Дьяволы

Глава 1 «День Святого Эльфрика»

Было пятнадцатое число месяца Преданности, а брат Диас опоздал на аудиенцию у Её Святейшества Папы.

«Чёрт побери», — ворчал он, когда его еле движущуюся карету задела процессия стенающих бичующихся, их спины были в крови, а лица — в слезах восторга, они хлестали себя под полотном, на котором было написано просто: «Раскайтесь». В чём призывали раскаяться не уточнялось.

Каждому есть в чём, не так ли?

«Чёрт побери», — пусть она и не входила в число Двенадцати Добродетелей, но брат Диас всегда гордился своей пунктуальностью. Он потратил целых пять часов, чтобы добраться от гостиницы до места аудиенции, хотя планировал по меньшей мере два часа благочестиво любоваться статуями старших святых перед Небесным Дворцом. В конце концов, говорили, что все дороги в Святом Городе ведут туда.

Только теперь казалось, что все дороги в Святом городе вели вокруг и вокруг ледяными кругами, кишащими невообразимой массой паломников, проституток, ротозеев, интриганов, покупателей реликвий, продавцов индульгенций, искателей чудес, проповедников и фанатиков, обманщиков и мошенников, проституток, воров, торговцев и ростовщиков, солдат и головорезов, поразительным количеством скота на копытах, калек, проституток, увечных проституток, он упоминал проституток? Они превосходили духовенство численностью примерно в двадцать раз. Их кричащее присутствие в благословенном сердце церкви, горячие обещания, застывающие на губах морозными облачками, и демонстрация покрытых гусиной кожей конечностей равнодушному холоду, были шокирующими, конечно, позорными, несомненно, но также возбуждающими желания, которые брат Диас надеялся давно похоронить. Он был вынужден поправить волосы и обратить взор к небесам. Или, по крайней мере, к трясущемуся потолку кареты.

Так он и попал в беду в первый раз.

— Чёрт возьми! — он дёрнул вниз окно и высунул голову в морозный воздух. Какофония гимнов и молитв, криков торговцев и мольбы о прощении, а также вонь древесного дыма, дешёвого ладана и близлежащего рыбного рынка мгновенно утроились, оставив его в сомнениях: закрывать уши или нос. Он закричал на кучера, — я опоздаю!

— Это меня не удивит. — мужчина говорил с усталым смирением, как будто был незаинтересованным прохожим и не брал непомерную плату за доставку брата Диаса на самую важную встречу в жизни. — Сегодня день святого Эльфрика, брат.

— И?

— Его мощи были подняты к шпилю церкви Непорочного Умиротворения и выставлены на обозрение нуждающимся. Говорят, они излечивают подагру.

Это объясняло хромоту, трости и инвалидные коляски в толпе. Разве это не могла быть золотуха, или нескончаемая икота, или какая-то другая болезнь, не мешающая страдающим разбегаться от проносящегося экипажа?

— Разве нет другого пути? — пронзительно крикнул брат Диас, прерывая праздную болтовню.

— Сотни. — кучер вяло пожал плечами в сторону толп. — Но ведь День Святого Эльфрика везде.

Колокола, зовущие к полуденным молитвам, раздались по городу начиная с одного-двух прерывистых звонов в придорожных святилищах, перерастающих в нестройный звон, когда каждая часовня, церковь и собор добавляли собственные неистовые раскаты, пытаясь затащить паломников на молитвенные скамьи к тарелкам для сбора пожертвований.

Экипаж качнулся вперёд, даровав брату Диасу облегчение, затем немедленно остановился, повергнув его в отчаяние. Неподалеку пара оборванных священниц из конкурирующих нищенских орденов были подняты на раскладывающихся кафедрах, опасно покачиваясь над толпой со скрипом измученных механизмов, разбрызгивая слюну, они яростно перебивали друг друга, споря о буквальном значении призыва Спасителя к вежливости.

«Чёрт возьми!» — вся работа по подрыву доверия к братьям в монастыре. Все хлопоты, чтобы любовницы аббата не узнали друг о друге. Всё хвастовство о вызове в Святой Город, выделении как особенного, которого отметили для великого будущего. И вот здесь его амбиции умрут. Похороненный в карете, застрявшей в человеческой грязи, на узкой площади, названной в честь неизвестного святого, холодной, как ледник, оживленной, как бойня, и грязной, как сортир, между расписным ограждением, забитым нищими с лицензией, и липовым эшафотом, на котором группа детей сжигала соломенные чучела эльфов.

Брат Диас наблюдал, как они истязают остроухих, острозубых болванчиков, выбрасывающих снопы искр, пока зрители снисходительно аплодировали. Эльфы, конечно, были эльфами, и, конечно, лучше сжечь, чем не сжечь, но что-то тревожное было в этих пухлых детских лицах, сияющих от яростного ликования. Теология никогда не была его сильной стороной, но он был уверен, что Спаситель много говорила о милосердии.

Бережливость, безусловно, присутствовала среди Двенадцати Добродетелей. Брат Диас всегда напоминал себе об этом, когда обходил стороной нищих у ворот монастыря. Но иногда нужно вложить деньги, чтобы получить прибыль. Он высунулся из окна, чтобы снова крикнуть кучеру:

— Пообещай доставить меня в Небесный Дворец вовремя, и я заплачу вдвое больше!

— Это Святой Город, брат. — кучер даже не потрудился пожать плечами. — Здесь только безумцы дают обещания. — брат Диас нырнул обратно, слезы жгли глаза. Он протиснулся возле сиденья, опускаясь на одно колено, вытащил флакон, который носил на шее, старинное серебро полировалось веками о кожу его предков. «О, благословенная святая Беатрикс», — пробормотал он, отчаянно сжимая его, — «святая мученица и хранительница сандалии Спаситель нашей, я прошу только об одном — доставь меня на сраную аудиенцию к Папе вовремя!»

Он тут же пожалел, что сквернословил в молитве, сотворил знак круга на груди, но только собрался ущипнуть себя в центре в качестве покаяния, святая Беатрикс успела дать знать о своем недовольстве.

Раздался всемогущий стук по крыше, карета дёрнулась, и брата Диаса резко швырнуло вперед, его отчаянный крик оборвался, когда переднее сиденье ударило его прямо по зубам.

Глава 2 «Вот как это бывает»

Алекс отлично справилась с прыжком из окна на крышу кареты, прокатилась гладко, как масло, вскочила сладко, как мёд, но провалила гораздо более простой прыжок с крыши кареты на землю, подвернула лодыжку, потеряла равновесие в толпе, резко отдёрнулась от покрытого навозом ослиного бока и растянулась в канаве.

Осёл был расстроен, а его хозяин еще больше. Из-за воплей проходящих мимо кающихся грешников Алекс не смогла понять смысл его криков, но это точно было не лестно.

«Трахни себя!» — закричала она ему. Монах с окровавленным ртом уставился на неё из кареты с тем часто встречающимся в Святом Городе паникующим взглядом потных туристов, поэтому она завизжала: «И ты тоже можешь трахнуть себя! Трахните друг дружку», — добавила она вполголоса, ковыляя прочь.

В конце концов, за ругань не платят.

Она схватила молитвенный платок с прилавка, пока торговец не смотрел, что было не столько воровством в её понимании, сколько тренировкой рефлексов, накинула на голову и проскользнула среди кающихся изо всех сил жалостливо застонав. Это было не сложно, учитывая боль, пульсирующую в ноге, и иголочки опасности, щекочущие шею. Она подняла руки к неровной синей полосе неба между крышами разной высоты и беззвучно выпустила в воздух облачко пара, моля об избавлении от скорбей. На этот раз она почти это и имела в виду.

Вот как это бывает. Начать вечер в поисках веселья, закончить утро, моля о прощении.

Боже, как плохо. Желудок скручивало, горло обжигало, какие-то неприятные поползновения со стороны задницы. Может, вчерашнее испорченное мясо или дурные перспективы сегодняшнего утра. Может, деньги, которые она потеряла, или деньги, которые она должна. Может, остатки навоза на губах. Ещё проклятый смрад паломников, которым запрещается мыться во время долгого пути в Святой Город. Она прижала уголок молитвенного платка ко рту и украдкой осмотрелась сквозь чащу поднятых к небу рук.

— Вот она!

Как бы она ни старалась, ей так и не удалось вписаться в толпу. Она протиснулась мимо паломника с завязанными глазами, оттолкнула другого, шаркающего на своих покрытых струпьями коленях, и пошла по улице так быстро, как только могла, несмотря на больную лодыжку, что получилось далеко не так быстро, как ей бы хотелось. Сквозь вопли кого-то, распевающего гимны за пару монет, она слышала отзвуки творящегося позади хаоса. Драка, если ей немного повезёт, кающиеся грешники становятся очень дёрганными, если встать между ними и благодатью Всемогущего.

Она проскользнула за угол на рыбный рынок в тени Бледных Сестер. Сотня прилавков, тысяча покупателей, сварливый шум базара, солёный морской запах утреннего улова, блестящего в зимнем солнечном свете.

Она мельком увидела движение и поддалась рефлексу. Чья-то рука успела выдрать выбившуюся прядь волос с её головы, когда она скользнула под повозку, её чуть не забили копытами, она откатилась, чтобы протиснуться между чьих-то ног сквозь холодную жижу из рыбьих кишок, костей и слизи под прилавками.

— Ты, чёрт возьми, попалась!

Рука схватила её за лодыжку, ногти оставляли волнистые следы в рыбьей чешуе, пока Алекс тащили на свет. Это был один из головорезов Бостро, тот, что потел в треугольной шляпе, делавшей его похожим на неудавшегося пирата. Она вскочила, ударила его по щеке с болезненным хрустом, который, как она боялась, исходил от её руки, а не его лица, а он схватил её запястье и дернул. Она плюнула ему в глаза, заставив отшатнуться, пнула в пах, вынудив согнуться, и на удачу зашарила свободной рукой. Она не из тех, кто остаётся лежать, когда сбили с ног. Её пальцы нашарили что-то, она взвизгнула и чем-то замахнулась. Тяжёлая кастрюля. Она ударила пирата по щеке со звуком, напоминающим колокол вечерней молитвы, сбила его дурацкую шляпу, извернулась и наконец окончательно угомонила его. Покупатели отпрыгнули, когда горячее масло разлилось повсюду. Алекс развернулась, к её глазам прилипла мокрая прядь. Уставившиеся лица, указующие пальцы, фигуры, проталкивающиеся сквозь толпу к ней. Она вскочила на ближайший прилавок, доски подпрыгивали на козлах, когда она пинала щедроты океана, рыба билась, крабы хрустели, торговцы выкрикивали ругательства. Она вскочила на следующий прилавок, поскользнулась на огромной форели и сделала ещё один отчаянный шаг, прежде чем рухнула на бок и растянулась в лавине моллюсков. Она с трудом поднялась, задыхаясь похромала в заваленный мусором переулок, где прошла около четырёх шагов, прежде чем увидела тупик.

Она стояла там, согнувшись в ужасе, уставившись на глухую стену, руки беспомощно разжимались и сжимались. Очень медленно она повернулась.

Бостро стоял в начале переулка, уперев большие кулаки в бедра, выпятив большую челюсть — вылитое изваяние угрозы. Он щёлкал языком с медленным «цок-цок-цок».

Один из головорезов присоединился к нему, запыхавшись от погони. Ухмылка демонстрировала одинаково коричневые зубы. Боже, что за зрелище. Если у тебя такая ухмылка, по крайней мере, почисти зубы, а если у тебя такие зубы, по крайней мере, не ухмыляйся.

— Бостро! — Алекс выдавила лучшую улыбку, на которую была способна, тяжело дыша, даже по своим меркам. — Не знала, что это ты.

Его вздох был таким же тяжёлым, как и всё остальное. Он собирал деньги для Папы Коллини годами и, должно быть, слышал уже все уловки, ложь, оправдания и слезливые истории, которые можно себе представить, и даже немало тех, которые и представить нельзя. Эта его не впечатлила.

— Время вышло, Алекс, — сказал он. — Папа хочет свои деньги.

— Вполне справедливо. — она протянула ему свой пухлый кошелек. — Тут всё.

Она швырнула, а затем бросилась следом, но они были готовы. Бостро поймал кошелёк, а его друг с дерьмовыми зубами схватил Алекс за руку, развернул и толкнул в стену так, что она стукнулась головой о кирпичи и свалилась в мусор.

Бостро открыл кошелёк и осмотрел его содержимое.

— Какая неожиданность. — он перевернул его вверх дном, и оттуда посыпалась грязь. — Твой кошелёк так же полон дерьма, как и ты.

Начинающий пират присоединился к вечеринке, демонстрируя розовое пятно от кастрюли на лице.

— Посмотри, — проворчал он, расправляя вмятину на своей измазанной рыбьей требухой шляпе. — Она становится злой, когда её загоняют в угол. Как голодная ласка.

Её называли и похуже.

— Смотри, — прохрипела она, поднимаясь на четвереньки, думая, не сломали ли они ей плечо, а затем, когда попыталась схватиться за него, думая, не сломала ли она руку. — Я принесу ему деньги. Я могу принести ему деньги!

— Как? — спросил Бостро.

Она вытащила тряпку из кармана и развернула с подобающим почтением:

— Узрите кости пальцев святого Луция…

Владелец шляпы ударил её по руке:

— Мы узнаём собачьи лапы, когда видим их, мошенница. — было обидно после всей работы, которую она вложила в стачивание когтей.

— Послушай, — сказала она, отступая с поднятыми, избитыми, пульсирующими, грязными от рыбы руками, пятясь к выходу из переулка, — Мне просто нужно немного больше времени!

— Папа дал тебе больше времени, — сказал Бостро, возвращая её назад. — Оно вышло.

— Это даже не мой долг! — заныла она, что было правдой, но совершенно несущественной.

— Папа предупреждал тебя не брать на себя, не так ли? Но ты взяла на себя. — что тоже было правдой и притом существенной.

— Я справлюсь! — её голос становился все выше и выше. — Ты можешь мне доверять!

— Ты сама себе не можешь, и я не могу, и мы оба это знаем.

— Я пойду к другу!

— У тебя нет друзей.

— Я найду способ. Я всегда нахожу способ!

— Ты не нашла способа. Вот почему мы здесь. Держите её.

Она нанесла удар дерьмозубому здоровой рукой, но тот едва ли заметил. Он схватил её руку, а пират схватил другую, она пинала, извивалась и кричала о помощи, как ограбленная монахиня. Её можно положить на землю, но она никогда не останется…

Бостро пнул её в живот. Звук, как будто конюх установил мокрое седло, и всё желание бороться вылетело из неё. Глаза увлажнились, колени подогнулись, и всё, что она могла сделать — издавать долгий рвотный хрип и думать, что теперь на самом деле лучше всего остаться лежать.

Действительно, нет ничего романтичного в ударе в живот от кого-то вдвое больше тебя, особенно когда лучшее, чего ты можешь ожидать — ещё одного удара. Бостро схватил её за горло огромным кулаком и смирил хрип до невнятного бульканья. Затем он вытащил свои клещи.

Железные клещи. Отполированные от частого использования.

Он даже не выглядел довольным, но какая разница, если он всё равно это делал.

— Что это будет? — проворчал он. — Зубы или пальцы?

— Послушай, — пробормотала она, едва не проглотив западающий язык. Сколько она уже тянет время? Ещё неделя или две. Ещё час или два. Готова поиграть даже ради пары мгновений.

— Послушай…

— Выбирай, — прорычал Бостро, его клещи приблизились так близко к лицу Алекс, что она скосила глаза, не отрываясь глядя на них, — Ну, или знаешь, тогда ведь будет и то, и другое…

— Минуточку! — раздался голос, резкий и властный, и все сразу обернулись. Бостро, головорезы и Алекс тоже, насколько она могла дёргаться, будучи полузадушенной.

Высокий, красивый мужчина стоял в начале переулка. При такой работе, как у неё, учишься определять насколько богат человек с одного взгляда. Определять, кто достаточно богат, чтобы его стоило попытаться надуть. Определять, кто достаточно богат, чтобы заслуживать хлопот. Этот был очень богатый: мантия с расшитой оторочкой, на хорошем шёлке драконы золотой нитью.

— Я герцог Михаэль Никейский. — у него был легкий, но отчётливый восточный акцент. Лысый парень со вспотевшим лбом как раз подбежал к нему. — А это — мой слуга Евсевий.

Все оценили этот неожиданный поворот. Так называемый герцог смотрел на Алекс. У него было доброе лицо, подумала она, но она тоже могла надеть очень доброе лицо, а она была воровкой, спросите любого.

— Как я понял, тебя зовут Алекс?

— Вы правильно поняли, — проворчал Бостро.

— И у тебя есть родимое пятно под ухом?

Бостро шевельнул большим пальцем и поднял брови, увидев обнажившуюся часть шеи.

— У неё есть.

— Клянусь всеми святыми… — герцог Михаэль закрыл глаза и сделал очень глубокий вдох. Когда он их открыл, показалось, что там могут быть слезы. — Ты жива.

Хватка Бостро ослабла достаточно, чтобы Алекс прохрипела:

— Пока да. Она была шокирована, как и все остальные, но победителями становятся те, кто быстрее всех справляется со своим шоком и начинает понимать, где выгода.

— Господа! — объявил герцог. — Это не кто иная, как её высочество принцесса Алексия Пирогене́т, давно потерянная дочь императрицы Ирины и законная наследница Змеиного трона Трои.

Бостро, конечно, слышал все уловки, ложь, оправдания и слезливые истории, которые только можно себе представить, но эта заставила его удивлённо поднять брови. Он покосился на Алекс, как будто кто-то сказал ему, что дерьмо, которое он только что видел вываливающимся из козьей жопы, на самом деле золотые самородки.

Всё, что она могла сделать — демонстративно пожать плечами. Её называли мошенницей, живодёром, обманщицей, воровкой, сукой, сучей воровкой, стервой, похотливым хорьком, брехливой лаской, и это были только те, которые она воспринимала как комплименты. Насколько она помнила, её никогда не называли принцессой. Даже в самой нелепой шутке.

Лицо дерьмозубого так скривилось, что можно было увидеть дальние зубы, ещё более дерьмовые, чем передние:

— Она, нахрен, теперь что?

Герцог Михаэль рассматривал Алекс, висящую там, как дешёвый половик на полпути к ежегодному выбиванию.

— Я признаю, что она не выглядит… ужасно принцессистой. Но она такая, какая есть, и нам всем придется с этим жить. Поэтому я должен настоять, чтобы вы отпустили её императорскую персону.

— Отпустили? — спросил неудавшийся пират.

— Отпустите её. — приятные манеры герцога слегка отступили, и Алекс уловила отголосок кремня в его голосе. — Немедленно.

Бостро нахмурился:

— Брехливая ласка должна нашему боссу.

Пират вынул зуб из окровавленного рта:

— Ласка, нахрен, выбила мне зуб!

— Какая жалость. — герцог поднял брови, осматривая зуб. — Выглядел действительно неплохим. — бандит с негодованием отбросил его:

— Ну, мне он чертовски нравился.

— Вижу, вы испытали некоторые неудобства. — герцог Михаэль полез в карман своего расшитого золотом одеяния. — Бог знает, мне прекрасно известно, какими невыносимыми могут быть принцессы, в общем… — он поднял несколько монет к свету. — Тут кое-что… — он уронил пару обратно, остальное бросил на грязные булыжники. — За ваши хлопоты.

Бостро посмотрел вниз, едва ли более впечатленный, чем мусором в кошельке Алекс.

— Думаешь, она грёбанная принцесса?

— Герольд обычно объявляет без грёбанной, но да.

— И вот столько стоит её жизнь?

— О, нет, — сказал герцог Михаэль. Слуга грациозно опустился на одно колено рядом с ним, развернул ткань и достал большой меч: запятнанные ножны с блестящим орнаментом, помятый золотой хвостовик смотрит в сторону хозяина. Герцог положил на него кончик пальца. — Столько стоят ваши жизни.

Глава 3 «Тринадцатая добродетель»

— Я… могу…

Брат Диас бросил теребить полу рясы, как смущённая невеста, которую привезли на свадьбу с опозданием. Шлепки шагов эхом отражались от зеркально отполированного мрамора, когда он суетливо пробирался по лабиринтам коридоров Небесного Дворца, чувствуя, как потеет спина от нарастающей паники.

— Я… могу… — он поскользнулся на пятне свежей слюны там, где группа высокопоставленных кающихся грешников вылизывала пол, и подумал о своих грехах, проистекавших от области паха. Всё это было очень далеко от того величественного достоинства, с которым он мечтал пройти по священным залам, чтобы наконец-то получить заслуженное признание. Боже, как у него кружилась голова. Он терял сознание? Он умирал?

— Брат Эдуардо Диас? — вопросил голос невероятно высокого секретаря.

Имя показалось знакомым.

— Думаю, так… — он опёрся на стол обоими кулаками, пытаясь сдержать хрипы и выглядеть достойным почтенного положения в середине церковной иерархии.

— И я могу только… принести извинения… за опоздание. — ему удалось героическим усилием сдержать тошноту. — Там была чёртова толпа страдающих подагрой на день святого Эльфрика! И кучер…

— Вы рано.

—…никакой помощи, и я… Что?

Секретарь пожала плечами:

— Это Святой Город, Брат Диас. Каждый день принадлежит как минимум одному святому, и все всегда опаздывают. Учитывая это, мы переносим все встречи.

Диас облегчённо расслабился. Милая святая Беатрикс всё-таки услышала его! Он упал бы на колени со слезами благодарности, если бы не боялся никогда больше не подняться.

— Никогда не бойтесь. — секретарь слезла с огромного табурета и оказалась на удивление невысокой. — Кардинал Жижка освободила свой график и попросила немедленно проводить вас, как только приедете. — и она указала на дверь жестом конферансье.

Крупный мужчина с грубым лицом и кривыми пальцами сидел на скамейке рядом, возможно, ожидая своей встречи. Он сидел, устремив серые глаза на Брата Диаса, с такой идеальной невозмутимостью статуи, как будто Небесный Дворец построили вокруг него. Его волосы были серо-стальными, подстрижены открывая два больших шрама, пересекающих голову, борода была серо-стальной, подстрижена так, что видно по меньшей мере три шрама, а в его седых бровях было больше шрамов, чем бровей. Он выглядел как человек, который провел полвека скатываясь с горы. Возможно, горы, сделанной из топоров.

— Подождите, — пробормотал брат Диас. — Кардинал Жижка?

— В самом деле.

— Я думал получить аудиенцию Её Святейшества Папы… О назначении прихода…

— Нет.

Может быть, дела начинают налаживаться? Её Святейшество может быть сердцем церкви, но она благословляла тысячи людей на несущественные позиции и должности в очереди несущественных священниц, монахов и монахинь каждый день, вероятно, столько же думая о каждом конкретном человеке, как сборщик винограда об отдельных виноградинах.

Встреча с кардиналом Жижкой, главой Земной Курии, была совсем другим делом. Она была бесспорной хозяйкой разросшейся бюрократии и колоссальных доходов Церкви. Отвечала только за самое важное. И она очистила своё расписание…

— Ну, тогда… — брат Диас вытер пот со лба, тронул пальцем толстую губу, поправил съехавшую рясу и впервые с тех пор, как прошёл ворота Святого Города, начал улыбаться. Начинало казаться, что благословенная святая Беатрикс, возможно, превзошла саму себя. — Объявите же обо мне!

Для вершины церковной власти кабинет кардинала Жижки вызывал разочарование. Огромное пространство по меркам сельского монаха, но стеснённое из-за головокружительных кип документов, ощетинившихся кисточками, закладками и печатями, развернутых на скамьях по обе стороны с напряжением соперничающих армий, готовых к битве. Брат Диас ожидал великолепия — фрески, бархат и мрамор, позолоченные толпы херувимов в каждом углу. Но мебель, втиснутую в полоску пола между этими двумя скалами бюрократии, лучше всего можно было описать как скучную и функциональную. Задняя стена представляла собой одно пустое пространство камня, странно рябившее, как будто начавшее плавиться, остывшее и просто оказавшееся здесь, предположительно — остатки древних руин, на фундаменте из которых построен Небесный дворец. Единственным украшением оказалась небольшая и довольно жестокая картина бичевания святого Варнавы.

Первый взгляд на кардинала Жижку собственной персоной честно говоря тоже был разочарованием. Крепко сбитая женщина с копной седых волос, занятая тем, что брала бумаги из стопки слева, подписывала разочаровывающе неаккуратным почерком, а затем складывала в стопку справа. Кажется, она закинула свою золотую цепь, указывающую на высокую должность, на один из зубцов спинки стула, а передняя сторона её малинового облачения была украшена россыпью крошек.

Если бы не красная кардинальская шляпа, брошенная перевёрнутой на столе, можно было бы принять это за кабинет какого-то младшего клерка, занятого будничными делами младшего клерка. Тем не менее, как сказала бы мать брата Диаса, это не может служить оправданием для уступки своим высоким стандартам.

— Ваше преосвященство, — пропел он, отвесив лучший из официальных поклонов.

Напрасные усилия перед кардиналом, которая даже не подняла глаза от царапающего бумагу пера. — Брат Диас, — прохрипела она. — Как вам понравился Святой город?

— Место… — он вежливо прочистил горло. — Высокой духовности?

— О, несомненно. Где ещё можно купить полный комплект сушёных мощей святого Евстафия в трёх разных лавках в миле друг от друга?

Брат Диас отчаянно сомневался, счесть это шуткой или суровым обвинением, и в итоге напряжением сил умудрился сделать и то, и другое, ухмыльнувшись и покачав головой одновременно, пробормотав:

— Как есть, чудо…

К счастью, кардинал всё ещё не подняла глаза.

— Ваш аббат довольно лестно отзывается о вас. — мог бы отзываться чертовски лучше, после всех услуг, которые брат Диас оказал ему. — Он говорит, вы — самый многообещающий администратор, которого видел его монастырь за многие годы.

— Он оказывает мне слишком много чести, ваше преосвященство. — брат Диас облизнул губы при мысли о том, как прекрасно вырваться на свободу из удушающих тисков этого самого монастыря, чтобы потребовать всё, что заслуживает. — Но я буду стремиться служить вам и Её Святейшеству, в каком бы качестве вы ни пожелали, до самых границ…

Он подпрыгнул, когда дверь с шумом хлопнула за ним, обернулся и увидел, что седой человек со шрамами со скамьи снаружи последовал за ним в кабинет кардинала. Оскалив изломанные зубы, он опустился на один из жёстких стульев перед кардинальским столом.

— До самых границ… — неуверенно продолжал брат Диас, — Моих возможностей…

— Огромное утешение. — её преосвященство наконец бросила перо, аккуратно уложила последний документ поверх стопки, потёрла измазанный чернилами указательный палец о такой же грязный большой и подняла глаза.

Брат Диас сглотнул. Кардинал Жижка, возможно, имела скучный кабинет, унылую мебель и запачканные пальцы младшего клерка, но её глаза были глазами дракона. Такого, который особенно терпеть не может дураков.

— Это Якоб из Торна, — сказала она, кивнув на новоприбывшего. Это лицо, похожее на колоду палача, беспокоило в коридоре, но, будучи втиснутым в личную встречу брата Диаса, было удручающим. Примерно так же, как обнаружить нищего в дверях было бы просто неприятно, в то время как обнаружить его в своей постели было бы причиной для значительной тревоги.

— Он рыцарь-храмовник на тайной службе Её Святейшества, — сказала кардинал Жижка, что было далеко от объяснения и ещё дальше от утешения. — Человек большого опыта.

