Дьяволы

Глава 52 «Конечная остановка»

— Она огромная, — сказала Алекс.

В предрассветной темноте далёкая точка Пламени святой Натальи словно парила над горизонтом будто яркая звезда. Теперь, когда солнце заливало золотом горы на востоке, а их пузатый корабль медленно приближался к своей конечной остановке, загадка прояснилась.

— Она действительно огромная, — сказал брат Диас.

Троянский столп был настолько колоссален, что представлял собой скорее деталь ландшафта, чем здание. Каменная гора, похожая на пень, возвышалась из моря, на вершине зеленела пена, где росли знаменитые Висячие сады, а шпили башен поменьше поднимались ещё выше, словно зубцы короны.

— Она, нахер, огромная, — сказала Вигга.

И какой-то гений придумал отличную идею, чтобы такой кусок дерьма как Алекс правил ею. Она надавила на подводящий живот, словно пытаясь выжать из него комок нервов. Она всегда знала, насколько это безумная идея, но полагала, что рано или поздно все остальные тоже это поймут и придумают что-нибудь получше. Тогда все от души посмеются. Помните ту дурочку, похожую на хорька, которую мы собирались сделать императрицей? О чём мы только думали?

И теперь она вот-вот прибудет в Трою, и никто не смеётся.

Точно не она.

— В жизни столько вещей… — Бальтазар с каким-то странным, мальчишеским удивлением посмотрел на восходящее над городом солнце. — Которые каким-то образом приобрели незаслуженно преувеличенную репутацию…

— Как третий лучший некромант Европы? — спросила Баптиста.

Третий лучший некромант Европы многострадально вздохнул:

— …но Троянский столп явно не из таких. Реликвия более великой эпохи, в тени которой наша кажется ничтожным отголоском. — он прищурился, глядя на Алекс. — Кто его построил?

— Ведьмы-инженеры Карфагена, — тут же ответила она, — Хотя ходят слухи, что они принудили демонического принца Хохациша стать архитектором.

— Зачем его построили?

— Зависит от того, кого спросить. Купцы говорят — контролировать торговые пути по суше и морю. Жрецы говорят — как храм дьявольским силам. Знать говорит — вселять благоговение в сердца покорённых. Солдаты говорят — как восточную крепость против эльфов.

— Мы все видим мир через призму собственных одержимостей, — пробормотал Якоб.

Бальтазар едва заметно кивнул Алекс в знак одобрения. Это была высшая похвала, которую можно себе представить:

— Я рад видеть, что ты меня слушала. Согласно историческим источникам, сам древний Карфаген мог похвастаться тремя колоннами ещё большего размера, но они рухнули, когда большая часть города была затянута во врата ада.

— Думаю, это был неудачный день для цен на недвижимость, — заметил барон Рикард, проводя пальцами по своим иссиня-чёрным волосам и позволяя морскому ветру развевать их словно яркое знамя.

— Когда пал Карфаген, Троянский столп не был достроен. — Алекс указала на ряд крошечных арок, соединявших его с горами к востоку от города. — Василий Первый, позже прозванный Василием Строителем, завершил Большой акведук, разбил Висячие сады и начал работу над маяком-мачтой. Пламя святой Натальи зажгли на её вершине лишь спустя пятьдесят лет после его смерти. Вскоре после этого был заложен первый камень в фундамент базилики Ангельского Явления, после… подожди-ка… ангельского явления.

Бальтазар кисло хмыкнул:

— Теперь ты просто выпендриваешься.

— Ну, этому я училась у лучших, — сказала Алекс, глядя на Столп, одна сторона которого была в тени, другая — ярко освещена восходящим солнцем, на расстилающийся ковёр новых зданий у основания, крошечных по сравнению с ним. — А вдруг они меня возненавидят? — пробормотала она. — Мои… — она едва могла выговорить это слово. — …подданные.

— Тогда тебе будет не хуже, чем большинству правителей, — сказал Якоб.

— Не дело императрицы — нравиться, — сказал Бальтазар, — При условии, что ей подчиняются.

— Возможно, ты бы иначе относился к тому, чтобы нравиться, — сказала Баптиста, — если бы знал, каково это.

Бальтазар открыл рот, словно хотел возразить, но тут же закрыл его, словно не нашёл аргументов.

Алекс заёрзала от очередного приступа нервозности, снова теребя позолоченную ткань платья. Баптиста несколько недель проучилась у портнихи в Авиньоне и всё утро провела с полным ртом булавок, пеленая её в ткань от плаща Саввы. Платье было слишком узким в талии и слишком объёмным в груди, словно его скроили для более стройной версии. Кошёлка говорила: «Притворяйся кем хочешь быть, и однажды ты, возможно, обнаружишь, что больше не притворяешься». Для Алекс это всегда звучало мудро, ведь она много времени проводила притворяясь, но теперь сомневалась, что от этого грудь станет больше.

— Чувствую себя как долбанный подарок на день рождения, — пробормотала она.

— Да кто бы не хотел такого? — сказал барон Рикард. — Не бойтесь, ваше высочество, вы не могли бы быть подготовлены лучше. — он указал на себя с преувеличенно очевидным жестом. — Вы получили экспертное обучение этикету, — махнул рукой в сторону Бальтазара, — Хвастовства, — указал на брата Диаса, — Письма, — указал на Якоба, — Вечно хмурого лица, — махнул в сторону Вигги, — Огульной резни…

— Гульной чего? — проворчала она ему в ответ.

— Это значит бездумной, — сказала Баптиста. Вигга открыла рот, словно хотела выразить несогласие, но тут же закрыла его, словно не нашла аргументов.

— А потом Солнышко давала тебе уроки. — Барон взмахнул бледными пальцами, не указывая ни на что конкретное. — Невидимого куннилингуса, насколько мне известно…

— Кунни чего?.. — проворчала Вигга.

— Это значит… — начала Баптиста.

— Мы знаем, что это значит, — сказал брат Диас.

— И последнее, но отнюдь не по значимости, — закончил барон, махнув рукой в сторону Баптисты, — всего остального. — и она, чувствуя себя одинаково комфортно как в высшем свете, так и в низшем, выполнила образцовый реверанс, хотя в высоких сапогах это выглядело немного странно.

— Не забывайте, — продолжил барон, — что некоторые из самых безвкусных, бездарных, неудачливых людей в истории становились вполне сносными монархами, будучи коронованными. Вы действительно ничем не хуже среднего.

— Умеешь воодушевить, — сказала Алекс.

— Конечно. — он улыбнулся, обнажив идеальные белые зубы, если не сказать клыки. — Слава богу за меня.

— Но я ещё не коронована. — Алекс почувствовала новый жуткий прилив страха, оглядываясь на Столп. — У меня всё ещё жив один кузен…

— Аркадий, — прорычал Якоб.

— Старший, — сказал Бальтазар.

— И, судя по всему, самый могущественный, — добавила Баптиста.

— Братья были непримиримыми соперниками за трон. — брат Диас обеспокоенно почесал бороду. — Убийство всех остальных сделало его только опаснее.

— Отлично, — сказала Алекс. — Отлично. — согласно её ожиданиям, галеры должны были выскакивать из каждой бухты, наёмники — поливать стрелами из каждого города, а его крылатые люди-ящеры — пикировать из каждого облака, мимо которого они проплывут. Тот факт, что они этого не сделали, лишь убедил — на её жизнь должно быть совершено ещё более ужасное покушение. Она прижала руки к клокочущему животу. — Всё так здорово, что меня сейчас, нахрен, стошнит.

Как и многое другое, вблизи всё было ещё хуже.

Корабли кишели в гавани, толкаясь у причалов, словно голодные поросята, борющиеся за сосок. Северные корабли с чудовищными носами, тощие и грозные, казались карликами по сравнению с трёхпалубными галерами из Афри́ки, на парусах которых золотой нитью были вышиты Пять Уроков. Проплывающие моряки обменивались приветствиями и угрозами на непонятных Алекс языках, жестами, впрочем, не оставляющими места для сомнений.

Столп возвышался над всем, отбрасывая на одну сторону гавани свою могучую тень и затмевая зубчатую линию предгорий позади. Местами его стены напоминали естественные скалы — огромные пласты цельного камня, в других случаях они были сложены из осыпающейся каменной кладки нечеловеческого масштаба — опоры размером с колокольни и арочные своды, под которыми ютились целые улицы — всё в потёках воды и с россыпью капель, усеянное вкраплениями зелёного папоротника и красного плюща, кишащее стаями разноцветных птиц, гнездящихся наверху.

Там, наверху, были жилища, лестницы, дверные проёмы и дымящиеся трубы. Высеченные в камне или возведённые на головокружительных подмостках, украшенные лестницами и шатающимися мостками, с верёвками и цепями, свисающими к городу, по которым в вёдрах поднимали завтраки. Всюду текла вода, на каналах по обе стороны Столпа были установлены пенящиеся шлюзы, сверкали водопады, их брызги доставали до крыш улиц внизу и отбрасывали радуги на город. Внутри этих каналов Алекс видела движущиеся огромные колёса, вращающиеся чудовищные шестерёнки, словно всё это было частями огромного часового механизма, машины не уступали по красоте зданиям.

Паруса были опущены, корабль подошёл ближе, и Алекс начала видеть людей. Толпы, заполнившие каждую крышу, набережную и причал. Ещё ближе, и она начала бояться, что эти тысячи лиц могут быть направлены прямо на неё:

— Они ждут… — прошептала она, — меня?

— Ну, меня они точно не ждут, — проворчал Якоб.

— О, Боже. Город заполнен. Империя полна людей. Алекс прикусила свою воспалённую нижнюю губу, сухую и потрескавшуюся, как пережаренная сосиска. Совсем не похоже на губы Императрицы. Худшие губы, какие только можно себе представить. — Не слишком ли поздно вернуться в Святой Город? — пробормотала она.

— Я задаюсь тем же вопросом, — сказала Вигга, выглядывая из-за грот-мачты, пока доски скрежетали по камню, а матросы спрыгивали на берег, чтобы закрепить канаты.

— Боже милостивый, у нас застенчивый оборотень. — вздох барона Рикарда холодным ветерком обдал шею Алекс, когда тот наклонился к ней. — И помните, ваше высочество, для вас нет чужих, только любимые старые друзья, которым вы рады быть вновь представлены.

— О, Боже. — встречающие были устроены на палящем солнце — блистательная гвардия, лошади в сверкающей сбруе, во главе с женщиной, величественной, как императрица. Настоящая императрица, а не смехотворная самозванка.

— Взрыв щедрости и добродушия будет вспыхивать в ваших глазах при каждом представлении. Я хочу увидеть светский фейерверк. И выпрямитесь, ради всего святого, вы приехали возглавить страну, а не искать потерянную серёжку.

— Извините, — пробормотала Алекс, расправляя вечно сгорбленные плечи.

— И никогда не извиняйтесь.

— Извините. Дерьмо!

— И никогда не говорите «дерьмо».

Трап скользнул на камни. Воцарилась жуткая тишина.

И… мы идём. Именно так, как учил её барон. Словно между ключиц у неё бесценный бриллиант, который все имеют удовольствие увидеть. Она парила по трапу. Она скользила по набережной. Безжалостный блеск солнца, ещё более безжалостный взгляд сотен глаз и всё усиливающийся зуд в пояснице, которую в этом платье она никогда не сможет почесать — разумеется, всё это доставляло ей море удовольствия.

И… мы улыбаемся. Счастье и хорошее настроение, и она совсем не боится обосраться на глазах нескольких сотен своих будущих подданных. Мы улыбаемся. Всё именно так, как ей хочется, и она совершенно не собирается обсираться. Мы улыбаемся. Тепло и добрые пожелания, и её кишечник был полностью под контролем. Если бы она обосралась, никто бы не смог сказать, что она сделала это без удовольствия.

Она готова была поклясться, что эта женщина растёт с каждым шагом. Почти такого же роста как Якоб, но с гораздо лучшей кожей. Кожей императрицы, если таковая вообще существует. Лучшая кожа, которую можно увидеть. Алекс чувствовала себя в её присутствии нелепым нищим ребёнком. Даже не куском дерьма. Пятнышком. Частичкой. Боже, неужели она чувствует, как у неё потеет нос? Частичка дерьма с цветом лица как у червивой падали, втиснутая в золотистую шкурку колбасы, сделанную из плаща мертвеца.

Алекс замерла в её неестественно длинной и тонкой тени и ожидала, пока женщина расхохочется, а затем все остальные присоединятся к ней. «Нет, серьёзно, а теперь выпустите настоящую». Вместо этого она присела в самом почтительном реверансе, юбки плавно сложились в ровный мерцающий круг, словно были расположены на скрытой платформе.

— Принцесса Алексия, для меня большая честь приветствовать вас дома. Я…

— Вы, должно быть, леди Севера, — сказала Алекс. — Хранительница императорских покоев. Мой дядя часто говорил о вас.

— Надеюсь, не слишком резко?

— Он сказал — вы близкий друг. И рисковали всем, посылая ему письма. И он доверил вам саму жизнь, и я тоже могу вам доверять.

Леди Севера опустилась ещё ниже, если это вообще возможно:

— Ваш дядя слишком добр. Но по моему опыту… императрица мудра и никогда никому не доверяет слишком сильно. Можно мне встать?

— Что? Дерьмо, да! В смысле, дерьмо. Да! Извините.

— Вашему высочеству никогда не нужно извиняться. Леди Севера плавно поднялась, возвышаясь над ней как минимум на голову, и какая же это была голова.

— Не могли бы вы… — Алекс прищурилась, глядя на неё. — Встать не так высоко?

— Ваше высочество предпочли бы, чтобы солдаты её гвардии принесли ей ящик, чтобы она могла на нём стоять? Или выкопали мне ров, чтобы я в него опустилась?

Алекс начала ухмыляться:

— Мне кажется, вы изволите шутить, леди Севера.

— В особых случаях это необходимо. Но вашему высочеству нет нужды обращаться «леди». Северы вполне достаточно. — она наклонилась и пробормотала — Как императрица, ваше высочество будет иметь право называть меня сукой, кобылой, свиньёй или гарпией, не опасаясь порицания, как, впрочем, часто делала ваша предшественница, и я всегда благодарила её за любезное внимание. Чего бы ни пожелало ваше высочество высочество, мой долг и удовольствие — обеспечить это. А сейчас мой долг и удовольствие — проводить вас к герцогу Михаэлю…

— Он здесь? — спросила Алекс.

— Он здесь уже несколько недель, готовясь к вашему въезду в город. Он ждёт вас у Большого подъёмника Ираклия, в конце кавалькады.

— Кавалькады? — голос Алекс слегка дрогнул. Она только что была наполовину уверена, что её обезглавят, как только она сойдёт с корабля.

— Жители Трои желают приветствовать свою будущую императрицу. — Севера указала на огромного белого коня. — Вы ездите верхом, ваше высочество?

— Очень плохо, — пробормотала Алекс.

Птичий помёт с шумом забрызгал булыжники, когда она направилась к этому сокровищу, облечённому в лошадиную плоть. Тишина из странной превратилась в тревожную. Кажется, послышался чей-то шепот: «Это она?»

— Подожди. — Якоб протянул руку, и Алекс замерла, гадая, какую угрозу он увидел. Он шагнул вперёд, левой рукой сжимая рукоять меча. Он глубоко вздохнул, словно собираясь отдать приказ атаковать неодолимого противника, и проревел во весь голос. — Ура её высочеству, принцессе Алексии Пирогенет!

— Принцесса Алексия! — раздался детский голосок, пронзительный от невинной радости, и, словно капля прорвала плотину, повсюду раздались вопли, свист и ликование, птицы в тревоге закричали на крышах.

Якоб одобрительно хмыкнул:

— Их просто нужно было подтолкнуть.

Двое бородатых священников возглавляли шествие с двумя образами на позолоченных шестах — святой Натальи и святого Адриана — по словам брата Диаса, который узнавал любого святого с первого взгляда. Следом шли две монахини: одна несла хрустальный ларец с мумифицированной ступнёй внутри, другая — золотой нагрудник с капсулой, содержащей перо ангела в солёном растворе. Затем шествовала дюжина стражников, ветерок развевал их пурпурные плюмажи, а солнце мерцало на их церемониальном оружии. Затем в дамском седле на великолепном белом коне с драгоценной сбруей, появился обливающийся потом главный герой всего мероприятия — воровка, которую однажды жестоко избили за попытку украсть костыль прокажённого, в сопровождении вампира, оборотня и бессмертного массового убийцы.

Это лишь подтвердило ещё одну любимую поговорку Кошёлки: «Расскажи правдоподобную историю, и люди купят любую старую херню».

Троя была городом ослепительного солнца и ещё более ослепительного цвета. Мерцали полированные купола, сверкали начищенные двери, из золотой и серебряной плитки выложены блестящие мозаичные портреты святых. Мерцали входы в пределы часовен, у подножия которых прятались от солнца нищие. Они прошли через рынок, где для всего на свете была предложена цена: странные полосатые и пятнистые животные бродили по клеткам, яркая посуда и сверкающее стекло, огромные, как ванны, чаши с острыми специями ярко-зелёного, коричневого, оранжевого, золотого цветов, рулоны ярко-белого полотна и сияющего шёлка всех цветов радуги. Они прошли мимо огромной красильни, где воды от Столпа направлялись в бассейны, окрашенные в странные оттенки, и почти голые рабочие, трудившиеся в них, тоже были все в этих странных оттенках. Вокруг них на лесу шестов были собраны для просушки бесконечные тюки тканей, словно паруса больших галер. Моря ярко-синего, ярко-красного и великолепного зелёного, колышущегося на ветру. Они свернули на извилистый бульвар вокруг основания Столпа, и перед ними беспрестанно открывались новые виды улыбающихся лиц, изнемогающих в ярких праздничных одеждах, пока у Алекс не закружилась голова от их невыносимого блеска и приветственных криков. Здесь было почти столько же колоколов, сколько в Святом Городе, они звенели в церквях — медные с зелёными прожилками — эхом отзывались в часовнях, цепляющихся за вершину возвышающегося акведука, словно ракушки за борт, звенели в святилищах с расслаивающимися изображениями ухмыляющихся крестоносцев, предающих эльфов мечу.

Это заставило её задуматься, куда же подевалась Солнышко. Незаметно проскользнула сквозь её почётный караул? Незамеченной протиснулась сквозь толпу? Цеплялась за её живот? Может быть, позже ей удастся заставить Солнышко прижаться к её животу. Она поймала себя на том, что улыбается при этой мысли. Но к тому времени улыбки стали появляться всё чаще, парад вышел на широкую площадь у подножия Столпа, и ликование стало громче.

— Я им… нравлюсь? — пробормотала она Якобу, чьё изборождённое шрамами хмурое лицо было серым якорем в этом многоцветном безумии.

— О, они тебя любят, — проворчал он. — Так, как можно любить только того, кого ты никогда не видел вблизи и никогда не познакомишься. Им нравится сама мысль о тебе. Мысль стать лучшей версией себя. Искупить свои грехи. Стать цельным. — он покачал головой, глядя на толпу, выстроившуюся вдоль площади. — Неважно, кто правит, мир останется миром. Люди останутся людьми. — Баптиста фыркнула:

— Не обращай внимания на это ворчливое ископаемое.

— Значит, всё заканчивается счастливо? — спросила Алекс, когда священники с образами, монахини с мощами, а затем и позолоченные стражники остановились перед платформой, вмонтированной в жёлоб сбоку от Столпа, откуда группа ярко одетых вельмож наблюдала за её приближением.

— О, сомневаюсь, — Баптиста послала воздушный поцелуй толпе. — Счастливый конец только у историй, которые пока не закончены.

— Дядя! — знакомое лицо герцога Михаэля выскочило из группы богачей, улыбающееся ещё шире остальных. Алекс тут же забыла о всех правилах этикета, соскользнула с лошади, пока два лакея возились с позолоченными ступеньками, пробежала между двумя резными колоннами, увековечивавшими былые победы, прямиком в объятия герцога Михаэля.

Он подхватил её, поднял, покружил, крепко прижимая к себе.

— Как же я рада тебя видеть, — прошептала она ему в плечо. Её удивило, насколько искренне она это говорила. Она не видела этого человека месяцами, до этого знала его всего несколько дней, но он всегда был на её стороне.

— Я так долго мечтал об этом дне, — сказал он. — Бывали времена, когда я думал, что он никогда не наступит. Я знаю, дорога была тяжёлой. Мне так жаль, что меня не было рядом. — он обнял её, а затем отстранил на расстояние вытянутой руки. — Но я тебя почти не узнаю! Ты выросла. Не могу передать… как ты похожа на свою мать…

— Прошу тебя, не будь жадным, герцог Михаэль, — сказал святоша с бородой почти до пояса. — Позволь нам всем встретить принцессу дома!

— Конечно! — герцог Михаэль, казалось, смахивал слезу. — Позволь представить главу церкви Востока, Великого Патриарха Мефодия XIII.

Алекс испытывала сильное искушение подколоть Великого Патриарха и спросить, что случилось с предыдущими двенадцатью, но на этот раз решила придерживаться сценария барона Рикарда и опустилась на одно колено, изо всех сил изображая принцессу:

— Святейший Владыка, её Святейшество Папа просила меня передать вам её сестринские приветствия, пожелания вам крепкого здоровья и надежды на то, что два таких служителя Спаситель и две ветви единой истинной церкви, которые вы представляете, вскоре снова воссоединятся в одну семью.

Патриарх поднял кустистые брови:

— Благочестивые чувства, ваше высочество, искренне приветствую. После периода, когда наша вера подверглась суровому испытанию, для нас будет огромным облегчением вновь увидеть законную наследницу Феодосии на Змеином троне. Тебя, я понимаю, испытывали два оракула Небесного Хора?

В глазах Патриарха, помогавшего ей подняться, мелькнул расчётливый блеск, но Алекс продолжала улыбаться, словно он был добрым старым другом, а доказательство законности её притязаний было любимой темой:

— Испытывали, Святейший Владыка.

— В должным образом очищенной светлой палате?

— Ну, я принцесса, а не волшебница, но это была огромная белая комната. — Алекс рассмеялась, рассыпая улыбки вокруг, и с удовольствием увидела, как несколько знатных людей тоже смеялись.

— Вы видели буллу, подтверждающую статус моей племянницы Пирогенет. — герцог Михаэль развернул копию, показывая тяжёлую печать и вычурные подписи. — Подписано кардиналом Бок и её Святейшеством Папой.

— Десятилетней Папой? — спросил Патриарх, слегка ухмыляясь и внимательно осматривая буллу.

— Папой, — ответил Якоб без тени усмешки.

— А это родимое пятно? — Мефодий всмотрелся в кожу за ухом Алекс. — Надеюсь, это не будет дерзостью с моей стороны, но можно взглянуть на знаменитую монету?

Алекс вытащила свою половину из-за воротника и подняла ремешок через голову, протягивая её. Князь Михаэль достал свою половину и тоже протянул Патриарху. Они были не очень похожи, когда он поднёс их к свету. Тускло-коричневая половина Михаэля, и блестящая у Алекс — лицо императрицы Феодосии было изношено годами трения о кожу до лёгкого силуэта. Но было видно, что их рваные края совпадают. Одна из дворянок ахнула. Мужчина с огромными усами серьёзно кивнул. Мужчина с тяжёлой золотой цепью на плечах тихо пробормотал что-то соседу.

Доказательства, в общем-то, смешные. Алекс проворачивала и более хитрые мошенничества с паломниками ради нескольких медяков, не говоря уже о целой империи. Но не так уж много нужно доказательств, если люди и так хотят верить. Патриарх Мефодий посмотрел на герцога Михаэля, а герцог Михаэль ответил ему тем же, и Алекс увидела — всё, что продавал её дядя, Патриарх уже купил.

Глава церкви Востока поднял две половинки монеты в одной руке и папскую буллу в другой, чтобы толпа могла их увидеть. Даже если с такого расстояния они могли бы быть одним из писем брата Диаса к матери и двумя половинками бычьего яйца.

— Принцесса Алексия Пирогенет! — прогремел он. — Первенец Ирины, наследник Феодосии, испытанный оракулами Небесного Хора и объявленный первым в линии наследования, вернулся в Трою! Вернулся к нам. Вернулся, чтобы заявить о своем праве рождения, защитить королевства людей от ужаса эльфов и привести нашу империю в новую эпоху процветания!

Кто мог сомневаться в том, что было сказано так громко и таким внушительным голосом? Раздалось мощное ликование, все в толпе рассчитывали, какую выгоду это может им принести, и вот так Папа и Патриарх провозгласили Алекс законной наследницей Змеиного трона Трои. Она изо всех сил старалась делать вид, что верит в это, и сильные мира сего столпились, сияя от чести быть представленными.

Представленными воровке-засранке.

Странный мир, да?

Глава 53 «Сражаться с гигантами»

Стражники установили железные перила на специальные места по краю помоста. Женщина, щеголяя цепью из позолоченных шестерёнок, с важным видом потянула длинный рычаг. Толчок заставил всех пошатнуться, а затем, не с мучительным скрежетом, а с ровным «ж-ж-ж», вся платформа вместе с двумя десятками или более занимавших её людей начала подниматься сбоку от Столпа.

— Поразительно, — прошептал Бальтазар.

Триумфальные колонны и величественные здания вокруг площади исчезли, ярко одетые доброжелатели превратились в безликую толпу, лазурное Эгейское море показалось по ту сторону портовой стены. Они поднимались всё выше, и ещё выше, открывался горизонт, вокруг простирался лабиринт улиц, тянущихся к разрушающимся городским стенам и дальше, просторы черепичных крыш, богатые дворцы и храмы с позеленевшими древними куполами, и даже несколько недавно установленных, ярко-медных, сверкающих на палящем солнце.

Троя. Жемчужина Востока. Когда-то Бальтазар считал немыслимым сюда добраться. Он был уверен, что нелепая принцесса Алексия будет сожжена колдовским огнём, съедена краболюдьми или погребена под рушащимся аббатством. Но вот она стоит на почётном месте, чествуемая сильными мира сего. Будущая императрица. И, надо признать, выглядела в этой роли почти убедительно.

Бальтазар понял, что вот-вот улыбнётся, и вынужден был отвести взгляд, чтобы этого не заметили. Может быть, он почувствовал слабые проблески отцовской гордости к бестолковой бродяжке? Какими бы ни были её существенные недостатки, нельзя было отрицать — девушка обладала выдержкой, не говоря уже о её удивительно живом и пытливом уме, если его должным образом стимулировал добросовестный наставник. Нельзя было отрицать и важнейшую роль самого Бальтазара в её выживании. Он подозревал, что награды не будет. Никаких почестей и должностей. Но, в конце концов, чего на самом деле стоило восхищение незнакомцев? Он же знал, что сделал. Возможно, этого достаточно? Он наблюдал за вращающимися шестерёнками рядом с подъёмником и чувствовал, как его улыбка становится шире.

— Если сейчас вы впечатлены… — он обернулся и увидел леди Северу, разглядывающую его вблизи. — Подождите только, пока мы поднимемся наверх.

— Ну… э-э… — месяцами Бальтазар мечтал вновь пообщаться с воспитанными и утончёнными людьми. Теперь, когда к нему обратился явный образец носителя этих самых качеств, он обнаружил, что лишился дара речи. — Боюсь, я слишком много времени провёл среди варваров… Могу лишь извиниться за свой потрёпанный вид…

— Вы помогли принцессе благополучно вернуться домой, преодолев опасности, которые мы даже представить себе не можем. Вы должны носить каждое пятнышко как медаль. Я…

— Леди Севера, конечно. Я услышал ваш разговор с принцессой Алексией на пристани… — и он был глубоко впечатлён не только её безупречной осанкой, но и, к своему удивлению, её скромностью. Раньше он не слишком ценил это качество, но не мог не заметить, как преуменьшая её статус он лишь укрепил его. В конце концов, кому нужно постоянно подчёркивать свою значимость? Только тем, кто действительно неважен. — Я — Бальтазар. — он отвесил самый простой поклон, какой только мог, думая о том, насколько смехотворно помпезными были бы те замысловатые поклоны, которые он когда-то отрабатывал перед зеркалом.

— Просто Бальтазар?

— Это не совсем полное наименование, но… — он отмахнулся от подобных вычурных фраз. — Бальтазар — вполне достойно.

— А вы инженер?

«Инженер тайных дел. Искусник, возящийся с запретными механизмами вселенной. Механик, управляющий тонко переплетающимися шестерёнками жизни и смерти!» Бальтазар прикусил язык:

— Просто дилетант, и больше в теории, чем на практике. Более того, я недавно наблюдал некоторые… явления, которые заставили меня переосмыслить природу материи. — он рассеянно сложил ладони вместе, как это делали близнецы аэромант и геомант. — И вынужден задаться вопросом, являются ли элементы земли и воздуха противоположностями, или каким-то образом состоят из одной и той же фундаментальной субстанции…

Он понял, что забрел на территорию, которую мало кого сочтёт столь же захватывающей, как он сам, но леди Севера смотрела на него, задумчиво прищурившись:

— Итак, вы бросили вызов Гасдрубалу и Целлибусу?

