох, глубже, задержала, пока кралась по открытому пространству к лошадям.

Молодой парень расседлал и связал их вместе, но они почувствовали её приближение и беспокойно зашевелились, большой жеребец Саввы ржал и покусывал кобылу рядом. Парень похлопал лошадей по шеям и нежно зашикал на них, и Солнышко стало немного жаль его. Кто-то всегда оказывается виноватым. Например, на неё в своё время повесили гораздо больше, чем она заслуживала. Впрочем, если бы этот боевой конь сбил её с ног, она бы чувствовала куда меньше жалости. Поэтому она наклонилась вперёд и взялась за рукоять его кинжала, затем щёлкнула парня по уху, тот резко развернулся, оставив себя с ножнами, а её — с обнажённым клинком. Она нырнула под его руку, пока он осматривался, потирая ухо, затем опустился на колени с верёвкой, чтобы стреножить лошадей. Он делал это очень добросовестно, туго затягивая узлы и тщательно проверяя каждый. Его проблема была в том, что Солнышко следовала за ним, у неё болели рёбра от долгой задержки дыхания, и она перепиливала каждый узел кинжалом, как только он заканчивал.

Он встал, хлопнув ладонями, очень довольный своей работой. Солнышко подкралась к жеребцу, заставив его гарцевать, дикий глаз закатился в её сторону.

— Что за… — парень заметил пустоту в ножнах. Затем увидел перерезанные путы ближайшей лошади. Затем увидел, что вообще все путы перерезаны. Украсть лошадей было бы гораздо лучшим решением, но не когда они все взбешены и толкаются, расседланы, а ублюдки у костра нет-нет да и посматривают в их сторону. Иногда нужно просто дать своим планам унестись по ветру.

Поэтому, когда парень направился к лошадям, Солнышко виновато поморщилась, выставила ногу, зацепила его голень и отправила валяться в траву. Затем она ещё более виновато поморщилась и так сильно, как только могла, стукнула коня Саввы по крупу. Тот встал на дыбы и рванул с места, хлопая путами. Всё ещё связанные, остальные заржали и рванули следом.

— Проклятый дурак! — прорычал Савва, вскакивая, и Солнышко пришлось немного покружиться вокруг него, чтобы не быть сбитой. Она могла бы заколоть его, когда он проносился мимо, но Солнышко никогда не любила колоть людей, если могла этого избежать. По её опыту, чем больше людей пыряешь, тем скорее закончишь свои дни заколотым.

— Держите лошадей! — рычал тощий, маша остальным.

— Это не моя вина, — кричал парень. — Кто-то украл мой кинжал!

— Она здесь! — внезапно Датчанин навис над Солнышко, большой, как дом, с белой стружкой на одежде. — Эльфийка. Я чую её.

Солнышко тоже чувствовала его запах. Даже затаив дыхание. Он вонял стогом сена более резко, чем Вигга. Он дёрнул головой в сторону, сделал резкий шаг вперед, и Солнышко пришлось поднырнуть под его размахнувшуюся руку и проскользнуть за ним. Её легкие теперь разрывались, поэтому она сделала один быстрый вдох, пока его тело заслоняло её от остальных, которые в любом случае были полностью заняты погоней за лошадьми, затем она на цыпочках обошла его по дуге, оставаясь позади, пока он медленно поворачивался.

— Где ты, проказница? — прорычал он, и она могла слышать, как он тянет воздух вынюхивая её запах. — Выходи, Локи недоделанная!

— Она спряталась, — рявкнула одна из колдуний, — Но я её раскрою… — она поймала ремешок с кристаллом, который носила на шее, закрыла глаза и начала бормотать, прервавшись на крик, когда Солнышко сильно толкнула её в спину и отправила лицом в огонь.

Оборотень схватил воздух там, где была Солнышко, обеими огромными руками, но она уже пригнулась, распласталась между его широко расставленными сапогами и проскользнула вокруг пламени, мимоходом бросая горсть монашкиных трудностей в рагу и перепрыгивая через колдунью, которая каталась, пытаясь смахнуть угли со своих развевающихся одежд.

Ну правда, если надеваешь мантию на охоту, то не обижайся, получив по заслугам.

— Сестра! — закричала её близняшка, яростно метая взгляды туда-сюда, она вытянула вперёд ладони и сложила вместе. Ветер из ниоткуда создал волну в траве. По стечению обстоятельств Солнышко затаилась на самом краю действия колдовства, поэтому ветер лишь дёрнул её за рукав, заставил прикрыть уши и чуть не сбил с ног.

Больше её не надо было упрашивать, и она поспешила к опушке леса так быстро, как только могла. Она услышала быстрые шаги позади, но не стала тратить время, чтобы оглядываться, затаила дыхание, хотя сердце колотилось, а в ушах звенело, и скользнула вбок в кусты, откуда начала.

Датчанин преследовал её, прыгая на четвереньках по открытой местности, больше как животное, чем как человек. Она сделала один быстрый вдох, а затем скользнула между деревьев. Она услышала, как он продирается сквозь кусты позади неё, в его рычании почти ничего не осталось от человеческого голоса:

— Где ты, солёная сука? — она почувствовала на себе его слюни.

Барон Рикард мог бы счесть это нарушением этикета, но она решила не представляться. Вместо этого она пробиралась сквозь деревья расширяющимися кругами — крики Саввы и его наемников затихали вдали — ведя оборотня в спиральном танце через тёмный зелёный лес, хотя он едва ли уже понимал, по какому следу идет. Она взяла передышку, прижавшись к тёмной стороне ствола дерева, вдохнула и ускользнула, оставив его огрызаться, рычать и сопеть в темноте.

Солнце почти совсем зашло, недостатка в тенях теперь не было.

— Алекс! — резко бросила Солнышко, схватив её за локоть.

— Ты вернулась. — Алекс улыбнулась ей, немного смягчив панику Солнышко. Должно быть, приятно уметь торжествующе улыбаться. — Это Солнышко. Та самая, о которой я рассказывала.

Мужчина и женщина прижались друг к другу на скамье своей телеги, потрясённые внезапным появлением Солнышко. Или потрясённые её лицом. Она опустила голову и накинула капюшон.

— Нам нужно идти, — проворчала Солнышко, уводя Алекс по дороге, подальше от телеги и подальше от света факела.

— Нам нужно идти! — крикнула Алекс через плечо. — Надеюсь, вы найдёте своего мальчика! — затем тихо уже Солнышко — Ты сердишься на меня?

— Да. — Солнышко злилась, потому что Алекс подвергла себя опасности. Или, может быть, она злилась на себя за данный Алекс шанс подвергнуть себя опасности. Злилась больше, чем имела право или причины. — Тебе следовало оставаться скрытой. Как я тебе и говорила.

— Не все умеют становиться невидимками. Думала — смогу чему-то научиться. Хотела быть полезной.

Солнышко хотела сказать, что это был бы первый раз, но Алекс выглядела несколько подавленной, поэтому у неё не хватило духу. Даже подавленный вид у неё был довольно милым:

— Получилось? — вместо этого сказала она, отпуская руку Алекс, затем чувствуя себя немного виноватой и безуспешно пытаясь разгладить свою грязную куртку, измятую, пока она кралась в мокрой траве.

— Идёт война. Между графом Никшича и графиней… — Алекс скривилась. — Нет. Забыла, откуда она.

— Из-за чего сражаются?

— Дела богатых людей, я думаю. Не таких, как мы, да?

— Говорит будущая императрица Трои.

— И я буду изливать презрение на правящий класс, пока моя жопа не устроится на троне.

Солнышко фыркнула. Она, казалось, не могла больше злиться на Алекс:

— Что-нибудь ещё?

— Троя там. — Алекс указала на тёмные холмы. — Я добыла немного хлеба. — она протянула чёрствую корку, и желудок Солнышко издал громкий звук. До этого момента она не осознавала, насколько голодна.

— Спасибо, — проворчала она.

— Спасибо им, я думаю. — Алекс дёрнула головой в сторону телеги, исчезавшей в темноте позади. — У них было не так уж много.

Солнышко закрыла глаза отрывая кусочек. Он был жёстким. Он был сухим. Он был вкусным. Она медленно жевала и медленно глотала.

— Ты нашла их? — спросила Алекс. — Тех, кто гонится за нами?

— Да.

— Сколько?

— Несколько. — она подумала упомянуть всё оружие и тощего с жёсткими глазами, и близняшек-колдуний, и Датчанина, но Якоб иногда говорил: «Никто не хочет знать всю правду», — поэтому она сосредоточилась на хороших новостях. — Я немного их замедлила.

— Как ты это сделала?

— Разогнала их лошадей. Отравила им рагу.

Алекс моргнула:

— Напомни мне никогда не раздражать тебя.

— Я бы не стала травить тебя за то, что ты раздражаешь меня.

— Фух.

— Я бы просто подождала, пока судьба сделает всю работу.

— А.

— Твой кузен Савва был там.

Алекс подняла взгляд:

— Какой он?

— Казался очень милым, на самом деле, совсем не таким, как его братья.

— Правда?

— Нет, не совсем. Такой же отвратительный во всём. Может, даже хуже. У него был самый дурацкий плащ.

Алекс поскребла ногтями обе стороны головы:

— Всю жизнь мечтаешь быть особенной. Иметь семью. А потом тебя находят, и оказывается — ты и есть особенная. Настолько особенная, что тебя хотят убить и украсть твоё наследство.

— Есть ещё твой дядя.

— Герцог Михаэль? Если он вернется в Святой Город живым. Если мои кузены уже его не убили.

— Если он отплыл из Анконы, как мы рассчитывали, он, возможно, уже в Трое, — сказала Солнышко, всё ещё пытаясь держаться хороших новостей. — Готовится к твоему прибытию. С этой его подругой, леди Тундрой.

— Северой. Может быть. Думаю. Надеюсь. — Алекс выглядела не совсем убеждённой.

— Как ты это делаешь? — Солнышко оглянулась на повозку, теперь в темноте мерцали только несколько факелов. — Заводишь друзей.

— Начни говорить и посмотри, к чему это приведет. Расскажи им историю, которую они захотят услышать.

— Никто не захочет слышать мою историю.

Алекс пожала плечами:

— Тогда расскажи другую.

— Я плохая врунья.

— Тогда убери все плохие части, пока не останутся только хорошие.

— Если бы я убрала плохие части, наступила бы просто тишина. — где-то в деревьях ухнула сова, басовито и одиноко. — Я никогда не умела заводить друзей. — и наступила тишина, пока они тащились сквозь сгущающуюся тьму. Солнышко почувствовала, как Алекс посмотрела на неё, а затем отвела взгляд.

— Одну подругу ты завела, — сказала она.

Глава 36 «Наше божественное призвание»

Якоб проснулся от боли и вкуса застаревшей крови.

Итак. Всё ещё живой.

Каждый раз приходя к этому пониманию, он испытывал лёгкое разочарование.

Боль и вкус крови встречали его почти каждое утро, конечно, но его постель обычно не содрогалась таким образом. Он попытался шевельнуться, ну тут же сдался со стоном — боль удвоилась, каждое движение было словно копьё в грудь. И Якоб точно знал, каково это — копьё в грудь.

Он уловил шум — скрежещущее перестукивание, странный неравномерный скрип, как от плохо смазанных осей, затем запах — слишком знакомый запах протухшего мяса и бойни, и, наконец, жёсткость деревянных планок, колотящих его больные лопатки — и всё стало ясно. Он был в телеге для сбора трупов. Снова.

Как он сюда попал? Смутное воспоминание об отряде, попавшем в засаду на дороге в Каркассон, крик из хвоста колонны… нет, нет, это было много лет назад. Он вспомнил долгие дни исцеления, как хромал по монастырю, расследование, группу хмурых священниц, которых он всех скопом и по очереди послал нахер.

Значит, он пал, когда сражался с тем троллем на границе Бретани? Никогда не сражайся с троллем, как говорят. Он вспомнил, как лежал среди тел, окровавленные пальцы тянулись к маленькому изображению святого Стефана, отколовшемуся от его разбитого щита… но это было уже давно. Взгляд святого Стефана каким-то образом изменился с понимающего на обвиняющий за те три плохие зимы, и он бросил изображение в могилу к Хази. Сказал себе — мёртвые нуждаются в его защите больше, хотя имел в виду — заслуживают больше, чем он. Это было до клятвы честности.

Сквозь шум повозки он уловил монотонное бурчание пытающегося казаться высокоучёным голоса:

— …у всех народов есть свои прелести, и я всегда любил Польшу, но сельская жизнь была просто не для меня. Я чах в изоляции, как орхидея в темноте.

— Где я? — прохрипел Якоб, но его голос напоминал карканье, он сам едва мог его услышать.

— …Лукреция, конечно, это поняла — она была, несмотря на все свои чудовищные недостатки, чрезвычайно проницательной женщиной — и согласилась покинуть поместье. Так началось наше путешествие по великим городам Средиземноморья! Моя жена по понятным причинам никогда не задерживалась слишком долго на одном месте. Высасывая его досуха, можно сказать…

Повозка резко остановилась с последним грубым толчком, и Якоб застонал, кровавая слюна полетела от стиснутых зубов.

— А! Он проснулся!

В поле зрения всплыло лицо барона Рикарда. Он выглядел моложе, чем когда-либо, с едва заметным намёком на седину в усах, бровях и тёмных волосах, которые изящно обрамляли его лицо. Он улыбнулся, обнажая элегантно заострённые клыки.

Появилось ещё одно лицо, столь же потрясённое, насколько лицо барона было самодовольным. Рябой человек носил уродливую шляпу:

— Яйца святого Бернарда, — сказал он, делая знак круга над сердцем, — Он жив!

— Я же говорил, — сказал барон Рикард.

— Я думал, ты рехнулся!

— О, я абсолютно сумасшедший. Но редко ошибаюсь.

— Граф захочет это увидеть, — пробормотал кучер, оборачиваясь обратно к лошадям.

— Истинное чудо, — пробормотал Рикард. — Как ты себя чувствуешь?

— Примерно… — прохрипел Якоб, работая языком по всему рту в попытке выплюнуть слюну всё так же отчаянно и безуспешно. — Как обычно.

— Настолько плохо?

Якоб почувствовал, как его подняли за руки и усадили, зарычал из-за накатившей мешанины ушибов, порезов и проколов, прищурился на дневной свет и осмотрелся. Полевой госпиталь представлял собой несколько хлипких палаток рядом с рощей. В повозке было пять соседей, все мёртвые, но всё ещё выглядевшие намного лучше, чем он себя чувствовал. Священница поила группу раненых. Другая тихо бормотала слова последнего обряда, облизывая палец, переворачивавший страницы молитвенника. Только мухи, казалось, были всем довольны. Где-то позади он слышал мерный скрежет лопат могильщиков, но не мог заставить себя повернуть голову, чтобы посмотреть. В конце концов, все могилы выглядят одинаково. За исключением, возможно, твоей собственной.

— Что случилось? — пробормотал он почти неохотно, поскольку общий ответ был предсказуем, а подробности редко утешали.

Барон Рикард откинулся, ухмыляясь как паяц на деревенской ярмарке:

— Была битва.

— На воде? — прошептал Якоб, осторожно касаясь груди, где был очаг самой сильной боли.

— Верно, отличная работа! Я не вмешивался.

— Жаль, у меня никогда не получается остаться в стороне.

— Насилие редко помогает.

— Не могу не согласиться. Я дрался на дуэли?

— На горящем капитанском мостике! — Рикард даже развёл руки, показывая масштаб зрелища. — Ты всегда находишь самые драматичные сцены для смертельных битв. Какая потеря для театра!

— С кем я сражался?

— С одним из кузенов принцессы Алексии. Много драгоценностей. Константин, да?

— Константин. — Якоб закрыл глаза. Их последняя миссия — или их последнее фиаско — уже возвращалась к нему. Пламя. Танцующий пепел. Мерцающая сталь. — Он был хорош с мечом. Несомненно, он выиграл бы честный бой. — барон поднял брови. — Только кому пришло бы в голову такое?

— Яйца святого Бернарда! — раздалось внезапно тоном человека, привыкшего кричать на других и выходить сухим из воды. Кричавший беспечно загрохотал между ранеными. Он был в отполированных доспехах, большая ладонь лежала на рукояти огромного меча.

— Ваше сиятельство, пожалуйста, — держа край тонкого стихаря над грязью, священница, спешащая за ним, причитала тоном человека, привыкшего раздавать указания, не приносящие результата. — Извините, но, я имею в виду… — большой человек ухмыльнулся, останавливаясь перед телегой и протягивая обе мясистые руки к её содержимому:

— Он живой!

— Я же говорил вам, — сказал барон Рикард.

— Но, честно говоря, — заметила священница, — Мы приняли вас за лжеца.

— Лучшие лжецы не лгут всё время. Кто же тогда им поверит?

— Простите меня, — Якоб сглотнул собственную кровь, собравшуюся во рту, — Но я все ещё…

— Простите меня! Я… граф Радосав! — и большой человек хлопнул ладонью по нагруднику, как будто быть графом Радосавом само по себе было внушающим благоговение достижением. — Никшича и Будимлии, а это — мать Винченца, архидьякон епископа Изабеллы Рагузской.

Слишком увесистые титулы для человека в состоянии Якоба. Он коснулся кончиками пальцев затылка, волосы на нём были липкими от крови, может быть, его собственной, может быть, других пассажиров труповозки, и поморщился.

— Большая честь, — сказал он.

— Нет, нет, это для нас честь. В конце концов, вы — прославленный Якоб из Торна!

Якоб поморщился сильнее. Его клятва честности не давала ему возможности уклониться:

— Да, — признался он. Не было ни дня, чтобы он об этом не пожалел.

Граф Радосав погрозил толстым пальцем:

— Ваш друг барон Рикард рассказал нам о вас!

Якоб поморщился ещё сильнее:

— Только хорошее, я надеюсь?

— То, что хорошо на званом ужине, редко бывает хорошо на войне.

— Только… не говорите мне… — Якоб взглянул на раненых, чувствуя знакомое ощущение, когда дела идут даже хуже, чем казалось. — Что вы на войне.

— Я — в самом деле! А вы — выдающийся чемпион, рыцарь и военачальник на тайной службе Папы!

Барон Рикард наклонился и прошептал на ухо Якобу, его дыхание было холодным, как зимний сквозняк:

— Я был обязан рассказывать о тебе очень лестно.

— Вы — родственник знаменитого Якоба из Торна, который снял осаду Керака во время Третьего крестового похода?

Якоб прочистил горло, раздумывая, как ответить на этот вопрос не солгав. К счастью, барон успел первым и похлопал его по плечу:

— Одна кровь, я полагаю!

— Я знал это! — граф торжествующе потряс кулаком. — Мой дед был в крепости в то время и никогда не уставал рассказывать эту историю! Он говорил, это была лучшая чёртова атака, которую он когда-либо видел! Эльфы обратились в бегство! Прославленные предки, да?

— Поколения военного опыта, — сказал барон, — И все в вашем распоряжении.

Мать Винченца посмотрела в небеса:

— Спаситель даёт праведникам нужные инструменты.

— Есть у Неё такая привычка, — пробормотал Якоб сквозь стиснутые зубы.

— Ваш соратник рассказал нам о вашей святой миссии. — и Радосав набожно обвёл свою грудь указательным пальцем. — Как мы понимаем, вы потеряли принцессу.

Якоб устало похлопал себя по карманам:

— Кажется, у меня на одну меньше, чем когда я отправлялся из Святого Города.

— Естественно, — сказала мать Винченца, — Мы готовы оказать всю возможную помощь посланнику Её Святейшества.

— Но не просто так, верно?

Священница развела руками:

— Увы, и у нас есть свои святые миссии.

— Усмирить Йованку, надоедливую графиню Печскую! — прорычал Радосав.

— И расстроить амбиции её покровителей из церкви Востока, — добавила мать Винченца. — Проклятые колесники! Неужели нет конца высокомерию архиепископа Дардании?

Барон Рикард грустно покачал головой:

— Когда же эти проклятые церковники перестанут вмешиваться в политику?

— Итак, подведём итог… — Якоб сполз с телеги. — Вы втянуты в пограничную войну… — колени чуть не подогнулись под его весом, но он сумел устоять на ногах. — С соседней дворянкой… — он мучительно выпрямился, мучительно сжал ягодицы, мучительно отвёл плечи назад и встал так близко к ровной осанке, как только мог. — С одними Западная церковь, с другими — Восточная.

Обычная уродливая война за чужие интересы, которую враждующие церкви-побратимы ведут последние три столетия. По сути, та самая, которую их миссия в Трою должна прекратить.

— Вы сразу видите суть! — яростно согласился граф, ударив по борту телеги с трупами и заставив её качнуться. Он был из тех людей, которые не могли ничего сказать тихо и ничего не могли сделать аккуратно. — Может быть, мы сможем помочь друг другу?

— Будем надеяться, — пробормотал Якоб.

— Помогите усмирить своенравную графиню на поле боя, а я помогу выследить сбежавшую принцессу! Как вам это?

Это звучало как надвигающаяся катастрофа. Или, может быть, уже случившаяся:

— Честно говоря, в последнее время я стараюсь избегать полей сражений.

Барон Рикард ухмыльнулся:

— Но получается не очень.

— Как бы мы ни пытались уклониться от нашего божественного призвания, — сказала мать Винченца, — Святые приведут нас обратно к нему.

Священница с молитвенником закончила с одним трупом и начала напевать над другим. Якоб тяжело вздохнул и поморщился от укола боли там, где его пронзил клинок Константина.

— Отлично, — пробормотал он.

Глава 37 «Не в ту сторону»

Алекс с трудом лезла по бесконечному подъему. Ноги были избиты. Мышцы ныли. Голова кружилась от голода. Стоявшая в воздухе вонь гари напомнила о том месяце, который она провела делая уголь в лесу, и осталась ни с чем, кроме чёрных пальцев и мерзкого кашля. Она бы считала себя счастливицей, если бы выбралась из этой переделки хотя бы с таким же богатством. Можно подумать, если Папа провозгласила тебя давно потерянной императрицей Востока, это будет означать шаг вперёд, но, насколько она могла судить, единственное что выросло — это количество врагов.

Она услышала быстрые шаги, обернулась с комом в горле, но это была всего лишь Солнышко, бегущая трусцой. Алекс вздохнула с облегчением. Её лучшей подругой была эльфийка. Вот на каком она этапе.

— Они всё ещё гонятся за нами? — спросила Алекс.

— Ближе, чем когда-либо.

Вздох облегчения сменился обратно на ком в горле:

— Дерьмо.

— Я устроила фальшивый след. Они на это не попались.

— У них есть собаки или что-то в этом роде?

Солнышко оглянулась, засунув кончик языка в маленькую щель между передними зубами. Алекс заметила: она так делает, когда ей не хочется о чём-то говорить.

— Или что-то в этом роде. И они не одни.

— Они не одни?

— Есть и другие отряды, которые ищут нас.

Алекс сглотнула. Она не могла выразить словами, насколько она ценит это «нас». Ведь она знала — это могло быть жестокое «тебя».

— Что нам делать? — прошептала она.

— Продолжай идти. — и Солнышко пробежала мимо. Казалось, она никогда не уставала. Казалось, она сделана из проволоки с лохматыми белыми волосами на макушке.

Она остановилась на гребне, запрыгнув для лучшего обзора на старую кладку рядом с дорожкой — тонкий чёрный силуэт на фоне остатков заката. Алекс с трудом поднялась рядом и, отдуваясь, замерла…

— …нахер! — выдохнула она.

В долине впереди горел город. Купол колокольни указывал вверх чёрным пальцем на фоне пламени, река, извивающаяся между зданиями, мерцала отражённым огнем. Мигающие булавочные уколы танцевали на земле вокруг. Факелы вдоль дорог, прикинула Алекс. Разграбление, прямо у них на глазах.

— Война не началась, пока нет пожаров. — с тех пор, как они смылись, Солнышко, казалось, всегда знала, что делать дальше, но теперь она с сомнением оглядела поселение. — Мы не можем вернуться назад, и мне не нравится север. Может, юг…

— Есть ещё один вариант. — Алекс уже жалела о произнесённых словах, хотя и продолжала говорить, но теперь Солнышко смотрела на неё, приподняв бледную бровь. Алекс кивнула в сторону города. Напряжённая тишина повисла между ними на мгновение.

— Этот город горит, — сказала Солнышко.

— Я знаю.

— Этот город грабят.

— Я знаю! Но за нами охотятся, и они настигают нас, и они не одни, и, может быть, там… мы могли бы… — пока Алекс смотрела, как горит город, вся убежденность улетучивалась из её голоса, и он превращался в пискливый вопрос. — Стряхнуть их?

Солнышко прищурилась, мускулы на лице работали, но она молчала.

— Я не вижу другого пути. А ты?

Солнышко снова двинулась вперёд. Тем же быстрым, лёгким шагом, что и всегда, по тропинке к пожарам:

— Нет.

— Дерьмо, — сказала Алекс, постояв ещё немного, а затем поспешила за ней. — Я действительно надеялась, вдруг ты предложишь хоть что-нибудь.

— Ты можешь подождать того парня со штопором, я думаю.

Подъём был тяжёлым, но, по крайней мере, была надежда на что-то хорошее за вершиной. Спускаясь вниз, Алекс точно видела, куда направляется, и уже жалела, что открыла свой большой рот.

— Это плохая идея! — крикнула она. — Это прыжок с одной стороны моста, чтобы не упасть с другой!

— У нас закончились хорошие идеи ещё в Венеции, — бросила ей Солнышко. — Может, немного раньше. Но, если у тебя есть получше, у меня… — и она очень медленно повернулась, чтобы посмотреть на Алекс своими огромными, блестящими, невесёлыми глазами. — Ушки на макушке.

— О, Боже, — сказала Алекс, теребя волосы.

— Ушки на макушке, потому что я эльф.

— О, Боже.

Тропа соединилась с дорогой, и начали попадаться люди, идущие навстречу. Грязные, несчастные, напуганные люди. Плачущая женщина и ребёнок с мёртвыми глазами. Мужчина, кричащий в небо, на руках у него был свёрток, возможно, младенец.

— Вы идёте не в ту сторону, — мрачно прорычала старушка, катившая тележку с тремя стульями, одно заднее колесо сильно скрипело в темноте.

— У меня такое чувство, что она может быть права, — прошипела Алекс Солнышко.

— Баптиста говорит — «нельзя разбогатеть следуя за толпой», — прошипела Солнышко Алекс.

— Прости, если я плохо слышу её советы со дна Адриатики. — Алекс схватила Солнышко за плечо. — Там будет хаос!

— Хаос работает на нас. — Солнышко очень нежно положила свои пальцы на пальцы Алекс, очень нежно убрала её руку. — Хаос — наш лучший шанс. — и она натянула капюшон ещё сильнее, опустила голову ещё ниже и пошла дальше, засунув руки под мышки. — Хаос — наш единственный шанс.

На окраине города стояла гостиница, над дорогой возвышалась арка из брусьев. Место было ярко освещено и весело, кто-то играл на визгливой скрипке, и Алекс слышала грубый смех. Солдаты бродили вокруг костра у ворот, разговаривали, пили, грели руки, наваливали вещи на повозку. Затем Алекс увидела, что висит на арке. Тела, подвешенные за ноги, руки болтаются. Кто-то подвешен только за одну ногу, другая торчит под неестественным углом. Другой, возможно, монах. Ряса упала на голову, обнажив грязное нижнее бельё.

— Это была ужасная идея, — прошептала Алекс. — Это была ужасная идея.

— И всё равно это лучшее из имеющегося. — Солнышко потащила Алекс с дороги, через щель в изгороди и царапающие ветки в заброшенный фруктовый сад, пробираясь сквозь высокую траву. Безумная музыка из гостиницы растворялась в ночи. — Подожди, — прошептала Солнышко, подняв руку, и Алекс замерла. Не могла понять, что та услышала. Не могла понять, чего она ждала. — Идём.

И они поползли дальше, через окраину города, мимо соломенных хижин и ветхих заборов, мимо куч вещей, вытащенных из домов. Сломанная мебель, растоптанная одежда. Какие-то звуки в темноте. Крики. Сокрушительные удары. Хлопающие шаги. Далекий рёв огня. В другой день Алекс могла бы принять это за праздник. Да, вокруг витал дух праздника.

Она вытерла холодный пот со лба. Язык казался толстым во рту:

— Куда мы идём?

— К реке, — прошептала Солнышко. — Там могут быть лодки.

— Значит, мы просто уплывём?

— Может получиться. — Солнышко нахмурилась, глядя туда, откуда они пришли. — Они могут потерять наш след в воде.

— Кажется, дохера всяких «могут», — пробормотала Алекс.

Солнышко остановилась на крошащемся углу, выглянула на дорогу, полную луж, зажатую кустами:

— Я исчезну. — сказала она.

Алекс сглотнула:

— Не вини себя ни капельки.

— Ты можешь видеть меня только время от времени. Но я буду с тобой. Что бы ни случилось. — она протянула руку и помедлила мгновение, затем очень нежно взяла Алекс за руку. — Доверься мне.

— Я доверяю тебе, — прошептала Алекс. И тут же пожалела. Как только доверишься кому-то, он тут же насрёт тебе на голову. Но Солнышко уже исчезла, и Алекс шептала в пустую темноту. Она почувствовала, как её потянули за руку, поспешила по дороге, держась низко, пытаясь слиться с растительностью. Она прошла мимо сломанного участка забора, увидела солдат, собравшихся перед домом, факелы освещали шлемы и оружие.

— Открывай эту херову дверь! — заорал главный. — Или мы её выломаем!

Один из мужчин бросил свой факел на крышу хижины. Другие закричали, когда пламя распространилось. Третий начал бить по двери топором, лезвие сверкало в ярком свете горящей соломы, Алекс вздрагивала от каждого удара, пробираясь мимо, придерживаясь самых глубоких теней, молясь, чтобы они не увидели её в отсветах пожара. Будущая императрица Трои больше всего мечтала посадить на своё место кого-нибудь другого.

Шум рядом. Она отпрянула, поскользнувшись и усевшись задницей в грязь — просто большая ломовая лошадь, толкающая ворота мордой.

— Херова лошадь, — выдохнула Алекс.

— Она так же напугана, как и ты, — сказала Солнышко, поднимая Алекс и утягивая за собой. Она проскользнула к углу, глянула на мощёную дорогу с домами по другую сторону, в одном из которых дверь висела на одной петле. Алекс шла, отчаянно пытаясь не отставать. Почти вцепилась. Во рту было так сухо, что она серьёзно боялась звуком двигающегося языка выдать себя.

— Понимаешь…

— Тсс. — и Солнышко снова исчезла, её незначительный вес прижал Алекс обратно в тень.

Грохот, затем вспышка света, и солдаты промчались мимо входа в переулок, двое с зажжёнными факелами, шуршащими пламенем в темноте. Алекс затаила дыхание, пытаясь сжаться в ничто. Она была на расстоянии копья от них. Если они повернут головы, то увидят её.

Но они не повернулись. Просто бросились в ночь. Алекс снова вздохнула, слегка всхлипнув.

— Подожди здесь, — прошептала Солнышко.

— Что? — но её снова не было. Алекс подобралась к углу и выглянула из-за него. Сломанная мебель была разбросана по булыжникам. Рваные простыни на дереве, хлопающие на ветру. Она задавалась вопросом, что бы случилось, если бы Солнышко решила сбежать. Бросила её посреди этого безумия. Алекс даже не могла бы её винить. Она бы именно это сделала на месте Солнышко. Любой разумный человек, неуклюже тащась с таким куском дерьма, как она…

— Тсс. — Алекс почувствовала прилив облегчения, когда увидела Солнышко, мелькнувшую в дверном проеме, манящую пальцем.

Алекс бросилась через улицу, пробралась вдоль домов и скрылась в тени. Она услышала позади себя голоса, которые становились громче. Она откинулась назад к двери, втягивая то, что осталось от желудка, и повернула лицо, пытаясь стать совсем плоской. Голоса стихли. Она снова вздохнула. На мгновение, по крайней мере.

— Тсс. — мелькнула Солнышко, прижавшаяся к постаменту статуи. Какой-то святой воздевал руки в бессмысленном благословении над разрушенным городом.

Алекс перевела дух, выбрала путь среди мусора и бросилась за подругой. Дальше она увидела солдат, двое из которых рубили дверь топорами, а другие скучающе наблюдали.

Она ожидала крика или вероятней стрелы в жопу, но к собственному удивлению сделала это, извиваясь в темноте рядом с Солнышко, щурясь из-за края постамента в сторону солдат. Они уже открыли дверь, вытаскивая кого-то из дома.

— Я хочу домой, — прошипела Алекс. — Я хочу пойти домой и просто наполучать пощёчин от головорезов после невыплаченного долга.

— Этот корабль уплыл, — сказала Солнышко. — Императрица Трои или ничего. Вроде можно пойти туда. — и она кивнула в сторону слегка приоткрытых деревянных ворот в высокой стене, может быть, всего в пятидесяти шагах от дороги.

— Выглядит прекрасно, — прошептала Алекс. — Не считая всех этих грёбаных солдат на пути.

— Доверься мне.

Алекс стиснула зубы:

— Я доверяю тебе. — но она снова исчезла. Чертовски хороший способ избежать неловкого разговора.

Этот бедняга теперь лежал на земле, а солдаты пинали его до полусмерти:

— Что у тебя есть для нас? — прорычал один. — Что у тебя есть? — и звуки пинков, снова и снова, Алекс дёргалась от каждого из них, отчасти предвкушая, что их ждет, если они поймают её. Когда они поймают её.

— Сюда, придурки!

Все солдаты обернулись, разинув рты. Солнышко стояла на крыше дома, широко расставив ноги и раскинув руки, изображая самую большую звезду, какую только могла. Алекс понятия не имела, как она вообще туда забралась. Но она была почти так же потрясена, как солдаты.

— Чё за херь? — пробормотал один из них, и пока все смотрели на Солнышко, Алекс собрала остатки своей храбрости и выскользнула из-за постамента, прижала язык к зубам, и двинулась позади них.

— Посмотрите на эльфа! — Солнышко откинула капюшон и замахала руками. «Я — хренов эльф!

Один из солдат полез за арбалетом, но к тому времени, как он его поднял, Солнышко уже не было.

— Куда она делась? — рявкнул он, яростно размахивая болтом.

Алекс проскользнула мимо, достаточно близко, чтобы при желании коснуться его, каждый стук сердца длился целую вечность. Она дрожала от желания побежать, но ей нужно было оставаться осторожной, нужно было молчать.

— Сюда! — и солдаты снова повернулись от Алекс к Солнышко, которая была на соседней крыше, раскинув руки, шевелила длинными пальцами и высунула язык. Алекс не оглядываясь пробежала вдоль стены, кончиками пальцев толкнула калитку и протиснулась в тенистый маленький дворик за домом, заваленный хламом, с кучами разбросанных книг, с порезанным матрасом, с разбросанными повсюду перьями. Комфортную жизнь стошнило на брусчатку остатками благополучия.

Она тихо сделала несколько вдохов и выдохов. Солнышко прыгнула со стены впереди, прижалась к другим воротам, такая неподвижная и хрупкая, едва можно разглядеть, даже когда она видима. Алекс пробиралась к ней, подавляя кашель — дым щекотал горло.

— У каждого должен быть невидимый друг, — прошептала она.

— Тогда что тебя выделит в толпе?

— Моё чувство юмора?

Солнышко сморщила нос:

— Я слышала ответы и получше. Ты готова к большему?

— О, Боже, — пробормотала Алекс. Но Солнышко уже исчезла и мгновение спустя была в дверном проёме через улицу, маня к себе.

Алекс облизнула сухие губы и поспешила к ней, крики солдат затихали позади, когда она проскользнула в дверной проём и плотно прижалась к дереву.

— Туда, — пробормотала Солнышко, вглядываясь в темноту улицы. — Не попадись. — и опять исчезла.