— Большого. — одно слово вырвалось из неподвижного рта рыцаря, как горсть древних камней между новыми мельничными жерновами.

— Его руководство и советы, не говоря уже о его мече, будут бесценны для вас.

— Его… мече? — брат Диас теперь не знал, куда ведёт беседа, но его совсем не радовала мысль о пригодившемся мече, когда он наконец доберётся до места назначения.

Кардинал Жижка слегка прищурилась:

— Мы живём в мире, наполненном опасностями, — сказала она.

— Мы живем? — спросил брат Диас, а затем, подумав, изменил вопрос на грустное замечание. — Мы живём. — и, наконец, на мрачное утверждение: — Мы живём. — не лично в его случае, конечно.

Он жил в небольшой, но на самом деле — теперь он впервые задумался об этом — достаточно удобной келье с видом на море и бризом, в это время года насыщавшем воздух ароматом можжевельника даже сквозь окна. У него возникло подозрение, что аромат можжевельника не входит в число опасностей, о которых говорила кардинал. Это подозрение вскоре подтвердилось.

— Восточная и Западная церкви находятся в расколе. — её высокопреосвященство, казалось, смотрела прямо сквозь голову брата Диаса в даль, полную угроз.

— Я понимаю, что Пятнадцатый Великий Вселенский собор мало сделал для решения непримиримых противоречий, — посетовал брат Диас, надеясь сразу произвести впечатление своими знаниями текущих событий и теологии. Он знал, что в церкви Востока есть мужчины-священники, что они носят колесо, а не круг, и был какой-то яростный спор по поводу даты Пасхи, но он, честно говоря, почти не понимал, в чём заключались более глубокие отличия. В те дни мало кто понимал.

— Многие алчные принцы Европы игнорируют святые обязанности и ссорятся друг с другом за земную власть.

Брат Диас набожно закатил глаза к потолку:

— Все они предстанут перед судом в загробной жизни.

— Я бы предпочла, чтобы они предстали перед ним гораздо раньше, — сказала кардинал Жижка с неожиданной резкостью в голосе, от которой у Диаса волосинки на руках встали дыбом. — Между тем, нас преследует сущее нашествие разных монстров, бесов, троллей, ведьм, колдунов и других практиков множества грязных ликов Чёрного искусства.

Слов у него временно не хватало, поэтому брат Диас удовлетворился тем, что начертал знак круга на груди.

— Не говоря уже о ещё более дьявольских силах, замышляющих разрушение творения из вечно воющей ночи за пределами Божьего мира.

— Демоны, ваше преосвященство? — прошептал брат Диас, рисуя круг с ещё большим энтузиазмом.

— И, конечно, есть апокалиптическая угроза эльфов. Они не останутся на Святой Земле вечно. Враги Бога снова выплеснутся с востока, неся свой осквернённый огонь, свой грязный яд и свои нечестивые аппетиты.

— Проклятье им, — прохрипел брат Диас, рискуя протереть нестираемый знак круга на передней части рясы. — Это точно, ваше преосвященство?

— Было вопрошение к оракулам Небесного Хора, и ответы не оставили сомнений. Мы живём в мире, погруженном во тьму, в котором наша церковь — единственная точка света. Единственная надежда человечества. Можем ли мы, праведные, допустить угасание этого света?

Вот это был простой вопрос:

— Абсолютно нет, Ваше Преосвященство, — сказал брат Диас, энергично покачав головой.

— И в этой битве того, что можно описать только как добро, против того, что можно описать только как зло, поражение немыслимо.

— Абсолютно так, ваше преосвященство, — сказал брат Диас, энергично кивая.

— Когда на карту поставлено творение Божье и каждая душа, которая в нем содержится, сдержанность оказалась бы безумием. Сдержанность оказалась бы трусливым пренебрежением нашим святым долгом. Сдержанность оказалась бы грехом.

У брата Диаса закралось подозрение, что он каким-то образом сбивается с пути и ступает на зыбкую теологическую почву, как неуклюжий медведь, преследующий кроликов на полузамёрзшем озере.

— Ну…

— Наступает время, когда ставки так поднимаются, что возражения морального толка становятся безнравственными.

— Они становятся? Я имею в виду — становятся они? То есть — они становятся. Они становятся?

Кардинал Жижка улыбнулась. Улыбка тревожила больше хмурого выражения:

— Вы знаете о часовне Святой Целесообразности?

— Я… не думаю, что я…

— Это одна из тринадцати часовен Небесного Дворца. Одна из старейших, на самом деле. Такая же старая, как и сам храм.

— Как мне известно, построено двенадцать часовен, по одной на каждую из Двенадцати Добродетелей…

— Иногда необходимо опустить завесу перед некоторыми прискорбными фактами. Но здесь, в самом сердце церкви, мы должны смотреть дальше простой видимости добродетели. Мы должны принимать мир таким, какой он есть, пользоваться имеющимися в наличии инструментами.

Это было какое-то испытание? Боже, брат Диас надеялся на это. Но если это было так, он не имел ни малейшего представления, как его пройти.

— Я… э-э-э…

— Церковь, конечно, должна оставаться верной учению Спаситель нашей. Но есть задачи, которые необходимо выполнить, и методы, для которых честные и безупречные… не подходят.

Брат Диас предположил допустимость такого шаткого аргумента, но сам не хотел бы участвовать в споре на этой стороне. Он взглянул на Якоба из Торна, но не нашел там желания помочь. Тем более, тот всё равно выглядел как человек, привычный использовать только глубоко сомнительные методы.

— Я не уверен, что полностью понимаю…

— Эти задачи выполняются, и эти методы используются паствой часовни Святой Целесообразности.

— Паствой?

— Под руководством её викария. — и Жижка многозначительно сдвинула брови.

Брат Диас почувствовал бессилие перед перспективой такого возвышения. Он прижал нервно дёргающийся палец к груди.

— Её Святейшество выбрала вас для этой чести. Баптиста представит вас вашим подопечным.

Брат Диас обернулся во второй раз и увидел скрестившую руки женщину, прислонившуюся к стене позади него. Он не мог сказать, проскользнула ли она неслышно только что или стояла там всё это время, и, пожалуй, ему было всё равно. Её происхождение было трудно определить — возможно, с любой части побережья Средиземного моря — и она выглядела таким же воплощением проблем, как Якоб из Торна, просто другого рода. Её одежда была такой же яркой, как у него — безвкусной, её широкое лицо — таким же выразительным, как его — суровым. У неё тоже были шрамы. Один на губах. Один под уголком глаза, как будто неуместная слезинка, странно не сочетающаяся с постоянно блуждавшей в уголке рта ухмылкой.

Она смахнула шляпу с золотой бахромой и поклонилась так низко, что копна тёмных кудрей коснулась плитки, затем откинулась назад, закинув один сапог с золотой пряжкой на другой, демонстрируя безразличие, которое казалось намеренно оскорбительным в свете нарастающей паники брата Диаса.

— Она… принадлежит к моей пастве? — он запнулся.

Усмешка превратилась в ухмылку:

— Б-а-а-а-а-а-а, — сказала она.

— Баптиста — как бы правильно назвать её положение согласно обязанностям, выполняемым для часовни… — кардинал Жижка на мгновение замерла, разглядывая её. — Священница-мирянка?

Якоб из Торна странно фыркнул. Если бы звук издало любое другое лицо, брат Диас счёл бы это смешком.

— Прожив несколько недель в монастыре, я была как никогда близка к рукоположению. — Баптиста с трудом засунула непослушные волосы обратно под шляпу, оставив несколько выбившихся локонов. — Это не устраивало монахинь, но им были нужны деньги.

— Монахинь? — спросил брат Диас.

— Монахини должны пить, брат, как и все остальные. Возможно, даже немного больше. Для меня было честью помогать нескольким бывшим викариям часовни, включая вашу предшественницу.

— Помогать как? — спросил брат Диас, опасаясь услышать ответ.

Ухмылка Баптисты превратилась в улыбку. За шрамом поперёк рта возникла пара золотых зубов, верхний и нижний.

— Так, как было целесообразно.

— Вы, кажется, озадачены, — сказала её высокопреосвященство.

Озадаченность — это было самое меньшее. Брат Диас не понимал, во что ввязался, и ещё меньше понимал, как так произошло, но у него возникло сильное желание выбраться, и если не сделать это как можно скорее, будет слишком поздно.

— Ну, вы знаете… моё дело на самом деле… в основном… бюрократия? — это безоконное каменное пространство позади кардинала Жижки напоминало тюремную камеру. — Я организовал книги. В библиотеке. В монастыре. Это был мой большой… вклад. — он боролся за преуменьшение тех самых достижений, которые месяцами старательно раздувал. — Счета. Бумажная работа. Немного переговоров о правах на выпас скота и так далее. Чернильные пальцы. — он усмехнулся, но больше никто не улыбался, и его смех умер почти такой же мучительной смертью, как смех святого Варнавы в простой раме на стене. — Итак, э-э-э… — он махнул рукой в сторону Якоба из Торна, — Рыцари и… — он указал на Баптисту, — Э-э-э… — затем понял, что понятия не имеет, как её называть, и сдался, — И дьяволы в воющей ночи за пределами Божьего мира…

— Да? — спросила кардинал Жижка с признаками растущего нетерпения.

— Всё это кажется немного… за пределами моего опыта?

— Был ли у святой Эвристы опыт, когда в пятнадцать лет она взяла копьё отца и возглавила Третий крестовый поход против эльфов?

— Но разве она не оказалась… немного… — брат Диас поморщился. — Съеденной живьём?

Кардинал наморщила лоб:

— Мы воюем за само наше существование против беспощадных врагов. Дабы выиграть войну, иногда нужно использовать оружие врага. Борясь с огнем, нужно быть готовым использовать огонь.

Брат Диас ещё больше скривился:

— Но разве не следует из этого, ваше преосвященство, что для борьбы с дьяволами… нужно быть готовым… использовать дьяволов?

Якоб из Торна качнулся вперед, оскалился и выпрямился:

— Понял, наконец — сказал он.

— Это огромная возможность. Для вашего продвижения. Для продвижения интересов Церкви. Но самое главное… — кардинал Жижка поднялась, сдёрнула цепь со спинки кресла и накинула на плечи, драгоценный круг качался взад и вперёд. — Чтобы творить добро.

И она нахлобучила кардинальскую шляпу, показывая, что беседа завершена, а её результат необратим. Безо всяких сомнений и надежд.

— Разве не для того все мы присоединяемся к Церкви? — мать брата Диаса заставила его присоединиться к Церкви, чтобы избавить семью от позора. Но он почему-то сомневался в желании главы Земной Курии услышать именно это. И если что-то и было в пределах опыта брата Диаса, так это говорить людям именно то, что они хотели услышать.

— Конечно, — сказал он, выдавив жидкую улыбку. — Чтобы творить добро.

Какого бы чёрта это ни значило.

Глава 4 «Большая удача»

Алекс стояла у окна, ласковый ветерок ласкал её щёки, а теплый огонь — спину, она потирала забинтованные костяшки пальцев и смотрела вниз на Святой Город.

Если находиться высоко над ним, а не раздавленной внутри, он казался другим местом. Даже прекрасным местом. Сады и бледные дворцы на вершинах холмов со статуями ангелов на фронтонах. Величественные улицы и высокие дома на склонах, десятки церковных шпилей и святилищ, увенчанных кругом веры. Всё растворялось в беспорядочном лабиринте крыш в долинах трущоб, блестящих от липкого холодного снега, который только что прекратил падать. Можно было видеть руины, на которых был построен город, вокруг которых он был построен, из которых он был построен — возвышающиеся блоки, бесформенные кляксы, полуразрушенные тяжёлые стены, увитые плющом — остатки павшей империи, торчащие, как кости из гигантской туши. Бледные Сёстры торчали, как пальцы, две рушащиеся колонны, оставшиеся от огромного храма, на вершине которого пронырливые священницы построили две соперничающие колокольни, возвышающиеся над городом и звенящие друг на друга во время каждой молитвы, словно близнецы-младенцы, привлекающие внимание мамочки криками.

Глядя отсюда, ни за что не догадаешься о борьбе и раздоре, происходящих в их длинных тенях, где столько же шансов ощутить свежий бриз, сколько у эльфа — небеса. Человеческий мусор ползает друг по другу, как муравьи в муравейнике. Ложь, суета и боль, чтобы продвинуться немного выше. Обрывки гимнов и крики уличных торговцев доносились, слабея на холодном ветру, крики яростных проявлений веры, притупленные расстоянием, будто всё это больше не было её заботой.

Группа монахинь искупала её, отскребла, завернула в мантию с ликами святых, вышитых серебром, мех на воротнике так приятно согревал щёки, что хотелось плакать. Она едва узнавала своё лицо в зеркале. Едва узнавала свои руки без грязи, которую выскоблили из-под обкусанных ногтей. Она сомневалась, что когда-либо была такой чистой, и не была уверена, что ей нравится. Раньше она постоянно попадала в беду из-за собственных волос, теперь копну распутали, подстригли тысячу волосков и вычёсывали, пока они не заблестели.

Они забыли гребень. Серебряный, с янтарём на ручке. Она долго гадала, сколько дала бы за него Кошёлка, и насколько дороже он на самом деле. Рука всё ползла к нему, один палец делал «тук-тук-тук» по подоконнику. С её стороны это не было бы кражей, просто подобрать выброшенное. Не хотите, чтобы ваш гребень украли — не оставляйте его наедине с воровкой…

«Тук-тук» в дверь, и она отдёрнула руку, сердце внезапно забилось, отчаянно приказывая выскользнуть из окна и спуститься по водосточной трубе, неистовый голос в голове кричал, что она оказалась жертвой в каком-то изощрённом мошенничестве и скоро из-за этого сильно пострадает.

Но был и более холодный, более мягкий голос, который шептал о возможности выжать из ситуации побольше, чем один хороший гребень. Намного больше. Всё, что нужно сделать — это продать ложь, а разве она не великолепная лгунья? Она сыграла так много ролей, что едва ли знала, кем была на самом деле. Она была луковицей, сделанной из множества слоёв, без сердцевины.

Поэтому она медленно вдохнула, разжала кулаки, попыталась сбросить привычную дрожь и выглядеть так, будто заслуживала быть здесь. Она попыталась проворковать: «Войдите», — как могла бы принцесса, но скорее закричала: «Войдите», — а затем, поняв, что перегнула палку, и на «-те», прозвучала как голубь, обращающийся в свинью, поморщилась от явной ошибки, когда дверь открылась.

Это был её вроде как спаситель, самозваный герцог Михаэль. У него была неловкая улыбка, как будто он не совсем доверял ей, выказывая тем самым здравый смысл, поскольку она была коварной крысой, спроси любого.

— Ну, — сказал он, — Разве так не лучше?

Она заправила прядь волос за ухо, как будто хотела придать обаяния, но она едва ли помнила такое слово «обаяние», не говоря уже о том, как это должно выглядеть.

— Избавилась от всей рыбы в волосах, — сказала она.

— С тобой хорошо обращаются?

— Лучше, чем те три ублюдка на рынке. Надо было убить их и оставить деньги себе. — или, еще лучше, отдать ей.

— Всевышний не одобряет убийства, — сказал герцог Михаэль, — Насколько я помню Писание.

— Насколько я могу судить, он часто делает исключения.

— У Бога есть такая роскошь, вряд ли его зарежут на рыбном рынке.

— У тебя был меч.

— Если я чему-то и научился за все годы использования меча, так это тому, что люди с мечами умирают так же легко, как остальные, возможно, даже намного раньше. К тому же, я не мог рисковать Евсевием. Нового герцога можно сотворить одним словом, но хорошие слуги — редкое сокровище. Дозволишь войти?

Алекс не была уверена, что её когда-либо спрашивали об этом раньше. У неё никогда не было своего места. Да и люди, с которыми она имела дело, были не из сорта дозволенье-спрашивателей. Поэтому она насладилась небольшой паузой, прежде чем надменно тряхнуть головой и сказать: «Дозволяю».

— Я думаю, у тебя есть… несколько вопросов. — герцог Михаэль протиснулся в комнату.

— Один или два. — она деловито уставилась на него. — Во-первых, всё это чтобы трахнуться?

Он затрясся от смеха.

— Нет. Боже, нет. Ни в коем случае.

— Ладно. Хорошо. — она постаралась не показать облегчения. Не нужно обсуждать условия, которые её бы устроили, если бы это было чтобы трахнуться.

— Я твой дядя, Алекс. Я долго тебя искал. — он сделал шаг вперед. — Теперь ты в безопасности.

— В безопасности, — пробормотала она, сдерживая себя, чтобы не сделать шаг назад. Она была ещё менее уверена, что делать с «в безопасности», чем с «дозвольте войти». Её богатенький дядя выскочил из ниоткуда с рассказом о том, какая она особенная. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Ты действительно герцог?

— Да, однако… без герцогства, на данный момент.

— Как небрежно. Потерять герцогство.

— Его украли. — он сделал ещё один шаг к ней. — Ты знаешь что-нибудь о политике империи Востока?

Она могла бы дать ему основательный обзор политики трущоб, но империя Востока всегда казалась очень далекой.

— В моем образовании могут быть небольшие пробелы…

— Ты слышала об императрице Феодосии Блаженной?

— Разумеется, — соврала Алекс.

— У неё было трое детей. Ирина, Евдокси́я и… я.

— Твоя мать была императрицей?

— Твоя бабушка была императрицей. Великой. Когда она умерла, мою старшую сестру Ирину должны была короновать, но младшая сестра Евдоксия…, — он отвернулся, его голос надломился, —…Евдоксия убила её и узурпировала трон. Была междоусобная война. — он уставился в огонь, покачав головой, как будто пытаясь вытряхнуть сожаления. — Были война, и голод, и раскол между церквями Востока и Запада, и великий город-крепость Троя сгнил изнутри. Слуги Ирины увезли её маленькую дочь в Святой Город, под защиту Папы. Но она потерялась по дороге. Убита, как я полагал, уже давно. — он посмотрел на Алекс. — Ее звали Алексия.

— И ты думаешь… это я?

— Я знаю. Вот родимое пятно на твоей шее, и цепочка, которую ты носишь… — и он указал на несколько звеньев, виднеющихся из-под прекрасного мехового воротника.

Она прикрыла её платьем:

— Это безделушка.

— Ты ошибаешься. Там внизу случайно не полмонеты?

Очень медленно она вытащила цепочку. На конце болтался яркий полудиск из меди, отполированный годами о её кожу, зигзагообразный обрезанный край сверкал. — Как ты узнал?

Он полез за воротник и вытащил свою цепочку. Она уставилась на неё, увидев болтавшуюся на конце другую половину монеты. Он подошел ближе, чтобы поднести свою к её, и Алекс почувствовала, как все волоски на шее встали дыбом, когда рваные края идеально совпали. Одна монета.

— Тебе дали это в день, когда ты покинула Трою. Поэтому нет никаких сомнений, кто ты. Но я понял всё в момент, когда увидел тебя. — он улыбнулся, и неловкость исчезла, улыбка была такой тёплой и открытой, что почти заставила её поверить. — Даже с рыбой в волосах и кулаком на горле. Ты выглядишь в точности как твоя мать.

— Я… — Алекс сглотнула. — Я не помню её…

— Она была лучшей из нас. Всегда такой храброй. Так уверена в себе. — он взял её здоровую руку и её забинтованную руку и зажал в своей. У него были большие, сильные и тёплые руки. Как только она подавила желание вырваться, почувствовала что-то странное и успокаивающее.

— Послушай, — проворчала она, — Я не знаю… как быть принцессой…

— Все, чего я хочу, — сказал он, — для тебя… чтобы ты была собой.

Вряд ли он бы так сказал, знай её получше. Но Кошёлка всегда говорила: «Не спугни цель, когда она сама лезет в ловушку», — и сейчас он хмурился, глядя в пол, поэтому она позволила ему продолжать говорить.

— Несколько недель назад я узнал, что моя сестра Евдоксия умерла. Никто сильно не опечалился. Некоторые говорят об отраве. Некоторые говорят — результат последнего самонадеянного колдовского эксперимента.

— Колдовского? — с сомнением пробормотала Алекс.

— Какова бы ни была причина, её трон пуст! Глаза Михаэля взметнулись и встретились с её глазами. — Пора тебе вернуться.

Её брови оказались ещё выше.

— На трон?

— На Змеиный трон Трои.

Во время первой встречи он объявил её принцессой. Во время второй он положил на стол императрицу. При таком раскладе она станет ангелом к вечернему чаю и богиней к ночи.

— Не могу дождаться, когда ты его увидишь, Алекс! — сказал он, сияя глазами. — Столп, воздвигнутый ведьмами-инженерами древнего Карфагена, возвышается над городом, отбрасывая тень на всю гавань! На его вершине — знаменитые Висячие сады, прекраснее, чем ты можешь себе представить, орошаемые горными источниками, текущими по Большому акведуку.

Он взял её за одно плечо, протянув другую руку, как будто вид расстилался перед ними.

— Базилика Ангельского Явления возвышается над зеленью, заполненная паломниками, желающими узреть реликвии великих крестовых походов! И дворец, а над всем этим — Фарос, величайший маяк в Европе, на его вершине — Пламя святой Натальи, сияющее, как звезда, ведущая сыновей и дочерей Трои домой! — он повернулся к ней, схватил за другое плечо, держа на расстоянии вытянутой руки. — Наш дом, Алекс!

Она моргнула, глядя на него. Все инстинкты, усвоенные на горьком опыте за эти годы, подсказывали относиться ко всему как к лжи, да и были когда-нибудь более смехотворные нелепости, чем эти?

Только она здесь. В Небесном Дворце. Впервые за несколько недель в тепле. С гребнем, который стоит дороже её рук. В мантии, которая стоит дороже её головы. И было что-то чертовски правдоподобное в этом ублюдке. Она начинала думать — он может быть тем, за кого себя выдает. Она почти начинала думать, что она может оказаться той, за кого он её принимает.

Кажется, герцог Михаэль опомнился и убрал руки.

— Я знаю, это, наверное… слишком сложно принять. Я знаю, это должно быть страшно. Но я буду с тобой на каждом шагу этого пути.

— У меня никогда не было… никакой семьи… — она едва понимала, говорит правду или играет роль. Наверное, это к лучшему. Так получается самая лучшая ложь.

— Мне так жаль, Алекс. Потребовалось так много времени, чтобы найти тебя. Много лет… Я потерял надежду. Позволь мне всё исправить. Позволь мне помочь тебе сейчас. — у него были влажные глаза, поэтому она посчитала, что ей тоже подойдёт. Ей никогда не приходилось долго искать грустные воспоминания.

— Я могу попробовать. — она шмыгнула носом, сморгнула слёзы и застенчиво улыбнулась. — вполне неплохое выступление.

— Это всё, о чем я могу просить. — он вытер глаза запястьем. — Столько всего нужно сделать. Ты должна встретиться с кардиналом Жижкой! Она может нам помочь. Скоро, Алекс, мы вернёмся туда, где нам самое место!

И он улыбнулся, теперь уже без намёка на неловкость, и ушёл, закрыв за собой дверь.

Алекс несколько раз говорили, где её место. В тюрьме. В канализации. В неглубокой могиле. В аду. Смотря кого спросить. Такая удача должна где-то носить спрятанную бритву, только какой есть выбор?

Она должна Папе Коллини вдвое больше, чем стоит, если щедро рассчитать её стоимость, и это даже не единственный долг. Она заняла деньги у Королевы Треф под разорительные проценты, чтобы иметь возможность жульничать в карты против Маленькой Сьюзи, но Сьюзи оказалась лучшей мошенницей, чем Алекс, так что она должна и Сьюзи, которая ей нос отрежет за это, и Королеве Треф, которая вырвет ей коленные чашечки за это, и всё ещё должна Папе Коллини, который выдерет несколько зубов и пальцев, а затем — когда он узнает об остальных долгах — вероятно, и глаза в придачу.

Большое спасибо, но нахер это.

Каковы бы ни были её сомнения по поводу всей этой истории с принцессой, она случилась в идеальное время. Она может сыграть роль и получить, всё, что можно, а когда это станет выглядеть как проблема, можно бросить своего так называемого дядю где-нибудь на извилистой дороге в Трою и найти себе новое имя и новое место для обитания.

«Надо обращаться с людьми как с апельсинами», — всегда говорила Кошёлка. «Выжми из ублюдков всё возможное, а потом не жалей, когда выбрасываешь сухую кожуру». Надо обращаться с людьми как со ступеньками. Как со ступеньками на лестнице. Или однажды проснешься, имея за душой только набор следов от сапогов на спине.

Алекс не могла сдержать улыбку, расползающуюся по лицу. Она прислушалась к своим ощущением, и ей понравилось. Она начинала думать, что герцог Михаэль может стать ступенькой к чему-то очень славному. Пока не совсем понятно, к чему именно. Довольно долго она не заглядывала дальше, чем следующий обед. Но она разберётся по ходу дела. Она быстро соображает, любого спроси. Она оперлась локтями о подоконник. Нежный ветерок обдувал щёки, а тёплый огонь — спину, и ухмыльнулась, глядя в сторону трущоб. Там внизу, если прищуриться, можно увидеть людей. Но они были так далеко внизу. Она не могла не потереть этот прекрасный мех о лицо снова и хихикнула.

Затем она сунула гребень в рукав.

Лучше уж перестраховаться.

Глава 5 «Стадо паршивых овец»

Ошеломленный благоговением, брат Диас медленно повернулся, запрокинув голову и открыв рот.

— Как красиво…

Часовня Святой Целесообразности была примерно в четыре раза выше, чем шире, гулкий колодец из многоцветного мрамора, освещённый ангельскими лучами с купола высоко наверху. Резные ниши содержали скульптуры Добродетелей в человеческом обличье, стены были плотно раскрашены изображениями семидесяти семи главных святых и головокружительным ассортиментом младших. Порфировая кафедра с Писанием на аналое без права разочаровать, учитывая расположение по центру, была усыпана драгоценными камнями.

Его кафедра, он осознал, благоговейно тая в тёплом сиянии удовлетворения. Его кафедра в его часовне. Он никогда не был хорошим монахом, признаться честно. Но в таком месте? Он справится.

— Красивое тут местечко. — Баптиста обняла его за плечи чересчур знакомой рукой и указала на фреску. — Этот святой Стефан — работа хаварайца.

— Правда?

— Знала его на самом деле.

— Святого Стефана?

— Хаварайца. — Баптиста скромно откинула выбившийся локон, но он тут же упал обратно. — Как-то рисовал меня.

— Рисовал?

— Я тогда подрабатывала фрейлиной королевы Сицилии.

— Ты… кем?

— Он рисовал её днем. Я была моделью по вечерам. — она наклонилась ближе и прошептала, — Хотел писать голышом.

— Э…

— Но я настояла, чтобы он не раздевался! — Баптиста расхохоталась, смех перешёл в смешок, смешок умер в неловкой тишине. Она промокнула глаза. — Он умер от сифилиса.

— Хавараец?

— И вскоре после этого — королева Сицилии. Думайте, что хотите. Наверное, эта картина у герцога Миланского.

— Королевы Сицилии?

— Не. Та, где я. Он был прекрасным человеком.

— Герцог Миланский?

— Тьфу, нет. Он — полное дерьмо. Я имела в виду хаварайца. — она рассматривала фреску святого Стефана, блаженно улыбающегося, пока зубастые эльфы расплющивали его яйца раскалёнными щипцами. — Одна из тех по-настоящему чистых душ, которые изредка встречаются.