Бальтазар пристально посмотрел на неё. Милостивые небеса, всё это и основательное знание столпов философии?

— У меня нет желания сражаться с гигантами… но факты могут вынудить меня… — её пронзительный взгляд действовал на него крайне тревожно, и он откашлялся, пытаясь посмотреть в другую сторону. — Я знал, что некоторые из архитектурных сооружений древнего Карфагена сохранились здесь, в Трое — ваш великолепный Столп и акведук — но никогда не предполагал, что их механизмы всё ещё могут функционировать.

— У императрицы Евдоксии были свои недостатки, — Севера загибала свои выразительные артистичные пальцы, будто подсчитывая очки в игре. — Ковен ведьм, тщеславное потомство, быстрые казни, отвратительные эксперименты.

— Ах да. — Бальтазар с облегчением затронул неромантичную тему. — К нам приставали некоторые из них по пути сюда. Гибриды человека и зверя. Извращённые создания, во многих отношениях, хотя саркоматизм был, несомненно, великолепен.

— Вы так думаете?

— Никогда не видел равного проявления. Из них получились грозные бойцы.

— В намерения Евдоксии не входило выращивать воинов. Или, по крайней мере, я так понимаю, это стало заботой её сыновей. Она с рождения страдала от изнурительной болезни, которая сделала её… далекой от идеала императорского совершенства. Она искала способ исцелить свою слабую плоть. Затем её очаровала душа. — Севера крепко вцепилась в перила, хмуро глядя на город. — Найти её. Освободить. Поймать.

— В самом деле, увлекательно… — пробормотал Бальтазар, размышляя, удалось ли покойной Императрице решить извечную загадку поиска места души в теле, а затем осознав, что любопытство снова завело его на опасную почву, — И совершенно безумно! Преступление против бога, и так далее. Евдоксия, должно быть, была… крайне неудобным работодателем.

Чтобы понизить голос, Севера придвинулась чуть ближе, чему он был очень благодарен:

— Вы и половины не угадаете. Но она с энтузиазмом изучала историю. Чинила давно бездействующие механизмы внутри Столпа, приводимые в движение водами акведука, в том числе три подъёмника. Они — и правда единственный путь на вершину. Если только ты не очень уверенный в себе скалолаз.

— Благородные усилия, — Бальтазар осмелился улыбнуться. — Люди, и особенно великие личности, редко бывают только героями или только злодеями.

— Всё относительно. — осмелится ли он предположить наличие у неё есть хоть малейшей способности улыбаться? — Полагаю, вы служите Папе Бенедикте?

Его улыбка превратилась в гримасу, как это часто случалось с его улыбками:

— Я… нахожусь у неё на службе… — он счёл благоразумным не упоминать о многочисленных обвинительных приговорах за ересь, некромантию и связь с демонами, которые стали причиной этого.

Севера наклонилась ещё ближе:

— Неужели… — ему почудилось на шее тепло её дыхания, — …ребёнок — Второе пришествие Спаситель?

Бальтазар сглотнул:

— Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я был бы вынужден, несмотря на нарушение приличий, рассмеяться вам в лицо. Нигде в Европе не найдётся более убеждённого скептика, чем я, и, встретив малолетнюю понтифик лично, я был… не впечатлён.

— Понятно.

— Но…

— Но?

— Всегда моей задачей прежде всего было — производить впечатление умного человека. Потом я понял, насколько это хорошая идея — даже не производить впечатление, а быть им. И истинно мудрый человек должен признать — сколько бы он ни знал, ему всегда предстоит узнать гораздо больше.

— В самом деле, мудро, — пробормотала Севера.

— События… заставили меня пересмотреть своё отношение к Папе.

Подъёмник резко остановился, Бальтазар слегка пошатнулся, невольно выставил руку и почувствовал, как она крепко подхватила его:

— Вы должны найти время и рассказать мне больше об этих… событиях. — сжала ли она его запястье легонько на прощание? Или уходя он просто отчаянно хотел в это поверить?

— Настолько далеко от твоей лиги… — Баптиста наклонилась к нему, говоря уголком рта. — Всё равно, как если бы ты принадлежал к другому виду.

Бальтазар даже не стал отрицать:

— Человеку надо мечтать, — прошептал он.

Глава 54 «Реки в небе»

Брат Диас ступил на вершину троянского Столпа и попал в другой мир.

Город внизу был сухим и пыльным, обнесённым стенами и мощёными улицами. Здесь, наверху, в королевских владениях, всё мерцало зелёным на фоне ослепительно-голубого неба. Деревья, величественные, как в лесу, возвышались над головой, изумрудные лужайки расстилались словно маня, кусты предлагали сокровища цветов — всё было посажено с таким мастерством, что казалось, будто семена упали с руки Божьей.

Двойной ряд безупречных стражников выстроился вдоль мощёной дорожки, и когда Алекс приблизилась, они со всей мощи топнули каблуками, опуская позолоченные алебарды и образуя коридор из полированного металла.

— Столько стражников, — пробормотал брат Диас, одобрительно кивая на боевую мощь.

— Столько стражников, — пробормотала Алекс, нервно поглядывая на парящие над головой клинки. — Это ощущение постоянного страха… трудно побороть. Я всегда представляла, что самые суровые испытания ждут нас в конце пути. — брат Диас провёл рукой по зелёной ветке, листья с каплями росы щекотали кожу между пальцами.

— Может быть, худшее уже позади?

— Не стоит на это рассчитывать, — проворчал Якоб из Торна. Но даже его суровое лицо смягчилось. Город внизу был душным, воздух — раскалённым и густым от зловония и мух. Здесь, наверху, в Висячих садах, прохладный ветерок ласкал кожу, заставляя яркое солнце сверкать и искриться сквозь листья и цветы тысяч форм и цветов.

Брат Диас глубоко вдохнул аромат цветов и смол и выдохнул:

— Как будто я попал в рай.

— Я слышала, во времена правления императрицы Диоклетии здесь было представлено каждое растение, сотворённое Богом. — Алекс подняла ладони, и лёгкий ветерок обрушил на неё трепещущий дождь крошечных розовых лепестков.

Герцог Михаэль улыбнулся, наблюдая:

— Говорите что хотите о Евдоксии — она убила мою сестру, захватила её трон, была тираном и еретичкой, а теперь заслуженно горит в аду, но она не пожалела денег на Столп и акведук и дала нам возможность увидеть хотя бы отголосок былого величия. — он усмехнулся, глядя на журчащие воды мостика над извилистым каналом. — Когда я был мальчишкой, здесь был лишь солоноватый ручеёк, от садов оставалось несколько засохших пальм, работал лишь один подъёмник, и то только в определённое время. А теперь? Слушайте.

Город внизу был полон ликования, грохота торговли, рёва четвероногих и двуногих. Здесь же слышался лишь шелест листвы, птичьи трели, гул струящейся повсеместно воды да далёкий шёпот водопада.

— Реки, — пробормотал брат Диас, — в небе.

— Вода стекает по акведуку из горных источников, — сказал герцог Михаэль, — И течёт по скрытым трубам под нами или растекается по каналам, каскадом спускаясь по сторонам Столпа, приводя в движение подъёмники, протекая через районы внизу, поливая сады и наполняя общественные бани. Учёные говорят, когда-то она выполняла гораздо больше функций, но эти секреты утеряны.

— Масштаб… — выдохнул Бальтазар, — Не поддаётся восприятию… — даже он утратил своё обычное отстранённое высокомерие.

Герцог Михаэль усмехнулся:

— Вершина Столпа — несколько сотен шагов в ширину. Карфагенские ведьмы-инженеры не были лишены амбиций, как и мои предки, развивая своё наследие. На восточной стороне они возвели базилику Ангельского Явления. — он указал на мощёную дорогу, заполненную паломниками в капюшонах. Возвышающийся фасад базилики, обрамлённый синим небом, был покрыт геометрической резьбой и сверкающими изображениями ангелов. Четыре шпиля по углам были размером с колокольни, но сами две колокольни стояли высоко над ними.

Вот оно, то величие, которое брат Диас надеялся найти в Святом Городе, но решительно не смог:

— Воистину, — пробормотал он, на мгновение закрыв глаза, — место, где можно ощутить присутствие Бога.

— На западной стороне Столпа они построили дворец. — герцог Михаэль указал на головокружительное скопление шпилей, украшенных полосами тёмного камня, и нежно положил руку на плечо Алекс. — Твой дворец, и на его вершине — Пламя святой Натальи, веками указывавшее путь детям Трои домой. — маяк плавно сужался, словно лезвие меча — самая высокая из всех величественных башен, построенных на великой башне Столпа — пламя ярко сияло даже в солнечном свете.

Герцог Михаэль указал на внушительные сооружения, мельком видневшиеся сквозь зелень:

— Они возвели величественные жилища знатных семей, штаб-квартиры армии и флота, крепости для элиты императоров и всю машинерию великой империи. Город в городе!

— Город среди облаков… — Бальтазар смотрел на здание, возвышающееся из садов рядом, его фронтон поддерживался десятью высокими колоннами, украшенными резными изображениями со сценами искусства и науки. — Знаменитый Атеней?

— Осквернённый и уничиженный. — герцог Михаэль покачал головой. — Евдоксия изгнала учёных, заменила их колдунами и алхимиками, а место отдала изучению чёрной магии.

— Раскрыть древние тайны, — пробормотал Бальтазар, — не в атмосфере постыдной тайны, а гордо и открыто! Только представьте! — он прочистил горло, поняв, что все смотрят на него. — …ужасный позор, конечно же.

— Мы встретили нескольких учеников Евдоксии по дороге, — сказал Якоб.

— Они были достаточно плохи и поодиночке, и по двое. Одна мысль о ковене… — и брат Диас поспешно осенил грудь кругом.

— Некоторые принесли клятву верности тому или иному сыну императрицы, — сказала леди Севера. — Остальные бежали вскоре после её смерти.

— Боялись света, словно мокрицы, — герцог Михаэль улыбнулся Алекс. — Без сомнения, предчувствовали приближение нового рассвета, а вместе с ним и суда! Как и многое в городе, наш Атеней жаждет возрождения. Его библиотека, судя по всему, остаётся одной из величайших в мире.

Брат Диас уже несколько месяцев почти не думал о книгах, но воспоминания о счастливых часах, проведённых среди полок, нахлынули на него:

— Сколько томов? — спросил он.

— Даже посчитать их — задача не из лёгких, — ответила Севера, — Но гораздо больше ста тысяч.

Брат Диас изумлённо разинул рот. Он часто хвастался, что в его монастырской библиотеке тысяча книг, и понимал, как некрасиво преувеличивает. Он с трудом представлял, как могут выглядеть сто тысяч. Вообразить один только список с перечислением! Господи Спаситель, какую систему раздвижных лестниц они могли бы использовать?

— Я бы очень хотел это увидеть, — прошептал он.

— Я распоряжусь, чтобы вам его открыли. — Но вы должны пообещать не бродить внутри. Там всё ещё… есть остатки экспериментов Евдоксии… — Севера с опаской посмотрела на низкие своды, вырубленные в фундаменте по обе стороны от парадной лестницы и зарешеченные воротами. Они больше, чем следовало, напомнили брату Диасу клетки под часовней Святой Целесообразности. — Эти остатки мы не смеем тревожить…

— Мой прадед собрал в подвале здания целый зверинец, — сказал герцог Михаэль. — Странных и удивительных существ из льдов Арктики, из пустынь Афри́ки. Он планировал изучать их, восхищаться и воспитывать.

— Евдоксия использовала животных для других целей, сказала Севера.

Якоб прищурился:

— Здесь создавались те, кто сражался за Марциана и Константина. — брат Диас нервно отступил. Ему показалось, он заметил какое-то движение глубоко в тени за решёткой.

— Отсюда Савва добыл крылья, — сказала Баптиста, — и здесь возомнил себя Ангелом Трои?

— Высокомерные изнеженные болваны! — с внезапной злобой огрызнулась леди Севера. — Какие дары они растратили, ссорясь из-за того, что им никогда не принадлежало! Мне следовало бы сделать больше…

— Вы не можете винить себя за их грехи, — смиренно сказал брат Диас.

— Если бы никто не винил себя за то, с чем не мог справиться… — она кажется слабо улыбнулась ему, отвернувшись от Атенея и ведя всех ко дворцу. — Разве тогда вся церковь не обанкротилась бы?

Глава 55 «Прежде, чем вы попросите»

— Императорская опочивальня. — леди Севера распахнула великолепные двустворчатые двери. — Поскольку вы — Пирогенет, это… место рождения вашего высочества.

— Так сказали папские оракулы, — пробормотала Алекс. — Моя собственная память об этом событии немного смазана… — огромную комнату по другую сторону дверей можно было описать как роскошный бордель пополам с собором, посвященным какому-то зловещему богу — сплошной тёмный мрамор, сусальное золото и шёлковые гирлянды цвета перерезанного горла. Три огромных арочных проёма в толстой стене башни открывали почти невозможный вид на западное небо с облаками, окрашенными розовым и золотым от заходящего солнца.

Алекс подошла, лёгкий ветерок ласкал её лицо, и почувствовала приятное содрогание в животе, когда далеко внизу показалась гавань, корабли рисовали белые буквы на тёмной странице Эгейского моря. Вид почти стоил всех этих ступенек.

Потрясающе. Она обернулась, чтобы осмотреть опочивальню. Невозможно было учиться этикету у барона Рикарда и не думать о декоре при случае.

— Это немного похоже на комнату, в которой собираешься провести ночку с демоном.

— Учитывая репутацию Евдоксии… — леди Севера рассматривала колоссальную кровать. — Меня ничего не удивит. Я прикажу сделать её менее… дьявольской. — она щёлкнула пальцами, и секции панелей распахнулись так резко, что Алекс вздрогнула, готовая бежать спасая свою жизнь от новых легионов чудовищ.

Вместо этого в двери опустив головы вошли четыре совершенно не чудовищные молодые девушки. Возможно, они были ровесницами Алекс, но принадлежали к расе гладкокожих и великолепноволосых. К той же, что и леди Севера.

Расе богачей.

Судя по разнообразию оттенков кожи, форм лиц и устрашающим украшениям, эти четверо были представительницами богачей из разных уголков Империи. Никто из них не попытался напасть. Если только не считать крайнюю скромность нападением. Тогда можно считать, что это Алекс напала.

— Это ваши служанки, — сказала леди Севера. — Афинаида, Клеофа, Зенонис и Плацидия. Все выбраны из безупречных семей.

— Понятно. — пока Алекс не столкнулась с герцогом Михаэлем, когда её избивали за гроши на рыбном рынке, самым близким к понятию «семья» для неё была скупщица краденного и её отряд малолетних карманников. — Кто же захочет, чтобы члены семей, которых можно в чём-то упрекнуть, находились рядом с троном…

— Если они вам не нравятся, в других кандидатах недостатка нет…

— Нет! — тон Северы был настолько небрежным, как будто она может вышвырнуть любую из отвергнутых в окно и, скорее всего, успеет назначить замену до того, как жертва погрузится в море. — Вы все кажетесь прелестными. — кроме высокого роста. — Уверена, из вас получились бы… гораздо лучшие… принцессы, чем из меня… — и она замолчала, погрузившись в неловкое молчание.

— Тогда, дамы, считайте это испытательным сроком. У вас есть семь дней, чтобы стать незаменимыми для её высочества. — девушки склонились ещё ниже, подбородки к горлу, выстроившись за Северой, пока она вела Алекс в долгом путешествии по комнате. За открытыми дверями мелькали новые покои, головокружительное море гобеленов и картин, керамики и посуды, витражей и свеч.

— У меня есть часовня? — спросила она.

— У предыдущих правителей был личный священник. Духовный наставник и исповедник. Но эта должность пустовала. Императрица Евдоксия была… не самой набожной из правительниц. Эта комната была ей больше по душе.

Алекс заглянула в комнату — в три раза больше той, которую она когда-то делила с семью другими воришками — и в ней возвышалась гигантская бронзовая ванна.

— Я позволила себе заказать воду в ожидании вашего прибытия. Я подумала, вашему высочеству захочется искупаться после дороги.

— О, Боже, — прошептала Алекс, и на этот раз наконец в хорошем смысле. От ванны поднимался пар, по ней плавали цветочные лепестки, в ней было какое-то масло, от него было сладко на языке и остро в носу, отчего у неё потекли слюнки и захотелось чихнуть одновременно. — Вы читаете мои мысли?

— Моя обязанность не только дать вам то, что вы просите, но и знать, чего вы хотите, прежде чем вы попросите. — служанки сомкнулись вокруг Алекс, их руки были на ней, но не совсем, и они расстёгивали застёжки платья, которое Баптиста всё утро на неё натягивала.

— О, вы просто… — она и так чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, поэтому, конечно, единственное, чего сейчас не хватало — чтобы её раздели догола четверо незнакомок. — Что, прямо сейчас?..

— Вам больше не придётся расстёгивать ни одной пуговицы, ваше высочество, — сказала Клеофа, или, может быть, Плацидия.

— Какое облегчение. Пуговицы… были… моей самой большой проблемой до сих пор. — Алекс неловко откашлялась. Она чувствовала себя хорьком, которому прислуживают леопарды. — Вы все такие… высокие.

— Императрица Евдоксия была ниже вас, — сказала леди Севера.

— Намного?

— И у неё была иссохшая левая нога, и большую часть жизни ей приходилось ходить с тростью. И никто не относился к ней легкомысленно, поверьте мне. Она была ужасом империи.

— Я не хочу быть ужасом. — Алекс чувствовала себя странной, костлявой и покрытой шрамами, покрытой следами паршивой жизни, полной проигранных битв, в которых яростно сражались за ничтожный приз. Пальцы на левой ноге были кривыми там, где по ним проехалась телега. Ей пришлось сдержаться, чтобы не спрятать эту ногу за другую. — С меня достаточно не быть посмешищем.

— Здесь никто не смеётся, ваше высочество …

Раздался громкий стук — одна из девушек накинула платье Алекс на руку, и кинжал, украденный ею у потерявшего мозги солдата в горящем городе, выпал и, отскочив от мраморного пола, упал к ногам леди Северы.

— А. — Алекс поморщилась. — Забыла, что он там.

Севера взялась за помятое навершие большим и указательным пальцами и застыла, держа его на весу, словно дохлую крысу за хвост:

— Разумная предосторожность. — она перевернула кинжал между пальцами и сунула в рукав с ловкостью, говорившей, что это не первый раз. — Но если ваше высочество не возражает, я найду ей клинок, который лучше подходит императрице по стилю.

Алекс откашлялась:

— Не возражаю.

Она ахнула, погружаясь в ванну. От жара пальцы сжались, а затем постепенно размягчились до самых кончиков. Кто-то начал расчёсывать ей волосы. Кто-то скрёб мозоли на пятках. Кто-то выковыривал грязь из-под ногтей. Она почти никогда не чистила ногти сама, не говоря уже о том, чтобы кто-то другой делал это за неё.

Она заметила мелькнувший взгляд, повернула голову и увидела, как девушка с расчёской молча достала бритву, лезвие сверкнуло в лучах заката.

— Бл… — Алекс вскочила, охваченная ужасом, и разбрызгала воду.

Девушка изумлённо открыла рот, бритва дрожала в её руке:

— Простите, ваше высочество… Я просто не смогла распутать колтун. Я не хотела… — её губы дрогнули, и по щекам потекли слёзы.

— О, Боже. Вот дерьмо. — Алекс стояла вся мокрая, с несколькими грустными лепестками, прилипшими к ней, ароматная вода плескалась вокруг её коленей, обе руки сжаты, как у кулачного бойца, готового сразиться с первым встречным. — Прости.

— Вашему высочеству никогда не нужно извиняться. — леди Севера спокойно шагнула вперёд. — Герцог Михаэль рассказал мне всё.

Алекс сглотнула:

— Всё?

— Достаточно. — она протянула руку. — Знаю, вы выдержали ужасные испытания. — пожала её так хладнокровно, так непринуждённо и уверенно, что одно лишь это придавало сил. — Но теперь всё позади. — леди Севера помогла ей выйти из ванны. — Как наша благословенная святая Наталья, вы прошли сквозь огонь неопалённой.

— Иногда я чувствую себя… немного опалённой.

— Пусть опалённой, но живой. — она не сводила глаз с Алекс, нежно подзывая остальных — В этой комнате пять слуг, которые готовы отдать за вас жизнь.

Алекс моргнула, глядя на девушек, которые окружили её, каждая с простынёй:

— Не уверена, что заслужила такую преданность…

— Она у вас есть. — они начали вытирать её, нежно обмакивая со всех сторон, не глядя на неё и не переводя взглядов, словно художники, работающие над статуей. — Если хотите, заслужите её позже.

— По моему опыту, в жизни так не работает…

— Не для императриц. — две девушки разделили её волосы, каждая сушила свою половину. — Под вами — во дворце, в башнях и садах великого Столпа несут караул сотни стражников, поклявшихся защищать вас.

— Сотни? Какой опасности они ожидают?

— Ожидают? Никакой. Готовы? Ко всему. — леди Севера пожала плечами, и нельзя было отвести взгляда от движения ямочек вокруг её ключиц. — Вы в безопасности.

Алекс судорожно вздохнула:

— Я в безопасности. — сердце всё ещё не до конца верило, всё ещё стучало в ушах. Она так долго держалась, словно всадник на несущейся лошади. Девушки закружились вокруг. Лезвие справилось с колтуном незаметно для неё.

— Я в безопасности, — прошептала она. Одна из девушек опрыскала её чудесно пахнущей водой из чего-то вроде маленького отделанного серебром мускатного ореха, другая обдула её сверкающей пыльцой из крошечных мехов.

— Я в безопасности, — беззвучно прошептала она. Её кожа приятно заныла, одновременно смягчённая и освежённая, и она начала надеяться, просто лёгкое биение слов где-то в глубине сознания: «я в безопасности» — может быть, это правда.

Одна из девушек завернула её в халат, такой мягкий, а другая потянулась спустить воду.

— Оставьте, — сказал Алекс, — пожалуйста. Я, может быть, позже ещё раз помою ноги.

— Конечно, — Севера снова щёлкнула пальцами. — Теперь, полагаю, её высочеству захочется побыть одной.

Не поворачиваясь к ней спиной, служанки каким-то образом умудрились выйти. Леди Севера замерла у входа, положив руки на каждую дверь, словно священник, раскинувший руки в благословении. Барон Рикард, вероятно, закатил бы глаза от отчаяния, увидев сегодняшнее представление, но Алекс постаралась хотя бы закончить хорошо:

— Ваши услуги были бесценны.

— Мы к вашим услугам, если вам понадобится что угодно. — и леди Севера захлопнула двери, щёлкнув хорошо смазанной щеколдой.

Алекс сделала глубокий вдох и медленно выдохнула:

— Я в безопасности.

Она подошла к окну. Честно говоря, она позволила себе немного походить нормально. Было приятно снова идти как Алекс, а не как принцесса Алексия, пусть даже ненадолго. По пути она сорвала несколько виноградин с блюда. Боже, какие сладкие! Она закрыла глаза, раздавливая их одну за другой, и посмотрела на заходящее солнце. Доносились едва слышно звуки города. Крошечные кораблики пролетали по гавани, ещё более крошечные люди толпились на причалах. С такой высоты легче было думать о том, как управлять всем этим, город казался игрушечным, полным игрушечных людей.

Она почувствовала лёгкое покалывание волос на затылке и улыбнулась.

— Теперь можешь показаться, — сказала она.

И вот Солнышко прислонилась к окну рядом с ней, глубоко вдохнув. Она откинула капюшон и поправила пальцами белые волосы:

— Думала, они никогда не уйдут.

— Как же это было ужасно! Терпеть не могу, когда меня постоянно обслуживают, но это позволяет маленьким людям чувствовать себя нужными, поэтому я терплю это ради них.

— Святая Алексия, такая скромная и такая великодушная.

— Мне бы следовало получить собственную часовню! Ой, смотрите, уже получила.

— Маловата, — сказала Солнышко, важно подойдя к двери часовни и заглядывая. — Здесь больше тридцати человек не поместится.

— Но если у нас закончится место, — сказала Алекс, ведя её по широкому залу, — В ванной ещё тридцать поместятся. — и она махнула рукой в сторону ванны. — Я оставила её для тебя.

Солнышко проскользнула мимо и наклонилась, чтобы понюхать воду:

— Значит, хочешь меня заставить отмокать в твоей грязи?

— О… я могу заставить любого…

Солнышко подняла белую бровь.

Алекс вздохнула:

— Я всё ещё не понимаю, когда ты шутишь.

В Солнышко застенчивость давно умерла. Она сбросила одежду, как ребёнок на летнем берегу реки, и запрыгала, пытаясь стащить носок, тощая и бледная, как палка без коры. Алекс стояла в дверях и смотрела на неё. Не могла перестать думать о том, как странно и здорово, что ей удалось.

— Я думала, ты ударишь ту девчонку ножом. — Солнышко наконец стащила носок, перекинула его через плечо и ткнула длинным пальцем ноги в воду.

— Думаю, я бы с ней справилась, — сказала Алекс.

— Ни минуты не сомневалась. Она могла тебя достать, но ты свирепа, когда тебя загоняют в угол. — и Солнышко скользнула в воду, создав лишь лёгкую рябь. — О. — она закрыла глаза, погружаясь по подбородок. — О, боже.

— Знаю.

— В смысле, у меня смешанные чувства к богу, и он меня, нахер, ненавидит, но, о, боже. — Солнышко медленно скользнула под воду, её белые волосы плавали на поверхности вместе с длинными лепестками цветов, достаточно долго, чтобы Алекс немного забеспокоилась, а затем она вырвалась и с протяжным пукающим звуком выплюнула фонтанчик. Мокрые волосы прилипли к голове, Алекс видела острый кончик уха и очевидное отсутствие другого острого кончика. Она присела на край ванны, потянулась, чтобы пальцами откинуть волосы Солнышко назад. Не могла перестать думать о том, как странно и здорово, что ей удалось.

— Эта леди Севера… — Солнышко надула щеки.

— Знаю. — Алекс отстранённо вздохнула. — Каждому нужна такая.

— Не уверена, что каждый может себе это позволить. Она выглядит дорого.

— Могу её позвать. — Алекс опустила руку в воду, кончики пальцев почти коснулись кожи Солнышко. Но почти. — Пусть потрёт тебе спинку.

— У меня такое чувство, что эльфы здесь ещё менее популярны, чем в Святом Городе. Из-за вторжений, резни, крестовых походов и пожирания людей. Если она найдёт одного из них в ванной, это может её шокировать.

— Не знаю, её, похоже, сложно вывести из себя.

— Думаю, ещё удивительней… — Солнышко схватила Алекс за переднюю часть халата обеими руками, кончиками пальцев коснувшись её груди. — Найти меня голой… — подняв лицо к Алекс, она потянула её вниз, и их губы почти соприкоснулись. — В этих покоях… — и Алекс слегка улыбнулась, часто дыша, думая о том, как странно и прекрасно…

Солнышко дёрнула за халат, и Алекс упала лицом в воду. Она встала на колени, встряхнулась и откинула мокрые волосы с глаз:

— Теперь им придётся снова меня расчёсывать.

Кончик языка Солнышко оказался в щели между зубами:

— Это заставит маленьких людей почувствовать себя нужными.

Алекс посмотрела на свой промокший халат и, повинуясь какому-то старому инстинкту, подумала, во сколько бы его оценила Кошёлка. Потом поняла, что может щёлкнуть пальцами и получить ещё дюжину. Она стянула халат и бросила на пол. Получилась мокрая бесформенная куча.

— Знаешь… — сказала Солнышко, когда Алекс перекинула через неё ногу и скользнула в ванну сверху, скользя мокрой кожей по коже. — Именно этого я и ждала.

— Ну… — Алекс наклонилась к ней и нежно поцеловала верхнюю губу. — Моя обязанность — не только дать тебе то, о чём ты просишь… — она нежно поцеловала её нижнюю губу. — Но и знать, чего ты хочешь… — она запустила пальцы во влажные волосы Солнышко, притянула её к себе. — Прежде чем ты попросишь…

Глава 56 «Призраки завтрашнего дня»

Яркий свет заливал всё вокруг. С последним усилием Якоб заставил свои горящие, щёлкающие, дрожащие ноги подняться по последним ступенькам и оказался на вершине троянского Маяка.