Алекс услышала что-то по ту сторону двери, нахмурилась…

Дверь почему-то ввалилась внутрь, Алекс споткнулась о порог и едва не оказалась в объятиях солдата, у которого на губах замер смешок. Она мельком увидела рыжую бороду, потрясённое лицо, и замахнулась. У него хватило присутствия духа повернуть голову, костяшки её пальцев сильно ударили по шлему. Она застонала сквозь стиснутые зубы, когда боль пронзила руку, попятилась на улицу, схватившись за пульсирующее запястье.

Бородатый двинулся за ней, его проклятие превратилось в потрясённый визг, когда он споткнулся обо что-то и растянулся лицом вниз. Другой солдат двинулся за ним, обнажив гнилые зубы. Алекс слегка ахнула, когда поднялся топор…

…который вылетел у него из руки, а его шлем сам собой наклонился вперёд на глаза. Солдат издал потрясённое бульканье, Алекс шагнула к нему и ткнула ботинком прямо между ног. Он взревел от боли, согнувшись пополам, и она помчалась по улице, как белка в раскалённый дымоход.

Она побежала, звук шагов отражался от стен, она понятия не имела, куда направляется. Выскочила за угол и увидела солдат, резко остановилась, и земля ушла из-под ног. Она вскарабкалась на низкую стену, устроила на мгновение там свою задницу, тяжело дыша, перебралась, не уверенная, видели её или нет, спотыкаясь, поцарапанная и израненная, пробралась через участок, заросший ежевикой.

Жар, как пощёчина. Церковь в огне, балки чёрными линиями на фоне пламени. Кладбище. Куча старых надгробий, имена, затерявшиеся во мху. Она почувствовала приступ ужаса, когда перед ней нависла фигура, но это был всего лишь каменный ангел на могиле какого-то богача.

Удобное место для смерти, по крайней мере. Если правильно рассчитать время, она могла бы сэкономить гробовщикам немного усилий и просто упасть прямо в могилу.

Мерцал свет факела, тени надгробий тянулись по мокрой траве, а она прижималась к дереву. Кто-нибудь следовал за ней? Трудно сказать. Она металась от одного камня к другому, едва понимая, с какой стороны прятаться. Где-то разбилось стекло. Кто-то крикнул. Кто-то рассмеялся. Её голова дёргалась на каждый звук, словно у марионетки с верёвочками. Собственное сердцебиение отдавалось в череп, почти болезненно, как будто уши собирались выпрыгнуть из головы. Боже, как же болела рука. Она была сломана? Каждый вздох сопровождался беспомощным тихим хныканьем.

Здоровая рука нашарила что-то мягкое. Сгорбленная фигура. Труп. Она отдёрнула пальцы, липкие от крови, блестящие чёрным в свете костра. Дерево загорелось, сок выступал и трещал, горящие листья медленно летали по церковному двору. Где-то кричали свиньи. Свиньи или люди?

Раздался грохот, когда крыша церкви рухнула, из окон вырвалось пламя, искры закружились в ночи. Алекс вдохнула дым и начала кашлять, шатаясь, согнувшись пополам, и каждый вдох заставлял её снова кашлять, и она кашляла, блевала и вдыхала. Облокотилась о стену церковного двора, плюясь и рыдая, слёзы текли так сильно, что пришлось выбираться через ворота ощупью.

Люди шли к ней. Мужчины, женщины и дети. Сложно понять, сколько их. В мерцающем свете они превратились в одну рыдающую, визжащую, толкающуюся массу. Алекс, уже наполовину впавшая в панику, уловила их страх и побежала с ними, не имея ни малейшего представления, куда направляется. Её прижали к стене, она ударилась головой, чуть не упала, оттолкнула кого-то. Что-то схватило её за локоть, потащило в сторону. Она сжала кулак, готовясь ударить, ахнула от вспышки боли в костяшках пальцев, затем увидела Солнышко.

— Не оглядывайся, — сказала она, и, конечно, Алекс тут же оглянулась.

Сквозь рассеивающуюся толпу она увидела группу фигур, спокойных, суровых и целеустремлённых. Высокий мужчина шагал впереди. Очень высокий, с большой косматой бородой и большой косматой шерстью на плечах. Его глаза были утоплены в тени густых бровей, она смогла увидеть знаки на его лице.

Вытатуированные надписи.

Вытатуированные предупреждения.

— С ними оборотень? — захныкала она.

Солнышко выглядела так, будто уже знала:

— Сюда.

Её затолкали в здание, дверь захлопнулась за ней, засов встал на место. Это была кузница, наковальня тускло поблёскивала, стойка с инструментами опрокинулась. Тело лежало неподвижно, сгорбившись на боку. Алекс подошла ближе. Солдат. Его глаза были открыты, он смотрел в никуда, кровь повсюду, молот лежал у его головы.

— Ему проломили голову, — сказала Солнышко, отталкивая ногой упавший шлем.

— Я думаю. — Алекс на цыпочках прокралась за ней к задней двери. Или, может быть, передней. Кто теперь разберётся в этих направлениях?

Дверь вышла на городскую площадь с фонтаном посередине. Должно быть, в базарный день здесь было приятно. В ночь грабежей точно не особо. Повсюду солдаты. Десятки ублюдков, пробирающихся через здания одно за другим, дотошные, как саранча на пшеничном поле. Некоторые ломились в дверь прекрасного старого дома. Некоторые вытаскивали вещи из красивого места, которое, наверное, было ратушей. Некоторые грузили свою добычу на телеги, уже заваленные занавесками, подсвечниками и кроватями, в общем всем, что можно было стащить, не пользуясь лебёдкой и блоками.

— Украл кошелёк у какого-то ублюдка — ты вор, — выдохнула Алекс. — Разграбил целый город — ты герой.

Сломанная мебель и брёвна от разбитых рыночных прилавков были свалены в кучу и подожжены, освещая сцену поставленного на поток грабежа безумным сиянием, превращая величественные старые фасады в адские морды, превращая окна в вытаращенные глаза, а дверные проёмы — в кричащие рты.

— Как, чёрт возьми, мы перейдём туда? — прошептала она.

— Слишком много солдат. — у Солнышко был кончик языка между зубами. — Может, мы вернёмся назад, попытаемся обойти…

— Назад? — прошептала Алекс. — Нет. Оборотни достаточно плохи, даже когда они на нашей стороне. — как будто показалось мерцание воды в переулке через площадь. Так близко. — Назад? Нет.

— Ты не можешь становиться невидимкой.

Алекс сделала вдох и выдох:

— Тогда лучшее из оставшегося. — она подошла к трупу солдата, перевернула его и расстегнула пряжку плаща. Она застонала, оттаскивая его в тень, морщась от боли в руке, затем накинула плащ на плечи. — Похоже, я просто рождена для этого.

— Плащ в крови, — сказала Солнышко.

Действительно, плащ у плеча был залит уже засохшей кровью. Алекс пожала плечами:

— Все здесь хотя бы немного покрыты чьей-нибудь кровью.

Она заметила рукоятку кинжала, торчащую из-за пояса мёртвого солдата, наклонилась и вытащила его. Потасканная, уродливая вещь по сравнению с красавцем со змеиной рукоятью, которого подарил ей герцог Михаэль, и который, вероятно, теперь украшает дно Адриатики. Но у Алекс была слабость к потасканным, уродливым вещам. Может, потому, что она — одна из них.

— Это плохая идея, — сказала Солнышко.

Алекс собрала волосы сзади и сунула кинжал себе за пояс. Он и был грязным, зато более или менее держался там даже без ножен.

— Если у тебя есть что-то получше… — она выудила шлем и водрузила себе на голову. — У меня ушки на макушке. — и она подтянула плащ, пока он не скрыл как можно больше, но не выглядел так, будто пытается что-то скрыть, толкнула дверь, не давая себе возможности передумать, и пошла через площадь.

Она попыталась идти как мужчина, «топ-топ», тяжёлой поступью, не слишком быстро и не слишком медленно, большой палец одной руки за поясом, а другая рука небрежно машет — как у человека, который занимает столько места, сколько ему, чёрт возьми, захочется.

Солдаты сворачивали ковер. Один из них глянул, и Алекс небрежно кивнула ему, затем небрежно фыркнула, повернула голову и рискнула плюнуть. Может, слишком много суеты, но к тому времени он уже отвернулся, не интересуясь ничем, кроме ожидаемой прибыли.

Она прошла мимо костра, не отрывая глаз от переулка впереди. Мерцание воды в конце. Ей оставалось только добраться туда. Подбежали несколько солдат, и каждый её мускул напрягся и тоже требовал бежать. Но она заставила себя замедлиться, заставила себя не смотреть, и услышала, как они торопливо прошли сзади. Пока она придерживалась своей роли, пока не вздрогнула. Всё будет хорошо, вот что она себе сказала. Просто доберись туда. Просто доберись туда. Переулок всего в двадцати шагах. Удивительно, как далеко можно зайти, если все, что ты делаешь, это ведешь себя так, будто родилась для этого…

— Эй! — раздался голос.

Каждая её часть кричала, требовала побежать, но она заставила себя остановиться. Заставила себя сделать вдох. Заставила себя повернуться.

— Чего? — проворчала она, пытаясь придать голосу немного суровости, молясь, чтобы она звучала мальчиком, пытающимся звучать как взрослый, а не девушкой, пытающейся звучать как мужчина.

Огромный мускулистый ублюдок стоял у фургона, уставившись на неё, нервная лошадь шевелилась в постромках:

— Кто ты, чёрт тебя дери?

— Алекс, — сказала она. Как будто все это должны знать. Как будто он должен стыдиться не знать этого.

Он прищурился и подошёл:

— Что ты делаешь?

— Послали искать лодку, — это даже была сущая правда, и она начала отворачиваться.

— Нет. — и он остановил её указательным пальцем. Ткнул прямо в середину груди, это было очень удачно, так он не заметил ничего необычного по обе стороны от пальца. Он нахмурился, и Алекс нахмурилась, размышляя — лучше ударить его или убежать, или вытащить кинжал и проткнуть его, или закричать: «Эльфы напали». Затем он наклонился и схватил одну ручку большого сундука, стоявшего на земле рядом. — Сначала помоги мне с другим концом этой хреновины.

Кажется, на это ушла целая вечность. Наклониться. Схватить ручку. Выпрямиться, кряхтя от веса. Всё время она думала, сколько солдат вокруг неё. Представляла, как они замечают её неуклюжие попытки. Видят кровь, срывают шлем и начинают её мучить.

Великан бросил свой конец сундука на повозку, а Алекс затащила свой и задвинула до упора. Она на мгновение замерла, наклонилась, переводя дыхание, и тут увидела Солнышко, присевшую за колесом. Она молча указала назад, откуда они пришли. Алекс проследила за её пальцем и выпрямилась, рот стал ещё суше.

Они охотились за ней несколько дней, но она никогда не видела их так близко. Кажется, шесть человек, одетых в черное, и оборотень во главе. На полголовы выше остальных, на его лице были чёткие надписи, зубы блестели в улыбке, глаза отражали искры костра. Алекс подавила ещё один непреодолимый порыв бежать, но вместо этого прочистила горло и крикнула громко и чётко, так, чтобы все солдаты могли услышать:

— Кто эти ублюдки?

Человек, которому она помогала, оглянулся:

— Точно. Кто эти ублюдки?

— Это что, грёбаный штопор у него? — пробормотал один из солдат.

— Похожи на воров, — сказала Алекс со знанием дела, поскольку много лет трудилась именно в этой роли.

— Если есть что-то, что я ненавижу… — мускулистый солдат спрыгнул с повозки, которую наполнял украденным добром. — Это воры. Эй! — схватив копьё, он направился к ним. — Вы кто, ублюдки?

Большинство его товарищей обернулись посмотреть. Некоторые продолжили бродить вокруг. Те, кто отложил оружие, чтобы заняться истинным делом солдата — массовым грабежом — снова взялись за работу, образовав грозный полумесяц вокруг прибывших. Алекс начала обходить повозку. Лучше не торопиться.

Затем оборотень запрокинул голову и громко завыл. Лошадь взбрыкнула, лягнулась от ужаса, заставив фургон дёрнуться вперед, но он не покатился, потому что был на тормозе. Солдаты начали кричать, побежали, и Алекс последовала их примеру — правда, в противоположном направлении. Она услышала грохот позади себя, пульсирующее рычание, которое было ужасно знакомо, но она не сводила глаз с воды впереди.

Набережная и причал, и лодки у пристаней. Пара больших со свёрнутыми парусами. Маленькие за ними. Гребная лодка в конце покачивается на воде. Алекс наклонилась к столбу, начала дёргать узлы.

— Солнышко? — прошипела она в ночь, развязывая последний. — Ты там? Солнышко!

— Гораздо быстрей тебя. — она уже сгорбилась на носу, накинув капюшон и сжав челюсть.

— Могла догадаться. — Алекс забралась в лодку, взяла вёсла и начала грести, стараясь быть как можно тише. Однажды она немного поработала на контрабандиста, тогда она едва не утонула.

Крики, вопли и грохот стихали. Вёсла опускались с успокаивающим «шлёп-шлёп». Центр города исчез. Они проплыли мимо тёмного склада, пары хижин, одна из которых была полузатоплена в реке, а затем остались только тёмные леса по обе стороны. Сияние горящей церкви на западе померкло, и на востоке начал проявляться рассвет.

— Мы, нахрен, сделали это! — Алекс начала хихикать. Может, она немного плакала в то же время. Теперь она неловко и невпопад била вёслами, но ей было всё равно. Прямо сейчас она была рада плыть по течению, куда бы их ни несло. — Ну. Ты, нахрен, сделала это. Я была просто твоим багажом. — и она оглянулась через плечо.

— Мы сделали это, — пробормотала Солнышко, но насколько Алекс могла судить, остававшаяся в тени эльфийка не выглядела особо довольной, теперь она больше лежала, чем сидела на носу, свернувшись калачиком, обнимая себя.

— С тобой всё в порядке? — спросила Алекс, чувство триумфа быстро улетучивалось.

— Кажется меня… — лицо Солнышко на каждом вдохе принимало мученическое выражение. — Самую малость… — и она стиснула зубы и издала слабый стон. — Лягнула лошадь.

Глава 38 «С другой стороны»

— Бога, чёрта, душу, мать эти проклятые ботинки! — прорычал Бальтазар, прыгая в одном, чтобы сорвать другой и вытряхнуть оттуда немного песка — дискомфорт, который тот вызывал, был возмутительно несоразмерен его бесконечно малым размерам. — Это не столько обувь, сколько орудия пыток!

— Слова человека, которого никогда не пытали, — пробормотала Баптиста, головка с семенами на стебле травинки, которую она засунула между передними зубами, покачивалась, ничуть не мешая ей говорить.

— Можно подумать, тебе приходилось и это испытать?

— Да.

Обычно, когда она делилась каким-то аспектом своего безграничного опыта, к рассказу прилагалась по крайней мере одна сложная шутка. Но в этот раз было только молчание, и Бальтазар был вынужден, к своему удивительно сильному дискомфорту, представить обстоятельства самому.

— Это… — «Ужасно. Я так тебе сочувствую». Слова вертелись на губах, но в последний момент он не стал их произносить. Разве она не была его тюремщицей? Его лютым врагом? Разве он не поклялся отомстить за её многочисленные обиды? И вот он обманывает себя выказывая сочувствие! Это, конечно, говорит о его всепрощающей и чуткой натуре, но когда чувства тянут в разные стороны, его гнев разгорается только ярче. — Бога, чёрта, душу, мать эту проклятую рубашку! — он яростно почесал одну подмышку, потом другую. — Если есть что-то хуже собственных вшей, так это наследование вшей от покойника!

— Не всегда можно выбирать себе попутчиков, — пробормотала несколько двусмысленно Баптиста, крутя свою травинку.

— Несомненно, некоторые из нас отлично чувствуют себя и в нищете, — отрезал он, — Но я не создан спать у изгородей, испражняться в канавах и питаться белками!

— Тебе не нравятся белки? Надо было так и сказать.

— Тысячу раз я именно так и говорил!

— Только тысячу? Мне показалось больше. Но всё равно съел.

Бальтазар стиснул зубы. Зубы, в которых вполне могли застрять куски белки. В конце концов, он съел её, и, без сомнения, должен был восхвалять великую изобретательность, с которой она поймала это маленькое жилистое существо. Было увлекательно наблюдать за ней: такая совершенно неподвижная, такая идеально сосредоточенная, такая грозно терпеливая, так нежно покусывающая свою губу, испорченную шрамом, а как моросящий дождь оставлял блестящую росу на кудрях вокруг её лица…

Он встряхнулся. От понимания, что без неё он, скорее всего, умер бы от голода, замёрз или стал добычей бандитов здесь, в этом разорённом войной уголке Европы, его негодование только сильнее закипело.

— Мы уже должны были добраться до камней, — проворчал он.

— Не стесняйся прокладывать собственный курс, посмотрим, кто доберется первым.

— Нам следовало повернуть налево на той развилке!

— Там слишком много кто ходил. Скорее всего, это привело бы нас прямо в засаду. Если ты не заметил, идёт война.

— Несколько опустошённых деревень, спалённых виноградников и сожжённых фермерских домов, не говоря уже о большом поле битвы, с трупов которого мы украли мою завшивленную одежду, раскрыли все карты. Если бы мы повернули налево, мы бы уже были на месте!

Баптиста наконец вытащила стебелёк изо рта, чтобы говорить свободнее:

— Тебе нужно перестать цепляться за идею, будто бывает только один правильный путь. Ты потратишь половину времени на панику, что оказался не на нём, а остальное время — на возвращение к началу. Знаешь, в чём твоя проблема?

— Я порабощён этим чёртовым связыванием, — он едко рыгнул и сердито почесал обожжённое место на запястье, — и моя жизнь превратилась в череду унизительных отклонений от пути, по которому я не хочу идти?

— Ничто из этого не ранило бы так сильно, если бы ты не был таким нетерпимым. Ты требуешь от всех подчиниться твоей воле и объявляешь войну всему, что не покорилось. Она глубоко вдохнула через нос и удовлетворенно выдохнула. — Надо быть как вода. Принимать форму места, в котором находишься и извлекать максимум из проплывающего мимо. — она ухмыльнулась, сверкнув золотым зубом, и на мгновение Бальтазар задумался, можно ли ту улыбку, которую он всегда воспринимал как насмешку, так же легко истолковать как заигрывание. Было это личным, или как ещё это воспринимать. И несмотря на вшей, голод и вполне обоснованную ненависть к связыванию, он не мог не ухмыльнуться в ответ. Уловил ли он дразнящий проблеск мира, в котором… он мог смотреть на светлую сторону? Мира, в котором каждая неудача не обязательно была катастрофой, а каждая мимолётная насмешка — горьким счётом, который нужно свести. Мира, в котором он мог отбросить тщеславие, педантизм, удушающее самоутверждение и рискнуть. Мира, в котором такой мужчина, как он, и такая женщина, как…

— Чего? — пробормотала она, прищурившись.

Он открыл рот, намереваясь ответить.

— Стоять на месте!

Они выскочили из кустов и деревьев, приближаясь со всех сторон. Солдаты с решительными лицами, с натянутыми луками и с поднятыми копьями. Возможно, Бальтазар мог бы заметить их, если бы не фантазировал будто он — совсем другой человек. Возможно, Баптиста могла бы заметить их, если бы не поощряла его обречённые усилия. Но сейчас было немного поздновато для обоих проявлять осмотрительность. Она посмотрела на солдат и, видимо, поняв, что ни борьба, ни бегство не дают убедительных шансов на успех, изобразила победную улыбку и медленно подняла руки.

Бальтазар свои руки поставил на бёдра, уставился в небо и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Чёрт вас всех подери!

— Сержант…

Бальтазар прижимался лицом к прутьям. Уже некоторое время прижимался. Скорее всего, отныне он всегда будет носить на лице отпечаток этих прутьев. Если когда-нибудь выйдет из клетки, разумеется.

— Сержант…? — его голос колебался между жалким ворчанием и раздражительным требованием, и каким-то образом в итоге получил совершенно непреднамеренную завлекающую интонацию. — Просто минутку вашего времени?

Плебей-тюремщик оглянулся:

— Ещё одну?

— Это не более, чем очевидное недоразумение. Мы просто проходили мимо, по пути к стоячим камням возле Никшича…

— Вы друиды?

— Друиды? Нет. Друиды? Ха! Мы похожи на друидов?

Тюремщик пожал плечами:

— Быть друидом — это не вопрос внешних атрибутов, а мышления и убеждений.

— Ну… — это прозвучало куда проницательней, чем ожидал Бальтазар. — Вы правы, но…

— То же самое со шпионами.

— Шпионы? Нет. Шпионы? Мы? — Бальтазар издал взрыв слегка пронзительного смеха. — Мы похожи на шпионов?

— Не выглядеть как шпион — это именно то, как выглядел бы шпион, — сказал сержант, определив слабость аргумента, который Бальтазар сам осознал в тот момент, когда слова слетели с его губ.

— Я провела некоторое время в качестве шпиона, на самом деле, — вмешалась Баптиста.

Бальтазар повернулся, чтобы посмотреть на неё. Она лежала на скамье в задней части камеры, подняв одно колено и накрыв лицо шляпой.

— Правда? — вопросил он. — Сейчас?

— Во время той неприятности с престолонаследием в Саксонии несколько лет назад, но такой образ жизни мне не подошёл. — она сдвинула шляпу на затылок и хмуро уставилась на грязный потолок, заросший паутиной. — Я имею в виду, поддерживать всего одну достойную личину — достаточно сложно.

Бальтазар и тюремщик молча посмотрели друг на друга на мгновение, затем сержант пожал плечами:

— Ну, в её словах есть логика.

Возможно к счастью, дверь в подвал в этот момент распахнулась, и по ступенькам спустилась женщина. Она была очень маленькой, безупречно одетой в сапфирово-синее платье с эполетами и позолоченным декоративным нагрудником, локоны золотистых волос собраны в сетку с жемчужными крапинками. Стиль можно было назвать «генералиссимусиха посещает свадьбу заклятого врага».

— Графиня Йованка! — рявкнул тюремщик, вскакивая со стула и вставая по стойке «смирно», Бальтазар в то же время изобразил самую льстивую улыбку. Вот уж действительно — какая высокая особа, с ней он в своей стихии!

Графиня заглянула в клетку, словно проницательный посетитель, обнаруживший в пудинге отрезанный палец ноги:

— И что у нас тут?

— Шпионы, осмелюсь предположить. — графиню сопровождал исключительно высокий, тощий и лишённый чувства юмора священнослужитель, головной убор которого почти касался потолка подвала, и который, как и серебряное колесо с пятью спицами, указывал на принадлежность к старшим священникам Восточной церкви, и делал его ещё более высоким, тощим и лишённым чувства юмора.

— Шпионы? Нет, нет. — казалось, Бальтазар был проклят бесконечно повторять один и тот же разговор со всё более ничтожными результатами. — Простые странники на пути к стоячим камням возле Никшича…

— Ты не похож на друида, — сказала графиня.

— Друид? Нет, нет, нет. — его смешок медленно умер в одиночестве. — Хотя… можно было бы заметить… — боже, что он нёс? — …что быть друидом — это не вопрос внешних атрибутов, а мышления и убеждений… — недели голода, истощения, деградации в компании монстров, казалось, сделали его совершенно неспособным к убедительной речи. — …хотя, теперь я понимаю, что смысл вообще не в этом…

— Спаситель, защити нас, — пробормотала Баптиста с тяжелейшим вздохом.

— Я так далек от друида, как только можно быть! — провозгласил Бальтазар, надеясь закончить убедительно.

— Тогда зачем тебе камни? — Священник прищурился, и это гораздо больше напоминало Бальтазару присяжных на его суде, чем хотелось в этот момент. — Ты маг?

— Маг? — Бальтазар прикусил кончик языка. Месяцами его намеренно неправильно классифицировали на каждом шагу. Наконец, когда к нему обратились подобающе его талантам, он был вынужден это отрицать. — Ха! Нет. Маг? Все, что угодно, но не… Меня зовут Бальтазар Шам Ивам Дракси, я скромный… человек, и я чувствую, что произошло обычное недоразумение…

— Так тебя приглашали в мои владения? — накрашенные губы графини округлились от удивления. — Я уверена, что запомнила бы составление подорожной с таким длиннющим именем.

Бальтазар прочистил горло:

— Ну, может быть, признаюсь, не совсем приглашали…

— Не совсем? Или просто не приглашали?

— Ну, не приглашали…

— Так чьё это было недоразумение?

Это, как и большинство событий за полгода с момента его осуждения, не совсем соответствовало ожиданиям Бальтазара.

— Боюсь… мы как-то начали не с той ноги…

— Может быть, ты неправильно понял, на какой ноге стоишь?

— Вполне может быть, очень может быть! — боже, он что, переминался с ноги на ногу? Его смешок стал определённо смущённым. — Я действительно здесь только из-за неизбежных обстоятельств, связанных с нападением на море, которое само по себе было результатом непредвиденного отклонения в сторону Венеции, прискорбного инцидента с домом мага-иллюзиониста — дисциплина, больше подходящая для дешёвых шарлатанов, чем для настоящих магов…

— Ты хотя бы не один из них?

— Я? Нет. Волшебник? Ха! В самом деле, мы должны быть уже на полпути к Трое…

— Троя? — спросил священник, наморщив лоб так, что это напомнило Бальтазару судью на его суде. — Какое у тебя дело в Трое?

— Ну… э-э-э… о… хм-м. — Бальтазар потёр виски, где, казалось, выступил пот. — Можем ли мы… начать снова…?

— Итак! — Баптиста неторопливо подошла, чтобы избавить его от страданий. К тому времени это было уже убийством из милосердия. — Вот это в наши дни называется графиней? — она посмотрела себе под нос, вынужденная поднять обе руки, поскольку они были скованы вместе, чтобы выровнять поля шляпы указательным пальцем. — Графскую корону надевают на любой кусок древнего дерьма.

Такое мимолетное облегчение, которое Бальтазар почувствовал, когда его прервали, было сметено волной шока такой силы, что вместо вдоха получился едва слышимый писк где-то в верхней части носа.

Графиня в похожем шоке уставилась сначала на Баптисту, затем на Бальтазара. Её ноздри раздулись от ярости:

— Откройте эти ворота немедленно, — выдохнула она.

Ключ загрохотал в замке, и Баптиста вышла, в то время как Бальтазар отодвинулся от неё так далеко, как позволяли ограниченные размеры камеры, размышляя, сможет ли он, например, уйти, сказав, что они никогда не встречались. Графиня Йованка шагнула вперёд, носки её начищенных сапог для верховой езды и носки грязных сапог для долгих пеших походов Баптисты почти соприкоснулись.

— Разве ты не слишком… высокая, — прорычала графиня, глядя вверх, её макушка едва достигала подбородка Баптисты. — Возможно, мне придется тебя укоротить.

— Тебе следует поторопиться, — сказала Баптиста. — Пока я случайно на тебя не наступила.

Наступила чрезвычайно отвратительная пауза, во время которой Бальтазар успел тщательно продумать, что избежал сожжения в Священном Городе за преступление, которое он, несомненно, совершил, только чтобы быть повешенным в сельской Сербии за преступление, о котором он даже не помышлял.

Затем обе женщины расхохотались. Графиня схватила Баптисту за лицо и потянула вниз, чтобы поцеловать в обе щёки:

— Баптиста, славный ты кусок дерьма. — она схватила кандалы одной рукой и поманила сержанта другой. — Снимите эти браслеты немедленно, сержант. Ты носишь их с таким дерзким видом, но они вообще не подходят к остальному гардеробу. Какого чёрта ты здесь делаешь?

— Это длинная и трагичная история.

Графиня подняла бровь:

— А ты знаешь хоть одну короткую историю?

— Погодите… — пробормотал Бальтазар, выступая на свет. — Что?

— Это Баптиста, — объясняла графиня своему священнику. — А это отец Игнатий, синкелл архиепископа Али́пия Дарданского, верный сторонник моего дела.

— Поскольку оно праведно, — заметил священник, и Бальтазар не сомневался в истинности этого заявления, поскольку праведность обычно определяется необходимостью.

— Мы обе были фрейлинами королевы Сицилии, — сказала Баптиста.

— Королевы Сицилии? — пробормотал Бальтазар.

— Она не рассказала историю о хаварайце? — спросила графиня Йованка.

Каждый обмен репликами всё больше сбивал Бальтазара с толку:

— Художник?

— Всё это было задолго до того, как я стала графиней. Но потом случилась катастрофа с экипажем, а потом пожар, а моего кузена Драга́на лягнула лошадь, и мой старший брат сам отстранился от участия в этом деле с монахинями, а мой младший начал ссать голубым и совсем обезумел, и прежде чем кто-то успел опомниться, все уже стояли передо мной на коленях и называли меня «вашим сиятельством», так что оставалось делать?

— Кажется, принять вызов, — сказала Баптиста. — Драгоценности тебе идут.

— Драгоценности идут всем. — Графиня задумчиво подняла бровь, глядя на Бальтазара. — И какого дьявола ты притащила это с собой? Насколько я помню, тебе нравились бедные атлетичные мужчины и богатые любого телосложения. Этот кажется… начитанным и надменным.

Бальтазар хотел бы возразить, но сомневался, что будут принципиальные расхождения в оценке, и в любом случае у него была твёрдая политика не возражать людям, у которых имелся ключ от его наручников.

— Он коллега, а не любовник, — сказала Баптиста, ухмыляясь так, словно само такое предположение было абсурдным.

— Вовсе не любовник, — сказал Бальтазар, убедившись, что ухмыляется так же сильно, чувствуя себя, по какой-то причине, глубоко огорчённым.

Над подвалом стоял особняк, набитый солдатами в синих мундирах, все соревновались за право первыми отдать честь, когда графиня Йованка проносилась мимо. Рядом с особняком располагался обширный скотный двор, на котором бригада мясников забивала море овец. Напротив был амбар, в котором ещё больше солдат складывали припасы. Скотный двор оказался частью обширного лагеря, разбитого на нескольких полях, кишащего ещё большим количеством отдающих честь солдат, несчастных лошадей, дымящихся костров, фургонов без лошадей, импровизированных кузниц и многого другого.

— Я имею только некоторое касательство к военной службе, — сказала Баптиста, убирая волосы под шляпу и прилаживая истрёпанное перо, — Но у меня сложилось впечатление, что вы ведёте войну.

— Не я это начала. — графиня ласково ущипнула за испачканную грязью щёку мальчика-барабанщика, когда тот проходил мимо. — В музыке я презираю военные марши, но меня самым возмутительным образом спровоцировали, и ты меня знаешь, на провокации нужно отвечать.

— Решительно отвечать, — пробормотал Бальтазар, рассматривая плотников, расползающихся по большой осадной машине, отлаживая механизм.

— Проклятый граф Радосав! — выплюнула графиня. — Докучливый сукин сын, угроза общественному благу, козлиная жопа, да, Игнатий?

Священник наклонил голову:

— Вынужден выразить сожаление по поводу выбора слов, но с содержанием я, к сожалению, полностью согласен.

— Тиран для подчинённых, подхалим для вышестоящих, а для равных себе — высокомерный, упрямый, неуживчивый… бе, бе-е! — она изобразила, как засовывает пальцы себе в горло, будто хочет проблеваться. — Его требования, его споры: «мой сад», «моё пшеничное поле», «моя деревня». Клянусь, если бы вы дали ему весь мир, он бы тут же захотел большего. А теперь он пошел войной на меня! Или ты с ним, или ты против него, возмутительный ублюдок! Этот человек просто не понимает слова «нет» или слова «шутка», хотя, похоже, он отлично понял слова «высокомерное дерьмо», потому что последнее моё письмо не улучшило его настроения. — она сердито посмотрела на Бальтазара, словно ожидая ответа. Пришлось прочистить горло:

— Отвратительный болван, недостойный даже презрения дворянки вашего калибра. Я буду надеяться на вашу сокрушительную победу.

— Хм. — она ещё мгновение поразмыслила, затем пошла дальше. — Твой Дракси сначала не произвёл особого впечатления, но я начинаю проникаться к нему определённой симпатией. Вы направляетесь к стоячим камням?

— В действительности… — Бальтазару пришлось пережить очередной приступ тошноты. — И время — это своего рода важнейший фактор…

— Вы очень близко, на самом деле. Я могу показать дорогу. — и графиня направилась между палатками к ряду заострённых кольев на краю лагеря. — Хотя можете столкнуться с некоторыми… трудностями, добираясь до них.

— Поверьте мне, мы уже преодолели значительные трудности, — заметил Бальтазар, на цыпочках пробираясь по грязи и вставая рядом с графиней. — Я действительно считаю, что нет ничего… чего мы не могли бы…

— А, — сказала Баптиста.

Внизу располагалась неглубокая долина, испещрённая пятнами осоки, пасущимися тут и там овцами или, возможно, козами, есть ли разница? На противоположном склоне была установлена соответствующая линия кольев. За ними были расставлены палатки, над которыми развевались вымпелы, дым от костров лениво плыл в вечернее небо, сталь сверкала на закате. Лагерь армии графа Радосава, как имел все основания предположить Бальтазар.

И там, на нейтральной полосе между двумя сторонами, было двойное кольцо стоячих камней, маленьких снаружи, больших внутри, пара упала за долгие столетия, как выдранные из улыбки зубы. В пределах полёта стрелы от любой из двух противоборствующих армий численностью в несколько тысяч каждая, идеально в центре того, что в какой-то момент наступающего дня весьма вероятно станет полем битвы.

Потерев переносицу, Бальтазар протяжно вздохнул.

— Боже… чёрт тебя подери. — пробормотал он.

Глава 39 «Знаменитый голубь мира»

— Вот она, — выдохнул граф Радосав, сердито глядя через долину на линии противника, — можно чуть ли не дотронуться. — и он вдавил свой затянутый в перчатку кулак в свою затянутую в перчатку ладонь. — Если повезёт, завтра будет битва.

Его рыцари соревновались в самых грубых оскорблениях и самых мужественных позах, в то время как мать Винченца и три монаха, которых она держала при себе, чтобы нести все реликварии, воинственно кивали.

Барон Рикард наклонился к Якобу:

— Не уверен, что нам нужна битва, — пробормотал он.

— Нет, — сказал Якоб. Благосклонность человека, подобного графу Радосаву, была подобна нитке, на которую не стоит подвешивать надежды даже в спокойные времена. В битве он вполне мог проиграть или умереть, или дойти до кровавой ничьей и оказаться не в состоянии помочь кому-либо. Даже если он одержит сокрушительную победу, ему придётся иметь дело с пленными, диктовать условия и собирать трофеи. Якоб видел это сотни раз. Добрые намерения могут быть похоронены на кладбище поражения, но они так же часто тонут в болоте победы.

В битве их надежды найти принцессу Алексию, скорее всего, станут первой жертвой:

— Мир был бы лучше для всех.

Барон улыбнулся:

— Ах, знаменитый голубь мира Якоб из Торна снова стремится положить конец вражде.

Мать Винченца придерживалась противоположной точки зрения:

— Победа гарантирована! — пропела она небесам. — Чистота вашего дела освящена самой архиепископом Изабеллой. Вы в её молитвах в соборе Рагузы на рассвете, в полдень и на закате. — её монашки делали знак круга на груди, касались своих мощей и бормотали имена несомненно сочувствующих святых.

Якоб глубоко вздохнул и шагнул вперёд:

— Утешает, что все солдаты, которые умрут завтра, сделают это с одобрения церкви и достигнут врат рая очищенными от грехов.

Граф Радосав нахмурился:

— Думаете, будут потери?

Якоб посмотрел на долину. Длинные склоны влажной травы. Пасущиеся козы. Туман на дне и торчащие из него стоячие камни. Когда он решил, что все глаза обращены на него, и тишина затянулась достаточно долго, чтобы его слова звучали весомо, он заговорил:

— Я знал много могущественных людей, ваше сиятельство. Императоров и королей. Сражался за одних. Против других. Видел людей, направлявших ход истории. Таких людей, как вы. — Граф Радосав притворился, что ему не льстит, но у него не получилось. Люди, рождённые для покоя и привилегий, часто жаждут одобрения жестокосердных. Якоб рассчитывал на это. — Проблема для людей, которых очень любят… или которых очень боятся… заключается в том, что никто не скажет им суровую правду. — граф оглядел свою стаю боевых подхалимов:

— Но вы скажете?