— Мне… так жаль это слышать. О его смерти, то есть, не о его чистой душе… — брат Диас воспользовался поводом выскользнуть из-под руки Баптисты. Он много лет не был в таком близком контакте с женщиной, и прошлый раз вышло совсем не хорошо. Он нежно положил руку на одну из нескольких десятков гигантских молитвенных свечей, по крайней мере вдвое его выше и толстых, как ствол дерева, гадая, сколько это могло стоить. Он уже одерживал невоспетые победы, ведя переговоры о контракте с торговцем свечами от имени своего монастыря, поэтому у него появилась разумная идея. — Действительно, красивая часовня…

Гордость не входила в число Двенадцати Добродетелей, но после того, как его так долго мариновали в позоре, трудно было не представлять лица своих так называемых братьев в трапезной, услышавших эту новость. Викарий? Роскошной и уникальной часовни? Внутри Небесного Дворца? Он представил чудовищный масштаб высокомерия матери, отброшенные в сторону мелкие достижения родных братьев, блюда, которые сначала передаются ему, пока остальные ссорятся из-за объедков…

Скрежещущий голос Якоба из Торна прервал его грёзы, которым он предавался вместо молитвы стоя на коленях:

— Мы не будем проводить здесь особо много времени.

— Не будем?

Морщась, рыцарь что-то искал, держа одну руку под аналоем. Раздался стук, скрежет шестерёнок, и кафедра скользнула в сторону, открывая спрятанную лестницу, исчезающую внизу.

— Ваша паства внизу.

Брат Диас сглотнул, вглядываясь в чернильную тьму под часовней, упоминание кардинала Жижки о воющей ночи за пределами Божьего творения вновь заставило волоски на шее встать дыбом.

— Почему внизу?

— Отчасти, чтобы защитить их.

— В основном, чтобы защититься от них, — сказала Баптиста, взяв подсвечник с тремя мерцающими огоньками.

Именно следуя за ней вниз, брат Диас заметил все её кинжалы. Трудно было не заметить огромный у правого бедра и немного меньший, пристегнутый к левому, но теперь он увидел изогнутый сзади на поясе, и предательский блеск навершия в верхней части высокого сапога, и, благословенная святая Беатрикс, два в другом.

— У тебя очень много ножей, — пробормотал он.

— Я посчитала плохой идеей остаться как-нибудь без единого в запасе. Свечи придавали её глазам игривый блеск, совершенно не соответствующий теме. — Как же я тогда смогу кого-нибудь заколоть?

— И часто ты закалываешь людей?..

— Стараюсь свести это к минимуму. Никогда не подставляй шею — вот мой девиз. — она вздохнула. — Но хорошо прожитая жизнь, волей-неволей, будет сопровождаться некоторыми сожалениями.

— Волей-неволей, — бессмысленно пробормотал брат Диас. За его спиной Якоб из Торна издавал едва заметный болезненный стон при каждом шаркающем шаге.

Стены менялись по мере спуска. Изящная кладка сменилась небрежно уложенным кирпичом фундамента, который сменился странно бесшовным серым камнем — как задняя стена кабинета Жижки — свечи отбрасывали странные тени от змеящихся выпуклостей камня. Брат Диас протянул руку, слегка коснулся его кончиками пальцев. Очень гладкий, очень твердый и очень холодный.

— Остатки древнего города, — сказал Якоб из Торна.

— Над землей осталось немного, — бросила Баптиста через плечо, — Но внизу мили туннелей. Никто не знает, насколько они глубоки. Все построено инженерами-ведьмами Карфагена.

Брат Диас отдёрнул кончики пальцев, нервно тронул бугорок на рясе, под которым покоился флакон с кровью святой Беатрикс. Он не мог отделаться от иррационального ощущения, что спускается в утробу монстра.

— Иронично, правда. — Баптиста усмехнулась. — Задолго до того, как это стало Святым Городом, это было… ну… — свет от её канделябра упал на тяжёлую дверь, обитую железом, по-видимому, обожжённую пламенем, с глубоко высеченными несколькими переплетенными кругами рун. — Нечестивым Городом? — и Баптиста ухмыльнулась через плечо, постукивая по двери костяшками пальцев.

Брат Диас приготовился к неизвестным ужасам, когда замки загрохотали и дверь распахнулась, но за ней показалось только комнатка с камином и котелком, несколькими ящиками и бочками, полками с посудой и столовыми приборами. И огромным лысым мужчиной, державшим лампу с китовым жиром.

Баптиста нахмурилась, глядя на другую дверь, ещё более тяжёлую и сильнее испещрённую рунами, чем предыдущая:

— Всё тихо?

— Волшебник жаловался на еду, — сказал с сильным акцентом высокий человек, садясь за стол и беря в руки очень маленькую книгу. — Но в остальном да. Это наш новый настоятель?

— Брат Диас, — проворчал Якоб.

— А, кастильский?

— Леонский… — хотя настаивать на разнице казалось абсурдным в данных обстоятельствах.

— Приятно познакомиться. Я Хобб. Присматриваю за дьяволами.

Брат Диас сглотнул:

— За чем?

— Разве кардинал Жижка не прочитала вам лекцию?

— Она читала ему лекцию, — сказал Якоб из Торна.

— Они на самом деле не дьяволы. — Баптиста подошла к длинной стойке, на которой висело не менее дюжины связок тяжёлых ключей. — Технически нет.

— У вас очень много ключей, — пробормотал брат Диас.

— Ну, брат, — ответила Баптиста, снимая одно кольцо и начиная его крутить, — У нас очень много замков. — Хобб рассмеялся:

— С вами всё будет в порядке. Просто… держитесь подальше от решёток.

— От чего? — пробормотал брат Диас, наблюдая, как Баптиста справляется с одним замком за другим.

— Держитесь подальше от решёток, будьте начеку, не верьте ничему, что они говорят, и я уверен, справитесь лучше предшественницы.

— Что?

— В этом вся суть, — сказал Хобб, водружая ботинок на стол и переключаясь на свою книгу. — И не подставляйте шею, да, Баптиста?

— Никогда. — Баптиста наконец отодвинула два здоровенных засова и плечом открыла вторую дверь, откуда доносилось слабое дуновение прохладного воздуха.

— Он присматривает за дьяволами, — сказал брат Диас, словно всхлипнув.

— Но он из Англии. — Якоб из Торна провёл его через порог. — Там все дьяволы.

Коридор тянулся в темноту, стены и потолок представляли собой один полукруглый свод из как будто расплавленной скалы. Единственный свет, падающий на ряд арок в левой стене, исходил от трёх зловеще мерцающих свечей в ржавых подсвечниках. Это могло показаться винным погребом, если бы не решётки, блокирующие проходы, с прутьями чёрного железа толщиной с запястье брата Диаса, надёжно закрытые ещё более тяжёлыми замками.

Он сглотнул.

— Это… камеры? — древние, судя по виду. — Каких заключённых держали ведьмы-инженеры Карфагена?

— Праведных? — Баптиста пожала плечами. — Или наоборот неправедных?

— Тех, кого ненавидели, — сказал Якоб. — Тех, кого боялись.

— И тех, кого не могли понять. — раздался скрежет цепей из ближайшей камеры. — И в этом отношении мало что изменилось. — из тени высунулся мужчина.

— Кажется, новые тюремщики, — он обладал внушительной фигурой, возможно, аристократ северной Афри́ки, его чёрные волосы и борода были тронуты сединой. — Но мелкая несправедливость, лицемерие и угнетение вечны. — сцена возмущённого достоинства омрачалась двумя фактами, которые невозможно было игнорировать: его лодыжки были скованы тяжёлой цепью из чёрного железа, а он сам был полностью голым.

Баптиста небрежно прислонилась к арке.

— Смею ли я представить вам самое последнее пополнение в нашей маленькой семье? Его зовут Бальтазар… — она прищурилась, глядя в потолок и позвякивая своим брелоком на кончике пальца. — Забыла остальное.

— Бальтазар Шам Ивам Дракси. — мужчина величественно раздул ноздри. — И это имя раздастся эхом в истории!

— Немного длинновато для эха, не правда ли? — сказала Баптиста, подмигнув брату Диасу. — Ох уж эти колдуны и их имена…

— Я маг, дура.

— О, я дурочка, а ты гений. — Баптиста улыбнулась шире, сверкнув золотыми зубами. — Вот почему ты голый в клетке, а у меня ключ.

— Смейся, пока можешь! — волшебник прижался лицом к прутьям и заставил брата Диаса предусмотрительно отступить на шаг. — Но никакая цепь не удержит меня! Никакие заклинания не свяжут меня! Я освобожусь, и когда я это сделаю, моя месть будет легендарной!

Он потрясал кулаком, пока доводил себя до всё большей степени ярости, и всякий раз, когда он это делал, его член качался, и хотя брат Диас не желал этого видеть, он по неизвестной причине не мог перестать смотреть на него и был вынужден поднять руку, чтобы прикрыть глаза.

— Он должен быть голым?

— Он соскребал грязь по углам камеры и писал ею на рубашке, — сказала Баптиста.

— Писать — это плохо?

— Это могло закончиться очень плохо, — сказал Якоб.

— Он печально известный практик Чёрного искусства, — сказала Баптиста, — Преследуемый охотниками на ведьм в течение девяти лет и признанный Небесным Судом виновным как сам сатана.

— Разве они не склонны… немного…, — брат Диас прочистил горло, — Сжигать людей за такое?

— В редких случаях им даётся шанс на искупление через пожизненное служение Её Святейшеству.

— Искупление? — прорычал Бальтазар Шам Ивам Дракси. — Ха! Различие между Чёрным искусством и Белым — это явная уловка, рождённая осознанным невежеством. Они черпают из одного колодца. Чтобы оказаться в одном ведре! А потом вы, болваны, черпаете из двух чашек и объявляете то, что соответствует вашим мелким предрассудкам, Белым, а то, что бросает вызов вашему жалкому пониманию, Чёрным, когда на самом деле это — одно и то же…

— Был ещё случай с танцующими мертвецами, — процедил Якоб из Торна.

— И сделки с демонами, — добавила Баптиста.

Бальтазар вскинул руки.

— Разик поторговался с одним демоном, и сразу есть повод для обвинений!

— Мне нужно сесть, — пробормотал брат Диас, но стула ему не предложили.

Следующая камера была аккуратно обставлена узкой, аккуратно заправленной кроватью, двумя выцветшими ковриками и полкой, заваленной книгами, включая прекрасный экземпляр Священного Писания. Но, похоже, там никого не было.

— Солнышко? — Баптиста постучала по решётке мужским перстнем-печаткой, который носила при себе. — Можешь выходить.

Она не выпрыгнула из тени, просто внезапно стала видимой. Должно быть, она стояла там, на виду. Но по непонятной для брата Диаса причине он заметил её только когда она повернулась к нему, протяжно выдохнув.

Непонятно, как можно было не увидеть это лицо. Оно было узнаваемо женским, усыпанное самыми обычными веснушками, но напоминало отражение в кривом зеркале с ярмарки: невозможно узкая челюсть и невозможно широкие острые щёки, нос слишком маленький, а немигающие глаза слишком, слишком большие.

— Спаситель, защити нас, — выдохнул он, только сейчас делая знак круга на груди. Как будто волшебник не заслуживал такой реакции. — Это эльф!

Она шагнула вперёд, длинные пальцы словно паучьи лапки обхватили прутья.

— Новый настоятель? — можно было ожидать, что враг Божий заговорит с дьявольским шипением. Ровный, высокий, нормальный голос эльфа разочаровывал.

— Это брат Диас, — сказал Якоб из Торна.

Эльфийка изучала его не мигая, как ящерица.

— Околдован, — сказала она и исчезла.

— Почему…, — прошептал брат Диас, его горло было так напряжено, что он едва мог говорить, — Эльф сидит под Небесным Дворцом?

Баптиста махнула рукой в сторону следующей решётки.

— По той же причине, по которой под Небесным Дворцом сидит вампир.

В этой камере находился самый древний на вид человек, которого когда-либо видел брат Диас. Его тело было сгорблено, лицо — иссохшая маска, шея сморщена как кора, несколько уцелевших клоков волос на старческой макушке. Но голос был полон образованности и утонченности.

— Взяться за труды, — сказал он, — о которых те наверху и не помышляют. Я барон Рикард, и я могу только извиниться за свою жалкую дряхлость. — он взглянул на трость, на которую опирался скрюченной, дрожащей рукой. — Я бы поклонился, но, боюсь, с такой деревянной спиной больше не получится разогнуться…

— Прошу вас, не беспокойтесь! — Брат Диас никогда не встречал баронов, не имел ни малейшего представления о том, какое место они могут занимать в лабиринтах европейской аристократии, но чувствовал необходимость вести себя самым учтивым образом. — Для меня большая честь…

Когда он подошёл к прутьям, Якоб из Торна протянул руку, чтобы остановить его:

— Лучше держаться на расстоянии.

— Вы, несомненно, уже поняли, что Якоб может быть чрезвычайно утомительным. — барон прихромал ближе, сверкнув улыбкой. У него были превосходные зубы для человека такого возраста, столь жемчужно-белые и изящно заостренные, что брат Диас жаждал рассмотреть их поближе. — Я не могу передать, как отчаянно нуждаюсь в хорошей беседе, не говоря уже о духовном наставлении. Ваша предшественница была совершенно бесполезна в этом отношении…

Тут вмешался скрипучий голос Якоба из Торна.

— Не подходите слишком близко к прутьям. — брат Диас был удивлён, заметив, как незаметно для себя сделал ещё один шаг к клетке.

— Честно говоря, Якоб, мало кто острее вас осознает, как много крови содержится в здоровом молодом человеке. Мы все знаем, что он может поделиться пинтой или двумя, а, брат Диас? — его глаза игриво сверкнули, и Диас не мог не усмехнуться. Какой это был энергичный и забавный старый джентльмен! Как бы гордилась его мать, узнав, что у него есть друг с таким статусом! Зачем его держать в клетке? Он уже почти решил отобрать ключи у Баптисты и отпереть… Голос Якоба прозвучал предупреждающим лаем:

— Уйди от клетки!

Брат Диас, к своему изумлению, обнаружил, что подошёл прямо к решётке и зачем-то собирался просунуть руку между прутьями, прямо рядом с иссохшим лицом барона. Он отдернул её как от жаровни.

Барон Рикард обхватил языком один из острых зубов и разочаровано с присасыванием втянул.

— Ну, нельзя винить мальчика за попытку.

— Ты только что заколдовал меня? — потребовал брат Диас, прижимая к груди своенравную руку другой. — Это было заколдовывание?

— В этой компании хорошие манеры могут показаться магией, — проворчал вампир. — Эти две вещи не так уж далеки друг от друга, как некоторые предпочитают верить. Так же, как добро и зло.

Брат Диас возмущенно ахнул:

— Мы, вероятно, согласимся, что пиршество на крови невинных — по сторону зла!

— Преклоняюсь перед вашим мастерством. Преклонился бы, если спина позволяла. — барон издал тонкий вздох, отворачиваясь. — Если бы вампиры имели здравые моральные суждения, в конце концов… кому бы понадобились священницы?

В следующей камере были только грязная солома, ведро, несколько наборов довольно тревожных царапин и животный запах, который напомнил брату Диасу о печальном опыте посещения бойни в Авилесе, о котором он всегда жалел.

— Нам пришлось разместить последнего члена паствы в более безопасном месте из-за… — Баптиста почесала горло, словно подбирая нужные слова. Не самый хороший знак для человека, который производил слова так легко и в таком количестве.

— Неприемлемого поведения, — сказал Якоб.

— Если очень смягчить. Иногда у нас больше обвиняемых, иногда меньше. Задачи, возложенные на часовню Святой Целесообразности, приводят к определенному…

— Перемешиванию, — сказал Якоб.

У брата Диаса не было слов. Честно говоря, ему было трудно дышать здесь внизу. Он чувствовал головокружение. Как будто земля могла внезапно уйти из-под ног. Он изо всех сил пытался ослабить воротник. Всё, чего он хотел — комфортная жизнь под солнцем. Чтобы легкомысленные воспринимали его всерьёз, неразумные считали мудрым, а неважные считали его важным. Вместо этого по непонятным причинам он обнаружил себя общающимся со шрамированными рыцарями и натурщицами на полставки, чтобы столкнуться с неизвестными опасностями, достаточно ужасными, чтобы угрожать Божьему творению, и всё это не приближаясь слишком близко к клеткам, в которых содержалась его паства.

— Я провел много лет в монастыре, — почти плакал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Вдали от всего, в основном в библиотеке. Чуть поработать над счетами, чуть поработать в саду и с травами…, — Боже, помоги ему, он начинал желать вернуться. — У меня действительно нет… никакого опыта с… — жест брата Диаса охватил подземелье ведьм-инженеров, в котором находились голый волшебник, исчезающая эльфийка, престарелый вампир, не говоря о чём-то, слишком плохо себя ведшим, чтобы содержаться в такой компании. — Со всем этим.

— У твоей предшественницы был опыт, — сказал Якоб из Торна.

— У других не было, — сказала Баптиста, грустно крутя ключи на кончике пальца.

— Что с ними стало? — спросил брат Диас, отчаянно ища проблеск света в конце того, что начинало казаться очень тёмным туннелем. — Новое назначение?

Баптиста поморщилась.

— Мать Феррара была очень… жёсткой женщиной. Полной веры. Полной рвения.

— Ха, — проворчал Якоб.

— Но жёсткие вещи склонны… под экстремальным давлением… ломаться вдребезги.

— Экстремальным, — повторил брат Диас, — давлением?

— Понимаешь? — Баптиста положила руку ему на плечо. Если это должно было успокоить, то усилия пропали втуне. — Часовня Святой Целесообразности — не то место, где можно… Быть догматичным без остатка.

— Хм, — проворчал Якоб.

— По моему опыту — всему моему богатому опыту, как я уже упоминала… — Баптиста обняла брата Диаса, не желавшего этого, и рукоять одного из многочисленных ножей ткнула его в бок, — Значительному опыту… если относиться ко всему как к битве, то рано или поздно, и, скорее всего, рано…

— Проиграешь, — прорычал Якоб, мрачно глядя в тень.

Брат Диас прочистил горло. Раньше ему обычно не требовалось прочищать горло, но в последнее время приходилось делать это перед каждой фразой.

— Я бы не стал оспаривать горизонты твоего опыта…

— Тогда мы прекрасно поладим! — отозвалась Баптиста.

— …но ты, кажется, так и не объяснила, что конкретно стало с моей предшественницей.

Якоб снова перевёл взгляд серых глаз на брата Диаса, словно только сейчас вспомнил о нём.

— Она мертва. — и он захромал обратно тем же путем, которым пришёл.

— Мертва? — прошептал брат Диас.

— Мертва, нахрен. — Баптиста на прощание сжала его плечи. — Мёртвая как сама смерть, нахрен.

Глава 6 «Рождённая в пламени»

— Никто не сомневается… — сказала высокая кардинал Бок, выглядевшая доброй, хотя её мысли, кажется, всегда витали в иных местах.

— Как вы её назвали?

— Алекс, — сказал герцог Михаэль.

— Никто не сомневается, Алекс.

Не совсем верно было сказать, что не сомневается никто. Алекс, например, очень сильно сомневалась. Она чувствовала себя одним огромным сомнением. В любой момент они поймут, что вместо давно потерянной принцессы нашли кусок дерьма. Но Кошёлка всегда говорила: «Никогда не признавай ложь». Скажи правду, и ты влипла. Цепляйся за ложь: «Ничего не знаю». Лги до самого эшафота, лги с верёвкой на шее, позволь им похоронить твой лживый труп, стойко придерживающийся россказней. «Правда — это роскошь, которую такие, как ты, никогда не смогут себе позволить».

— Эти ваши полмонеты, — сказала кардинал Бок, ведя её по холодному лабиринту Небесного Дворца с бешеной скоростью, — И родимое пятно, и ваш дядя, полностью убежденный…

— Полностью, — сказал герцог Михаэль, одарив Алекс полуулыбкой, но она была благодарна и за это.

—…так что ни у кого здесь нет сомнений, но когда вы доберётесь до Трои… если вы доберётесь до Трои… они захотят быть уверены абсолютно. Я имею в виду, их можно понять. Вы ведь наследуете не бабушкину сырную лавку, не так ли?

— Нет, — сказала Алекс с лёгким тоскливым смешком. Сырная лавка была бы отличным вариантом. Она бы прекрасно справилась с сырной лавкой. Её уровень ответственности.

— Так что это просто дополнительная маленькая уверенность. Просто глазурь на булочке. — Бок задумчиво похлопала себя по животу, затем взглянула на одну из молчаливых священниц, спешащих за ними, — Сестра Стефана, не могли бы вы сделать заметку о поручении сходить за булочкой для меня? Я испытываю необходимость в этом. Кому-нибудь ещё? Булочку? — Алекс придерживалась политики никогда не отказываться от еды, но прежде чем она успела сказать «да», кардинал Бок замерла перед массивной дверью, окружённой вооруженными стражниками. — О, мы уже на месте.

Она начала творить рукой круг:

— Азул саз карга этим жезлом и этим елеем, этим словом я освящаю портал. Дроз нокс карга я не допущу ни единой нечистой мысли аминь. Замки, пожалуйста.

Каждый из стражников повернул колесо, раздался скрежет, когда зубчатые прутья отодвинулись. Забавно делать механизм снаружи. Как будто, чтобы удерживать нечто внутри. Дверь открылась с шипением выходящего воздуха, и Бок шагнула внутрь. Алекс нисколько не заботила магия, будь то Белое искусство, Чёрное искусство или какой-нибудь скалящийся шулер с колодой карт. Как неаккуратно вышло, когда её наняли украсть книгу у того колдуна, и всё не обернулось хорошо. Сейчас дело могло обернуться гораздо более неаккуратными последствиями. Коротко подстриженные волосы ужасно кололись. Но когда она оглянулась, герцог Михаэль снова одарил её той же улыбкой, такой ободряющей, как будто действительно верил в неё, чёртов дурак, и он скорее всего будет разочарован, когда она попытается сбежать. Что оставалось сделать, кроме как войти?

Она тут же пожалела, что не сбежала. Комната с этой стороны была огромной, круглой, куполообразной, полностью выкрашенной в белый цвет, такой яркий, что после мрака коридоров это было почти больно. Отполированный пол был испещрён безумной путаницей колец, линий и символов из полированного металла. Девять монахов стояли на равном расстоянии друг от друга у стен, каждый держал что-то в сцепленных руках: свечу, серп, пучок трав. Каждое лицо покрыто каплями пота, каждая пара губ постоянно двигалась, тяжелый воздух был полон эхом шёпота их непрестанных молитв. Алекс подпрыгнула, когда дверь захлопнулась за ней, прутья на обратной стороне со скрежетом вернулись на места.

Для человека, думающего только о побеге, было удивительно, как она всегда упускала шанс.

Кардинал Бок уже шагала по просторам колдовского пола мимо выглядевшего очень нервным секретаря, сидевшего за переносным столом, к находившейся по центру священнице с бритой головой. Она стояла на коленях с зажатой в одной руке открытой записной книжкой, одержимо полируя тряпкой пол, затем дыша на него и полируя снова.

— Прелестно, — пробормотала Бок. — Прелестно, прелестно, хорошо-хорошо-хорошо… все печати трижды проверены?

Священница поднялась, убирая тряпку.

— И трижды проверены снова, ваше преосвященство. — она протянула Бок какой-то кристалл на палке.

— Жаровни заполнены на случай нового инцидента?

— На этот раз они не прошмыгнут мимо нас, ваше преосвященство.

Бок закрыла один глаз, осматривая комнату через кристалл:

— Эти ублюдки всегда прячутся в швах, помнишь. Всегда.

Бритая священница сглотнула. Алекс заметила, что даже брови сбриты.

— Как можно забыть, ваше преосвященство?

— Хорошо, прекрасно, превосходно. — кардинал Бок махнула Алекс рукой. — Не волнуйтесь, тут не бывает неправильных ответов.

Алекс попыталась улыбнуться. По её опыту, неправильные ответы бывают в любой ситуации, и она скорее всего скоро именно их и даст.

— Ещё одно, прежде чем мы начнем… — Бок взяла её за плечи и провела вперёд на несколько шагов, затем назад на дюйм или два, пока не осталась довольна.

— Не входите из круга. — Алекс проследила за её взглядом и увидела свои довольно неплохие заимствованные туфельки, расставленные в медном круге по центру пола.

— Всё время оставайтесь внутри круга. — Бок отступила назад к священнице с книгой, подзывая герцога Михаэля.

— Могли бы вы присоединиться ко мне, ваша светлость, нам, конечно, нужно быть к югу от принципала. Не волнуйтесь ни капельки… как вы её назвали?

— Алекс, — сказал герцог Михаэль.

— Не волнуйтесь, Алекс, это совершенно стандартная процедура. Даже если стандарт пока представляет собой колоссальный риск, конечно, но мы все прекрасно осознаем риски…

Алекс сглотнула:

— Э-э-э…

— Просто оставайтесь внутри круга. Что бы ни случилось. Теперь введите их!

Две двери на противоположных сторонах зала открылись, и вошли две команды по четыре стража, каждая из которых несла кресло на шестах. У Алекс было ощущение, что девять монахов потели больше, молились больше, выглядели более страдающими, чем когда-либо.

В креслах находились два человека в белых хламидах. У них были завязаны глаза, а запястья и лодыжки скованы. Кажется, один мужчина, другой женщина, хотя было трудно сказать — они выглядели такими изможденными, кожа да кости, и к тому же нездоровая кожа, струпья на иссохших губах. Они были вялыми как тряпки, головы болтались, слегка подпрыгивая при движении кресел. Они были похожи на трупы нищих. Она сама чувствовала себя близкой к тому, чтобы стать трупом нищего. Состояние, к которому она бывала близка чаще, чем хотелось бы.

Охранники поставили кресла по одному с каждой стороны от Алекс и поспешили обратно. Как будто несли две бочки с горючим маслом, а Алекс была искрой. Восемь закалённых ветеранов, выглядевших очень испуганными.

— Э-э-э… — пробормотала Алекс, оглядываясь в поисках выхода. Вы же знаете, что замки снаружи.

— Начали, — сказала Бок.

Зазвенели цепи, когда мужчина и женщина с завязанными глазами качнулись вперёд на своих креслах, синхронно сжимая руки Алекс. Она вздрогнула, почти отступила, затем поняла, что могла выйти из круга, и осталась на месте.

Звенящим голосом женщина заговорила:

— Вижу эльфов!

— Эльфы идут! — завопил мужчина. — Их слепые, безумные, голодные боги идут!

— Боже, спаси нас, эльфы идут! — завизжала женщина, болезненно крепко сжимая руку Алекс. — Голодные, голодные, голодные, смеющиеся.

Алекс дико уставилась на Бок, но старуха отмахнулась.

— Не волнуйся. Они всегда так говорят.

— И это нормально? — пропищала Алекс.

Бок согнула палец, чтобы почесать под алой кардинальской шапкой.

— В долгосрочной перспективе это определенно проблема, но на данный момент…

— Я вижу высокое здание! — женщина дёрнулась, мотая головой туда-сюда. — Древнее здание со зданиями на нём и зданиями вокруг него ноги в море голова в облаках я вижу реки на небесах сады на небе.

— Троянский столп, — сказала кардинал Бок, бросив многозначительный взгляд на герцога Михаэля. Священница вытащила огрызок карандаша из-за уха и яростно застрочила в записной книге.