Заветным желанием его колотящегося сердца было плюхнуться на землю и покатиться с криком, словно человек, объятый огнём. Судя по тому, как болели остатки коленей, неудивительно было бы увидеть их объятыми пламенем. Вместо этого он стиснул вечно стиснутые челюсти, позволил себе лишь опереться рукой на арку и издал нечто среднее между стоном и рычанием. Как и десять тысяч раз до того, он превратил свою боль в шпору, которая подталкивала его вперёд. Он поднял голову и прищурился на ослепительный свет Пламени святой Натальи.

Оно поднималось из огромного бронзового блюда в центре галереи и втягивалось через дымоход — священный огненный столп, которому никогда не дозволялось гаснуть, о чём неустанно заботилась безмолвная монахиня. Купол изнутри был выложен мозаикой из сверкающих зеркальных частей на каменных арках, так что благословенный свет святой Натальи отражался в двойном размере, принося надежду всем, кто был на суше и на море на много миль вокруг.

Тому, кто отваживался подняться на эту высочайшую точку Трои, как только глаза привыкали к яркому свету, открывался вид, как у ангела с небес. На западе — море и небо, окрашенные в красный цвет заходящим солнцем. На востоке — Большой акведук, изгибающийся к тёмным горам. На севере — изрезанный берег и чёрная прорезь Геллеспонта, от которого к городу шли узкие лучи света.

Герцог Михаэль, которому пришлось лечить гораздо меньше серьёзных ран на ногах, стоял в нескольких шагах от него, опираясь на парапет, украшенный именами посетителей, посетивших его за столетия, и смотрел на юг. На Святую Землю. Откуда пришли эльфы и были изгнаны ужасной ценой.

Откуда они могут вернуться снова.

— Чёрт бы их побрал, — прошептал Якоб.

— Эльфов? — Герцог Михаэль оглянулся. Пламя святой Натальи бросало обжигающий свет на одну сторону его лица, а другую погружало во тьму.

— Ступени, — проворчал Якоб, сжимая ноющим кулаком пульсирующее бедро. — Эльфы снисходят до нас лишь раз в столетие. Ступени мучают меня всегда.

— Если вам не нравятся ступени… — и герцог Михаэль ухмыльнулся, глядя на затенённую сторону. — Боюсь, вы пришли не в тот город.

— Я принадлежу к часовне Святой Целесообразности. — Якоб заставил себя отпустить арку, выпрямить сгорбленную спину, успокоить хрипящие легкие, сделать подкашивающимися ногами шаг, ещё шаг. Мимо сестры Пламени в монашеском клобуке, неподвижной и безмолвной на табурете, словно чучело. Смесь святилища, караулки и орлиного гнезда. — Мы идём туда, куда нас послали.

Герцог Михаэль смотрел на него, как на благоразумного покупателя, выясняющего лучшую цену на ковёр:

— Вы не такой, как остальная паства. Вас не осудил Небесный Хор.

— Возможно, следовало бы это сделать.

— Вас не приговорили к службе.

— Возможно, следовало бы это сделать.

— Вы присоединились по собственной воле. Можете уйти прямо сейчас.

— Если бы я мог сойти по ступеням, — пробормотал Якоб и положил руки на парапет, на высеченные имена тех, кто стоял здесь до него, вытертые за годы, десятилетия, века.

— Не сомневаюсь, что вы сможете достичь всего, чего захочется, — сказал герцог. — Воин с многолетним опытом заслуживает почётного места. Вы можете взять судьбу в свои руки. — и, произнеся эти слова, он сжал кулак и вонзил в вырезанные надписи, глаза его сияли.

— Когда-то я верил в судьбу, — Якоб сжал кулак, весь в шрамах и узелках. — Думал — я предназначен для великих дел. Орудие Божьего замысла! Каждое препятствие должно быть сметено, и любой метод нужно использовать. На пути были испытания. Испытания веры. Испытания преданности. Я сказал себе, что не буду колебаться. Какая великая цель, в конце концов, легко достижима? Поэтому я жертвовал всем и всеми. Я покрыл себя славой и купался в крови. И там, на вершине горы трупов, я достиг своей судьбы и прошёл сквозь неё на другую сторону… — он медленно разжал ноющие пальцы и опустил руку. — Где не было ничего. Я понял, что никогда не следовал Божьему замыслу, а лишь лгал себе, оправдывая свою жадность и амбиции. — герцог Михаэль искоса посмотрел на него.

— Значит, вы сделались стрелой, выпущенной из чужого лука. Доверились их меткости и умыли руки, не думая о том, что правильно, а что нет. Некоторые могли бы назвать это трусостью.

Якоб хотел фыркнуть, но ему показалось глупым тратить на это силы, поэтому он ограничился усталым ворчанием:

— Поверьте, мне давно всё равно, как это назовут другие. — Пламя святой Натальи пылало у него за спиной, и он был благодарен вечернему ветерку на лице. — Я видел всё в мире, ваша светлость, а потом всё повторилось. Трусость одного человека — благоразумие другого. Предательство одного — мужество другого. Судьба одного — катастрофа третьего.

— Значит, всё зависит от того, где стоять?

— Достигнув моих лет, можно сказать, что побывал везде. Чтобы стать стрелой, мне нужна вся оставшаяся вера. Направить стрелу — оставлю это тем, кто всё ещё верит.

— Кстати к слову… — герцог Михаэль, продолжая ухмыляться, повернулся к лестнице, по которой с трудом поднимался брат Диас, дыша ещё тяжелее, чем Якоб.

— Спаситель, какой подъём, — выдохнул монах, вытирая лоб рукавом. Его глаза широко раскрылись, когда он увидел вид за аркой, а затем ещё шире, когда он осторожно перегнулся через парапет — щебетание маленьких птичек, кружащихся в закатном воздухе высоко над городом, и в то же время далеко под Диасом. — И, Спаситель, какая высота. — он повернулся к жаровне, пламя которой взмывало вверх по дымоходу. — Так это и есть Пламя святой Натальи?

— Не гасло с тех пор, как Наталья зажгла его столетия назад. — герцог Михаэль кивнул в сторону монахини и аккуратных поленниц кедровых дров рядом с ней. — Если и гасло, то никто в этом не признается.

— А цепь? — спросил брат Диас, с любопытством шагнув к той, что висела рядом с жаровней, каждое звено которой было сделано в виде змеи, пожирающей свой хвост.

— Сбрасывает порошок в огонь, он вспыхнет синим. Предупреждение всем, кто увидит, о приближении эльфов. — герцог Михаэль наклонился к брату Диасу. — Лучше не поднимать ложной тревоги. При моей жизни им не пользовались.

Монах осторожно отступил назад, начертив на груди знак круга:

— Надеюсь, этого больше никогда не случится.

— Надежда — драгоценный запас, — пробормотал Якоб. — Мы не должны тратить её на неизбежное. — сестра Пламени мрачно кивнула в знак согласия, молча взяла ещё дров и бросила в чашу, отчего пламя взмыло ярче.

— Тогда к делу, — сказал Якоб. Чем скорее он приступит к ничегонеделанью, тем лучше. — Принцессу Алексию нужно короновать как можно быстрее.

— Я мечтал об этом полжизни, — сказал герцог Михаэль, — И я — далеко не единственный её сторонник. Люди жаждут возрождения былой славы и новых надежд на будущее, она обещает и то, и другое. У меня здесь всё ещё есть друзья, я смог вернуть себе прежнюю должность командующего дворцовой стражей. Я видел, как они подтверждали свои клятвы верности.

Якоб потёр подбородок:

— Клятва может быть полезной вещью. Вы уверены, что остатки ковена Евдоксии рассеяны?

— По ветру. Сопротивление законным притязаниям принцессы Алексии будет скорее от обыденных сил.

— Обыденные враги могут убивать так же легко и так же смертельно, — сказал Якоб. — Церковь Востока?

Герцог Михаэль вздохнул:

— Вечно тяжёлый труд. Добродетели Смирения и Щедрости нечасто встречаются среди носителей колеса.

— По моему опыту, носители круга ничуть не лучше.

— Жрецы боятся влияния Папы. Что могут попасть под власть Жижки и Бок и лишиться своих привилегий. Но эльфы неспокойны, и патриарх Мефодий не лишён здравого смысла. Мне удалось убедить его в законности притязаний моей племянницы.

— Или, по крайней мере, можно заставить служить его собственным целям, — пробормотал Якоб, а брат Диас покачал головой. — А что насчёт дворян?

— Как один из них, могу с уверенностью сказать — более жалкой шайки гиен не найти в Европе.

— Безжалостная конкуренция.

— Они запросят высокую цену за свою поддержку. Уже представили мне список того, что они называют давней несправедливостью, подразумевая под этим мелкие обиды и наглый шантаж.

— Могу я их увидеть? — спросил брат Диас.

— Умоляю освободить меня от этой тяжести. — герцог Михаэль достал пачку бумаг, которую монах принялся перелистывать в свете Пламени святой Натальи. — Но больше всего меня беспокоят сыновья Евдоксии.

— Марциан, Константин и Савва мертвы. — Якоб поморщился, коснувшись всё ещё болевшего места на груди, откуда вылезло остриё меча Константина.

— Наконец-то хорошие новости. — герцог закрыл глаза и глубоко вдохнул. — Вы оказали Трое великую услугу.

— Незаконченную. Остаётся ещё Аркадий.

— Самый умный из четверых и самый влиятельный. Он — адмирал императорского флота. Платил все годы жалованье матросам, пока ими пренебрегала Евдоксия, и они его за это любят. Он мог бы завтра же организовать блокаду города и заморить нас голодом за несколько недель. Если бы купцы не восстали в течение нескольких часов из-за помех в торговле.

— Политика всегда и везде такова, — пробормотал Якоб. — Никогда нельзя останавливать движение денег. Значит, Аркадий — самая большая угроза.

— Несомненно. Но у меня есть план, касающийся его…

— Атеней. — брат Диас развил тему о требованиях знати. — Леди Севера говорила, там имеются записи?

— За века. — ответил герцог Михаэль. — В отношении бюрократии Восточная империя не знает себе равных.

— Могу я обратиться к ним?

— Не вижу возражений, если вы не будете отклоняться от записей. Некоторые чрезвычайно опасные… — Михаэль, казалось, подыскивал подходящее слово. — Остатки… времён Евдоксии остаются запечатанными под этим местом.

— За последние месяцы я насмотрелся ужасов, — откашлялся брат Диас. — Поверьте, и не хочу видеть новых. И, не отрывая взгляда от списка, направился к ступеням. Наклонившись к Якобу, герцог пробормотал:

— Этот монах всегда казался мне странным выбором на роль лидера. Есть ли в нём больше, чем кажется на первый взгляд?

— В каждом человеке есть больше, чем кажется на первый взгляд, — сказал Якоб. — Брат Диас — человек, ищущий своё предназначение. Без него он — странный выбор. Если бы он его нашёл… кто знает, на что он способен? — его тело успокаивалось после подъёма, адское жжение стихало, превратившись в привычную боль, тепло пламени согревало спину, когда он повернулся к открывшемуся виду. — Глядя на это, можно поверить, что возможно всё.

— Я забыл, как это поражает тех, кто видит его впервые.

— Я видел его раньше. Я стоял на этом самом месте и видел армию эльфов, их огни, словно звёзды, разбросанные по чёрной земле. — Якоб медленно провёл кончиками пальцев по высеченным именам. — Кажется… это моё. — трудно сказать определённо, линии были истёрты за долгие годы. Почти так же, как и человек, который их вырезал.

— Я знал. — герцог Михаэль погрозил ему пальцем. — Тот самый Якоб из Торна, который сражался во Втором крестовом походе! Но это было больше века назад! Как такое возможно?

— Это долгая и трагическая история. — Якоб провёл по списку имён. Он подумал о людях, которые их вырезали. Странно, насколько сильны были эти воспоминания, выкованные в раскалённом горниле его юности. — Это — король Сицилии Вильгельм Рыжий, а это — его дворецкий, Бьордо Амбра, один из самых свирепых бойцов, которых я когда-либо видел. А это — сэр Джон Голт, которого называли «Столпом Веры». Он вырезал его ногтем указательного пальца, и я считаю — это лучшее, что я когда-либо видел.

— Сильные имена, — пробормотал герцог Михаэль. — И все они герои.

— Герои вчерашнего дня. — Якоб оторвал кончики пальцев от выветренных имён, скоро от них ничего не останется. — И призраки завтрашнего.

— И всё же, вы пока с нами. — Якоб издал такой сухой смешок, что он прозвучал больше похожим на хрюканье:

— Я уже призрак.

— О, подозреваю, вам предстоит ещё несколько сражений. — герцог Михаэль нахмурился, глядя на юг и восток. В сторону Святой Земли. — Скажите мне… эльфы. Неужели они действительно так плохи, как говорят?

— Я пришёл к выводу… что они не хуже людей. — Якоб глубоко вздохнул. — Так что… да.

Глава 57 «Почти рай»

— Здесь у нас философия, — сказала леди Севера, распахивая двери, — История, теология, астрономия и математика, естественные и тайные науки…

— Святой Иероним… — прошептал брат Диас, следуя за ней. К кому же ещё он мог взывать в этот момент, как не к покровителю науки?

Ротонда в самом сердце Атенея была больше похожа на рай, чем он ожидал или полагал, что заслуживает увидеть при жизни. Лучи ангельского света лились с каждого из высоких куполов. Этот купол украшали сцены из истории Древней Трои: Гектор, усмиряющий Ахилла, Кассандра, обманывающая Одиссея, сожжение Троянского коня, триумф Астианакта и разграбление Микен. Головокружительные ряды полок покрывали стены внизу, словно рукотворная скала, высотой в десять человеческих ростов, а то и больше, украшенная безумным нагромождением мостков, лестниц и стремянок, полки ломились от книг в умопомрачительном количестве. Легионы. Целые акры.

— Драма и комедия там… — Севера указала на другие двери, ведя его вниз по лестнице, поскольку они вошли через самый нижний из нескольких балконов, опоясывающих зал, пол ротонды уходил в землю.

— Это ещё не всё? — выдохнул он, открыв рот и глядя вверх.

— О нет. Травничество и медицина находятся в западном крыле, теология и Священное Писание — в восточном, есть отдельная коллекция карт, и так далее, и так далее…

— Невероятно… — выдохнул брат Диас, неловко замолчав, когда его взгляд упал ниже полок. Если наверху был рай, то внизу, несомненно, ад.

Широкий круг пола был покрыт отметинами гуще, чем спина Вигги. Кольца внутри колец, треугольники внутри пятиугольников, спиралевидные диаграммы переплетающихся символов, настолько сложных, что от них у него начала кружиться голова. Отлитые из разных металлов, написанные разными чернилами, высеченные в мраморе — целые непонятные трактаты, оставленные корявым почерком. Это напоминало ему больше, чем хотелось бы, приготовления Бальтазара в Венеции, но в гораздо более грандиозном масштабе. Этот пол, можно сказать, был заполнен Чёрным Искусством.

Леди Севера скользила по нему, шуршание её платья по рунам эхом отдавалось в тяжёлой тишине, и брату Диасу ничего не оставалось, как последовать за ней. В центре стоял высокий медный прут, оплетённый проволокой, почерневшей, словно от огня, а по обе стороны от него, окружённые особенно густыми переплетениями символов, стояли две скамьи. Подойдя ближе, он увидел — и это окончательно повергло его в уныние — что они снабжены тяжёлыми ремнями, словно для надёжного удержания какого-то узника на месте.

— Это был аппарат… для экспериментов Евдоксии? — пробормотал он.

— Её последний, — сказала Севера.

Брат Диас моргнул, глядя на ближайшую скамью. Обивка выглядела обгоревшей:

— Та, на которой она умерла, исполняя…

— Она умирала годами, — Севера нахмурилась, глядя на другую скамью. — Она родилась болезненной. Коротышка из помёта Феодосии, сестра — святая, брат — герой. Неудивительно, что она чувствовала себя… в некотором роде обиженной.

— Вряд ли это оправдание для захвата империи.

— Она её защищала, — сказала Севера. — Или… полагаю, это было её оправданием. Такая несовершенная, она жаждала создать нечто идеальное. Мужья разочаровывали её, предавали один за другим, а затем и сыновья. Поэтому она отступила. Похоронила себя здесь, среди книг. Надеясь найти совершенство в магии.

— Это в конце концов её подвело…

— Похоже на то.

К медному стержню были приделаны две банки. Любопытство брата Диаса пересилило страх, и он подошёл ближе, заглядывая сквозь искажающее стекло одной из них. Что-то плавало внутри. Кажется, большое чёрное блестящее перо.

— Что она пыталась здесь сделать? — прошептал он, как будто не решаясь повысить голос.

— Возможно, освободиться. От собственного разлагающегося тела. От собственных ошибок.

— Вы говорите так, словно восхищаетесь ею.

Севера подняла взгляд:

— Она была дикой, мстительной, параноидальной тиранкой. Её попытки спасти Трою разрушили её. Её попытки построить мечту породили кошмар. Она избегала неудач, будь то эксперименты, ученики или сыновья. Но она не могла перестать совершать одни и те же ошибки до самого конца. Восхищаюсь ею? Нет. Понимаю её? У всех нас есть свои причины, не так ли? Мы все — пленники своих недостатков.

Брат Диас медленно кивнул. Без сомнения, у него были свои недостатки, с которыми приходилось бороться. Ему предстояло искупить собственные ошибки. Он крепче сжал пачку листов, переданных герцогом, и расправил плечи:

— Теперь у нас будет новая императрица. Новый шанс. Наш единственный выход… — добиться большего.

— Вы правы, брат Диас. — Севера подняла подбородок, сложила руки и снова стала величественной хранительницей императорских покоев. Теперь никто бы не подумал, что у неё вообще есть такие вещи, как чувства, не говоря уже о том, какие именно. — Архивы там. — она скользнула через ротонду, и брат Диас последовал за ней, сосредоточенный на поставленной задаче.

Ничуть не желая оставлять позади ошибки Евдоксии, не говоря уже о своих собственных.

Глава 58 «Чистота внутри»

Вигга резко проснулась, чихнув, от чего у неё закружилась голова и заныл живот.

Она откашлялась, сплюнула и соскребла с языка сено. Она с трудом различала, где кончается сено и начинается язык, и была совершенно голой, во рту привкус крови. Ничего необычного, но кое-что озадачивало.

Если она не спит, то почему слышен храп?

Храп ещё усилился, стог сена зашевелился, затем отрастил взъерошенную голову и распался.

— А, — сказала Вигга, когда перед ней появился мужчина.

На нём тоже не было одежды, в волосах тоже было сено, и он смотрел на себя с почти слезливым недоумением:

— Что произошло?

Вигга прищурилась. Она и так ненавидела вспоминать. «Я что, проиграла в кости?» Для неё играть в кости означало проиграть. «Или упала в фонтан?» Для неё подойти к фонтану означало упасть в него. «Или покалечила верблюда?» Для неё…

— Кто ты? — прохныкал он, нервно обнимая себя за плечи.

— Иногда… — Вигга нежно похлопала его по лицу. — Лучше не знать. — она вылезла из сена и спрыгнула на пол конюшни. Утоптанная земля была покрыта прорезями света, потому что любопытное солнце заглядывало сквозь щели между досками.

В одну штанину она очень удачно попала с первого раза — половина дела сделана, но затем поскользнулась, когда пыталась просунуть ногу в другую штанину, прокатилась по чему-то похожему на конский навоз, но с таким же успехом это могло быть и её собственное дерьмо. Чьё-то дерьмо, в общем. Какое это имеет значение, если оно в твоих волосах?

— Чёрт подери, — проворчала она, натягивая сапог. Второй выглядывал из-под конского корыта, она подошла и окунула туда голову. Холодная вода поцеловала лицо, струилась по волосам, когда она откинула их назад, по телу прошла приятная дрожь. Конь смотрел на неё из стойла.

— Следи за своими манерами! — Вигга обрызгала его струёй воды. — Тебе никто не говорил, что подсматривать неприлично?

Конь заржал и отвернулся, она не поняла, чего он имел в виду, но ей отчего-то было неприятно, что за ним осталось последнее слово. Она почувствовала сильный запах, даже для конюшни. Понюхав подмышки, она, ничуть не удивившись, поняла, что сама была источником этого запаха, поэтому быстро ополоснулась и помыла себя везде, прежде чем отправиться к дверям.

Последние жалкие и мятые детали вчерашнего наряда лежали в полоске света. Трахнувшись, иногда она находила свою одежду аккуратно сложенной, это было странно, ведь она никогда не помнила, чтобы занималась такими глупостями, но приятно, ведь это похоже на надевание новой одежды. Но сегодня утром, к сожалению, такого не было. Она выпятила нижнюю губу, выплёвывая попавшую в рот соломинку, и начала разбирать кучу:

— Это не мой жилет, — пробормотала она. Но больше ничего не попалось под руку, поэтому она с трудом натянула его, заставив швы жалобно скрипнуть — кожа грозила порваться под мышками.

— Есть для меня какая-нибудь одежда? — мужчина выбрался из сеновала и теперь стоял, прикрывая руками яйца.

— Я что тебе? — проворчала Вигга, хватаясь за ручки дверей конюшни. — Портниха?

— Я не знаю, кто ты!

— Не портниха. — и она рывком распахнула. — Ах! — она прикрыла один глаз от слепящего света, а другим отчаянно заморгала.

Канал что ль? Мостовые по обе стороны, люди суетятся, мостики переброшены через быструю воду. Здания с черепичными крышами и высокими окнами, лавки и дома, дальше церковь с нарисованными на двери малюсенькими лицами, а потом…

Она издала долгий, низкий рык, волчица подозрительно подкралась к клетке её рёбер, трудно её было за это винить. Она протиснулась сквозь дневную сутолоку, протопала через мост и попала в какую-то таверну, где за столиками сидели люди.

— Зачем ты здесь? — рявкнула она.

— Жду тебя. — барон Рикард теребил торчащую нитку на своей вышитой рубашке, манжеты которой были закатаны до локтей, а ворот распахнут до пупка, обнажая плоский живот, бледный, как слоновая кость. — Кто-то должен был убедиться, что ты не совершаешь никаких беззаконий. Или, вернее, не совершаешь новых беззаконий. Прошлой ночью в фонтане… милостивая Спаситель. — и он взял винный бокал большим и указательным пальцами, покатал под носом, словно херов знаток вина, облизал губы с нетерпеливой дрожью и закрыл глаза, делая глоток.

Не вино. Вигга уловила солоноватый привкус, и волчица жадно пустила слюни, горячие и стыдные мысли о хорошем мясе хлынули из тёмных уголков сознания. Не глядя, барон Рикард тыльной стороной ладони придвинул к ней миску. В ней лежал большой кусок мяса, плавающий в кровавом соке:

— Заказал для тебя. — рот Вигги наполнился слюной, но гордость удержала её.

— Так ты считаешь меня собакой? — прорычала она.

— С каких пор тебя волнует моё мнение? — Рикард выгнул чёрную бровь. — Лучше спросить: ты считаешь себя собакой?

Вигга сердито посмотрела на него, но от косточки исходил такой запах, голод был огромен, а гордость и так уязвлена. Поэтому она переступила через табурет, села, схватила косточку и начала рвать зубами. Барон смотрел на неё самодовольно, это было у него самое раздражающее выражение лица.

— Значит, на один вопрос дан ответ, — пробормотал он.

— Могу ли я принести вам… — служанка наклонилась над столом, глядя на Рикарда огромными, влажными, обожающими глазами. — Что-нибудь ещё?

— Нет, нет, моя дорогая. — барон улыбнулся, наклоняясь к ней. — Ты уже так много сделала. — он смочил платок кончиком своего длинного языка и стёр две маленькие капельки крови над её воротником. Девушка отчаянно вздохнула, когда он коснулся её, ресницы затрепетали.

Вигга зарычала от отвращения, держа во рту почти сырой кусок.

— Прошу тебя, не обращай внимания на мою… соратницу, — вздохнул барон. — Она такая, какая есть.

— И гордится этим, — проворчала Вигга, не испытывающая ни намёка на гордость.

Рикард перевернул свой стакан, вылизал его содержимое, аккуратно поставил на стол и бросил рядом пару монет:

— Трудно поверить, что с обратной стороны на них скоро может появиться лицо нашей маленькой Алекс, — сказал он, вставая из-за стола и оставляя служанку смотреть ему вслед прижав руки к груди. Вигга покачала головой, следуя за ним, сдирая зубами каждый кусочек с кости.

Что-то в этой улице сбивало её с толку — казалось, она кончалась где-то впереди, у буйства зелени с высокими башнями, такими же как та, что на вершине Столпа. Но то было очень высоко, а эта была, пожалуй, ниже, и вокруг было столько неба…

— Где мы? — она выглянула из-за угла таверны и в ужасе отпрянула. За низким ограждением начинался головокружительный обрыв, виднелась портовая стена, за ней — море, всё это было далеко-далеко внизу, и Виггу затошнило, она уронила кость и вцепилась в угол здания.

— На Великом акведуке, конечно.

— Не люблю высоту! — она отшатнулась от края, и кто-то чуть не налетел на неё.

— Он выдержал гражданские войны, крах империй и вторжение эльфов, — беззаботно сказал барон. — Осмелюсь сказать, он выдержит даже твой немалый вес.

— Не все из нас могут превращаться в летучих мышей, — огрызнулась Вигга. Она не могла избавиться от воспоминаний об акведуке под ногами, о том, какие хрупкие арки, как шатаются домики, цепляющиеся за вершину. Вон те домики.

— Ты не любишь высоту и не любишь толпу, — сказал Рикард. — Тогда ты действительно оказалась в худшем городе из возможных. Но не волнуйся, мы не задержимся здесь надолго. В конце концов, наша миссия подходит к концу! Разве что, есть какие-то пункты протокола, которые ты хотела бы пересмотреть в связи с коронацией принцессы Алексии?

Вигга прищурилась:

— Пункты чего?

— Сочту это решительным «нет», — ответил Рикард, развязно продолжая путь. Как вообще назвать эту его походку? Рысь? Иноходь? Гарцевание? Вес совсем не приходится на пятки, бёдра покачиваются — то ли змея, то ли человек. Самым раздражающим оказалось отсутствие выбора, кроме как поступить наоборот и ковылять, сутулясь, как сварливый дикарь. Барон ухмыльнулся, словно угадав её мысли.

— Знаешь, топая, как бык с больными яйцами, ты не заставляешь меня выглядеть хуже. Наоборот, это лишь подчёркивает мою грацию и утончённость. Красивые люди часто выбирают себе некрасивых друзей, чтобы выделяться, как бриллиант в навозе.

— Не учи меня ходить, — проворчала Вигга.

— О, я бы никогда не стал пытаться тебя изменить, даже если бы осмелился мечтать об этом. Ты, несомненно, совершенно отвратительна, но бесспорно — настоящий уникум.

Вигга нахмурилась:

— Это комплимент? — стоит радоваться или оскорбляться комплименту от того, кого ненавидишь?

— В каком-то смысле. Мы справедливо ненавидим друг друга, но… разве мир не был бы скучен без тебя? — хорошо одетая женщина, отходившая от лавки, прислонилась к дверному косяку и потеряла сознание с хриплым стоном, когда барон проходил мимо. — Посмотри на нас двоих. Парочка чудовищ.

— Говори за себя, — сказала Вигга. — На моём звере ошейник и намордник.

— Действительно?

— Видишь мех? — она подняла голые руки. Немного пушка под мышками, да, но мехом его не назовешь.

— Твой зверь не выглядел особенно запертым в той гостинице возле Святого Города, — заметил барон.

— Меня заперли в повозке на несколько дней. — Вигга деликатно шмыгнула носом. — Разве нельзя после такого немного размять ноги?

— И не выглядел особенно запертым на той галере в Адриатике.

— Брат Диас умолял о помощи, и я решила спасти ему жизнь. Я решила. В этом-то и суть.

— А в монастыре святого Себастьяна?

— Это Датчанин выпустил своего волка, и я выпустила, чтобы они поиграли. — честно говоря, эта мысль немного пощекотала Виггу в животе. — Волчица никуда не исчезла и никогда не исчезнет, я знаю это и сама выбираю, когда быть волчицей. Ни годи с кандалами, ни кардиналы с кнутами, ни ты, ни Якоб из Торна, ни даже луна, — и она невольно вздрогнула при мысли о ней, такой толстой и серебристой, — И уж точно не волчица. Я выбираю. В остальное время я буду доброй, безопасной и чистой.

— Чистой? — барон поднял бровь. — Это случайно не навоз у тебя в волосах?