— Я поклялся не лгать. У меня нет выбора, кроме как быть откровенным.

— Тогда говорите честно. Я требую!

— Битва — это всегда азартная игра. — Якоб глубоко вдохнул и выдохнул. Время могло истощить его силы и притупить чувства, но зато его вздох приобрёл хриплое достоинство. — При нынешнем положении вещей… мне не нравятся ваши шансы.

Лицо матери Винченцы потемнело, а офицеры забормотали и захлебнулись негодованием, но граф поднял руку, чтобы их успокоить:

— Как так?

— Я был в вашем полевом госпитале. Слышал разговоры ваших солдат, не находящихся на посту. Они восхищаются вами и вашим делом, но кампания длилась долго, а припасы на исходе. Войско поредело от ран и болезней. Честно говоря, они хотят вернуться домой.

— Люди графини Йованки не свежее!

Якоб взглянул на плохо поставленные палатки Радосава, затем через долину на противника:

— Мне её лагерь кажется очень упорядоченным. Признак хорошего морального духа и обильных запасов.

Ретивые молодые рыцари шептались о трусости, что является словом, которое ретивые молодые рыцари используют для описания здравого смысла, но некоторые из старших начали роптать согласно.

Мать Винченца расстроенно кудахтала:

— Граф Радосав, я знаю, вы набожный сын церкви, бесстрашный воин на стороне Папы. Графиня Йованка заручилась поддержкой схизматиков и бунтарей! Её восточные ереси не могут взять верх!

— Какой вывернутый наизнанку мир, — пробормотал барон Рикард. — Священник выступает за войну, рыцарь — за мир.

Мать Винченца махнула рукой одному из своих монахов, который нёс на шесте что-то вроде позолоченного фонаря, но вместо свечи там был установлен сморщенный мозг. — Мощи святых Василия и Григория гордо возвышаются среди вашего войска! Как победа может быть под вопросом при такой Божественной поддержке?

— По моему опыту участия в войнах… — Якоб решил, что при таких обстоятельствах Баптиста не возражала бы против копирования её стиля. — …которого у меня очень много… святые на стороне числа, и снаряжения, и родной земли.

Винченца сердито посмотрела на него:

— У вас, возможно, есть опыт, Якоб из Торна, но, очевидно, возраст иссушил вашу ве…

— Вы когда-нибудь были в Польше, мать Винченца? — спросил Рикард.

— Я не понимаю…

— Там подают особый вид клёцок. — барон не отрывал от неё глаз. — Возвышенно просто и всё же… просто возвышенно.

У священницы отвисла челюсть:

— Клёцки… говорите…?

— Чистота вашей веры напоминает о часовне в поместье моей жены. — барон Рикард мягко взял её руку и повёл в сторону. — Её вход окружен жимолостью. Знаете ли вы запах жимолости…?

— Ваше сиятельство. — Якоб положил товарищескую руку на плечо графа, а другой рукой обводил контуры местности и вероятные линии атаки. — Я знаю, человек с вашим опытом сразу это заметит, но лагерь графини расположен выше нашего. Склон на её стороне долины круче, этот ручей и эти скалы приостановят наступление.

— Небольшое преимущество, — усмехнулся один из молодых.

Граф Радосав тяжело вздохнул:

— Битвы выигрываются малыми преимуществами.

— Я видел такое, — заметил Якоб, облизывая палец и поднимая его. — Ветер против нас. Их стрелы полетят дальше.

— Ветер может измениться, — резко бросил один из офицеров.

— Ветер может измениться? — Якоб перевёл взгляд на мужчину. Если годы сделали его вздох оружием, то взгляд стал просто смертоносным. — Это ваша стратегия?

— Но у меня есть вы! — сказал граф.

Якоб не мог сдержать улыбки. Когда император Одо сомневался в битве с фламандцами, Якоб убедил его атаковать: «У вас есть я», — сказал он тогда, самоуверенность горела в нём, как тигель. «У вас есть я».

— В юности я грезил об одиночках, склоняющих чашу весов истории, — сказал Якоб. — Время научило меня, что одиночка может склонить чашу не в ту сторону.

Граф повернулся к долине, обеспокоенно потирая челюсть:

— Люди устали. Её лагерь в порядке. И ни ландшафт, ни погода не благоприятствуют…

— И у них преимущество в лошадях… — вставил один из старых рыцарей, с намёком на дружественный кивок Якобу.

Граф Радосав ударил кулаком по бронированному бедру:

— Боже, как бы я хотел её победить!

Якоб потратил годы, уговаривая мирных людей на насилие. Казалось, его наказанием было теперь отговаривать воинственных дураков. Он подошел ближе, достаточно близко, чтобы никто другой не мог услышать:

— А вы думали, каково это… быть побеждённым ею? — граф моргнул, затем снова нахмурился, глядя в сторону долины. — Потеря престижа. Риск для безупречного имени. Хочется её унизить? Якоб пожал плечами. — Сделайте это за столом переговоров, где ваша проницательность даст преимущество.

Граф Радосав поднял подбородок, работая челюстью:

— Я полагаю, так или иначе, каждая битва заканчивается переговорами.

— Я провёл всю жизнь на войне, — на самом деле, не одну жизнь, — И могу сказать только одно. В девяти случаях из десяти больше можно выиграть от мира.

— Но вы всё же носите меч, — сказал граф.

Якоб устало улыбнулся, положив руку на эфес:

— Человеку моего возраста нужно на что-то опираться.

Глава 40 «Лазейка»

— Что здесь произошло? — прошептал брат Диас, оглядывая из-за угла другой конец площади.

Они видели тела, когда крадучись пробирались в опустошенный город. Одни свалены на улице в лужах крови. Другие обугленные в сгоревших зданиях. Некоторые свисали из арок, из окон, с вывесок лавок. Но площадь впереди была усеяна ими. Трупы были настолько изломанными, что брату Диасу пришлось поломать голову прикидывая, а было ли это вообще когда-то людьми.

Диас смахнул холодный пот с лица, но он тут же снова выступил:

— Это выглядит почти как…

— Моя работа? — предположила Вигга, шагая по запятнанной мостовой.

— Только вообще без ограничений. — он заставил свои дрожащие ноги сделать ещё одно последнее усилие и поплёлся за ней.

Конечно, она была убийцей. Один Бог знал размер её мясницкого счёта. И всё же, с тех пор как они ушли с побережья и последовали за Алекс вглубь страны, она была тем единственным, что удерживало его в живых. Она тащила его вперёд, вынюхивала след, находила ему еду, будила его, тащила за собой. Его неутомимый проводник, его бесстрашный защитник, его неумолимый мучитель.

Она втянула носом воздух, тяжёлый от запаха угля и безвременной смерти:

— Они пришли сюда.

— Почему прямо через город? — брат Диас уставился на останки нескольких солдат, так тщательно перемешанных вместе, что было трудно сказать, сколько их было. — Особенно через тот, который грабили?

— Чтобы стряхнуть охотящихся на них ублюдков.

Брат Диас моргнул. Это был действительно неплохой ответ на загадку.

Она была животным, и он это знал. Непостоянная, как сорока, тупая, как медведь, забывчивая, как сардина. Но она также была довольно хорошей компанией, и иногда проявляла искру незашоренного понимания, и это доказывало, что она совсем не дура. Вряд ли она украсила бы теологический семинар их старого аббата. Но он сомневался в полезности старого аббата в охоте на принцесс и эльфов-ренегатов на поле прошедшей битвы.

Хорошие товарищи и плохие — так много зависит от обстоятельств.

— Думаешь, у них получилось? — прошептал он.

— Солнышко — проворная маленькая засранка, поэтому буду надеяться. — она поковыряла ногой чьи-то вывалившиеся внутренности. — По крайней мере, пока не наступлю на их трупы. — она одарила его той самой всегда немного отталкивающей зубастой улыбкой. — Улыбайся, пока можешь, послушай меня. Пока мир не порвал тебе жопу. Вигга обнюхала повозку, перевернутую на бок — сломанное колесо застыло в воздухе — понюхала под ней, затем побрела к заваленному мусором переулку. — Они были здесь… Направлялись туда… — он увидел блеск воды в конце переулка, последовал за Виггой к шаткому пирсу, сердце колотилось в ушах. Она присела на корточки на краю пристани, вглядываясь вниз по течению. — Здесь след заканчивается.

— Значит, они уплыли на лодке?

— Звучит разумно. На воде их сложнее выследить… — Вигга резко подняла глаза, затем встала, оглядывая переулок. — Кто-то идёт.

Кажется, крики на площади? Он прижался к Вигге:

— Кто бы это ни был, вряд ли они будут дружелюбны…

Сухожилия татуированных тыльных сторон её рук заиграли, когда она сжимала и разжимала кулаки:

— Я могу быть недружелюбной.

— Вот чего я боюсь.

— Я имею в виду, я убью их нахер, — прорычала она.

— Вот чего я боюсь! — дверь склада через дорогу была приоткрыта, и брат Диас схватил Виггу за локоть и потянул к себе.

Она не двинулась. Ни на йоту.

— Я не хочу умирать, пока ты это делаешь, — прошипел он, схватив её за локоть обеими руками. — Я не хочу, чтобы ты умирала. — видел ли он сейчас мерцающий на площади свет факелов? — Ни одной — идеальное число смертей! — он откинулся назад всем своим весом, словно лидер команды по перетягиванию каната, много поставивший на себя. — Не заставляй меня использовать связывание…

— Яйца Одина. — Вигга повернулась так резко, что выбор был вцепиться в её локоть или рухнуть лицом на мостовую. Она пнула дверь ногой, втолкнула его на склад вместе с собой, с трудом закрыла, задвинув дверь плечом в сломанную раму со скрипом терзаемого дерева.

Место было в основном тёмным, и в щелях света из заколоченных окон мелькали тени рваных мешков и пустых бочек, витал сырой запах. Раздался скрежет, когда Вигга просунула что-то между ручками, чтобы запереть дверь, и упёрлась в неё плечом.

Спустя мгновение он услышал снаружи шум. Торопливые шаги. Громкие голоса. Толпа.

Он отпрянул, когда факелы проскользили мимо, полоска мерцающего света проползла по лицу Вигги. Она нахмурилась, выглядывая через щель между досками. Тяжёлая скула, покрытая коркой царапина под блестящим глазом, надпись на лице. «Берегись». Совет, к которому стоило прислушаться…

Голоса превратились в глухое эхо и исчезли, и брат Диас очень медленно выдохнул, сдерживая дыхание, содрогнувшись, опускаясь по стене на дрожащих ногах, пока его ноющие ягодицы не шлёпнулись о пол.

Когда опасность миновала, истощение хлынуло, как море в дырявую гребную лодку. Он не чувствовал себя настолько измотанным с тех пор, как промчался через Небесный Дворец, опаздывая на встречу с Её Святейшеством. Странно было даже думать о том человеке сейчас, с его самодовольными маленькими амбициями. Удобная должность в церковной бюрократии. Наставник ужасного выводка какой-то ужасной дворянки. Натужный смех над шутками епископа. Теперь же его надежды едва ли простирались дальше того, чтобы пережить следующую ужасающую интерлюдию. Которая, без сомнения, не заставит себя долго ждать.

— Ты был прав, — проворчала Вигга.

— Уверена? — брат Диас закрыл глаза и попытался успокоить дыхание, стук пульса постепенно затихал. — Не похоже на меня.

— Ищи ссору и всегда найдёшь. Я никогда не учусь! — в темноте раздался глухой удар, заставивший его вздрогнуть, когда она рубанула кулаком по какой-то мясистой собственной части. — Я бы хотела свалить это на волчицу, но правда в том, что я была грёбаной дурой и до укуса.

— Ты не дура, — пробормотал брат Диас. — Просто у тебя… свой взгляд на вещи.

— Хорошо, что ты здесь. — Она отвернулась от двери, сползла по стене и села. — Помогаешь не обосраться. — его глаза привыкали к темноте. Он мог видеть её очертания. Колени подняты, руки на них, ладони свисают. — Мне нужна помощь, чтобы держать волчицу в наморднике. Остудить голову.

Брат Диас откинулся назад на стену:

— Трусить, ты имела в виду.

— Трусы бегут. Ты боишься. Но ты всё ещё здесь. — он увидел, как её глаза сверкнули в темноте, пока она его рассматривала. — Ты изменился.

— Возможно, дважды изменился. Ближе к тому человеку, которым был раньше…

— Который трахнул не ту девушку?

Как-то легко было говорить в темноте. Он мог рассказывать то, чем никогда бы не поделился на исповеди. Скажи что хочешь, Вигга не осудит. Его грехи казались действительно ничтожными по сравнению с её грехами, в конце концов.

— Этого человека было за что любить, — сказал он. — Делала всё, чего хотелось. Не думая о последствиях. Как ты.

Вигга подняла руки и пошевелила пальцами:

— Это обеспечило меня всем, что у меня есть. А у меня ничего нет.

— Но по дороге было весело, не так ли? Я похоронил себя в монастыре на десять лет и следовал всем правилам. Брат Диас пожал плечами. — И я в том же месте, что и ты.

Конечно, она была презренной. Примитивная язычница, рождённая во тьме невежества за пределами света благодати Спаситель. Несколько из Двенадцати Добродетелей были ей совершенно чужды. Но когда дело доходило до некоторых других — храбрости, честности, верности, щедрости — она могла бы дать уроки большинству священников из его знакомых. Она была презренной, и всё же, хотя он был для неё всего лишь мертвым грузом, она никогда не выказывала к нему презрения.

— Думаю, они ушли, — пробормотала она. Теперь снаружи было тихо, и она встала. — Нам надо двигаться…

— Не думаю, что смогу хотя бы стоять. — брат Диас медленно вытянул ноющие ноги. — Мы здесь в безопасности.

— Типа того.

— У нас есть крыша над головой.

— Типа того.

— Того и гляди обо что-нибудь трахнемся в темноте.

— Хммм… — Вигга снова села рядом с ним, и он задался вопросом, не сидит ли она ближе, чем раньше, и внезапно осознал неудачный выбор слов. Он слышал её дыхание, его мягкий ритм, каждый вдох заканчивался тихим рычанием.

Она была дикаркой, этого нельзя было отрицать. Татуированная предупреждениями об опасности для неосторожных. Он знал это с первого момента, как увидел её в человеческом облике, голую, забрызганную кровью и изрыгающую непереваренные куски людей. Он не был уверен, будет ли безопаснее двигаться или оставаться на месте. В тот момент безопасность не была на первом месте в списке его желаний.

— У монахов… — раздался задумчивый голос Вигги, — Есть правила, не так ли?

— Иногда кажется, правила — единственное, что у них есть.

— Я насчёт траха с женщинами.

Брат Диас сглотнул:

— Есть… что-то вроде обета.

— Хотя я скажу тебе вот что: зайди в бордель в дне езды от любого монастыря, и ты найдешь там больше монахов, чем шлюх.

— Мне придётся… довериться твоему опыту.

Тишина давила тяжким грузом.

— И, наверное… — голос Вигги начинал фразы тихо, но становился всё сильнее и выше по мере того, как она доходила до конца вопроса. — То же самое касается и траха животных?

Брат Диас сглотнул с ещё большим трудом:

— Определенно осуждается.

— Хотя опять же…

— Каждый церковник должен отвечать перед своей совестью.

— Но… вот послушай… — воздух был густым от её запаха, почти подавляющим в замкнутом пространстве, когда-то такой отвратительный, теперь каким-то образом противоположный отвратительному. — Каково положение… с трахом тех… — она приближалась. — Кто не женщины и не животные… — по голосу он мог уверенно судить о её приближении. — Но где-то… — пауза казалась невозможно долгой. — Между?

Она была монстром. Он собственными глазами видел, как она превратилась в нечестивый ужас и предалась оргии резни. Она была проклятым отклонением, преследуемым, осуждённым и связанным церковью ради блага человечества. Но было трудно сосредоточиться на этом. Было трудно сосредоточиться на чем-либо, кроме полоски тёплой и покалывающей тьмы между ними, наполненной её жаром и её кисло-сладким запахом. А ещё крови, приливающей к его промежности.

— Знаю, я не законник… — пробормотала Вигга, и он услышал скрип. Она положила ладонь на пол рядом с ним. — Но как ты думаешь… я могла бы найти… — ещё скрип, когда она положила вторую ладонь с другой стороны. — Лазейку?

Боже, она почти тыкалась в него носом.

— Вигга… пожалуйста, — прошептал он, крепко зажмурившись, какой от этого толк. — Даже если нет… особых ограничений против… — он едва мог поверить, что вообще произносит эти слова. — Возлежать с оборотнями… это было бы… неправильно. — так неправильно. Так невероятно неправильно, во многих отношениях. — Нет, — прошептал он. Он должен быть скалой. Как святой Евстафий, искушаемый всеми земными наслаждениями, но обращающий лик свой к Господу. — Нет, — сказал он. Она была убийцей, животным, дикарём, чудовищем. Он просунул руку в узкое пространство между их ртами, коснулся пальцем её губ, нежно отталкивая. — Ответ должен быть «нет».

Он услышал, как Вигга вздохнула. Почувствовал тепло её дыхания на кончиках своих пальцев.

— Ладно. — её волосы щекотали его шею, когда она откинулась на задние лапы. — Никто не выворачивает тебе руки, брат Диас. Но… если передумаешь… моя лазейка будет готова, когда бы…

— Нахер всё! — прорычал он, схватив её за голову и потянув назад. Он промахнулся в темноте, так ужасно отвыкший, начал с поцелуя в нос, но вскоре добрался до рта. Он лизнул острые зубы, и она поцеловала его в ответ, рыча на него, кусая его.

Он почувствовал, как пузырек с кровью Святой Беатрикс ударился о его грудь, словно в отчаянной последней мольбе. Он сердито закинул его за плечо.

Это было совершенно неправильно, глубоко отвратительно, полностью запрещено. Она была чудовищем. И он ничего не мог с собой поделать.

— Нахер… — прорычал он, запуская пальцы в её волосы и притянув её к себе. — Всё.

Глава 41 «То, чего не можешь изменить»

Дверь поддалась от удара и содрогнулась, открываясь на скрежещущих петлях.

Солнышко не смогла сдержать жалкого хныканья, когда Алекс перекинула её руку через плечо и наполовину приподняла, они вместе перевалились через мокрый порог, словно смертельно раненый четвероногий зверь, театрально ползущий в нору, чтобы сдохнуть.

— Я же говорила, — пробормотала Алекс, оглядываясь по сторонам, — Никого здесь нет.

— Удивительно, — прошипела Солнышко, — Когда здесь так мило.

Ветхий амбар, или бойня, или конюшня. Давно заброшенная, судя по запаху. Задняя стена была каменной — рушащийся остов какого-то старого здания, остальное было кое-как сколочено из покоробленных досок. Нити древней паутины трепетали на холодном сквозняке. Дождь хлестал сквозь дыры в крыше.

— Я бывала и в худших местах. — Алекс покачиваясь направилась в самый сухой угол и начала опускать Солнышко на грязную солому.

— Осторожно, — проворчала Солнышко через стиснутые зубы.

— Я осторожна, — прорычала Алекс, дрожа от усилий.

— Осторожно! — проворчала Солнышко.

— Я осторожна! — прорычала Алекс, затем потеряла равновесие, и они рухнули вместе.

Солнышко немного полежала на колючей соломе в затхлой темноте, пытаясь дышать неглубоко, сморщив нос в ожидании боли, но через мгновение ей стало лучше. Алекс оставалась над ней на четвереньках. Пахло потом, страхом и дымом горящего города, названия которого они до сих пор не знали и скорее всего никогда не узнают.

— Мы не должны оставаться…, — прошептала Солнышко, — Слишком долго. — она никогда не употребляла много слов, но сейчас каждое из них давалось с тяжёлым трудом. — Они догадаются… что мы ушли по реке.

Алекс поднялась на колени:

— Если только их всех не убили в том городе.

— Правда думаешь, что нам так повезёт?

— По прошлому опыту — нет. Как твои рёбра?

— В порядке, — прошептала Солнышко. — Особенно, если не дышать.

— Может, мне стоит взглянуть?

— Зачем? У тебя исцеляющий взгляд?

Алекс захлопала ресницами:

— Может, немного.

Солнышко медленно подняла рубашку. Она привыкла быть второстепенным цирковым уродом, но всё равно было странно, когда Алекс подобралась ближе. Коснулась её рёбер, очень нежно, сочувственно морщась, всего лишь кончиком пальца, так легко и щекотно, что Солнышко вздрогнула.

Люди нечасто её трогали. И уж точно всегда это было не нежно.

— Ну? — пробормотала она.

— Ну, хорошо. Хорошо, что это не мои рёбра. Может надо… я не знаю… перевязать их?

— Как это поможет?

— Больше я ничего не могу сделать.

— Ничего не делать — это самое простое. — Солнышко откинулась на солому, опустила рубашку и замерла. — Ты иди. Оставь меня здесь. Со мной всё будет в порядке.

Алекс фыркнула:

— Иди на хер. У нас нет ни еды, ни воды, на нас охотятся, а ты не из тех, кто ноет без повода, поэтому, если ты говоришь «ох», я думаю, ты именно это и имеешь в виду.

— Значит, со мной всё будет не в порядке. Оставь меня здесь в любом случае. Тебе нужно добраться до Трои.

— Срала я на Трою. Я там даже никогда не была.

— Я слышала, там мило. Тебе стоит посмотреть.

— Очень смешно. Сколько раз ты меня спасала?

Солнышко не смогла сдержать тихий стон, когда пошевелилась:

— Пару раз.

— Много раз. И ты даже не делаешь из этого большого события, а это даже хуже, чем если бы делала.

— Трагическое достоинство выходит у меня натурально.

— Может, и мне попробовать? Взять с тебя пример?

— Как ты планируешь выбираться?

Алекс встала, потирая челюсть, и ничего не сказала.

Солнышко почти надеялась услышать хоть какой-то план. Но узнать о его отсутствии было неудивительно:

— Я так и думала. Тебе надо идти.

— Ферма, мимо которой мы проезжали, — сказала Алекс. — У них была конюшня. Может, там и лошадь была.

— Тебе нельзя возвращаться. Тебя могут поймать.

— Тебе нужен был план, вот мой план.

— Мне не нужен был дерьмовый план. Ты не можешь украсть лошадь.

— Ты тощая, но я всё равно не смогу унести тебя далеко.

— С разгневанным фермером позади не будет лучше.

— Сомневаюсь, что наличие фермера, помимо двух дюжин наёмных убийц и оборотня, многое изменит.

— Я не могу позволить тебе это сделать.

— Как ты меня остановишь?

— Я придумаю… — Солнышко оскалилась, пытаясь встать. — Что-нибудь…

Алекс положила руку ей на плечо:

— Нет необходимости. — не то чтобы оттолкнула, а просто не дала ей встать. — Ты можешь мне доверять.

Солнышко пристально посмотрела на неё:

— Я доверяю тебе, — сказала она.

Затем Алекс наклонилась и поцеловала её.

Не настойчивый поцелуй, со всеми этими касаниями языками и стучащими друг о друга зубами. Но и не случайное прикосновение губами. Решительный и терпеливый, не оставляющий никаких сомнений о том, что это было. Она захватила верхнюю губу Солнышко своими губами, слегка посасывая, затем нижнюю губу с едва слышным звуком, затем снова верхнюю, и, возможно, на самом деле слегка просунула язык, и Солнышко как раз собиралась поцеловать её в ответ, когда Алекс отстранилась.

Глаза Алекс открылись, Солнышко уставилась на неё, лицо покалывали тысячи иголочек. Между ними было всего несколько дюймов темноты. Тишина, за исключением дверных петель, скрипящих на ветру. Алекс сглотнула слюну, мышцы в её горле дрожали.

— О, — сказала Солнышко, слегка хрипло.

Алекс отпрянула. Как будто это Солнышко её поцеловала, словно переписывание истории, и совсем недавней истории. Она встала и сосредоточилась на отряхивании соломы с колен, похоже, самым важным сейчас были чистые колени.

— Ты оставайся здесь, — сказала она, поворачиваясь к двери. — Я не задержусь надолго.

— Я и не могу двигаться. — Солнышко задумалась, стоит ли извиваться, пытаясь занять более удобное положение, в котором тоже будет больно, и решила не делать этого. Она не паниковала. Паника никогда не помогала.

Она действительно доверяла Алекс. По крайней мере, верила, что та попытается помочь.

Удастся ли ей это — другой вопрос.

Солнышко снился поцелуй в глубоком-глубоком лесу, в теле ощущалось приятное покалывание. Пели птицы, звучал смех, листья трепетали под осенним дождём и падали на ложе из такого мягкого мха, и лучи изумрудного света сквозь высокие ветви, лесная почва так далеко внизу, что можно ощутить себя королевой подводного царства.

Затем она подумала про себя, находясь на грани пробуждения — лес? Какая пошлая вещь для сновиденья эльфа. Какое ужасное клише. Затем вторглись удары и скрежет, как звуки всадников. Вздрогнув, она села и почувствовала ужасную вспышку боли, как будто её снова пнули, и она со стоном откинулась назад.

Лучи грязно-серого цвета проникали через щели между досками, и в пятне дневного света место выглядело ещё грязнее.

Утро.

Итак, Алекс ускользнула ночью и бросила её. Солнышко сказала ей так сделать, но отчасти надеялась, вдруг она передумает. Ужасно глупо, конечно.

Когда кто-то говорит тебе, что он лжец, лучше ему верить.

Дверь качнулась. Солнышко попыталась задержать дыхание, но боль в боку превратилась в нестерпимую, и она просто свернулась калачиком, схватившись за ребра, как будто ей нужно было держать себя вместе, или её разнесёт на части, и не было другого выбора, кроме как лежать и принимать судьбу.

Не в первый раз, как ни прискорбно.

— Заходи уже, ты, ублюдок огромный. Внутрь! — раздался голос Алекс. И Солнышко увидела, как на склад входит чёрно-белый лохматый конь, которого Алекс дёргает за уздечку.

Значит, её всё-таки не бросили, и она почувствовала головокружительную волну облегчения и удивления. Приятное смешение.

— Ты достала коня, — сказала она.

Алекс огляделась, всё ещё дёргая сопротивляющееся животное:

— Ты кажешься удивлённой.

— Немного.

— Я же говорила тебе, что была воровкой, да?

— Я думала, ты изменилась.

— Изменилась. — Алекс наконец провела лошадь и гордо посмотрела на неё. — Теперь я конокрад. — и она похлопала его по шее, а конь опустил голову и заржал. — Он будет намного счастливее с нами.

— С чего бы ему быть счастливее с нами? — спросила Солнышко. — Мы — ходячая херова катастрофа.

— Вот именно. Он нам нужен. С этим фермером он может только тянуть плуг. С нами — может стать героем. И она обмотала уздечку вокруг жерди и подошла к Солнышко. — Вот такую историю я себе и рассказываю.

— Полагаю, я слышала враньё и похуже… — пробормотала Солнышко, но её слова превратились в хриплое ворчание, когда она попыталась сесть.

Алекс схватила её под мышки, почти обняла, подняла так, чтобы Солнышко могла опереться на гнилые доски стены:

— Можешь встать?

— Без проблем. — Солнышко попыталась отдышаться. Не вдыхая слишком глубоко. Или слишком часто. — Если сможешь меня поддержать.

Алекс посмотрела ей в глаза. Не улыбаясь. Не хмурясь:

— Столько, сколько нужно, — сказала она и начала помогать Солнышко залезть на коня.

— Ну, разве это не мило?

В дверях стояли двое мужчин. Один был огромным ублюдком, другой поменьше, но всё равно, вероятно, в два раза тяжелее Солнышко, полностью лысый, на бровях волосы тоже отсутствовали.

— Что же за херня. — сказала Алекс.

Солнышко чувствовала себя более уставшей, чем когда-либо, и задавалась вопросом, не следует ли ей снова лечь. Она изо всех сил старалась быть милой, но мир при каждом удобном случае пытался выбить из неё дерьмо.

— А вон то вообще человек? — спросил лысый, уставившись на неё.

— Это эльф, — сказал высокий ублюдок.

— И кузина, получается, — сказала женщина со сломанным носом, войдя в амбар после двух других и указав толстым пальцем на Алекс. — Савве понравится.

Итак, их превосходили три к двум по численности, примерно пять к одному по весу и примерно тридцать к одному по вооружению, поскольку эти новички выглядели так, будто собрались на войну с Бургундией.

Солнышко отклонилась, схватившись за рёбра, Алекс отступила, встав между Солнышко и тремя убийцами, которые медленно продвигались вперёд, словно это был танец без музыки и с неизбежно плохим окончанием.

— Конец истории о волшебном носе, да? — сказал здоровяк. — Не могу дождаться, пока увижу лицо Датчанина, когда мы скажем ему, что нашли её первыми.

— Сам ему скажешь, — ответила женщина. — Проклятый Датчанин заставляет меня нервничать.

— Кого ты ненавидишь больше всего? — размышлял лысый, всё ещё медленно продвигаясь вперёд. — Датчанина, Близнецов или Людолова?

— Я что, не могу ненавидеть их всех одинаково? — сказала женщина. — Не то чтобы во мне было мало ненависти.

Солнышко попыталась задержать дыхание, но укол боли почти заставил её потерять сознание, и пришлось выдохнуть с мучительным хрипом. Годами она отчаянно мечтала, чтобы кто-то её увидел. Теперь она так хотела исчезнуть, но не могла.

Алекс опустила правую руку рядом с Солнышко, за её спиной, подтянула грязный подол малиновой куртки и вытащила кинжал из-за пояса.

— Осторожнее, — сказала женщина. — Кажется, у неё есть нож.

— Ну и что? — сказал лысый, — У меня их куча. — и он вытащил один из своих, вдвое длиннее оружия Алекс, стёртый до неумолимого тонкого полумесяца за годы непрестанной заточки.

— Савва не хотел, чтобы она была вся изрезана, — сказал здоровяк.

— А как насчет «немного изрезана»?

— Это он, вероятно, переживёт.

Солнышко сделала ещё один шаг назад и упёрлась плечами в стену. Мало места. И теперь кто-то ещё проскользнул в дверь. Их шансы стали ещё хуже… если только… лучик света скользнул по лицу новоприбывшего, показал спутанные чёрные волосы, затем кусочек бледной щеки, затем вытатуированную надпись. У Солнышко получилось сдержать ухмылку.

Оборотни — настоящее проклятие. Пока не становятся спасением.

— Лучше бросить ножик, а? — Здоровяк упёр руки в бока, блаженно не подозревая о том, что подкрадывается к нему сзади. — Честно говоря, у меня заканчивается терпение. Вы двое устроили нам весёлый танец.

— Это дерьмо в городе было болезненным, — сказал лысый, не представляя, насколько болезненным всё станет уже скоро. — Чёртов Датчанин долбоволкнулся. Я чуть не стал стрелопроткнутым. Чья это была идея?

Солнышко указала на Алекс:

— Её идея. — всё, что сейчас имело значение — удержать внимание этих двух идиотов ещё немного. Руки Вигги мелькнули вокруг женщины сзади. Одна на груди, зажимая руки, другая на плечах, татуированные пальцы вцепились в горло. Рот женщины раскрылся, будто она кричала, но не раздалось ни звука. Она извивалась и извивалась, но она попалась крепко, как оса в мёд, сапоги оторвались от земли, она молча пиналась. — Зато я отравила рагу, — сказала Солнышко.

— Я три дня срал водой! — здоровяк вытащил из-за пояса зазубренный топорик. — Может, Савве захочется порубить тебя на куски.

— Подождите! — Алекс махнула открытой ладонью в сторону двух мужчин, убедившись, что они не отрывают от неё глаз, пока Вигга сжимала женщину сильнее и сильнее, кровь струйками текла по её предплечью и капала с локтя. — Мы можем заплатить!

Лысый усмехнулся:

— Чем?

— Драгоценностями. — у Алекс была такая манера произносить это слово, растягивая «е-е-е», как священник мог бы произносить имя святого, отвечающего на любые молитвы. — Я их зарыла.

Сомнение и жадность боролись на этих двух уродливых лицах, в то время как прямо за ними глаза женщины закатывались, а пинки прекращались.

— Не говори им о драгоценностях! — прошипела Солнышко, поскольку люди всегда хотят знать, когда им заявляют, что они чего-то не должны знать.

Кажется, временно победила жадность. Здоровяк облизнул губы:

— У тебя есть драгоценности?

— Я принцесса, не так ли? — сказала Алекс, поднимая подбородок очень по-принцессьи, когда Вигга опустила тело женщины на солому, очень осторожно, как мать только заснувшего ребёнка в кроватку. — У меня их куча.

— Где? — спросил лысый, когда Вигга вытащила кинжал из-за пояса мёртвой женщины и начала красться вперёд.

— Близко. — Алекс начала ухмыляться. — Очень близко.

— Где? — спросил высокий, глаза его блестели от жадности.

Алекс наклонилась к нему, словно они все были посвящены в один и тот же прекрасный маленький секрет:

— В твоей раздолбанной жопе.

И тут Вигга вонзила кинжал сверху в голову лысого, пробив его череп с влажным хрустом, выбив один глаз и забрызгав кровью всю щеку высокого.

Он разворачивался, пока труп бессильно падал у его ног. Вигга с любопытством приподняла брови, словно задала вопрос и хотела получить ответ.

Краска отхлынула от его лица:

— Ещё один волкодатчанин…

Вигга показала острые зубы:

— Я шведка.

Мужчина взмахнул топором. Со звуком «шлёп» Вигга схватила его запястье, вонзила основание ладони в его предплечье и сломала пополам, словно сделав ему второй локоть. Топор выпал из вялых пальцев мужчины, он издал рёв боли и ярости, вытаскивая изогнутый кинжал здоровой рукой.

С ещё одним «шлёп» Вигга схватила и эту руку и сломала её ещё сильнее, осколок кости прорвался сквозь волосатую кожу, брызнула кровь. Он с воем упал на колени, нож лязгнул рядом с его топором.

Вигга наклонилась над ним:

— Ты собираешься пнуть меня сейчас? Пни меня, я тебе, нахер, разрешаю. — она повернулась и закричала. — Мы закончили!

Мужчина ворвался в дверь, размахивая большой веткой, на которой всё ещё было несколько листьев. Солнышко потребовалось мгновение, чтобы узнать его без рясы — жилистый, дикий и небритый.

— Ты живой! — сказала Алекс, начиная улыбаться.

Брат Диас уставился на два трупа:

— Кажется, Всевышний ещё желает использовать нас.

Часто силы уходят, когда опасность минует. Солнышко почувствовала, как её колени задрожали, веки затрепетали, и через мгновение она уже лежала на коленях, а кто-то гладил её по лицу и говорил:

— Ты в порядке? Ты в порядке?

Вигга схватила последнего убийцу за горло и яростно встряхнула:

— Ты что, её ранил? — он застонал и запищал, безнадёжно болтая сломанными руками. — Я разорву тебя надвое от жопы до башки!

— Лошадь лягнула меня, — пробормотала Солнышко. Её голова стала лёгкой.

— Лошадь? — Вигга повернулась к коню, украденному Алекс. — Эта тварь?

— Нет, нет! — сказала Алекс. — Другая лошадь.

— Пусть надеется, что я до неё не доберусь!

— Спокойно, Вигга, — говорил брат Диас. — Спокойно!

— Я могу быть полезен! — пропищал здоровяк, который, по мнению Солнышко, усвоил важный урок. Каким бы ужасным ты ни был, всегда найдется кто-то ещё хуже, и чем больше ты отбиваешься, тем быстрее тебе сломают обе руки. — Я могу рассказать, что задумал Савва!

— Герцог Савва? — спросил брат Диас. — Второй сын императрицы Евдоксии? Он здесь?

— Преследовал нас всю дорогу через Балканы, — пробормотала Солнышко через стиснутые зубы и откидываясь на локоть.

— Он уже идёт! — захныкал большой человек, — Со своими колдуньями и своим волкодатчанином — аргх!