— Вижу суровое испытание, — прошептал мужчина шелестящим хрипом, — Вижу испытания и испытания. — Алекс это не очень понравилось. Хотя, если бы эти увядшие призраки заговорили о торте, это, вероятно, прозвучало бы ещё более зловещим.

— Башня высокая башня самая высокая башня и там горит свет свет чтобы вести верующих ложный свет истинный свет отраженный свет.

Кардинал Бок стояла, напряжённо щурясь, как шахтер, просеивающий песок в поисках золота.

— Охота внутри охоты минуя извилистый путь по суше по морю.

— Вижу зубы, — сказал мужчина.

— Вижу зубы, — сказала женщина. Становилось жарче? Алекс вспотела. — Вижу монаха рыцаря и нарисованного волка я вижу смерть и никакой смерти я вижу кровь я вижу круг.

— Вижу колесо.

— Вижу пламя! — рявкнула женщина, заставив Алекс подпрыгнуть. — Вижу огонь вижу огонь вижу очищающий огонь вижу огонь у её конца.

— Вижу огонь у её начала, — тихо сказал мужчина, едва слышно за молитвами, и зашептал всё громче и громче.

— Огонь у её начала. — Бок и герцог Михаэль снова обменялись взглядами. — Рождённая в пламени…

— Пирогене́ты… — и герцог Михаэль начал улыбаться.

— Эльфы! — завопил мужчина, ещё крепче сжимая Алекс. Боже, его руки горели. Пришлось закусить губу. Его повязка дымилась, два обугленных коричневых пятна расползлись напротив глаз. — Эльфы идут!

— Достаточно! — рявкнула Бок, и пальцы оракулов тут же обмякли и опустились, лица приобрели ленивые выражения, головы откинулись назад, и они снова стали парой истощённых трупов. Посвященные рванулись вперёд с вёдрами, чтобы вылить воду на пол, и там, где она попадала на металл, поднимался шипящий пар. Бритая жрица проверила что-то, похожее на компас, сделала ещё одну пометку, затем с явным облегчением выдохнула и кивнула Бок.

— Хорошо, хорошо! — её преосвященство задумчиво посмотрела на высокий потолок. — Отлично… так… в этот день, двадцать первого дня месяца Преданности… — перо секретаря начало скрежетать по бумаге. — Я, кардинал Бок, будучи признанной находящейся в здравом уме, не испорченной Чёрным искусством или демоническими силами и так далее, и тому подобное, заявляю, что кандидат был обследован в очищенной светлой комнате под девятью печатями двумя оракулами Небесного Хора. Проклятье! — она сбилась. — Ещё раз, как её зовут?

— Алекс, — сказал герцог Михаэль.

— Теперь ты можешь покинуть круг, Алекс, всё кончилось!

Алекс отступила от безвольных оракулов, нервно потирая руки — пальцы все ещё были розовыми, а жар их прикосновений напоминал о себе лёгкими покалываниями.

— Ты молодец. — герцог Михаэль улыбался, сжимая её плечо.

— Я просто там стояла.

— Это девять десятых обязанностей Императрицы. — и он повёл её по гулкому полу к столу.

— Что за Пирогенеты? — прошептала она.

— Титул, дарованный королевским детям, рождённым в императорской опочивальне, высоко на маяке Трои, прямо под Пламенем святой Натальи. Только императрицы и первенцы императриц имеют право рожать там. Единственная легитимная возможность передачи власти.

Бок, положив одну руку на стол, наклонилась над секретарём и продолжила диктовать:

— …Её Святейшество Бенедикта Первая, таким образом, наделенная всей полнотой власти коллегии кардиналов и обладающая папской буллой по Священному Писанию являющаяся голосом Бога на земле и так далее, и тому подобное, провозглашает её не кем иным, как принцессой Алексией Пирогенет, рождённой в пламени, старшей из потомков Ирины, старшей из потомков Феодосии и единственной законной наследницей Змеиного трона Трои.

Алекс моргнула, наблюдая, как Бок вырывает перо у секретаря и выводит яркую подпись.

— И там… мы… — она бросила перо обратно в чернильницу, разбрызгивая чёрные пятна на секретаря, и одарила Алекс сияющей улыбкой. — Подойди.

— Ладно. — Алекс сглотнула. — Нахрен.

— Они съедят нас всех…, — прошептал один из Оракулов, женщина, когда её уносили, слёзы текли сквозь опалённую повязку по впалым щекам.

Алекс низко пригнулась к тарелке, перемещая вилку ко рту и обратно со всей возможной скоростью. Она бы с огромным удовольствием ела руками, поскольку кое-что продолжало падать со столовых приборов, но сам факт попадания пищи в глотку можно было считать победой. Слегка расстроенный герцог Михаэль наблюдал с противоположной стороны стола. К счастью, никто не высказался о необходимости есть как принцессе. Испытав настоящий голод, человек ест всё предложенное так быстро, как только может, на случай, если передумают делиться.

— Эльфы снова восстанут, — говорила кардинал Жижка, восседавшая в большом кресле во главе стола. — Ужасная неизбежность, с которой мы все столкнёмся. Против этого неумолимого, ненасытного, нечестивого врага Европа должна выступить сообща… или навсегда кануть во тьму.

— Э-э-э, — промычала Алекс, заглатывая последний кусок. Она не сомневалась, что эльфы были настоящими ублюдками. А кто не был? Только эти ублюдки были очень далеко. В отличие от тех, которые на днях размахивали клещами у неё перед лицом, не так ли?

— Всё, чего я хочу, всё, чего хочет Ее Святейшество — это прекратить великий раскол, залечить великую рану и вернуть империю Востока в любящие объятия матери церкви.

Раскол и церковь, и бла-бла-бла. Всё это волновало Алекс не больше, чем знания о том, хорошо ли кардинал покакала последний раз, но вот этого лучше было не произносить вслух. Эта Жижка высоко забралась, если судить по громоздкой тёмной мебели обеденного зала, веками полировавшейся святыми жопами. По картинам великих мучеников, благочестиво страдающих на высоких-высоких стенах. По тарелке и столовым приборам, и подсвечникам, и свечам в них. Кошёлка, вероятно, наложила бы в штаны при виде всего этого. А ещё была золотая цепочка с драгоценным кругляшком, небрежно брошенная болтаться на спинке кресла.

Нужно быть очень богатым, чтобы иметь такую вещь. Но быть беспечным с ней мог только человек, обладающий властью.

Алекс была бы не против стянуть несколько вещей. Это было бы совсем не воровством в её понимании, просто благородной попыткой справедливого перераспределения богатства. Но, к сожалению, платье, в которое её заковали, было сшито скорее для того, чтобы в нём сидеть и улыбаться, чем для перераспределения, поэтому имело узкие рукава.

Может быть, получится стянуть ложку или парочку, когда принесут десерт.

— Праведные должны объединиться против врагов Бога, — бормотала кардинал. — Под знаменем Спаситель. Под знаменем Папы. Быть готовыми маршировать в одном направлении, когда небесные трубы возвестят о новом крестовом походе, чтобы мы могли загнать эльфов обратно в бездну, откуда они пришли! — она бросила сердитый взгляд, заставив Алекс замереть с вилкой на полпути ко рту. Длинная капля подливки упала на тарелку.

Кардинал так взглянула на Алекс, как будто это имело отношение к траху. Священницам, возможно, не разрешается трахаться, но это, кажется, только поощряет некоторых. Слуга всё время подходил сзади и подливал ещё вина, а у Алекс была такая же политика в отношении выпивки, как и еды, поэтому она уже выпила несколько полных бокалов. Теперь стены немного шатались, уши стали горячими, а на носу выступала испарина, которую приходилось постоянно вытирать рукавом.

— Буду рада помочь, — пробормотала она, не дожевав последний кусок. Гораздо лучше согласиться с могущественными людьми, а потом уйти попозже, чем рисковать их разозлить в неправильный момент. — С крестовыми походами… и всем остальным…

Кардинал подняла бровь.

— Твоя преданность делу Церкви будет вознаграждена в этом мире и в следующем. — Алекс закашлялась, пытаясь проглотить слишком много за один раз, и ей пришлось ударить себя по груди, а запить вином.

— А можно прямо сейчас получить земными наградами — сказала она, ухмыляясь, — под залог небесных, а? А? — никто не засмеялся.

О боже, она была пьяна. Она подумала, что допустимо заполнить молчание вином, и осушила бокал.

— Мы должны отправиться в Трою как можно скорее, — заговорил герцог Михаэль. — Моя дорогая подруга леди Севе́ра осталась в городе после гражданской войны, она служит распорядительницей палат Евдоксии. — он вынул сложенный листок бумаги. — И с тех пор рискует всем даже просто держа меня в курсе дел. — и он сделал именно то, чего боялась Алекс, а именно — отдал ей бумагу.

— Леди Севера, — промычала она, — Очень хорошо. Очень хорошо. — она махнула листком, чтобы он раскрылся, и состроила гримасу, как священница, глядя в Писание перед началом проповеди. Написано было очень аккуратно и тщательно. И имело не больше смысла, чем узоры из голубиного помёта на подоконнике. — М-м-м. Х-м-м.

Герцог Михаэль опять начал выглядеть немного огорчённым, когда наклонился ближе, взял письмо из её руки и перевернул вверх ногами.

— Она сказала мне, что сыновья Евдоксии намереваются укрепить свои позиции. Если бы не их ожесточенное соперничество, один из них мог бы уже…

— Что? — Алекс дождалась, пока последние капли вина перетекли в рот, и опустила бокал. — У меня есть кузены?

— Сыновья Евдоксии. Мои племянники. Четыре герцога, и каждый из них ещё больший ублюдок, чем предыдущий. Марциан, Константин, Савва и Аркадий. — Прищурившись, он выплюнул имена, как проповедник, перечислявший смертные грехи.

— И конечно они не хотят заполучить трон?

— Они не остановятся ни перед чем, чтобы получить его, — сказала кардинал Жижка.

Алекс высосала застрявшую еду из зубов. Во второй раз уже не так вкусно.

— Они опасны?

— Могущественные люди Империи Востока, — сказал герцог Михаэль. — Люди, которые с упоением насаждали террор Евдоксии.

— Люди с землёй, деньгами и влиянием. — кардинал расчётливым жестом убийцы ткнула вилкой в кусок мяса. — Люди, в подчинении которых находятся солдаты, шпионы и убийцы. Люди, которым нет дела до бессмертия души. Люди, которые не откажутся — если верить слухам — от использования запрещённой магии, сделки с дьяволами и ещё чего похуже.

— Хуже? — пробормотала Алекс.

Кажется, герцогу Михаэлю сделалось неуютно. И правильно сделалось. До сих пор он ничего не говорил о кузенах, не говоря уже о запрещённой магии.

— Моя сестра Евдоксия не только убила твою мать и узурпировала её трон, она также была колдуньей ужасной силы. После победы в междуусобной войне она основала ковен в Трое.

— Она с учениками занималась Чёрным искусством. — кардинал Жижка нахмурилась, уставившись в стол. — Открыто, заметьте! Преступления против Бога рядом со священной землёй, где похоронены герои великих крестовых походов!

Герцог Михаэль покачал головой:

— Евдоксия всегда была одержима душой.

— Это звучит… — Алекс прищурилась. — Типа набожно?

Жижка фыркнула с отвращением.

— Душа — это та часть Бога, которую Он вкладывает в каждого из нас. Вмешиваться в неё — худшая из ересей.

— Как можно вмешаться в душу? — пробормотала Алекс, определённо не желая получить ответ.

— Она проводила… эксперименты, — сказал Михаэль.

— Нечестивые эксперименты, — сказала Жижка.

— Она решила… объединять человека и зверя.

— Собачью башку на человечье тело? — Алекс хотела рассмеяться, но увидела взгляд, которым обменялись Жижка и герцог Михаэль, убив всё веселье напрочь. — Погодите… собачью башку на человечье тело?

— Людям даны души, — сказал герцог Михаэль, — Зверям — нет. Евдоксия верила… что, соединив плоть двух, она сможет выделить душу. Освободить её. Захватить её. Обуздать её.

— Она стремилась поработить частицу Бога. — кардинал Жижка невидяще смотрела в стол. — За пятнадцать лет в качестве главы Земной Курии — это самое извращённое святотатство, о котором я слышала.

— Ого, — прохрипела Алекс.

— Теперь вы понимаете, ваше высочество, почему мы не можем допустить, чтобы один из сыновей Евдоксии сидел на Змеином троне. Почему её проклятое наследие должно быть вырвано с корнем, а святая земля Трои очищена снова. — она наблюдала за Алекс, пока та жевала с видом человека, никогда не откусывающего больше, чем можно проглотить. — Вы совершаете такой смелый поступок, ваше высочество. Благородный, праведный и храбрый.

По комнате пронёсся сквозняк, или, по крайней мере, руки Алекс урвали немного гусиной кожи, даже несмотря на узкие рукава.

— Никто не говорил про храбрость, — пробормотала она.

— Для императрицы, — сказал герцог Михаэль, — это само собой разумеется.

— Учтите, вы на шаг впереди своих кузенов, — заметила кардинал Жижка. — Никто за пределами Небесного Дворца даже не подозревает, что принцесса Алексия жива, не говоря уже о том, что найдена. Вы прибудете в Трою тайно, под защитой тщательно отобранной группы. Копии папской буллы, подтверждающей вашу личность, будут отправлены вперёд леди Севере, чтобы распространить их незадолго до вашего прибытия. До тех пор проклятый выводок Евдоксии будет поглощён внутренней борьбой. Вы свалитесь на них как молния с небес!

Алекс не чувствовала себя молнией.

— А что, если кто-то из них победит до того, как я туда доберусь?

— Никто не отрицает некоторые риски, — сказал герцог Михаэль. — До Трои около тысячи миль, и мы не знаем, какая поддержка ожидает нас в городе. Ставки огромны, а наши враги сильны, и они перевернут небо и землю, чтобы остановить нас…

— Послушайте, я выросла там. — Алекс махнула вилкой в сторону окна, горошина отлетела и прилипла к стене. — В трущобах. Я занималась… — ничто из того, чем она занималась, не казалось сейчас уместным. — Делала всякие… Всякие вещи, но я ни черта не знаю о том, как быть принцессой…

— Чувствую, ты быстро учишься, — равнодушно сказала кардинал. Она показалась Алекс женщиной, которую вряд ли тронет что-то, кроме землетрясения. И, вероятно, даже тогда не сильно.

— Но эти четыре кузена со всеми солдатами, деньгами и землёй, разве мне не придётся сражаться с ними, рано или…?

— Я буду сражаться за тебя. — герцог Михаэль на этот раз выдал такую ободряющую улыбку, что она чуть не обоссалась. Хотя это уже могло быть вино.

— Прославленный герой встаёт на твою сторону! — сказала Жижка. — И ты будешь наслаждаться поддержкой Её Святейшества Папы, а вместе с ней, — и она закатила глаза к потолку, расписанному в виде облачного неба в сумерках — лучи надежды, пробивающиеся сквозь мрак, — Помощью Спаситель, благословенной дочери Всемогущего. У них шпионы и убийцы, ваше высочество, но в вашем углу — святые и ангелы!

По опыту Алекс, Всевышний — на стороне победителей, и если начинаешь надеяться на выравнивание шансов при помощи ангелов, ты в полном дерьме. Кстати, у неё было гнетущее чувство, что она в полном дерьме уже некоторое время, просто только сейчас это поняла.

Герцог Михаэль наклонился к ней:

— И никогда не забывай, что у тебя есть то, чего никогда не будет у этих четырех герцогов-узурпаторов.

— Что же это? — спросила Алекс, звуча как полное ничтожество.

— Право! — он ударил кулаком по столу. — Ты принцесса Алексия Пирогенет, рождённая в пламени, что подтверждено через оракулов Небесного Хора самим Богом! — и он ударил по столу ещё сильнее, заставив столовые приборы подпрыгнуть. Отличный момент, чтобы стянуть маленькую вилку, но у Алекс не хватило духу.

— У меня есть право… — она была уверена, что право ничего не стоит на прилавке у Кошёлки. Она знала о напиханном в торт битом стекле, но всё равно вгрызлась в угощение. Она была ослеплена большим кушем, так сосредоточена на цели, что споткнулась о собственные ноги. Споткнулась и прямиком свалилась в шахту. Шахту, полную смертоносных кузенов, еретического колдовства и украденных душ.

Она сделала ещё одну попытку поныть:

— Но у них есть колдуны, как вы сказали, и люди, которые находятся где-то между человеком и зверем, и, знаете, дьяволы…

— У них есть. — кардинал Жижка улыбнулась. Первый раз за всё время. Алекс посчитала, что в конечном счете предпочла бы видеть у неё вечно хмурое лицо. — А у нас есть свои дьяволы.

Глава 7 «Как в начале одной плохой шутки»

Бальтазар тяжело вздохнул, но никто этого не заметил.

Его нынешнее затруднительное положение давало ему уйму поводов для вздохов: отвратительный матрас, ужасная еда, холодная сырость и невыразимый запах места его обитания, возмутительное отсутствие одежды, мерзкое отсутствие умных разговоров, душераздирающая потеря его прекрасных, прекрасных книг. Но после долгих размышлений он пришёл к выводу, что самое худшее в насильном присоединении к часовне Святой Целесообразности… унизительное смущение.

Что он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, учёный адепт девяти кругов, властитель тайных ключей, заклинатель неземных сил, человек, которого окрестили Ужасом Дамиетты — или, по крайней мере, он сам себя окрестил Ужасом Дамиетты в надежде, что этот титул приживётся — один из трёх лучших некромантов в Европе, заметьте — возможно, четырёх, в зависимости от мнения о Сукастре из Биворта, которого он лично считал ничтожным выскочкой — схвачен болванами, осуждён тупицами, а затем принуждён к унизительному рабству вместе с жалкими идиотами. Он взглянул в сторону с выражением, красноречиво сообщающем о полном отвращении, но никто не смотрел. Древний вампир, предположительно состарившийся из-за отсутствия крови, опустился в кресло, изображая грациозного скучающего скелета с торчащими кое-где жидкими волосёнками. Эльфийка стояла, тоненькая, как обрезок матовой проволоки, с лицом, скрытым копной неестественно пепельных волос, неподвижная, если не считать постоянного и крайне раздражающего нервного подёргивания длинного правого указательного пальца. Их главный тюремщик Якоб из Торна наблюдал из угла, крепко сцепив скрещённые руки: измученный войной старый рыцарь, который, казалось, провел значительную часть своей жизни между жерновами, пока из него не выжали начисто всё чувство юмора. Затем был предполагаемый пастырь этого духовного стада разочарований: брат Диас, вечно паникующий молодой идиот из малоизвестного и ещё менее уважаемого монашеского ордена, выглядящий как не умеющий плавать пассажир быстро тонущего корабля.

Неэффективный монах, измождённый рыцарь, эльф-человеконенавистник и дряхлый вампир. Звучит как начало плохой шутки, трагическую кульминацию которой ещё надо придумать. Можно было бы, по крайней мере, надеяться на впечатляющее место: какое-нибудь украшенное изваяниями святилище, мраморный пол которого был бы инкрустирован знаками святых и ангелов. Вместо этого они получили маленькую коробку со сквозняками в недрах Небесного Дворца с видами на стену, украшенную путаницей текущих водосточных труб.

Выбор на фарсе, именуемом судом, для Бальтазара заключался в искуплении его прегрешений через служение Её Святейшеству или сожжении на костре. Тогда всё казалось очевидным, но он начинал подозревать, что в долгосрочной перспективе аутодафе может оказаться менее мучительным вариантом, чем скоропалительное решение об искуплении.

Теперь он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, который сделал мёртвых своими игрушками, а бурю своей кобылицей, который отбросил границы самой смерти и подчинил архидемоницу Шаксеп своей воле — или, по крайней мере, выпросил у неё несколько милостей и выжил — был не только низведён до жалкого рабства, но и рабства у этого чрезвычайно посредственного и безмозглого сорта людишек.

Он готовил вздох настолько мощный, чтобы наконец передать всю глубину ощущаемого дискомфорта, когда защёлкали замки и дверь распахнулась.

Вошла толпа прислужниц, каждая в белой рясе, с лицом, преисполненным неземного благочестия и молитвенной шалью, расшитой фразами из Писания. Одна с трудом удерживала на спине тяжёлую деревянную конструкцию с гигантской открытой книгой на ней, вторая брызгала чернилами, пытаясь следовать за первой и одновременно писать на возвышающихся страницах. Третья несла на шее венок из цветов, огромный, почти касающийся пола. Четвёртая сжимала серебряный цирцефикс в одной руке, пачку молитвенных листов в другой, стеклянные глаза закатились к потолку, губы в непрерывном движении бубнят непрестанную молитву о благословении всевышнего, Спаситель и всех святых.

— А вот и клоуны, — прохрипел барон Рикард, качнувшись на своей трости, чтобы принять вертикальное положение — если можно использовать слово «вертикальное» для настолько сгорбленного существа, что его нос почти касался пояса.

Служительницы расступились, и показались две седовласые женщины: кардиналы, судя по их малиновым поясам и шапкам, не говоря уже о драгоценных кольцах на драгоценных цепях. Одна была чрезвычайно высокой и стройной, благосклонно озиралась вокруг, как богачка, пришедшая раздать милостыню. Другая — с морщинистым лбом и суровым взглядом — относилась к невысоким и крепким. Это, заключил Бальтазар, были не кто иные, как кардиналы Жижка и Бок, противоположные полюса руководства церкви, главы Земной Курии и Небесного Хора. На первый взгляд не слишком впечатляло.

— Не против? — двух старух оттолкнула локтями десятилетняя девочка в простом белом одеянии. Уперев руки в бёдра и критически приподняв бровь, она оглядела невольную паству.

Вот и она: Бенедикта Первая, Папа-ребёнок. Выборы новой Святой Матери никогда не обходились без споров, но этот конкретный выбор девочки, явно не достигший возраста родительства, вызвал всеобщую ярость и осуждение, отлучение трёх мятежных кардиналов и нескольких десятков епископов, едва не привел к ещё одному непоправимому расколу церкви, несмотря на весь предполагаемый магический потенциал девчонки.

— От простой глупости к фарсу, — пробормотал под нос Бальтазар. Он никогда не отличался терпением к религии, являющейся не более, чем оплачиваемым суеверием.

— Простите, все! — пропела Её Святейшество, совсем не выказывая раскаяния. — Франкский посол принёс мне птицу, и она выглядела такой смешной! Как она называлась?

Кардинал Жижка выглядела почти такой же униженной этой сценой, как Бальтазар:

— Павлин, Ваше Святейшество.

— Прекрасные цвета. Вы ожидали меня?

— Нет, Ваше Святейшество. — брат Диас сверкнул подобострастной улыбкой и поклонился ниже последнего кающегося грешника.

— Нет, нет, нет, нет…

— Да, — протянул барон Рикард, разглядывая свои пожелтевшие ногти. — Разве у нас был выбор?

Её Святейшество только заулыбалась ещё шире.

— Ну, если бы вы были Папой, люди приносили бы павлинов вам, но вы — суровый вампир.

Барон издал долгий вздох:

— Устами младенца…

Из угла раздался едва слышный стон, и бормочущая служка пошатнулась, молитвенные листы выскользнули из бессильных пальцев и заплясали по полу на сквозняке. Служка свалилась на бок в обмороке, и одна из её соратниц немедленно заняла место сжав руки и закатив глаза к потолку, улыбающиеся губы задвигались в непрерывной молитве. Бальтазара застали в состоянии, в котором он проводил большую часть времени: где-то между презрением и завистью. Он понимал, какой всё это вздор, но поддаться лжи так же утешительно для верующего, как для мудреца — познать истину. На мгновение он не мог не задаться вопросом — действительно ли лучше быть унылым циником, чем восторженным простаком?

Бок обмахивала бесчувственную служку пачкой упавших листов с молитвами, но один по случайности оказался у босой ноги Бальтазара. На одной стороне были нацарапаны благоглупости, но он с немалой долей волнения заметил, что другая совершенно пуста. В суматохе было просто сдвинуть ногу в сторону и прикрыть этот клочок бумаги. Он не мог сдержать торжествующую улыбку, когда почувствовал трепет листа под ступнёй. Он освободится от этих унижений и отомстит так, что зарыдают мученики! Они все пожалеют о том дне, когда осмелились перейти дорогу Бальтазару Шаму Иваму Дракси!

Жижка откашлялась, когда так и не пришедшую в себя служку вытащили в коридор.

— Мы совершим обряд связывания, Ваше Святейшество? У вас сегодня напряженный день.

— Пф-ф-ф-ф-ф-т, — фыркнула Бенедикта Первая. — У всех напряжённый день. Быть Папой не так уж и весело, как можно себе представить.

— Большинство вещей в мире не такие уж и весёлые, — пробормотала эльфийка, которая, несмотря на близкое соседство, примерно удвоила сейчас количество слов, которые Бальтазар когда-либо слышал от неё.

Одна из прислужниц с чашей красных чернил опустилась на колени, в которую Её Малюсенькое Святейшество окунула указательный палец, затем провела прямую линию по запястью вампира. Средним пальцем она сделала то же самое с эльфийкой.

Папа сделала ещё один шаг, и Бальтазар посмотрел в лицо самого представителя бога на земле. Незагорелая маленькая девочка с большой родинкой над бровью, миниатюрная белая шапочка с трудом удерживает копну непослушных каштановых кудрей. Бальтазар слышал о ней, как о величайшей из представителей тайных сил в мире, появившейся на протяжении нескольких столетий, и был скептичен. Ходили слухи, что её появление величают Вторым пришествием Спаситель, от этого он хотел смеяться. Теперь, глядя на её священную персону собственными глазами, он больше склонялся к слезам. Если этот бесперспективный ребенок был действительно последней, лучшей надеждой мира, то, похоже, мир обречён, как и говорили.

— Кто этот новый парень? — она наклонила голову, глядя на Бальтазара, подвергая свою шапку опасности совсем свалиться. Одна из помощниц нервно вертелась, возможно, надеясь поймать головной убор.

Брат Диас прочистил горло:

— Это Бальтазар… э-э-э…

Вздох отвращения Бальтазара граничил со стоном:

— Шам… Ивам… Дракси.

— Колдун…

— Вол-шеб-ник, — поправил он, выговаривая каждый слог. Это могло бы прозвучать более весомо, если бы он не был одет только в застиранную ночную рубашку, предоставленную для аудиенции, но он сделал всё возможное, чтобы казаться грозно-таинственным даже в этом случае, максимально подняв одну бровь во властной гримасе и глядя на верховного лидера церкви сверху вниз. Было несложно, поскольку та едва доставала ему до живота. Она попыталась щёлкнуть пальцами, но у неё получилось лишь тихое «цвап».

— Подожди! Это ты заставляешь трупы танцевать? Настоящая опера, как я слышала!

— Ну… только первый акт, по правде говоря. Я вносил поправки в либретто, когда появились охотники на ведьм, и, если быть до конца честным, я всё ещё не могу заставить трупы петь. Определённо недостаточно для искушённого ценителя. Скорее мелодичный стон…

— Я бы с удовольствием посмотрела на это! — воскликнула Её Святейшество, хлопая в ладоши, и Бальтазару пришлось признать её детский энтузиазм довольно милым.

— Мне было бы приятно устроить представление…

— Возможно, в следующий раз, — сухо сказала кардинал Жижка.

Её Святейшество закатила глаза:

— Боже упаси, попробовать хоть как-то повеселиться. — она окунула кончик мизинца в чернила и провела им по вытянутому запястью Бальтазара, судя по всему, чрезвычайно довольная проделанной работой.