Вигга сердито поскребла голову, потянула несколько прядей, испачкалась в навозе, а затем помахала рукой, пытаясь стряхнуть:

— Не снаружи! Бывает чистота… внутри. — и она ткнула двумя пальцами в грудь, чем скорее всего запачкала свой жилет. Или чей-то жилет. Но мысль была понятна — волчица улизнула, когда ей приказали, покорная, как щенок. — Видишь? Это не волчья грудь, это женская грудь, и, как говорят, весьма впечатляющий пример, хотя я и сама могу это сказать.

— В самом деле?

— Да, — сказала она. В самом деле.

— Что ж, если ты чиста изнутри… — проходящая мимо женщина поймала взгляд барона и пошатнулась, словно её ударили, ресницы затрепетали. — Поздравляю тебя… — он наклонился к ней, губы искривились, язык прикоснулся к кончику клыка, взгляд устремился к её горлу…

Затем он отстранился и пошёл дальше. Вигга услышала, как он пробормотал себе под нос.

— Жаль, я не такой.

Глава 59 «Прекрасный компромисс»

Тронный зал Трои был тщательно спроектирован, чтобы внушать благоговение. По мнению брата Диаса, задумка работала.

Во-первых, расположение. Наверное, трон когда-то находился в гораздо более просторном зале для аудиенций на первом этаже дворца, но какой-то хитрый советник рекомендовал перенести его наверх, как можно выше, на самый верхний этаж Фароса, прямо под вечное Пламя святой Натальи. Даже самый высокомерный посол не мог не быть поражён величественным видом, открывающимся из огромных окон. Даже самый надменный вельможа думал бы о головокружительном падении, ожидающем любого, посмевшего навлечь на себя недовольство сюзерена. Даже самый атлетичный проситель прибывал, устрашённый беспощадной лестницей, с коленями, мечтающими о преклонении.

А затем — сокрушительная демонстрация богатства. Колонны из разноцветного мрамора, янтарные вазы высотой с человеческий рост, гобелены из золотой ткани, сокровища, собранные в качестве дани со всего Средиземноморья. Всё это ослепляло. На стенах висело оружие и доспехи, которых хватило бы на целый легион. Тонкие копья из Афри́ки, сабли с золотыми рукоятями из степей, топоры дикого севера, мечи упрямого запада — острые напоминания о веках побед Трои над всеми противниками. Даже на самом видном месте красовались зубчатые копья, жестокие стрелы и зазубренные кинжалы, чей чуждый вид не мог не вызвать дрожи страха. Реликвии крестовых походов против эльфов и свидетельство возможности победы над этим врагом. Наконец, был сам Змеиный трон: величественное сооружение из свернувшихся змей, высеченных из разноцветных полупрозрачных камней. Свет, проникающий сквозь огромные окна, играл на них, как будто они извивались и обнажали клыки. Вещь, достойная легендарного великана. Что, по мнению даже брата Диаса, делало саму мысль об Алекс, сидевшей на нём, отчасти нелепой.

Казалось, никто не осознавал этого больше, чем сама будущая императрица, бледная и встревоженная, восседающая на гораздо меньшем кресле у подножия агатовых ступеней трона во главе полированного стола, нервно грызущая ногти.

Слева от неё сидела леди Севера, безупречная хранительница императорских покоев, справа — Михаэль, прославленный герцог Никейский. Рядом чопорно восседал бессмертный крестоносец Якоб из Торна, оазис гримасничающей серости в этой пустыне ослепительных цветов. Напротив — брат Диас. Помощник библиотекаря из монастыря, о котором никто в Леоне, не говоря уже о Трое, никогда не слышал. Он поправил стопки бухгалтерских книг, актов и документов, которые принёс с собой, словно успех мог быть обеспечен только их идеальной параллельностью краю стола, затем, вознеся тихую молитву святой Беатрикс, кивнул Алекс.

Словно актёр за кулисами, готовящийся выйти на сцену, она расправила плечи, похлопала себя по щекам, вытянула шею, широко улыбнулась и приняла уверенный, спокойный, даже слегка королевский вид.

— Мы готовы, — сказала она.

Мажордом, человек, выглядевший так, будто большую часть жизни провёл подобострастно согнувшись, низко поклонился:

— Сим позвольте представить собравшихся представителей… аристократии… Троянской империи! — и он отскочил в сторону, словно краб, пара облачённых в доспехи стражников распахнула высокие двери. — Герцог Ко́стас Сфра́ндзи Герцагос Эолийский и Ионийский! — прогремел он, словно возвещая об окончательной победе над эльфами, а не представляя коротышку с огромным лбом. — Хранитель островов Лесбос и Пилос, протектор Плома́ри, адмирал Пятого имперского флота, рыцарь ордена Розы третьей ступени.

Герцог Костас, явно не так сильно пораженный тронным залом, как брат Диас, едва заметно кивнул Алекс, насколько позволяли приличия, и, высоко задрав нос, прошествовал к креслу.

— Герцогиня Елена Цамплакон Арсенеос Гилланд Фракийская… — пожилая женщина в огромном парике перешагнула через порог, сердито отказываясь от помощи обеспокоенной служанки.

Так и продолжалось: поток громоздких имён, за которым следовал шквал почётных обращений, титулов и знаков отличия. Кресла заполнялись с мучительной медлительностью, пока блистательная принцесса Алексия и её четверо слуг не уступили впятеро враждебной толпе увешанных драгоценностями аристократов и дам, и брат Диас задумался, не пора ли сделать перерыв на обед, как только всех объявят. Или, может быть, на ужин.

— И наконец… — крикнул мажордом.

— О, да, — прошептала Алекс, чуть шире улыбаясь.

— …герцог Аркадий…

— О, нет, — выдохнула Алекс, и улыбка почти сползла с её лица.

— …старший сын её императорского величества императрицы Евдоксии, гранд-адмирал…

— Они знают, кто я. — Аркадий похлопал мажордома по плечу и заговорщически подмигнул ему. Он был высок, строен, красив и держался с ленивой уверенностью человека, которому редко приходилось слышать слово «нет». Он смотрел на Алекс из-под тяжёлых век с улыбкой, совсем не похожей на презрительные, полные ненависти усмешки его братьев. Брат Диас сразу же стал доверять ему ещё меньше. Их убийственные намерения были откровенно заявлены с самого начала. Какую игру начал Аркадий, ещё предстояло понять.

— Вы, должно быть, моя кузина Алексия. — он щёлкнул каблуками и поклонился гораздо более почтительно, чем большинство других посетителей.

Насупившись, она спросила:

— Я разочаровала вас?

— Что, меня? Ни капельки! Он плюхнулся в кресло, откинулся, поставив его на две ножки, вытянул сапог на полированную столешницу и, ухмыляясь, огляделся. — Но мне легко угодить, спросите любого.

— Я говорю от имени всего собрания… я уверен… — поднялся герцог, чьё лицо было почти не видно за огромными усами. — Когда я говорю, что мы рады… снова видеть дочь Ирины… среди нас. — хотя никто не выглядел особенно обрадованным, даже говоривший. — Но прежде, чем мы сможем рассмотреть… восхождение вашего высочества на престол, есть определённые… несправедливости… обиды… долги… которые должны быть урегулированы.

— Первая в очереди — это первая в очереди, — сурово произнёс герцог Михаэль, — независимо от ваших или чьих-либо ещё обид. Она — Алексия Пирогенет! — услышав имя и словно понимая несоответствие ему, Алекс ещё немного вытянула шею, пытаясь придать себе горделивую осанку. — Рождённая Ириной на маяке Трои, провозглашённая Патриархом и Папой единственной законной наследницей Змеиного трона. Разве в Восточной империи не осталось таких вещей, как почтение, верность и долг?

— Конечно, герцог Михаэль, — сказала графиня, чья длинная шея и клюющие фразы напоминали брату Диасу величественную болотную птицу, — Но… это палка о двух концах. Острая с обеих сторон. У императрицы есть долг. Перед своими подданными.

— Долг заботы, — прохрипела старая герцогиня, уставившись слабым взглядом куда-то направо от Алекс, — Долг справедливости.

— Правление Евдоксии… было нелёгким для всех…

— Для некоторых тяжелее, чем для других, — проворчал Михаэль.

— Но мы все, — сказал холёный граф в парчовой шляпе, — желаем новой эры стабильности и процветания, и чтобы путь к Змеиному трону был гладким…

— Вместо бесконечной юридической волокиты сквозь чащу возражений. — Аркадий подобрал ворсинку со своего мундира и растёр между пальцами. — Итак, кто первый будет брюзжать?

Древняя герцогиня вздёрнула подбородок, под ним затряслись бородавки:

— Может быть… будем действовать по старшинству?

— Или по размеру владений? — прогремел пухлый граф.

— Или по количеству титулов? — спросил герцог, чьи седые волосы торчали во все стороны.

Алекс направила взгляд на самое дальнее кресло слева и подарила вторую улыбку:

— Почему бы нам просто не поработать в том порядке, в котором садились?

— Хорошо, ваше высочество, — сказал лобастый. — Я, как вам вероятно известно, герцог Костас Сфрандзи Герцагос. Моя семья веками управляла Эоли́дой и Ио́нией от имени ваших предков. Однако большую часть этого времени корона содержала военный порт на острове Лесбос. Постоянно растущий массив казарм, складов и оборонительных сооружений мешал моей семье осуществлять свои права на выпас скота и ловлю рыбы…

Пока он монотонно говорил, брат Диас водил пальцем по списку требований, сверяя их со своими записями, пролистывая соответствующие бухгалтерские книги, отмечая нужные пункты, приводя в порядок документы, словно рыцарь, готовящий доспехи к турниру.

— Позвольте мне уточнить, — вмешался герцог Михаэль. — Вы хотите, чтобы моя племянница заплатила за привилегию защищать вас?

— Я прошу справедливого вознаграждения, не больше! Мой управляющий оценил причитающееся моей семье…

Сердце брата Диаса колотилось так же сильно, как сердце рыцаря, выходящего на поле битвы. Он никогда не участвовал в судебных поединках с такими именитыми противниками, но у него появился гораздо более важный опыт, когда он бросился в море с горящей галеры и выплыл живым. Пусть и в испачканном нижнем белье. Он в последний раз сжал флакон с кровью святой Беатрикс, а затем на ватных ногах вскочил, не оставляя себе возможности одуматься.

— Милорды и леди! — сказал он немного громче шума собрания. — Можно вмешаться?

Повисла гнетущая тишина, в которой все взгляды обратились к нему, кроме взгляда пожилой герцогини, выглядывавшей из-за его левого плеча:

— Кто этот… человек? — судя по тому, как она произнесла слово «человек», она ещё не была уверена в его пригодности. — Монах?

— Избран Её Святейшеством, — сказала леди Севера, — чтобы благополучно доставить её высочество в Трою.

— О! — прогремел пухлый граф. — Боевой монах!

— Честно говоря, скорее… — брат Диас прочистил горло. — Библиотекарь.

— Книжный червь? — общий смех.

— Неизлечимый книжный червь. — он одарил его самой вкрадчивой улыбкой. Такой, какой он всегда пользовался перед тем, как высказать своё мнение. — Поэтому можете представить мою радость от того, что милостивая леди Севера предоставила мне доступ к хранилищам вашего удивительного Атенея. — он ласково положил руку на собранные книги и бумаги. — Я думал, мы в монастырях на Западе кое-что знаем, но за последние несколько дней я узнал о ведении архивов больше, чем за десять лет монашества!

— Что он говорит? — рявкнул пожилой граф со слуховой трубкой. — Что ты говоришь?

— Понятия не имею. — древняя герцогиня в отчаянии откинулась на спинку стула. — Он балабол.

— Вы не первые, кто это говорит! — усмехнулся брат Диас, раскладывая свои сокровища на полированной столешнице. — Перейду к делу…

— Если… оно у тебя есть, — хмыкнул герцог с усами, вызвав новый смех.

— Эти акты и соответствующие записи в книге учёта владений в герцогстве Ионическом подтверждают, что эти земли всегда были императорской собственностью, сданной в аренду семье Сфрандзи. И судя по датам на печатях, срок аренды истёк два столетия назад.

— Что? — наморщил огромный лоб герцог Костас, хмуро разглядывая документы.

— И, боюсь… не только эти земли. — брат Диас поморщился, словно врач, сообщающий плохие новости. — Вы уже несколько десятилетий объедаете, а то и застраиваете значительные участки императорской собственности. — он положил четвёртый лист бумаги на стол, расправил его. — Вот моя оценка вашего долга.

Лоб герцога бледнел тем больше, чем дольше герцог изучал лист:

— Разве эта цифра может быть верной?

Брат Диас развёл руками:

— Составлено в спешке. Может легко увеличиться. — послышалось бормотание, пока он обмакивал перо в чернила, аккуратно осушал перо и вычёркивал первую запись в списке. Но смех уже иссяк. — Итак, герцог Евлогий Пафлагонский? — он посмотрел на следующего в очереди, на удивление краснолицего мужчину. — Вы говорите, корона должна вам несколько галер? Боюсь, возможно, первоначальный контракт был неправильно истолкован…

Теперь, когда начались судебные дела, брат Диас не чувствовал страха: великолепие места сражения лишь подстёгивало его к новым свершениям. Он листал страницы вслепую, сверяясь с молниеносной скоростью. Суммы могли быть гораздо больше — в какой-то момент он присвоил целый город Змеиному трону — но принципы были теми же, как в споре о правах монастырей на пивоварение в Асту́рии.

Он уступил требованиям о ремонте моста, а затем выставил счёт на содержание дорог в десять раз больше. Он отбивал скидки сложным процентом и докапывался до тонкостей горного права. Графиня с длинной шеей решила, будто поймала его на рыбной ловле, но тут же заметно поникла, осознав, как собственные аргументы лишают её доли в прибыльных морских путях.

Было почти ощутимо, как изменился баланс сил. Алекс сидела всё прямее и прямее в своём позолоченном кресле. Герцог Михаэль сменил злобное выражение лица на самодовольное. Кажется, даже леди Севера позволяла себе подобие улыбки? Он одну за другой вычёркивал жалобы из своего списка, а солнце достигло апогея и начало клониться к закату. Брат Диас не делал перерыва на обед. Ему не нужно было есть. Он питался чистой административной деятельностью.

Последний из аристократов, некий граф Юлиан, был совсем не рад, когда брат Диас разоблачил его бумаги как подделки, да ещё и скверного качества. Он упёрся сжатыми кулаками в поддельные документы и бросил яростный взгляд:

— Клянусь Богом, не будь ты священником, я бы потребовал сатисфакции на поле боя!

Сильные мира сего часто прибегают к угрозам, когда их раздражают те, кого они считают слабыми. Брата Диаса и раньше так запугивали. Но Спаситель сказала: «Нельзя возвыситься, не будучи испытанным», — и он осознал, насколько вырос с тех пор, как покинул Святой Город. Он видел невообразимое и заглянул в глаза настоящих чудовищ. Рядом с этим угрозы благоухающих глупцов казались почти смехотворными.

Но смирение — первая из Двенадцати Добродетелей, та, из которой проистекают все остальные, поэтому брат Диас лишь развёл руками:

— Я — всего лишь учёный. На дуэли я могу нанести вам не более серьёзный удар, чем порез бумагой. Если вы настаиваете на вызове на поле боя…

— Вы можете поговорить со мной, — прорычал Якоб из Торна, — И моими соратниками. Когда у Её Святейшества возникает проблема, которую праведники не могут решить… она посылает нас. Тех, кто помешал герцогу Марциану, герцогу Константину и герцогу Савве посетить это собрание. Поверьте мне…

— …вы бы предпочли иметь дело с монахом, — закончила Алекс.

Повисло неловкое молчание, в котором, что примечательно, никто не прибегнул к насилию. Это был первый вклад Якоба в это собрание и последнее упоминание насилия.

— Уверен, что многих разочаровал. — брат Диас улыбнулся собравшимся. — Я всю жизнь разочаровывал людей и могу лишь извиниться, но я лишь коснулся поверхности. Если её высочество пожелает, чтобы я продолжил работу в Атенее… могу только представить, какие ещё несправедливости, обиды и долги я могу обнаружить.

Герцог Михаэль повернулся к племяннице:

— Дозволит ли ваше высочество, чтобы брат Диас продолжил свою работу в Атенее?

Алекс откинулась, задумчиво выпятила губы и медленно постучала ногтем по подлокотнику кресла, позволяя своим алчным вельможам напрячься.

— Уверен, те, кто изъявит желание… — предложил брат Диас, — оказать принцессе свою полную поддержку… могли бы в дальнейших переговорах рассчитывать на её щедрость и королевское терпение.

Улыбка Алекс казалась более искренней, чем прежде:

— Те самые, которыми я всегда славилась.

— Тогда, пусть я буду первым! — Герцог Костас вскочил на ноги. — Принесшим клятву верности нашей будущей императрице!

— А я — вторым! — крикнул герцог Пафлагонский.

— Не терпится увидеть ваше высочество на Змеином троне!

Треть собравшихся встала, чтобы объявить своей госпожой девчонку, которая несколько месяцев назад попрошайничала на улицах Святого Города. Другая треть пробормотала что-то, огляделась и уклонилась от ставок. Остальные заворчали и нахмурились. Герцог с усами повернулся к краю стола:

— Хотите что-нибудь сказать… герцог Аркадий?

— Хочу, и вот что. — старший сын Евдоксии убрал ноги со стола и встал, уперев перед собой сжатые кулаки и злобно глядя на Змеиный трон. — Нехер связываться с библиотекарями. — он расхохотался, затем усмехнулся, затем вздохнул и вытер оба глаза костяшками пальцев. — Теперь мне нужно уладить с её высочеством один вопрос, который, возможно, представит всё это в ином свете. Лучше обсудить это без представителей имперской аристократии, и, пожалуйста, не могли бы мы тратить меньше времени на выход из комнаты, чем на вход?

Аркадию не стоило беспокоиться на этот счёт. Как на турнире борцов, участники много ходят по рингу до боя, но проигравшие не тратят времени на то, чтобы побыстрее улизнуть.

Как только двери захлопнулись, Аркадий хлопнул по столу, ухмыляясь брату Диасу:

— Кузина, я просто обожаю твоего улыбающегося ассасина! Я принял за душегуба рыцаря с лицом, похожим на древнюю наковальню, но все убийства этим утром совершил твой монах! — он пренебрежительно махнул рукой в сторону дверей. — Не обращай внимания на этих идиотов, они все как собачки — им нужен вожак, вокруг которого можно сплотиться. Дворяне будут скрежетать зубами, но в конце концов… они будут довольны, если буду доволен я.

Алекс прищурилась:

— Раньше я покупала и продавала немного. В основном продавала. Чую, когда кто-то уже задумал сделку.

— Ну, ты же знаешь. — Аркадий выглядел немного озадаченным. — Мы все обязаны идти на компромиссы и так далее? Пойти друг другу навстречу ради блага империи? В конце концов, это не я предлагал… — он взглянул на герцога Михаэля, который явно вдруг почувствовал себя неловко, потом на Алекс, которая выглядела растерянной, и снова на Михаэля. — Ты что, ей не сказал? — он надул щеки. — Я знаю, ты — и мой дядя, но всё это немного неловко.

Алекс внезапно побледнела:

— О чём он говорит?

Но брат Диас догадался, какую игру затеял Аркадий. Или, возможно, это была игра герцога Михаэля с самого начала:

— Он говорит о браке, — тихо сказал он.

Плечи Алекс снова начали сутулиться:

— Браке… с кем?

— Ну, не со мной, — пробормотал Якоб.

— Прости, Алекс, — сказал герцог Михаэль.

— Я? — пропищала она, глядя на Аркадия через стол. — И он? — И я?

— Что ж, всё было замечательно, но я вижу, тебе есть о чём подумать. — Аркадий хлопнул себя по бёдрам и резко встал. — Я с нетерпением жду твоего ответа на моё предложение, полагаю? То есть… я мог бы встать на одно колено… если это поможет? Нет? Нет.

В тот момент, когда стражники захлопнули за ним двери, остатки императорского величия Алекс испарились:

— Какого хрена? — прорычала она, поворачиваясь к дяде.

Герцог Михаэль выглядел как капитан, ведущий свой корабль в шторм:

— Пожалуйста, ваше высочество, я боялся, если скажу вам, вы откажетесь…

— О, ты думаешь? Мне следовало бы отрубить тебе голову! Могу я отрубить ему голову?

— Сейчас? — леди Севера спокойно обдумала вопрос. — Я бы не советовала. После того, как будете коронованы? Разумеется.

— Алекс! — заломил руки герцог Михаэль. — Ты должна уловить суть. Одним махом ты можешь превратить своего злейшего врага в лучшего союзника! Без Аркадия твоя власть на троне будет в лучшем случае шаткой. Ты будешь бороться день и ночь, чтобы удержать власть. С ним в качестве супруга ни один из этих дураков не посмеет тебе противостоять. Ты действительно можешь править! Ты можешь сделать что-то хорошее!

Алекс прижала руку к животу:

— Кажется, меня сейчас стошнит. Леди Севера, да скажите же ему!

Хранительница императорских покоев помолчала, затем мягко положила руку на стол:

— Аркадий не такой, как его братья. Он вдумчивый, тонкий, эффективный политик… популярен как среди знати, так и среди простолюдинов.

Алекс схватилась за голову:

— Не говорите мне, что и вы за!

— Тогда есть ещё один деликатный вопрос. Чтобы удержаться на троне, вы должны предложить не только правление, но и династию. Должны быть обещаны наследники.

— Наследники? — глаза Алекс расширились, голос повысился. — Якоб!

Старый рыцарь кисло хмыкнул:

— Выша постель — ваше дело…

Она торжествующе посмотрела на него:

— Именно!

— Но…

Лицо её вытянулось.

— С военной точки зрения… Аркадий командует флотом. Владеет ключевыми крепостями. У него есть доходы и ресурсы. Вы окружены неприятелями, ваше высочество. Один этот шаг может превратить вашу слабость в силу.

— Но… — Алекс выглядела ещё более сгорбленной и несчастной, чем до прибытия дворян. — Я обещала кардиналу Жижке…

— Это и была идея Жижки! — выпалил герцог Михаэль. — Прежде, чем я покинул Святой Город!

Брат Диас поморщился. Он с нетерпением ждал возможности хоть раз заслужить похвалу, но теперь, похоже, у всех появились дела поважнее. Алекс беспомощно взглянула на него. Он пожертвовал церкви десятилетие своей жизни, поэтому мог посочувствовать от чистой души.

Но сочувствие не спасёт императрицу от выгодного политического брака.

— Ну… — уже в сотый раз за день он развёл руками в извинении. — Это решило бы множество проблем…

Глава 60 «Не ничто»

— Долбанный Аркадий! — прорычала Алекс, расхаживая взад-вперёд по спальне, что было целым путешествием в каждую сторону.

Солнышко лежала на кровати. Она часто этим занималась. Как часто ей доводилось лежать на кровати, где рождались наследники империи? Да и вообще на любой кровати:

— Я видела, как он входил, — сказала она, глядя в потолок. — Не так уж он и плох…

— Он худший из этой херовой четвёрки!

За эти годы Солнышко сталкивалась с действительно ужасными людьми, но Марциан, Константин и Савва, каждый по-своему, были в этом списке. Она приподнялась на локтях:

— Что он сделал?

— Предложил мне выйти за него замуж! — закричала Алекс, сжав кулаки.

— О. — Солнышко действительно не могла придумать, что ещё сказать. Алекс, похоже, от этого не стало легче. Она опустилась на край кровати, закрыв лицо руками.

Люди такие странные. Будь Солнышко одной из них, она, возможно, знала бы нужные слова, но она не была, поэтому не стала пытаться. Ей очень хотелось сделать глубокий вдох, исчезнуть, выйти на цыпочках и сделать вид, будто этого разговора никогда не было. Она мастерски притворилась, что ничего не произошло.

Много практики.

Но Якоб всегда говорил: «Жизнь — не для простых вещей», — со знанием дела, ведь он прожил целую вечность и всегда делал сложные вещи. Поэтому Солнышко сделала глубокий вдох, но не исчезла, а вместо этого проскользнула к Алекс и села рядом.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала она. Алекс не ответила, и Солнышко толкнула её плечом. — Тебе станет легче.

Алекс растопырила пальцы и посмотрела между ними:

— Это труп Аркадия?

— Не настолько легче. — она взяла Алекс за запястье и провела через зал в часовню. В цветном свете от витражей плыли пылинки — Спаситель, как обычно, колесуется ненасытными врагами господа.

— Ты ведёшь меня молиться? — спросила Алекс.

— Нет. — Солнышко прижалась к стене, проводя пальцами по лепнине, пока не нашла маленькие защёлки, так хорошо спрятанные в самых труднодоступных местах, и сжала.

Со щелчком часть панели откинулась внутрь, открывая чернильно-тёмный квадрат.

— Потайная дверь? — голос Алекс стал немного писклявым от волнения, чего Солнышко и ждала. — Разве такие не бывают только в плохих сказках?

— И в паре хороших. — за дверью имелся светильник. Хитроумное решение, высекавшее искру, если опустить стеклянный колпак. Солнышко зажгла его, и фитиль вспыхнул, открыв проход, достаточно высокий, чтобы стоять, впрочем, ни одну из них нельзя было назвать высокой.

— Как ты его нашла?

— Мне действительно некуда было деть время. — Солнышко вошла, увлекая за собой Алекс. — Поэтому, когда я почувствовала сквозняк, я нашла, откуда он взялся. — проход изгибался влево, повторяя форму башни, такой узкий, что даже узкоплечей Алекс приходилось протискиваться внутрь, уворачиваясь от паутины. — В таком месте! Было бы обидно, если бы не нашлось одного-двух потайных ходов.

Луч дневного света коснулся камней, и они скользнули в небольшую сводчатую комнату, где под прорезью окна в нише стояла пыльная скамья.

— Убежище, — сказала Солнышко. — На случай, если императрице придётся быстро бежать.

— Именно то, что мне и нужно. — Алекс глянула на узкую винтовую лестницу. — Куда она ведёт?

— Вниз — в гостевые покои, на кухню и в кладовые. Наверх — в тронный зал. Оттуда открывается отличный вид.

Алекс сползла на скамью:

— Не уверена, что смогу подняться. — она повернулась, прислонившись спиной к стене, и закинула босые ноги на скамью, колени упёрлись в грудь.

— Мне никогда не делали предложения, — медленно проговорила Солнышко, — Но, конечно, главное, по сравнению, например, с тем, чтобы быть протараненной галерой… в возможности сказать «нет»?

— В данном случае, похоже, никто так не думает.

Солнышко снова не нашла слов:

— О.

Алекс тоскливо смотрела вдаль из окна, лёгкий ветерок шевелил её волосы:

— Герцог Михаэль говорит — я могу одним махом превратить своего злейшего врага в лучшего союзника.

— Союзники — это хорошо, — сказала Солнышко.

— Леди Севера говорит — обещание наследников принесёт стабильность.

— Всем нравится… стабильность.

— Якоб говорит — это имеет смысл с военной точки зрения, а у Аркадия есть флот, и он может взять нас измором за несколько недель.

— Якоб забыл о военных делах больше, чем я когда-либо узнаю. Но я пробовала голодать, и я бы не рекомендовала.

— Затем брат Диас говорит — это решит множество проблем.

— Верно.

— Он говорил, что сожалеет. Он всегда сожалеет. Но это никогда ничего не меняет.

— Причин много. — у Солнышко возникло ощущение, что Алекс ждёт, когда она перечислит некоторые из аргументов против брака с Аркадием, но пока это не казалось уместным. Через мгновение вместо неё заговорила Алекс:

— Ты, возможно, заметила… я не из тех, кто выходит за мужчин.

— Не уверена, что у императриц бывает выбор.

— Я начинаю думать, что у императрицы выбора меньше, чем у воровки.

— Ну, одеваешься ты теперь получше. — Алекс снова повернулась к окну, сжав губы:

— Не уверена, что сейчас подходящий момент для шуток.

— Тогда будь серьёзной.

— Что?

— Давно пора. — Солнышко пожала плечами. — Ты — императрица Алексия Пирогенет, рождённая под огнём! — Алекс сидела, свернувшись калачиком в этой маленькой нише, больше похожая на узницу, отчаянно жаждущую ветерка свободы на щеке, чем на наследницу империи.

— Нет, — тихо сказала она. — Я — не наследница.

— Пока нет, может быть, но ты ею станешь. Ты — принцесса Алексия…

— Нет! — Алекс закрыла глаза и крепче обняла колени. — Нихера подобного!

Солнышко моргнула:

— Что ты…

— Моя мать торговала сыром! — выпалила Алекс, выглядя такой злой, что Солнышко отступила на шаг. — Единственный трон, который она наследовала — табуретка, на которой она доила коров!

Солнышко снова моргнула.