— Вигга, пожалуйста! — монах изо всех сил пытался оторвать Виггу от высокого человека, но преуспел только в том, что и его потащили тоже.

— Я могу помочь! — захныкал человек. — Я могу передать Савве сообщение!

— Он прав! — сказал брат Диас, наконец вырывая из кулака Вигги теперь уже полностью разорванную куртку высокого. — Я приказываю тебе бросить его!

— Он прав, — проворчала Вигга. — Я так и сделаю.

Алекс надула щёки, опираясь на колени, брат Диас выдохнул и медленно отпустил Виггу, а человек со сломанными руками изо всех сил старался ухмыльнуться, что было весьма впечатляюще, учитывая боль, которую он, должно быть, испытывал.

Затем Вигга сильно ударила его — нос полностью вошёл внутрь головы, она швырнула здоровяка о стену так что он отскочил, покатился по грязной соломе, выплюнул кровавый сгусток и замер.

Вигга фыркнула:

— Это будет довольно убедительное сообщение.

Брат Диас уставился на труп:

— Я же говорил тебе не причинять ему вреда!

— Ты сказал мне бросить его. Я бросила.

Солнышко откинулась на солому и закрыла глаза.

Зачем беспокоиться о том, чего не можешь изменить, правда?

Глава 42 «Великолепный случай»

При других обстоятельствах Бальтазар наслаждался бы такой пышностью и церемониями.

Графиня Йованка сидела в дамском седле болезненно прямо и сверкала драгоценностями. На великолепном сером коне, таком же высоком, насколько она — миниатюрной, и с почти оскорбительной небрежностью двигалась от рядов своего воинства к стоящим камням, где в тени гигантского изумрудного навеса на четырёх позолоченных шестах был установлен отполированный до блеска стол, достаточно большой, чтобы стать центром трапезной целого замка. Графиня была алмазным наконечником стрелы из солдат и слуг, писцов и сановников, латников и фрейлин, разодетых в ярчайшие наряды. Синкелл Игнатий, в частности, сменил свой и без того пышный головной убор на другой, инкрустированный полудрагоценными камнями, который враг мог легко принять за приближающуюся осадную башню. Тем временем делегация противника с такой же торжественностью спускалась по противоположному склону, не уступая ни в численности, ни в роскоши — хлопали на ветру вымпелы, звенела сбруя, солнечные зайчики сверкали на начищенных доспехах и блестела золотая вышивка.

Увы, хотя блестящее сборище — именно та публика, которую хотелось бы видеть на своём триумфе, она — последнее, что хотелось бы иметь свидетелями позорного унижения. Сапоги Бальтазара, отнятые у грабителя могил, превратились в хлюпающий мусор. Его рубашка, снятая с трупа, не гнулась из-за грязи, была запачкана беличьим жиром и кишела вшами. Он был голоден и немыт, дойдя до предела физического и эмоционального истощения и больше напоминал помощника сборщика навоза, чем одного из ведущих европейских практиков тайной магии. Вот так он уныло пробирался вслед за графиней и её свитой через внешнее кольцо камней, каждый выше человеческого роста, затем через внутреннее кольцо, вдвое выше, с растущими в трещинах полевыми цветами, и Бальтазар чувствовал это подёргивание волосков, это покалывание кончиков пальцев, это восхитительное присутствие силы. Здесь было место, где обыденное соприкасалось с мистическим, где множество видов магии были наиболее сильны, где энергетические потоки земли сходились, а границы между мирами были самыми тонкими. Когда-то возможности, которые оно предоставляло, переполняли бы его волнением. Теперь же он чувствовал лишь бесконечное пощипывание связывания ненасытной Папы, мучающего его бедный пищеварительный тракт.

Граф Радосав натянул поводья, заставив своего чёрного коня встать на дыбы. В противовес его напыщенности графиня Йованка с достоинством и сдержанностью остановила своего жеребца. Двое вельмож стояли друг напротив друга, с противоположных сторон кольца из камней, на виду у своих многочисленных армий. Трава колыхалась, а тент хлопал на ветру. Птица, гнездившаяся где-то среди камней, возможно, испуганная неожиданным нарушением мирного утра, яростно щебетала. Бальтазар подавил отрыжку.

Каждый член раздутой свиты словно по негласному соглашению выбрал себе напарника, на которого можно было поглазеть. Игнатий, прищурившись, встретился взглядом с женщиной-священницей в столь же роскошном облачении, как у него. Бальтазар всмотрелся в мрачные лица и внезапно ощутил шок узнавания. Он легонько потянул Баптисту за рукав.

— Ага, — пробормотала она. — Самая неубиваемая пара ублюдков, какую можно встретить.

Потому что там, в конце свиты графа Радосава, маячили Якоб из Торна, с ещё более каменным лицом, чем помнил Бальтазар, и барон Рикард, казавшийся ещё моложе, чем при их последней встрече. Вампир приложил два пальца ко лбу в шутливом знаке приветствия.

— Давайте приступим, — прорычал Радосав, соскакивая с седла, рывком поправляя украшенную драгоценностями перевязь и направляясь к столешнице.

Графиня Йованка щёлкнула пальцами. Лакей опустился на четвереньки, превращаясь в ступеньку. Двое других протянули руки и сдёрнули графиню с седла, будто ангелочка с небес, а две фрейлины подхватили края её шлейфа, позволив ему скользнуть по траве, когда и она плавно подошла к столу.

— Устраивают настоящее представление, — пробормотал Бальтазар.

— Да это же мелочи, — сказала Баптиста. — Видел бы ты мирные переговоры между королевой Франкии и императором Бургундии. Они длились три месяца.

— Ты там была?

— Нейтральным наблюдателем от герцогини Аквитании.

Бальтазар угрюмо покачал головой:

— Вечно стараешься превзойти себя, не так ли?

— А мне и стараться не нужно. — Баптиста скромно обмахнулась шляпой, её непослушные локоны развевались. — Само так получается.

Граф Радосав с глухим стуком ударил кулаками в перчатках по полированной столешнице, поднял взгляд, презрительно скривил губы. Графиня Йованка осмотрела свои ногти, вздохнула, затем, властно вскинув голову, встретила его взгляд с грозной усмешкой.

— Муж, — прошипела она.

— Жена, — прорычал граф.

Бальтазар нахмурился:

— Подожди… что?

— Подожди… что? — проворчал Якоб. Он потерял счёт переговорам, которые наблюдал. Часто разочаровывался в итоге битвы. Иногда пытался начать её заново. Но он никогда не присутствовал на переговорах между супругами.

Барон Рикард поднял брови:

— Я думал, все знают.

— Некоторые из нас не так чувствительны к романтике, — пробормотал Якоб, добавив с горечью. — Недостаток практики, может быть…

— Я всегда был болезненно чувствителен к романтике, — сказал барон, когда Радосав опустился на стул и сердито посмотрел на жену. — И это, я чувствую, один из тех случаев, когда трудно отличить, где кончается любовь и начинается ненависть, — графиня Йованка взгромоздилась на высокое кресло напротив и свысока посмотрела на мужа. — Мы с Лукрецией были очень похожи на них. Кошка с собакой, как говорится, только конура попросторней, а сопутствующий ущерб гораздо больше. Столько разногласий. Такие апокалиптические споры! Но эти примирения… — барон Рикард закрыл глаза. — Она была безжалостной, безрассудной, эгоистичной змеёй. Боже, как я скучаю по ней.

Раздался глухой стук — синкелл Игнатий свалил на стол стопку томов в кожаных переплётах, а мать Винченца развернула огромную карту.

— У меня такое чувство, что они задержатся надолго. — Якоб скрестил руки, переминаясь с ноги на ногу в тщетной попытке унять боль в бёдрах.

Единственная вещь, которую церкви Востока и Запада предпочитают настоящей стычке — это долгая судебная тяжба, — сказал барон Рикард, — Но взглянем на светлую сторону.

— Разве есть светлая сторона?

Вампир наклонился ближе и пробормотал:

— Вряд ли у нас с тобой кончится время.

День клонился к закату. Солнце вставало. Тень навеса ползла по траве, документы были разложены, закрывая стол, пока пара священников яростно спорила из-за каждой детали. Резкость и острота их словесной дуэли прерывались шипящими комментариями графини Йованки и лающими возражениями графа Радосава. Обе церкви, возможно, и восхваляли щедрость Спаситель со своих кафедр, но за столом переговоров они редко уступали своё.

Граф Радосав потребовал себе вина, выпил и стал ещё более злобным, потом ему надоело пить в одиночку, и он потребовал вина для всех. Якоб дал обет воздержания, поэтому он как всегда отказался, и, наблюдая, как все остальные пьют, как всегда горько сожалел о своих обетах. Как всегда.

Его настроение никогда не улучшалось, но у всех остальных начались подвижки в этом отношении. Стражники перестали стоять по стойке «смирно», прислонились к камням, потом разлеглись на траве, отложив оружие, шлемы, а затем начали общаться и приветствовать старых товарищей на другой стороне.

— Якоб, старый ублюдок! — крикнула подошедшая Баптиста, обмахиваясь шляпой. — Приятно тебя здесь видеть.

— Баптиста, — Якоб кивнул, насколько позволяла затекшая шея. — Приятно видеть тебя живой.

Они молчали какое-то время, наблюдая, как мать Винченца чертит границу на своей карте, а затем синкелл Игнатий всплеснул руками в знаке отрицания.

— Самое время для ответной фразы, где ты говоришь, как тебе нравится видеть живым меня, — сказал Якоб.

Баптиста пожала плечами:

— Ты всегда живой. Как ты оказался в свите графа?

— Обычным образом. Бросили умирать в одной из графских телег для трупов, а потом вампир втёрся к нему в доверие. Как ты оказалась у графини?

— О, она моя старая подруга.

— У тебя всегда было много друзей, — сказал Якоб, стараясь, чтобы это не прозвучало завистливо.

— Всё равно, большая удача встретить кого-то в этих краях.

— Тебе всегда очень везло, — сказал Якоб, стараясь, чтобы это не прозвучало завистливо.

— То, что ты называешь удачей, я называю тщательной подготовкой, здоровой осторожностью и умением не подставлять шею.

— Мы — часовня Святой Целесообразности. Мы всегда подставляем шеи. — Якоб посмотрел на Бальтазара, с самым кислым выражением глядящего на обожжённое запястье. — Вижу, ты сохранила жизнь нашему магу.

— Он не облегчил задачу. Ещё пара дней — и я бы сама его убила.

— Никто бы тебя не осудил. — Якоб немного понизил голос. — Если его беспокоит связывание, принцесса Алексия, должно быть, жива.

— Похоже на то, — пробормотала Баптиста. — Ему кажется, он сможет провести ритуал, чтобы найти её. Здесь. У камней.

— Ты на него рассчитываешь?

— А какой у нас выбор?

— Как всегда, — ответил Якоб. — Значит, никакого.

— Мы — часовня Святой Целесообразности, — сказала Баптиста. — У нас никогда нет выбора.

— Далее… — кончик пера матери Винченцы царапал, вычёркивая очередной пункт из своего длинного списка, — У нас вопрос о спорном пастбище между рекой и святилищем Петра Слепого…

Графиня Йованка выпрямилась:

— Я хочу это пастбище!

— Ваше сиятельство? — синкелл Игнатий провёл чернильным пальцем по списку в пухлом томе. — Это не имеет значения. В лучшем случае три акра земли…

— Это имеет… — графиня взглянула на мужа. — Сентиментальную ценность.

Граф Радосав поставил кубок:

— Мы познакомились там. На берегу растут старые ивы. — его лицо чуть смягчилось. — Очаровательное место.

Графиня Йованка сглотнула:

— Ты говорил, это любимое место твоей матери.

— Она хотела, чтобы её там похоронили, но…

Графиня аккуратно положила руку на плечо Игнатия:

— Я бы хотела пастбище… — тихо сказала она, глядя на мужа. — Чтобы срубить и сжечь ивы. — Её рот скривился, и она выплюнула через стол. — Точно так же, как ты сжёг мой город, говна кусок!

— Помоги нам Спаситель, — простонала Баптиста, обхватив голову руками.

— Будьте вы прокляты, мадам! — взорвался граф, вскочив так, что его кресло отлетело назад. — Как кто-то может вести переговоры с этой проклятой гарпией!

— Будьте вы прокляты, сэр! — взвизгнула графиня, рубанув воздух рукой и чуть не задев лицо одного из своих стражников. — Я не могу пойти на уступки такому мешку хандры! — она протиснулась мимо синкелла Игнатия, властно шагая вдоль стола, пока служанки спотыкались, пытаясь угнаться за её шлейфом.

— Давайте будем сохранять спокойствие… — взмолилась мать Винченца, но граф оттолкнул её плечом, обходя стол, не сводя, впрочем, глаз с жены.

— О-о, — пробормотал барон Рикард, опираясь на локти. Он лежал на траве, заложив руки за голову, и смотрел на облака.

Вокруг камней стражники, отбросившие мысли об убийстве и предвкушавшие мирный денёк, недовольно зашевелились. Кулаки в перчатках сжались на рукоятях, скользнули сквозь ремни щитов, клинки заёрзали в ножнах.

— О-о, — пробормотал Якоб. Настал момент. Переломный момент, после которого всё может пойти только в одну сторону. Он чувствовал приближение насилия, как старый моряк чувствует бурю за несколько вдохов до того, как дождь забарабанит по палубе.

— Меня удовлетворит только ваша полная капитуляция! — проревел граф, обходя конец стола и делая шаг к жене. Позади один из его офицеров нервно поднял руку в сторону выстроившихся на холме солдат, готовясь подать сигнал к атаке.

— Сдаться? — презрительно спросила графиня, делая шаг к мужу. — Ха! — Я раздавлю тебя каблуком!

Вооружённые слуги едва заметно приблизились. Безоружные слуги едва заметно отступили.

— О-о, — сказала Баптиста.

— Ты будешь молить о пощаде! — прорычал граф Радосав.

— Ты будешь визжать, выпрашивая прощения! — прошипела графиня Йованка.

Повсюду скрежетали зубы, произносились молитвы, сжимались задницы. Граф сердито смотрел на жену сверху вниз, величественно раздувая ноздри. Графиня сердито смотрела на мужа, её грудь властно вздымалась.

На ужасный миг мир затаил дыхание. Затем птица снова защебетала, и графиня Йованка схватила мужа за воротник, а он схватил её за вычурный нагрудник, и они крепко обнялись и начали яростно целоваться, не обращая внимания ни на священников, ни на слуг, ни на армию, ни на кого-либо ещё.

Якоб поднял брови:

— Это было неожиданно.

— Не для того, кто чувствителен к романтике, — сказал барон Рикард, откидываясь на спину.

Две свиты облегчённо вздохнули. Мужчины по разные стороны баррикад пожали плечами, закатили глаза. Мечи были отпущены. Кровопролития удалось избежать.

Якоб опустил меч, попытался разжать онемевшие пальцы и вздохнул с облегчением. Или с разочарованием?

Муж и жена оторвались друг от друга ровно на столько, чтобы посмотреть друг другу в глаза.

— Я люблю тебя, дурак, — выплюнула графиня.

— Боже мой, как я люблю тебя, — прорычал граф.

И они снова принялись целоваться. Синкелл Игнатий взглянул на мать Винченцу:

— Может быть, нам стоит отправиться в часовню церкви святой Глории и обсудить последние детали?

Мать Винченца устало махнула рукой:

— Конечно.

Баптиста нахмурилась, глядя на свои пальцы, затем, беззвучно шевеля губами, осмотрела склоны с собравшимися армиями.

— О чём задумалась? — спросил Якоб.

— Подсчитываю стоимость каждого человека, кольчуги, алебарды, меча, кинжала, лошади, палатки, еды на несколько месяцев… — она сдвинула шляпу на затылок. — И мне интересно, сколько всё это стоило.

— Моя жена Лукреция однажды пошла на войну, — задумчиво пробормотал барон Рикард, — вопреки моему совету, и мы, можно сказать наполовину вступили в битву и, как ни странно, победили, но в конечном счёте всё это оказалось совершенно разорительным. Иногда я думаю о том, сколько всего мы могли бы украсить за те же деньги, и это меня ужасно огорчает. — он поднял руку, словно коснувшись чего-то невесомо-чудесного. — Был дамаск, который я рассматривал для украшения стены, удивительного алого оттенка, который я с трудом могу описать, и от которого мне пришлось отказаться. — он промокнул глаз костяшкой пальца.

Радосав резко поднял Йованку, и она обхватила его бёдра ногами, запутавшись в его волосах, их рты слились в дуэте приглушённых стонов и хрипов. Он отшатнулся назад, врезавшись в стол, пара кубков опрокинулись, вино пролилось на карты.

— Эти двое пошли на войну… — Бальтазар смотрел на них, скрестив руки. — Сея огонь и убийства по всему краю, о котором им надлежит заботиться, сея неисчислимые смерти и разрушения… из-за семейной размолвки?

Барон Рикард запрокинул голову, глядя на проплывающие облака:

— И они называют нас монстрами.

Глава 43 «Моя жадность — это голод»

Граф и графиня уехали первыми, предположительно, чтобы предаться сексуальным приключениям, столь же страстным, как недавняя вражда. Бальтазар едва мог сказать, что бушевало в нём сильнее: отвращение или зависть. Его собственное последнее сексуальное приключение осталась смутным воспоминанием и, честно говоря, его, пожалуй, лучше забыть. Слово «приключение» действительно придавало этому злоключению слишком много веса.

Соперничающие священники разъехались, всё ещё препираясь из-за юридических тонкостей, касающихся замшелых вопросов: многовековая теологическая, финансовая и политическая вражда между церквями Востока и Запада была слишком щекотливой, чтобы уладить её в спальне. Стражники разошлась, объявляя о прекращении военных действий, и по разные стороны долины два вооружённых лагеря постепенно слились воедино, словно вино из проколотых бурдюков, солдаты хлынули обратно к своему обычному существованию, не обладая воображением, чтобы постичь выпавшую удачу. Слуги наконец утащили стол и тент, одинаково утомлённые хозяином и хозяйкой, так что, когда солнце клонилось к холмам, а тени от камней становились всё длиннее, единственным свидетельством состоявшихся переговоров были изрядно утоптанная трава и шкурки какого-то экзотического фрукта, которые графиня бросала в сторону. Бальтазар на мгновение задумался, не поднять ли их и не выбрать остатки, но решил, что это уже ниже его достоинства, даже если его планка и так опустилась столь низко, что практически ушла под землю.

Как бы подчеркивая это, Баптиста ткнула Бальтазара носком сапога, словно пастушка упрямую козу:

— Не пора ли выследить нашу своенравную принцессу? — она взглянула на Якоба, угрюмо скрестившего руки, и на барона Рикарда, прислонившегося к одному из камней и ковырявшего клыки заострённой палочкой. — Сомневаюсь, что кто-то здесь будет возражать против лёгкого сеанса Чёрного Искусства.

— Вряд ли. — Бальтазар устало встал, отряхивая какие-то капли и мусор, прилипший к заду штанов покойника, и вздохнул. Скорее застонал, по правде говоря.

Проведение ритуала, каким бы обыденным он ни был, когда-то стало бы источником почти безграничного волнения. Каковы будут риски, трудности? Как их минимизировать, преодолеть? Какая форма слов будет наиболее эффективной, какое сочетание символов наиболее действенным, какой набор жестов наиболее изящным? Магия — не просто какая-то практика, но искусство, зрелище, высшая форма самовыражения!

Теперь он не чувствовал ничего, кроме лёгкого раздражения, гнетущего отвращения от того, как низко он пал, и, конечно же, постоянного тошнотворного натяжения из-за связывания.

— Мне понадобится что-нибудь заострённое, — сказал он, а затем, когда Баптиста и Якоб потянулись за своими орудиями смерти, — Что-нибудь способное плавать в воде, или, ещё лучше, в молоке. Стрелка нашего компаса. — барон Рикард показал свою палочку:

— Как насчёт этого?

— Вампирская зубочистка. — Бальтазар без энтузиазма вырвал её из его руки. — Мрачно уместно, полагаю.

— А потом? — спросил Якоб.

Бальтазар опустился в самый центр круга:

— Закопаем. — и он начал дёргать траву, вырывать пальцами во влажной земле крошечную могилку: несколько дюймов длиной, несколько дюймов глубиной.

Могила для его надежд и амбиций. Могила для того человека, которым он был. Конечно, крошечная, но ведь и его амбиции так же сильно уменьшились.

Он поднял тяжёлые руки в начальном магическом жесте, и не мог не заметить грязь под обломанными ногтями, размазанную по обветренным пальцам, въевшуюся в трещины на его грязных ладонях. Отвратительные шрамы там, где он в Венеции пытался, но с треском провалил попытку прижечь отметину на запястье. У него были когда-то такие красивые руки.

— Найдём Алексию, — пробормотал он, — И что тогда?

— Доставим её в Трою, — сказал Якоб с привычной для него прямотой молотка.

— Преодолевая трудности и голод, борясь с ещё более смертоносными кузенами, с нечестивыми результатами безумных экспериментов Евдоксии и с разного рода колдунами, наёмниками и чудовищами?

— Вполне вероятно, — сказал барон.

— Без благодарности, награды и надежды на освобождение.

— Надо признаться, меня редко благодарят, — проворчала Баптиста.

— Нисходящая спираль, — сказал Бальтазар, — Отвратительных унижений.

— Такая работа, — прорычал Якоб. — Пусть меня не держат в настоящем тёмном подземелье, но мне всё равно грозит пожизненное заключение в метафорической темнице тела папского узника, где я буду рабом прихотей десятилетней девочки.

— Она подрастёт, — бодро сказал барон.

— Быть рабом прихоти тринадцатилетней девочки, на мой взгляд, не лучше.

— Скорее всего, гораздо хуже, — сказала Баптиста. — Но ты — далеко не первый, кто оказался в подобной ситуации.

— Как вы ясно дали понять. — Бальтазар медленно поднялся, стряхнув с ладоней малую часть грязи. — Целая вереница колдунов, ведьм и волшебников прошла через часовню Святой Целесообразности к славе, богатству и успеху. — он взглянул на невыразительные лица своих троих коллег. — Ой, погодите, простите, они все мертвы. — Баптиста нетерпеливо потёрла затылок:

— Тебя осудил Небесный Хор. Что ещё делать?

— Что делать? — грустно улыбнулся Бальтазар. — Честно говоря, я размышлял над этим вопросом с тех пор, как моя постыдная неудача в попытке разорвать папские путы в Венеции наложилась на мою постыдную неудачу в попытке разорвать папские путы по дороге. — он почувствовал теперь знакомую тяжесть, отвратительный привкус тошноты, едкий привкус желчи, словно проворачивающийся нож отчаяния в этот трудный момент. — Я — раб дураков, пир для вшей, посмешище, развлекающее идиотов. Всё, что я когда-то ценил, у меня украли. Мои книги. Моё достоинство. Мою свободу. Моё будущее.

— Трагическая история, — сказала Баптиста, разглядывая свои ногти.

— И что ты хотел этим сказать? — спросил Якоб.

— У меня ничего не осталось. — Бальтазар повернулся к самому высокому из камней: двум огромным столбам с третьим, балансирующим наверху, образуя грубые ворота, сквозь которые теперь светило заходящее солнце. Здесь, на этом слиянии каналов, в этом месте, где граница между мирами самая тонкая. — И поэтому… раз мне нечего терять. — он поднял руки вверх, сделав грязными пальцами знак призыва, символ приветствия. В этом, в общем-то, нет необходимости, но зачем вообще быть волшебником, если нельзя позволить себе немного театральности?

— Подожди… — пробормотал барон Рикард, и гладкая кожа его лба сморщилась. — Что ты… — и Бальтазар произнёс имя.

Конечно, есть веские причины, по которым демонология — самое страшное и ненавистное из всех Чёрных Искусств. Даже самые могущественные её практики, начиная с ведьм-инженеров Карфагена, часто уничтожали себя, не стесняясь уносить с собой множество невинных прохожих, животных, деревень и городов. Заманить в мир смертных хоть сколько-нибудь могущественное адское существо и подчинить своей воле, даже после самой тщательной подготовки — задача, чреватая смертельной опасностью.

Но привести демона, который сам этого хочет?

Что ж, нужно всего лишь встать в нужном месте… и попросить.

Выражение лица барона Рикарда в одно мгновение исказилось от ужаса:

— Нет! — но было слишком поздно.

Дверь между мирами открылась, и солнце погасло. Дневной свет и всё, что было за краем стоящих камней, в одно мгновение исчезло.

Дверь между мирами открылась — в три человеческих роста — но ей всё равно пришлось наклониться.

Бальтазар успел лишь мельком взглянуть. Всё, что он осмелился увидеть, прежде чем опустить свои воспалённые глаза к земле: силуэт огромных рогов о двадцати девяти отростках, чёрных, как фосфоресцирующие чернила, чёрных, как переливающееся масло, усыпанных кольцами, серьгами и браслетами, украшенных сверкающими цепями, сверкающих жемчугом и драгоценностями — данью, выкупами и жертвоприношениями всех культур под ночным небом.

Чтобы вызвать демона, который хочет прийти, достаточно лишь попросить.

Проблемы начинаются, когда он появляется.

С отчаянным криком ужаса Баптиста упала на колени, закрыв лицо руками, перевернулась на бок и свернулась в дрожащий клубок.

Якоб застыл, открыв рот, шрамы резко выделялись на щеках, ещё более бледных, чем обычно.

Только барон Рикард сохранил дар речи:

— Стой, дурак, — выдохнул он, прикрывая глаза рукой, а другую подняв, словно защищая себя от нечестивого зрелища. — Отправь её обратно! Запри проход… — его голос становился всё выше и выше, пока не превратился в писк, а затем в тишину, всеобъемлющую и полную тишину, без жужжания пчёл, без щебета птиц, без шелеста ветра в траве. Подобно ледяному морю, прорывающемуся сквозь дырявый корпус корабля, демоница заговорила:

— Меня… пригласили… — её голос прозвучал как далёкий гром. — Ты отменишь моё приглашение, паразит, личинка, пиявка? Ты изгонишь меня? Самонадеянная шелуха?

— Нет, — выдохнул барон. — О, нет.

— Я — Шаксеп, герцогиня Подземья. Моя жадность — это голод. Моя зависть — чума. Моя похоть — потоп. Моя ярость — ураган. — последнее слово прозвучало как молния, и демоница расправила свои могучие крылья, а её украшения казалось начали источать ещё более глубокую тьму. Поток ветра, пахнущего мёдом, обрушился на лицо Бальтазара, выжигая слёзы из глаз, заставляя его задыхаться, пока чёрные перья и золотая пыль осыпались к его ногам, и он в ужасе подумал, что, возможно, это была не лучшая его идея.

— Я буду молчать, — простонал барон Рикард.

— Великолепный выбор, — промурлыкала демоница, её удовлетворение было едва ли не страшнее гнева, и хотя горящие от слёз глаза Бальтазара были устремлены в землю, он почувствовал, как её взгляд обратился к нему, и его колени задрожали. — Итак, Бальтазар Шам Ивам Дракси… к делу.

Шаги приближались, мягкие и медленные, и при каждом шаге раздавался нежный хруст и треск замёрзшей травы:

— Ты осмелился позвать меня, и я соизволила ответить. Знай — ты балансируешь на грани гибели. Знай — ты заключил сделку с бесконечностью. Знай — само твоё существование висит на волоске. Итак… — она остановилась перед ним, и её крылья щёлкнули и зашуршали, когда она их сложила, а украшения на её рогах зазвенели и забряцали, а затем затихли, и наступила тишина. — Что тебе нужно?

Бальтазар облизнул губы. Он был, вряд ли это стоило пояснять, человеком, который всегда тщательно подбирал слова:

— Я ищу твоего…

— Разве мать не учила тебя хорошим манерам?

— Я никогда не знал своей матери, — прошептал он.

— Это многое объясняет. Когда просишь об одолжении, смотри на меня.

— Боюсь, — прошептал он и почувствовал, как слёзы застыли на щеках. Он видел её ступни в инее на траве перед собой, пальцы как у птицы — цвета крови из перерезанного горла, когти, длинные, как кинжалы, расписанные тёмно-блестящими золотыми узорами. — Что твоя неземная красота сведёт меня с ума.

— М-м-м. — её перья затрещали, когда она поправляла крылья. — Мне это нравится. Предположим, мне сейчас хочется такой восхитительной лести.

— Я предлагаю это и даже больше. — он опустился на колени. Сжал руки. — Если ты сможешь освободить меня от моих уз.

Шаксеп цокнула языком:

— Так-так-так, — каждое слово было словно гвоздь, вбитый ему в голову. — Я предпочитаю создавать рабов, мужчина-ребенок. Если я освобожу тебя от этих оков, тебе придётся носить более тяжёлые. Вечный долг.

— Я выбираю твои цепи, — смог прохрипеть он, протягивая дрожащую руку и показывая ожог на запястье, — А на это.

— Тогда не говори, что я тебя не предупреждала. Потому что я предупредила. А теперь… — он почувствовал её присутствие, когда она наклонилась к нему, и с трудом сдержался, чтобы не обосраться немедленно. — Дай… мне… посмотреть. — резкий холод, волосы в носу замёрзли, и, что ещё хуже, жуткий ужас и экстатический трепет от присутствия силы из-за пределов мира. Силы, перед которой должны преклониться сами законы мироздания. Силы, способной бросить вызов самим ангелам…

— Нет. — раздалось как будто даже раздражённое фырканье. — Извини. Ничем не могу помочь. Не с этим.

— Погоди… — прошептал Бальтазар. — Что?

— Я могла бы одарить тебя несметным богатством, или превратить твоих врагов в соль, или что-то в этом роде? Практически всё, что угодно. Только… не это.

— Но… ты…

— Герцог Подземья, да, но есть правила, и есть пределы. — Шаксеп вздохнула, словно зимний ветер, её крылья задрожали, и золотая пыль закружилась в воздухе. — Амбициозные никогда не осознают пределов, пока не станет слишком поздно. Власть — это клетка, Бальтазар Шам Ивам Дракси.

— Ты не сможешь? — пробормотал он. — Ты? Не сможешь?

— Думаешь, мне это нравится? — и её голос снова прозвучал как гром, и он съежился в её возвышающейся тени. — Я произнесла всю эту речь про «жадность — это голод» и всё такое.

Бальтазар не мог отвести взгляда, когда она отвернулась. Он мельком увидел её спину, багровые бугры мускулов между огромными тенями её крыльев, испещрённых позолоченными метками, кольцами, стрелами, символами, гипнотическими спиралями невероятной геометрии, и посредине — огромную рану, бесконечно струившиеся слёзы расплавленного золота. Она остановилась в проходе и обернулась. Цепи, короны и браслеты зазвенели, и он отвёл глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом и не увидеть в нём ответы на вопросы, которые ни один смертный не должен даже вообразить, чтобы не сойти с ума.

— Меня интересует душа, — сказала она. — Какая-нибудь хорошая. Так что, знаешь. Позови. Если понадобится что-нибудь ещё.

Проход закрылся, солнце ярко вспыхнуло, словно щелчок пальцами, и снова наступил приятный вечер: пчёлы, птицы и всё такое, тёплый закат ласкал западные холмы розовым светом.

Единственным изменением стали чёрные перья, разбросанные повсюду. Чёрные перья и золотая пыль.

— О, Боже, — всхлипнула Баптиста, немного проползла по траве, и её с шумом вырвало.

— Что ты натворил? — прорычал барон Рикард, схватив Бальтазара за плечи и яростно встряхнув.

Бальтазар едва видел его. Почти не слышал:

— Она не смогла этого сделать, — прошептал он, подняв запястье и уставившись на ожог.

— Я видел её, — прошептал Якоб, слёзы текли по его лицу, широко раскрытые глаза были устремлены на пустую арку, в которой теперь не было ничего, кроме заката. — Я видел её.

— Даже Шаксеп… — выдохнул Бальтазар, — не смогла этого сделать. — он моргнул, глядя в лицо барона Рикарда. — Должно быть, это какой-то трюк… если не смогла даже она!

— Даже она?! — взвизгнула Баптиста. — Это место усеяно демоническими перьями! — и она в ярости взмахнула рукой, расшвыривая по траве обсидиановые перья, которые уже растворялись в радужных пятнах смолы.

— Значит, она заключила какую-то другую сделку, — пробормотал Бальтазар. — С кардиналом Бок, может быть… чтобы провести меня!

— Кардинал заключила сделку с демоном, — пробормотала Баптиста, — Вот насколько ты важен, псих тупоголовый!

— Я выясню… — прошептал Бальтазар, рассеянно почёсывая запястье. — Я докопаюсь до сути. Докопаюсь. Я должен.

— Проблема умных людей, — пробормотал Якоб, проводя рукой по шрамам на изуродованном лице, чтобы стереть выступившие слёзы, — в том, что они считают, будто всё должно быть частью хитрого плана. — он взглянул на Бальтазара. — Но это же просто. Никакого плана. Никакого трюка. Узы Папы Бенедикты слишком крепки даже для Герцога Ада.

— О, конечно! — взвизгнул Бальтазар, и его голос сочился презрением. — Потому что, полагаю, эта нелепая девочка и есть второе пришествие Спаситель, а значит, её жалкий лепет — есть само слово божье!

Шутка, конечно же. Самая нелепая шутка, какую он только мог придумать. Но никто не засмеялся. Баптиста сердито посмотрела на него, вытирая рот от блевотины. Якоб сердито посмотрел на него, уперев руки в бока. Даже вечно ухмыляющийся барон Рикард не улыбнулся ни единым намёком.

— Подождите… — Бальтазар нерешительно отступил назад, волосы на затылке встали дыбом. — Ты же не можешь верить в это… — он уставился на барона Рикарда, несомненно, одного из самых скептически настроенных существ, которых он когда-либо встречал. — Ты… же не можешь верить в это?

— У меня были сомнения. — вампир облизал кончиком языка один из острых зубов. — До сих пор. Но безумные крайности твоих попыток доказать, что связывание можно разорвать, в конечном итоге доказали прямо противоположное. Шаксеп не смогла этого сделать. — он беспомощно пожал плечами. — Какая ещё сила выше существует?

У Бальтазара закружилась голова. Ему отчаянно хотелось отрицать. Высказать презрение. Он открыл рот, чтобы сделать это, на мгновение из него ничего не вырывалось. В конце концов он выдавил из себя пронзительный хохот, и из всех фальшивых смешков, которые он изрыгнул в тот день, этот был наименее убедительным:

— Что ж, если Спаситель снова ходит среди нас, — произнёс он не столько колкость, сколько отчаянный вопль, — полагаю, страшный суд уже близок!

Тишина затянулась.

— Наконец-то, — проворчал Якоб из Торна, устало отворачиваясь. — Он понял.

Глава 44 «Последние времена»

Алекс продолжала плестись, опустив голову. Лучше не спускать глаз с земли. Там им самое место. Подними глаза и увидишь, как далеко ещё до горизонта, насколько паршивым, вероятно, будет путешествие, а когда доберёшься, там точно не будет ничего стоящего.

В общем, с уверенностью можно было сказать, что настроение у неё было не самое лучшее.

— Может, теперь ты поедешь? — спросила Солнышко.

— Я? Нет. Последнее, чего я хочу. Ненавижу лошадей. — Боже, как бы ей хотелось поехать. Её левая нога была изранена уже несколько дней — один огромный волдырь, потом она попала в кроличью нору и повредила правую, и теперь едва знала, на какую ногу лучше хромать.

Солнышко выглядела в равной степени сомневающейся и нездоровой, сгорбившись, натянув капюшон на плечи, обхватив руками рёбра.

— Я в порядке, — сказала Алекс тем же тоном, которым можно было бы сказать «я умираю». Но хотя Солнышко и видела мышь за полмили, она, казалось, не замечала никакого подтекста, даже когда ковыляешь с ней рядом с мордой, похожей на выпоротую жопу. Или, может быть, Солнышко ясно видела подтекст, но не хотела заводить разговор с Алекс, что было неудивительно, ведь Алекс испортила их дружбу, если она у них вообще когда-то была. Кому захочется целовать такую жадную тварь, как она? Как только она коснулась чего-то почти стоящего, тут же всё испортила, хватаясь за нечто большее.