— Готово!

Он с нетерпением ждал продолжения. Но продолжения не было. Это оказалось единственным элементом чародейства. Линия. Даже не прямая линия. Даже не ровная линия. Чернила с одной стороны превратилась в каплю, которая постепенно сползала по его запястью. Никаких кругов внутри кругов, никаких рун высшего и низшего ранга, никакой спирали Согайгонтунга с сакральными отрывками, вписанными на правильном расстоянии в каждом из пятнадцати углов. Детский рисунок пальчиками, в буквальном смысле. Бальтазар едва мог решить, радоваться ли тому, как легко он освободится от этой жалкой попытки, или оскорбляться способом, которым решили ограничить силу практика его возможностей.

Несовершеннолетняя Понтифик отступила назад, чтобы рассмотреть смехотворную паству часовни Святой Целесообразности, прижав красный кончик пальца к губам, оставив заметное пятно. Она наклонилась к кардиналу Бок.

— Что мне нужно сказать? — дирижёр Небесного Хора улыбнулась ей, как снисходительная бабушка.

— Я не думаю, что это имеет большое значение… — Бальтазару пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы удержать челюсть не отвисшей. Эта женщина считалась одной из самых учёных магов в Европе! Теперь она оказалась большей халтурщицей, чем Сукастра из треклятого Биворта.

— Но, возможно, что-то вроде… — она взяла драгоценный круг, который носила на шее, и начала рассеянно полировать его рукавом, щурясь в потолок, как будто только сейчас задумалась об этом. Бальтазар внешне таращился, внутренне трепетал. Старая стерва на лету сочиняла побуждения! Формулировка истинного связывания! Папского связывания, не меньше! Он пытался представить, что конкуренты, соперники и откровенные враги в тайном братстве подумают об этом, когда он им расскажет.

— Я требую, чтобы вы проводили принцессу Алексию в Трою… подчинялись указаниям брата Диаса… и увидели её возведённой на престол императрицы Востока.

На словах «принцесса Алексия» она махнула рукой в сторону девушки, пытающейся спрятаться за служкой с книгой. Бальтазар прищурился, глядя на неё, быстро собирая жалкие части этой невесёлой головоломки. Решительно унылая изголодавшая бродяжка с болезненным видом бродячей собаки и бегающими глазами сутенёра низшего пошиба была давно потерянной принцессой Алексией Пирогенет, дочерью Ирины, которая теперь будет возведена на Змеиный трон Трои в качестве папской марионетки?

— От фарса к фантасмагории, — пробормотал он в недоумении.

— Думаю, этого будет достаточно, — размышляла Бок, дыша на свой цирцефикс, прежде чем снова его протереть.

— Есть ещё у кого-нибудь замечания? Кардинал Жижка?

Глава Земной Курии кисло пошевелила губами, затем кисло покачала головой, как будто у неё было очень много замечаний, но она воздержалась от выражения их вслух.

— Ну тогда поехали. — Папа сжала кулаки и прищурилась, сосредоточившись на словах. — Я требую, чтобы вы проводили принцессу Алексию в Трою, подчинялись указаниям брата Диаса и увидели её возведённой на престол Императрицы Востока! — она хлопнула в ладоши. — Справилась одним махом!

— Замечательно! — сказала Бок.

— Замечательно! — сказала Папа, снова хлопнув в ладоши. — А потом, конечно, сразу же возвращайтесь.

— Хорошее замечание, Ваше Святейшество, — сказала Бок. — Пусть запомнят.

Лицо Папы внезапно стало серьезным:

— Если вы не сделаете всё возможное, думаю, вы будете чувствовать себя очень плохо. И — она строго погрозила пальцем каждому из них по очереди — будьте милыми друг с другом по дороге. Потому что быть милыми… это мило. Разве ещё не обед? — спросила она, поворачиваясь к двери.

— Скоро, Ваше Святейшество, — сказала Жижка. — Сначала вам нужно связать… отсутствующего члена паствы.

— О, я люблю Вигги! Как думаете, она разрешит мне опять залезть к ней на плечи? — Папа удалилась танцующей походкой, граничащей с подпрыгиванием. — А потом же обед?

— Как только вы дадите аудиенцию делегации епископов из Ганзейского союза. Они хотят вынести решение по поводу отношений между Богом, святыми и Спаситель…

— Её Святейшество издала долгий стон:

— Скука! — и она вышла в коридор, служки тащились за ней, одна всё ещё молилась, другая так же отчаянно пыталась строчить в гигантской книге, третья яростно хмурилась, силясь протащить свой огромный венок боком через дверь. Самая разочаровывающая принцесса в мире бросила на всех в комнате последний обеспокоенный взгляд и вышла следом. Бальтазар аккуратно потёр красную отметину на запястье:

— И это… — не удержался он, — всё?

— Это всё, — просто сказала Бок. — Вы отправляетесь завтра утром в сопровождении папской гвардии. — она махнула рукой в жесте, напоминающем благословение. — Да благословит Бог ваши начинания и всё такое.

Барон плюхнулся обратно в кресло, глядя из-под опущенных век.

— Может ли бог действительно благословлять такую нечисть, как мы, кардинал?

— Говорят, в Его руках все инструменты праведны. — Бок сдвинула кардинальскую шапку к бровям, чтобы почесать затылок. — Есть интересный парадокс: ничто не дарит столько свободы, как цепи общей цели. — она одарила Бальтазара странной загадочной улыбкой, снова вернула шапку на место, слегка сдвинув набок, и ушла.

У него получилось сдержать недоверчивый смешок. Группа крайне опасных дураков, совершенно неспособных работать вместе, отправляющихся в путешествие длиной в тысячу миль или больше с абсолютно невыполнимой целью — посадить эту угрюмую нищенку на Троянский трон? Покорнейше благодарим, но Её Юное Святейшество может не рассчитывать на него. Он стряхнёт с себя это жалкое связывание и унесётся на крыльях ветра прежде, чем кто-либо заметит!

Ему пришлось проглотить внезапную едкую отрыжку, несомненно, результат несъедобных помоев, которыми его здесь кормили. Он развлекал себя представляя идиотское выражение на идиотском лице этой ухмыляющейся суки Баптисты, узнавшей о его побеге. Когда она поймёт, что теперь вынуждена оглядываться через плечо каждый момент своей жизни в ожидании его неизбежной мести. Он задался вопросом, какая форма оккультного возмездия доставит ему наибольшее удовлетворение, станет максимально уместным предупреждением для других и лучшим отражением всех унижений, которое он претерпел от её рук. А дура-принцесса пусть сама ищет дорогу к…

…если бы Бальтазара со всей силы ударили в живот, фонтан рвоты был бы гораздо меньше. Она полилась на пол в четырёх шагах от него, образовав кривую линию брызг до самых его босых ног, и закончилась мучительным, дрожащим хрипом. Он остался в немного согнутом положении, с высунутым языком, слезящимися глазами, нитями слюны, свисающими из носа, руки, сложенные чашечкой, оказались полны собственной рвоты.

— Это связывание, — эльфийка повернулась и глянула на него безо всякого выражения своими огромными немигающими глазами. — работает получше, чем ты думал.

Глава 8 «Каждому нужно за что-то держаться»

Алекс вцепилась в поводья до боли в руках, полностью сосредоточившись на том, чтобы не свалиться.

Она уже ездила прошлой осенью на осле, когда отправилась на север собирать урожай. Ей тогда предложили хорошие деньги за лёгкую работу, и наврали в обоих пунктах. Лошадь, на которую её посадили, пахла лучше и вела себя гораздо лучше, чем осёл, но ещё она была намного выше, а поездка в дамском седле казалась откровенным предложением проломить череп. Каждый толчок приводил её в панику, рисуя картины попадания под чудовищную повозку, грохочущую сзади — самый логичный конец этой сказочки.

Её губы были сухими, как будто она проворачивала дурно продуманную аферу. Приходилось постоянно останавливать себя, чтобы не облизывать их, как какой-нибудь ящерице. Она могла бы сыграть принцессу, не так ли? Насколько она могла судить, вся их деятельность сводилась к мытью, причёсыванию, примерке нарядов и разговорам о себе в третьем лице. Деревянная половица могла бы делать то же самое. Она могла бы сыграть деревянную половицу, не так ли?

Она играла чудом исцеляющуюся калеку, простачку, вылеченную живительным зельем, сиротку, нашедшую кошелёк, и очень услужливую дочку паломника, знающую короткий путь к хорошей дешёвой комнате. Прямо по тёмному переулку, нет, не волнуйтесь, немного дальше, это действительно отличная комната, немного дальше. Она даже однажды играла дочь дворянина, хотя перестаралась с акцентом, цель увидела её насквозь, пришлось прыгнуть в канал, чтобы избежать побоев.

Она беспокоилась, что в конце этой конкретной проделки её ждет что-то похуже побоев. Она продолжала искать выход, но вокруг были вооружённые люди — крутые ублюдки с жёсткими лицами с кучей твёрдого металла под рукой и кругами спасённых на камзолах. Герцог Михаэль успокоил, назвав их её защитниками, но её отношения с мужчинами, особенно с вооруженными мужчинами, особенно с вооруженными мужчинами церкви, вызвали эмоции прямо противоположные успокоению.

На самом деле, если бы вам вздумалось лицезреть чёртову противоположность успокоению, то не надо далеко ходить, вот она — едет на гигантской лошади в дамском седле.

Она тяжело вздохнула. Попыталась успокоить нервы. Паника не печёт пряники, как, вероятно, сейчас говорит Кошёлка новой партии сирот. Каждому нужно за что-то держаться. Алекс держалась смелых планов и постоянного движения. Правда, теперь её ловкие планы оказались какашками, закрученными штормом и превращёнными в вонючую жижу. Случается с планами. И тогда надо выдавить парочку новых.

Всё, что ей нужно было сделать — выжидать, получая всё возможное, оставаться начеку и быть готовой исчезнуть. Нет таланта лучше, чем оказаться далеко в момент, когда дела пошли плохо. Ей всегда нравилось думать о себе как об одиночке, самостоятельной, как бездомная кошка, но каждому время от времени нужен друг. Кто знает, когда понадобится тот, кто возьмёт на себя вину?

Её дядя, если он действительно считал себя её дядей, ехал во главе колонны с монахом, имеющим глупо-озадаченный вид, седым никогда не улыбающимся рыцарем, и любительницей шляп, которая улыбалась слишком много. Алекс не могла понять, какая польза может быть от древнего ублюдка на крыше фургона. Он был похож на труп в сутане. Даже не на свежий труп. Даже не в красивой сутане. А человек с нелепой ухмылкой, который собирался заставить мертвецов танцевать, всё время пялился на своё запястье. Рядом находилась служанка, которая ехала, словно родилась в дамском седле, но она расчёсывала, пудрила и одевала Алекс с таким молчаливым презрением, будто это она принцесса, а Алекс — служанка.

И последняя из компании — эльфийка.

Алекс никогда раньше не видела их во плоти. Люди говорят, что они враги Бога, питающиеся человечиной, люди пугают детей историями о них, и проповедуют новые крестовые походы против них, и сжигают их чучела по праздникам. Если хотелось кого-нибудь обвинять, эльф оказывался лучшим объектом. Остроухая губка для обвинений, прямо под рукой. Поэтому Алекс крепко схватила поводья и заставила лошадь немного ускориться.

— Так…, — начала она. Обычно, стоило Алекс начать говорить, рот продолжал сам собой. Но когда эти странные глаза обратились к ней, такие большие, не из этого мира, единственные слова получились, —…Ты из эльфов.

Голова эльфийки склонилась набок, мягко покачиваясь в такт движениям её лошади. Шея спутницы была длинной и тонкой, как молодая бледная ветка, и она открыла эти свои глаза ещё шире.

— Что меня выдало?

— О, я очень проницательная, — сказала Алекс. — Скорее всего акцент.

— Ха. — эльфийка снова уставилась на деревья. — Ещё одна причина держать рот закрытым.

Если бы Алекс можно было так легко отшить, она бы давно умерла от голода.

— Я Алекс. — она рискнула упустить поводья ради возможности протянуть руку, покачнулась и ей пришлось схватиться за луку седла, затем снова протянуть руку. — Или… Алексия Пирогенет? Не совсем уверена, кто я сейчас…

Эльфийка посмотрела на ладонь. Посмотрела на стражей. Затем протянула свою руку и пожала. По какой-то причине Алекс ожидала, что эти длинные тонкие пальцы будут холодными. Но они были тёплыми, как у всех остальных.

— Солнышко, — сказала она.

— Правда? Сокращение от чего-то… эльфийского?

— Солнечниэль Мрачнозуб.

— Правда?

Эльфийка медленно подняла тонкую белую бровь.

— Не совсем правда, — сказала Алекс.

— Солнышко — так меня называли в цирке.

— Ты была в цирке?

— Дрессировала львов.

— Правда?

Эльфийка медленно подняла тонкую белую бровь ещё выше.

Алекс поморщилась:

— Не совсем правда.

— Меня таскали на цепи, а люди освистывали и бросались в меня чем попало.

— Не лучшее времяпрепровождение.

— Им, кажется, нравилось.

— Я имела в виду тебя.

Солнышко пожала плечами:

— Даже плохому шоу нужен злодей.

Они ехали молча, стражи звенели в сёдлах, оси большой повозки скрежетали. Алекс, конечно, была одиночкой. Но она обнаружила, что ей нравится компания.

— Я слышала, все эльфы — кровожадные дикари, — сказала она.

— Я слышала, все принцессы — красивые дуры.

— Дай мне шанс. Я принцесса всего пару дней.

Солнышко опять подняла бровь.

— И уже неплохо преуспела.

Бальтазар уставился на линию связывания. Он пялился на неё почти без перерыва с момента нанесения. Казалось, это не более, чем пятно ржавого цвета, но его постоянное бурление в животе, периодические приступы рвоты и один памятный случай — когда он задумался об освобождении от магических оков путём организации смерти принцессы Алексии от яда — поистине взрывной эпизод на обратной стороне пищеварительного тракта, не оставили никаких сомнений относительно значительной мощи чар. Не было ничего, что Бальтазар ненавидел бы больше нерешаемых загадок.

Он подносил этот невзрачный мазок всё ближе к лицу, пока тот не превратился в размытое пятно. Может быть, там замаскированы крошечные руны? Начертанные на кончике пальца девчушки Папы до связывания и каким-то неизвестным способом перенесённые? Появились где-то на его теле, пока он спал? Между лопатками или на подошвах ног, или под мошонкой, где никто не проверит? Конечно, никто не проверял там в последнее время, и это раздражало. Или чернила вообще не использовались, а руны отпечатали медной проволокой? Или пальцевые фигуры, для которых даже не нужно прикосновение? Могла эта загадочная кардинальская задница Бок сплести какие-то дополнительные чары, пока он отвлёкся? Какой бы рассеянной она тогда ни казалась, она слыла грозным практиком. Он не первый раз ошибся слишком доверяя первому внешнему впечатлению.

Он тяжело вздохнул, попытался отбросить все эмоции и применить непоколебимую логику. Всем нужно за что-то держаться. В случае Бальтазара это его мастерство в магических науках и его грозная сила разума. На всё есть ответ! Он ещё раз перебрал в памяти каждый момент той встречи, горько жалея об отсутствии первого издания «Шестисот отречений» Аль-Харраби и тех великолепных немецких линз. А ещё — не сидеть бы на трясущейся крыше повозки.

Неуклюжее, нелепо перегруженное и переусложнённое транспортного средство, в котором можно безопасно перевозить ценный груз, с перилами на высокой крыше, сиденьем впереди для угрюмого возницы и скамьёй позади для пассажиров. Обитые железом колёса хаотично шумели, но Бальтазару время от времени казалось, будто что-то большое движется в безоконном пространстве под его ногами. Они даже не потрудились приковать его к скамье, очевидно, слишком полагаясь на связывание — решение, о котором они потом глубоко пожалеют. Потребовалось бы больше, чем мазок пальцем какого-то не по годам развитого ребёнка, чтобы удержать его… Эта мысль вызвала новую волну тошноты, заставив его оторвать запястье от лица, мужественно пытаясь удержать завтрак внутри. Чтобы отвлечься он начал рассматривать спутников. Там присутствовал двадцать один хорошо вооруженный папский гвардеец, но Бальтазар не принимал их в расчёт: людей, полагающихся на насилие, легко перехитрить. Сила, в конце концов, в изобилии встречается и у зверей. Именно мысль, знание, наука — и из всех наук магия — отмечают превосходство человека.

Он взглянул в сторону начала кавалькады. Этот мрачный дубообразный Якоб из Торна, эта ухмыляющаяся пиратка Баптиста и этот увядший монах были заняты болтовнёй с герцогом Никейским. Тем временем, уценённая принцесса, казалось, пыталась завязать дружбу с молчаливой эльфийкой — скорее всего, бесплодные усилия. Принцесса и эльфийка — звучит как нравоучительная басня, которую Бальтазару было бы неинтересно читать, не говоря уже о желании увидеть во плоти.

Вампир, который теперь, по-видимому, спал на другом конце скамьи, представлял собой другой полюс. Очевидно, крайне интересный экземпляр, что делало его могущественным, хитрым и крайне опасным. Единственный участник этого грустного фарса, которого Бальтазар мог считать угрозой… и, следовательно, единственный, кто мог представлять реальную ценность как союзник.

Он наклонился, стараясь сохранять благоразумное расстояние, поднял запястье и пробормотал:

— В чём фокус?

Тусклый глаз барона приоткрылся, белоснежная бровь поползла вверх, чрезмерно длинные волоски развевались на ветру.

— Связывание Папы Бенедикты? — прохрипел он.

— Да, связывание.

Барон Рикард снова закрыл глаз.

— Говорят, она самая многообещающая представительница тайных сил, появившаяся в мире за последние столетия.

— Хм. — будучи весьма многообещающим представителем тайных сил, Бальтазар не видел никаких доказательств.

Уголок рта барона удовлетворённо дернулся.

— Я даже слышал, что она сама является Вторым пришествием Спаситель.

— Очень смешно, — проворчал Бальтазар, который был не в настроении для легкомысленной болтовни.

— Ну, ты же маг. — глаз вампира снова приоткрылся. — Ты мне расскажи, в чём фокус.

Бальтазар кисло пошевелил губами. В последнее время он это делал частенько.

— Ты пытался его разорвать?

Теперь другой глаз вампира приоткрылся.

— Связывание Папы Бенедикты?

— Да-да, связывание!

— Не пытался.

— Почему нет?

— Возможно, я и так делаю то, чего хочу.

Бальтазар фыркнул.

— Увядшим от голода катиться в Трою на повозке, от которой занемела жопа?

Барон долго скрипуче вдохнул и выдохнул.

— Эстелла Артуа была уверена, что сможет его разорвать.

— Имя мне не знакомо.

— Колдунья, которая некоторое время занимала твою камеру под Небесным Дворцом. Она потратила месяцы на попытки. День и ночь бормотала заклинания, клянясь, что найдет секрет. Когда не была больна, конечно.

— Удалось ли ей это?

— Видишь её здесь?

— Значит, ей удалось!

— О, нет. — и барон вытянулся, слабо щелкнув старческими суставами, и снова закрыл глаза. — Она умерла, её труп сожгли и сказали: «Нам нужно найти нового колдуна». И вот ты здесь.

— Волшебница, — прорычал Бальтазар. — Её убило связывание?

— О, нет. На неё упал великан.

Это, казалось, поставило больше вопросов, чем дало ответов, но прежде чем Бальтазар успел сформулировать ещё один, его отвлекла эльфийка.

— Держись за что-нибудь, — сказала она, проезжая мимо, затем поскакала к голове колонны.

Бальтазар нахмурился, глядя ей вслед.

— Что она имела в виду?

— Не все играют в загадки. — дряхлый вампир крепко обхватил перила скрюченными пальцами руки, покрытой старческими пятнами, и посмотрел на Бальтазара из-под иссохших век. — Солнышко в некотором роде твоя противоположность.

— Что ты имеешь в виду?

— Она мало говорит. Но когда говорит, её стоит послушать.

— А скажите мне, — сказал герцог Михаэль, — Как монаху удалось стать наставником именно этой паствы?

— Честно говоря, ваша светлость… — было время, не так уж и давно, когда брат Диас выдумал бы корыстную ложь, но, честно говоря, его сердце уже не лежало к этому. — Понятия не имею.

Герцог Михаэль улыбнулся.

— Я слышал, что чудны и загадочны деяния Господа нашего. Иногда, кажется, его церковь ещё более загадочна.

— Месяц назад я считал себя довольно умным человеком… — брат Диас с болезненной ясностью вспомнил, каким умным он себя чувствовал в той последней беседе с настоятелем. Каким довольным результатом всех своих интриг. С каким мелочным торжеством он пронёсся мимо своих братьев в трапезной, обречённых оставаться пленниками в этом торжественном храме скуки. Теперь он задавался вопросом, знал ли настоятель, что его ждет. Были ли братья в курсе шутки, посмеиваясь над ним всё время в свои грубые рукава.

— Теперь я понимаю, что я — дурак.

Улыбка герцога Михаэля стала шире.

— Значит, вы мудрее, чем были месяц назад, брат Диас. За это вы можете быть благодарны.

Других вещей, за которые можно быть благодарным, он практически не видел. С момента назначения викарием часовни Святой Целесообразности весь рот брата Диаса покрылся язвами, которые могли бы послужить мученическим испытанием. Они были невыносимо, необоснованно болезненными, но он каким-то образом не мог перестать терзать их языком, напоминая себе, насколько они болезненны. Он прополоскал их святой водой из купели, в которой крестили святого Ансельма Глазника, но, если честно, они заболели ещё сильнее. Похоже, язвы были просто ещё одной неприятностью, которую теперь придётся принять как обыденную часть жизни. Как мозоли от седла, влажная одежда и заколдовывание вампирами.

— Я думал, они умирают от солнечного света, — пробормотал он с тоской.

— Миф, — прорычал Якоб из Торна. — Барон Рикард им наслаждается.

Действительно, древний вампир буквально нежился на крыше фургона, запрокинув покачивающуюся на казавшейся хрупкой шее голову. Фургон был исключительно тяжёлый, окованный железом, вся его задняя часть представляла собой одну дверь без окон, запертую огромными засовоми с замком на каждом углу.

Он не хотел спрашивать, но не мог сдержаться.

— Что находится… в фургоне?

— Последнее средство, — сказала Баптиста, показывая золотые зубы. Она ехала так же, как и говорила, то есть непринуждённо и с вечной ухмылкой. — Если повезёт, никогда не узнаешь.

В последнее время брату Диасу не сильно везло. Он тяжело вздохнул, надавив на выпуклость рясы, где флакон с кровью святой Беатрикс касался его кожи, и вознёс хранительнице сандалии Спаситель ещё одну беззвучную молитву о своём выживании. Всем нам нужно за что-то держаться, вот он решил сделать якорем веру. В конце концов, он был рукоположен, даже если не так уж этого хотел, так что, вероятно, пришло время. Разве это не главная из Двенадцати Добродетелей? Та, из которой вытекают все остальные? Он будет хранить веру. Что у Всевышнего есть план. У брата Диаса в этом плане есть роль. Вероятно, не ведущая. Необременительная прогулка была бы хороша. Он выдавил из себя жидкую улыбку, от которой заболели язвы, поэтому он перестал улыбаться.

— Вы — родственник, — спрашивал герцог Михаэль, лучась от снисходительного веселья к угрюмости Якоба, похожего на каменное изваяние, — того Якоба из Торна, который защищал императора Бургундии?

И без того прищуренные глаза рыцаря сузились ещё:

— Торн — большой город. Там много Якобов.

— Верно, — сказал брат Диас, который смутно помнил, как встречал это имя в пыльном отчёте о Ливонских крестовых походах, когда реорганизовывал библиотеку. — Я думаю, это Якоб из Торна, который был магистром Золотого ордена тамплиеров.

— Вроде был ещё один, который служил папским палачом? — Баптиста веселилась, как будто наслаждалась только ей понятной шуткой. — Или это был Януш из Торна? Или Йозеф?

— Якоб. — брат Диас отпрянул, обнаружив неправильно сложенное лицо эльфийки на неудобно близком расстоянии. Оказывается, сверхъестественным образом она умела ездить на лошади абсолютно бесшумно.

— Солнышко, — сказал Якоб.

Она говорила вялым монотонным голосом, едва шевеля губами:

— За нами следят.

— Что? — брат Диас развернулся в седле в одну сторону, застрял, развернулся в другую, дико уставившись на деревья позади. — Никого не вижу!

— Пытаюсь предупредить, до того, как все заметят, — сказала эльфийка.

Улыбка герцога Михаэля померкла:

— Сколько?

— Три-четыре дюжины. Держатся в полумиле позади.

Единственным намёком на беспокойство, который проявил Якоб, было движение мускула на покрытом шрамами лице.

— А впереди?

Эльфийка поджала свои странно человеческие губы, сузила свои странно нечеловеческие глаза и на мгновение склонила голову набок:

— Пока нет.

Брат Диас прикусил одну из язвочек:

— Вы ведь не ожидаете… проблем… — святые и Спаситель, зачем он использовал это слово, как бы помогая им материализоваться, — Так близко к Святому Городу?

— Я ожидаю всего и ничего, — сказал Якоб, — особенно с тех пор, как получил это назначение. Баптиста! Есть на этом тракте удобные для обороны места?

— Гостиница со стеной к югу от Каленты. «Скатывающийся Медведь». Не могу точно сказать, откуда пошло название. Говорят, император Карл Непостоянный ночевал там по пути на коронацию к Папе. Интересная история, на самом деле…

— Может быть, позже расскажешь, — сказал Якоб.

— Если доживём, — добавила Солнышко. Происходило что-то неладное. Колонна ускорилась, повозка тряслась ещё сильнее, чем прежде. Герцог Михаэль отстал, чтобы что-то срочно прошептать несчастной племяннице. Стражники проверяли как выходит оружие и посматривали на деревья. Бальтазар планировал дождаться темноты и остановки, но мудрый всегда готов воспользоваться моментом. Он повернулся спиной к вознице и тайком вытащил лист с молитвой из рукава.

— Что ты делаешь, волшебник? — пробормотал барон Рикард с проблеском интереса.

Бальтазар разгладил бумагу на крыше фургона, поместив левое запястье с красной полосой точно в центр круга силы, который он начертал на ней:

— Я разрываю это смехотворное основание связывания.

При этой мысли его охватила волна тошноты, но он был полностью готов и подавил её.

— Где ты взял бумагу? — спросил вампир.

— Свалившаяся в обморок служка уронила листок с молитвой. Я на него наступил.

— Ловко. А перо?

— Я импровизировал с куском ногтя.

— Находчиво. Чернила необычной консистенции.

Бальтазар замер, калибруя угол диаграммы относительно своего запястья, и нахмурился, глядя на вампира. Кровь была бы очевидным выбором, не лишённым определенного готического очарования, но после крайне неудобного получаса, проведенного в попытках скрести, царапать и тереться о стены камеры, он сдался и пошёл другим путём.

— Мы — часовня Святой Целесообразности, — отрезал он. — Я сделал то, что было целесообразно.

Барон ещё больше сморщил свой и без того морщинистый нос:

— Я всё думал, что это за запах.

— Несомненно, твоё бы пахло ещё хуже, — проворчал Бальтазар. Это был далеко не его обычный безупречный почерк — всё выходило неуклюже кривым. Но когда кто-то вынужден использовать ноготь большого пальца ноги, чтобы рисовать руны собственными экскрементами, приходится довольствоваться не самыми оптимальными результатами.