— Моя мать торговала сыром, а потом умерла, так случается с людьми. — теперь весь гнев вытек из Алекс, она снова обмякла и повернулась к окну, свет ярко выделял одну сторону её лица. — Мой отец копал канавы, и когда мне было семь лет, он взял меня в Святой Город в особую поездку, и когда мы приехали туда, он сказал, что не может позволить себе содержать меня, и продал меня Кошёлке, чтобы она сделала меня воровкой, и вот… вот там я с ней и познакомилась.

— Познакомилась… — Солнышко не была уверена в желании задавать этот вопрос. Не была уверена в желании услышать ответ. — С кем?

— С Алексией, — сказала Алекс.

Солнышко снова моргнула:

— О.

— И однажды она показала мне монету. — Алекс вытащила её за цепочку. Полумесяц из блестящей меди с грубым краем. — И она показала мне родимое пятно, и сказала, кто она. Я не поверила. Кто бы в такое поверил? Змеиный трон, что за дерьмовая история! — она нахмурилась и поковыряла ноготь на ноге. — Но я видела — она верит, и я так завидовала. Ведь она считала себя чем-то. А я знала, что я — ничто.

Солнышко снова моргнула. Снова сказала: «О». Это становилось бесполезной привычкой.

— А потом пришла Долгая Оспа, и ей не повезло, и… она умерла, так происходит с людьми. — Алекс, или кем бы она ни была, начала плакать. — Поэтому я украла монету, ведь я воровка, и согнула кусок проволоки по форме её родимого пятна, и обожгла себя за ухом, я украла и это, потому что я — кусок дерьма, и даже имя её украла, потому что… я просто хотела быть… не ничем.

Солнышко постояла мгновение, уставившись на неё:

— Но… разве оракулы…

— Они просто держали меня за руку и несли всякую херотень! Про башни, эльфов и огонь. Бок решила, будто поняла. Бок и мой дядя, который мне даже не дядя! Полагаю… они хотели, чтобы это было правдой. Что мне было делать? Сказать герцогу и кардиналу: «Вы всё перепутали»?

На этот раз Солнышко не смогла даже выдавить из себя «О», а в этой тайной комнате, глубоко в толстых стенах маяка, тишина была как в могиле.

— Мы можем уйти. — Алекс подалась вперёд и схватила Солнышко за руку. — Мне здесь не место. Мы добрались так далеко, почему бы не пойти ещё дальше? Найти, где наше место. — и она выглядела жалкой, отчаянной и дикой.

Солнышко хотела бы обнять её и сказать — всё будет хорошо. Но она знала — не будет. Она понимала, что нужно сделать. Ради всех.

Всех, кроме неё.

Она заставила себя просто стоять спокойно. Приказала лицу не выдать никаких чувств. Это было несложно. Она годами не выдавала никаких чувств:

— А где, по-твоему, моё место? — спросила она.

Алекс вздрогнула как от пощёчины. Солнышко задумалась, кому из них было больнее, когда она это сказала. Но она сказала. Чтобы Алекс не пришлось:

— У тебя есть шанс сделать что-то хорошее. Не стоит его упускать. Не то чтобы вокруг очень много хорошего. Ты хотела не быть ничем? — ей хотелось бы держать Алекс за руку. Крепко сжать. Вместо этого она похлопала её. Вяло, дружески похлопала, а потом отступила. — Ну, теперь ты — что-то.

Алекс посмотрела на неё:

— Мы всё ещё могли бы…

— Не думаю. Мы всегда знали… это не навсегда. — хотя, по правде говоря, Солнышко до сих пор не позволяла себе думать об этом и смотрела с этой стороны впервые. — Как только тебя коронуют, папское связывание призовёт меня обратно в Святой Город. За новым поручением.

Алекс снова потянулась к ней:

— Но ты — единственная…

Солнышко отступила:

— Ты найдёшь что-то ещё. Ты принцесса. Я эльф. Звучит как неудачная шутка. Да это и есть неудачная шутка.

Тишина. В темноте. Они вдвоём, так близко друг к другу, но так невозможно далеко друг от друга.

Затем Алекс встала. Она держалась очень прямо, как учил её барон Рикард:

— Ты права. — она разгладила платье. — Я больше не могу позволить себе… глупости. — и она прошла мимо Солнышко обратно в покои императрицы.

— Алекс!

Она обернулась, и в уголках её глаз мелькнул проблеск надежды.

— Возьми, — Солнышко протянула ей светильник. — Я и без него вижу.

Якоб стоял на коленях в луче света перед окном, склонив голову и сложив руки, словно святой на картине готовясь к мученической смерти.

Солнышко немного толкнула панель и проскользнула боком. Затем, чтобы не показаться грубой, выбрала покоробленную половицу, которая, как она знала, должна была скрипнуть, и навалилась всем весом.

Якоб поморщился, оглянувшись через плечо, его шея громко щёлкнула.

— Солнышко? Это ты?

Она выдохнула и села на кровать, опустив голову:

— А сколько невидимых эльфов ты знаешь?

— Это мог быть Святой Дух, — проворчал он, медленно вставая.

— Зачем бы ему тебя посещать?

Якоб прищурился, глядя на открытую панель в стене и на полоску тьмы, виднеющуюся у края:

— У меня здесь тайный ход?

— В таких местах они повсюду. Что делаешь?

Якоб вздохнул, словно обдумывая ложь, и сдался:

— Молюсь.

— Я думала, ты больше не веришь в бога.

— Может быть, я надеялся… Он ещё верит в меня. — он поморщился, опускаясь на кровать рядом с ней — и он, и каркас кровати издали жалобный стон.

— У Алекс кровать получше.

— Ну, она принцесса, а я убийца.

Тишина затянулась. Якоб не из тех, кто умеет красиво болтать, но в молчании был мастером.

Солнышко медленно вздохнула:

— Кажется, она выйдет замуж за Аркадия.

Якоб тоже медленно вздохнул:

— Думаю, в конце концов, так будет лучше.

— Лучше для кого? — прошептала Солнышко. Ей хотелось плакать, но она не знала, как это делается. Вместо этого она наклонилась вбок и продолжала наклоняться, пока не упала на колени Якоба, прижав руки к груди. Через мгновение он обнял её.

Нежность была последней вещью, которую можно ожидать от старого рыцаря, но для человека, который всю жизнь убивал эльфов, он был на удивление хорош в объятиях.

— Я просто хотела… чего-то, — сказала она. — Для себя.

— Никто этого не заслуживает больше.

— Но я не могу этого получить. — снова тишина. Вдали за окном кружили и кричали птицы.

— В молодости, — сказал Якоб, — Я думал, что строю на века, стремлюсь к чему-то. К какому-то идеальному положению вещей. Мира. Себя. — он мягко переступил под ней одной ногой, затем другой. — Доживёшь до моих лет, поймёшь — ничто не вечно. Ни любовь, ни ненависть, ни война, ни мир. Если что-то не закончилось… значит, ты ждала недостаточно долго.

Солнышко шмыгнула носом:

— Это должно утешить?

— Это должно быть правдой. У тебя что-то было. Будь благодарна за это. — Якоб глубоко и страдальчески вздохнул. — Теперь тебе придётся отпустить.

Глава 61 «Меч и книга»

Базилика Ангельского Явления почти не изменилась со времени последнего визита Якоба.

Глубокая тишина, в глубине которой каждый шаг, слово или шёпот рождали гулкое эхо. Горько-сладкий запах полировки и старого ладана. Бесконечные ряды скамей, рассчитанных на тысячи человек, потемневших от веков полировки благочестивыми задницами. Монахини в багряных капюшонах склонились с горящими огоньками над лесом свечей, торчащем из куч старого расплавленного воска. Звезда из сотни копий над алтарём, установленная на огромном колесе из стали и золота. Копья блаженных героев Первого крестового похода, которые сражались и побеждали, а затем проигрывали ещё до рождения Якоба. А в центре — пять стеклянных сосудов, в каждом из которых хранилось перо ангела в солёном растворе — реликвии ангельского явления, побудившего святого Адриана заложить краеугольный камень базилики, зарытый глубоко под алтарём. И сейчас над ним стояли Патриарх и целая армия священников в позолоченных облачениях, усыпанных тёмными драгоценностями, готовясь провести императорскую коронацию и королевскую свадьбу в едином действии.

Стены были почти не видны из-за акров образов, втиснутых в рамы от мозаичного пола до затенённого купола. Некоторые были маленькими, как ладонь Якоба. Другие — огромными, как дверь амбара. Некоторые были оправлены в серебро или золото. Некоторые были вставлены в грубо обработанное дерево, отполированное веками обожающих кончиков пальцев. Тысячи и тысячи святых и ангелы в виде крылатых людей, и ангелы в абстрактных образах: круги глаз, спирали крыльев, лучи огня, заросли цепких рук.

Одна фигура привлекла внимание Якоба: не похож на одного из святых, с этими их глазами, вечно благоговейно закатанными к небу, а в шрамах и с едва заметной улыбкой. Словно вместо размышлений о добродетелях он придумал шутку и старался не рассмеяться:

— Святой Стефан? — спросил брат Диас.

— Великий защитник. Покровитель воинов. — Якоб понял, что потянулся, почти коснувшись киота, и отдёрнул руку. — Я годами носил такой образок. Прикрученный к обратной стороне щита. Просто мазня, далеко не такая изящная, как эта.

— Что с ним стало?

— Похоронил вместе с другом. — Якоб поморщился. Он привык к боли, но сейчас приступ был поистине острым. — А может, врагом.

— Чьи это могилы? — спросил брат Диас, кивнув в сторону святилища рядом с ними, на кафедру, надписи и ряды обветшалых гробниц.

— Герои Трои, отдавшие свои жизни, защищая город во время Второго крестового похода. Это, должно быть, Вильгельм Рыжий. — Якоб посмотрел на статую зловеще сверкающего идеального воина. — Сомневаюсь, что скульптор когда-либо встречался с ним. Ни за что не догадаешься, что у него одна нога короче другой и самый кривой нос в Европе. Посмотри на него сейчас. Вечно молодой. Вечно великолепный.

Брат Диас кивнул на пару пустых каменных ящиков, всё ещё ожидающих своего груза костей:

— Может быть, когда-нибудь и тебе найдётся место рядом с ним.

Якоб фыркнул:

— Боже, надеюсь, что нет.

— На что же ты тогда надеешься?

— Тихо умереть во сне и не оставить после себя следа.

— Ты? — брат Диас выглядел поистине потрясённым. — Твою жизнь несомненно стоит прославить! В скольких крестовых походах ты участвовал?

Вздох Якоба был настолько глубоким, что старые раны на груди загорелись, каждая со своей печальной историей неудач, ошибок, сожалений:

— Два против эльфов. Один против язычников в Ливонии. Один против саримитян в Бургундии. Один против Сомневающихся в Баварии, хотя там почти не было сражений, это было просто убийство. Затем крестовый поход Папы Иннокентии Четвёртой против последователей Пяти Уроков. — он фыркнул, от чего боль пробрала до кишок. — Мы даже не добрались до Афри́ки. Остановились на Сицилии пополнить запасы, и оказалось — гораздо проще разграбить Мессину и улизнуть домой, не понеся никакой ответственности.

— И всё же, — сказал брат Диас. — Ты — святой воин, исполняющий личные приказы Папы!

— Возможно, она пока не разбирается в людях.

— Я своими глазами видел как ты по крайней мере четыре раза рисковал всем, чтобы защитить принцессу Алексию!

— Тот, кто не может умереть, не может рисковать, брат Диас.

— Но ты сражался в великих битвах, одерживал великие победы, получал тяжёлые раны…

— Мои величайшие битвы я вёл против самого себя, и все они закончились поражениями. Я пострадал гораздо меньше, чем заслуживаю.

Брат Диас смотрел на статую Вильгельма Рыжего, глядевшего куда-то вдаль.

— Поэтому ты всегда ищешь больше?

— Больше чего?

— Страданий. Ты осмеливаешься оказаться вне спасения? — брат Диас указал на гулкую тьму над ними. — Этот суд — Божий.

— Тот, кто не может умереть, не может быть судим.

— Кто не может умереть, у того не может кончиться время на искупление. Выдвинуть собственное обвинение, вынести собственный вердикт, объявить собственный приговор… — брат Диас мягко покачал головой. — Это попахивает высокомерием, Якоб из Торна. Это попахивает гордыней.

— Наконец-то ты заглянул мне в душу, брат Диас. Ты мудрее, чем я думал.

— Легко быть мудрым в отношении чужой жизни и чужого выбора.

— Но мало кому удаётся. Признаюсь, когда мы впервые встретились, я не возлагал на тебя больших надежд.

— Ну, я был мягким, наивным и эгоистичным. И не уверен, что всё так уж сильно изменилось…

— Думаю, изменилось. — Якоб никогда не был склонен к похвалам. В юности — потому что хотел получить всю славу только себе, словно дракон, копящий золото. В старости — потому что боялся ненароком уничтожить тех, кому симпатизировал. Но иногда верное слово может подтолкнуть жизнь к свету, а изменение жизни — это изменение мира. Возможно, понемногу. Но к лучшему.

— Всю свою слишком долгую жизнь… — начал он, — Я был человеком меча. Склонным судить о людях по железу, которое вижу в них. По их храбрости. По их доблести. Я пытался избавиться от этого, но в моём возрасте привычки трудно сломать.

— Я научился здоровому уважению к мечу, — сказал брат Диас, — поверь мне. Меч может уничтожать опасности и защищать праведных. Как это делал святой Стефан. Как, я видел, это делает твой.

— В хороший день мне нравится так думать. Но всё, что может сделать человек с мечом — увеличить шансы лучшего человека. Расчистить место, чтобы воины Книги смогли построить что-то стоящее. — он отвернулся от гробниц и кивнул брату Диасу. — Давай лучше их помянем. Ты произвёл на меня большое впечатление на днях в тронном зале. — брат Диас удивлённо моргнул:

— Признаюсь, большую часть нашего пути я был… немного не в своей тарелке. Возможно, ты впервые видел моё поле боя.

— Если ты так сражаешься, то, возможно, именно ты заслужишь величественную гробницу.

— Или я. — Баптиста важно подошла, с ухмылкой глядя на статую Вильгельма Рыжего. — Понадобится эффектная скульптура, не так ли?

— И надпись бы гласила…? — Бальтазар важно подошёл следом за ней. Они были как кошка с собакой. Вечно покусывали, но никак не могли перестать обнюхивать друг друга. — «Неудачная помощница цирюльника, неудавшаяся подмастерье мясника, неудавшаяся ученица портнихи, неудавшаяся натурщица?»

Баптиста вскинула голову:

— Клянусь, я была потрясающей натурщицей.

— Должно быть, поэтому ты продержалась целую неделю, — усмехнулся Бальтазар. — Чтобы заслужить большую статую, нужно подставить шею под удар. — Вигга просунула лицо между ними:

— Всем было бы легче, если бы вы двое просто трахались.

— Фу, — сказал Бальтазар, скривив губы в отвращении.

— Или один из вас убил другого.

— Хм, — сказала Баптиста, задумчиво приподняв бровь.

Вигга втиснулась между ними:

— Тогда я хочу себе гробницу!

Брат Диас нервно взглянул на полк священников, столпившихся у алтаря:

— Не знаю, как Патриарх отнесся бы к статуе язычницы-оборотня в своей базилике.

Вигга выглядела удручённой:

— Ты прав. — но тут же оживилась. — А что, если я сменю религию? В смысле, что Один сделал для меня в последнее время?

— Что Один сделал для кого-то, кроме Одина? — задумчиво спросил барон Рикард, развалившись на скамье неподалёку.

— Мне нужно к спасённым! — Вигга тяжело хлопнула Якоба по плечу, заставив его содрогнуться. — О. Я думала, у тебя другое плечо болит.

— У меня оба плеча болят, — проворчал Якоб, щёлкая суставами. — А тебя уже инициировали.

— Да?

— Дважды. Один раз Папа Пий, чтобы изгнать волчицу.

— Та старуха с ванной? — Вигга сморщила нос. — Я думала, ей мешает мой запах.

— Разумное предположение, — пробормотал Бальтазар.

— Я ещё думала, почему меня не отмыли получше…

— А потом в Кёльне, — сказал Якоб, — С паломниками, помнишь? Ты увидела очередь и захотела получить то же, что и они.

— Думала, хлеб раздают. Но это объясняет, зачем нас потом окунали в реку… — Вигга моргнула. — И почему хлеб был крошечным и невкусным.

— Это было тело Спаситель, — сказал брат Диас.

— Нет-нет, это была просто маленькая булочка. — Вигга нахмурилась. — Погодите… так я, значит, уже среди спасённых? — Якоб глубоко вздохнул:

— Неважно.

— А вот и она… — пробормотал брат Диас. На его лице сияла удивлённая улыбка, когда он смотрел, как принцесса Алексия скользит по проходу — словно гордый отец, наблюдающий за невестой.

— Её можно принять за принцессу, — сказал Бальтазар, если не с гордостью, то хотя бы без презрения.

— Наша девочка… — Баптиста смахнула фальшивую слезинку с уголка глаза. — Совсем взрослая…

Она готовилась к коронации, молитва «Наша Спаситель» была вышита золотой нитью, четыре служанки поддерживали отороченный мехом шлейф, её драгоценности сверкали, когда она скользила сквозь лучи света. Она шла во главе полка свиты, как и подобает императрице, в сопровождении герцога Михаэля и леди Северы, возможно, значительно ниже ростом, но отнюдь не затмеваемая ими.

— Так-так, ваше высочество! — барон Рикард низко поклонился, когда она подошла. Глаза четырёх служанок заворожённо следили за ним, словно кошки за тележкой мясника. — Или, осмелюсь сказать, ваше величество? Кажется, всё-таки мои уроки хороших манер не прошли даром.

— Я приложила дополнительные усилия, — Алекс кивнула в сторону спутниц. — Или, будем честны, мы все приложили. Девушка не коронуется императрицей Востока и не выходит замуж за своего злейшего врага каждый день, не так ли?

Герцог Михаэль наклонился к ней:

— Кстати о браке, ваше высочество …

Алекс поморщилась:

— Нам действительно надо?..

— …у меня… есть… просьба… — он сглотнул, протягивая руку, и леди Севера улыбнулась, нежно вложив свою руку в его. — Ты же знаешь, мы с леди Северой много лет были близкими друзьями.

Алекс уставилась на их руки:

— Ага…

— С тех пор, как его светлость вернулся в Трою, — сказала леди Севера, — Стало ясно, что мы всегда были… гораздо большим, чем просто…

— Чёрт возьми, — прошептал Бальтазар.

— А я говорила, — прошептала Баптиста.

— Я сделал леди Севере предложение руки и сердца! — выпалил герцог Михаэль.

— И для меня было честью принять его, — сказала леди Севера, — Конечно, с одобрения вашего высочества.

Последовала короткая пауза. Затем Алекс глубоко вздохнула:

— Я далека от мысли приберечь всё супружеское счастье только для себя.

— Вы сделали меня самым счастливым человеком в Европе! — герцог Михаэль лучезарно улыбнулся Севере, а затем и всем остальным. — От имени принцессы Алексии. От себя и моей будущей жены. От имени каждого гражданина Трои… — и он взял руку Якоба в свои обе и по-братски сжал. — Спасибо вам за всё, что вы сделали.

— Только за поручение, которое нам дала Её Святейшество, — проворчал Якоб, явно не испытывавший удовольствия от выражений благодарности.

— Но какой труд! Вам всегда будут здесь рады. Всем вам. — Якоб в этом сомневался, но оценил ложь. — Корабль зафрахтован и ждёт вас на пристани. — герцог похлопал брата Диаса по руке, в последний раз пожал руку Якоба и отпустил. — Надеюсь, ваше обратное путешествие в Святой Город будет… немного спокойнее.

— Даже не рассчитываем на это, — сказала Баптиста.

Глаза Алекс расширились:

— Вы уходите? — Как только корона коснётся твоей головы, — сказал Якоб, — по условиям Её Святейшества нам придётся уйти.

— Хотим мы этого, — кисло бросил Бальтазар, — Или нет.

— Я надеялась… — Алекс понизила голос. — Возможно, Солнышко… будет здесь…

— Осмелюсь предположить, она здесь — сказал Якоб. — Но показываться — не лучшая идея.

— Думаешь, эльфы не популярны в Святом Городе? — фыркнула Баптиста. — Здесь на Пасху каторжникам приклеивают поддельные уши и охотятся за ними на улицах.

— Хорошо, — Алекс сглотнула. — Тогда… передай ей… я прошу прощения. — Якоб кивнул:

— Она знает.

— Я понимала, что в конце концов нам придётся попрощаться. — Алекс оглядела остальных. Каждого по очереди. — Просто никогда не думала… Брат Диас, может быть, перед началом службы… вы дадите благословение?

— Я? — монах взглянул в сторону нефа, на Патриарха, его сверкающие позолоченные одежды, затем на своё скромное одеяние. — У вас должен быть хотя бы уровень епископа…

— Разве сама Спаситель не была скромной пастушкой?

Брат Диас усмехнулся:

— Мне будет не хватать наших богословских споров.

Пока монах шёл к кафедре перед гробницами, Якоб вспоминал Второй крестовый поход. Благословение перед последней вылазкой. Битву, которая заставила эльфов отступить. Битву, из которой столько людей не вернулось. Рыцарей, преклонивших колени, стоявших плечом к плечу. Патриарха Косму, голос которого был подобен грому, призывающего гнев ангелов на врагов Бога.

Брат Диас был проповедником иного склада. Он нежно возложил руки на кафедру, любовно поводил пальцами по краям, пока его паства выстраивалась перед ним полумесяцем:

— Я никогда не хотел быть священником, — начал он. — Скорее, я случайно влился…

— Из-за члена, — сказала Вигга.

— Что ж, — монах смущённо усмехнулся. — Есть и в этом доля истины. Но говорят, именно на мирских путях мы встречаемся лицом к лицу с Богом. Так было и со мной. Признаюсь, я не просил об этом. И точно не просил таких спутников.

— Все мы получаем то, чего заслуживаем, — пробормотал Якоб.

— Мы пошли по извилистому пути, со множеством… тупиков. Бывали моменты, когда я думал, что мы никогда не доберемся до Трои. Наша выносливость испытывалась по пути. Мы все помним ту гостиницу.

— Хотела бы я забыть, — сказала Баптиста.

— Вероломство епископа Аполлонии.

— Одна из самых вероломных епископов, которых я когда-либо встречал, — проворчал барон Рикард, — А там серьёзная конкуренция.

— Дом мага-иллюзиониста и говорящие головы.

Вигга рассмеялась:

— Как с них ужасно текло.

— А потом была битва на море.

— Я до сих пор ощущаю запах тех краболюдей, — пробормотала Алекс.

— И чумная яма под монастырём святого Себастьяна.

— Хорошие времена, — сказал Бальтазар с отстранённой улыбкой, — Хорошие времена.

— Но на каждом шагу мы каким-то образом вместе преодолевали трудности. Возможно, мы спорили друг с другом. — Бальтазар и Баптиста обменялись взглядами. — Но в конце концов мы сражались друг за друга. И Алекс… Ваше высочество… я видел, как вы учились. Я видел, как вы росли. Из девушки, которую когда-то звали хорьком. В женщину, готовую проложить курс империи.

Алекс пожала плечами:

— Всё ещё немного от хорька, признаю.

— Хорошей императрице не помешают зубы, — сказала Вигга.

— Да благословят Бог, святые и Спаситель ваше правление, — и брат Диас осенил себя кругом, — Как они благословили наше путешествие. Когда мы отправились в путь, я считал вас всех чудовищами. Я, пожалуй, понял, что вы — всего лишь люди. Возможно, шайка дьяволов, но на этот раз вы совершили Божье дело. — и он улыбнулся, кивнул и сошёл с кафедры.

Бальтазар наблюдал, спесиво поджав губы, словно знаток, разглядывающий редкую бутылку. Затем наклонился:

— На самом деле, он не так уж и плох, правда?

— В общем и целом… — пробормотал Якоб, — гораздо лучше, чем ожидалось.

Глава 62 «Столь многому надо соответствовать»

Вигге было невыносимо скучно.

Бесконечное пение, молитвы и бла-бла-бла скучных стариков. Всякое желание спастись, которое у неё было, быстро угасало, и она думала, что всё-таки лучше быть язычницей. По крайней мере, когда язычники молятся, всё заканчивается ещё до того, как захочется поссать.

Какой-то ублюдок с самой большой бородой, какую только можно было представить, так долго бубнил о засеивании поля, будто они коронуют плуг. А когда он наконец замолчал, и Вигга вздохнула с облегчением, какой-то другой ублюдок с ещё большей бородой встал и рассказал историю про рыбу.

— Что, чёрт возьми, происходит? — пробормотала она, ёрзая на скамье. — Мы что, коронуем рыбу?

— Это не про рыбу, — прошептал брат Диас. — А о благотворительности.

— Тогда почему бы просто не сказать прямо? — спросила Вигга в недоумении. Она не была большой поклонницей Одина, Фрейи, Фрейра и остальных, они не оказали ей никаких услуг, но, по крайней мере, она их понимала. Они были такими же мелочными, похотливыми и жадными, как и все остальные, если не чуть-чуть больше. В конце концов, какой смысл быть богами, если ты не чуть-чуть больше? Но Спаситель была так велика, что ей нужно было соответствовать. Вигга смотрела на её изображение в цветном стекле, раскинувшую руки над колесом, словно не могла дождаться, пока её высекут. Все эти добродетели, жертвенность и терпение. Вигга никогда ничего не могла выносить. Даже до укуса.

Якоб был чертовски терпеливым. Он только и делал, что терпел. Посмотрите на него, рядом на скамье: стиснутая челюсть, изуродованная шрамами, всё терпит. Никакой выпивки, никакой лжи, никакого траха. Насколько Вигга знала, он не давал клятвы против веселья, но выглядел так, как будто давал. Зачем жить вечно, если не собираешься жить?

За ним развалился барон Рикард, раскинув руки на спинке, словно это был диван в борделе. Дама по другую сторону от него постоянно поглядывала на него, дыша так, будто пробежала милю, и потела так же, обмахиваясь рукой и делая всё что угодно, лишь бы напроситься на укус. Вигга понятия не имела, как кто-то может хотеть этот ухмыляющийся труп, под настроение она бы предпочла кого-нибудь более мужественного, но лемминги любят утёсы, не так ли?

Она снова заёрзала. Её задница не была создана для нагревания скамеек:

— Яйца долбанного Одина, мне скучно. Или, погоди, если я инициирована… надо сиськи Спаситель? Можно так сказать?

Брат Диас потёр виски:

— Не в базилике, в идеале.

Алекс сидела в кресле или где-то ещё, а священник с самой большой бородой стоял позади неё, всё ещё монотонно бормоча. Две девушки вошли и накинули Алекс на плечи красный плащ, а следующая пара закрепила его большой квадратной золотой брошью. Леди Севера вложила сноп пшеницы в левую руку Алекс, а герцог Михаэль вложил в её правую позолоченное копьё, остриё которого дрогнуло, Вигга уже надеялась, что сейчас Патриарху выколют глаз, это немного оживило бы обстановку, но не тут-то было.

Всё это ерунда, но, глядя на восторженные лица зрителей, Вигга задумалась, найдёт ли она в этом хоть какой-то смысл. Выбрать в жёны семнадцатилетнюю девчонку, которая едва может держать копьё, только из-за того, в какой комнате она родилась, было, на первый взгляд, немного глупо. Но, облечённое в такую блестящую помпезность и торжественный ритуал, уже начинало обретать сверкающий, торжественный смысл.

— То, что трудно сделать, — пробормотала она себе под нос, — Трудно сломать. — Патриарх полил голову Алекс маслом из золотой ложки. Затем взял корону у мальчика с подушкой, поднял обеими руками и опустил, медленно, медленно, растягивая этот момент. Драгоценности мерцали и мигали в чернильной тьме, медленно, медленно.

— Брось на неё и дай мне поссать! — прошипела Вигга, вероятно, голос с заднего ряда услышали все — в зале воцарилась тишина. Она почувствовала перемену, когда Патриарх возложил золотую вещь на голову Алекс. Беспокойная тяжесть, которая тащила её всю дорогу до Трои, теперь тянула обратно к морю.

— Так вот оно что. — Бальтазар потёр живот, и Вигга поняла — он тоже это чувствует.

— Вот оно что, — сказал Рикард, закрывая глаза. — Все почувствовали это.

Четыре дворянина наклонились, и Вигга поняла, что Алекс сидела на золотом щите, а теперь они подняли её на плечи, выставляя напоказ толпе, словно товар на аукционе. Все встали со скамей и опустились на колени, издав громкий шорох, и Вигга была благодарна за возможность хоть как-то подвигать ногами. Алекс пошатнулась под этой короной, её глаза метнулись вверх, словно она боялась, что корона свалится, и она уронит копьё и пшеницу, жонглируя всем этим чёртовым добром по всему нефу. Но корона осталась на месте, девушки запели, зазвонили колокола, и Вигга рассмеялась. Она любила звон с того раза, как впервые услышала, когда Олаф разбил один из них во время того набега, и звон такого количества колоколов, заполнивших это огромное пространство, заставил её задуматься, не предпочесть ли спасённых язычеству. Она никогда не умела придерживаться выбора. Даже до укуса.