Она нахмурилась, отчаянно пытаясь отвлечься. На ряд кривых столбиков по одну сторону пути, скособоченных, словно их ставил пьяный. Вот старый овечий череп, на котором развеваются клочья гниющей шерсти, а там, гремя и позвякивая на ветру, висит железное кольцо или медное колесо:

— Что там за штуки? — спросила она.

— В этом есть что-то языческое, — сказала Вигга, топая босиком, но каким-то образом не испытывая никаких проблем с ногами. — Напоминает о доме… не в самом хорошем смысле… не то чтобы есть какой-то хороший способ вспоминать о моём доме… или о моём прошлом, вообще… — она замолчала, выглядя озадаченной. — О чём мы говорили?

— О заборе, — сказала Солнышко.

— Это уведомление о совместном папско-патриаршем интердикте, — сказал брат Диас, почёсывая отрастающую клочками бороду.

— Папско во что? — хмыкнула Вигга.

— Интердикте, — резко ответил он ей, указывая на ближайший столб. Монахи и оборотни, вероятно, не лучшие спутники в путешествиях, но эти двое, похоже, раздражали друг друга сильнее, чем когда-либо. — Должно быть, это граница баронства Кальятта. Тридцать лет назад это место было опустошено Долгой Оспой, уничтожившей четверть населения.

— Звучит плохо, — пробормотала Алекс. Она вспомнила, как Долгая Оспа надвигалась на Святой Город. Стражники, загоняющие больных в чумные бараки. Запах дыма от горящих тел. Люди, распевающие имена святых, чтобы отогнать миазмы. Хоры, причитающие день и ночь о прощении Всевышнего.

— Четвёртая чума, поразившая регион за десятилетие, — сказал брат Диас. — Болезнь Вздохов была ещё страшнее. В нашей монастырской библиотеке был рассказ о ней. Слишком много погибших для кладбищ, поэтому их хоронили сотнями в ямах. Хоронили на каждом дюйме освящённой земли, под каждой святыней, церковью или часовней в округе…

Пейзаж за оградой не сильно отличался, но знание этой истории каким-то образом придавало ему зловещий вид. Целая провинция исчезла с карты. Алекс поёжилась и плотнее запахнула украденный плащ поверх рваной куртки:

— Звучит очень плохо.

— Достаточно плохо, чтобы враждующие церкви Востока и Запада наконец-то объединились. Они объявили всё баронство проклятым, приказали уехать всем и запретили въезд до тех пор, пока не будет разрешено очевидным божественным вмешательством.

— Похоже, бог так и не появился… — пробормотала Солнышко.

— У него такая привычка, — сказала Алекс.

— С одной стороны — чума. — брат Диас мрачно посмотрел мимо столбов на заросшую ничейную землю. — С другой — война. — и он мрачно оглядел выжженные руины деревни, которую они проезжали. — Можно подумать, наступили последние времена.

Вигга фыркнула:

— Вы, жрецы, вечно возвещаете о конце времён. Как годи в моей деревне: «О, знамения! Смотрите, как летят вороны! Рагнарёк приближается!» — Мясники продают мясо, бондари — бочки, а ваши — конец времён, так вы заполняете скамьи.

— У язычников есть скамьи? — спросила Алекс.

— Ну, лавки, наверное? Может, с овчинкой для богатых.

— В твоих историях всё покрыто овчиной, — сказала Солнышко. — Если верить тебе, Скандинавия — это кровь, лодки и овчинки. — Вигга отмахнулась:

— Это просто… — она почесала голову, размышляя об этом. — … Неплохой вывод, на самом деле, но смысл в том… — она уставилась на горизонт. — В чём смысл?

Брат Диас закатил глаза:

— Ты каждый разговор ведёшь таким образом! Хватаешь вожжи, тут же заводишь телегу в болото по оси, а потом сидишь и вопрошаешь: «Как так получилось?»

— Но ты должен признать, со мной не скучно! — сказала Вигга, разражаясь смехом. Дерьмо Фрейи, вы бы видели ваши лица. — она обхватила Алекс за плечи и сжала так, что та застонала. — Убила этих ублюдков в сарае, да? И не помню, чтобы они снова кого-нибудь побеспокоили.

— Меня беспокоят не мёртвые ублюдки, — прохрипела Алекс, поёрзав плечами, чтобы освободиться от сокрушительной руки Вигги, и оглянулась туда, откуда они пришли, — А другие ублюдки, пока живые.

— Никогда не оглядывайся, вот мой совет. — Вигга отпустила плечи Алекс, что стало огромным облегчением, затем схватила её за голову большой рукой, из-за чего облегчение сменилось страхом за жизнь, и немного болезненно развернула её снова по ходу движения. — Смотри вперёд. Соскреби грязь обид и сожалений. Какая польза от беспокойства? — и она взъерошила волосы Алекс.

— Я всегда очень сильно переживал, — сказал брат Диас, — и поразительно, в скольких массовых убийствах я не участвовал.

— Насколько мне известно, ты участвовал в парочке, — сказала Вигга.

— Скорее свидетель, чем виновник…

— Я хочу сказать, нужно избавиться от прошлого. Как от ореховой скорлупы. — и Вигга так сильно встряхнулась, что руки задёргались, а волосы упали на лицо, поэтому ей пришлось выпятить нижнюю губу чтобы сдуть их, но они застряли во рту, и ей пришлось их выплюнуть. — И смысл вот в чём… — она подошла к вершине холма и остановилась уперев руки в бока. — В чём смысл?

— Телега в болоте, — пробормотал брат Диас, останавливаясь рядом с ней. — По оси. Алекс догнала их и посмотрела вниз, в долину.

Внизу была деревня. Не самое подходящее поселение для девушки, вытащенной из самого Святого Города, но там внизу мерцали огни в холодных сумерках, и кажется раздавалась музыка? Её рот наполнился слюной от мучительного желания перехватить что-нибудь съедобное:

— Смотри-ка! — Вигга хлопнула брата Диаса по плечу и чуть не свалила с ног, он шагнул вперёд и пробил странный забор в запретное баронство Кальятта. — Цивилизация! У нас же есть деньги, правда?

— Есть, — сказала Алекс. Этим ублюдкам, которых убила Вигга, должно быть, хорошо заплатили за охоту на неё, и теперь серебро было разбросано по всему её телу в трёх разных кошельках, в носках и в каких-то тряпках, завёрнутых под рубашкой. Её так и подмывало сунуть две маленькие золотые монеты себе в жопу — привычка ещё с детства, когда Кошёлка раздевала детей после дела, но без капельки оливкового масла это не самое приятное занятие, поэтому она спрятала их в рукава.

— Может, найдём сеновал, — сказала Солнышко, широко раскрыв глаза. — Проведём ночь под крышей.

— Приготовь нам, нахрен, ужин, — пропела Вигга, почти пританцовывая на цыпочках. — Я бы съела баранью отбивную, правда, брат? Баранью отбивную в подливке! — завыла она, глядя на небо, и облизала острые зубы длинным языком. — Жопа Бальдра, я бы съела дюжину этих хреновин! — и она побежала вниз по склону.

Алекс обеспокоенно посмотрела на брата Диаса:

— Идти туда — возможно, не лучшая идея.

Он поморщился, глядя в сторону деревни, снова почесал клочковатую бороду:

— Да почему нет.

— Брать туда Виггу — возможно, совсем не лучшая идея.

— Да почему нет. — он развернулся и беспомощно пожал плечами. — Святая Беатрикс, как же я хочу баранью отбивную.

Глава 45 «Щедрые жертвователи»

— Уверена, что не смогу тебя соблазнить? — жеманно протянула Папа, задирая юбки, её накрашенные губы сверкали в свете факелов.

Патриарх Трои сжал золотое колесо и обратил взор к небесам:

— Моя добродетель не продаётся ни за какую цену, дьявол!

Толпа — если можно так выразиться о двух десятках крестьян, паре торговцев, монахе, принцессе, оборотне, смущённой эльфийке, жмущейся в тени, и озадаченной собаке — послушно захлопала. Правда, собака не захлопала, потому что у неё не было необходимого для этого инвентаря, но Алекс хлопала достаточно громко за обеих.

— Всегда любила актёров, — пояснила она через плечо.

— Хм, — сказала Солнышко. Её энтузиазм был не таким бурным. Представление началось с того, что Иоанн Антиохийский избил несколько многократно залатанных остроухих чучел. Отличный способ вызвать аплодисменты даже у самой угрюмой публики, как, несомненно, подтвердил бы старый распорядитель манежа, но далеко не самое её любимое зрелище.

— Все эти глупые истории, — говорила Алекс, — и эти заумные разговоры, костюмы и клоунада. Отвлекает на какое-то время. От голода, от долгов, от того дерьма, что тебе сделали люди, от того дерьма, которое тебе пришлось им сделать, и, может быть, от монет в жопе.

— Монет в…? — спросила Солнышко. Но Алекс уже продолжала болтать.

— Лучшие актёры собирают большую аудиторию, которая полностью сосредоточена на представлении, так что лучшего места для кражи кошельков не найти.

— Хм, — сказала Солнышко, желая придумать что-нибудь умное или смешное, но шкатулка выдумок оказалась пуста.

— В детстве я мечтала присоединиться к ним. Это казалось мне раем. Компания, к которой можно принадлежать. Вечно в дороге, вечно в движении, оставив сожаления позади, никогда не задерживаясь на одном месте достаточно долго, чтобы тебя не начали ненавидеть, получая деньги за то, что притворяешься кем-то другим. Это всё, чего я хотела в детстве. Быть кем-то другим… — и она замолчала хмуро глядя на сцену.

Солнышко хотела сказать, что Алекс ей нравится такой, какая она есть. Больше всех, кого она знала. Она хотела сказать это с того самого поцелуя. Но свидетели делу совсем не помогали: брат Диас был бы готов её осудить, а Вигга — вышучивать. Теперь же прошло слишком много времени, всё словно затвердело, как раствор в стене.

Иногда Алекс смотрела на Солнышко, как будто пытаясь улыбнуться, а Солнышко пыталась улыбнуться в ответ, но её глупое лицо не срабатывало. Глупое лицо! И Алекс отводила взгляд, немного опешив, и это было очень больно.

Хотя, возможно, дело было в сломанных рёбрах, которые всё ещё сильно болели при каждом вдохе.

Если Солнышко собиралась пойти на следующий шаг, ей придётся что-то предпринять, но когда ты так долго возводишь стены, их не снесёшь, когда вздумается. Несколько раз в день она накручивала себя, а потом начинала думать, вдруг для Алекс это так легко, может быть, целоваться с людьми — просто её увлечение? Может, она всегда целовалась с самыми разными людьми, но уже забыла об этом. Эта мысль наполняла Солнышко странной тоской. Люди просто ненавидят эльфов, как, без сомнения, мог бы засвидетельствовать Иоанн Антиохийский, но по её опыту они также вообще не против с ними переспать, поэтому то был далеко не первый её поцелуй, но первый за очень долгое время, который ей захотелось повторить.

Папа снова задрала юбки, показывая всем большую искусственную киску, и это заставило всех рассмеяться — вроде неплохой шанс поговорить. Солнышко наклонилась вперёд и неуверенно протянула палец к плечу Алекс.

— Вот! — Вигга прошмыгнула мимо и сунула Алекс в руку ещё кусок жареного мяса. Крупная женщина жарила их на искрящемся огне, они были покрыты угольками и маслянистым соусом и совершенно не пришлись Солнышко по вкусу.

— Выглядит как из ада, — сказала Алекс, прикрыв глаза и понюхав. — На вкус как из рая, — и она откусила кусочек.

— Сомневаюсь, что это баранина, — сказал брат Диас, отщипывая передними зубами свой кусок.

— Если бы я узнала, что это человечина, я бы, наверное, продолжала есть, — сказала Алекс с набитым ртом.

— Солнышко? — спросила Вигга, помахав перед ней мясом.

Солнышко натянула капюшон пониже и отступила в тень у стены:

— Я сыта.

— Ну, ты же не толще травинки, — и Вигга показала длинный язык, засунула весь вертел в рот и облизалась, пока брат Диас молча наблюдал за ней, а она жевала, раздувая татуированные щеки, вытаскивала попавший в рот клок волос и с довольным недоумением смотрела на сцену. — Что, во имя всего нечестивого, пытаются сказать эти ублюдки?

— Трахаться — плохо, — сказала Алекс, — Вот в чём суть.

Вигга наклонилась, чтобы сплюнуть хрящ.

— Верх — это низ, а день — это ночь. Похоже, они не могут быть счастливыми, пока все вокруг не станут несчастными. Клянусь, они бы потушили солнце, если бы могли. Дай нам ещё монетку, Алекс.

Алекс шлёпнула маленькую серебряную монетку ей на ладонь, и Вигга пошла за новой порцией мяса. Солнышко наклонилась к ней поближе:

— Скажи, что это не побывало в твоей жопе.

— Я там только золото в последнее время держу. — Алекс вздёрнула подбородок, возвращаясь к пьесе. — Я же принцесса, знаешь ли.

Всё закончилось тем, что грешную Папу, конечно же, утащили в ад. Или, по крайней мере, за какие-то расписные деревянные языки пламени слева от сцены, и руки того, кто ими шевелил, были даже не очень сильно видны с того места, где стояла Солнышко. Патриарх произнёс громогласную речь о важности Двенадцати Добродетелей, особенно Милосердия и Щедрости. Затем совершенно внезапным движением спрыгнул со сцены с чашей, отчего зрители разбежались быстрее, чем если бы Солнышко откинула капюшон и показала всем свои уши.

Алекс, однако, не дала актёрам загрустить. Для человека, выросшего в поисках необычных мест, чтоб прятать монеты, она была при возможности очень щедра. Патриарх Трои поднял свои кустистые брови — одна из которых свисала вместе с куском некачественного клея — увидев, что попало в его миску:

— Благословляю твою щедрость, дитя моё, — и он сотворил знак колеса на передней части своей мантии, усыпанной щедрой порцией перхоти.

— Ваша грешная Папа была такой смешной, — сказала Алекс. — Только вряд ли вас так же хорошо приняли бы на Западе, заметьте.

Патриарх наклонился ближе и пробормотал:

— На Востоке грешная Папа и праведный Патриарх, на Западе мы меняем их местами.

— А как насчёт середины? — спросил брат Диас.

— Если мы не уверены в мнении зрителей, стараемся быть как можно более уклончивыми.

Папа уже подошла, освободившись от вечных мук и размахивая облачением, чтобы проветрить:

— В одной деревне за нами погналась толпа с факелами, потому что мы неверно оценили настроение. — заметила она.

Вигга задумчиво кивнула:

— С кем не бывает. — актёры, казалось, не слишком волновались из-за неё. Трудно играть в бродячем шоу, не привыкнув к необычному, но всему есть пределы, поэтому Солнышко решила не снимать капюшон.

Брат Диас всё ещё выглядел обеспокоенным:

— Разве хорошая пьеса лишь потакает заблуждениям публики, а не направляет её к истине Спаситель?

— В теории звучит великолепно. — Патриарх снял тиару, чтобы почесать лохматую, слегка шершавую макушку. — Но поверьте мне — совершенно нежизнеспособно.

— Блуд — это… — брат Диас прочистил горло. — Грех, конечно… — он снова прочистил горло. — Но в истории есть множество примеров… грешников такого рода, раскаивающихся в своих деяниях и возвращающихся в лоно Спаситель…

— Молю, оставьте лоно Спаситель в покое! — пропела Папа, благочестиво возведя взор к небесам.

— Тогда милостью Всевышнего! Просто быть волочимым в ад… ну… — брат Диас ещё раз прочистил горло. — Я предпочитаю верить в прощающего Бога, чем в мстительного, вот и всё.

— Как и все мы. — пробормотала Солнышко себе под нос, хотя и не была уверена, что он говорит откровенно.

— Я не священник, друг, — сказал Патриарх, — Несмотря на облачение. Но мне кажется, что грех, за который её наказывают, это не столько блуд, сколько лицемерие.

— Вот именно, — вмешалась Папа, демонстрируя единство между церквями Востока и Запада, которых, к сожалению, не было за сценой. — В конце концов, все звери на воле блудят.

— Когда им повезёт, — сказала Вигга, её подбородок был в жире, а рот — забит мясом.

— Но они не лгут, — сказал Патриарх. — Они не проповедуют одно, практикуя другое. Они не осуждают других, будучи сами погрязшими во грехе.

— Верно, — сказал брат Диас, нахмурившись, словно это был не совсем тот ответ, на который он надеялся. Хм.

— Но я безмерно благодарен за ваш вклад. — Патриарх низко поклонился. — В последнее время редко встретишь щедрых жертвователей, как ни печально это говорить.

— Вот уж точно — знамение времени. — Алекс взглянула на Солнышко с намёком на улыбку, и Солнышко попыталась сделать то же самое на своём глупом лице, когда Папа снова заговорила.

— Кто был тот на днях? — она кивнула в сторону дороги на восток, по которой они собирались утром ехать. — Тот, в золотом плаще. — Солнышко почувствовала покалывание в затылке. — Самый глупый плащ, который я когда-либо видела, но он был щедрым жертвователем.

— Как его звали? — спросила Алекс, стараясь говорить беззаботно, но Солнышко слышала напряжение в её голосе.

— Жабба? — неуверенно спросила женщина, игравшая Папу. — Нет! Савва. — это нельзя было назвать неприятным сюрпризом, потому что плохие новости никогда не были для Солнышко неожиданными. Скорее — утомительное подтверждение её способностей предсказывать грядущие неприятности. — Он сказал, что ищет девушку.

— В самом деле? — спросила Алекс почти со стоном.

— А я ответила — для такого щедрого господина я сыграю любую роль, какую он пожелает, но он сказал, что ищет конкретную девушку. — женщина наклонилась ближе. — Её высочество Алексию Пирогенет! Давно потерянную наследницу троянского престола!

Патриарх задумчиво посмотрел на сцену, представлявшую собой повозку-платформу с несколькими ярко раскрашенными досками вокруг:

— Должен признаться, я тогда подумал, что это была бы отличная пьеса.

— Чересчур надуманно, — сказал брат Диас несколько сдавленным голосом.

— Если я чему-то и научился за сорок лет на сцене, так это тому, что люди поверят любой ерунде, если её правильно украсить. Не часто встречали принцесс во время своих странствий?

— Да каждый день общаемся с королевскими особами! — сказала Алекс, выдавливая новый смешок.

— Какая жалость. Папа вздохнула, стягивая тряпку с головы, высыпалось удивительно много рыжих волос. — Этот Савва предложил неплохую награду. Достаточную, чтобы человек сам стал щедрым жертвователем.

— Если бы имел к этому склонность, — добавил Патриарх, водружая головной убор обратно, слегка сдвинув набок, и пламенно благословляя. Теперь, когда он снял бороду, обнажив безвольный подбородок, это выглядело чуть менее эффектно, но голос всё ещё звучал приятно. — Да сопутствует вам удача, дети мои!

Алекс на мгновение встретилась взглядом с Солнышко, а затем отвела взгляд:

— Это, нахрен, был бы первый раз, — пробормотала она.

Глава 46 «Телега в болоте»

— Я каким-то образом знал… — пробормотал брат Диас, — Когда увидел этот неприступный чумной забор… что вскоре окажусь по эту его сторону. — он на каждом шаге ставил ноги с раздражающей осторожностью, ведь половину дороги смыло прошедшими бурями, а нынешняя превратила оставшуюся часть в предательскую слизь. — Зная своё везение, я переживу и оборотней, и краболюдей, и колдунов, чтобы потом свалиться в канаву и сломать себе шею.

— Остаётся только надеяться, — пробормотала Вигга. Порой она почти проникалась симпатией к брату Диасу — в основном, когда трахалась с ним — но с тех пор, как они нашли Алекс и Солнышко, он снова превратился в того язвительного нытика, каким показался ей в начале, только теперь с примесью упрямства и злобы. Злобного упрямства? И того, и другого, возможно. Как будто он не осознавал, что спал с оборотнем, пока не появились остальные.

Её терпение никогда нельзя было назвать самым крепким канатом на лодке, но с тех пор, как они свернули с дороги и оказались в запретном баронстве Каком-то-там, она чувствовала, как оно всё больше истощается с каждым шагом. Когда наступала ночь, луна была почти полной, и она чувствовала её качение под облаками за горизонтом. Жарко, холодно, всё немело и щекоталось одновременно. Воротник был то свободным, то слишком тугим, поэтому она постоянно извивалась, отчаянно желая распустить завязки и сбросить с себя одежду, чтобы, рыча, броситься сквозь спутанные заросли, с мокрой шерстью, блестящей в лунном свете, и мокрым носом, ищущим липкие следы, красться и пускать слюни в бесконечной охоте за вкусной добычей.

Но она пообещала себе, что не снимет намордник с волчицы. Она поморщилась, потирая грудь, и выдохнула облачко пара. Чистая, чистая, не о чем беспокоиться.

— Клянусь, это наказание свыше. — брат Диас покачал головой, глядя на протекающие небеса, затем краем глаза взглянул на Виггу, словно она была частью наказания.

— Кто сделал тебя главным героем этой истории? — спросила Алекс, глядя на свои хлюпающие сапоги. Один из них порвался, образовав печальный, хлюпающий рот, из которого виднелись сломанные ногти. — Может, это моё наказание.

— Или моё, — сказала Вигга, покосившись на брата Диаса. — В конце концов, я — вонючий язычник, кровожадный дикарь и нераскаявшаяся блудница!

Повисло неловкое молчание.

— Ну, ты же не станешь прелюбодействовать с тем, кто решил раскаяться, правда? — спросила Алекс. — Собьёшь весь настрой!

Никто не засмеялся.

— Может, это и к лучшему, — Солнышко выглянула из-под капюшона, с которого лилось. — Дождь нас скрывает. Маскирует наш запах.

— Думаешь, они всё ещё нас преследуют? — спросила Алекс.

— Пока с ними оборотень… — Вигга остановилась и сердито посмотрела в сторону, откуда они пришли. — Чтобы стряхнуть их, понадобится больше, чем эта пара капель…

Она чувствовала его где-то там. Почти ощущала его запах. Сидит на корточках в кустах, склонившись над её грязными следами, нюхает и вдыхает её запах. Идёт по её следу. Охотится на неё, козлина лохматый?

— Нам стоит поменяться ролями, — сказала она, и в её голосе слышалось волчье рычание. — Поохотиться на них.

— Вчетвером? — фыркнул брат Диас. — Мы сможем назваться счастливчиками, если найдём сухое местечко для сна. Может, я и не эксперт в военной стратегии…

— В монастыре такому не учат? — прорычала Вигга, вытирая слюну с уголка рта.

Брат Диас шагнул к ней, на этот раз встретившись с ней взглядами, и как ей показалась — с ноткой презрения в глазах:

— Но Её Святейшество поставила меня во главе, и даже я знаю, что когда шансы не на твоей стороне, лучше бежать…

— Не тогда, когда шансы долго не на твоей стороне, а помощи ждать неоткуда, — Вигга скалясь шагнула к нему. — Тогда ты нападаешь на своего врага, когда он меньше всего этого ожидает, на том месте, которое выберешь, в тот момент, который выберешь. Убей сильнейших, сломи дух остальных и преподай им хренов урок!

— Звучит… — его веки слегка дрогнули, словно он учуял её запах, затем он стиснул зубы и выплюнул ей в лицо. — Абсурдно. Мы не можем рисковать жизнью принцессы Алексии!

— Тогда ты займёшься ею, а я пока вернусь…

— Нет! Я уже потерял половину своей паствы, а остальных доставлю в Трою! — Никто не идёт ни с кем сражаться!

Вигга презрительно фыркнула:

— Если победишь — что за победа! А если проиграешь — умрёшь славно, и, не знаю… — когда годи говорил об этом, она всегда слушала до «умрёшь славно», а потом теряла нить. — Валькирии приготовили тебе место в Вальхалле… или что-то типа того.

Брат Диас поднял подбородок, чтобы свысока взглянуть на Виггу. Поскольку она была выше, ему пришлось поднять подбородок довольно высоко:

— Я не верю в валькирий.

Она сердито посмотрела на него, раздувая ноздри:

— А я не верю в монахов, и всё же ты здесь.

Они стояли, лил дождь, оба были мокрыми, оба дышали часто, и поцеловать его не составило бы никакого труда. Сдержаться было почти невозможно: ярость, мурашки и луна — всё смешалось. Забрать бы его язык в рот, завалить монаха в грязь. И она издала протяжный, низкий рык…

— Хватит! — рявкнула Алекс тыкая пальцем в грудь брата Диаса, отчего тот отшатнулся, поскользнулся и чуть не упал. — Ты, перестань дразнить оборотня!

— Ха! — сказала Вигга. — Ты ему сказала… ой! — Алекс ткнула её в грудь.

— Что касается тебя, мы идём в Трою, а не в Валгаллу! Нас теперь намного меньше, Солнышко всё ещё ранена, а ты среди нас — единственный настоящий боец!

— Ты меня в сиську здорово ткнула, — проворчала Вигга, потирая синяк.

— Веди себя хорошо, а то и в другую ткну! — Алекс сердито посмотрела на неё, затем на брата Диаса. — Что, чёрт возьми, между вами произошло?

Повисло неловкое молчание.

Вигга облизнула губы:

— Ну…

Брат Диас сглотнул:

— Э-э-э…

— Что это? — спросила Солнышко, указывая куда-то за дорогу.

Дождь немного стих. Настолько, что сквозь серую дымку на юге Вигга разглядела горный хребет над деревьями, а на его конце — неровный силуэт, похоже рукотворный.

— Смахивает на колокольню, — сказал брат Диас, щурясь от дождя.

Вигга откинула волосы назад, отчего по спине потекла струйка холодной воды, и направилась к руинам:

— Возможно, там ещё и крыша целая, — сказала она.

Глава 47 «Обеты»

— Выглядит мило, — сказала Алекс, прищурившись глядя на разрушенный фасад. Судя по всему, единственное, на чем он ещё держался — засохший плющ.

— Аббатство святого Димитрия, — прошептал брат Диас. Статуя покровителя целителей стояла в промокшей нише над воротами, рука, когда-то поднятая для благословения, теперь была отломана у запястья.

— Мой любимый святой! — сказала Солнышко.

— Правда?

Она и её зачуханная лошадь долго смотрели на него:

— Для эльфа они все как капли в водопаде.

Брат Диас вздохнул:

— Монахи ухаживали здесь за больными с самоотверженным усердием, пока не был отдан приказ покинуть это место. Говорят, некоторые оставались даже тогда, читая отходные для умирающих.

Вигга нахмурилась, глядя на заросшее кладбище, подступающее к стенам монастыря. За последние несколько десятилетий земля просела, и надгробия, заросшие крапивой, накренились вокруг большой грязной лужи:

— Мне прочитаешь отходные? — спросила она, — Если это место окажется проклятым?

— Я думала, ты собираешься в Валгаллу? — спросила Солнышко.

— Это мой первый вариант, но нет ничего плохого в том, чтобы перестраховаться.

— Рай — для раскаявшихся грешников, — проворчал брат Диас, подходя к дверям аббатства, которые давно слетели с петель и теперь гнили у ворот. В них была вделана деревянная табличка с вырезанной надписью, стёртой временем, но с оттисками круга и пятиспицевого колеса. — Печати Папы и Патриарха. Вход запрещён под страхом отлучения от церкви.

Солнышко пожала плечами:

— Меня никогда и не прилучали в церковь.

— А я на короткой ноге с Папой и парой кардиналов. — Алекс обошла брата Диаса, топая ногами по гнилой двери под мокрой аркой. — Думаю, смогу раздобыть нам разрешение.

Вода текла из сломанных желобов в заросшем дворе, один угол превратился в импровизированный пруд, у галереи обвалилась крыша, и теперь с неё лило. Брат Диас вспомнил свой монастырь — монахов, гуськом бредущих по галерее на утренние молитвы, дышащим зимним воздухом.

Он вошёл в продуваемый сквозняками зал, паутина висела между балками. За исключением одной дыры, крыша пока держалась, а пол был сухим. Пыльные лавки и столы стояли рядами, нетронутые десятилетиями — очень похоже на трапезную в его монастыре, они, казалось, были построены по одному плану. Безвкусная еда, удушающая тишина, сокрушительная рутина, каждый день — копия предыдущего…

Он резко обернулся на шум. Вигга бросила промокший плащ на стол и отчаянно отряхивалась брызгала во все стороны. Она сдула облачко капель и наклонилась, выжимая волосы обеими руками. Мокрая рубашка прилипла к спине, так что он видел контуры татуировок под ней, мокрые брюки прилипли к заднице, так что не нужно было гадать о её форме, да и зачем гадать, когда он точно знал, как она выглядит, какова на ощупь…

— Святая Беатрикс, — пробормотал он, отворачиваясь, одной рукой украдкой поправляя брюки, а другую засовывая под рубашку за флаконом.

Солнышко подвела коня и пыталась расстегнуть подпругу, одновременно держась за рёбра. Он тут же схватился за возможность отвлечься:

— Давай помогу, — он стащил мокрое седло и бросил на пол.

Солнышко откинула мокрый капюшон и начала гладить коня, тихонько бормоча что-то. Её светлые волосы, если не считать нескольких выбившихся прядей, были собраны в пучок, а одно ухо торчало. У эльфов, конечно же, острые уши, это первое, что о них узнаёшь. Но у Солнышко кончик был отрезан.

Она заметила, как он смотрит. В полумраке её глаза были огромными:

— Его отрезали, — сказала она, — Ножницами для стрижки овец.

Брат Диас сглотнул:

— Кто мог такое сделать?

— Они сказали: я — враг бога, так что, наверное — друзья бога? — она вернулась к поглаживанию коня. — Однако крови было гораздо больше, чем они ожидали, поэтому они оставили второе как есть. — она повернула голову, показывая ему, и щёлкнула пальцем по острому кончику.

Брат Диас сглотнул:

— Это… — он едва ли понимал, что это такое. Она была врагом Бога, с чисто догматической точки зрения, но без неё их святая миссия пошла бы прахом ещё на Адриатике. Он знал множество людей, у которых было меньше признаков наличия бессмертной души. Он немного виновато отвернулся, надеясь отвлечься на что-нибудь другое.

Алекс смотрела в давно потухший камин, потирая бледные руки:

— Как думаешь, получится разжечь огонь?

— Попытка не пытка. — Вигга схватила стул, перекинула его через голову и со свистом опустила на другой, разбив оба вдребезги. Она показала острые зубы в безумной ухмылке, принявшись топтать остатки босой пяткой, чтобы пустить в растопку.

Непринуждённая сила. Радостная дикость. Полное презрение к приличиям и запретам. Брат Диас заставил себя отвести взгляд, вынужденный снова поправить промежность:

— Благословенная святая Беатрикс…

Чистые мысли. Скучные мысли! Это монастырь, ради Спаситель, здесь не должно быть недостатка в чистоте и скуке. Он положил руку на пыльный аналой, с которого чтец бубнил отрывки из Священного Писания за едой, пресекая пустую болтовню и неподобающие мысли, сосредоточивая умы братьев на возвышенных вещах.

Он толкнул скрипучую дверь в часовню, где птицы гнездились под сводчатым потолком, а пол усеян их помётом. В его монастыре было с полдюжины святилищ, посвящённых тому или иному святому. В этом был прекрасный витраж с изображением Спаситель, колесуемой на фоне кровавого заката. Всё очень благочестиво и ничуть не возбуждающе.

Он упал на колени, с тоской сложил руки, с тоской посмотрел в лицо дочери Божьей:

— О, свет мира, — прошептал он, — Что мне делать? — Спаситель промолчала, и брат Диас поморщился. — Ну, я знаю, что мне следует делать, насколько это диктуют правила — не спать с оборотнем, разумеется, или… во всяком случае, больше не спать. — он жалко рассмеялся, но тут же сдержался. Всеведущая дочь Божия вряд ли была бы тронута смехом, тем более таким фальшивым.

— Просто… за что мне такое искушение? — Спаситель промолчала, и он снова поморщился. — Ну, я знаю зачем, конечно, в общем смысле, чтобы я мог устоять перед искушением, я понимаю, в конце концов, любой может оставаться сильным, если его никогда не испытывают, не так ли? А меня испытывают, и я терплю неудачу. Пагубную неудачу. — он видел, как молитва переходит в сферу торга, но ничего не мог с собой поделать. Эта граница всегда была для него размытой.

— Укрощение плоти… — Спаситель промолчала, и он снова поморщился. Какой смысл в исповеди, если ты всё время пытаешься уклониться от истины? — Ну, не только укрощение плоти… — о, Боже, произнесение этого слова немедленно заставило его вспомнить о плоти, о татуированной коже, натянутой над устрашающе твёрдыми мышцами, такими тёплыми, такими липкими от пота. — Хотя это… — он неуклюже подбирал слово. — Телесная? — плохой выбор. Просто ужасный. — Это возможность стать другим человеком! Не лучшим человеком, не совсем, но… человеком, который мне бы понравился? — человеком, чьё дурное поведение изначально привело его в монастырь. Он снова поморщился. В последнее время он морщился постоянно, это просто стало привычной чертой его лица. — Мне нужно… руководство. — он переходил от молитвы к торгу, к нытью во весь голос. — Моя вера… поколеблена… — на самом деле, она оказалась слабее ягодиц оборотня. Хотя нельзя отрицать, что ягодицы были поистине впечатляющими, ощущение под ладонями было таким, будто они вырезаны из дерева… — Нет! — прошипел он. — Нет, нет. — молитва с эрекцией была не в новинку для любого монастыря, но это определённо осуждалось, тогда он отвернулся от разочарованной Спаситель и замер.

Вигга стояла в дверях с промокшим одеялом в руке. Они смотрели друг на друга, а снаружи барабанил, капал и струился дождь.

— Молишься? — спросила она.

Брат Диас сглотнул:

— Ну, я монах.

— Ах да. Иногда забываю об этом.

— Честно говоря, я тоже. — в хорошие дни, если точно.

— Сработало?

— Быть монахом? Не совсем, если честно.

— Я имела в виду молитвы.

— Не совсем. — он почесал бороду, которая была ужасно длинной и постоянно зудела. — Если честно.

Вигга села на пол, прислонившись спиной к стене:

— Солнышко там развела огонь. — она встряхнула одеяло, накинула его на колени и посмотрела в окно. — Сегодня луна будет почти полной, так что… я, наверное, немного разыграюсь. Лучше мне остаться здесь, где я никого не потревожу…

— Ты ничего плохого не сделала, — сказал брат Диас.

Вигга с сомнением прищурилась, глядя на него:

— Я — вонючий язычник, брат, и кровожадный дикарь, и нераскаявшаяся блудница, не говоря уже о том, что я оборотень, осуждённый Небесным Судом.

— Ну да, я уверен, что ты… много сожалеешь, но… — он взглянул на дверь и понизил голос. — В смысле, что касается нас — вина полностью на мне. Ты осталась собой. Ты не нарушила ни одного обета. — он посмотрел на пол. Ткнул в трещину между двумя плитами носком прохудившегося ботинка. — Бог свидетель, ты обращалась со мной гораздо лучше, чем я с тобой. Гораздо лучше, чем я того заслуживаю. Если ты чудовище… — И он поднял на неё взгляд. — По крайней мере, честное.

— Хм. — она ещё больше прищурилась. — Я думала, ты испытываешь ко мне отвращение.

— Хуже всего то. — он прерывисто вздохнул. — Что всё наоборот.

Они смотрели друг на друга в разрушенной часовне заброшенного монастыря, где царила тишина, нарушаемая лишь размеренными ударами капель.

— Что ж, если хочешь остаться… — и она приподняла уголок одеяла и осторожно откинула. — Думаю, могу обещать тебе ночь, которую ты не скоро забудешь.