Он подавил очередной приступ тошноты, внося последнюю поправку на направление. Такой грубый круг, не разделённый на четверти и лишённый ритуальной таблички, в идеале должен указывать на север, конечно, но это было довольно трудно обеспечить на крыше движущейся повозки, особенно когда возница от души щёлкал вожжами для большей скорости, а ветер дёргал углы листа. Бальтазар пожалел, что у него нет его серебряных булавок, его магнитов и отвесов, его славных часов и компаса, набора магических бронзовых колец, заказанных у кузнеца в Багдаде, но по его предположениям охотники на ведьм всё это уничтожили, абсолютные варвары…

— Дождь идёт? — пробормотал барон Рикард. Небеса действительно начали поплёвывать на кавалькаду, и вскоре довольно крупные капли начали срываться из серой полосы над верхушками деревьев.

— Чёрт возьми, — прошипел Бальтазар. Ограничения использования человеческих фекалий в качестве чернил становились всё более очевидными. Несколько рун уже были на грани размытия. Сейчас или никогда.

Он сформировал знак власти над этой проклятой красной полосой и начал произносить три заклинания его собственного изобретения: одно смягчение, одно развязывание, одно раскалывание. Просто и по существу, здесь некого было впечатлять. Скромные три слова, каждое повторялось трижды. Элегантно в кристальной простоте. Он нарисовал буквы мысленным взором, почувствовал, как они набирают силу. Возбуждённое давление в груди, покалывание в кончиках пальцев. Даже при этих обстоятельствах он чувствовал опьяняющую радость от работы с магией, от использования ума и воли во время изменения самих правила реальности. Он крепко закрыл глаза, когда произнёс последнее слово, капли дождя остужали лицо, сердце громко стучало в ушах. Он шипел каждый слог с яростной сосредоточенностью.

— Работает? — спросил барон.

Бальтазар поднял руку, уставившись на ржавую отметину на запястье:

— Думаю, так. — и он начал впервые за долгое время улыбаться. — Думаю, так! — его восторженный смех был сорван порывистым ветром, когда повозка помчалась ещё быстрее. Это был Бальтазар Шам Ивам Дракси, не только один из трёх лучших некромантов в Европе, но и человек, который разорвал папское связывание, перехитрил кардинала Бок и ушел от…

Рвота хлынула из его рта, облила крышу, забрызгала рубашку и зацепила рукав барона, прежде чем тот успел уклониться, схватившись за противоположные перила. Живот скрутило в мучительный узел, глаза выпучились, когда он задыхался, пускал слюни, хрипел, выплескивая свои внутренности на дорогу.

— По-видимому, нет, — заметил барон Рикард. Бальтазар со стоном рухнул обратно на скамейку, заляпанный его дерьмом лист смят в кулаке, ручейки рвоты обжигали каждую часть лица. Боги и дьяволы, это текло из его глаз?

Он завизжал что-то вроде:

— Расхренов, долбанный нахрен!

Возница извернулся на сиденье:

— Усядься назад, — и из его горла вырвался наконечник стрелы, остановившись всего в нескольких дюймах от кончика носа Бальтазара, жирные полосы крови подхватил ветер и унёс прочь.

Возница, шатаясь, приподнялся, искоса глядя на красный наконечник стрелы. Кровь брызнула на бороду, затем его колени подогнулись. Он упал набок, подскочил разок на дороге, затем бессильно обмяк, хотя тело ещё пару раз подпрыгнуло, одному из охранников пришлось заставить лошадь перепрыгнуть через него.

— Нас атакуют! — ахнул Бальтазар.

— М-м-м. — барон Рикард каким-то образом умудрился всё это время сохранять вальяжную позу, словно наслаждаясь приятной поездкой по сельской местности. Он кивнул в сторону пустого сиденья возницы:

— Наверное, тебе стоит взять вожжи? — четыре лошади всё ещё скакали галопом, подгоняемые неистовыми наездниками вокруг, ремни и сбруя дико хлопали.

— Чёрт возьми! — выдохнул Бальтазар, перебираясь через скамейку, поскользнулся и на мгновение застыл, расставив ноги, вибрирующая крыша била его по яйцам. Ещё пара стрел вылетела из-за деревьев, одна просвистела над головой, другая воткнулась и закачалась в сиденье возницы за мгновение до того, как Бальтазар успел туда соскользнуть.

К счастью, вожжи зацепились за тормоз, и, напрягая дрожащие кончики пальцев, он наконец смог их поймать. К сожалению, он не имел ни малейшего представления, что делать, когда они у него будут.

— Что мне делать? — закричал он.

— Я вампир! — заревел вампир. — А не кучер!

Деревья проносились мимо с ужасающей скоростью, гривы лошадей развевались, зубы Бальтазара стучали. Он прикусил язык от особенно дикого толчка, кровь смешалась со рвотой: не сказать, что вкус стал лучше.

Один из слуг герцога Михаэля был сбит с лошади и упал на дорогу, тяжёлые колёса повозки с хрустом проехали по человеку быстрее, чем Бальтазар решил не пытаться его объехать.

Теперь ветер выбивал слёзы из глаз, дорога сверкала размытыми пятнами. Впереди герцог Михаэль держал уздечку лошади племянницы, девушка вцепилась в седло. Бальтазар мельком увидел её испуганное лицо, когда она оглянулась. Он тоже оглянулся и увидел всадников позади. В их очертаниях было что-то странное. Рогатые шлемы?

Повозка взбрыкнула, и ему пришлось отвернуться от ужасов позади к ещё более неотвратимым впереди. Он увидел стену среди деревьев, ворота подпрыгивали вместе с остальным обезумевшим миром на внешней стороне поворота, который у них, конечно, не было шансов пройти.

Баптиста кричала ему, перекрывая визг колес.

— Сбавь скорость!

— Как, чёрт возьми? — завизжал Бальтазар.

— Держись за что-нибудь. — барон Рикард протянул руку мимо него и обоими узловатыми кулаками, покрытыми старческими пятнами, схватил тормоз. Раздался визг истерзанного металла, когда он потянул, разлетались искры.

Бальтазар мельком увидел в воротах человека с широко открытыми ртом и глазами, успевшего нырнуть в сторону, и они оказались во дворе, грязь брызнула, когда повозка накренилась на одну сторону. Лошадь споткнулась, а затем упала в кутерьму хлопающих ремней. Пристяжная бросилась вперёд, переворачивая неудержимую повозку.

— О, Боже, — пробормотал Бальтазар. Он никогда не интересовался Богом, просто другие слова не подходили к обстоятельствам.

На них налетела искусно выложенная из дерева и камня стена гостиницы. Задница Бальтазара окончила краткое и беспокойное партнерство с сиденьем возницы… и он полетел.

Глава 9 «В гостинице нет места»

— Закрыть ворота! — проревел Якоб.

Интересно, сколько раз он отдавал этот приказ. Осаждённые замки, окружённые города, отчаянная оборона. И непрошенная мысль — сколько раз это закончилось хорошо.

Лидер не имеет права сомневаться.

Его зубы были стиснуты всегда, но он умудрился стиснуть их сильнее. Он собрался для героического усилия, перекидывая ногу через седло, слишком сильно на неё навалился, зацепился и вынужден был помогать себе руками. Он соскользнул с грациозностью подрубленного дерева и примерно с таким же хрустом в суставах, споткнулся, когда его ботинок коснулся земли, пульсирующее колено грозило подломиться.

Боже, в эти дни находиться в седле было больно. Почти так же, как ходить.

Он выпрямился с рычанием. Заковылял дальше сквозь мельтешащий дождь. Его плоть, столь избитая и переломанная, так часто разорванная и сшитая заново, была склонна окончательно сдаться. Только упрямое нежелание падать заставляло его хромать к цели. Нежелание падать и клятвы.

— К оружию! — рявкнул он, когда двое стражников захлопнули ворота со скрипучими петлями. По крайней мере, голос всё ещё хорошо можно было слышать. — Или укрыться! — мальчик с щёткой для чистки лошадей застыл, Якоб взял его за воротник и потащил к гостинице. — Позаботиться о раненых! — это была старая привычка — брать на себя командование. — Привязать лошадей! — перемалывать хаос в порядок любым доступным инструментом. — Все, кто с луками — к стенам! — ему в жизни выпала удача заполучить какой-то стержень, благодаря которому Якобу подчинялись.

Только поддерживая других он держался сам.

Повозка оставила рваный шрам в грязи, когда перевернулась, а затем врезалась боком в фасад гостиницы. Но замки выдержали, слава Богу и святому Стефану. Это были очень хорошие замки. Проверено в самых жёстких условиях. Одна лошадь всё ещё слабо брыкалась рядом с обломками, копыта скребли землю. Слишком ошеломлённая, чтобы понять — она уже не на дороге. Или слишком упрямая, чтобы принять.

Якоб слишком хорошо понимал её состояние.

Это была его задача, давным-давно, когда он был оруженосцем, проявить милосердие к раненым лошадям. Милосердие тамплиера: единственный удар между глаз. Учишься замечать, когда ситуация стала безнадёжной, и нужно освободить животных. Как якорь с тонущего корабля. Подсчитай оставшиеся силы и спаси то, что можно спасти.

— Где барон? — Якоб схватил Баптисту за вышитый лацкан. — Что насчёт нового парня? Труполюба?

Она с горечью покачала головой:

— Нужно было уйти после Барселоны.

Якоб хмуро глянул на ворота, где стражники вбивали заросший мхом прут в ржавые кронштейны. Хмуро глянул на заросшие вьюном стены, на осыпающиеся ниши. Хмуро глянул на покосившуюся башню, на увитые плющом конюшни, на саму гостиницу. Он обдумывал парочку сильных сторон их положения и множество слабых.

— Нам всем следовало уйти после Барселоны. Видела, кто за нами гнался? Твои глаза получше моих.

— Я их видела, — сказала она, рассеяно шевеля челюстями.

— Сколько людей?

— Достаточно. — должно быть, она потеряла шляпу по дороге вместе со своим чувством юмора и буйством непослушных кудряшек, теперь блестящих от капель дождя. — Но я не уверена, что это были люди…

Капитан стражи пытался выпутаться из своего дорогого плаща. Золотая нить круга спасённых расплелась и зацепилась за доспехи.

— Кто осмелился напасть на нас? — бормотал он, дрожащими пальцами стараясь справиться с узелками. — Кто осмелился напасть на нас? — он был молодым человеком, слишком молодым для всего этого, с тоненькими усиками, которые отращивают молодые люди, думая, будто это делает их старше, хотя на самом деле — намного моложе. Якоб старался не судить людей за плохой выбор.

Тем более, он сам всю жизнь выбирал неправильно.

— Скоро узнаем. — он вытащил кинжал и одним решительным движением перерезал все эти болтавшиеся нити. — Лучников на стены, капитан, прямо сейчас. — Мужчина уставился на него, моргая, и Якоб схватил его за плащ и подтащил к себе. — Никто не должен сомневаться.

— Прямо… лучников. — и он начал указывать людям на лестницы. Подсовывать задачи, чтобы они не оглядывались на смерть, стоявшую за плечом.

Якоб медленно наклонился. Наскрёб горсть земли. Растёр между воспалёнными ладонями, между ноющими пальцами.

— Что вы делаете? — спросила принцесса Алексия.

Она ещё меньше походила на принцессу, чем обычно. Мокрые волосы спутались и прилипли к бледным щекам, одежда забрызгана грязью, костлявая рука теребила другую. Но Якоб давно понял — нельзя судить о человеке только по внешнему виду. У каждого может обнаружиться благородство и величие самым непостижимым образом, в самый неожиданный момент. Благородство и величие были для него теперь недостижимы. Сгинули в прошлом. Но, возможно, он мог создать место, где другие смогли бы их найти.

— Старая привычка, — сказал он, медленно выпрямляясь. — Перенял у старого друга. — у старого врага. Он подумал о лице Аана ибн Хази, растиравшего грязь пустыни между ладонями. Эта невозможная улыбка, когда вокруг него люди предавались ярости или плакали. Спокойный глаз бури в океане паники. — Знай землю, на которой стоишь. Сделай её своей землёй. — Якоб как смог повторил улыбку Хази. Хотя это заставило заныть старую рану под глазом. Ту, которую оставил ему Хази. — Смелость, ваше высочество.

— Смелость? — прошептала она, затем вздрогнула от громкого рёва за стенами. Он едва ли был похож на голос человека. Скорее на голос разъярённого быка.

— Или, ещё лучше, ярость.

— Добрый совет, — сказал герцог Михаэль, обнажая меч. Он держал его свободно и легко, как кузнец любимый молоток — явно далеко не в первый раз.

— Защищайте племянницу. — Якоб хлопнул его по плечу, направившись к воротам. Они закачались от сильного удара снаружи, прут, служивший засовом, подпрыгнул в скобах.

Это напомнило ему осаду Трои во время Второго крестового похода. Сотрясающие землю удары тарана по трижды благословенным дверям. Щепки, летящие от перекладин, толстых, как корабельные мачты. Ведьминский огонь мерцающий между балками, когда епископ Отто, который вскоре станет святым Отто, по очереди возносил молитвы каждому архангелу, а боевые песни эльфов за стенами создавали неземной аккомпанемент.

Это напомнило ему битву на болоте Ратвы. Неприветливая земля и рукоять меча. Хлещущий по лицу дождь и холодный, резкий, чистый воздух в лёгких.

Это напомнило ему день, когда они штурмовали башню в Коргано, этот едкий, кислый запах горящей соломы, визги раненых, паника умирающих.

Но когда достигаешь определённого возраста, любое событие о чём-нибудь да напоминает.

Ворота снова содрогнулись.

— Что мне делать? — спросила Солнышко, опускаясь рядом с ним.

— Выживать. — Якоб ухмыльнулся ей. Ухмыльнулся эльфийке. Как всё меняется. — Каждый раз случается дерьмо, да, Солнышко?

— Обычно это случается немного позже. — и она натянула капюшон, глубоко вдохнула и исчезла. На мгновение он увидел в дожде некий силуэт, где она была. Или где её не было. Потом даже это исчезло. Дождь усилился, ветер метался по двору, заставляя плащи стражников развеваться, а табличку с медведем танцевать на единственной скрипящей цепи.

Якоб сдёрнул щит со спины. Поморщился от боли в плече, когда просунул левую руку в ремни:

— Ждать! — полурёв-полурычание, которое он отточил как смертоносное лезвие на сотне полей сражений. — Ждать!

Можно копить сомнения прежде. Можно шлифовать сожаления после. Но пока идёт бой, цель должна быть простой. Убей врага. Не умри сам.

Он вытащил меч. Поморщился от застарелой боли в пальцах, сжимая рукоять.

Как всё меняется. Как всё остаётся прежним.

Ещё один рёв из-за ворот. Ещё один сокрушительный удар по выветренному дереву.

— Готовься! — проревел он.

Клятвы удержат его на ногах, когда плоть ослабеет. Когда мужество ослабеет. Когда вера ослабеет.

Мир может сгореть дотла и разлететься вдребезги, и всё может быть потеряно, но его слово нерушимо.

Ворота снова закачались.

— Алекс, ты ранена?

Она услышала слова, но они казались бессмысленной хернёй — набор бесполезных звуков. Она тупо уставилась на герцога Михаэля, или своего дядю, или кем бы тот ни был.

— А? — и она вздрогнула от брызг грязи, плеснувших в лицо.

Во дворе был настоящий хаос. Лошадей тащили в маленькую конюшню, которая не могла вместить и половины, гривы развевались, копыта стучали. Солдаты кричали и визжали, бросаясь к стенам.

Один стражник, возможно, был моложе её, и у него оторвалась пряжка шлема, который всё время падал ему на глаза, и стражник поднимал его, но тот снова падал.

Теперь дождь лил, как из разломавшейся водосточной тубы. Какого-то стражника вытащили из седла, его руки сжимали обломанное древко стрелы в животе.

— Это плохо? — хрипло стонал он. — Это плохо?

Алекс не была хирургом, но была уверена, что стрела в теле — это нехорошо. Стрелы острые, а тело — жалкое мясо.

Дядя держал её за плечи и тряс:

— Тебе больно? — он уставился на её седло, она увидела, что оттуда тоже торчит стрела. Тёмное дерево, на удивление длинное оперение с красивой полоской.

— О, — сказала она. Если бы она сидела верхом, скорее всего, стрела торчала бы из её ноги.

Они уложили стражника на землю, стащили кольчугу, под которой была пропитанная кровью стёганая куртка. Белая кожа была скользкой от крови, а слуга её дяди Евсевий затыкал рану тряпкой, хлынула ещё кровь, и он собирал её, а она снова и снова вытекала.

— О, — снова сказала она, поняв, что схватилась за свой живот, прямо там, где была его рана. Колени подгибались, волосы прилипли к лицу, и ей стало дурно. Все инстинкты кричали бежать, но куда?

— Сколько их? — закричал кто-то.

— Где стрелы?

— Боже, помоги нам!

— Ждать! — ревел Якоб из Торна, и Алекс вздрогнула, когда ворота содрогнулись, и сделала нервный бессмысленный шаг назад, затем резко развернулась, когда что-то врезалось в землю позади неё.

Один из стражников упал со стены. Или его сбросили. Потому что теперь кто-то спрыгнул на него сверху. Упал копьём вперед, пригвоздив к земле грудь беспомощной жертвы.

Кто-то. Или что-то. Он выпрямился перед слезящимися глазами Алекс, оставив копьё торчать где было. Вместо человеческого носа у него была длинная морда, покрытая рыжевато-коричневой шерстью, одно острое ухо торчало вверх, а другое свисало, заканчиваясь чёрным пучком. Он уставился на Алекс янтарными глазами. Глазами лиса, которых она не раз видела на свалках по ночам, возмущенно глядящих на неё, как будто говоря: «Что ты делаешь в нашем городе, сука?»

— Спаситель, защити нас… — услышала она дыхание брата Диаса.

Алекс замерла, когда существо выхватило изогнутый меч из-за пояса, набитого оружием, обнажило маленькие хищные зубы и, замахнувшись, издало высокий вопль ненависти.

Раздался скрежет стали, когда герцог Михаэль оттолкнул её в сторону, поймав меч на свой, направив так далеко, что остриё едва не попало ей в плечо. Лёгким движением запястья он перешёл от парирования к выпадам, после одного широкого шага клинок пробил кожаную куртку человека-лиса между заклёпками и резво вернулся в позицию.

Трудно было понять выражение из-за коричневого меха на лице, но монстр издал своего рода визг и упал на колени. Его меч со стуком упал, когда он схватился за рану, кровь хлынула между мохнатых пальцев.

— В гостиницу! — герцог Михаэль ткнул пальцем в двух стражников. — Ты и ты, с нами!

Он протолкнул Алекс в дверной проём, в низкую общую комнату с кривыми стропилами. Там пахло луком и разочарованием. Убогое место даже по меркам Алекс. Ещё пару дней назад эти мерки были одними из самых низких в Европе. Конечно, фургон пробивший неровную дыру в стене и обрушивший кусок потолка, не помог сделать обстановку уютней. Упитанный мужчина съежился за стойкой, покрытой осыпавшейся штукатуркой.

— Что происходит? — пропищал он.

— Человек, — бессмысленно пробормотала Алекс, — И лис.

— Проклятые эксперименты Евдоксии, — сплюнул дядя. Он схватил хозяина за грязный фартук и подтащил к себе. — Где задняя дверь?

Мужчина указал дрожащим пальцем в темноту возле камина, где в почерневшем очаге потрескивали несколько поленьев. Евсевий начал красться туда, вытаскивая топор.

Герцог Михаэль что-то вложил в безвольную руку Алекс. Кинжал, перекрестье в виде змеи, красные драгоценные камни вместо глаз.

— Возьми это. — он сжал её пальцы вокруг рукояти. — И будь готова использовать.

Он провел её через большой зал, держа за руку, меч сверкал красным в другой его руке. Двое постояльцев съежились под столом. Служанка с большим родимым пятном прижалась к стене, крепко сжимая кувшин двумя руками.

Кто-то кричал снаружи, скрежет металла, звуки рожков и мычание — как пожар на ферме — грохот чего-то тяжёлого в ворота, меньший из двух стражников вздрагивал от каждого удара. Служанка держалась рядом с ним, чепец перекошен, слезы текут по лицу. Она сжимала мешок, где были гребни, масла и красивые пудры, которые внезапно стали реликвией исчезнувшего мира. Похоже, Алекс была не единственной, чьи планы рухнули.

Евсевий добрался до задней двери, прислонился к стене с камином, положил руку на задвижку. Очень осторожно приоткрыл — полоска света проскользнула по его лысой голове, когда он выглянул наружу. Он кивнул хозяину.

Герцог Михаэль облизнул губы, тихо сказал:

— Держись поближе ко мне. — он огляделся, когда Евсевий шире открыл дверь. — И приготовься бежать…

Внезапно обе деревяшки в камине одновременно ярко вспыхнули, и дверь сорвало с петель.

Сквозняк хлестал Алекс по лицу её же волосами, низкая комната наполнилась безумным светом.

Герцога Михаэля отбросило как игрушку, его меч со звоном отлетел в угол.

Служанка взвизгнула, уронив мешок, бутылки и порошки рассыпались.

Женщина проскользнула через обожжённый дверной проем. Она была очень высокой и очень худой, носила мантию, расшитую стрелками и кругами рун, её глаза сияли отражениями огоньков, которые теперь горели по всей комнате. Никто не смог бы сильнее походить на колдунью.

— Я не помешала, да? — спросила она, когда Алекс отступила назад, споткнулась о подол и растянулась на полу.

Больший стражник что-то крикнул, шагнув вперёд, а затем весь сразу вспыхнул, его отмеченный святыми кругами плащ загорелся, волосы завились, закрутились и разметались, как горящая солома.

Жгучие линии пронзили темноту. Служанка завизжала, забилась на земле, её ноги горели. Меньший стражник повернулся, чтобы убежать. Колдунья указала на него, и он упал, пополз, его доспехи засияли, как подковы на наковальне кузнеца, затем его плащ загорелся, пока он извивался, выл и царапал себя, пар клубами валил от его спины.

Алекс поползла на заднице через беспорядок из разбитых бутылок служанки, просто не имея достаточно воздуха, чтобы закричать, задыхаясь от вони угля и горелой плоти, и от цветочных нот разлитых духов.

В её потной руке всё ещё был кинжал, но она так и не подумала им воспользоваться. Да и держала только позабыв, как разжимать кулак.

Яркие глаза колдуньи метнулись к ней, и она улыбнулась:

— Куда собралась?

Брат Диас молился.

Бессчётный раз по кругу. Молитвы для монаха, в конце концов, как камни для каменщика — без них нельзя сделать работу. При монастыре он ходил в часовню на рассвете, в полдень и вечером, иногда вёл службу для местных жителей, провёл пару крещений, одни немного разочаровывающие похороны. Но он также много молился в уединении — с просьбами оставить след на земле, заставить братьев ревновать, заставить мать гордиться — и как ему нравилось верить, он действительно всегда был довольно хорош в этом. Заслуженно хвалил себя за глубокое знание псалмов.

Только в этот момент смертельного ужаса он понял: его уста, возможно, и произносили слова, но его сердце никогда не участвовало.

Сейчас его сердце участвовало.

— О Боже, — выдохнул он, сжав руки в дрожащий кулак и обратив взгляд к плюющимся небесам, — О, Отец, о, свет мира, ниспошли Свой очищающий огнь и избавь нас от тьмы.

Ворота гостиницы сотряслись от сокрушительного удара, ещё один здоровенный кусок отлетел сзади и, отскочив через двор, ударился в несчастливую повозку.

— Ждать! — прорычал Якоб из Торна.

Как кто-то может спокойно «ждать», когда на него нападают существа, которые не были ни человеком, ни животным, а нечестивым слиянием обоих? Изуродованный труп зарубленного герцогом существа лежал в луже крови. Он, несомненно, ходил на двух ногах, владел человеческим оружием, но эти глаза, всё ещё уставившиеся в небо, несомненно, были лисьими. Дыхание Спаситель, эти пушистые уши!

Брат Диас упал на колени в грязь, сжимая деревянный круг, который носил на шее, символ Спаситель, через который можно пройти на небеса.

— О, Святая Дочь, о благословенная жертва, в Твоей бесконечной милости защити нас.

Огромная фигура с пластинами шипастой брони взобралась на парапет и замахнулась чудовищным топором на двух папских гвардейцев. Брат Диас сначала подумал — это рогатый шлем, но теперь, прищурившись сквозь морось, удостоверился, что рога растут прямо из головы. Чудовище заорало в дождь и следующим взмахом сбило вопящего стражника со стены в ливне кровавых брызг.

Если человечество было создано по образу и подобию Бога, какие чудовищные искажения Его святого замысла были перед ним? Брат Диас видел такие вещи в неканонических томах монастырской библиотеки, но всегда это были далёкие от праведного света Церкви скрывающиеся на краях карты догадки, где картограф просто рисовал что вздумается.

Он пошарил под воротником и вытащил серебряный флакон, священную кровь Святой Беатрикс, и сжал вместе со святым кругом. Очевидно, ему нужна была каждая частичка божественной помощи, которую можно получить:

— О, благословенная Святая Беатрикс, одолжи мне свою непобедимую веру, свою бесстрашную храбрость. Прости мою слабость и будь рядом со мной во время испытаний моих.

Кто-то закричал. Один из стражников, раненный стрелой, упал со стены и пробил односкатную, покрытую соломой крышу сарая, и теперь валялся в обломках, слабо постанывая. Что-то перепрыгнуло через стену на дорожку рядом с ним. Женщина с луком в руках, ещё одним за спиной и по крайней мере тремя колчанами стрел, перекинутыми через плечо. Плечо было обычным, зато ноги оказались большими, длинными и противоестественно изогнутыми, как у кролика.

Это была не твердыня крестоносцев, укреплённая Белым Искусством верующих, а лишь плохо сохранившаяся гостиница с осыпающимися стенами едва ли выше человеческого роста. Брат Диас зажмурил покалывающие глаза и молился горячее, чем когда-либо прежде, слезы текли уже непрестанно.

— Знаю, я — недостойный сосуд, запятнанный похотью и развратом, но наполни меня Твоим благословенным светом, не дай мне устрашиться, не дай мне…

При последнем сокрушительном ударе один из кронштейнов оторвался со столбом пыли, расколотый засов отлетел, разломанные ворота содрогнулись и вытянулись. Молитвы замерли на губах брата Диаса.

Якоб из Торна стоял в проёме открытых ворот, седой и упрямый, как согнутое ветром дерево, казавшийся карликом по сравнению с чудовищем, которое нагнулось, проходя под высокой аркой.

Огромный зверь в ржавой кольчуге с большой шипастой дубиной в мохнатых кулаках. Козлоногая, козлоголовая, козлорогая мерзость, ощетинившаяся оружием. Чудовище вытянуло шею, выкатило узкие жёлтые козьи глаза и издало яростное, громовое, сотрясающее землю блеяние.

Глава 10 «Ярость»

Бальтазар поднялся с жалобным стоном. Где он? Тьма, освещённая мерцающим пламенем, едкий смрад гари. Это ад?

Левая сторона тела ужасно болела. В голове стучало. Он вспомнил что-то о суде. Стоп, он что, встретил Папу? Брызги искр, когда барон Рикард потянул за рычаг… связывание, рвота, повозка, засада! Всё вернулось. Он почти начал желать, чтобы это был ад, когда его глаза опалила яркая вспышка, и волна жара заставила съёжиться.