— Пора нам уходить. — с болезненным ворчанием Якоб встал и повёл их гуськом. Вигга в последний раз взглянула на Алекс, герцога Михаэля и леди Северу, улыбавшихся ей, и подумала, чем всё это обернётся. Но этого ей так и не доведётся увидеть. Часовня Святой Целесообразности похожа на телегу, забирающую трупы, и не только из-за запаха. Люди были рады видеть её во время катастрофы, но никто не хотел, чтобы она стояла у их входной двери, когда опасность миновала. Когда они вышли из больших дверей, миновали множество стражников и оказались в пятнистом дневном свете, колокола всё ещё звонили.

— Жаль, мы не смогли остаться на свадьбу. — Вигга свернула с дороги, спустила штаны и присела в кустах. — Хотя эти, наверное, устроят и из свадьбы полнейшую скуку.

— Тебе обязательно? — Бальтазар закатил глаза. — Здесь?

— Ну, я могла бы напрудить и на скамью, но тогда никто бы меня не поблагодарил.

— В чём-то она права, — сказала Баптиста.

— Почему… когда действительно нужно… иногда так трудно идти? — и Вигга хмыкнула, наконец справившись, стараясь держать бёдра под нужным углом, чтобы не зассать штаны в очередной раз. Благодаря колокольчикам, удовлетворённому связыванию и простому удовольствию от опорожнения мочевого пузыря, она наконец-то получила удовольствие, но, похоже, никто другой не получил. С Якобом это не было неожиданностью, но Баптиста обычно умела выдать улыбку, и даже барон Рикард выглядел менее самодовольным, чем обычно.

— Фрейина жопа, — проворчала Вигга, смахивая капли одной рукой и вытираясь о ближайший лист. — Ну и грустные у вас рожи.

— Что ж, мы немедленно отправляемся в Святой Город, — рявкнул Бальтазар, разворачиваясь. — Чтобы вернуться к плену, негодованию и презрению. Чтобы вернуться к рабству.

— А, — нахмурилась Вигга. — Я совсем забыла об этом.

Глава 63 «Злые друзья»

Алекс стояла, уставившись в пустоту, вокруг неё сновали служанки. Казалось, она простояла весь день, пока люди гудели вокруг неё. Лепетали, ходили вокруг неё, над ней. Катали её, словно гипсовую статую Спаситель в праздничный день. Одевали и раздевали, словно портнихи манекен. Надевали на неё разные головные уборы, словно на вешалку. Ещё утром зашили в это платье с молитвами золотой нитью. Теперь вырезали из него.

Она едва понимала, кружится ли у неё голова от аплодисментов, измотана ли она ожиданиями, ужасается ли мыслям о правлении империей, или паникует от мыслей о том, как пережить первую брачную ночь. Ей хотелось смеяться, блевать, прятаться под кровать и бежать в доки — всё одновременно.

— Я — императрица Трои, — пробормотала она себе под нос, наверное, в сотый раз.

— Без сомнения, ваше величество. — леди Севера наблюдала за раздеванием, словно распаковкой семейной реликвии из пыльного ящика. Казалось бы, мысль о том, что она теперь тётя Алекс, могла бы утешить, если бы не её собственное замужество, вызывающее новое желание броситься к двери.

— Я — императрица Трои… — она зажмурилась. — А мой муж уже идёт.

— Боюсь, это не совсем та первая брачная ночь, о которой вы мечтали. — Алекс фыркнула:

— Честно говоря, я не мечтала дожить до двадцати. — честно говоря, она бы даже не поставила на это денег.

— Не волнуйся. Зенонис и Плацидия будут за дверью. Мы с герцогом Михаэлем всего лишь этажом ниже.

— Значит, если мой муж попытается ткнуть в меня кинжалом, вы успеете вовремя его остановить?

— Ваш муж не будет в вас тыкать, — сказала леди Севера. — По крайней мере, не кинжалом.

— Не кинжалом… — пробормотала Алекс, когда одна из девушек, Клеофа, подумала она, или, может быть, Афинаида, распилила шов на её платье, а другая рассыпала горсти цветочных лепестков по ковру.

Леди Севера деликатно откашлялась:

— Вы не… девственница?

Алекс громко фыркнула:

— Даже не рядом.

— Хорошо. Хорошо.

— Разве невеста не должна быть… в идеале?

— Идеал не всегда… идеален. По крайней мере, вы будете иметь представление, чего ожидать.

— Настолько плохо? — Алекс судорожно вдохнула и выдохнула под звук рвущихся стежков. — Такое чувство, будто я месяцами превращалась в нечто новое. Теперь мне снова придётся превращаться во что-то другое. Даже не знаю во что.

— Превращение… — это часть жизни, — сказала леди Севера. — Пугающая, но необходимая. Даже прекрасная. Гусеница становится бабочкой.

Алекс сглотнула:

— Бабочки долго не живут.

От шёлкового платья, которое они накинули на неё, определённо веяло обречённой молью: только будучи надетым, оно тут же спадало, развевалось на ветру из открытых окон, не оставляло места для воображения.

В дверь постучали. Скорее всего, обычный стук, но Алекс он показался тяжёлым, словно гвозди в крышку гроба. Одна из девушек — Плацидия, подумала она, или, может быть, Зенонис — ускользнула, чтобы ответить, пока остальные в последний момент лихорадочно дёргали, щипали, взмахивали и расчёсывали волосы, наносили пудру, словно лёгкий румянец на её щеках мог стать решающим фактором, отделяющим счастливый брак от мучительной жизни в кандалах. Они водружали на её голову венец из золотых листьев — неопределённо соблазнительный или властный — весьма подходящий головной убор, поскольку Алекс и сама ломала голову над этим выбором и понятия не имела, как к нему подойти. Поэтому, когда дверь открылась, она прислонилась к одному из столбиков кровати, скрестив руки, слегка нахмурившись, но при этом приподняв одну бровь. Словно ворчливый повар, слишком долго ожидавший прихода подмастерья.

Аркадий стоял в дверях, одетый не в тонкую ткань, а в великолепно вышитую куртку, накрахмаленную рубашку и начищенные до блеска сапоги, в которых он женился. Он поклонился очень элегантно — какое облегчение, было бы обидно быть убитым человеком с дурными манерами.

— Ваше величество. Или, вернее сказать… — он поднял взгляд с лёгкой улыбкой. — Моя жена?

— Ваше высочество. Или, вернее сказать… — Алекс почему-то с трудом выдавила эту фразу. — Мой муж.

Последняя из девушек — Афинаида, подумала она, или, может быть, Плацидия — бросила оставшуюся горсть лепестков и захлопнула двери, запечатав их двоих — мужа и жену, императрицу и супруга, Алекс и мужчину, которого она ещё несколько дней назад считала своим самым опасным врагом — в её спальне, наедине.

Отлично.

— Признаюсь, я чувствую себя немного… — Аркадий прочистил горло, это был первый намёк на то, что он тоже, возможно, нервничает. — Чрезмерно одетым. — он избавился от сверкающей куртки, бросил её на стул и начал закатывать рукава рубашки. — Может быть, немного вина поможет нам обоим… расслабиться.

Алекс уже очень давно не расслаблялась. Честно говоря, она не помнила, чтобы когда-либо была расслаблена. Но сомневалась, что когда-либо была менее расслабленной, чем в этот момент:

— Я бы не отказалась. — пробормотала она, пока вино, журча, лилось из кувшина в два бокала, сверкающих красно-кровавым на закате.

Он подошёл к кровати, протягивая ей один:

— У тебя был адский денёк, — она взяла бокал, гадая, можно ли разглядеть яд. — И он ещё не кончился… — он увидел её колебания. — Если там яд, — и он отпил из своего бокала. — Я только что убил себя.

— Ты мог бы подсыпать яд только в мой бокал. — сказала Алекс.

Аркадий поднял брови:

— Именно так поступила бы моя мать. Ты меня переоцениваешь, — он поменял бокал Алекс со своим, а затем отпил и из него. — Или недооцениваешь.

Наконец она позволила себе сделать глоток. На вкус довольно приятно. Но тот яд, который герцог мог бы использовать против императрицы, вероятно, без вкуса и без цвета. Она устроилась на кровати. Попыталась натянуть полы своего злосчастного платья, чтобы они хоть немного прикрыли ноги, но это было всё равно что прикрывать ветчину пёрышком.

Аркадий наблюдал за ней:

— Ты кажешься немного…

— Похожей на хорька?

— Я хотел сказать — нервничающей.

— Ну, все твои братья пытались меня убить.

— Я слышал об этом и подумал… какая нелепость. — он обошёл кровать с другой стороны. — Единственное утешение в том, что у них явно не очень-то получилось. Я пытался им сказать, но, хотя они были очень разными людьми, все трое пошли в нашу мать — их невозможно было ни от чего отговорить. Но я могу обещать тебе. Прямо сейчас, что я… — Аркадий уселся на дальний край кровати и серьёзно посмотрел на неё. — Никогда не попытаюсь тебя убить.

— Вроде минимального стандарта для мужа, правда?

— Боюсь, не каждый супруг императрицы в истории ему соответствовал. — он сдёрнул сапог и со стуком отбросил. — Но я надеюсь полностью прояснить ситуацию. — он невнятно поворчал, стягивая другой сапог. — Я во многом отличался от своих братьев, но, пожалуй, самое главное, хотя я и был старшим… — наконец он снял сапог и закинул ноги на кровать, пошевелив пальцами. — У меня никогда не было ни малейшего желания стать императором.

Алекс была довольно опытной вруньей. Возможно, она выделялась даже среди профессиональных лжецов трущоб Святого Города, но она не чувствовала лжи. Она сделала еще один глоток вина и откинулась на подушки:

— Значит, ты взял меня по любви?

Аркадий улыбнулся:

— Ты, конечно, выглядишь восхитительно…

— Репа выглядела бы восхитительно, если бы её приодели мои слуги.

— Но репа не поможет мне спасти Восточную империю. — он продолжал смотреть на неё с тем же серьёзным, слегка насмешливым выражением. — В течение десятилетий, если не столетий, правители Трои были её злейшими врагами. Лучшие дети города, пожирающие друг друга. Борющиеся за власть, ослабляющие целое, и всё это под тенью неминуемого остроухого апокалипсиса. Я хочу вернуть империи моих предков былое величие. Вместе… может быть, у нас есть шанс?

Ей пришлось признать — ей нравилось то, что он говорил. И то, как он это говорил. Боже, неужели он начал ей действительно нравиться? Это никогда добром не кончалось:

— Аркадий…

— Друзья зовут меня Арчи.

— Да?

— Хочешь верь, хочешь нет, но у меня их довольно много.

— Верю.

— Спасибо.

— Ты такой обаятельный.

— Спасибо.

— Но я знала очень обаятельных, и при этом очень злых людей.

— Ну, злые люди — лучшие друзья, не находишь? Они готовы ради тебя сделать такое, на что никогда не пойдут хорошие.

Алекс, которая за последние несколько месяцев не погибла только благодаря банде дьявольских еретиков, вряд ли могла с этим поспорить:

— Значит, ты хочешь, чтобы мы были друзьями?

— Ну, в браке это кажется более предпочтительным, чем быть врагами. Я видел, как моя мать сошлась с четырьмя мужьями, и это ни к чему хорошему не привело. Особенно для мужчин. Не вижу смысла повторять ошибки родителей, а ты?

— Я едва знала своих родителей.

Аркадий закатил глаза к потолку:

— Боже, лучше бы я никогда не знал своих. Ты пытаешься вызвать во мне зависть, Алексия?

— Друзья зовут меня Алекс.

— Разумно.

— Хочешь верь, хочешь не верь, но их почти нет, и большинство просто уехали в Святой Город.

— Если и были злые друзья, — сказал Аркадий, — я думаю, это про них.

Алекс почувствовала себя уязвлённой:

— Наверняка, они… смешанного типа.

— Мне рассказывали: особенно опасный вампир, а также особенно жестокий оборотень и высокомерный посредник с миром мёртвых.

Алекс плотнее запахнула платье, какое бы оно ни было:

— У всех свои недостатки.

— О, я прекрасно это понимаю. У меня полно недостатков, но лицемерие к ним не относится. — он вздохнул. — Чувствую, ты не горишь желанием скрепить наш союз, я не обижаюсь и разделяю твою сдержанность. — он поднял руку. — Уверяю тебя, это дело вкуса, а не качества. Могу я предположить, что ты… возможно… — и он высоко поднял брови. — Предпочитаешь кольца пальцам, так сказать?

Алекс тоже подняла брови в ответ:

— А ты, может быть, как раз предпочитаешь пальцы?

— Похоже, моя жена так же проницательна, как и красива.

— Это какой-то изящный способ назвать меня уродливой дурой?

Аркадий не отвёл взгляда:

— Совсем наоборот, по обоим пунктам.

— Ну, кровать достаточно большая, чтобы мы могли спать на ней каждую ночь и, возможно, никогда не встречаться.

— Я слышал, секрет хорошего брака — широкий матрас.

— Рано или поздно нам придётся встретиться посередине. Ходят разговоры о… — Алекс откашлялась, — Наследниках.

— Ах, да. Чтобы родились здесь, под огнём, как ты. Между нами… я уверен, мы сможем придумать способ свести нашу взаимную неприязнь к минимуму.

Всё получилось куда цивилизованнее, чем Алекс смела надеяться:

— Вокруг и так достаточно вражды, не будем добавлять ещё.

— Как будто я сказал. — Аркадий взбил одну из подушек тыльной стороной ладони и удовлетворённо откинулся, глядя в потолок, синеватый, как ночное небо, усеянный золотыми звёздами. — Может быть… немного помощи от тех, кто нам более симпатичен? И какая-нибудь занавеска?

— С дыркой? — пробормотала Алекс, откидываясь, чтобы тоже рассмотреть потолок.

Аркадий повернулся к ней, сложив большой и указательный пальцы в кольцо и ухмыльнувшись сквозь него:

— Совсем маленькой. И, возможно, какое-нибудь душистое и скользкое масло.

— Похоже, будет вечеринка.

— Похоже на вечеринку, — сказала Вигга, задумчиво глядя на набережную, освещённую факелами на закате, шумную от музыки, ликования и смеха, заполненную разряженными в яркие ткани гуляками, празднующими дивную новую эру. Эру, которую часовня Святой Целесообразности помогла создать, но частью которой так и не смогла стать.

— Жаль, нас не пригласили, — проворчал брат Диас, ковыляя к трапу. — Меня зовут Диас! Думаю, нас должны доставить в Святой Город.

Человек, которого по шляпе можно было принять за капитана, окинул взглядом Якоба с его каменным взглядом, лихо ухмыляющуюся Баптисту, лениво потягивающегося барона Рикарда, брезгливо кривившего губы Бальтазара, Виггу, выглядевшую точь-в-точь как викинг-оборотень, и, наконец, с величайшим подозрением — Солнышко, лицо которой скрывала тень капюшона, из-под которого торчали пряди белых волос. Было бы гораздо лучше, если бы она совсем исчезла из виду, но она, казалось, не хотела этого делать, разговаривать и вообще кого-либо замечать. Если бы эльфы были способны впадать в депрессию, брат Диас, вероятно, оценил бы это состояние именно так.

Капитан наклонился, чтобы сплюнуть за борт:

— Надеюсь, я не пожалею об этом.

Барон Рикард вздохнул:

— Боюсь, вы, как и все мы, скоро обнаружите, что надежда и сожаление — вечные сёстры.

Наступила короткая тишина. Брат Диас подумал, что вампир, возможно, слишком много философствовал для такой невзыскательной публики.

— Мы готовы, — проворчал Якоб, всегда готовый вернуться к сути.

Капитан снова посмотрел на список, прибитый к доске:

— Жаль, я не готов. Как видите… — матрос прошёл мимо брата Диаса с бочкой на плече, чуть не сбив его в море. — Мы всё ещё загружаемся. Вся эта история с новой императрицей… Из-за неё всё застопорилось.

— Это отняло у меня полгода, — резко бросил Бальтазар, проходя мимо брата Диаса по трапу. — Мы посидим там, на кормовом мостике, и подождём.

— Я бы предпочёл, чтобы вы…

Вигга ухмыльнулась ему сверху вниз:

— Я могу посидеть на тебе. Если хочешь. — как всегда у неё было трудно отличить угрозу от предложения. Капитан воспринял это как нечто среднее:

— Нет-нет, кормовой мостик… весь твой.

— Великолепно, — сказала Вигга. — Только свистни. Если передумаешь.

— Это, безусловно, одно из самых длительных заданий часовни, — говорил барон, спотыкаясь на ступеньках.

— Но наш священник выжил! — Баптиста сползла по мачте и села, прислонившись к ней спиной. — Такое когда-нибудь случалось?

— Мать Пьерро продержалась три миссии, — сказал Якоб. — Но это было до тебя.

— Что с ней стало в итоге?

Якоб облокотился на перила, хмуро глядя на море:

— Лучше не зацикливаться на этом.

Чувство торжества от коронации Алекс постепенно угасало, пока брат Диас размышлял о планах на будущее:

— Что будет дальше… как думаете?

— Есть одна особенность в часовне Святой Целесообразности, — сказала Баптиста. — Ни за что не догадаешься, что будет дальше.

— Демоны в Дюссельдорфе? — задумчиво спросил Якоб.

— Ведьмы в Вексфорде? — проворчала Вигга.

— Гоблины в Гданьске? — предположил Бальтазар.

— В Гданьске в это время года чудесно, — заметил барон.

— Может быть, я отложу уход в отставку. — Баптиста задумчиво посмотрела на заходящее солнце, золотом мерцающее на воде. — Посмотрим, что получится…

— Каждый раз, — сказал Якоб, качая головой. — Она стонет всю дорогу, а потом остаётся ещё на один раз.

— Единственное, в чём мы можем быть уверены, — сказал Рикард, — это будет грязная работа.

— А как же иначе? — брат Диас мрачно посмотрел на празднующих на набережной. — Для чистой работы у Её Святейшества есть другие слуги.

— Что ж, первый шаг к любому успешному морскому путешествию… — Вигга вытащила бутылку и щелчком большого пальца отправила пробку в море. — Давайте напьёмся вдрызг.

— Первый шаг к успеху любого союза, — сказал Аркадий, — Предлагаю напиться до беспамятства.

Он соскользнул с кровати и направился к двери. Алекс зарылась в подушки и осушила бокал. Она всегда думала, что не любит вино. Теперь она поняла — это плохое вино ей не по душе. Оказывается, хорошее очень даже нравится.

— Ещё вина, пожалуйста! — прорычал её муж в коридор и, ухмыляясь, направился к кровати. — Я считаю, мало какие болезни не вылечит дополнительная порция вина.

— Топор в голове? — спросила Алекс.

Он подумал и пожал плечами:

— Хуже точно не сделает.

Одна из служанок тихонько вошла опустив глаза. Плацидия, Алекс была почти уверена. На серебряном подносе она держала свежий кувшин.

— А что, если этот отравлен? — спросила она, достаточно пьяная для таких шуток. Или, может быть, это была наполовину шутка. Случилось то, чего она меньше всего ожидала от своей первой брачной ночи — она начала получать от неё удовольствие.

— Паранойя, как правило, считается постыдным явлением для жён. — Аркадий схватил кувшин с подноса и сделал глоток прямо из носика. — Но для императрицы это — необходимость. Разве не так? — он взглянул на Плацидию и нахмурился. — Я тебя знаю?

— Это Плацидия, — сказала Алекс. — Она из безупречной семьи. В отличие от всех нас…

— Я сейчас вспомню… — Плацидия подняла взгляд, и Аркадий щёлкнул пальцами. — Понял! Та черноволосая — ты же точная копия… одной из… учениц моей матери…

— О, — Плацидия склонила голову набок и отбросила поднос, который с резким «цзынь» ударился о мрамор и завертелся. — Как же это, нахер, утомительно, — сказала она.

— Погоди… — Алекс ухватилась за столбик кровати, чтобы сесть. — Чего? — Зенонис просунула голову в дверь. Алекс никогда раньше не видела её улыбки, но сейчас та улыбалась. Яркой и голодной улыбкой. И половина её лица была в пятнах крови:

— С ними уже покончено?

— Подождите… — почти захныкала Алекс. Приятное тепло опьянения быстро улетучивалось, уступая место леденящему ужасу. — Чего?

Аркадий отступил назад:

— О, нет…

Плацидия схватила его за запястье:

— О, да.

— Ай! — он попытался высвободиться, лицо исказилось от боли. — Ай! — рука побледнела там, где её держала Плацидия. По её ладони расползался иней, на коже вздувались сине-чёрные вены. Кувшин выскользнул из его рук и разбился, из обломков сочилась лужица полузамёрзшего вина.

Он повернулся к Алекс очень медленно, издав странный скрип:

— Беги… — прошептал он, и слово обратилось в облачко пара на его серых губах, лёд растёкся по щекам, глаза стали молочно-бледными.

— Да что за нахер! — взвизгнула Алекс, выбираясь из кровати, запутываясь в одеялах и растягиваясь на полу, рассыпая подушки.

— Родилась в пламени? — Зенонис подошла к ней, оскалившись. Волосы трепал сквозняк из ниоткуда. Прямо как у пиромантки в таверне, и ужас этого воспоминания охватил Алекс с такой силой, что она не могла вдохнуть. — А теперь умрёшь в…

— Трахни себя! — Алекс швырнула пустой бокал, он отскочил от щеки Зенонис и разбился о стену. Алекс развернулась, поскользнулась, поползла на четвереньках к часовне, босые ноги скользили по мрамору.

— О, Боже… — она бросила последний панический взгляд через плечо, спотыкаясь, пытаясь открыть потайную панель, нащупывая скрытые защёлки.

Аркадий застыл, бледная щека блестела от ледяных искорок, холодный туман поднимался от волос, побелевших от инея. С рычанием Плацидия ударила его, и всё его тело разлетелось вдребезги, куски розового льда запрыгали по полированному полу. Она злобно посмотрела на Алекс и перекинула замёрзшую руку её бывшего мужа через плечо.

Со щелчком потайная дверь распахнулась, и Алекс протиснулась внутрь, цепляясь за косяк. Зенонис поднялась, лицо было залито кровью из раны на щеке. Гобелен позади неё начал чернеть и дымиться, когда она подняла руки. Вырвался ослепляющий шквал огня.

Алекс захлопнула панель, щели по периметру замерцали, жар ударил в лицо. Она на ватных ногах отступила сквозь тьму, хлопая по опалённым полам платья и кашляя от запаха серы.

— О, Боже… — у неё хватило присутствия духа нащупать светильник в маленькой нише. — О, Боже… — она подняла колпак и опустила, снова и снова, пока пламя не взметнулось. — О, Боже… — дверь начала светиться? Дым клубится сзади? В тесном коридоре стало тепло?

Она шла покачиваясь, срывая паутину. Добралась до маленькой комнаты с крошечным окошком, где состоялся её последний неприятный разговор с Солнышко. Как бы ей хотелось, чтобы Солнышко была здесь сейчас, но они все ушли. Солнышко и Якоб, и Вигга, и даже брат Диас — все они на пути обратно в Святой Город…

Герцог Михаэль! Его комнаты этажом ниже. Стражники всё ещё ему верны. Она подбежала к узкой лестнице, ощущая холод камня под босыми ногами, и сделала шаг вниз…

Звуки эхом доносились снизу. Скрип шагов? Кто-то поднимается?

— О, Боже… — она чувствовала запах гари. В горле першило. Она сжимала в одной руке жалкий клочок платья, в другой держала лампу, с трудом заставила себя двигаться вверх по ступенькам, сначала медленно, потом перепрыгивая через две, голым плечом царапая стену. Золотой венок сполз ей на глаза, она сорвала его и швырнула вниз по ступенькам. Распахнула дверь и ввалилась в тронный зал, освещённый четырьмя подвесными светильниками. Солнце садилось за огромными окнами, окрашивая Змеиный трон в кроваво-красный. Она бросилась к огромным бронзовым дверям, потянула за одну из ручек. Когда они слегка приоткрылись, за ней раздался далёкий крик, потрескивание пламени. Неужели восторженный смех?

Она отступила, дико оглядываясь по сторонам. Гобелены, статуи, оружие, прикреплённое к стенам. Спрятаться негде. За троном узкая лестница наверх. Лестница к Пламени святой Натальи. Она подбежала к ней, поползла вверх на руках и ногах, на четвереньках, словно собака. Собака императрица, её прерывистое дыхание эхом разносилось вокруг.

Она, моргая, скользнула в верхнюю галерею. Ярче дневного света Пламя святой Натальи пылало из чаши в центре. Она отпрянула, когда к ней приблизилась тёмная фигура, но это была всего лишь сестра Пламени в красном клобуке, поклявшаяся молчать, поклявшаяся вечно поддерживать огонь в жаровне.

Ничего, кроме дровяных вязанок, сложенных вокруг парапета, двух десятков арок под зеркальным куполом… и свисающей цепи. Той, что должна предупредить город о приближении эльфов. Алекс замерла на мгновение, глядя на неё. Но терять было особо нечего. Когда она потянулась, чтобы дёрнуть конец, глаза монахини расширились. Верхнее отделение с хлопком открылось, с шипением и градом зловонных искр в жаровню высыпался порошок.

Поток чёрной сточной воды сливался с морем, и Бальтазар заворожённо наблюдал, как рябь расползалась, поглощалась набегающими волнами, ударялась о стену гавани и отскакивала, разделяясь и сливаясь в замысловатом танце.

Его мысли снова вернулись к близнецам-колдуньям, с которыми они столкнулись в монастыре святого Себастьяна. Их одинаковая техника, но противоположный результат. Волны. В земле. В воздухе. Общая структура всей материи… Он не мог выбить эту мысль из головы. Это было так совершенно, так прекрасно и просто, так согласовывалось с упорядоченной вселенной, в которую он всё ещё упорно верил. Можно ли волшебным образом вызвать волну через что угодно с помощью…

— Что это? — спросила Солнышко. Бальтазар проследил за её длинным пальцем, глядя на вершину Фароса. Там, на вершине, ярко в сгущающихся сумерках, пылало синим Пламя святой Натальи.

Брат Диас нахмурился, глядя на него:

— Я думал, они делают это только при вторжении эльфов?

И Бальтазар испытал знакомое чувство тоски. То самое, которое он испытывал каждый раз, когда пытался разорвать связывание и терпел неудачу. То самое, которое он испытывал, когда Небесный Суд оглашал приговор. И когда охотники на ведьм выскочили из засады на кладбище.

— Что-то не так, — прорычал Якоб. Некоторые из гуляющих на причале тоже заметили, указывая вверх и возбуждённо бормоча.

Бальтазар поморщился:

— Нас ведь ничего больше не касается, верно?

— У Алекс проблемы. — и Солнышко спрыгнула с мостика на палубу, пройдя мимо капитана, который приказывал поднять трап после окончания загрузки.

— Мы этого не знаем, — вкрадчиво пробормотал Бальтазар. — Она не может этого знать!

— Тебе не о чем беспокоиться, — проворчал Якоб, вытаскивая из ножен несколько дюймов клинка и с лязгом вставляя обратно, — Мы скоро вернёмся.

— Она — императрица Трои, — заныл Бальтазар, — у неё всегда будут неприятности. Мы не можем выручать её из каждой неприятности!

— Я не прошу никого идти…

— Я иду, — сказал брат Диас сжимая флакон под рясой.

— Это может быть опасно, — сказал Якоб.

Вигга ухмыльнулась, вставая и хлопая себя по штанам:

— А где же веселье в безопасности?

Баптиста тоже покинула своё место у мачты.

Бальтазар громко фыркнул, наблюдая:

— Смею надеяться, ты, по крайней мере, не будешь рисковать своей персоной?

— Приходит время… — Баптиста быстро проверила свои кинжалы, затем взглянула на маяк, стиснув зубы. — Когда надо подставить шею под удар.

— Что? — какое-то время Бальтазар просто смотрел на неё. — Ну, я не пойду, и всё тут!

— Конечно, не пойдёшь. — она дружески похлопала его по руке и поспешила вниз по трапу на палубу. На этот раз в её словах не было ни капли злобы. Ни отвращения, ни презрения. И всё же, каким-то образом, эта фраза оказалась самой язвительной из всех, что она ему когда-либо говорила.