— В это… охотно верю. — взгляд брата Диаса был прикован к полу рядом с ней. Кусок истёртого камня, как и любой другой, но почему-то невероятно притягательный. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза. — Я ценю твое предложение. Больше, чем ты можешь себе представить, но… это не должно повториться. — он взглянул на витраж. На лик Спаситель. — Это не должно повториться… никогда… снова.

— Брат Диас?

Он застонал, рассвет поразил его с такой болезненной яркостью, что пришлось поднять безвольную руку, прикрывая глаза. Многоцветные лучи сияли вокруг тёмной фигуры. Ангельское явление? Неужели он спит? Или умирает? Его терзала тревога, что встреча у врат рая может закончиться для него провалом.

— Брат Диас?

Когда он понял, что это не ангел, а принцесса Алексия, первым его чувством было облегчение увильнувшего от Божьего суда, вторым — смятение, когда он вспомнил о милях, которые предстояло преодолеть, и об опасности, которая всё ещё ждала впереди, третьим — замешательство, когда он увидел на лице принцессы глубокое потрясение. Он лежал на чём-то очень тёплом. На чём-то медленно поднимающимся и опускающимся. На чём-то издающем едва слышное гортанное рычание с каждым вздохом.

— Аах! — он вырвался из-под одеяла, вскочил и тут же, когда глаза Алекс ещё больше расширились, осознал, что на нём нет ничего, кроме флакона с кровью святой Беатрикс — совершенно неуместный аксессуар в данных обстоятельствах. Он схватил одеяло, но понял, что не сможет накинуть его на себя, не обнажив Виггу во всём её татуированном великолепии, и был вынужден обхватить интимные места обеими руками.

— Я могу объяснить! — сказал он.

Алекс посмотрела на Виггу, которая начала едва заметно ёрзать под одеялом, затем снова на брата Диаса, затем на его сложенные чашечками руки, её лицо исказилось в выражении сомнения, настолько сильного, что оно граничило с жалостью:

— Правда?

Он постоял мгновение, открыв рот, надеясь, возможно, на божественное вдохновение. Но ни один человек не заслуживал в такой ситуации быть наполненным благодатью Господа. Его плечи опустились:

— Совершенно точно не могу.

— Ну… я просто пришла сказать — солнце взошло… Алекс отступила. — Похоже мне… лучше уйти… — и она почти бросилась к двери, зацепившись плечом за косяк, и с трудом протиснулась, сдерживая вопль боли.

— Дерьмо, — прошипел брат Диас, подхватывая штаны, валявшиеся почему-то там, где птичьего помёта было особенно много.

— Теперь она знает, — проворчала Вигга, сдувая волосы с лица, затем запрокинув руки над головой и с наслаждением потянувшись.

— Да! — резко бросил брат Диас, натягивая свою липкую рубашку. — Можно и так сказать!

— Тогда лучше задержись. — она одарила его той самой улыбкой с ужасным количеством зубов, которую он когда-то считал такой отвратительной, а теперь, спаси Господи, находил… иной. — У меня тут кое-что для тебя, вот здесь. — судя по тому, как шевельнулось одеяло, она, без сомнения, раздвинула ноги.

— О, Боже, — прошептал он, сглотнув и глядя на витраж.

Вигга подождала ещё немного, затем, явно теряя терпение, кивнула вниз:

— Это — моя дырка.

— Да, кажется, я разгадал эту загадку. — он схватил ботинки, изо всех сил постарался прижать член к ноге и рванул к двери. — Принцесса Алексия! Алекс! Подожди! — он отчаянно пытался казаться раскаивающимся спеша в пыльную трапезную. Видит Бог, раскаяние — это всё, чем он занимался последние десять лет. Если у кого-то и есть к этому делу сноровка, так это у него. — Я знаю, что я пал… ужасно низко…

— Можно и так сказать! — огрызнулась Алекс, запихивая вещи в заплечную сумку. — Ты же вроде монах?

— Ну, да, пожалуй… — хотя он должен был признать — с каждой милей, которую они проезжали, он чувствовал себя всё меньше и меньше монахом. — Я имею в виду, я — конечно монах, но я никогда не хотел им быть…

— Спроси меня, хотела ли я когда-нибудь стать принцессой. Ну давай, спрашивай.

— Не уверен… что это сильно похоже…

— Никогда не хотела, — сказала Алекс. — Разве у тебя нет обетов?

— Ну, да, пожалуй… — он натянул ботинок, что вряд ли стоило того, поскольку дыра в подошве разрослась, и там было больше дыры, чем подошвы. Это было лишь имитацией ботинка, как он сам оказался лишь имитацией монаха. — Но Вигга привела довольно веские аргументы в пользу лазейки…

Алекс выглядела крайне сомневающейся, и он вынужден был признать, что не может её винить. На самом деле, сейчас это всё уже казалось ужасно неубедительным…

— О, ты так думаешь? На полу часовни?

— Ну, когда ты говоришь о… о том, о чём мы говорим… — брат Диас беспомощно махнул вторым ботинком в пустоту. — Не думаю, что есть какая-то разница, где именно.

— О чём беседуем? — спросила Солнышко, которая прислонилась к стене, скрестив руки на груди и опустив капюшон, почти невидимая даже не делаясь невидимкой.

— О нём… — Алекс указала на брата Диаса, а затем на дверной проём. — С Виггой…

Солнышко сморщила нос, не впечатлённая:

— Ну, само собой.

— Правда? — спросила Алекс.

— Вигга как влага. — Дай ей время, она везде проникнет. — Солнышко пожала плечами, отворачиваясь. — Я догоню.

Алекс закинула сумку на плечо и направилась к арке.

— Пожалуйста! — брат Диас прыгал за ней в тусклом свете двора изо всех сил стараясь не отставать и одновременно натягивая второй ботинок. — Позволь мне попытаться объяснить…

— Лучше не надо, — резко сказала Алекс, а затем, после усталого вздоха, тише. — Я имею в виду… не мне отпускать тебе грехи или что-то в этом роде. Я воровка. Чего стоит моё прощение?

— Оно чего-то стоит для меня, — сказал брат Диас.

— Ну что ж. — она неопределённо помахала пальцем в жесте, похожем на круг веры. — Ты прощён, сын мой, наверное. — она оглянулась в сторону трапезной, пробормотав что-то горькое себе под нос. — Наверное, я просто завидую, ведь ты сделал то, на что у меня не хватило духу.

Брат Диас моргнул:

— Возлечь с оборотнем?

— Хватай, нахер, хоть этот огрызок утешения обеими руками. — она на мгновение замолчала и тихонько фыркнула. — Помнишь того педанта-монаха, которого я встретила в Святом Городе? Трудно представить на его месте тебя.

— Нет. — это напомнило ему, какой она была, когда он впервые её встретил. Нервной и подозрительной, как бездомная кошка. — Похоже… никто не проходит через такое путешествие оставаясь неизменным.

— Не знаю, — пробормотала Алекс. — Пожалуй, я такой же кусок дерьма, как и тогда. Во всяком случае, не ближе к тому, чтобы стать принцессой…

— При всём уважении, не согласен, — сказал он. — Должен признать, ты оказалась не совсем такой, как я ожидал. Но меня всё больше впечатляет твоя смелость, твоя целеустремлённость, твой настрой перед лицом невзгод, твоё… — он моргнул, удивлённый употреблением слова. — Лидерство.

Алекс нахмурилась, глядя на него с намёком на первоначальную подозрительность:

— Ты пытаешься переманить меня на свою сторону после всего, что я увидела?

— Получается?

— Немного.

— Императрица Трои, наверное, должна привыкнуть к лести. — он искоса взглянул на неё и попытался улыбнуться. — Ты, по крайней мере, кусок дерьма, который умеет читать.

— Даже писать. — и она улыбнулась в ответ, солнечный свет падал на её лицо из-за лишённых дверей ворот монастыря, один глаз был прищурен, а другой закрыт из-за лучей рассвета. — В хороший день.

Глава 48 «Гордыня»

Проходя ворота, впервые за долгое время Алекс улыбалась.

При солнечном свете аббатство Святого Димитрия выглядело иначе. Чуть меньше от крепости кошмаров, чуть больше древнего полуразрушенного очарования. Роса блестела на паутине среди покосившихся надгробий, словно россыпь бриллиантов, упавшие камни сверкали от влаги, птицы щебетали на деревьях, окаймлявших заросшую дорогу.

Она ничего этого не просила. Быть наследницей империи. Быть загнанной жертвой для охотящихся на неё зверолюдей. Ловить монахов, совокупляющихся с оборотнями. Бить тщеславных магов и целовать невидимых эльфов. Но она начинала думать — в самые безумные моменты — вдруг всё это закончится не очень плохо. В любом случае, не хуже клещей Бостро…

Брат Диас протянул руку и схватил её запястье.

И тут Алекс увидела. Великолепно скачущий, благородно красивый, словно наследный принц, ожидающий сигнала рога на королевской охоте, его позолоченный плащ был накинут на плечи и спускался по крупу коня.

Улыбка Алекс как обычно быстро угасла, и когда уголки её губ опустились, уголки его рта дернулись вверх, словно их рты были связаны системой блоков и противовесов. Если улыбка Марциана была воплощением ярости, а Константина — алчности, то это была улыбка чистой гордыни, и ей каким-то образом удалось стать худшей из трёх.

Он тронул коня:

— Позвольте представиться…

— Можно подумать, есть возможность не позволить. — пробормотала Алекс.

— …Я… герцог Савва. — он произнес имя так, словно оно каждый раз радовало его. — Владыка Икония и Мистры, адмирал критского флота, смотритель королевских конюшен и распорядитель императорской охоты, сын, внук и правнук императриц. — он взглянул на небо, словно обращаясь к более широкой аудитории, тоном человека, которому никогда не приходилось повторять дважды.

— Я догадалась, — сказала Алекс.

— А ты… — он вытащил ещё один из этих чёртовых свитков и развернул под тяжестью можно-догадаться-какой печати внизу. Папская булла, подтверждающая её личность. Похоже, у всех, кто интересовался троянским престолом, был экземпляр. — …По словам провидцев малолетней Папы, это, должно быть, моя кузина. Преподобная Алексия Пирогенет!

Алекс поморщилась:

— Можно я скажу, что никогда о ней не слышала?

— Тогда бы пришлось назвать тебя не только самозванкой, но и вруньей. — он бросил свиток и тронул лошадь, чтоб втоптать его в грязь. — Неужели ты и вправду веришь, будто такая коротышка, такая жалкий, такая лишённая каких-либо особенностей, — и он скривил губы в отрицании и отвращении, — Имеет больше прав на троянский трон, чем я, только потому, что родилась в нужной комнате?

Алекс сердито посмотрела на него:

— И это говорит человек, которого мамаша при рождении наградила кучей замысловатых титулов.

Савва побледнел от особой ярости, свойственной любому, появившемуся на всё готовенькое, когда ему говорят, будто он ничего этого не заслужил. Брат Диас мягко потянул Алекс за запястье, отступая к воротам:

— Пожалуй, не стоит его раздражать…

— Этот придурок родился сразу раздражённым, — пробормотала Алекс, но, не видя, куда ещё можно скрыться, пошла с Диасом.

— Так поздно. — за Саввой подъехала женщина. У неё была бритая голова, словно выкованная из бронзы, и шея увешана цепью с кольцами из множества металлов. За ней следовала ещё одна женщина, настолько похожая на первую, что они скорее всего были близнецами, только звенья её цепи были из разноцветного стекла. — Мы думали, ты уже не встанешь.

— Ты, наверное, пожалеешь об этом. — высокий мужчина с голодным выражением на лице выскользнул из подлеска справа от кладбища и легко оперся на палку с раздвоенным концом. Алекс уже видела подобные. Созданные, чтобы хватать мужичьё за горло и держать беспомощными на расстоянии вытянутой руки. Похоже, это могло сработать и на принцессе.

— Или, по крайней мере… — рычащий голос со странным акцентом, и его обладатель вышел из-за деревьев слева. Алекс уже видела его раньше, освещённого костром того горящего города, но при дневном свете он казался ещё выше. Распахнутый плащ открывал участок мускулистой, покрытой волосами груди и живота, тёмного от накладывающихся друг на друга татуировок. Острые клыки проступили через бороду, когда он ухмыльнулся. — Скоро увидишь.

Из леса вокруг кладбища выползало всё больше людей. С голодными взглядами охотников, ведущих нелёгкую жизнь охотников на людей: воров, убийц и еретиков, которых не хотели ловить менее безжалостные люди. Разношёрстная толпа с мечами, топорами, луками, со странным оружием: зазубренным, с крючками и цепями. Заднним числом клещи Бостро начали казаться вполне обыденными. Банда охотников на людей, шайка сухопутных пиратов — эти ублюдки были повсюду.

Алекс оставалось только отступать и надеяться, что Солнышко найдёт способ вытащить их из этой ситуации тоже.

Солнышко не видела способа вытащить их из этой ситуации.

Они были в меньшинстве, и шансы продолжали ухудшаться. Там был оборотень, поэтому ей нужно было держаться подальше от него с подветренной стороны, и не одна колдунья, а пара, поэтому нужно было держаться подальше от них, и она понятия не имела, сколько места под огромным плащом Саввы, ей казалось, там может быть сюрприз, и не такой приятный, как праздничный торт. Не то чтобы кто-то когда-либо дарил Солнышко праздничный торт. Не то чтобы она вообще знала, когда у неё день рождения. Но она слышала о них и подумала, как должно быть приятно получить такой. Вещь, к которой стоит стремиться, возможно.

Если доживёт.

Она немного оправилась после удара лошади, но рёбра всё ещё болели при задержке дыхания, голова пульсировала от голода, а живот ныл, ведь как всегда эти мерзавцы появились как раз в тот момент, когда она присела по своим ежедневным делам. Она даже приготовила несколько прекрасных блестящих листьев плюща для вытирания.

Плющ был её любимым листом в этом деле — такой гладкий, но такой прочный на разрыв.

Солнышко не видела способа вытащить их, но изо всех сил старалась, чтобы ветер дул ей в лицо, поэтому сделала глубокий вдох, поморщилась, задержав дыхание, и выскользнула за край кладбища, выискивая удобный момент.

У первого охотника, к которому она подошла, был арбалет, заряженный, но опущенный, поэтому она наклонилась над надгробием и кончиком пальца вытащила стрелу из паза, так что образовалось расстояние между тетивой и оперением. У следующего был изогнутый меч с большой предохранительной кожаной петлёй на рукояти. Шагнув вперёд, он отпустил петлю большим пальцем, а Солнышко опустилась на колени рядом с ним и тут же закрепила её обратно.

— Ты нас здорово загнала! — злорадствовал Савва. — Я надеялся вернуться в Трою ещё несколько недель назад, заявив о своём праве рождения, а не тащиться по этой богом забытой подмышке Европы.

— Ты что, не слышал, какашка позолоченная? — Вигга важно прошла через арку и хлопнула Алекс по плечу тяжёлой рукой. — Это у неё право рождения.

При виде её Датчанин издал пульсирующий рык, такой низкий, что Солнышко почувствовала его подошвами. Вытатуированные предупреждения извивались на тыльной стороне его огромных сжимающихся кулаков.

— И в качестве теологического факта, — брат Диас выглянул из-за плеча Вигги и поднял палец, как он делал, когда поправлял Алекс на занятиях, — Бог, по мнению церкви, всеведущ и вездесущ.

Солнышко юркнула за дерево, чтобы схватиться за рёбра и сделать пару глубоких вдохов. Теперь она стиснула челюсти от боли, втягивая воздух до предела, и выскользнула обратно на открытое пространство.

Крепкий мужчина в куртке с полированными латунными пуговицами подъехал к Савве. Его лошадь была обвешана вьюками и разнообразным оружием, включая несколько охотничьих копий в тонких кожаных чехлах. Он вытащил одно и с готовностью протянул, держа серебряным наконечником к себе.

— Копьё, ваша светлость?

— Нет необходимости. — Савва махнул рукой брату Диасу, словно смахивая крошки со скатерти. — Остальные меня совершенно не интересуют. — его лошадь беспокойно зашевелилась, когда Солнышко подкралась к ней, но Савва утихомирил её нетерпеливым рывком за поводья — очень мило с его стороны, ведь ещё один удар копытом для такого утра был бы перебором. — Конечно, мы можем убить тебя, если хочешь, — словно предлагал выбор между солью и без соли, — Но можешь уйти и остаться живым.

Брат Диас скривился, словно вышел под ливень:

— Я боюсь…

— Неудивительно, — сказала одна из волшебниц.

— …Мы должны отказаться. — и он придвинулся к Алекс, наполовину закрывая её своим телом. Это, вероятно, не слишком помогло бы, учитывая его тщедушное телосложение, но Солнышко всё равно оценила этот жест.

— Папское связывание. — Вигга подняла запястье, пока Солнышко с болезненным усилием расстегивала первую из пряжек подпруги седла Саввы и осторожно вытаскивала ремень, оставляя его висеть. — Но есть ещё четыре причины.

Лошадь снова шевельнулась, Савва снова дёрнул поводья:

— Просвети нас, пожалуйста.

— Я не завтракала, — прорычала Вигга, загибая один палец. — Мне не нравится, когда мне указывают что делать, — загибая другой, — И мне не нравится твоя чёртова рожа.

Тишина затянулась. Тишина, в которой Солнышко вытащила жёсткий ремень из второй пряжки.

— Это всего лишь три причины, — сказала чародейка, подъехавшая второй.

Вигга нахмурилась, глядя на свою руку, и увидела указывающий в небо палец:

— А. Ну, мой талант не столько в счёте… сколько в убийствах. — она сжала все пальцы в кулак, сжала второй, хрустнула костяшками. — И кто из вас, долбанных клоунов, первым сразится со мной?

— Я первым, — Датчанин расстегнул плащ и бросил на землю. — И последним.

Он был так же покрыт татуировками и шрамами как Вигга, но у него было гораздо больше тёмных волос и перекачанных мышц. Остальные убийцы отступили, так что Солнышко пришлось отпрыгнуть с пути одной из женщин, устроиться на надгробии, закусив губу, затем резко высвободить ноги и присесть за него, чтобы отдышаться. Вот же ублюдок, которого даже такие грозные ублюдки боялись, и кто мог их за это винить? Разъярённый оборотень с радостью порвёт на части и друзей, и врагов…

Это навело Солнышко на мысль.

Она обогнула надгробие, затаив дыхание, и мимоходом выхватила кинжал из ножен на бедре наёмницы. Клинок был острым и тонким, с зазубренным краем. Именно такой, который мог бы привести оборотня в ярость, будучи засунутым, скажем, в жопу. С тем краболюдом она не справилась, но, возможно, на этот раз ей повезёт больше.

— От тебя уже несколько дней воняет, — прорычал Датчанин Вигге, и изо рта у него капала слюна.

— От тебя тоже попахивает. — Вигга задумчиво понюхала воздух. — Пахнет… как будто кто-то обоссался от страха.

Дрожащий от ярости Датчанин присел на корточки. Солнышко на цыпочках подошла ближе. Рёбра ходили ходуном, лицо горело, рукоятка ножа скользила в ладони, взгляд был прикован к потёртым на заднице штанам. Словно ныряльщица за жемчугом, она задержала дыхание ещё на мгновение, зная, сколь мало осталось продержаться, чтобы вернуться на поверхность, и не уверенная, что хватит, вот только охотилась она с ножом не за устрицей, а за жопой оборотня, и добудет она не жемчужину, а ярость берсерка.

— Оборотни, чтоб меня! — Савва устало закатил глаза. — Ладно. Только давай побыстрее.

— О, не волнуйся. — Вигга обнажила клыки в безумной улыбке, когда Солнышко стиснула зубы, отводя нож. — Сейчас всё закончится.

С рёвом Датчанин рванулся через кладбище вперёд, обдав Солнышко грязью от мелькнувшего каблука. Вигга, рыча, бросилась на него в тот же миг, и они столкнулись с глухим стуком, словно два быка, ударились о землю и хрустя покатились по мокрой траве в облаке летящих листьев и грязи, разбив два надгробия и опрокинув ещё три.

Солнышко присела, нож застыл, лицо было забрызгано грязью. Иногда у неё всё отлично получалось даже без плана. Этот раз не стоило записывать в примеры. Она отступила к деревьям, вложила клинок в ножны, где его и нашла, а затем, поскольку всё внимание женщины было приковано к сражающимся оборотням, вытащила нож обратно и распилила пояс сзади, оставив штаны опасно свободно висеть.

Вигга оказалась сверху, её руки сотрясались от приятных горячих толчков, когда она впечатала его череп в грязь. Она закричала, пытаясь ударить его, но он поймал её большой рукой, отбросил другой, и она, покатившись по мокрой траве, поднялась, ухмыляясь, разжала кулак и поманила его.

Он прыгнул так быстро, что листья закружились от возникшего ветерка, и скользящим ударом задел её челюсть, отчего у неё загудело в ушах, а кровь прилила к голове.

Нет ничего лучше хорошей драки. Никакого тебе лабиринта аргументов, в которых можно запутаться, никаких мимолётных воспоминаний, ускользающих сквозь пальцы. Только ты и твой враг, и твоё дыхание, и твои руки, и твоя сила. Её кулак вонзился ему в живот, горячее дыхание обожгло лицо, когда он застонал, другой кулак с грохотом ударил его по рёбрам, заставив скрутиться. Он был больше, тяжелее — одеревеневший ком татуированных мышц. Однажды она сражалась с медведем, и тот был медленнее и не так зол. Она улыбнулась, увидела его улыбку — полумесяц окровавленных клыков, глаза, сияющие любовью к жизни, любовью к смерти.

Её кулак скользнул по его плечу, а он сбил её с ног, поймал, поднял в воздух, волосы хлестали по лицу, они перевернули кладбище вверх дном. Размытые деревья, рушащиеся стены разинутые рты. Он швырнул её об землю, разбил её телом надгробие, зубы стучали в голове, но она продолжала крепко держать его за спину и потянула вниз вместе с собой. Они боролись среди могил и среди обломков памятников, кожа к коже, дыхание к дыханию, рвались, царапались и извивались, пытаясь разорвать друг друга на части. Её сердце колотилось от напряжения, страха и радости от великой игры, великого испытания в глазах богов, последней пробы, чьи хватка и хребет прочнее, когда сухожилия грозили порваться от напряжения.

Она зацепила его ногой и едва хватило дыхания, чтобы оттолкнуть, отбросив его назад к дереву, и маленькие человечки разбежались с дороги. Она ударила его, но он уклонился, и костяшки её пальцев выбили из ствола огромный кусок, наполнив воздух щепками.

Её волчица проснулась и ощетинилась, вся рычащая и пускающая слюни, она чувствовала запах волка так близко, что его можно было укусить, попробовать на вкус, грызть и проглотить.

Она прыгнула на него, с трудом сжимая кулаки из-за когтей, выскакивающих из-под ногтей, с трудом ругаясь из-за непослушного языка, выросших зубов и одеревеневшей челюсти, её пасть была раскрыта, горячая слюна капала на его волосатую морду.

— Наша Спаситель… — брат Диас так крепко вцепился в сосуд с кровью святой Беатрикс, что цепь врезалась ему в шею сзади. — Одесную Бога… — он понимал, что потерял всякое право просить за себя. — Услышь мольбу… — но Алекс казалась немного более приличным человеком, это делало её хорошим объектом, за который можно попросить, и давало некий шанс на спасение. — Избавь нас от зла…

Всхлип оборвался, когда Датчанин впечатал Виггу в статую скорбящего ангела, осыпая всё осколками замшелого камня.

Он не мог сказать, кто из оборотней одерживает верх. Он едва ли мог сказать, кто из них кто, они двигались так быстро — вихрь татуировок, волос, рвущейся одежды и летящих кулаков, а может, и вовсе не кулаков, поскольку, казалось, их превращение в нечто отличное от людей было в самом разгаре.

— Что нам делать? — прошептала Алекс, которая продолжала дёргаться из стороны в сторону, наблюдая за боем.

— Что мы можем сделать? — пробормотал брат Диас. Одного из охотников уже разорвало случайным движением когтя, и он не желал быть следующим.

Оно была прижата к упавшим воротам, по которым они вчера прошли. Датчанин был сверху, его правая рука лежала на горле Вигги, а левая сжимала её запястье. Её правая рука царапала его лицо, а левая сжимала его запястье. Оба были покрыты кровью, потом, грязью и листьями.

Затем Вигга изогнулась, обнажив клыки, и брат Диас поморщился, когда они начали плевать друг на друга, рвать друг друга, кусать друг друга за рты… или…

— Ой, — сказала Алекс.

— Ай, — сказал брат Диас.

Они всё ещё боролись. Вроде того. Но, возможно, они делали и что-то ещё в то же время.

— Они…? — одна из чародеек отвернулась.

Её сестра сморщила нос:

— Фу.

Нельзя было отрицать некий дикий ритм в их движениях.

Савва потёр виски:

— Бога ради…

Они снова перекатились, ноги Вигги сжали Датчанина, сбрасывая остатки одежды, волосы торчали из-под татуированной кожи, суставы хрустели, когда конечности извивались и тёрлись друг о друга, было трудно отличить, где волк, а где человек.

Одному несчастному охотнику пришлось отскочить в сторону, когда два зверя с шипением пронеслись мимо него в разгаре трансформации, в разгаре совокупления. Звуки от ломающихся кустов и веток стихли, послышался далёкий одновременный вой, а затем повисла неловкая тишина.

Взоры охотников снова обратились к Алекс и брату Диасу в пустой арке по другую сторону разрушенного кладбища.

Савва вздохнул:

— Оборотни, мда? Он махнул рукой ближайшему арбалетчику. — Теперь можешь их убить.

Брат Диас услышал звон тетивы и вздрогнул, предвкушая мучительную боль, но вместо того, чтобы пронзить ему рёбра, болт вылетел по диагонали и свистя отскочил от разрушенной стены в десяти шагах от него, не причинив вреда.

Похоже, несмотря на явные грехи брата Диаса, Спаситель ещё не покинула его:

— Чудо… — выдохнул он.

— Что за херня? — воскликнул нахмурившийся стрелок, недоумённо глядя на своё оружие, а затем в ужасе отшатнулся. — Да что ж за херня? — в него вцепилась рука. Почерневшая, костлявая рука, покрытая комьями земли. Ломающаяся крапива хрустнула возле надгробия, земля вздыбилась, а затем лопнула, обнажив новые цепкие руки, хватающиеся за ноги испуганного человека.

— Все! — прорычал Савва. — К ору…

Его конь встал на дыбы с яростным ржанием, ремни слетели с седла, когда разлагающееся тело вцепилось сзади и вонзило гнилые зубы в круп. Повсюду были трупы, выскальзывавшие из вздыбленной земли, борющиеся с охотниками.

Колдунья с металлической цепью шагнула вперёд, сжимая в пальцах алмаз. Она произнесла слово, и земля содрогнулась, развалилась, поднявшись двумя дрожащими холмами, полными корней и обломков камня. Они обрушились, словно морские волны, зажав между собой дюжину трупов и вдавив их обратно в землю. Один вырвался, его челюсть и рука отвалились, и он потянулся к колдунье со стеклянной цепью. Она презрительно рубанула рукой, и надгробный камень оторвался от земли, пролетев в воздухе и раскромсав труп пополам. Верхняя часть тела упала в траву, а ноги продолжали волочиться к ней. Она скривила губы и яростно отшвырнула их:

— С ними некромант! — рявкнула она.

— Один из трёх… — раздался голос с другой стороны кладбища. — Лучших в Европе!

Бальтазар Шам Ивам Дракси стоял среди деревьев, его рваные штаны держались на обрывке потрёпанной верёвки. Он сжал пальцы в дрожащий кулак в жесте, как будто что-то тащил вверх. Земля разверзалась, надгробия рушились, измученная земля изрыгала трупы.

Брат Диас и представить себе не мог, как обрадуется, увидев творимым самое чёрное из Чёрных Искусств, но теперь он победно воздел кулак.

Спутанная борода мага развевались на ветру, когда Якоб из Торна промчался мимо него во весь опор, сверкая поднятым мечом в утреннем солнце.

Глава 49 «Ещё один последний бой»

Глаза первого воина так увеличились от изумления, что чуть не вылезли из орбит, когда меч Якоба раскроил ему череп.

Удивление стоит тысячи воинов. Колдовство, которое превращает самых опытных людей в толпу зелёных новобранцев, а самых закалённых рыцарей — в обоссавшихся пажей.

Следующий мог бы поднять лук, повернуться и бежать, но вместо этого просто стоял и смотрел. Достаточно было лишь дёрнуть поводья, чтобы его сбить.

Рыцари Железного ордена шли в бой с молитвами на устах, и гимн «Наша Спаситель» повторялся бесконечно, пока не потерял всякий смысл, гудя над полем боя, словно пчёлы над клевером. У Якоба это вошло в привычку на всю жизнь — рычать, молясь о грядущем спасении, продираясь сквозь кровавые стычки, но за долгие годы он отказался от молитв, а затем и от проклятий. Теперь он стиснул ноющие зубы, сберегая дыхание, и оставил высшую цель тем, у кого было больше веры и меньше старых ран. Человек с рыжей бородой бросился на него, выхватывая свой кривой меч…

Но меч застрял в ножнах. Забыл снять петлю с рукояти. Якоб не стал бы одним из самых ненавидимых людей Европы, отказываясь от таких даров.

Он промахнулся по голове Рыжей Бороды, но удар всё же рассек тому плечо, швырнул его, воющего, на надгробие, где гнилые руки вырвались из земли, приняли и обняли его.

Мертвецы были повсюду: с пустыми зияющими глазницами, бумажная кожа, натянутая на кости, хватавшие, царапавшие, кусавшие. Не самые лучшие бойцы, но они, безусловно, пугали, когда появлялись без приглашения. Человек в самом нелепом плаще, какой Якоб когда-либо видел — а он в своё время насмотрелся на драпированных гордецов — тыкал мертвеца позолоченным копьём, но это был неудачный выбор оружия против уже мёртвого, и всё, что он делал — сдирал куски гнилой кожи с черепа.

Конь Якоба перепрыгнул через осыпающуюся могилу — главным было удержаться в седле, сжимая поводья ноющей рукой со щитом. Битва едва началась, а тело уже ныло от боли. Вечно жертва, вечно раненный. К счастью, конь, которого он не вернул графу Радосаву, был грозным зверем, хорошо обученным для войны и жаждущим кровавого дела. Он сделал большую часть работы.

Плащеносец наконец бросил возню с трупами и развернул своего боевого коня. Поднял копьё, а Якоб поднял щит, чтобы встретить его.

Человек беспомощно взвизгнул, когда его конь рванулся вперёд, седло и всадник соскользнули набок, и он едва не задел наёмницу, которая спотыкалась между надгробиями, одной рукой поддерживая штаны, а другой отчаянно отбиваясь от вцепившегося трупа.

Якоб видел в бою самые странные вещи — невероятную удачу или милость Господа, смотря кого спросить — но эта удача очень напоминала дело рук невидимого эльфа.

Кладбище превратилось в хаос. Якоб проложил кровавый путь сквозь ряды врагов, или, по крайней мере, держался за коня, пока тот его прокладывал. Бальтазар проскакал мимо, дико подпрыгивая в седле. Баптиста следовала за ним, низко пригнувшись, одной рукой сжимая поводья, другой — прижимая к голове шляпу. В конце концов, она была очень опытной наездницей. Провела месяц, выступая на ипподроме в Александрии.

Стук копыт напомнил Якобу о его миссии по снятию осады Керака. В тот вечер он повёл двенадцать сотен воинов в одну из самых мощных крепостей Европы. Сегодня утром он повёл некроманта, страдающего от личностного кризиса, и недовольного мастера на все руки в монастырь, где даже не было дверей. Достойное подведение итогов его службы. Он грохотал копытами по мощёному двору, намереваясь спрыгнуть с коня, как это было при Кераке, когда изголодавшиеся рыцари пали к его ногам, вознося хвалу Богу за доблесть. Однако у коня были другие планы, он всё ещё тащил поводья, желая сражаться. Каким-то чудом Якоб смог перекинуть ногу через круп коня, но другая застряла в стремени, поэтому он, рыча проклятиями, оказался протащен через весь двор и огромную лужу.

— Дерьмо! Стой! — он наконец освободил ногу и рухнул на бок, набрав в рот травы.

— Ты жив! — выпалила Алекс, всё так же настолько не похожая императрицу Востока, насколько можно представить.

— Ну… — он оскалился поднимаясь. — Не все желания исполняются.

— Слава Спаситель, и ты здесь! — брат Диас потерял свою рясу и отрастил бороду, рубаха была разорвана, а волосы взъерошены. Он был похож на удивительно жизнерадостного нищего.

— Ни за что на свете не пропустил бы, — ответил Бальтазар, он был похож на удивительно унылого нищего.

— Ещё один последний бой, — прорычал Якоб, поднимая щит.

— Третий за этот поход. — Баптиста выглянула через рваную дыру, которая когда-то была окном. — Когда же мы начнём называть их поединками?

Радость битвы угасала. Словно пирушка стареющего пьяницы, радость с каждым разом становилась всё короче, а боль и отвращение нарастали всё быстрее. Якоб прижался к камням у ворот, рассматривая кладбище, где два десятка закалённых убийц оправляясь от шока стремительно переходили к ярости, рубя последние трупы-марионетки Бальтазара на дергающиеся куски.

— О, Боже! — Алекс схватилась за голову. — Всё как в гостинице!

— Нет-нет, — процедил Бальтазар сквозь зубы. — В гостинице была дверь.

Солнышко нырнула в разрытую могилу, чтобы отдышаться, прижавшись затылком к покосившемуся надгробию. Честно говоря, отдышаться ей не удавалось. Каждый вдох был ножом под ребро, каждый выдох — молотом в спину. Трудно было собраться и двигаться. Очень трудно было собраться и бороться.

Но если ждать, пока всё станет идеально, ничего не добьёшься.

Для такого угрюмого человека Якоб из Торна, несомненно, произвёл потрясающее впечатление. Его атака оставила пару убитых охотников — ещё несколько катались и выли — и в целом посеяла ужасную сумятицу.

Савва выхватил новое копьё у своего оруженосца, который спешил за господином, пытаясь освободить того от руки трупа, всё ещё цеплявшейся за золотой плащ, и сердито ткнул в сторону монастыря, крича:

— Убейте их всех!

Солнышко очень хотелось бы подкрасться и дать ему пинка под зад, но она давно научилась не форсировать события. Терпение — главная из Двенадцати Добродетелей, та, из которой вытекают все остальные, как несомненно скучно поучал бы брат Диас. В конце концов, случай даст каждому заслуженного пинка под зад.

А пока колдуньи представляли собой куда большую проблему. Они взялись за руки и бродили среди могил закрыв глаза. Там, где они проходили, камни вырывались из земли и высасывались из могил, кружась в воздухе, пока их не окружала спираль из летящей земли и вертящихся кусков надгробий. И тогда мертвецы стирались с лица земли и превращались в костную муку очередным каменным ураганом.

Солнышко затаила дыхание, затем выскочила из могилы и побежала к монастырю, как и большинство охотников. Тот, чьи шнурки она связала, только что умудрился их развязать, поэтому она, проходя мимо, столкнула его плечом в открытую могилу, застряла между двумя мужчинами в воротах, ударила одного локтем в лицо, затем уклонилась от яростного удара, направленного на другого, и проскользнула во двор.

Внутри царил не меньший хаос.

Один охотник лежал неподвижно, вокруг его головы растекалась красная лужа. Другой пополз к воротам держась за ногу и оставляя за собой кровавый след. Якоб упрямо пятился по булыжникам к разрушенному монастырю, пригнувшись за щитом, в дерево которого уже были воткнуты два арбалетных болта. Конь, на котором он приехал, дико взбрыкивал в противоположном углу. Солнышко успела разглядеть Бальтазара, Алекс и брата Диаса, жмущихся друг к другу за Якобом и его щитом — они были в панике.

Два охотника — крупный и мелкий — кружили справа и слева, пытаясь напасть на Якоба с двух сторон. Крупный перешагивал через своего мёртвого товарища, когда тот поднялся, словно игрушка на пружине, и, несмотря на вывалившиеся из раскроенного черепа мозги, вонзил зубы живому охотнику в бедро.