Он прислонился к стойке, заметил за ней тлеющий труп в фартуке, отдёрнулся и чуть не споткнулся о принцессу Алексию. Она, беспомощно скрючившись, откинулась к стене — испачканная пеплом одежда в беспорядке. Пол общего зала усеян сломанной мебелью, обугленными трупами, ещё кое-где горящими кусками упавшего потолка. Испуганные глаза принцессы были устремлены на высокую женщину, которая, судя по таинственным одеждам и понимающей ухмылке — не говоря уже о беспрепятственном проходе через огненную стену — по прикидкам Бальтазара была пиромантом немалой силы.

Оказалось, что планы кардиналов Жижки и Бок вернуть империю Востока в любящие объятия Церкви вот-вот сгорят в буквальном смысле. При обычных обстоятельствах этот факт был бы глубоко безразличен Бальтазару, но на данный момент папское связывание всё меняло.

Так вот, когда колдунья подняла руки, чтобы вырвать пламя из ниоткуда, Бальтазар выбрал совсем не правильное направление: бросился между ней и принцессой Алексией. По какой-то счастливой случайности он всё ещё сжимал испачканный экскрементами лист. Он выставил его перед огненным цветком как щит, своими надписями наружу, шипя оборонительные заклятья сквозь стиснутые зубы.

Сначала он был безмерно рад видеть, как ревущее пламя огибает его, будто стоящего в жаропрочном стеклянном куполе, поджигает стойку, пару табуретов, остатки потолка и расшитый святыми кругами папский подшлемник одного из мёртвых стражников. К сожалению, из-за плохого качества бумаги, молитв на обороте, плачевных последствий дождя или отсутствия каллиграфической точности при нанесении рун дерьмом при помощи куска ногтя, облегчение оказалось недолгим. Лист сначала начал приобретать коричневый цвет, перешедший в чёрный, потом начал закручиваться по краям и, наконец, вспыхнул.

— Ах! — пропищал он. — Проклятье! Ах! — большое пламя стихло, он бросил горящий обрывок, попеременно облизывая и дуя на обожжённые кончики пальцев, пытаясь сморгнуть змеящиеся полосы в глазах. Принцесса отпрянула, шлёпнув по язычку пламени на подоле платья, а Бальтазар сглотнул, когда колдунья шагнула вперёд, скривив губы и прищурившись.

— Ты колдун? — она спросила непререкаемым тоном.

— Маг, — пробормотал он извиняющимся тоном, отскакивая, как опозоренный камергер от разгневанного монарха, — Хотя и отношусь к колдовству с величайшим почтением. — он всегда считал его явно низшей методикой, уделом безрассудных глупцов, которые ценили инстинкт выше интеллекта, но сейчас вряд ли было время для абсолютной откровенности. — Имею ли я честь обращаться к одной из учениц императрицы Евдоксии?

Колдунья гордо вздёрнула подбородок:

— Имеешь. — тщеславие было слишком распространённой слабостью в её среде. Бальтазар порицал это, но не гнушался при случае воспользоваться.

— Я осознаю, что она была самым могущественным практиком! — заливал он.

— Величайшей из всех, — произнесла колдунья, прикрывая глаза. — Видела однажды, как она метнула молнию.

— Великолепно, — выдохнул Бальтазар, внутренне усмехнувшись настолько нелепому преувеличению.

— Мое имя… — и он отвесил самый изысканный приветственный поклон, на какой был способен, обильно потея внутри горящего здания, окружённого горящими трупами, с кончиками пальцев, всё ещё ноющими от боли. — Бальтазар Шам Ивам Дракси.

Он надеялся на просветление в её грозном взоре. Чересчур оптимистично. Наоборот, взгляд потемнел ещё больше:

— Мне знакомо это имя.

Он застыл между страхом и удовлетворением:

— Лишь хорошие подробности, надеюсь?

— Подробности. — огонь в гостинице был жарким, но именно волны тепла, исходящие от неё, заставляли Бальтазара съёживаться, лицо само отворачивалось, а глаза сужались до щёлочек, пока слюна на губах запекалась. Воздух вокруг неё мерцал, её рукава были обжигающе чёрными, её волосы развевались парящим облаком в восходящем потоке. Она была могущественна, это было ясно. Но те, кто отдаёт себя огню, становятся подобны огню: безрассудны, саморазрушительны и лишены утончённости.

Принцесса подобралась к дверному проёму, колдунья шагнула к ней, и Бальтазар, беспомощно пожав плечами, просто не мог удержаться от того, чтобы снова не встать между ними. Глаза женщины, пылающие как угли, метнулись к нему.

— Ты смеешь противостоять мне? — выдохнула она.

Бальтазар не был совсем лишён гордости, но она никогда не мешала ему пресмыкаться, когда на кону стояла его жизнь:

— Я приношу глубочайшие извинения за любое кажущееся пренебрежение, личное или профессиональное. У меня нет ни малейшего желания мешать вам или любому члену вашего высокочтимого ковена. Я бы с удовольствием посмотрел, как вы превращаете этого хорька в пепел, молнией или как-то иначе, но… — Бальтазар едва не споткнулся об опалённый труп одного из отборных слуг Её Святейшества, спеша отступить, а затем всё-таки споткнулся и покорно поднял руки. — На меня наложили это проклятое папское связывание!

— Это… папское связывание? — чародейка уставилась на коричневое пятно, отметившее его запястье. — Выглядит жалко.

— Вы читаете мои мысли! Но оно гораздо эффективнее, чем кажется! — у служанки были только почерневшие палки вместо ног, но верхняя часть тела всё ещё могла послужить. — Я открою его секреты, и я сломаю его… — он издал невежливую отрыжку и был вынужден проглотить блевотину, — Но на данный момент… ургх… боюсь, вынужден сделать всё, что в моих временно ограниченных силах, чтобы защитить маленькую ласку…

Чародейка подняла руки:

— Тогда сгори!

— Обязательно использовать огонь? — взвизгнул Бальтазар, съёжившись от очередного прилива жара и подняв дрожащие ладони ещё выше, выигрывая время, пока применял волю к двум мёртвым стражникам. — Вряд ли его можно называть моим козырем!

Мерцание вокруг её рук стало более интенсивным. Он мог видеть кости, светящиеся, как раскалённый металл внутри плоти.

— У тебя есть козыри? — усмехнулась она, шагая между дымящимися трупами.

— Ну, раз ты спрашиваешь… — Бальтазар начал совершать мелкие движения пальцами, перебирая известные заклинания в памяти, ощупывая суставы, натягивая сухожилия, поглаживая жидкости, приводя их в движение. — Трупы.

Больший из двух стражников шевельнулся с бурчанием в животе и громким пердежом. На его перекошенном, покрытом волдырями лице застыло выражение удивления, но к большому удовольствию Бальтазара, ничто по сравнению с потрясением на лице колдуньи.

Она издала хриплый крик, огонь вырвался из её пальцев и снова зажёг большего охранника, но, поскольку тот уже был частично приготовлен и полностью мёртв, не испытывал особых неудобств, неуклюже обнимая её, как пьяный любовник.

— Мне сгореть? — прорычал Бальтазар, все мелкие разочарования последних нескольких месяцев выплеснулись наружу. — Это я задую тебя, как перегоревшую свечку!

Учитывая не самые благоприятные обстоятельства, он руководил этими обугленными телами, как струнным квартетом. Он настроил меньшего стража в скрипичном ключе и отправил его молотить филейную сторону колдуньи. В то же время он поманил хозяина гостиницы, чьи глаза были сварены вкрутую, поэтому бочки с элем пришлось искать по запаху, как слепому лучшее из вин на дегустации.

Меньший стражник взмахнул кулаком, пошатнулся на негнущихся ногах, промахнулся, ударил большего и оторвал его горящую руку. Надо было следить за кучей вещей одновременно. Колдунья взвизгнула, когда больший стражник укусил её за руку, периодически пукая, что является обычной проблемой для недавно умерших, если только не сосредоточиться на сфинктерах, но, в самом деле, у кого достанет терпения ещё и на это? Огонь вырвался наружу и поджёг стропила, колдунья согнулась под тяжестью большего стражника, верхняя половина служанки крепко обхватила её лодыжки. Колдунья издала отчаянный вопль, когда её уронили на обугленные доски.

Дезориентированный меньший стражник бродил кругами, не обращая внимания на горящую одежду, но больший ещё держался, прижимая колдунью, как бы она ни крутилась, в то время как служанка яростно грызла ноги, не замечая, что у неё самой на плечах кожа успела приготовиться до хрустящей корочки.

— Я Бальтазар Шам Ивам Дракси, ты, кочегарка. — Бальтазар высоко поднял сжатый кулак, и хозяин гостиницы встал во весь рост, поднимая бочку над своей обугленной головой с силой, которой никогда не было у живого человека. — Если кто-то и прибьёт эту дерьмовую принцессу, то это буду я!

Труп бывшего хозяина гостиницы уронил бочку и сплющил череп колдуньи в блин, доски разлетелись на куски, пиво брызнуло, чтобы навсегда погасить её пламя с удовлетворяющим шипением. Довольно приятный дрожжевой запах присоединился к запахам жарящегося мяса и, по причинам, которые Бальтазар не мог сразу понять, утончённому аромату духов.

Он опустил руки, и недавно умершие рухнули тлеющими кучами, за исключением меньшего стражника, который шатаясь прошагал к задней двери, вытянул руку в сторону дневного света, издал финальный пердёж, запутался в собственных ногах и рухнул лицом вниз.

Козлоподобный гигант нырнул под арку, теперь над Якобом возвышались его голова, плечи и грудь. Человеческими руками он поднял чудовищную дубину, из которой прорастали ржавые гвозди, открыл пасть, высунул язык и издал пронзительный вопль, от которого должна была застыть кровь.

Но Якоб стоял не дрогнув перед ужасами похуже переросшей домашней скотины.

Он отмёл инстинктивное желание отступить, шагнул вперёд, когда дубина устремилась к его голове, и в последний момент наклонил свой щит так, чтобы удар не сокрушил его, отскочил от болезненного толчка, гвозди вонзились в дерево, часть осыпалась в грязь. Козлоподобное существо потеряло равновесие и заскользило на копытах, торжествующее блеяние превратилось в тревожное мычание.

Бах.

Это звук, который издает меч, врезаясь в плоть, умелый, быстрый удар. Не такой уж громкий, если иметь хорошую технику и острую сталь. Меч Якоба никогда не бывал тупым.

Тревожное мычание превратилось в мучительный визг, когда лезвие глубоко вонзилось в мохнатое бедро существа прямо под развевающимся подолом вовремя съехавшей не по размеру короткой кольчуги. Козлам действительно положено иметь четыре ноги. А на двух они совсем неустойчивы, особенно когда одну разрубили почти пополам. Существо упало на арку и попыталось снова поднять дубинку.

Якоб когда-то был намного сильнее. Слишком много недолеченных ран. Слишком много сражений — проведённых и проигранных. Но мечу не нужна сила, когда есть мастерство и воля.

Бах.

В юности он срубил бы эту рогатую башку одним ударом. Теперь он только наполовину разрубил шею, клинок застрял в позвоночнике. Зверь рухнул под арку, кровь хлестала из открытой раны.

Человек перепрыгнул через труп. Приземистый и вполне человек, только весь покрытый чёрно-белой пятнистой шерстью, как охотничья собака. С тяжёлыми булавами в обеих руках.

Когда у тебя есть щит, возникает желание закрыться. Спрятаться за ним, как за воротами. Но Якоб никогда не любил прятаться. Враг, у которого щит прижат к лицу, не может атаковать и не может защищаться — он ослаблен, деморализован, склонен поскользнуться и упасть. Упавший враг — это мертвый враг, а мёртвый враг — любимая разновидность врагов для Якоба.

Поэтому он нестандартно использовал щит как таран и ткнул им в собачью грудь, прижимая врага к створке ворот. Одна булава оказалась свободной и задела Якоба сбоку, но яда там не было, поэтому она отскочила от плеча, не причинив вреда. Теперь Якоб поднялся над щитом, меч устремлён вниз на лицо, покрытое белой с чёрными пятнами шерстью. Собачья шерсть, глаза человека.

Отточенное лезвие почти не требует силы. Остриё и подавно. Это были даже не уколы, просто упругие тычки. Первый удар распорол мохнатую щеку, царапнул по зубам. Второй — выколол глаз. Третий — проткнул горло. Тёмная кровь хлынула из ран, когда Якоб отступил на шаг, пёс упал как пустой мешок, лицом в грязь, задницей кверху. Там у него была прорезана дыра, из которой торчал собачий хвост. Другой зверь уже мчался через ворота, серые волосы были кучерявыми, как овечья шерсть, из них торчали спиральные бараньи рога, один глаз с человеческим зрачком, другой с овечьей замочной скважиной. Двумя руками противник удерживал огромную секиру весьма отталкивающего вида. Якоб отпрянул, лезвие пролетело мимо него на волосок и выбило крошку из камней арки.

Человек-баран снова поднял секиру. На руках у него были привязаны железные пластины с шипами, но, кроме шерсти не было ни одежды, ни брони. Если выбирать самый важный элемент доспехов, это, конечно шлем, но перчатки всегда были на почётном втором месте в списке Якоба. Меч лязгнул о рукоять топора, два мохнатых пальца отлетели, третий остался висеть на сухожилии.

Баран взревел от ярости, рванувшись вперед на щит Якоба, рога стремились продырявить лицо. Якоб отшатнулся, упал на одно колено, задыхаясь. Человек-баран завизжал, высоко подняв топор здоровой рукой…

Бух.

Якоб мельком увидел рычащее лицо Баптисты, когда она вонзила кинжал в шею барана сбоку. Алая кровь залила бледную шерсть, топор упал в грязь, мохнатые пальцы устремились к мечу на поясе. Но прежде, чем он туда добрался, Баптиста пронзила макушку вторым ножом прямо между рогами. Баран плюхнулся на бок — немое свидетельство величайшей боевой техники: друг, подбирающийся к врагу со спины.

Якоб зарычал, когда Баптиста потащила его за ворот, вздрогнул, когда мимо пронеслась лошадь, разбрызгивая грязь. Половина вьючных животных не поместилась в конюшне, теперь без всадников они образовали паникующее стадо с болтающимися упряжами, топчущее изуродованные трупы чудовищ. За ними через пелену дождя Якоб увидел фигуры. Оборванцы с силуэтами зверей, покрытые шерстью, рогатые, с копытами, все ощетинились оружием, а впереди — человек в ярких доспехах.

— Откуда взялись эти штуки? — прошипела Баптиста.

Якоб вытер пульсирующую под носом кровь:

— Может, из Трои?

— У тебя нос сломан.

— Не в первый раз.

— У нас проблемы.

— Не в первый раз.

— Мне надо было уйти после Барселоны!

— Нам всем надо было уйти после Барселоны. — стены рушились, зверолюди прыгали, извивались и спускались во двор, чтобы потеснить нескольких оставшихся стражников. Юный капитан сидел у колодца, хрипя каждый раз, как его снова и снова пронзали копьём. Усы не помогли. Конюшни загорелись, языки пламени тут и там на соломенной крыше, несколько оставшихся лошадей бились и ржали внутри. Брат Диас стоял на коленях, сжимая священный круг, и беззвучно шевелил губами.

— У нас затруднение, — выдохнул Якоб, сорвал щит с руки и щёлкнул ноющими пальцами, направленными на Баптисту. — Ключ.

Она уставилась на него, широко раскрыв глаза. Заметно бледная на фоне чёрных окровавленных волос:

— Уверен?

— Ключ! — никто не хочет видеть сомнения. Делаешь выбор и живёшь с ним. Или умираешь с ним.

— Боже, помоги нам всем… — она скинула с шеи цепочку, на которой болтался железный ключ. Якоб выхватил его и побежал к повозке. Не слишком быстро, потому что левое колено не очень хорошо двигалось, и правое бедро почти не двигалось, трудно было сказать, какая из лодыжек больше повреждена, но он всё равно продвигался мимо гвардейца со стрелой в спине. Половина лица полностью замазана грязью. Ползком в никуда.

Учишься замечать, когда ситуация безнадежна. Спасаешь то, что можно спасти.

Он вставил ключ в замок, но корявые пальцы были скользкими от крови, и ключ выскользнул прямо в грязь.

— Говно! — простонал он, наклоняясь, чтобы выудить его за цепь, тянуть, тянуть… — Ух! — он прислонился к повозке, чувствуя жгучую боль в боку. Даже больнее, чем обычно. Он догадывался, что его ждёт, когда он посмотрит вниз, но всё равно как-то шокировало увидеть наконечник стрелы, торчащий из бедра. Он обернулся и увидел на дорожке женщину, стоящую на одном колене. У неё были большие, высокие уши, как у зайца, одно из них сгибалось под грузом десятков серёжек. Можно даже посмеяться, если бы она не начала снова натягивать лук — из тех, что используют в пустыне, в которых на тебя кроме стрелы смотрят оба рога.

— О, — проворчал он, — Хренова… — ух!

Вторая стрела пробила его легкое, судя по свисту, появившемуся при дыхании. Боже, какая боль.

Баптиста исчезла изящно, как Солнышко. «Не надо подставляться», — всегда говорила она. Хороший совет. Вечно подставлялся. Всю жизнь, все последние сражения, проигранные кампании с бесславным концом.

Но у него всё ещё был меч в руке и верность клятвам. Он сделал из своей боли шпору, зарычал сквозь стиснутые зубы, собирая оставшиеся силы, плюя кровью на каждом выдохе.

Человек в ярких доспехах прошёл через сломанные ворота гостиницы. Он был высок и красив — воин в расцвете сил, в каждой руке по обнажённому мечу, а из-за пояса торчало по меньшей мере четыре кинжала, единственный намек на звериную суть — золотой шлем в виде львиной пасти. Он взревел, когда рубанул ползущего охранника между лопаток, и ещё раз, затем нанес ему удар в спину для пущего эффекта и оставил клинок торчать.

— Вот это? — он гневно оглядел двор. — Старый рыцарь, юный монах и горстка папских наёмников? — капитан стражи уже был мертв, но новоприбывший всё равно яростно раскроил ему голову, вызвав фонтан крови, и пнул труп. — Бок совсем потеряла долбанную хватку.

— Мофно убить монафа? — фыркнул человек с мордой быка, его рот с трудом выдавал человеческие слова.

— Убивать монахов — к несчастью, — рявкнул хозяин, правда, прозвучало это как-то неубедительно.

— Профлятье! — зло выплюнул бык с целым облаком слюны. Он пнул брата Диаса между плеч, и монах упал. Через всю спину на рясе шёл грязный отпечаток сапога.

Ключ был единственным шансом, но он валялся в грязи на расстоянии пары шагов. Якоб стиснул окровавленные зубы и с тихим стоном оттолкнулся от повозки, цепляясь за рукоять меча, как за последнюю перекладину.

— Нам правда нужно это делать? — спросил человек в львином шлеме, половина его ухмылки была заляпана кровью.

— Я дал… — отчётливей прохрипел Якоб, сделал неровный шаг, — Несколько клятв. — он замахнулся мечом, как мог.

— Ради бога. — Человек с отвращением ударил по мечу, так что тот лязгнул об угол повозки и отскочил. — Чертовски стыдно! — и он пронзил грудь Якоба.

— О-о-о-о-ф… — только и простонал он. Определенно задето сердце. Столько раз его били ножом, а он так и не привык к ощущению, когда металл входит в его тело без приглашения. Он стоял, дрожа, ещё мгновение и рухнул на колени, когда клинок выскочил из него.

Пульс забился в ушах. Звук, похожий на шум моря. Как в Пя́рну, где они прощались в последний раз. Волны стекали по песку, окрашенному чёрными пятнами костров. Он попытался встать, ещё раз. У него были клятвы, и клятвы должны были удержать его на ногах, когда плоть не выдержит, когда мужество не выдержит… когда вера не выдержит…

Он рухнул лицом вниз.

Алекс выбралась из кошмара в гостинице прямиком в кошмар во дворе.

Конюшни загорелись, несмотря на дождь, лошади внутри метались в неистовстве. Один из стражников орал, пока женщина с большим пушистым хвостом, как у белки, царапала, кусала и терзала его кишки, её морда была забрызгана кровью. Большинство остальных лежали изрубленные, заколотые и переломанные. Служанка лежала лицом вниз со стрелой в затылке. Женщина с большими высокими заячьими ушами сидела на дорожке, стрела была натянута на лук, ноги игриво свисали с края. Они заканчивались не туфельками, а изящными маленькими кроличьими лапками.

Возле фургона стоял крупный мужчина в ярких доспехах. Он пронзил Якоба из Торна мечом с драгоценной рукоятью. Теперь он смотрел на Алекс, как ищейка, почуявшая добычу.

— Ах! Как мило с твоей стороны присоединиться к нам. — Он шагнул к ней, даже не потрудившись вытереть свой меч, с острия которого капало. — Я — герцог Марциан. Младший сын императрицы Евдоксии.

Позади него старый рыцарь рухнул лицом в грязь. Алекс посмотрела в глаза монстров вокруг неё. Безжалостные животные глаза и ещё более безжалостные глаза человека, их лидера. Она ничего не сказала. Она не была уверена, что рот ещё работает.

— Я извиняюсь за этих… созданий моей матери. — Марциан оттолкнул локтем мужчину с узкими кошачьими глазами, носившего перекрещенные пояса со вдетыми ножами. — Они пахнут так же отвратительно, как и выглядят, они именно такие дикие, как ожидалось, но удивительно преданные. Понимаешь ценность преданности, имея такую семью, как у нас.

— Нас? — удалось промямлить Алекс. — Вы меня спутали… с кем-то другим. — она попыталась улыбнуться, но в итоге вышла неуверенная гримаса. — Я никто. Я ничто…

— У Папы другое мнение. — Марциан вытащил что-то, хранившееся между двумя кинжалами за поясом. Свиток. Он поднял его, позволяя развернуться под тяжестью вычурной печати. Алекс, конечно, не могла прочитать, но она знала, что там написано. Она слышала, как кардинал Бок это диктовала. Папская булла, подтверждающая её права. Одна из копий, о которой никто не должен был знать, пока та не доберётся до Трои.

Алекс показалось, что все услышали, как она сглотнула.

— Вот именно. — взгляд Марциана презрительно скользнул по бумаге, затем ещё более презрительно по Алекс. — Ты. Давно потерянная принцесса Алексия Пирогенет. Моя кузина, рожденная в пламени. Является. Единственным законным наследником Змеиного трона Трои. — он скривился. — моего, хренового трона.

Герцог Михаэль был мёртв. Стражники Папы были мертвы. Якоб из Торна был если не мёртв, то определенно на полпути. Брат Диас сгорбился в грязи, сцепив руки и слабо покачиваясь, возможно, мёртв, просто не осознавая этого. Честно говоря, он не казался особенно полезным и в лучшие времена.

— Я знаю. — Алекс поняла, что всё ещё сжимает кинжал со змеиной рукоятью, и отшвырнула его, отступила и подняла руки. — Это шутка. — снова умоляет вернуть ей жизнь. По крайней мере, у неё теперь хватало практики. — Никто лучше меня не знает, какая это нелепая шутка!

Она споткнулась о труп, зацепилась одним подбитым мехом сапогом за другой и неуклюже приземлилась на жопу. Марциан фыркнул от смеха. Самое печальное, она тоже рассмеялась. Невольный смешок. Они собирались убить её, а она смеялась вместе с ними.

— Я не принцесса! — она нырнула обратно в грязь, голос стал высоким, жалким, ноющим. — Я воровка! Я согласилась только, чтобы убежать от долга. Трёх долгов! Я — кусок говна. Что я буду делать с троном? — она смеялась и плакала одновременно, каблуки шаркали по кровавой грязи. — Я продаю поддельные реликвии в Святом Городе! Я обманываю паломников и заманиваю туда, где их ограбят. Я украла гребень! Смотри! — и она вытряхнула его из рукава в грязь. — Я не знала, что ещё с ним делать. Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Никому не надо беспокоиться обо мне…

— Если только ты не паломник, да? — сказал Марциан, и существа издали шум, состоящий из гогота, фырканья, пронзительного крика, невнятной речи, словно хохот, смешанный с общим кормлением на ферме. Младший сын Евдоксии пошёл к ней, положив красный меч на плечо, как землекоп мог бы положить лопату, и зловещие шпоры на его окованных каблуках звенели при каждом шаге. — Дело в том, что ты предлагаешь мне кучу жалкого отчаяния и презренной трусости, но я не получаю ни малейшего повода не убивать тебя. Очевидно, ты должна умереть. — её спина ударилась о стену гостиницы, и больше идти было некуда. Марциан презрительно усмехнулся, глядя на неё, всё его лицо было в крови:

— Ты можешь уйти хотя бы с достоинством. Ты ведь королевская особа, не так ли? И он бросил ей на колени папскую буллу.

— Пожалуйста. Ты не…

— Встать! — закричал он, брызгая слюной.

Её колени так сильно дрожали, что пришлось держаться за стену. Но каким-то образом, чем выше она поднималась, тем жёстче становились суставы. В итоге она выпрямилась. Настолько, насколько она могла, по крайней мере. И она подняла подбородок и посмотрела в глаза своему красивому, ужасному кузену.

— Ну и иди тогда нахер! — выплюнула она ему в лицо.

— Хм. — его улыбка померкла, он задумчиво посмотрел на неё. — Теперь я вижу. Сходство. — и он поднял меч.

— Подождите! — брат Диас прошмыгнул между ними. — Погодите немного!

Марциан схватил монаха за переднюю часть рясы, поднял меч, чтобы пощекотать его под подбородком. Брат Диас сглотнул, поморщившись, когда его кадыка коснулось окровавленное остриё. Алекс проследила, куда он смотрит. Она могла поклясться, что увидела отпечаток подошвы, появившийся из ниоткуда в скользкой грязи.

— Зачем? — потребовал Марциан.

Солнышко шагнула из пустоты рядом с повозкой, подняла ключ из грязи, проворно повернула его в замке, сделала глубокий вдох и исчезла. Четыре засова распахнулись одновременно.

— Затем. — сказал брат Диас.

Сплошная дверь медленно наклонилась, а затем плюхнулась в лужу грязи рядом с телом Якоба.

Внутри была только темнота.

Или… что-то сдвинулось? Тьма внутри темноты.

Марциан нахмурился:

— Что в фургоне?

Изнутри раздалось тихое рычание. Как боевые псы, с которыми Алекс провела одно лето принимая ставки, но больше, басовитей, гораздо страшнее. Человек-бык отступил на шаг, барабаня пальцами по рукояти секиры.

— Мне не говорили… — прошептал брат Диас.

И с леденящим кровь воем что-то вырвалось из темноты с потоком зловонного ветра: масса рычания, когтей и развевающихся волос, зубов и взъерошенных мышц.

Оно упало на человека-быка и вдавило в грязь, кровь брызнула от морды, издавшей короткий мучительный рёв. Нечто разорвало его от горла до паха, раскрывая, как старый плащ, внутренности выскользнули наружу красно-чёрной жижей.

— О, Боже, — прошептала Алекс.

Глава 11 «Хорошее мясо»

Вигга-Волчица закричала от ярости и восторга, выбравшись из ужасной повозки, чтобы приняться за работу — которая заключалась в убийствах — а заодно можно заняться и увлечением.

Увлечением тоже были убийства.