— Ты часами требовал, чтобы мы вышли! — крикнул капитан, наблюдая, как они с грохотом мчатся по трапу. — Теперь мы готовы, а ты хочешь остаться?

— Ну, мы, чёрт возьми, не будем вас ждать! — рявкнул им вслед Бальтазар. Он повернулся к барону Рикарду, всё ещё прислонившемуся к поручню корабля, как и тогда, когда они впервые заметили цвет пламени. — Меня утешает, что ты, по крайней мере, остался на своих позициях.

— Как всегда, — с привычным лёгким весельем ответил вампир, наблюдая, как остальные спешат по набережной.

— Месяцами я был принуждён защищать эту безнадёжную девчонку и боролся с этим приказом всеми силами. Я категорически отказываюсь продолжать борьбу теперь, когда я могу предоставить её самой себе!

— Совершенно рациональное решение. Другого я и не ожидал.

— О чём они только думают?

— Кто знает? Каждый из нас, в конце концов, делает свой выбор, руководствуясь собственными причинами. В одиночку. По своей совести. — Рикард обнажил клыки в мрачной ухмылке. — Какая у него есть.

— Ну, конечно, — проворчал Бальтазар, кивая. — Абсолютно.

— Поэтому я тоже иду.

Бальтазар уставился на барона:

— Ты? — он уставился на маяк. — Туда?

— Императрица Алексия может быть в беде.

— Но… ты — вампир!

Рикард нежно коснулся его груди кончиками пальцев:

— И значит, мне все равно?

Бальтазар ещё шире открыл глаза:

— Всё это время ты наблюдал за моими попытками разорвать связывание… ты поощрял мои попытки… чтобы самому разорвать его…

— Ты правда так думал? — Рикард любезно усмехнулся. — Я поощрял твои попытки, потому что находил их забавными. Честно говоря, ты был ближе к разрушению связывания, чем любой другой известный мне маг. То есть, далеко не близко. Но я никогда не хотел сам его разрушать. Мне это не нужно.

— Но… что… — вампир мягко положил руку ему на плечо:

— Проблема умных людей в том, что они считают всё частью хитрого замысла. Связывание действует на душу, Бальтазар. — он пожал плечами. — Я вампир. У меня души нет.

— Но если связывание не действует на тебя… — Бальтазар подыскивал слова, как слепой, ищущий сортир. — Значит… ты… сам решил идти?

— Когда достигнешь моих лет… — Барон похлопал его на прощание. — Надо чем-то занять свободное время. — и он взорвался, превратившись в рой летучих мышей, которые с визгом унеслись прочь, растворившись в вечернем воздухе.

— Спаситель, защити нас… — капитан выбрал именно этот момент, чтобы взобраться на кормовой мостик. Теперь он онемел и лишь очумело рисовал на груди знак круга. — Отчалить! — наконец рявкнул он своим людям. — Мы уходим немедленно!

Бальтазар повернулся к причалу:

— Ну, чёрт возьми, я этого делать не буду! — яростно закричал он в сгущающуюся тьму. — Я сделал всё, что от меня требовалось. Я сделал больше, чем от меня требовалось. Вы не заставите меня идти!

Хотя никто его об этом даже не просил.

Глава 64 «Язык насилия»

Они приближались.

Алекс слышала их шаги внизу, в тронном зале. Уверенный стук дорогих туфель по дорогому полу.

Она тоскливо осмотрела рукотворное гнездо на вершине Фароса, залитое болезненно-голубым сиянием, отражающимся от тысяч и тысяч зеркальных кусочков, покрывавших внутреннюю часть купола.

Они приближались.

Ужасный крик разорвал ночь. Внизу раздалось как будто шипение пара, крик перешёл в булькающий вой, а затем наступила тишина.

Алекс застыла, пот щекотал лицо. От жара пламени. От подъёма. От ужаса. Монахиня стояла, разинув рот, было непонятно — соблюдает она обет молчания или потеряла дар речи.

Они приближались. И выхода не было.

Ну ладно, их было около двадцати — за каждой широкой аркой открывался потрясающий вид на её погружающуюся в ночь империю и самое долгое падение в Европе. Шаги достигли лестницы внизу.

— О, Боже. — Алекс добралась до ближайшего проёма, осторожно перегнулась через парапет, и у неё перевернулось сердце.

Внизу разверзлась головокружительная безбрежность сумерек. Склон Фароса уходил вдаль, ниже — стена Столпа, ещё дальше — мелькающие огни города и кораблей в заливе, отблески заката, мерцающие на чёрном зеркале гавани.

Когда она убегала по снастям от рыболюдей Константина, ей казалось, будто она на большой высоте. Каким же смешным казалось теперь её смертельное падение в ледяную Адриатику.

Было лишь одно маленькое утешение. Василий Строитель явно обожал декоративную каменную кладку. Он не жалел средств на фальшивые колонны, фальшивые окна, скульптуры растений, животных, лиц, поэтому теперь повсюду имелись опоры для рук и ног. Сильный, холодный ветер подхватывал волосы Алекс и бил ими по её разгорячённому лицу, развевал её лёгкое платье и бил им по её покрывшимся гусиной кожей ногам.

Она слышала голоса на ступенях.

— О, Боже.

Она подумала об Аркадии, разлетевшемся на тысячу замёрзших осколков.

Никто не хочет видеть сомнения.

Она устроила жопу на вековых именах, стиснула зубы и перекинула обе ноги через перила. Сползла вниз, цепляясь за парапет, пока холодный камень не впился ей подмышку, босые ноги отчаянно барахтались, пока один палец не уткнулся во что-то торчащее из стены башни.

Горгулья. Она никогда раньше не видела смысла в этой уродливой херне, но теперь была чертовски ей благодарна. Неловко поставила ступню на маленькую каменную голову, места не хватало даже для обеих ступней.

Она стиснула зубы ещё сильнее и посмотрела вниз, сосредоточившись на пальцах ног. Только не дальше. Только не вся это головокружительная, голодная пустота. Не крошечные здания, не точки огоньков и не падение. Как долго ты будешь падать?

— О, Боже. — она сказала себе, что это неважно. Кого волнует, сломаешь ли ты шею или твоё тело разлетится вдребезги? Ничуть не отличается от обычно дела, когда она карабкалась по водосточной трубе какого-нибудь торговца. Она заставила себя отпустить парапет, ладонями скользнуть по лепнине, согнуть колени, медленно, медленно, холодный ветер обжигал одно плечо, холодный камень царапал другое, на губах молитва с просьбой просто не потерять равновесие.

— О, Боже. — Сердце колотилось как будто во рту. Отдавалось даже в лицо, глаза горели от слёз. Она напряглась, пальцами рук дотронулась до горгульи, бёдра впились в её бурлящий живот. Она сняла одну ногу, затем другую. Короткие каменные рога царапали ей голени, затем колени, затем живот, затем грудь. Руки дрожали, кисти горели от усилий, когда она спускалась, зависнув над пустотой, каждая мышца болела от напряжения.

Она всегда хотела оказаться повыше, но до этого момента и вполовину не так сильно.

Кончик пальца ноги коснулся камня, со стоном она доверилась судьбе и отпустила руки. Кажется, с ужасным грохотом она ударились о выступ и застыла, задыхаясь, в неглубокой нише, одной из тех, что окружали маяк подобно галерее арок наверху.

— Где она? — раздался сверху голос, и Алекс крепче прижалась к камню, не смея даже дышать.

— Я спросила тебя — где она?

Внезапно налетел порыв ветра, пытаясь оторвать её от Маяка, опалённые рукава императорского одеяния хлестали по глазам, она намертво вцепилась кончиками пальцев в каменные искусно вырезанные виноградные листья и застыла не шевелясь.

— Ты сестра Пламени? Я подарю тебе пламя.

Раздался жуткий визг. Алекс не смогла сдержать вздох ужаса, когда что-то пронеслось мимо неё, ярко пылая, дико размахивая руками и визжа, как кипящий чайник.

Монахиня.

— Это было напрасно. — голос Плацидии, но такой холодный, Алекс с трудом поверила, что это та самая девушка, которая так бережно расчёсывала её волосы этим утром.

— Хватит болтовни. — голос Зенонис. — Хватит интриг. Хватит ковырять грязные ногти жилистой мегеры. Пора вернуть принадлежащее нам.

— Тогда нам придётся поймать нашу крыску и убить.

С новым приступом ужаса Алекс осознала, что Плацидия идёт к парапету, сейчас высунется и посмотрит вниз. Она втянула живот и прижалась к Маяку, прячась от голубого сияния сверху, зажмурив глаза. Дрожащими пальцами ног зацепилась за выступ, кончики пальцев рук воткнула в резьбу, прижимая подол своего платья, чтобы безжалостный ветер не выдал её ударами ткани о камень, затаив дыхание, как это сделала бы Солнышко, и больше всего на свете мечтая исчезнуть так же.

В любой момент она была готова услышать жестокий смех, увидеть пламя сквозь веки, почувствовать жгучую боль и последовать за этой бедной монахиней вниз, чтобы самое короткое и разочаровывающее правление в истории Трои закончилось падением человека-факела…

— Вниз. — голос Плацидии удалился. — Надо ещё раз проверить тронный зал.

Алекс судорожно вздохнула. Ей хотелось всхлипнуть, зарыдать или даже закричать, но она не смела и пискнуть. Она заставила ноги двигаться. Проскользнуть вдоль каменного выступа. Оторвала липкую от пота спину от кладки, повернулась лицом к стене, одна нога ощутила только пустоту, пальцы напряглись в поисках следующей ниши…

Резкий звук, хлопанье крыльев, щёлканье клювов. Одна рука соскользнула, другая. Она вцепилась в пустоту, потеряла равновесие, судорожно вдохнула…

Камень ударил её по лицу, наполнив глаза звёздами.

Она вцепилась в него сломанными ногтями, дрожащими пальцами. Соль во рту. Голова кружилась. Её ноги оказались на следующем выступе, заваленные обломками веток, склизкие от помёта и разбитых яиц. Какие-то птицы, гнездящиеся на высоте. Она пыталась дышать, несмотря на головокружение и пульсирующую боль в челюсти.

Рядом с нишей стояла колонна. Она проковыляла к ней, обхватила ногами, цепляясь за резные листья. Попыталась спуститься, но тут же начала скользить. Трясясь, содрогаясь, швы трещали, прозрачная ткань рвалась.

Она зажмурила глаза, рыча сквозь стиснутые зубы, когда грубый камень натирал кожу…

Её ноги наткнулись на что-то, и она поняла, что куда-то упёрлась. Выступ у основания колонны. Рядом большое окно. Одно из окон тронного зала, сквозь которое в сумерки проникал приветливый свет. Даже когда Алекс провела несколько ужасных ночей под дождём на улице, мысль о том, чтобы оказаться в помещении, не привлекала так сильно.

Она прошаркала ободранными ногами к окну, вцепилась в раму кровоточащими пальцами, заглянула в комнату и снова замерла.

Вот они. Плацидия присела на корточки, её длинные руки и ноги казались длиннее, чем когда-либо, вокруг глаз тёмные круги, губы посинели, а украшения блестят инеем. Зенонис рядом с ней, с потёками крови от пореза, нанесённого бокалом Алекс, глаза широко раскрыты и безумны, обгоревшее платье и блестящие волосы шевелятся, словно от горячего сквозняка. Двое из пропавших членов ковена Евдоксии всё это время были прямо рядом с ней.

Алекс тихо выругалась про себя. Красивые люди, присматривающие за таким куском дерьма, как она? Она забыла последний урок Кошёлки! Никогда не доверяй богатым. Они ещё коварнее бедных.

— Как она сбежала? — Зенонис ткнула что-то туфлей. Кучу пузырящегося жира и почерневшие доспехи, которые, должно быть, когда-то были стражником.

— Крысы — умные маленькие создания, — сказала Плацидия, и каждое слово сопровождалось лёгким облачком холодного пара, — Когда дело доходит до поиска убежищ. Передай остальным, нам придётся пойти по жёсткому пути. Прочесать дворец. Убить всех, кто может быть ей предан. — Зенонис хихикнула:

— Люблю по-жёсткому. — её сияющие глаза метнулись к окну, и Алекс прижалась к камню, зажмурившись. Затем она резко открыла глаза.

Герцог Михаэль! Она должна его предупредить!

И, может быть, только может быть, вместе они смогут выбраться отсюда живыми.

Она вцепилась в стену своего дворца, когда очередной холодный порыв обдал её голую задницу… ещё и морось в воздухе? «О, Боже…» — Какая девушка не боится дождя в день свадьбы?

Хотя большинству невест не приходится спускаться с гигантского маяка после того, как жениха разнесло на тысячу кусочков.

Якоб никогда не был искусен в словах. Но в языке насилия он был поэтом.

Он был пропитан им с младенчества, красноречиво говорил на нём ещё до того, как научился ходить, и — как бы ни старался выучить другие — насилие оставалось языком, на котором он думал. Он знал каждый его диалект от драки в таверне до битвы огромных армий. Он понимал каждую его тонкость и идиому. Это был его родной язык.

Поэтому, когда он услышал этот шёпот на улицах Трои, он понял его значение. Дикость в глазах гуляк. Пронзительность в их криках, когда они сквозь морось указывали на Пламя святой Натальи, всё ещё пылающее зловещим синим. Справедливо было бы сказать, что эльфов никто не любит, но для большей части Европы они представляли собой призрачную угрозу. «Ешь свой обед, иначе эльфы сожрут тебя». Здесь, в Трое, где их нечеловеческая дикость кипела на краю изведанной территории ещё на памяти живущих, ненависть и ужас были иного порядка. «Держи меч всегда острым, а глаза — настороже, чтобы эльфы не сожрали твою семью, как сожрали твоего деда».

Перед подъёмником собралась мокрая толпа, сдерживаемая двойной линией дворцовой стражи. «Всё хорошо!» — кричал их капитан, хотя его обнажённый меч вряд ли кого-то успокаивал. «Эльфы не придут!»

— Во всяком случае, не больше одного, — пробормотала Вигга, продираясь сквозь разъярённую толпу.

— Я — брат Диас! — крикнул монах, обходя её, ничуть не смущённый обнажённой сталью. — Посланник Её Святейшества Папы, и я обеспокоен безопасностью императрицы!

— Кто этот наглый ублюдок и что он сделал с братом Диасом? — пробормотала Баптиста уголком рта.

— Я знаю, кто ты. — взгляд капитана дрогнул. — Но тут нечего…

— Тогда почему синее пламя? — спросил Диас, и толпа гневно загудела в знак согласия.

Якоб проскользнул мимо него и жестом подозвал капитана, как один профессионал другого:

— Никто не хочет добавлять тебе проблем, но у всех нас есть начальники, перед которыми нужно отчитываться.

— Мы пройдём, — сказала Баптиста, сверкнув золотыми зубами. — Раз всё хорошо, мы поможем уладить ситуацию.

Капитан оглядел собравшуюся толпу, затем взглянул на своих людей. Один пожал плечами. Другой кивнул: «Хорошо». Он вложил меч в ножны и направился к подъёмнику: «Мы пойдём вместе».

Якоб свободно говорил на языке насилия. У него были подозрения, но когда солдаты тщательно установили перила, капитан резко дёрнул за рычаг, механизмы с грохотом ожили, и город исчез под ними, увиденные им намёки не оставили места для сомнений. Как один стражник перенёс весь вес на переднюю ногу, слегка согнувшись, словно натянутый лук. Как другой положил руку на перевязь, нервно постукивая большим пальцем: «тук-тук-тук». Как третий наблюдал за Баптистой, стоя слишком близко, жилка билась на виске.

— Рад, что вы с нами! — скалился брат Диас, глядя на стражника рядом с собой. Во многих вопросах монах проявил себя на удивление разумно. Но на языке насилия он был просто неграмотным.

Якоб не мог точно сказать, сколько стражников вокруг него, не обернувшись, что могло бы его выдать и, безусловно, свело бы шею. Поэтому он смотрел перед собой, глубоко вдохнул и выдохнул. Странно, только в такое время он чувствовал себя по-настоящему спокойно. Иногда предвидеть грядущее — тяжкий груз. А иногда — чудесное утешение.

— Ваша дворцовая стража, должно быть, экипирована лучше всех в Европе, — сказал он.

Капитан искоса взглянул на него:

— Каждый платит за свои доспехи, если ему выпала честь служить.

— Древки ваших копий из акации? — с восхищением спросил Якоб. — Должно быть, привезены из самой Афри́ки?

— Лучшие, — сказала Вигга, многозначительно приподняв бровь, глядя на копья четырёх стражников, столпившихся вокруг неё. Она могла не понять сути почти на любом языке, но когда дело доходило до языка насилия, она была среди лучших.

— Какой великолепный парамирий. — левая рука капитана сжимала меч. Ему пришлось разжать ладонь, чтобы показать золочёную рукоять. — А я всегда предпочитал прямые клинки. — Якоб небрежно положил правую руку на кинжал, да так там и оставил, обхватив большим пальцем рукоять. — Я вырос с ними. Но я видел, как эти твои сабли делают смертельную работу, особенно в седле. Императрица не скупится на снаряжение своей элиты. Да, брат Диас?

— Пожалуй… нет. — монах нахмурился. — Ты вдруг стал очень разговорчивым.

— Я среди людей, говорящих на моём языке! — Якоб хлопнул ладонью по мокрому, покрытому бисером наплечнику стоявшего рядом человека. Этого сержанта со шрамом на лице он счёл самой ничтожной угрозой. — Но я провёл много битв. Много. И есть одна вещь, которой у тебя нет. Та, которая может всё решить.

— Что же это? — прорычал сержант.

— Невидимый эльф. — повисла пауза. Капитан неуверенно усмехнулся. Двое его людей усмехнулись. Якоб же оставался невозмутимым, крепче сжимая плечо сержанта. Вскоре, когда Троя исчезла в мельтешащем дожде, хихиканье затихло. — Нет, — сказал Якоб. — Правда.

Они были хорошими солдатами, но когда дошло до языка насилия, их словарный запас оказался ограничен. Их учили обычным боевым приёмам, а не уличной драке на подъёмнике. Их выучка подсказывала им пустить в ход копья или обнажить мечи — плохой выбор для ближнего боя.

Якоб всегда чувствовал себя одинаково комфортно и в кабацкой ножевой драке, и в атаке тяжёлой кавалерии. Когда рука капитана дёрнулась к мечу, Якоб уже поднимал сапог. Даже опираясь на плечо сержанта, он не мог поднять ногу так высоко, как хотелось бы, но задел капитана по бёдрам и заставил отступить. Этого оказалось достаточно, чтобы тот споткнулся обо что-то несуществующее, перелетел через перила и с пронзительным криком исчез из виду.

Во многих языках пауза может быть неловкой. В языке драки нужно как можно быстрее излагать каждую мысль, надеясь, что противник не успеет ответить. Якоб уже вырывал кинжал, чтобы врезать сержанту рукоятью по зубам. Пока тот падал, кашляя, Якоб ударил в другую сторону. Справа от него остриё развернулось, целясь ему в глаз, но стражник лишь царапнул сбоку, потом его же оружие выдрало ему кусок лица. Он отклонился назад, окровавленные пальцы сжимали рану, другая рука нащупывала меч. Якоб прижал врага полувытянутым клинком, наступил ему на ногу, затем боднул в окровавленное лицо и, наконец, толкнул скользким нагрудником на одного из товарищей и — с помощью вовремя подоспевшей невидимой ноги — отправил обоих в кувырок через перила.

Брат Диас неуверенно топтался на месте, сцепившись именно с тем стражником, которого так рад был видеть. Баптиста рычала, нанося удары своему, держа по кинжалу в каждой руке. Другой смотрел на неё, отчаянно пытаясь вытащить меч. Солнышко на мгновение мелькнула в поле зрения, тяжело дыша, повиснув на его руке. Якоб шагнул вперёд, ударил мужчину локтем в горло и повалил, вцепившись ему в шею.

Трое стражников лежали изуродованными у ног Вигги. Она схватила за запястье четвёртого, когда он пытался замахнуться на неё булавой, другой рукой схватила его шлем и швырнула в стену, проносившуюся мимо. Металл заскрипел, посыпались искры, мужчина заорал, и на каменной кладке осталась широкая кровавая полоса.

Последний стражник стоял у перил, одной рукой обхватив шею брата Диаса и приставив кинжал к его горлу:

— Назад! — рявкнул он, брызгая слюной. — Назад, дьяволы, или я его убью!

— Не советую, — прорычала Вигга, отпуская труп. Голова превратилась в бесформенную массу блестящего мяса и искорёженного металла, татуированная рука была забрызгана кровью до плеча.

— Погоди минутку! — Якоб заставил себя разжать ноющие пальцы и показать ладони. — Давай ничего не будем делать… поспешно.

Солнышко появилась из ниоткуда, обнимая охранника за предплечье и вонзив зубы в открытую часть руки. С потрясённым криком он уронил кинжал, и брат Диас вырвался. Когда его взгляд сфокусировался, он увидел Виггу, которая обеими руками схватила стражника за нагрудник и перегнула через перила.

— Вигга! — брат Диас схватил её за локоть. — Подожди!

Она оскалилась, подталкивая мужчину ко всё более долгому обрыву, пока он безнадёжно возился с её татуированными запястьями, суча ногами над полом.

— Зачем?

— Приказываю не трогать его! — взвизгнул брат Диас. — Что происходит? Императрица Алексия в опасности?

Мужчина сердито посмотрел на Солнышко, на брата Диаса, на Якоба, который разминал пульсирующие от боли костяшки пальцев:

— Вы ничего не сможете сделать! Ваша самозванка не осквернит Змеиный трон за…

— Ой, да иди ты нахер, — проворчала Вигга, перекидывая его через перила. Он издал тихий недоверчивый вопль и, размахивая руками, скрылся из виду.

Брат Диас посмотрел ему вслед:

— Я же сказал, не трогать его!

— Чёрт. — Вигга почесала голову. — Точно. Должно быть, забыла.

Наверху подъёмника было ещё несколько охранников, но Солнышко не тратила на них время.

Алекс нуждалась в ней.

Она затаила дыхание и метнулась между остриями их поднятых копий, когда они с рёвом бросали вызов. Проскочила с мощёной дорожки и проломилась сквозь аккуратно высаженные кусты Висячих садов к дворцу.

Никого не удивило, что проблемы не закончились у подъёмника. Со всех сторон доносились звуки насилия, фигуры с ослепительными факелами топотали за деревьями. Солнышко в своё время помогла организовать два переворота, и ни один из них не принёс ей никакого удовольствия, тогда всё было очень похоже. Она подавила отрыжку, поморщилась, проглотила кислоту. Папское связывание начало тянуть её обратно в Святой Город — ещё одна проблема, мешающая задерживать дыхание посреди дворцового переворота.

Но Алекс нуждалась в ней.

Она прошла мимо двух солдат, катавшихся по мокрой траве, борясь за кинжал. Она могла бы переломить ход событий, но в какую сторону? Кто был прав, кто неправ, и кто она такая, враг божий, чтобы принимать такие решения? Поэтому она виновато обошла их, пока они сражались насмерть, беззвучно пробормотав: «Извините», — спряталась за стволом дерева ровно настолько, чтобы сделать ещё один вдох и задержать дыхание, а затем поспешила дальше.

Двери дворца были открыты, наверное, это скверный знак. Неохраняемые, это точно ещё хуже. Солнышко тихонько шла по коридору, а за ней следили тёмные портреты мрачных императоров и императриц. На ковре виднелось большое пятно крови, частично впитавшееся, широкая струя растекалась по стене, затем размазанные красные следы вели дальше по мрамору. Честно говоря, всё выглядело ужасно, и никому не захотелось бы сейчас здесь быть.

Но Алекс нуждалась в ней.

Она нашла нужную панель, защёлки по бокам, распахнула их и скользнула в темноту одного из тайных туннелей, где снова смогла вдохнуть, ещё раз с горечью отрыгнуть и вытереть холодный пот со лба.

Затем она прокралась к ближайшей лестнице и начала подниматься.

Алекс проскользнула лицом вперёд через окно герцога Михаэля, споткнулась о его стол, расшвыривая вещи по полу, и, наконец, рыдающей куклой растянулась на ковре.

Лёгкие горели, ноги были покрыты засохшим птичьим помётом, каждый мускул дрожал от усилий, приложенных, чтобы удержаться за скользком от дождя фасаде её собственного дворца. Брачное платье было изорвано, опалено и прилипло. Каждая косточка на её костлявом теле была ободрана каменной кладкой, а там, где кожа не была разорвана, она замёрзла и покрылась липкими мурашками. Ей бы очень хотелось лежать здесь и плакать, но она всё ещё была в смертельной опасности, как и герцог Михаэль.

Она поднялась на ноги, исцарапанные колени дрожали. Ухватившись одной испачканной кровью рукой за край стола, другой рассеянно собирая вещи, которые ненароком сбила: перо, огарок старой свечи, исписанный лист пергамента…

Какое-то время Алекс даже не дышала. Просто смотрела на бумагу, пока ужас ледяной водой лился к израненным кончикам её пальцев.

Герцог Михаэль был в деле, ублюдок, изменник! Человек, который, и так по сути получал больше всех! Родной дядя, замышлявший убить её! Ну, он, конечно, не был ей дядей, но он этого не знал, лживый кусок дерьма! Она смяла письмо в дрожащем кулаке, испачкав его кровью из-под сломанных ногтей. И кардинал, мать её, Жижка была в деле вместе с ним! Она знала, что эта женщина — змея…

— Алекс! Слава богу!

Она резко повернулась к двери. Он был там.

— Надо доставить тебя в безопасное место!

Герцог Михаэль протянул руку, он выглядел таким серьёзным, таким честным, таким обеспокоенным за неё, что она чуть не потянулась к нему.

— Большая часть дворцовой стражи всё ещё верна, я уверен! — он сделал шаг к ней, и она невольно отпрянула. — Но мы не знаем… — он заметил письмо в её руке. — Кому мы можем… — его взгляд метнулся от скомканной бумаги к её лицу. — Доверять.

Он посмотрел ей в глаза, а она посмотрела в ответ. Слишком поздно скрывать свой шок. Слишком поздно скрывать отражение прочитанных строк в глазах. В одно мгновение она поняла… он знает… что она знает.

— О. — он испустил многострадальный вздох и захлопнул дверь с громким «бам». — Только не говори мне, что тебя кто-то научил читать?

Тот же нос, тот же рот, те же глаза, но вдруг на его лице не осталось и следа доброты. И никакого следа вины. Вообще никаких сильных чувств. Просто человек, неожиданно получивший неприятное рутинное задание.

— Надо было это предвидеть, — прошептала она. — Я должна была догадаться.

— О, ты слишком многого от себя хочешь. — герцог Михаэль подошёл к сундуку, на котором стояли кувшин и бокалы, налил себе вина. — В конце концов, ты долбанная идиотка. Это — семейная черта. Обе мои сестры были дурами. Евдоксия — увечная извращенка, одержимая балаганными фокусами. Ирина — самодовольная благодетельница, не смеющая марать руки. И не заставляй начинать про моих племянников — тоска, алчность, тщеславие и лень. Змеиный трон всегда должен был быть моим. — он сделал глоток, затем хмыкнул, словно вкус стал лучше. — Я тоже родился в императорской опочивальне, не забывай. Михаэль Пирогенет — звучит красиво, не правда ли?

— Тогда… зачем меня искать? — прошептала Алекс. — Зачем вообще меня сюда тащить…

— Мне нужна была приманка. Только это. Я надеялся, что ты и твои дьяволы отвлечёте сыновей Евдоксии на достаточное время, чтобы я успел обосноваться в городе.

— Вот так они и раздобыли папскую буллу… — пробормотала Алекс. — Ты им её дал!

— Я заранее распространил несколько копий. Ты бы пересрала мне все планы, если бы никто о тебе не узнал. — он задумчиво ополоснул рот ещё одним глотком вина и сглотнул. — Неловко вышло, когда Марциан так быстро нас нашёл, заметь. Я должен был быть уже далеко, когда он тебя выследит. Чуть не подвернув лодыжку, упав с лошади или что-то в этом роде. — он сделал грустное лицо. — Я так не могу! Продолжай путь без меня, Алекс! — и он усмехнулся, покачав головой, словно продемонстрировал верх театрального искусства. — Но в целом всё прошло довольно неплохо, не так ли? Я и мечтать не смел, что ты убьёшь троих из четверых. Умница! — он поднял стакан и опрокинул его, тряхнув головой. — А потом, по счастливой случайности, ты всё-таки добралась до Трои и стала идеальной приманкой для моего последнего и самого опасного соперника. Я был уверен, что мне придётся вести ещё одну кровавую гражданскую войну с Аркадием. — и он швырнул бокал обратно на сундук, где тот загремел на подставке. — Не могу передать, сколько сил ты мне сэкономила.