Якоб шагнул навстречу мелкому и оттолкнул его щитом. Баптиста выскочила откуда-то сзади, полоснула охотника по ноге одним кинжалом, а вторым — по лицу, но Алекс и брат Диас остались на открытом пространстве, цепляясь друг за друга.

Охотник опустился на колени рядом с Солнышко, направив заряженный арбалет на Алекс.

— Попалась, сучка, — прошептал он и спустил крючок.

Ничего не произошло, потому что Солнышко подошла и засунула палец под скобу. Ей пришлось закусить губу, когда он яростно зажал её палец спусковым крючком, но к тому времени Якоб уже прикрыл щитом остальных.

— Что за чёрт? — стрелок опустил арбалет, чтобы повозиться с пружиной. Солнышко не составило труда самой нажать на спусковой крючок. Стрелок издал громкий вопль, когда болт пригвоздил его ногу к земле. Затем Солнышко вырвала арбалет из его рук и подбросила. Баптиста выскочила из-за щита Якоба и поймала, словно это был отрепетированный цирковой номер.

— Это был твой план? — услышала Солнышко визг брата Диаса, когда на четвереньках обогнула раненого стрелка и бросилась к остальным, лёгкие горели от нехватки воздуха.

— Почему это у меня должен быть план? — прорычал Якоб, отступая под одну из арок террасы. Крыша давно обрушилась, голые колонны торчали в небо. — Какой у тебя план?

Он приготовился встретить невысокого, коренастого ублюдка, мчавшегося по двору, но Солнышко выставила ботинок и зацепила его ногу, когда тот пробегал мимо, превратив его боевой клич в шокированный вопль и заставив потерять равновесие, чтобы Якоб успел развернуться и одним ловким ударом снести ему половину головы. Солнышко обогнула старого рыцаря, прижавшись к его спине, чтобы перевести дух. Опираясь на него, она чувствовала себя приятно знакомо. Как у любимого дерева.

— Рада тебя видеть, — пробормотала она.

— Рад тебя не видеть, — хмыкнул в ответ Якоб.

Она почувствовала, как его плечи дрогнули от удара по щиту, вдохнула и отвернулась. Хитрый охотник обошёл его сбоку, занося копьё для удара, и Солнышко поймала древко, крепко упёрлась пятками. Он испытал настоящий шок, потому что копьё не двигалось, и, поскольку она не могла одновременно удерживать и копьё, и дыхание, ещё больше удивился, когда обернувшись увидел, как она тянет его назад.

Он отпустил копьё, и Солнышко свалилась, ударив себя древком прямо в лицо. Хитрый охотник повернулся к ней, выхватив топор:

— Ты, долбанная… — Баптиста ударила его по голове прикладом арбалета. Он завалился на Солнышко, выронив топор, и схватился за голову, Якоб ударил его краем щита, отбросил к одной из колонн, отскочил прямо на Солнышко и сбил её с ног прямо в лужу.

— Видел это? — высокий смотрел прямо на неё. Вернее, туда, где она была, когда последний раз вдыхала. Он нацелил копьё, хмуро глядя на красноречивые круги на поверхности лужи.

— Куда оно делось? — рявкнул коротышка, и ударил булавой по воздуху, сначала в одну сторону, потом в другую. Шипастое навершие пролетело в дюйме от носа Солнышко, она отстранилась, снова наступив в лужу. Её спина упёрлась в стену, и она едва успела задержать дыхание пригнувшись под блеснувшим остриём копья высокого. Низкий бросился на неё замахиваясь, но предпочёл широко расставить ноги, чтобы она могла упасть под его булавой, проскользнуть между его сапогами и оказаться позади него на сухом участке земли, сделать быстрый вдох, пока его высокий друг смотрел в другую сторону, а затем со всей силы пнуть его прямо между ног.

Солнышко отчаянно искала возможность вдохнуть, поэтому, когда противник согнулся пополам, использовала врагов как лестницу: упёрлась правым ботинком ему в зад, левым — в затылок, затем правым — в плечо высокого и прыгнула. Она пролетела по воздуху, затаив дыхание, ухватилась за обрушивающуюся верхушку одной из колонн, взобралась на вершину разрушенной колоннады — лёгкие уже разрывались — перевернулась на спину и распласталась, глядя в белое небо, пытаясь дышать бесшумно, несмотря на боль в рёбрах, жжение во рту, жжение в руках и синяк на груди от удара о стену, и отчаянно надеялась, что никто не заметит её торчащие ноги. Она слышала, как всё ещё бушевала битва: лязг оружия, ругань, вопли раненых, рычание Саввы:

— Ради всего святого, убейте этих ублюдков!

Она сделала ещё один вдох, задержала дыхание и вскарабкалась выше.

Слева от неё была проломленная крыша монастыря, и между гнилыми досками она видела Якоба у дверного проёма, с поднятым щитом, пока остальные пробирались внутрь. Справа — двор, охотники, указывающие на цели, кричащие, сбегающиеся к пастве часовни Святой Целесообразности.

Солнышко схватила камень и метнула в арбалетчика. Камень пролетел мимо, но прошёл достаточно близко к его голове, чтобы он вздрогнул, и болт пролетел мимо. Другой лучник развернулся, направив лук в сторону досок, за которыми пряталась Солнышко, и она сочла благоразумным переместиться, помчавшись по крыше разрушенного монастыря, подхватывая каждый обломок кладки, который попадался ей на глаза, и швыряя в охотников, заставляя их ошеломлённо уворачиваться.

Люди не всегда догадываются посмотреть вверх, но прищуренные глаза одной из близнецов устремились на вершину колоннады:

— Там, наверху…

За это следующий камень угодил ей прямо в лоб, отбросив с пронзительным криком к стене. Солнышко чувствовала, что в ударе геоманта камнем есть поэтическая справедливость, но вторая сестра, кажется, не увидела ничего смешного.

С яростным криком она ткнула ладонями в стену, вызвав бурю пыли и щепок. Солнышко ускорила шаг, быстро перебравшись на другую сторону, но смертельная волна всё равно задела её бок, оцарапала щеку, чуть не сбила с ног.

Шатаясь, она пробежала по узкой полоске осыпающейся стены, каждый шаг был опаснее предыдущего, а потом нога наткнулась на неустойчивый камень, и она чуть не упала. Ей ничего не оставалось, как отчаянно вдохнуть.

— Там!

Колоннада разлетелась под сапогами Солнышко, и она взмыла в воздух, отчаянно перебирая ногами, падая, цепляясь за пустоту. Земля как обычно устремилась ей навстречу, и она, покатившись сквозь заросли крапивы, сползла вниз, хватаясь за ребра. На неё посыпались мелкие камни, и она протяжно застонала.

Они ворвались в дверь, их отчаянное дыхание стало звучать приглушённо. После яркого света двора здесь была адская тьма, в узких окнах кружилась пыль. Когда глаза Бальтазара привыкли к темноте, он увидел длинный зал, заставленный рядами обветшалых коек, затянутых паутиной. Лазарет, заключил он, где монахи до самого конца оказывали помощь обречённым жертвам эпидемии.

Из огня да в чумной дом. Якоб отбросил щит в сторону и упёрся плечом в дверь, захлопнув её настолько, насколько это вообще возможно для двери в таком состоянии. Она была такой же древней и корявой, как и сам рыцарь. Сквозь покоробленные доски и изъеденные ржавчиной петли пробивались лучики света. Брат Диас, царапая щеколду, обнаружил, что замок сломан, и осталась лишь одна петля.

— Бесполезно! — пробормотал монах.

— Понятно, — прорычал рыцарь. — Найди чем заклинить!

Бальтазар почти не слушал. Мысли его всё ещё лихорадочно метались после того, как он увидел этих колдуний-близнецов: практиков геомантии и аэромантии, двух якобы противоположных дисциплин, которые не только работали в высокоэффективной гармонии, но и, по-видимому, пользовались идентичными техниками для воздействия на выбранную стихию…

— Кто-нибудь пострадал? — проворчал Якоб.

— Кто-нибудь не пострадал? — резко бросила Баптиста. Она поставила большой арбалет, чтобы упереться ботинком в упавший щит Якоба и выдернуть болты, застрявшие в лицевой стороне.

— Использование магии… — Бальтазар сложил ладони вместе, задумчиво вытянул их вперёд, как это делали близнецы. — Создать волну сквозь материю… — он видел, как это делается с водой, но такое… неужели Гасдрубал и Целлибус, так долго считавшиеся высшими авторитетами в области природы стихий, допустили фундаментальное заблуждение? Что земля и воздух на самом деле не противоположности, а каким-то образом состоят из одной и той же субстанции…?

— Солнышко здесь? — пропищала Алекс.

— Для такого в ней слишком много здравого смысла, — прорычал Якоб.

— По крайней мере, мы снова вместе.

— О да, — сказала Баптиста. — Ведь было бы обидно умереть по отдельности — чёрт возьми! — один из болтов оказался в её расцарапанных руках, и она начала выковыривать другой кинжалом.

— Боже мой… — прошептал Бальтазар. Он почувствовал, как дрожит на пороге благоговейного прозрения. Возможно ли… что вся материя имеет некую общую фундаментальную природу? Это…

Мощный удар сотряс дверь на одной петле и вырвал его из задумчивости.

— Святая Беатрикс… — прохныкал брат Диас, прижимаясь к Якобу. Каблуки его изношенных ботинок оставляли следы на грязном полу, а дверь содрогалась от новых ударов.

Был миг, когда впервые увидев принцессу и монаха, жмущихся у ворот монастыря, Бальтазар неожиданно обрадовался, обнаружив их живыми. Однако уже через несколько мгновений после воссоединения он вспомнил, почему эта часть паствы нравилась ему почти так же мало, как другая.

— О, святая Беатрикс…

— Очень сомневаюсь, что она вытащит нас отсюда, — огрызнулся Бальтазар. Многие из ветхих кроватей всё ещё были заняты. Те, которым, как он полагал, уже не пришло помощи, когда монастырь был оставлен. — И снова Бальтазару Шаму Иваму Дракси предстоит спасти положение! — он сорвал изъеденные молью остатки одеяла в облаке пыли, обнажив совершенно невзрачный, иссохший труп, застывший в предсмертных муках.

— Ох, — сказала Алекс, съёжившись. — Они же умерли от чумы?

— Если нам доведётся умереть от чумы, я сочту это чудом. — Бальтазар начал поднимать мертвецов. У него не было времени на свои обычные почтительные уговоры, вместо этого пришлось выдёргивать из их последних органов все остатки, грубо вырывая из последнего пристанища.

— Фу, — сказала Баптиста, когда рядом с ней с гнилой кровати с трудом выбралось тело, забыв одну ногу. Оно подпрыгнуло и споткнулось о другое тело, и оба они растянулись среди коек.

— Фу! — воскликнул брат Диас, когда разваливающиеся трупы невидяще врезались в дверь по обе стороны от него. У одного из них тут же отвалилась челюсть, упав на плечо монаха, и тот, содрогнувшись от ужаса, отмахнулся.

— Делаю всё возможное используя имеющиеся материалы! — прорычал Бальтазар, заставляя новые трупы хромать шатаясь к двери. — Не будет ли это слишком, если я попрошу по достоинству оценить мою работу?

Пот щекотал его лицо от усилий, но они были слишком старыми, слишком сухими, их сухожилия были хрупкими, как солома. У одного отвалилась голова, когда он скатывался с кровати. Другой рассыпался на части при ходьбе, пока не осталась одна рука, волочащая затянутую тряпками грудную клетку. Возможно, если бы кому-то нужно было завязать шнурки, он мог бы помочь, но в смертельной схватке был совершенно бесполезен.

— Это твой лучший результат? — выплюнула Баптиста, ковыряя кинжалом щит Якоба. — Я думала, ты лучший некромант Европы — ха! — она торжествующе подняла освобождённый болт.

— Эти трупы частично мумифицированы! — Бальтазар смахнул пот с лица. — Они как бумажные! Если бы у меня было время подготовиться…

— Может, попросить их дать нам час? — прорычал Якоб, когда дверь слегка приоткрылась, и он попытался её захлопнуть. — Проверьте ту дверь!

Алекс бросилась к арке в глубине комнаты и замерла, уставившись на пол:

— Выглядит плохо. — поднималась пыль, взбалтываемая неощутимым сквозняком. Раздалось слабое шипение, когда отслоившаяся штукатурка, разбросанная по полу, начала вибрировать, а затем и подниматься. — Это плохо?

Словно в ответ раздался громкий хлопок, и по стене побежали трещины. Пять трещин, расходящихся звездой.

— Ужасно интересно… — пробормотал Бальтазар. Один из этих близнецов, возможно, был самым одаренным геомантом, которого он когда-либо видел. Если ученики Евдоксии были способны на такие подвиги, он начал задаваться вопросом, не могла ли сама императрица на самом деле метать молнии…

— Интересно? — Баптиста протиснулась мимо с украденным арбалетом в одной руке и трофейным болтом в другой. — Или ужасно?

— И то, и другое, — вынужден был признать Бальтазар. — Нам, пожалуй, стоит перебраться…

— Куда тут перебираться? — взвизгнул брат Диас.

На этот раз монах был прав. Насколько Бальтазар мог судить, пока они неслись к обители — вопреки его ясно выраженным здравым опасениям — монастырь находился на краю хребта и с двух сторон был окружён отвесными скалами. Несомненно, это было чудесное место для созерцательного уединения монахов, когда-то живших здесь, но отнюдь не преимущество для разношёрстной кучки осуждённых еретиков, пытающихся спасти свои жизни. По всей вероятности, они отступали к очень длинному обрыву.

Тем не менее, по мере того, как трещины распространялись, а вибрирующие осколки камня и раствора свободно кружились и парили к потолку, Бальтазар обнаружил, что ему гораздо больше нравится идея длинного обрыва на некотором расстоянии, чем колоссальная тяжесть падающей прямо на него кладки. О падении можно было беспокоиться пока падаешь, что, по сути, и происходило с тех пор, как они покинули Небесный Дворец. Девизом часовни Святой Целесообразности можно было считать: «Придумай что-нибудь на ходу».

— Куда угодно! — взревел Бальтазар. — Они рушат стены! — несколько блоков сорвались с места и упали, продолжая дрожать.

— Уходи! — рявкнул Якоб брату Диасу.

— Святая Беатрикс… — простонал священник, затем отпустил дверь и побежал.

— Ты с нами, — сказал Бальтазар, хватая за ремни изрезанный кинжалом щит Якоба. Надо признать, его тяжесть на мгновение ошеломила его. Старый рыцарь всё ещё цеплялся за дверь, вокруг него рассыпались трупы Бальтазара, его сапоги скользили по груде их останков.

— Уводи принцессу.

— Не время для героизма. — Бальтазар съёжился, когда одна из балок с оглушительным звуком треснула, и сквозь дыры в крыше внезапно прорезался свет. — Какие бы грехи ты ни совершил, они не будут искуплены под горой обломков!

Прищуренные глаза Якоба блеснули в полумраке:

— Не знал, что тебя волнуют мои грехи.

— Чисто эгоистичное решение! Мои шансы выше, если ты будешь держать щит. — и он сунул его Якобу. — А теперь, пожалуйста, уйдём, пока весь монастырь не обрушился на наши головы!

Брат Диас прошмыгнул в дверной проём и столкнулся с Алекс. Они вдвоём растянулись на покоробленном каменном полу заброшенной церкви. Сердце монастыря, куда монахи трижды в день приходили толпой петь псалмы. Теперь единственными псалмами здесь был песни птиц, гнездящихся на полуразрушенной колокольне. Большинство стен сохранило первоначальную высоту, филигранная каменная кладка виднелась в пустых проёмах, участки штукатурки демонстрировали следы богатых фресок, но крыша давно исчезла. Некоторые из величественных сводов, возвышавшихся над ними, казались чёрными на фоне яркого света. Другие обрушились, превратившись в разрозненные фрагменты, заросшие ежевикой. Алтарный камень всё ещё стоял на месте — блок чёрного базальта, очень похожий на камень из монастыря, где был заточён брат Диас. Куда он сам себя заточил.

За алтарём в более счастливые времена витражи изображали вознесение Спаситель на небеса, деяния святых или ангелов, идущих на праведную войну — проблеск божественного, сошедшего на землю. Теперь же оставалось лишь небо, затянутое облаками. Монастырь явно просел со времён Долгой Оспы, и вся задняя стена обрушилась со скалы, оставив после себя рваные плиты. Брат Диас вскочил на ноги, затем резко обернулся, когда скрежет неспокойной земли позади превратился в грохот, от которого у него зазвенели зубы.

Алекс схватила его руку:

— Где остальные?

— Идут, — прохрипела Баптиста, зажав в зубах спасённый арбалетный болт, обеими руками пытаясь натянуть тетиву. — Дерьмо! — болт выскользнул из её рук, и она замахала ободранными пальцами.

Шум превратился в оглушительный грохот, и брат Диас кашляя отшатнулся. Из дверного проёма в разрушенный неф повалили клубы пыли. Раздалось несколько тихих ударов.

Все затаили дыхание.

Затем Якоб, хромая, вышел из мрака, держа в одной руке разбитый щит, а другой придерживал лежащего на плечах Бальтазара. Оба были покрыты кровью и пылью.

— Слава Спаситель, — выдохнул брат Диас, бросаясь им на помощь.

— Поблагодарим, когда будем в Трое, — простонала Баптиста, приклад арбалета уперся ей в живот в последней попытке зарядить его.

— Сюда! — Алекс бежала к низкому дверному проёму, где обрушилась задняя часть храма. Брат Диас бросился за ней, мимо алтаря, чья поверхность за столетия богослужений отполировалась до зеркального блеска.

— Осторожно! — прорычал сзади Якоб, крик перешёл в хриплый кашель, пока Алекс пробиралась по рваному краю, за которым зияло небо, несколько плит всё ещё держались там, где укоренились кусты и молодые деревца…

С грохотом целая секция провалилась в небытие. Брат Диас мельком увидел лицо Алекс, соскользнувшую вместе с ним, мелькнувшие ноги, и вот она уже отчаянно цеплялась за рушащийся пол. Он рванулся вперёд, приложившись челюстью о землю, и схватил её за запястья. Оба беспомощно смотрели друг на друга, пока он скользил за ней. Длинный обрыв превратился в тошнотворное зрелище, не совсем отвесный, но более чем достаточно отвесный. Острые камни падали в лес далеко внизу. Сапоги Алекс сбивали камни, пока она отчаянно брыкалась, пытаясь удержаться.

Что-то врезалось в него. Баптиста цеплялась за его штаны. Он слышал её рычание, когда она тянула его к себе, рычал сам, хватаясь за запястья Алекс, яростно стиснув зубы. Он слышал стон Бальтазара, когда тот схватил Баптисту и добавил свой вес к человеческой цепи. Алекс начала медленно подниматься.

Раздался хлопок, разрыв — брат Диас, возможно, и не хотел отпускать, но его трофейные штаны оказались более кровожадными, он чувствовал, как выскальзывает из рвущегося пояса. Сделал ещё один отчаянный рывок. Алекс зарычала, начала извиваться и вдруг нащупала опору под ногами, хотя край продолжал осыпаться.

Четверо рухнули на алтарный камень, потные, пыльные, хрипящие, спутавшись, уставившись в сторону обрыва.

— В другую сторону, — выдохнула Алекс.

— Не думаю, — сказал Якоб, пятясь к ним, прикрываясь щитом.

Через старый главный вход церкви проходили люди, и не для того, чтобы молиться. Охотники. Некоторые в крови. Все в гневе. Не меньше дюжины — брат Диас был не в состоянии точно подсчитать. Близнецы-колдуньи шли вместе с ними, их одинаковые смертоносные взгляды были направлены на алтарь. Медленные хлопки эхом отдавались от голых каменных стен, и Савва следовал за ними. Он всё ещё был в этом нелепом плаще, оруженосец шаркал рядом, покрытый пылью, прижимая к груди три копья.

— Храбрая попытка! — воскликнул Савва, когда Алекс потащила брата Диаса за алтарь, с одной стороны которого был твёрдый камень, а с другой — пустое небо. — Но, похоже, вы сбились с пути!

Глава 50 «Ангел Трои»

Солнышко с трудом села.

Ребра пульсировали сильнее, чем когда-либо, к тому же болели рот и рука, а ещё она упала в заросли крапивы, так что в довершение всего тело жгло.

Она с трудом поднялась на ноги. Штаны были порваны, нога содрана до крови, но всё сгибалась в нужных местах. Она находилась внутри старого склада, наверное, крыши давно нет, вообще ничего нет, кроме сорняков и луж. Вокруг разносились гневные звуки. Крики и вопли, грохот и удары. Значит, битва продолжается. Она шагнула к единственной двери и замерла.

— Где ты?.. — голос был крайне неприятным, чем-то средним между рычанием и пением. — Я знаю, ты здесь… — возможно, напевает, кто будет петь, когда можно держать себя в руках? — Не нужно прятаться… — она уже слышала этот голос раньше, у костра, когда впервые увидела Савву, и почувствовала острую потребность спрятаться. Она как всегда набрала воздуха в грудь и присела на корточки.

Сначала показался кончик его копья. Раздвоенное копье с зазубренными изнутри краями двух лезвий. Оно напомнило о рогатинах, которыми ловят большую рыбу, и ей не хотелось на него налететь, она прижалась к стене, вросла в неё, словно свежая штукатурка.

Владелец копья был ещё менее привлекательным, чем его оружие. Очень высокий и очень худой, с гладкими волосами, свисающими на рябое лицо, с кучей разномастных присвоенных цепей на жилистой шее.

— А ты хитрюшка, правда? — Его глаза заметались, ужасно коварные, ужасно бдительные. Из-за сорняков и луж передвигаться неслышно было трудно, поэтому Солнышко замерла очень, очень неподвижно. — Очень хитрая, но не только ты…

Он взмахнул копьём по большой дуге, кончик задел стену, затем ещё раз — ниже, и Солнышко увернулась от первого, затем съёжилась в углу от второго и, скосившись наблюдала, как остриё копья пролетело мимо её носа. Ветер раздражающе щекотал кончик, и ей пришлось отчаянно ёрзать, отчего щекотка становилась только сильнее. Боже, ей хотелось чихнуть, воздух быстро кончался, лицо горело, мочка уха болела.

— Там, откуда я родом… — проворковал охотник, медленно отворачиваясь, — Меня называют Людоловом, потому что нет никого, кого я не мог бы поймать.

Он прыгнул, злобно нанося удары слева и справа, вверх и вниз. Она изогнулась вбок, втянула живот и поморщилась от боли в ребрах, когда сверкающие острия пронеслись мимо неё с одной стороны, затем ещё ближе с другой, едва не зацепив свободные края рубашки.

— Почему не выходишь? — снова промурлыкал он, расхаживая по складу. — Покажись.

Какого чёрта она здесь делает? Рядом с человеком, который так напевает? С такой ухмылкой? С таким копьём? Совсем не заманчивое приглашение. Он начал отворачиваться, скользя между сорняками, держа копьё в одной руке, каждый шаг был мягким и бесшумным.

Рёбра Солнышко ныли от боли. В голове стучало, перед глазами плыли яркие пятна. Она заставила себя задержать дыхание ещё на мгновение, глядя как он медленно, очень медленно отворачивался, пока наконец не оказался к ней спиной, и она жадно глотнула воздуха.

Он лишь шевельнул головой. Может быть, заметил краем глаза. Она уже исчезла, но с торжествующим ликованием он развернулся, выхватывая что-то из-за спины.

Это расползалось в воздухе, как огромная паутина. В лучший день Солнышко, возможно, успела бы выскользнуть из-под неё. Но она была избита, истощена, ничего не ела и не могла как следует вдохнуть. Сеть навалилась на неё, гораздо тяжелее, чем казалась, и Солнышко билась и брыкалась, но освободиться не могла. Чем больше она боролась, тем сильнее застревала, съежившись в углу на коленях, почувствовала, как что-то острое упирается ей в бок, и перестала бороться.

— Тсс, тсс, тсс. — он ткнул её пяткой копья, и она застонала. Больше не было смысла задерживать дыхание. Видел он её или нет, но сеть, чёрт возьми, была видна, так что она позволила себе с хрипом вдохнуть.

— Разве так не лучше? — Солнышко определённо так не думала, он присел рядом с ней и просунул длинные пальцы в сеть. — А теперь посмотрим на это, — козлина пел громче прежнего, откидывая её голову назад, убирая волосы, болезненно сжимая кончик уха между большим и указательным пальцами, это было очень больно. — Может быть, теперь… меня будут звать Эльфолов.

— У меня есть для тебя предложение! — рявкнул Якоб, когда охотники рассредоточились по дальнему концу нефа. Положение было отчаянным, его товарищи съёжились за алтарём, вооружённые единственным арбалетным болтом. Пришло время цепляться за малейшую возможность.

— Что у тебя есть такого, чего я не возьму с твоего трупа? — фыркнул Савва, и несколько его приспешников захихикали.

Якоб выпятил грудь и вытянулся во весь рост:

— Честь! — взревел он, и слово отскочило от разрушенных стен, заставив всех смеяться.

Было время, когда Якоб ценил честь больше добродетели, ценил честь выше драгоценностей. Эта одержимость влекла его во тьму, и там, среди тел друзей, он познал её истинную ценность. Но всегда найдутся люди, которым нужно усвоить этот урок самостоятельно.

— Ты и я! — он указал мечом вниз, на разрушенный неф. — Здесь и сейчас! Насмерть. — он не упомянул, что некоторым смерть давалась легче, чем другим. Он дал клятву честности, а не клятву выболтать все подробности.

Савва взглянул на своих наёмников, и все они обернулись к нему. Все осуждающе. Не было ни одной веской причины принять вызов. Едва ли была даже плохая. Только гордыня. Но Якоб знал о гордыне больше, чем кто-либо другой. В юности он сам чуть не погиб из-неё. И за всю свою долгую жизнь он не видел человека, более раздутого от гордыни, чем этот дурак в золотом плаще.

Савва поднял подбородок, прищурился, и повисло долгое молчание.

— Мой господин, — пробормотал оруженосец, — Вы не можете…

— Тсс. — не отводя взгляда, Савва протянул руку и щёлкнул пальцами, и Якоб понял, что рассчитал правильно. Люди, всё получившие от рождения, часто горят желанием доказать, что всего заслуживают. Оруженосец резко вздохнул и вложил копьё в руку своего господина. — Твои… соратники… — Савва презрительно усмехнулся, глядя на алтарь, — Не вмешаются?

— Для них — это дело чести, — сказал Якоб. Учитывая состав из откровенной воровки, осуждённого еретика и Баптисты, он сомневался, что честь хоть в малейшей степени может остановить их.

Одна из чародеек хмыкнула с отвращением:

— Никогда не доверяй некроманту. Давайте…

— Если попытаются что-нибудь затеять, — рявкнул Савва, — можешь обрушить храм им на головы. А пока не вмешивайся. — он повернулся к Якобу, властно тряхнул головой. — Тогда, насмерть!

— Без этого поединок не так уж хорош. — Якоб медленно оглядел наёмников Саввы, затем медленно шмыгнул носом и сплюнул на покорёженные плиты. — Честно говоря, твои приспешники меня немного разочаровали. Твой брат Марциан набирал рекрутов на скотном дворе, твой брат Константин — на дне каменистого пруда. — он принял боевую позу. Или, по крайней мере, настолько близко к ней, насколько позволяли колени. — Разве твоя мать не дала тебе игрушек?

— О, я получил свою долю даров Евдоксии. — Савва улыбнулся как человек, никогда не признающий ошибок. — Мои братья, подобно мелким богам, желали переделать эксперименты матери по своему образу и подобию. Марциан подстрекал их стать мясниками, чтобы они завоевывали мир для него. Константин наряжал их пиратами, чтобы они грабили для него. Ни один из них не был лишён амбиций. — свободной рукой он расстегнул застёжку своего позолоченного плаща. — Но они не умели смотреть шире. — одним движением он отбросил плащ и с громким шелестом и порывом ветра расправил могучие крылья над нефом церкви, белые перья почти касались увитых плющом колонн по обе стороны.

— Теперь… — Савва упёрся кулаком в бедро и со звоном ударил древком копья о землю. Человек. С крыльями. В позе статуи. — Понимаешь, почему меня называют Ангелом Трои!

Якоб расхохотался. Он не мог сдержаться. Он закашлялся, слегка рыгнул, ему пришлось приподнять щит, чтобы хоть как-то облегчить боль, пока он глотал:

— Я видел ангелов и демонов, мальчик. — он вздохнул, вытирая глаза рукавом. — Ангелы пугали меня больше. Я их меньше понимал. — он оглядел Савву с ног до головы и фыркнул. — Ты не станешь им, пришивая к спине отходы птичьей фермы.

Улыбка Саввы медленно сменилась хмурым взглядом.

— Посмотрим, — сказал он.

За последние несколько месяцев жизни Алекс безумие стало привычкой, ужасающее — неудивительным, а невозможное — обыденностью. Но даже ей случилось поднять брови при виде этой картины:

— У него крылья, — пробормотала она. Иногда просто нужно сказать вслух. Во всяком случае, это объясняло странный плащ. Наверное, ему было трудно найти что-то подходящее.

Савва откинулся, затем рванулся вперёд, сжав кулаки и расставив ноги, пока эти невероятные белые крылья били, били, били всё сильнее.

Алекс прищурилась, увидев бурю пыли, песка и странное выпавшее перо. Якоб вцепился в щит, изо всех сил пытаясь удержаться на ногах в порыве ветра, а Савва разбежался и взмыл в воздух, мощно взмахнув крыльями, которые вознесли его над нефом. Он рухнул вниз с гулким визгом, копьё с грохотом ударилось о щит Якоба, ударив краем о челюсть старого рыцаря и отбросив на замшелые плиты.

Савва выпрямился, затем, щёлкнув перьями, снова расправил крылья:

— Я покажу тебе отходы птичьей фермы, древний ты долбаный покойник.

— Что нам делать? — прошипела Алекс, выглядывая из-за алтарного камня. Двое охотников пробирались вдоль стен церкви, скользя в тени от одной колонны к другой. Другие натягивали арбалеты, вытаскивали стрелы, в общем, готовились обрушить на них град смертей. А ещё были две чародейки, нетерпеливо наблюдавшие за поединком, скрестив руки на груди, готовые столкнуть всех со скалы или разнести всё здание вдребезги.

— Вмешаешься, и они нас убьют, — проворчала Баптиста, которая перевернулась на спину, засунув одну ногу в стремя арбалета и обеими руками натягивая тетиву.

— А если нет? — спросила Алекс, когда Якоб медленно поднялся. — Они нас отпустят? Мы не можем просто съёжиться за алтарём!

— Если хочешь найти другое место, где можно съёжиться, то даю тебе своё благословение! — рявкнул Бальтазар. — Мне бы не помешало где-нибудь съёжиться! — он толкнул Баптисту, которая сражалась с арбалетом. — Ты вообще умеешь из него стрелять?

— Одно лето работала егерем, — прорычала она. — Кстати, заняла второе место на соревнованиях по стрельбе из арбалета.

— Почему же у тебя нет своего арбалета? — спросил брат Диас, когда Якоб и Савва начали кружить друг вокруг друга.

— Потому что, если ты не заметил, — вены вздулись на шее Баптисты, когда она выгнулась назад, натягивая тетиву, — Эту редкостную срань очень трудно заряжать.

Так называемый Ангел Трои рванулся вперёд, хлопая крыльями так, что носки его ног едва касались земли, молниеносные удары копья врезались в щит Якоба. Старый рыцарь зарычал, когда остриё царапнуло край и повредило ему плечо, споткнулся, когда копьё проскользнуло под его защитой и оцарапало бедро, опустился на колено перед алтарём, пока Савва, ухмыляясь, отплясывал.

— Очень хорошо, ваша светлость! — крикнул оруженосец, который сунул запасные копья под мышку, чтобы вежливо аплодировать.

— Разумеется! — рявкнул Савва, затем повернулся к Якобу и, встав на ноги и ловко вращая копьём, ухмыльнулся. — Ты не сдаёшься легко. Восхищаюсь. — он ударил торец о каменные плиты со звоном, эхом отдавшимся от высоких стен. — Но, кажется, ты и сам понимаешь — твоё время истекло.

— Многие говорили мне такое за эти годы, — сказал Якоб. — А я всё ещё здесь. — он сделал выпад, но Савва поймал его меч, клинок заскрежетал о позолоченное древко копья.

— Я не буду отрицать твоего существования. Как муравьёв с сифилисом. — Савва отшвырнул Якоба. — Но у них столько же шансов спасти твою принцессу.

Алекс решила, что сифилис вполне подойдёт Савве, но не в том масштабе времени, который позволит ей выжить. Одно из его крыльев промелькнуло, ударило Якоба по плечу и отбросило набок, а другое ударило его по голове, отчего он снова растянулся на камнях. Савва потёр яркую царапину, оставленную мечом Якоба на позолоте его копья.

— Чистый вандализм. — он наклонился вперёд, снова взмахнув крыльями, подняв бурю, от которой Алекс отпрянула, и улыбнулся, как мальчишка попавшей в ловушку мухе, пока Якоб изо всех сил боролся с ветром, скребя ногами по разбитым плитам, скользя к краю обрыва…

Савва резко перестал, и Якоб, потеряв равновесие, завалился в его сторону как раз в тот момент, когда Ангел Трои прыгнул вперёд:

— Получай! — Савва отбил щит Якоба древком копья, оторвав одну планку от погнутого края, затем сделал выпад, когда Якоб неуклюже продвинулся вперёд, пронзив старого рыцаря прямо в грудь.

— Ууууф… — выдохнул Якоб, когда красное остриё копья выскользнуло из его спины. Он пошатнулся на мгновение, выпучив глаза. — Это… больновато. — он закашлялся кровью и упал на колени, помятый щит и зазубренный меч безжизненно повисли в его руках.

Савва ухмыльнулся, вырывая копьё, облитое кровью, и повернулся к алтарю:

— Выходи, кузина… — пропел он.

Алекс державшая кинжал за спиной вспотевшей рукой, начала вставать, готовясь выдавить слёзы. Выглядеть слабой. Заставить их быть беспечными, притянуть к себе. Затем живот, пах или горло, со всей яростью, на которую только способна…

— Я сказал больновато… — раздался голос из-за спины Саввы. Якоб стоял на одном колене, его рубашка была в красных пятнах вокруг раны от копья. Он сплюнул кровь, затем, опираясь на меч, медленно поднялся. — Я не говорил, что мы закончили.

— Никогда ещё никто из таких как ты не попадал в мои сети. — Людолов или Эльфолов, как он теперь назывался, разрешил Солнышко вдохнуть, но это ничуть не улучшило её мнение о нём. — Думаю получить за тебя неплохую цену…

— Я сделаю тебе предложение, — раздался голос.

Людолов резко обернулся, занеся копье, быстрый, как скорпион с жалом.

Барон Рикард прислонился к стене, запрокинув голову и прикрыв глаза, луч солнца играл на его улыбке. Он выглядел на десять лет моложе, чем когда Солнышко видела его в последний раз. Лёгкая седина в аккуратно подстриженной бороде. Изящный намёк на морщинки в уголках глаз. Но это был мужчина, находящийся в расцвете сил. Он повернул голову к ним, глядя с отстранённым, слегка меланхоличным видом, словно всё это не было чем-то особенно важным.

— Получишь жизнь за неё, — сказал он.

— Мою жизнь? — Людолов начал кружить, высоко подняв копьё, в то время как рука за спиной скользнула к поясу. Наверное, Солнышко стоило попытаться высвободиться из его сети, но она устала, всё у неё болело, и в последнее время она прилагала так много усилий, поэтому решила позволить вампиру наконец-то повеселиться и надрать чью-то жопу в одиночку.

Барон оттолкнулся от стены, его красивое лицо переместилось из полоски солнечного света в тень, тёмные глаза сверкали, когда он важно шагнул вперёд:

— Мне кажется, это была бы чертовски выгодная сделка, но, честно говоря, у меня никогда не хватало терпения…

Людолов выхватил из-за спины ещё одну сеть и отработанным движением бросил. Она расправилась в воздухе, медные грузики по краям образовали вращающийся круг.