Она не знала, почему у этого ублюдка была голова быка, её это не волновало. У всех разные головы, не так ли? Она проскользнула под его топор, вырвала оружие из рук, отрубила им один из рогов, затем швырнула в девушку-кролика на стене и расколола её череп пополам. Затем она без помощи оружия вырвала кишки быка. Рыча, плача, брызгая слюной, сопя в поисках хорошего мяса, хороших шматков, вкусных кусочков.

Головы у всех может и разные, а внутренности очень похожи.

Её челюсти сомкнулись на женщине со свиной головой, пасть захватила сразу голову и руку, сжимая, сжимая. Рука сломалась первой, стала мягкой вроде комка каши, другая рука колотила чем-то круглым: свинья исходила поросячьим визгом и отбивалась щитом, пока Вигга-Волчица капризно рычала и пыталась усилить захват, кусая, выкручивая, кусая, выворачивая, кусая. Остатки руки всё ещё были зажаты в зубах.

Визги превратились в крики, затем в треск — череп лопнул, и Вигга-Волчица высосала мясо и, фу, какой ужасный солёный вкус во рту. Она задыхалась и кашляла, и рвала отвратительную на вкус свинью задними когтями и трепала так сильно, что вторая рука отвалилась, а затем швырнула остальное в быка, воющего с вываливающимися кишками, эти двое покатились по двору, всё ужасное плохое мясо смешалось.

— Где хорошее мясо? — закричала она, но её зубы и язык не были созданы для человеческих слов, а дождь щекотал нос, так что всё, что она могла сделать — это выть и рычать, но обмудки уловили суть. Им казалось, будто это они — страшные животные, но теперь они увидели настоящего зверя и дрогнули, закатив глаза, пали или убирались прочь, скуля от ужаса. Вигга-Волчица вытащила из тумана памяти, что всё ходившее, ползавшее или летавшее всегда боялось её.

Это правильно.

Она схватила лошадь за круп, не уверенная, была ли это лошадь-человек или лошадь-лошадь, зная только, что это мясо, завалила её, пока задние когти сгребали и рвали, а внутренности летали по двору, забрызгивая стену блестящими лоскутами. Она набила рот, задыхаясь и катая во рту, но это было не хорошее мясо.

Ужасный голод жёг её горло как раскалённый уголь, как раскалённое клеймо на её жопе, огромная пустота внутри душила и терзала, заставляя её танцевать, извиваться и кричать, словно желая оторвать собственный хвост.

Есть у неё хвост?

Она крутилась и крутилась, пытаясь разглядеть, но задние ноги всегда были вне досягаемости для любого ублюдка на свете, в итоге она перевернулась и кувырком полетела жопой вперёд сисек через двор, разбрызгивая грязь и кровь по всему двору.

Она поймала одного, который бежал, и швырнула об стену, и его голова раскололась, швырнула его сильнее, теперь треснула стена, швырнула его снова, остатки шлёпнулись как тряпки, битый камень нападал сверху, а от противника остался даже не труп, а просто беспорядочная куча, оканчивающаяся пальцами.

Она резала, рвала и выжимала их, как будто нужно было добыть изнутри каждого особый секрет, но все до единого содержали только дымящиеся помои и разочарование, как бы она ни нюхала в поисках сокровищ.

Она рылась в овце, которая была вся пушистая, но шерсть попала ей в нос, и пришлось извиваться, визжать и чихать. Она выла в небо. Она бы сорвала солнце и съела, если бы могла дотянуться когтями. Она ненавидела эти мясные мешки, ненавидела деревья, стены, небо, дождь, а больше всего себя — грязное голодное существо, у которого, вероятно, даже не было хвоста. Она хотела бы вывернуть себя наизнанку и съесть, настолько бесконечным был её чудовищный аппетит…

А это кто?

Мужчина в блестящих, блестящих доспехах и с блестящим, блестящим мечом и каплей упрямой решимости в море ужаса на лице. Такое красивое лицо. Ой, какой храбрый. Вигга-Волчица хотела укусить его и узнать, не спрятано ли внутри хорошее мясо.

Она пригнулась и прильнула к нему, её челюсть отвисла и скользила по грязи, холодные булавки дождя кололи по высунутому языку, за ней оставался зигзагообразный след кровавой слюны.

— Сдохни, демон! — завизжал он.

— Сам сдохни, ты, дерьмовый ублюдок, — ответила она, но красноречие было напрасным, потому что прозвучало как хлюпающий вой. Поэтому она просто выбила меч из его руки, сломав кость прямо вместе с железом вокруг. Лезвие, сверкнув, отскочило и ударилось о повозку. Она обхватила шею и укусила его за голову.

Этот блестящий шлем был самым раздражающим, он не сломался сразу, её зубы помяли его и, возможно, достали лицо. Скорее всего, нос оторвался.

Прежде чем она смогла как следует сжать его челюстями, что-то ударило по спине и сбило с ног, она перевернулась и увидела мужчину с узкими глазами, как у кошки, который ударил её алебардой, теперь на боку горел синяк, и хотя она ненавидела всех и каждого, особенно она ненавидела кошек. Кем он себя возомнил?

Он казался именно таким потрясенным, как мог бы выглядеть кот, на которого напрыгнули и выдрали здоровенный кусок мяса из груди, а затем швырнули вверх тормашками в пылающую конюшню. Крыша обвалилась, горящая солома соскользнула на всё ещё дёргающееся тело, а лошадь вырвалась и понеслась кругами по двору, как по манежу, дикая и обезумевшая, с горящим хвостом.

Блестяшка снова поднялся, чем нельзя было не восхищаться, так как он рыдал, а одна рука была разодрана, прокушена и безвольно висела. Вот урок. В один момент ты король двора, в следующий — твое лицо всё в красных полосах, и кровь пузырится из того места, где был нос. Она набросилась на него и на этот раз схватила за голову не только передними резцами, но и дробящими задними зубами. Она встряхнула его, заставив шлепнуться и забиться, доспехи загремели, как повозка торговца сковородками, падающая со скалы — кажется, такое она уже видела однажды.

Он булькал, визжал, брыкался, царапал её морду и челюсти ногтями, но у него было больше шансов остановить прилив голыми руками. Она грызла и ворочалась, и сталь должна была поддаться, поддаться быстрее, и она раздавила его череп как орех, и весь его сок выплеснулся наружу, и она засунула внутрь язык и втянула куски, а затем отшвырнула оставшиеся рваные лохмотья высоко через стену.

Ужасный голод утихал, потребность в хорошем мясе съеживалась, и она выплёвывала изуродованные куски шлема, подёргиваясь и рыча. Может, ей ещё нужно было хорошее мясо или, может, лечь обратно в фургон, где темно, где приятно пахло ею.

Ложись и вздремни.

Что это за надоедливый звук? Она осмотрелась, и слюни капали с её челюстей, и увидела девушку, сидящую с этим безразлично-вялым лицом, которое у них появляется, когда они заканчивают плакать, и дрожащего монаха, стоящего на коленях перед ней, и Вигга-Волчица чувствовала запах мочи и духов, без уверенности кто из них или оба поссали или, может быть, поссали духами, это была загадка. Мужчина цедил молитвы, как они вечно это делают:

— О, Боже, о, Спаситель, о, святая Беатрикс, — как будто бог заботится о таком мясе, как это, как будто бог заботится о чём угодно, кроме себя.

Она оскалилась и издала скрежещущее рычание, потому что Вигга-Волчица и бог вообще не ладили, и она находила это…

Очень…

Раздражающим.

Брат Диас опустился на колени, всё ещё частично прикрывая съёжившуюся принцессу Алексию своим телом, хотя это могло быть только случайностью. Он не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел, застыв от ужаса, когда существо подползло ещё ближе. Оно казалось размытым из-за слёз на глазах. Рычание, казалось, заставляло дрожать весь двор.

Оно выглядело отчасти как огромный и ужасный волк, дикая собака размером с лошадь, но лохмотья человеческой одежды тянулись от него, когда оно крадучись припало к земле, передние конечности были как руки, развитые мускулы сжимались под грубой шерстью, изогнутые когти прорастали из почти человеческих пальцев, руки хлюпали в грязи, совершая хватательные движения.

Сквозь гриву чёрных волос, запекшихся от крови, он увидел сопящую волчью морду. Мелькнул глаз. Дьявольский, горящий ненавистью и злобой. Гигантский рот, чёрные губы, изогнутые в бешеном рыке, зубы большие, как ножи мясника, дымящиеся от крови.

— Отче, защити нас… — выдохнул он. Одно из его коленей дрожало, он слышал, как под рясой оно бьётся о другое.

— Хотя мы стоим у врат ада… — зверь издал громкий рёв, выдувая кровавый туман прямо ему в лицо, закрыл глаза и, сморщившись, отвернулся.

— Хотя дыхание смерти… на нас… — когда он всем телом прочувствовал горячее дыхание на щеке, молитвы превратились в бессмысленные всхлипы. Вот смерть, совершенно ужасная смерть. Он схватил Алекс за руку, почувствовал, как она вернула его пожатие с отчаянной силой…

— Вигга! — проревел голос.

Брат Диас с трудом открыл глаз.

Якоб из Торна был, как выразилась бы Баптиста, мёртв как сама, нахрен, смерть. У него всё ещё была кровавая рана в подлатнике, которую оставил без всякого сомнения смертельный удар Марциана, не говоря уже о двух стрелах, торчащих из тела. И всё же он стоял там невозможно прямо, с выражением разъярённого учителя, отчитывающего непослушного ученика.

— Вигга! — проревел он, вставая перед зверем. — Такое поведение неприемлемо!

Чудовищное существо отодвинулось. Прочь от Якоба и — слава Спаситель — прочь от брата Диаса. Теперь оно казалось не столько существом, сколько человеком, присевшим на двух ногах, а не ползшим на четырёх когтистых лапах. За спутанными волосами он увидел меньше морды, больше лица. Наступила странная тишина, нарушаемая только предсмертным хрипом убитого существа на заднем плане.

Затем существо наклонилось вперёд, открывая пасть, заставив брата Диаса отпрянуть, хотя и показало не столько звериные клыки, сколько человеческие зубы, и завопило с отголосками рычания:

— Пить хочу!

Ещё больше тишины, со слабым шелестом дождя из сломанного водосточного желоба и сопящим бульканьем человека с головой быка, тащившегося к воротам, оставляя блестящий след из кишок.

Женщина присела, тяжело дыша, окровавленные руки болтались. Теперь нельзя было отрицать, что это женщина, хотя и необычайно высокая, мускулистая и совершенно голая, кожа, а не мех, была покрыта грязью и кровью.

— Пить хочу! — кажется, её нижняя губа дрожала, — Пить хочу! И у меня носом кровь пошла. — она упала на спину и начала рыдать. — Пить хочу. И я руку поранила!

Она откинула в сторону две горсти окровавленных чёрных волос, открыв угловатое лицо с широкими бровями, тяжёлой челюстью и царапинами татуировок на нескольких языках. Слово «берегись» жирными буквами на щеке. Слово «осторожно» большими буквами на каждом предплечье, более мелкие сообщения, наколотые разными цветами на разных языках вокруг, между и внутри букв.

— Ты засунул меня в повозку, — сказала она, вытирая слёзы тыльной стороной раскрашенного запястья. — Ненавижу повозку!

— Прости. — Якоб упёр кулаки в бедра и оглядел опустошённый двор. Обе стрелы так и торчали. — Но я думаю… мы можем понять, почему.

— Я съела какую-то гадость. — женщина покачнулась вперёд и блеванула потоком крови и полупережеванных внутренностей к ногам Якоба.

Алекс вырвала руку из липкой хватки брата Диаса, подняв дрожащий палец:

— У него… там стрелы…

— Да, — безнадёжно сказал брат Диас.

Высокая женщина, которая несколько мгновений назад была гигантским волком, пересела на корточки:

— Плохое мясо, — простонала она, вытирая рот. — Где я его взяла?

Якоб из Торна посмотрел на разорванные тела:

— Тут и там.

Она снова напряглась, ещё больше чёрных комков добавилось к куче в разрастающейся кровавой луже. Женщина пошевелила языком и позволила паре кусков искорёженного металла выпасть изо рта.

— Блаженная святая Беатрикс… — брат Диас заставил себя отвести глаза. — Что она такое?

— Очевидно, оборотень. — из гостиницы вышел пожилой джентльмен, спокойный, как хорошо отобедавший посетитель, держа трость, но не опираясь на неё. — И не один из этих паршивых немецких, заметьте, которые танцуют и надрачивают на луну. — он стоял очень ровно, не скрывая энергию и огонёк в глазах. — Настоящий скандинавский бурерождённый оборотень! Вижу, она снова натворила дел. — он пожал плечами. — Вигга так делает. Но полагаю, иногда… беспорядок — это именно то, что нужно.

Только по одежде и, возможно, чему-то в глазах брат Диас наконец смог его узнать:

— Барон Рикард?

Вампир выглядел слегка обиженно-удивлённым:

— Он самый.

— У вас что-то… — Алекс указала на уголок своего рта. — Вот здесь.

— Ага. — он вытащил носовой платок, облизнул угол, затем промокнул кровавое пятно. — Ужасно неловко с моей стороны.

— Вы выглядите на двадцать лет моложе, — сказала Алекс, широко раскрывая глаза.

— Как мило с вашей стороны. Возможно, вы и не такая уж неотёсанная дура, как я поначалу подозревал. Мы ещё можем сделать из вас принцессу. — барон как-то заговорщически подмигнул брату Диасу. — Я знаю, что это трудно принять, брат, но поверь мне, удивительно, к чему только ни привыкает человек.

— Для часовни Святой Целесообразности… — эльфийка, появившись из ниоткуда, скрестила руки и прислонилась к стене гостиницы, — Это непримечательно.

Брат Диас окинул взглядом горящие здания, блюющего оборотня, рыцаря, утыканного стрелами, мёртвых стражников и полукозлиные, полуовечьи, полусобачьи трупы, застрявшие в сломанных воротах:

— Так это… — удалось ему прохрипеть, — Обычный день?

— Ну. — барон Рикард поднял седую бровь. — Этот не непримечательный.

Глава 12 «Императрица или покойница»

Алекс уселась на мокрую скамейку — императрица двора, заваленного грязными трупами.

По крайней мере, пожар почти закончился. Дождь почти прекратился. Она пошевелила плечами под колющимся платьем. Она поменялась одеждой со служанкой, носившей воду из колодца. Девушка выглядела намного лучше в слегка опалённом, но ещё очень красивом платье Алекс, чем Алекс раньше в новом. Хотя впечатление портило положение тела лицом вниз, но с повёрнутой до упора головой, недоуменно смотревшей в небо.

Идея Якоба. Так следующие убийцы, посланные по её следу, могут подумать, что она мертва. Вершина её желаний сейчас. Чтобы все думали о ней как о покойнице. У неё никогда не было манер принцессы. Теперь нет даже одежд принцессы.

Остались только враги.

Старый рыцарь сидел сгорбившись, жилистый и скрюченный, зажав палку во рту, и гримасничал, пока Баптиста вырезала из него стрелы. Скорее его можно было назвать шрамом с примесью человеческой плоти, чем человеком со шрамами. Звездообразные проколы, крестообразные порезы, пятнистые ожоги. Алекс сомневалась, что это было его первое прокалывание насквозь, не говоря про первые раны от стрел. Была одна отметина вокруг руки, к которой она постоянно возвращалась с безумным ощущением, что там руку начисто отрезали, а затем пришили на место.

— Так… вы один из них? — брат Диас всё ещё был покрыт грязью, всё ещё крепко сжимал священный круг белыми костяшками пальцев. Как будто висел на скале, а больше держаться не за что. — Один из моей… паствы?

Якоб из Торна вытащил палку изо рта:

— Меня прокляла ведьма и… — Боже, чёрт возьми! — Баптиста выдернула одну из стрел.

— Прости, — она выкинула обломок.

— Меня прокляла ведьма, и я не могу умереть. Бог знает, я пытался… — а-ах! — и он вернул палку обратно, когда Баптиста начала резать кожу вокруг следующего древка.

Крови почти не было. Как будто резали восковое чучело. В любой другой день, если бы тебя прокляла ведьма, и ты не можешь умереть, у Алекс возникло бы несколько вопросов. Сегодня она просто сидела, уставившись в пустоту. Она почувствовала, как что-то упало в руку.

— Вот. — это была Солнышко. Она отдала Алекс тот выброшенный кинжал со змеёй. — Ты всё ещё можешь придумать, как его использовать.

Он странно смотрелся в её ладони. Всё было странно. Как сон. Или, может быть, она раньше спала и только теперь увидела, как выглядит реальный мир. Она вытерла слёзы рукавом. Она не понимала, что плачет, вода сама вытекала из глаз. И из носа. И изо рта. Она вся протекала, как крыша нищего.

— Тебе больно?

Алекс покачала головой. Поцарапанная и в синяках. Несколько царапин на руках появились, когда она ползала по разбитым флаконам мёртвой служанки. Пустяки по сравнению с гибелью служанки. Пустяки по сравнению с состоянием большинства выживших. Она снова вытерла глаза. Она всегда считала себя крепкой:

— Не могу перестать плакать, — пробормотала она.

— К этому привыкаешь, — сказала Солнышко.

Глаза Алекс скользнули по разорванным звериным останкам, людям и вещам между ними. Пара предприимчивых ворон спустилась вниз, чтобы быстрее остальных приступить к добыче.

— Что-то так себе утешение, — прошептала она.

Только один из стражников выжил в бойне — вероятно спрятавшись, и теперь сидел, съёжившись, рядом с конюхом, оба уставились на женщину — или волчицу — которая совершила большую часть убийств. Вигга, так они её называли. Она стояла у колодца, совершенно голая, но с прямой спиной и широко расставленными ногами, словно ей было всё равно, напевала под нос, смывая кровь с копны чёрных волос. Розовая вода струилась по мускулистой спине, покрытой татуировками в виде драконов, волков, деревьев, лун и солнц, кругов и извилистых линий рун, остальное пространство было заполнено предупреждениями. На одной мускулистой ягодице наискось было написано «ОПАСНОСТЬ».

Брат Диас прикрыл глаза рукой:

— Ради святой Агнессы, не могла бы она одеться?

Она широко улыбнулась, обнажив четыре блестящих собачьих клыка:

— Если твой бог создал вообще всё, разве он не создал, — и она повернулась давая рассмотреть свою переднюю сторону, такую же мускулистую и раскрашенную, как задняя. — И это тоже?

— Тебе вообще не стыдно? — монах закрыл глаза руками, хотя Алекс показалось, что он оставил щёлку между пальцами.

— Что не так? Боишься забыть обет… — Вигга нахмурилась, глядя на небо, почёсывая татуированный живот с полоской чёрных волос ниже. — Как это называется?

— Целомудрие, — пробормотала Солнышко, роясь в седельных сумках мёртвой лошади.

— Боже, нет! — пропищал брат Диас, полностью отвернувшись. — Только… пожалуйста, прикройся, или мне придётся использовать связывание Её Святейшества!

— Ладно, ладно, дыши уже, нахрен. — и Вигга вылила остаток ведра на голову, встряхнулась как собака, создав туман из капель, и пошла обнюхивать трупы.

— Она… безопасна? — прошептал монах, в ужасе оглядываясь через плечо.

Барон Рикард фыркнул:

— Абсолютно нет. Разве ты не читал все эти предупреждения?

— У меня выживший! — Бальтазар, спотыкаясь, вышел из разрушенной гостиницы, скорее неся, чем ведя герцога Михаэля, оба они были измазаны пеплом и кровью.

Алекс схватила его за руку, новая волна слёз и соплей потекла по её лицу. Она видела в нём только объект для мошенничества. А теперь растрогалась, увидев, что он ещё дышит. В конце концов, он уже дважды спас ей жизнь. Он был на её стороне, а она не могла сказать такого о многих. Или вообще хоть о ком-нибудь.

— Алекс, — выдохнул он, оседая на скамейке рядом с ней. — Слава Богу!

— Я сбежала, — бессмысленно пробормотала она. — Ну, уползла…

— Ты жива. Больше ничего не имеет значения.

— Спасаешь раненых? — Баптиста подняла бровь, глядя на Бальтазара и приседая рядом с герцогом. — Не представляла тебя в этом качестве.

— Далеко не мой типичный модус операнди. — маг сердито посмотрел на коричневую отметину на запястье. — Но Её Святейшество сказала — мы должны быть милыми друг с другом.

— Училась на лекаря? — с сомнением спросил брат Диас, когда Баптиста достала крошечный нож.

— Некоторое время помогала цирюльнику компании наёмников. — Баптиста начала разрезать штанину герцога Михаэля. — Поэтому брею весьма неплохо.

— И этот факт… даёт тебе право… на это?

— Мы делали операции, хотя наёмники чаще бреются, чем вступают в бой. Тем не менее, если считаешь себя более квалифицированным… не стесняйся.

Баптиста убрала штанину герцога Михаэля. Его голень была вся в чёрных и фиолетовых пятнах, согнута в одну сторону ниже колена и в другую выше лодыжки.

— Я буду помогать молитвами, — пробормотал брат Диас, снова прикрывая глаза, потому что его опять затошнило.

— Думаю, она сломана, — прохрипела Алекс.

— Для этого диагноза не нужен даже цирюльник, — сказал барон Рикард.

Бальтазар принялся хвастаться:

— На принцессу напал член ковена покойной Евдоксии, пиромант, обладающий значительным могуществом, но, к счастью для нашего королевского подопечного, и по сути для всего нашего предприятия, Бальтазар Шам Ивам Дракси был рядом… чтобы… там, кажется, стоит довольно высокая голая татуированная женщина.

— Оборотень, — сказал барон Рикард.

— Уф. — Бальтазар сморщил нос. — Настоящий скандинавский?

— Эту бойню в основном устроила она.

— Аргх! — Бальтазар перевернул один из трупов сапогом, и тот уставился в небо неестественными лисьими глазами. — Что это за монструозные гибриды?

— Эксперименты Евдоксии, — процедил герцог Михаэль сквозь стиснутые зубы, пока Баптиста ощупывала его неровную голень кончиками пальцев. — Пыталась узнать, в каком месте располагается душа.

— Загадка, веками мучившая философов… — Бальтазар присел над существом, с любопытством прищурившись. — Итак, она соединила человека и животное в поисках решения. Гениально… — он оттянул веки и рассмотрел глаз существа с минимальной дистанции. — Я видел, как практиковали саркомантию, но никогда с такой настойчивостью…

— Люди обвиняли Евдоксию практически во всем, — пробормотал герцог Михаэль, — но ни разу в отсутствии настойчивости… — он прерывисто застонал, когда Баптиста вправила ногу ниже колена. Алекс сжала его руку, а он — её. Больше она ничего не могла сделать. Ничего не нужно было воровать, никому не нужно было лгать и было трудно представить, как проигрыш в карты может помочь, это был полный набор её навыков.

— Нам нужно выдвигаться. — Якоб кряхтя встал, и с трудом надел окровавленную рубашку.

Брат Диас нетерпеливо кивнул:

— Не могу не согласиться. Мы немедленно возвращаемся в Святой Город…

— Нет! — выдохнул герцог Михаэль. — Они знали, где мы. Кто-то в Небесном Дворце предал нас.

— По крайней мере, нам нужно подкрепление…

— Мы не знаем, кому можно доверять. — Якоб выудил окровавленную копию папской буллы. — Никто не должен был знать, что принцесса жива, пока она не прибыла в Трою. — и разорвал свиток.

— Каждый раз. — барон Рикард глубоко вздохнул, потянувшись. — Каждый раз.

— Братья Марциана тоже могут знать про Алекс. — процедил герцог через стиснутые зубы. — Теперь она будет в безопасности только в одном месте. — он посмотрел на неё, и тишина затянулась. Только сломанный жёлоб продолжал своё «кап, кап, кап».

— На Змеином троне? — спросила она очень тихо.

Брат Диас отчаянно фыркнул:

— Ну, мы же не можем доставить принцессу в Трою!

— Вы обязаны. — герцог махнул рукой в сторону единственного выжившего стражника и единственного выжившего конюха. — Эти двое помогут мне вернуться в Святой Город. Остальным придётся идти дальше. О, Боже! — и раздался отвратительный хруст, когда Баптиста вывернула кость на место.

— Мы семеро? — брат Диас махнул рукой своей пастве. — Вампир, эльфийка, оборотень — может, она одеться? — Вигга снимала одежду с мёртвого стражника, но отвлеклась на ловлю капель дождя языком. — Рыцарь, который не может умереть, колдун…

— Маг.

—…монах, который никогда не хотел быть чёртовым монахом, и… — брат Диас беспомощно указал на Баптисту, — Бывший помощник цирюльника компании наёмников!

— Среди прочего, — пробормотала Баптиста, закрепляя два сломанных куска копья по обе стороны от ноги герцога Михаэля поясами мертвецов.

Барон Рикард нахмурился:

— Ты никогда не хотел быть монахом?

— Вы все с ума посходили? — завопил Брат Диас.

— По-моему, никто из нас не собирался на грёбаную бойню! — завизжала Алекс в ответ, вскакивая со скамьи со сжатыми кулаками. — Но мы здесь! — внезапно все уставились на неё. — Они хотят моей смерти? Ну, пусть перетрахают друг друга! Я отправляюсь в Трою!

Брат Диас смертельно побледнел:

— Но, ваше высочество…

— Это, нахер, решено! — рявкнула она.

Солнышко пожала плечами:

— Ну и всё. — и она начала собирать уцелевших лошадей. Как назло, солнце выбрало именно этот момент, чтобы прорваться сквозь облака и залить картину резни нежным теплом.

Барон Рикард повернул к нему улыбающееся лицо, гораздо менее морщинистое, чем час назад:

— Неплохая погода для поездки.

— Многовато ругается, как для принцессы, — сказала Вигга. — Мне нравится. — она наконец-то надела штаны, мускулы играли на раскрашенных руках, когда она застёгивала тугие пуговицы на кожаном жилете с заклёпками. Она ухмыльнулась брату Диасу, который, должно быть, был на полголовы ниже. — Посмотрите на него! Скромный, как монашка.

Он зажмурился:

— О, блаженная святая Беатрикс…

Алекс сглотнула, краткий поток гнева или храбрости, или что это было, быстро иссяк, оставив её наедине с опасностями, врагами, милями пути и растущим подозрением, что она совершила худшую ошибку в жизни. И она несколько раз бессмысленно крикнула в небо.

Каждый раз. Она была хитрой одиночкой, эгоистично использовавшей других, безжалостной мошенницей, пока кто-нибудь не делал для неё хоть самую малость. Тогда ей приходилось становиться героем и вляпываться в дерьмо.

Её колени ослабели, когда она упала рядом с дядей:

— Возвращайся. Выздоравливай. — Она заставила себя улыбнуться. Приложила все усилия, чтобы звучать уверенно. — Увидимся в Трое.

— Моя дорогая подруга леди Севера будет ждать тебя там. Я бы доверил ей свою жизнь. Герцог Михаэль улыбнулся, коснувшись щеки Алекс кончиками пальцев, и, Боже помоги ей, ей захотелось прижаться лицом к его руке. — Я знал, что в тебе это есть, — прошептал он.

Он не сказал, что есть. Дерьмо, наверное. Ложь, вероятно. Сомнения, определённо. Но она, тупая жопа, должна была сделать благородный жест. Так что, по крайней мере пока она не найдет способ выкрутиться, выбор сократился до двух вариантов. Императрица или покойница. Она уже жалела об этом, конечно. Как и всегда.

Но она уже вляпалась по уши.