— …торговаться. — барон Рикард просто стоял, пока сеть висела на нём. Сквозь верёвки на лице Солнышко увидела, как он вздыхает:

— Так… это «нет»?

Людолов торжествующе хихикнул, делая выпад. Зазубренные лезвия его рогатины вонзились в грудь барона — или вонзились бы, если бы в тот же миг он не превратился в облако чёрного дыма, сеть внезапно упала, зацепившись за одно из заточенных лезвий и безжизненно повисла.

— Что за…

Дым взвивался и закручивался, раздуваемый непонятно откуда взявшимися сквозняками, образуя щупальца, которые тянулись к Людолову, обвивались вокруг него. Он яростно взмахнул оружием, но как можно бороться с туманом копьём? Он обвился вокруг него, обнял сзади, и внезапно снова стал бароном.

— И кто же теперь Людолов? — его улыбка была очень белой и очень широкой, а глаза — очень чёрными и очень пустыми. Охотник сопротивлялся, но, хотя он был гораздо крупнее, руки барона почти не двигались. — Я бросил вызов богу и его ангелам, — прошипел он. — Я купался в крови и золоте. Короли… унижались… у моих ног. Ты и вправду воображаешь… что можешь проткнуть меня вилкой?

Он раздулся, поднялся, его чёрные волосы взъерошились, словно от ветра, шея изогнулась, словно змеиное тело, пронизанное ветвящимися пульсирующими венами. Его рот раскрылся, слишком широкий, и ещё шире, ощетинившийся невероятным множеством сверкающих зубов, Солнышко зажмурилась и отвернулась.

Она услышала крик, и он перешёл в скулящий, восторженный вздох, сопровождаемый ужасными звуками сосания и причмокивания.

Когда она осмелилась открыть глаза, Людолов лежал на земле, безжизненный, с запавшими глазами, впалыми щеками — следы от зубов на шее, красные и сухие, зияющие открытые раны.

— О-о-о-о-ох, — промурлыкал барон, его веки трепетали, он стирал кровь со щёк, — Пьянящий глоток… — он жадно обсосал кончики пальцев, словно ребёнок, слизывающий остатки сладостей. Его глаза распахнулись, тёмные, как открытая могила, пустые, как глаза крадущейся кошки, а посиневшие губы дрогнули, обнажая клыки, и на мгновение Солнышко показалось, что она смотрит не в лицо, а в бездну ада.

Затем он улыбнулся. Настолько лучезарная улыбка, что даже она, не слишком жаловавшая ни людей, ни мужчин, ни вампиров, ни тем более людей с забрызганными кровью лицами, почувствовала лёгкий укол влечения и подумала, каково обнимать эти белые руки, каково ощущать эти белые зубы в своей плоти. А потом подумала, кто из них самый ужасный монстр, и кто был худшим до него.

— От людоловов нельзя ожидать хороших манер. И уж тем более от эльфоловов, похоже. — она никогда не видела барона таким молодым и прекрасным, и даже сквозь облегчение это чувство слегка тревожило. Он изящно поклонился, прядь иссиня-чёрных волос упала ему на лицо, и Солнышко стало грустно, что такую красоту приходилось скрывать так долго. — Но могу лишь извиниться, если я сам нарушил этикет.

— Принято. — Солнышко подняла запутавшиеся в сети руки. — Теперь, как думаешь, ты сможешь помочь мне выбраться из этой гадской штуки?

Савва на мгновение застыл, уставившись на Якоба, пронзённого, но всё ещё живого. Затем, и его можно понять, он решил, что с него хватит:

— Убить их всех! — заорал он, нервно хлопая крыльями и отходя назад.

Алекс услышала щелчок тетивы и съёжилась, когда стрела пролетела над алтарём мимо её уха. Охотники приближались. Один добрался до колонны и был уже не дальше, чем в десяти шагах.

— Ох, да что же за херня, — простонал Якоб, когда болт вонзился ему в бедро, рыцарь пошатнулся и упал на землю. Брат Диас схватил его за запястья, Алекс — под спину, и с взаимным стоном они перевернули его, растянув за алтарём, когда град грязи обрушился на них, куски разбитой кладки посыпались через край и вниз в обрыв.

— Этот проклятый аэромант! — Бальтазар отпрянул, закрыв голову руками. — Она сбросит нас со скалы!

— Я… — прорычала Баптиста, наконец натянув тетиву арбалета на защёлку. — Так… — она вставила стрелу в паз и одним плавным движением поднялась на колени, приложив приклад к плечу. — Не думаю.

Она спустила крючок, раздался громкий хлёсткий звук, и когда Алекс выглянула из-за камня, она увидела, как та, что со стеклянной цепью, отступила на шаг. Пошатнулась. Моргнула. Алекс увидела стрелу между глаз падающей на землю колдуньи.

— Нет! — взвизгнула сестра. Её губы скривились в яростном оскале. Кулаки яростно сжались. Глаза яростно сузились, когда она посмотрела на алтарь.

— О, Боже, — пробормотала Алекс, когда вокруг одежд женщины закружились маленькие камешки.

Земля задрожала. Несколько каменных плит вздыбились. Часть неплотно прилегающей кладки обрушилась с высоких стен. Алекс резко обернулась, опустилась между остальными, прижалась плечом к чьему-то плечу и увидела, как пара рваных каменных плит на краю обрыва пошатнулась и свалилась.

— Ты подстрелила не ту колдунью! — завыл Бальтазар. — Проклятая геомантка разнесёт это место вдребезги!

— Это была твоя, нахер, идея! — прорычала Баптиста, бросая бесполезный арбалет. — Вот бы у нас был свой колдун!

«Волшебник!» — чуть не крикнул он ей в ответ:

— Но мне нужны трупы для работы!

Савва махал крыльями, чтобы удержать равновесие, кричал на колдунью, но она стояла над телом сестры, не обращая на него ни малейшего внимания. Земля теперь слишком сильно тряслась для стрельбы, и охотники суетились в поисках убежища, один из них прикрыл голову щитом, когда вниз посыпались новые камни. С одной стороны, стрелы перестали лететь. С другой — казалось, половина храма скоро рухнет с горы, именно та половина, в которой были они.

— Скоро мы все станем трупами, — простонала Алекс.

— Трупы… — глаза брата Диаса расширились. Он высунулся над алтарём и закричал. — Это всё, на что ты способна? Земля от моего пердежа трясётся сильнее!

Колдунья стиснула зубы, пот стекал по её бритой голове. Она подняла дрожащие руки, и земля послушно задрожала, каменные плиты разлетелись в разные стороны, взметнув вверх облака пыли.

— Ты пытаешься её ещё больше разозлить? — пропищала Алекс.

— Четыре казни небесные за десять лет… — выдохнул монах. — Слишком много трупов для кладбищ.

— Можно было выбрать и более подходящий момент для урока истории, — прорычал Бальтазар, сгорбившись, когда из-под сводчатых арок начал сыпаться раствор.

— Они хоронили их сотнями в ямах. В каждом дюйме освящённой земли, которую могли найти…

Глаза Якоба сузились. Глаза Бальтазара расширились. Глаза Алекс приникли к земле. Пыль слетала с каменных плит, изношенных временем, непогодой и ногами монахов. Но на некоторых она всё ещё могла разглядеть выцветшие эпитафии.

— Умершие от чумы? — пробормотал Бальтазар. — Погребённые десятилетия назад?

Алекс схватила его за рубашку:

— Ты хочешь сказать, что не сможешь?

— Они будут слишком старыми. — волшебник зажмурился. — Они слишком глубоко!

— Слишком глубоко? — Алекс притянула его к себе, яростно встряхнув. — Кем эта сука себя возомнила? — он стиснул челюсти. — Думает, она может одолеть Бальтазара Шама Ивама Дракси? — его ноздри раздулись. — Лучшего некроманта Европы? — его глаза распахнулись. — Рядом с гигантской, нахер, могилой? — Он отшвырнул её руки:

— Я… думаю… нет.

Бальтазар вскочил на алтарный камень. Выпятив грудь, расправив плечи, широко расставив ноги, он стоял лицом к лицу с этой прославленной землепинательницей. Между ними содрогались тридцать шагов каменных плит.

Он бросил самый прямой вызов. Он бросил вызов всем. Без уловок и хитростей он протолкнул свой разум вниз, сквозь камень, почву и корни, к фундаменту монастыря, вибрирующему теперь от магии, и там он нашёл мёртвых. Под его ногами раздался скрежет, и с оглушительным треском алтарный камень раскололся надвое, одна половина улетела в обрыв. Он запнулся, его концентрация ослабла…

Кто-то схватил его за ногу. Принцесса Алексия, стиснувшая зубы. Баптиста схватила его за пояс с другой стороны, и её взгляд на мгновение встретился с его взглядом, она едва заметно кивнула.

Бальтазар повернулся к выжившей колдунье. Этот подвиг некромантии ещё десятилетия будут с благоговением обсуждать в магических кругах! И эта башня геомантического самолюбования так и не догадалась, что своими потугами только помогает ему. Он позволил губам искривиться, обнажив стиснутые зубы, и выплеснул всю свою силу.

Мёртвые сопротивлялись. Так глубоко погребённые. Так долго погребённые. Но Бальтазар не принимал отказов. Он требовал. Он приказывал. Он сделает это без книги или кругов, без жезла, рун или освящённого масла, даже без слов. Он не станет ласкать их нежными поглаживаниями, он вырвет их из цепкой земли силой воли.

— Повинуйтесь! — прошипел он.

Один из оставшихся сводов треснул, каменная кладка рухнула на дрожащую землю. Савва отшатнулся назад, крылья сложились над головой, словно щит. Крик одного из охотников внезапно оборвался, когда его придавил валун размером с корову.

Ни одно мёртвое существо не было вне досягаемости Бальтазара. Как бы глубоко оно ни лежало. Насколько бы древним оно ни было. Даже сгнившие останки он соединит вместе. Будь оно всего лишь перегнившей плотью, он всё равно придаст форму для своей цели.

— Повинуйтесь! — прорычал он.

Ученица Евдоксии удвоила усилия, напрягаясь, её лицо исказилось от рычания, и земля затряслась ещё сильнее, камни посыпались вниз, весь монастырь сотрясался.

Ему даже не нужны были целые тела. Теперь он это понял. Ему не хватало, как ни странно, амбиций. Он позволил себя унизить. Он поддался сомнениям. Но с этим покончено.

По земле побежали трещины, сорняки взметнулись в воздух, камни раздвинулись, падая внутрь.

— Повинуйтесь! — закричал он.

С грохотом, как в конце творения, пол истерзанного нефа обрушился внутрь, и, словно из пролома в самом аду, из-под него хлынули мертвецы.

— Спаситель милостивая, — прошептал брат Диас, не зная, что ему прикрыть руками: глаза, уши или нос.

Боже, какое нечестивое зрелище! Челюсти, отрывающиеся от черепов, черви, вываливающиеся из глазниц, клочки одежды, всё ещё висящие на разлагающихся телах, или клочки плоти, всё ещё висящие на почерневших костях. Похороненные вместе, сгнившие вместе, он не мог сказать, какая конечность чему принадлежала, бесформенная масса зубов, ногтей, волос, ржавых серёжек, ржавых пряжек ремней, много пальцев, много рассыпающихся ртов. Все падающие поднимались заново.

Боже, какое нечестивое зловоние! Однажды он присутствовал на расследовании по беатификации, где был эксгумирован некий брат Хорхе, его тело считалось нетленным. Но оказалось иначе: несколько монахов его ордена, шатаясь, выбрались из гробницы. Тот смрад был лишь крошечной частью нынешнего зловония: захоронение было гораздо старше, гораздо больше, поспешно запечатано и жестоко вскрыто, воздух был непригодным для дыхания, невыносимым, неописуемым.

Спаситель, что за нечестивый звук! Грохотала ли проклятая масса, как бурное море о суровый берег? Стонала ли от бесконечной боли? Выла ли от бессмысленной ярости? Жаловалась ли сотнями безъязыких, безгубых ртов, желая высвободиться из оков этого мира и вернуться в ад? Или брат Диас слышал лишь грохот рушащегося храма, отчаянные вопли и визги охотников, пытавшихся спастись от ужаса?

— О, Боже, — услышал он голос Алекс.

Земля разверзлась под колдуньей, и она рухнула в яму вместе с мёртвой сестрой. Слуга с криками скользнул за ними, но земля продолжала содрогаться, словно от отвращения к такому зрелищу. Обломки каменных плит падали с неровного края задней стены в глубь обрыва. Полоска пола между алтарём и скалой на которой прятались брат Диас и его спутники, стремительно сужалась.

Камни обрушились под тремя охотниками, и они упали в зловонный водоворот. Другие отшатнулись, когда руки слепо потянулись к ним, словно в ужасной зависти, словно в ужасной нужде. Обняли, окутали, с криками потащили к краю пропасти. Охотники, ставшие жертвами, бесполезно царапали землю ногтями, бессмысленно рубили оружием то, что уже десятки лет было мертво.

Сверху раздался оглушительный треск, и вершина колокольни оторвалась и рухнула вниз, врезавшись в стену нефа, куски камня разлетелись по содрогающейся земле, а кованое священное колесо, венчавшее её, с грохотом покатилось прочь.

Один столб рухнул, арка над ним и целый участок стены сползли в яму. Уже расколотый алтарный камень со скрежетом сдвинулся ещё. Алекс споткнулась, и брат Диас подхватил её, поддерживая, как она поддерживала Бальтазара.

Савва издал отчаянный вопль, его огромные крылья захлопали, порыв ветра пронёсся по руинам. Ангел оторвался от проваливавшейся земли всего на шаг или два, но от слепого голода мертвецов спасения не было.

Их цепкие руки схватили его за лодыжку, схватили его за колени, вцепились в одежду — извивающаяся гора мертвецов, разваливавшихся на части, пока они карабкались друг на друга. У кого-то оторвалась рука и осталась болтаться на поясе другого.

Савва яростно брыкался, но они поймали одно крыло, и он закричал, когда они вырывали из него перья клоками, второе крыло было немного выше и беспомощно билось. Легион давно умерших вцепился в него, кусал, и самопровозглашённый Ангел Трои был повален, окровавленный и визжащий, в гниющие объятия проклятых.

Его отчаянный вопль перешёл в неистовый вой, затем в приглушённый стон, когда эта гнилостная масса сомкнулась над ним и внезапно замерла.

Задыхаясь, Бальтазар опустился на колени на разбитый алтарь.

Трупы и куски трупов, всё ещё корчившиеся в яме, повалились, рассыпались и затихли.

Охотник вытаращил глаза из-за одной из уцелевших колонн, затем со стоном отбросил арбалет и, рыдая, бросился бежать.

Несколько камней упали с края огромной ямы, которая когда-то была нефом аббатства, и с грохотом укатились вниз. Всё стихло.

Алекс продолжала цепляться за ногу Бальтазара, слёзы беззвучно текли по её потрясённому лицу. Баптиста стояла по другую сторону от некроманта, её глаза были безумны, лицо в облаке спутанных локонов, она пыталась что-то сказать, но каждый быстрый вдох оставался только бессмысленным вздохом.

Якоб застонал, уронил меч, а затем медленно упал навзничь, широко раскинул руки, наблюдая за плывущими по небу облаками.

Брат Диас понял, что всё ещё отчаянно сжимает обломок алтарного камня, а его рот скорчен, словно в безмолвном крике, и с огромным усилием он заставил пальцы расслабиться и смахнул слёзы:

— Долбануться, — выдохнул он. Или что-то вроде того.

Глава 51 «Чудодейственное лекарство»

— Я ещё жива, — сказала Алекс, но с таким сомнением, как будто это вопрос.

— Действительно. — Солнышко подняла руку, ущипнула её за щёку и слегка похлопала. — Насколько я могу судить.

Они сидели, прижавшись друг к другу, на резной скамье Саввы, на пухлых подушках Саввы, накинув на плечи Саввин позолоченный плащ, оказавшийся на удивление мягким. Они сидели, глядя на огонь Саввы, и пили вино Саввы, и Солнышко выпила слишком много, примерно три глотка.

Раньше она считала любое количество вина слишком большим, но за последний час или два на неё снизошло просветление, и теперь вино казалось поистине чудодейственным лекарством. Первый глоток может быть на вкус как грязная ступня, но чем больше пьёшь, тем лучше становится, и теперь это был летний луг в бутылке, солнечный свет, коснувшийся языка. Её многочисленные раны, кажется, ныли меньше, уступив место лёгкому головокружительному чувству удовлетворения и тёплой любви к миру, который, возможно, и ненавидел её, но что с того? Нельзя выбирать, какими будут другие, только то, кем будешь ты, и она решила быть хорошей.

По крайней мере, до завтра.

— Меня не пронзили копьём, — Алекс ткнула себя в живот, словно проверяя его на наличие дыр. — И не пронзили мечом, и не пронзили стрелой…

— Рад за тебя, — прорычал Якоб. — Ох! — Баптиста ткнула иглой рядом с огромной раной на его груди и протянула нить.

После всего произошедшего монастырь мало кого привлекал. По крайней мере, никого, кроме Бальтазара, который смотрел в разверзшуюся чумную яму с восторженным недоверием архитектора, наконец-то увидевшего, как возвели его величественный собор.

Потом они хромали и спотыкались, опираясь друг на друга и залечивая свои многочисленные раны. От разрушенного храма до разрушенного двора и через разрушенное кладбище, в лес, где наткнулись на лагерь Саввы и его охотников, выглядевший примерно так, как, должно быть, оставил его так называемый Ангел Трои — полный палаток, лошадей, провизии и очень большого количества вина.

Алекс помахала бутылкой:

— Меня не сбила с ног, не раздавила падающая кладка, не сбросил со скалы крылатый козлина, и легион мертвецов не утащил в чумную яму.

— В общем… — сказала Солнышко, — Я довольна.

— Думаю, я тоже выжил. — брат Диас нахмурился, глядя на покрытую струпьями тыльную сторону своей руки, затем перевернул её, чтобы нахмуриться, глядя на покрытую струпьями ладонь. — Как бы мало я того ни заслуживал. Я начинаю верить… что у Бога, должно быть, есть для меня предназначение.

— Я б не… — шрам на щеке Якоба подёргивался при каждом движении иглы Баптисты, — Рекомендовал это.

— Осталось совсем немного, — пробормотала Баптиста, сжав губы в жёсткую линию во время шитья, — Очень самонадеянно думать, что каждый твой чих — часть его плана.

— В этом случае любое беззаконие оправдано, — сказал барон Рикард. — Как человеку, столетиями оправдывавшему беззаконие, вы можете мне поверить. — он вытащил из ящика бутылку и осмотрел при свете камина. — Должен сказать, слуга твоего кузена содержал отличный погреб.

— Жаль, что он свалился в яму, — Алекс сделала движение, возвращая бутылку барону. — Мой дядя как-то сказал мне, что герцогов всегда можно наделать, но хороший слуга — редкое сокровище.

— Очень мило, но я уже попил. — он взглянул на Солнышко, отсвет костра блеснул в его чёрных глазах, на белых зубах. — Самого выдержанного, от которого не бывает похмелья.

Солнышко нервно откашлялась и плотнее закуталась в плащ Саввы — её внезапно зазнобило, и Алекс предложила бутылку ей. Их пальцы соприкоснулись, когда она взяла его, и в этом было что-то странное, и Алекс поймала её взгляд, и там тоже было что-то странное, и Солнышко тут же отвернулась, отпила из бутылки, покатала во рту, проглотила, вдохнула, и её голова наполнилась фруктовыми парами.

— Ты не боишься, что они вернутся? — спросила Алекс, оглядывая добротное снаряжение, брошенное в лагере.

— Те, кто свалился в яму? — Бальтазар посмотрел на звёзды. — Нет.

— Я имела в виду тех, кто сбежал.

— После того, как увидели остальных падающими в яму? — Якоб поморщился, глядя на землю. — Нет.

Настала очередь Алекс плотнее закутаться в плащ, и её плечо потёрлось о плечо Солнышко, приятное прикосновение, от которого ей захотелось потереться в ответ, как кошка трётся о печку, и замурлыкать. Солнышко, кажется, тихонько замурлыкала.

— Впервые за несколько недель мне не холодно, — пробормотала она.

— Впервые за несколько недель я не в ужасе, — сказал брат Диас.

— Впервые за несколько недель я не испытываю боли, — сказал Бальтазар.

— Рад за тебя, — пробормотал Якоб, когда Баптиста затянула последний узелок и обрезала нить кинжалом.

— Тогда повернись. — она лизнула новую нитку и начала продевать через иглу. — Я займусь спиной.

— Чёрт возьми. — Якоб надул щеки, затем с трудом поднялся, схватившись за перевязанную ногу, и со стоном обернулся — костёр осветил ещё большую рану от копья на спине.

— И что дальше? — спросила Алекс.

— Ещё немного этого, — сказал брат Диас с ухмылкой глядя на свою бутылку, — А потом спать.

— Я имела в виду вообще.

— Ну, — проворчал Якоб, — Спасибо твоему крылатому кузену…

— Какая щедрая душа! — заметил барон Рикард, поднимая руки и окидывая взглядом лагерь.

— …у нас есть лошади, у нас есть припасы, у нас есть деньги…

— И очень хороший плащ, — сказала Солнышко, прижимая ткань к ушибленной щеке.

— И вино! — Брат Диас подбросил бутылку в воздух, и часть выплеснулась из горлышка на землю. — Много вина.

— Разве воздержание не входит в число Двенадцати Добродетелей? — спросил Бальтазар.

— Но в самом низу. И кто исполняет все двенадцать?

— Я даже не могу назвать все двенадцать, — сказала Солнышко. Хотя все говорили, что у неё нет души, которую нужно спасать, поэтому неважно, грешит она или нет. Наверное, ей следовало бы грешить намного больше.

— Мы направляемся к побережью, — сказал Якоб как обычно мрачно возвращаясь к сути. — Ищем порт. Не самый оживлённый…

— Может быть, в Кава́лу? — пробормотала Баптиста.

— В Кавале в это время года чудесно, — сказал барон.

— …а потом корабль…

— Тот, который в этот раз не затонет, — проворчал Бальтазар.

— …в Трою.

— А потом что? — Алекс моргнула, глядя на огонь. — Высадите меня у ворот?

— Ну… — брат Диас сделал вид, что впервые обдумывает этот вопрос. — Если предположить, что герцог Михаэль добрался до Святого Города, если он оправился от ран, и если кардинал Жижка обеспечила ему сопровождение, вполне возможно… что он уже в Трое?

Алекс была совсем не уверена:

— Это слишком самонадеянно.

— Он может быть со своей подругой, как её звали?

— Леди Севера? — пробормотала Алекс.

— Именно! Готовится к твоему прибытию! — брат Диас снова взмахнул бутылкой. — Может быть, нас будут ждать ликующие толпы! Разве надежда — не главная из Двенадцати Добродетелей? Та, из которой… проистекают все остальные?

— Может быть. — Алекс выглядела менее уверенной, чем когда-либо. — Не могу сказать, что на мне это работает…

— Слышите? — Солнышко взглянула на кусты, увидела, как они дрожат и шуршат. Якоб извернулся, застонав, высвободившись от иглы Баптисты, и схватился за меч, но сумел лишь уронить его на землю. Брат Диас поднял бутылку, словно собираясь её бросить. Солнышко сделала глубокий вдох, чтобы исчезнуть, но вместо этого рыгнула и в итоге лишь смущённо натянула плащ до подбородка.

Из тени выплыла огромная фигура и на полусогнутых ногах вышла на свет. Фигура, закутанная в грубое и грязное одеяло. Одеяло было откинуто, и открылась копна чёрных волос, перепутанных с грязью, листьями, ветками, и суровое лицо, отмеченное татуировками-предупреждениями.

— Вигга! — рассмеялась Солнышко. — Ты вернулась!

Вигга прищурилась:

— У тебя вино? — и она выхватила из рук Солнышко полупустую бутылку. — В прошлый раз, когда ты пила вино, ты потеряла достоинство.

— Всё в порядке. Посмотри, какая я молодец. — Солнышко вскинула руку, но забыла, что она под плащом, и немного запуталась. — А какой вообще смысл в достоинстве? Можно ли его обнять, когда тебе одиноко?

— Нельзя. — Вигга перевернула бутылку и начала глотать, её горло сжималось и разжималось. Солнышко не была уверена, схватила ли она Алекс за руку в волнении, или Алекс схватила её, но она поняла, что теперь они держатся за руки под плащом мёртвого ангела, и не хотела отпускать.

— Стоять. — Вигга замолчала, оглядывая костёр. На Якоба, раздетого по пояс, на Баптисту с иголкой и ниткой, на Бальтазара с бутылкой в руке, и, наконец, с некоторым отвращением, на барона Рикарда. — Эти ребята были здесь, когда я уходила?

— Мы атаковали. — Якоб, наконец-то нащупавший меч, теперь бросил его обратно. — Тогда это казалось хорошей идеей.

— Ну, я рад, что вы это сделали, — сказала Алекс. — А как же Датчанин? Ты его убила?

Вигга высосала бутылку и зашвырнула в кусты, откуда выскочила:

— Я не убивала.

— Хм. — Бальтазар поднял брови. — Как-то на тебя не похоже — никого не убить.

— У нас была случка, — гордо сказала Вигга, выхватила бутылку Бальтазара, сделала большой глоток, рыгнула и вытерла рот. — Как у лесных зверей. Это было для песен.

Барон Рикард вздохнул:

— Каких песен?

— О полной луне и всё такое. — Вигга неопределённо махнула рукой в сторону неба. — Невозможно остановиться, даже если бы захотелось.

— Похоже, ты не остановилась.

— Почти жалею. — Вигга осторожно уселась на бревно, поморщилась, повернулась в одну сторону, потом в другую. — Чувство такое, будто меня трахнули колокольней святого Стефана.

Баптиста слегка прищурилась:

— Образ, который засядет в голове.

— Отдалась ему на полную!

— Кто бы сомневался.

— Он похромает обратно в грёбаную Данию, чтобы засунуть свой член в ледник.

Баптиста поморщилась:

— Ещё один.

— Ты бы гордился, Якоб!

Старый рыцарь на мгновение задумался:

— Я?

— Что стало с этим сучкой Саввой?

— У него были крылья, — сказала Алекс, глядя в огонь.

Вигга застыла, не донеся бутылку до рта:

— А. Вот зачем плащ. Наверное, трудно найти что-то подходящее. — и она горделиво поправила на плечах грязное одеяло. — Знаю это чувство. Значит, он мог летать?

— Не настолько хорошо, чтобы не быть утащенным в чумную яму легионом древних трупов.

Вигга задумчиво кивнула:

— Хм. — и она отсалютовала бутылкой Бальтазару, а он слегка кивнул в ответ, словно два соперника по профессии, оценивающих качество работы друг друга.

— Чёрт возьми! — прошипел Якоб, ёрзая на стуле, когда Баптиста снова вонзила иглу ему в спину.

— Тебе стоит попробовать это. — Вигга поднесла бутылку к свету. — Плохого вина не бывает, но это хорошее. Притупит боль.

— Он не хочет, чтобы боль притуплялась, — сказала Солнышко. — Он любит боль.

— Я поклялся… — проворчал Якоб, яростно сжимая узловатые пальцы на бревне, — Дал вечную клятву воздержания.

Вигга подняла брови:

— Жизнь слишком коротка для слова «вечно».

— Твоя жизнь слишком коротка? — фыркнул Якоб. — Ну, я, нахер, рад за тебя — ай!

— И что вы тут наворотили? — спросила Вигга.

— Обычные дела, — ответила Баптиста, защипнув рану Якоба и снова воткнув иглу. — Разграбление могил, недолгое заточение у старого друга, участие в каких-то мирных переговорах. Бальтазар вызвал герцогиню Ада… — она отрезала кинжалом последнюю нитку и откинулась. — Потом очередной последний бой, землетрясения, жопа с крылышками, чумная яма. Всё.

— Спасибо, — проворчал Якоб, натягивая чистую рубашку. Должно быть, она принадлежала Савве, воротник и манжеты были расшиты золотыми нитями, и он выглядел как богатый вдовец, решивший снова ворваться на рынок невест.

— Все ваши миссии… — Алекс неопределённо махнула рукой, обращаясь ко всему и ничему, — Такие же?

Барон Рикард радостно посмотрел в ночное небо:

— Миссии, порученные часовне Святой Целесообразности, подобны её пастве — каждая ужасна по-своему.

— Могло быть гораздо хуже, — сказала Солнышко. Все посмотрели на неё, и она подумала, не пьяна ли она. — В смысле… мы все живы и снова вместе.

— Аллилуйя, — проворчал Бальтазар, чьё восхищение собственным некромантическим достижением не продлилось и дня. — Мы застряли в глуши ради наименее вероятной императрицы в мире, без обид…

— Совершенно справедливо, — сказала Алекс.

— …по велению десятилетней Папы, — он махнул рукой в сторону брата Диаса, — Под командованием самого неумелого монаха Небесного Дворца…

— Не говори про него так! — прорычала Вигга. — Он хороший человек! Честный, храбрый и превосходный любовник! Удивительно смелый и напористый…

— Подожди… — удивление на лице Бальтазара сменилось недоумением. — Чего?

— О. — Вигга моргнула. — Дерьмо.

— Правда? — Якоб из Торна сжал переносицу указательным и большим пальцами. — Опять?

— Когда… — Бальтазар перевёл взгляд с монаха на оборотня и обратно, — где… как…?

Брат Диас выглядел огорчённым:

— Не могли бы мы… поговорить о чём-нибудь другом?

— Ты годами иллюстрировал рукописи, — сказала Баптиста, работая над одним сапогом, — И пел гимны, и ухаживал за монастырскими садами, но все только и говорят, как ты однажды трахнул оборотня.

— Трижды, — сказала Вигга, — На самом деле.

— Один раз можно было бы считать случайностью, — сказал барон Рикард назидательным тоном, — Но трижды — это уже выглядит как сознательный грех!

— Как даже один раз может быть случайностью? — спросила Солнышко в замешательстве.

— Кардинал Жижка, я должен исповедаться, — пропела Баптиста, снимая второй сапог и откидываясь назад, шевеля босыми пальцами у огня, — Я поскользнулся во время молитвы, моя ряса зацепилась за гвоздь, и мой член, всегда полный крови и любви к Господу, случайно попал в вагину ликантропа.

— Я слышал всё. — Бальтазар широко раскрытыми глазами смотрел в тёмный лес. — Вселенная больше не хранит для меня никаких тайн.

— Отлично! — крикнул брат Диас. — Путь к искуплению начинается с исповеди. — он сделал глоток из бутылки, закрыл глаза и выпалил — Это было четыре раза!

Вигга прищурилась, глядя на небо, и её глаза чуть-чуть расширились:

— А! Ты прав!

— Сердце хочет того, чего хочет сердце, — сказал барон Рикард.

— Как и вагина, — тихо сказала Солнышко, — Видимо.

— И я ни о чём не жалею! — крикнул брат Диас. Вроде, когда ты пьян, трудно понять, пьяны ли другие, но Солнышко была почти уверена, что монах пьян. — Ну что ж? Вигга — превосходная любовница. — и он предложил ей бутылку. — Удивительно нежная и чуткая.

— Сомневаюсь, что Датчанин бы согласился. — Вигга скромно откинула назад волосы, полные веток и листьев, выхватила бутылку из руки брата Диаса и подняла её в салюте. — Но и у меня бывают чувственные моменты.

— Теперь я слышал всё, — пробормотал Бальтазар, переводя взгляд с Вигги на брата Диаса с почти удивлённым выражением. — Как я могу быть одновременно разочарован и впечатлён, да ещё и вами обоими?

— Это чудесно… — Якоб нежно потёр грудь, где на рубашке уже проступило пятнышко крови. — Что человек может прожить столько же, сколько я, и увидеть то, что видел я… — он не то чтобы улыбался в огонь, но и не хмурился. — И всё же мир может его удивить.

— Это горький момент! — Солнышко резко поднялась, чувствуя, что хочет сказать нечто очень важное. — И мы должны понять… — ей было немного сложно собраться с мыслями, учитывая, как пылает лицо, и как стремительно кружится мир, — … любую радость, которая нам доступна. — она закрыла глаза, но от этого стало ещё хуже, поэтому она снова их открыла и высоко подняла руку. — И я хотела бы произнести тост…

И на слове «тост» она рыгнула, и её вдруг стошнило.

— Ты, наверное, слишком много тостов произнесла, — сказала Вигга.

— Ох. — Солнышко выпрямилась, ноги у неё дрожали. Она вытерла мокрый подбородок. — Я что, потеряла достоинство?

— Отчасти, — ответила Баптиста.

Якоб уставился в темноту:

— Да какой вообще смысл в этом достоинстве?

— Сюда. — Солнышко почувствовала, как её рука поднялась, и голова Алекс скользнула ей под мышку прекрасным своевременным жестом. Её поддержали и помогли ей двигаться, это было очень удачной идеей, поскольку обе ноги Солнышко пыталась унестись в разные стороны.

В палатке Саввы, почти такой же цветистой, как его плащ, было темно. Только отблески огня сквозь парусину и кое-где отблески позолоты, включая большую кровать, достойную императрицы, и, пожалуй, лучшую, на которой когда-либо спала Солнышко. Впрочем, конкуренция была незавидной: в цирке, например, она спала в собачьей корзине.

Она споткнулась обо что-то и чуть не упала, но Алекс поддержала её. Она тихонько хихикнула, что было совсем на неё не похоже. Солнышко никогда не была смешливой. Может, ей просто было не над чем смеяться.

— Спасибо… — сказала она, внезапно слегка запыхавшись, а в палатке стало темно, всё кружилось и пахло цветами. — За помощь.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как Алекс пожала плечами:

— Ты сохранила мне жизнь, когда на меня охотились.

— Я это сделала, правда?

— Меньшее, что я могу сделать — помочь тебе улечься в постель… когда ты пьяна.

— Ты думаешь, я пьяна?

Солнышко плюхнулась на спину в кровать, и Алекс плюхнулась рядом с ней на колени и обхватила плечи Солнышко.

Они замерли на мгновение в темноте, снаружи слышались голоса остальных: Бальтазар что-то говорил, Вигга смеялась, а Алекс казалась лишь тёмным силуэтом на фоне света костра, пробивающегося сквозь палатку. Затем она начала отстраняться, и Солнышко удержала её. Схватив её лицо обеими руками, она приподнялась — это было опасно, учитывая, как она недавно теряла равновесие — и нежно поцеловала её, а потом снова опустилась, тяжело дыша. Снова тишина, и лицо Солнышко покалывало, и дыхание почему-то щекотало ей губы, и Алекс застыла над ней, прижавшись коленом к бедру Солнышко, её горячее лицо прижалось к её пальцам, и вот уже Вигга говорила что-то снаружи, изображая Якоба, глубоким и хриплым голосом, а остальные смеялись, и, вероятно, поцелуй был немного с привкусом рвоты, и, возможно, Алекс не хотела, но попытаться стоило.

— Ты можешь вернуться к остальным, — прошептала Солнышко. — Если хочешь. — обычно она не могла найти нужные слова. Теперь же она, казалось, не могла остановиться. — Со мной всё будет хорошо. Сама. Я привыкла.

— Мир — отвратное место, — сказала Алекс, и блеск в уголке глаза заставил Солнышко подумать, что она улыбается. Что-то заставляло верить в эту улыбку. — Мы должны цепляться за любую радость, которую можем найти.

— Мудрые слова. Очень мудро.

— Ты уверена? — прошептала Алекс.

Солнышко обхватила её затылок:

— Кто вообще может быть уверен?

Она потянула Алекс вниз, и Солнышко закрыла глаза, когда они поцеловались, губы, язык, тёплое дыхание, пальцы в волосах, ноги переплелись, и палатка приятно закружилась, а снаружи раздался смех…

Солнышко перевернулась и её стошнило на пол.