— Рада была услужить, нахрен, — прорычала Алекс.

Улыбка Михаэля померкла:

— Ну и неужели ты хоть на мгновение подумала… будто мы можем позволить какому-то мусору из сточных канав Святого Города восседать на Змеином троне? Воровка и нищенка станет матерью династии? Кусок дерьма в роли императрицы Трои? — он выхватил меч. — Точно, точно, нет.

Он шагнул к Алекс, и она отпрянула, хотя ей и некуда было бежать, кроме как на стол. Она пошарила по столешнице в поисках какого-нибудь оружия, но её цепкие пальцы нащупали только перо, которое она только что туда положила.

— Прости… — герцог Михаэль сделал шаг к ней. — Когда дело доходит до драки… — он поднял клинок. — Перо на самом деле не сильнее меча…

Раздался глухой стук, и он споткнулся. Резко развернулся, бешено рубя воздух. Алекс внезапно и с огромной радостью увидела Солнышко, пригнувшуюся под клинком. Он просвистел над её головой, а затем она снова исчезла.

Герцог Михаэль зарычал, принял боевую стойку и обвёл взглядом комнату:

— Ты, нахер… ой! — он согнулся, выпучив глаза. Алекс очень хотелось, чтобы он получил удар по яйцам ботинком, видимый или нет, но остриё его меча всё ещё было опасно направлено на неё, и мгновение спустя она почувствовала хватку на запястье. Поэтому она использовала единственное оружие — бросила в него пером, вылетела в коридор и наблюдала, как оно бешено трепещет в воздухе, пока дверь захлопывается. Появилась Солнышко, повернула ключ в замке и отшвырнула в сторону.

— Ты вернулась за мной? — прошептала Алекс.

— Конечно, вернулась.

— Я тебя не заслуживаю.

— Конечно, нет, — сказала Солнышко и потащила Алекс по коридору.

Глава 65 «Та сторона и обратная»

Вигга так сильно ударила стражника по шлему его же мечом, что клинок сломался, зазвенев на булыжниках. Вот в чём проблема с мечами. Ну, ещё эти сумасшедшие цены, бесконечная заточка и полировка. Вигга всегда предпочитала что-то потяжелее. Она пригнулась, когда другой стражник замахнулся на неё, и ветерок от его алебарды раздул её волосы. Эта штука была определённо потяжелее, поэтому она ударила его по лицу отломанной от меча рукоятью, отчего его голова откинулась назад, вырвала алебарду из безвольной руки, когда он падал, и швырнула острым концом в третьего. Он успел поднять щит и отбил оружие в кусты, но к этому времени Вигга уже настигла его, ударила сначала в один бок, потом в другой, подняла уже бесчувственного за помятый нагрудник, перевернула и ударила головой о землю. Может быть, они заслужили это, а может быть, и нет, но этот вопрос нужно задать себе после драки, а ещё лучше — никогда. Жизнь сложна, но бой должен быть простым. Мгновение, проведённое в размышлениях о правильном и неправильном, станет моментом, когда ты получишь копьё в грудь. «Сожаления — прекрасная вещь после боя», — всегда говорил Олаф: «Раз сидишь и сожалеешь, значит, ты пережил бой».

— Вперёд! — брат Диас неровной тенью пробежал сквозь стихающий дождь ко дворцу в сгущающихся сумерках. В многочисленных окнах горел свет, а на самом верху всё ещё голубело Пламя святой Натальи.

— Он и правда командует? — проворчала Баптиста, вытирая кинжал о рукав.

— Подставляет шею! — Вигга хрипло рассмеялась. — Кто бы мог подумать? — она схватила копьё и, ухмыляясь, поспешила за ним. Она вспомнила те пьянящие дни до укуса, когда мир казался каким-то ярким и полным возможностей. Бежать по пляжу со старой командой, ощущая вкус моря во рту, запах ветра на лице, рукоять топора в ладонях. Смеясь, она засовывала руки в награбленное серебро, прохладные монеты щекотали пальцы. Усмехаясь, она убила свинью просто чтобы отнять жизнь. Улыбаясь, она заколола упавшего монаха, а он стонал, ползал и истекал кровью по рассыпанной на полу пекарни муке, белой, как свежий снег. Наблюдала, как загоняли визжащих монахинь в часовню и запирали двери. Хмурилась, когда остальные бросали свои факелы на соломенную крышу. Бросила и свой факел, раз так принято. Она спросила Олафа, заслуживают ли они этого, и он пожал плечами. «Если бы не заслуживали, должны были нас остановить». Смотрела, как Харальд пытается похлопать её по плечу одной ладонью, а другой придерживает свои внутренности, растекающиеся розовой струёй по соляному песку, пытаясь что-то сказать, но лишь плюясь кровью, плюясь кровью половину дороги обратно через море, пока не перестал кашлять, и его не свалили за борт у неизвестных берегов. Вигга шмыгала носом, пока делила его долю, и глаза её наполнились слезами, когда она посмотрела на свою горсть монет, спрашивая себя: стоило ли оно того?

Она почувствовала слёзы на щеках и подумала, было ли раньше лучше, или там были только мёртвые друзья, сожжённые монахини, вывалившиеся внутренности, никчёмные монеты и кровь на белом.

Всегда ли всё было плохо?

Всегда ли она была плохой?

Даже до укуса?

— Ты в порядке? — спросил Якоб, хромая к ней и держась за ногу.

— Я? — она вытерла лицо тыльной стороной ладони. — Конечно. — она заставила себя рассмеяться. — Просто дождь, да? — хотя дождь прекратился.

Перед дворцом была драка. Повсюду лежали мёртвые стражники. Она не убивала этих, кажется. Хотя, при виде трупов она всегда задавалась этим вопросом. Запах крови заставил волчицу вскочить на цыпочки, проливая слюни за клеткой рёбер. Она шлёпнула себя по груди, толкнула её скулящую назад, недвусмысленно показывая, кто здесь носит намордник.

Ко дворцу бежало ещё больше стражников, их доспехи сверкали в свете факелов, и, надо отдать должное этим ублюдкам, они, продолжали наступать.

— Думаешь, эти на нашей стороне? — пробормотал брат Диас.

— Жизнь бы не поставила. — Вигга мотнула головой в сторону большого маяка. — Поднимайся туда и найди наших девочек, Якоб. Я прослежу, чтобы отсюда тебя никто не побеспокоил.

Якоб задрал голову, стиснул зубы и посмотрел на Пламя святой Натальи:

— Эти ступеньки меня доведут…

— Но будет жаль, если я доберусь до Алекс и убью её, — пожала плечами Вигга. — В смысле, я уже дважды чуть её не убила.

— В чём-то она права. — Баптиста толкнула Якоба локтем, указывая в сторону дворца и вставая слева от Вигги. — Я прикрою твою спину.

Брат Диас стиснул зубы, встав справа от Вигги:

— А я прикрою… другую сторону твоей спины?

Вигга рассмеялась, вложив копьё ему в ладонь, обняла одной рукой за плечи Баптисту, а другой — его.

Напомнило о тех славных временах до укуса, когда мир был молод и полон приключений. Только она и несколько хороших гребцов против всего мира. Она обняла Баптисту и поцеловала брата Диаса в щёку. Не в смысле траха, а скорее товарищества, хотя, если задуматься, как его борода щекотала ей губы, возможно, всё-таки немного в смысле траха.

— Никогда не скучно, да? — Вигга смотрела, как приближаются стражники, сжимая кулаки. — Никогда не скучно!

Алекс кралась, словно вор, по своему дворцу, изнывая от усталости и дрожа от страха, на цыпочках следуя за Солнышко, которая то появлялась, то исчезала из виду, от одной двери к другой, от одного угла к другому, от одной лестницы к другой, осторожно выбирая путь вниз.

— Куда мы идём? — прохрипела Алекс.

— На кухню, — прошептала Солнышко, отступая в угол, чтобы взглянуть вниз по лестнице. — Снаружи много стражников. Некоторые против тебя. — она помолчала. — Возможно, большинство.

— Все?

Солнышко прижала кончик языка к маленькой щели между передними зубами.

Алекс сглотнула:

— Как мы узнаем, кто верен?

— Предатели будут пытаться тебя убить.

Алекс снова сглотнула:

— Наверное, лучше нам избегать их всех.

— Я тоже так подумала, — прошептала Солнышко.

Здесь внизу, за дешёвыми занавесями, не было ни мрамора, ни позолоты, только запах готовившейся еды. Должно быть, это была лестница, по которой слуги с трудом поднимали Алекс вино, фрукты, чистую одежду и горячую воду. Только сейчас она поняла, что никогда не задумывалась, откуда этот запах. Странно, даже если ты вырос в трущобах, как быстро привыкаешь к роскоши.

— А как же остальные? — прошептала Алекс.

— Уже в пути. Якоб не сдастся.

— Пока колени позволяют. — ободранные колени Алекс были готовы вот-вот сдаться, а они были моложе не меньше, чем на столетие. — Полагаю, Бальтазар может помочь. — они прошли лестницу и прокрались по тёмному коридору со стенами из старого голого кирпича без штукатурки. Чёрная плесень разрослась в углу гнилого окошка. — Он тот ещё хер, но знает своё дело.

— Он тот ещё хер, — сказала Солнышко. — Поэтому остался на корабле.

— Он остался на корабле?

— Вигга пришла. И Баптиста. И брат Диас.

— Отлично. Когда оборотень разорвёт меня на части, монах сможет помолиться над остатками.

Солнышко пожала плечами:

— Лучше, чем без молитвы, наверное.

Алекс на мгновение замерла, глядя на неё. Потом тоже пожала плечами:

— Наверное.

Огни медленно пылали с одной стороны кухни — длинного зала со сводчатым потолком, запятнанным нараставшим десятилетия жиром. На плите лицом вниз лежал наполовину прожаренный труп, ноги отдельно на полу. Другой измочален, словно упал с большой высоты, внутренности разлетелись во все стороны.

Алекс прикрыла рот рукой, крадучись следуя за Солнышко:

— Зачем они их всех убили?

— Потому что так я чувствую себя сильной. — Клеофа, которая недавно так тщательно, аккуратно и безболезненно чистила ногти Алекс, вошла в дальнюю дверь. Афинаида шла следом, кровь была размазана по краю её прекрасного платья.

— Беги! — прошипела Солнышко, исчезая из виду. Клеофа произнесла слово, и из ниоткуда возникло спиральное облако тумана, в центре которого скорчилась тень.

— Здесь! — Афинаида схватила воздух, и порыв ветра разорвал туман в кружащиеся клочья. Солнышко застонала, врезавшись в стену под градом еды, звенящих столовых приборов и осколков посуды. Алекс ахнула, осколки вонзились ей в плечо и обожгли щёку. Она подняла Солнышко, и они вместе протиснулись в дверной проём. Ещё один порыв ветра разорвал платье Алекс, бочка врезалась в дверной косяк, обдав обеих элем. Они спотыкаясь поспешили скрыться и оказались в коридоре, вдоль одной из стен которого тянулись полки с сотнями бутылок вина.

— Ваше величество! — Зенонис, ухмыляясь, стояла не более чем в двадцати шагах. — Погреба только для прислуги.

Она подняла руки, от которых веяло жаром. Алекс схватила одну из полок, вскрикнула, навалилась на неё всем весом, с грохотом сломала и перегородила проход, бутылки разлетелись вдребезги.

Вспыхнул едкий шлейф пламени. Алекс уже открывала рот для предсмертного крика, когда Солнышко протащила её через боковую дверь. Пламя перекинулось через упавшие полки и жадно облизнуло их, пока она пинком захлопывала дверь и рывком нажимала на засов.

— О, Боже! — спина Солнышко горела, и Алекс отчаянно колотила по ней, пытаясь сбить пламя руками. — О, Боже! — она поняла, что второй раз за недолгое время разорвала платье, и вскрикнула, когда Солнышко шлёпнула её по горящему подолу. Они визжали, кружились и шлёпали друг друга, пока огонь не погас. Вокруг них летал пепел, а в нос Алекс ударил маслянистый запах гари. — О, Боже… — из плеча у неё торчала вилка. Не очень глубоко. Но довольно крепко. Кровь ручьями текла, когда она, стиснув зубы, вытаскивала её. Обожжённые ладони ныли от боли, рука была покрыта кровавыми порезами и царапинами, словно подушечка для иголок, изрешеченная щепками и осколками посуды.

— Тот проход, — выдохнула Солнышко. Они находились в какой-то обшитой панелями комнате для обуви, повсюду табуретки, щётки и крем, обувь громоздилась на полках. — Где-то здесь… — она пошарила по одной из панелей, оскалив зубы.

— Солнышко… — пробормотала Алекс. Она слышала, как в коридоре её бывшие служанки с грохотом вырывают полки, бьют стёкла и посуду. Солнышко, хромая, дошла до следующей панели, хватаясь за рёбра. — Солнышко!

— Знаю! — проход открылся, и Солнышко юркнула внутрь. Алекс протиснулась следом и захлопнула дверь. Луч света скользнул по окровавленному лицу Солнышко, когда она, тяжело дыша, отступила в темноту.

— Они знают об этих туннелях? — прошептала Алекс.

— Тсс. — Солнышко прищурилась, прислушалась. Слабый шорох, затем громче. Ближе. Шаги.

— О, Боже, — прошептала Алекс. — Они знают об этих туннелях.

— Да будет Бог милосерден к их душам. — брат Диас обошёл вокруг мёртвых и в одном случае умирающего, когда последний из стражников захлебнулся собственной кровью.

— Милосердие переоценено. — Вигга сморщила нос, глядя на сломанное древко копья, а затем швырнула его в кусты. — И душа тоже, если хочешь знать моё мнение.

— Да помилует их Бог, — сказал брат Диас, и бульканье перешло в хрип, а затем и вовсе стихло. — И нас тоже…

Ещё совсем недавно, если бы его попросили угадать злодеев в этой пьесе, он бы уверенно указал на оборотня, проклятого рыцаря и эльфа. Иногда трудно сказать, кто прав, а кто виноват…

Он услышал отчаянный крик и, резко обернувшись, увидел леди Северу, спускающуюся по ступеням дворца с безумными глазами и мазком свежей крови на щеке.

Брат Диас подхватил её, когда она чуть не упала ему на руки, задыхаясь:

— Предательство… служанки… самое чёрное из Чёрных Искусств… Императрица Алексия в опасности!

— Не волнуйтесь. — несмотря на обстоятельства, брат Диас всё же немного порадовался, что на этот раз паникует не он один. — Теперь вы в безопасности.

— Никто не в безопасности! Севера с трудом поднялась, схватив Виггу за запястье. — Но… ты ранена. — Вигга коснулась окровавленными кончиками пальцев своих окровавленных волос и рассмеялась:

— Поверь, мне бывало и хуже.

— И мне тоже, — сказала Баптиста, глядя на человеческие останки, разбросанные у дверей дворца.

— Нет, позволь мне. — Севера потянулась, чтобы коснуться лица Вигги, но в последний момент развернула запястье и ловко щёлкнула её по лбу.

Повисло недоумённое молчание. Вигга стояла к нему спиной, и брат Диас не мог толком понять, что произошло. Но выражение лица Северы изменилось. Исчезло выражение страха и тревоги. Она вытерла кровь из-под носа, такая же спокойная и уверенная, как и в ту первую встречу на пристани. Вигга медленно повернулась.

Во лбу у неё торчала игла, к которой был прикреплён маленький кусочек ткани, а на ней вышита одна-единственная буква, которую брат Диас не узнал. Руна, можно сказать.

Вигга говорила, и леди Севера говорила, их губы двигались в такт:

— Было бы лучше, — сказали они обе сузив глаза одинаково, — если бы вы сложили оружие.

Было так странно слышать, как Вигга говорит аристократичным тоном леди Троянской империи.

Так странно и так леденяще.

Якоб замер на пустой площадке, не зная, за какую ноющую ногу схватиться первой, и в итоге засунул меч под мышку, нагнулся и обхватил обе, вдавливая один ноющий большой палец в сведённое судорогой бедро, а другой — в пульсирующий таз. Человек, которого когда-то называли Молотом Эльфов, Судом Ливонии, Ужасом Альбигойцев, не мог идти не помассировав ноги.

— Что за великий воин! — прошипел он сквозь вечно стиснутые зубы.

Почему это не мог быть Париж с прекрасными раскидистыми холмами, где правители Франкии сложили головы? Ни одной ступеньки. Или Бургундия, где хромой император Давид построил свои роскошные покои на первом этаже, а слугам приказал спать наверху.

— Но не-е-е-е-е-е-т… — прорычал он, задохнувшись от дикой боли в колене.

Это должна была быть Троя. Самый вертикальный город в известном мире.

Даже не нужно посылать воинов. Достаточно ступенек, чтобы победить его. Он смотрел вверх по парадной лестнице, один безжалостный мраморный враг за другим, пока она не разветвилась и не разделилась этажом выше, снова разветвилась и соединилась этажом выше. Боже, неужели этому нет конца? Вопрос, который он задавал себе уже столетие или больше.

Ему следовало бросить меч в море и остаться на корабле с Бальтазаром. Ему следовало бы остаться в Святом Городе, если уж на то пошло, с ногами в тёплой воде и тарелкой мягкой пищи, чтоб не сильно трудно было жевать.

— Но не-е-е-е-е-е-т… — прорычал он, стон оборвался от жестокого спазма в спине.

Ему нужно было найти ещё больше безнадёжных сражений, чтобы проиграть. Вечно хромать по этой кривой дороге в никуда. Бороться с собой до бесконечного, мучительного тупика в попытках исправить непоправимое…

На лестнице раздался грохот, и он чуть не выронил меч, оттолкнувшись от стены, и, дрожа, присел на корточки, пытаясь не шумно дышать.

Он услышал голоса. Женские голоса, кажется. Сердитые голоса, точно.

Он вытер пот тыльной стороной рукава. Снова обхватил рукоять меча.

Меч как обычно входил, как ключ в замок. Он стиснул ноющую челюсть и расправил сгорбленные плечи. Осознал неизменный печальный факт: без меча в руке он не был собой.

Он продолжал идти. Один шаг за другим. Один шаг за другим. Они были словно армия. Вместе они могли казаться непобедимыми, но каждый из них был всего лишь единицей. Каждый шаг был всего лишь одним шагом.

Он оставил их позади, как оставил после себя столько мёртвых врагов.

Столько друзей.

Солнышко приоткрыла потайную дверь и заглянула в часовню.

— Осторожно, — прошептала Алекс. Выглядела она не лучшим образом: задыхалась, волосы прилипли к потному лицу, платье было опалено и разорвано, истыкано занозами, правая рука, куда воткнулась вилка, была прижата к груди в вымокла от крови.

Солнышко хотелось бы ободряюще улыбнуться, но она не была хороша в этом деле, да и выглядела, скорее всего, тоже не очень.

— Я всегда осторожна, — сказала она и затаила дыхание, сжимая ушибленный бок обожжённой рукой.

Она проскользнула в дверной проём и прошла через комнату, стены которой были увешаны маленькими образами вечно бдительных святых. Здесь, в Трое, образа были любимы. Солнышко не обращала на них внимания, но, как и толпа, они её немного отталкивали.

Напоминали толпу в цирке, которая насмехалась и бросала монеты.

Солнце почти село за окнами, превратившись в красную полосу над западным морем, и императорская опочивальня была полна обманчивых теней. Некоторые драпировки почернели от огня, а по всему мрамору были видны точки и брызги, словно кто-то вылил тележку мясных отходов.

— Что это? — пробормотала Солнышко. — Мясо?

— Это мой муж, — прошептала Алекс, заглядывая ей через плечо.

— О. — чего ещё тут скажешь? — Солнышко приходилось выбирать, куда шагнуть, пересекая комнату, чтобы не наступить на кровавые ошмётки, то в одну, то в другую сторону, то на цыпочки. — Это ухо?

— О, Боже. — Алекс прикрыла рот тыльной стороной ладони, следуя за ней. — О, Боже. — она наступила на что-то, босая нога скрипнула по мокрому мрамору.

— Возможно, бывали и более грязные первые брачные ночи, — пробормотала Солнышко, — Но это — просто нечто.

Алекс схватила со стула брачную куртку Аркадия, проходя мимо, и, кряхтя, засунула окровавленную руку в вышитый рукав. Она была ей слишком велика и покрыта цветами, вышитыми золотой нитью, ярко сверкавшими даже в темноте.

— Что не так? — прошипела она, закатывая слишком длинные рукава.

— Не очень-то сливается с обстановкой, правда? — прошептала Солнышко.

— Если не возражаешь, я предпочитаю умереть одетой.

Дверь была приоткрыта, тёмный коридор пуст.

— Куда мы идём? — прошептала Алекс.

— К главной лестнице, попробуем спуститься там.

— Разве они не будут за ней следить?

— Иногда люди смотрят куда угодно, кроме самых очевидных мест.

— Звучит не уверенно. Звучит нихера не уверенно.

Солнышко оглянулась на Алекс и пожала плечами:

— Можешь остаться здесь. С мужем.

Алекс сглотнула:

— Тогда главная лестница?

— Хорошая идея. — Солнышко подкралась к ступенькам и посмотрела вниз. Переведя дух, она поманила Алекс, схватила её за руку, когда та подошла ближе, начала спускаться по ступенькам…

И замерла на месте.

— Что случилось? — прошептала Алекс.

— Тсс.

Она услышала скрип половицы внизу.

— О, Боже, — прошептала Алекс.

Затем голоса:

— Она не шла здесь. — одна из служанок. Солнышко никогда не была уверена в этих девушках, но в последнее время они действительно её разочаровали. — Значит, наверху.

— Тогда загоним её выше. Её и эту сучку эльфийскую.

— Грубо, — пробормотала Солнышко, хотя это было далеко не самое худшее, что она когда-либо о себе слышала.

— Она хитрая, — пропели снизу, — Но я её найду.

— Тогда найди. — голос герцога Михаэля. Жаль, Солнышко не ударила его посильнее. И лучше топором. — Рано или поздно они выйдут из башни.

— О, Боже… — прошептала Алекс. Она пятилась назад, в куртке, которую невозможно было не заметить, оставляя кровавые следы на каждом шагу, но у Солнышко не было ни времени, ни возможности убрать за ней.

— Назад, — прошипела она. — Вверх!

— Вверх? — Алекс посмотрела на следующий пролёт лестницы. Последний, ведущий в тронный зал.

— Или ты можешь остаться здесь. С мужем.

Алекс сглотнула:

— Тогда вверх?

Глава 66 «Выпускайте остатки»

Брат Диас, обливаясь потом, перевалился через порог, поскользнулся на чём-то, перевернулся, ухватился за одну из дверей, а Баптиста — за другую. Оба напрягались, с трудом сжимая древнее дерево, оба рычали от усилий, ботинки обоих скользили по мрамору, веками полировавшемуся паломниками.

Он бросил взгляд на тёмную аллею, ведущую от дворца к базилике, и увидел, как Вигга приближается изящным шагом, совершенно не похожим на её обычную поступь, а леди Севера идёт за ней. Как будто шансы против оборотня и колдуньи были недостаточно малы, по пути к ним присоединился отряд сочувствующих мятежникам дворцовых стражников.

— Они идут! — выдохнул он.

— Я, нахрен, заметила! — прорычала Баптиста, и замысловатые петли протестующе завизжали.

— Толкай! — простонал брат Диас, упёрся плечом в дверь, и она начала поддаваться.

Баптиста развернулась и прижалась спиной:

— А что, чёрт возьми, я делаю?

— Не ругайся… в церкви!

Две двери с грохотом столкнулись, и Баптиста задвинула три железных засова, пока брат Диас поднимал огромный деревянный брус, прислонённый к косяку. На нём была вырезана первая строка «Нашей Спаситель», но это не особо снизило вес.

— Помоги же… — прохрипел он, едва оторвав конец от земли. Каждый сустав дрожал от усилий, пока он шатался с ним в одну сторону, потом в другую.

— Тебе разве нихера… — проворчала Баптиста, хватаясь за другой конец за мгновение до того, как тот упал и раздавил ему ногу. — Не видно… — она взвалила его на плечо, её колени подогнулись, — Что я именно это и делаю?

Они подняли его вместе, сумели удержать, пока брат Диас не отдернул руки, и брус упал на кованые кронштейны. Он уже готов был плюхнуться на пол, задыхаясь, совершенно измученный, когда оглушительный грохот сотряс двери и заставил его отшатнуться.

— Выдержит ли? — прошептал он, торопливой шаркающей походкой удаляясь от дверей в облаке пыли.

— Против Вигги? — Баптиста поплелась за ним. — Я бы не поставила твою жизнь.

Ещё один удар эхом прокатился по базилике и заставил брата Диаса вздрогнуть, засов задрожал в кронштейнах.

— Кто стучится в врата дома Божия?

Он резко обернулся и увидел изборождённое морщинами лицо патриарха Мефодия. При полном облачении перед ним предстал верховный глава Восточной церкви, воплощение духовной власти. Его сопровождала свита из двух канонических священников, трёх монахов, чьи губы непрерывно шевелились в безмолвной молитве, мальчика с гигантской свечой и ещё одного, сражавшегося с огромным украшенным драгоценными камнями экземпляром Священного Писания.

Позади них испуганные кучки монахинь, слуг и чиновников съёжились под образами. Люди, бежавшие в базилику в поисках убежища от насилия, разразившегося в самом сердце Трои. Другими словами, люди, у которых возникла та же мысль, что и у брата Диаса.

— Святейший Владыка! — он почувствовал прилив облегчения, настолько сильный, что едва не разрыдался.

— Что привело тебя сюда в таком смятении, сын мой?

— Отчаянная нужда! — брату Диасу пришлось опереться руками на колени, пытаясь вдохнуть. — Битва в Висячих садах. В самом дворце! — словно подчёркивая неотложность сообщения, дверь содрогнулась от нового удара. — Предательство и измена законной императрице Алексии, коронованной вами в этой самой базилике всего несколько часов назад. Леди Севера преследует нас, и она… она…

— Очень умелая притворщица, — пробормотала Баптиста.

— Колдунья!

Многие беженцы ещё больше отпрянули, когда раздалось это слово, но Патриарх выглядел совершенно равнодушным к такому ужасающему откровению:

— Я прекрасно осведомлён.

— Подождите… — брат Диас сглотнул. — Что?

— Леди Севера была первой ученицей императрицы Евдоксии. За ней последовали и другие.

Дверь снова качнулась, ещё сильнее. Баптиста нервно взглянула на неё, из содрогающихся скоб вылетело облачко опилок.

— И вы… — брат Диас снова сглотнул. — Вас это устраивает?

Мефодий прищурился:

— Мой предшественник, Патриарх Нектарий, был человеком высочайших моральных принципов. Когда Евдоксия захватила престол, он возражал самым решительным образом. Его гробница внизу, в склепе, пуста. Хоронить было нечего. Когда меня избрали его преемником, у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить… целесообразно. Вы должны это прекрасно понимать.

Брат Диас прочистил горло. Правда теперь, когда надо было высказать аргументы против использования чёрной магии, он оказался не на той твёрдой богословской почве, на которой стоял раньше. Дверь снова дрогнула, и он задумался, не удастся ли ему спрятаться за этой гигантской книгой. Он решил, что возможно. Но очень ненадолго.

— И императрица Евдоксия, — продолжил Патриарх, — несмотря на все свои многочисленные и явные недостатки, держала чёрную магию в Атенее… — он указал на дверь, опять содрогнувшуюся от очередного удара, — оставила дом Божий Богу. И Его надлежащим образом назначенным слугам.

— Тем, кого не убила, — сказал брат Диас. — Что ж, хотя теперь они несомненно украшают небеса, они, по-вашему, не могли как-то повлиять на земные события? — Брат Диас испытывал знакомое чувство тоски. — Святейший Владыка, всё, чего я хочу — всё, чего хочет каждый из нас — увидеть спасённых вновь объединившимися против врагов Божьих, — он слышал в своём голосе жалобные нотки, но никак не мог от них избавиться. — Восточная церковь объединилась с Западной в одну семью…

— Вы хотели видеть Восточную церковь подчинённой Западной! — загремел самодовольно Патриарх. — Вы хотели бы видеть, как мы преклоняемся перед женщинами. Молиться под руководством женщин. Инициация водой, конфирмация и похороны под руководством женщин! Вы хотели бы видеть, как мы преклоняем колени перед девчонкой! Куклой в украденном папском белом облачении!

— Наша Спаситель была женщиной! — сказал брат Диас, переходя от уязвленного разочарования к уязвленному негодованию. Возможно, своего рода прогресс. — Дочь Божья, отдавшая жизнь ради нашего спасения. — он указал на витраж над алтарем. — Она на вашем окне.

— И окно — подходящее место для неё, — продолжил Патриарх, ничуть не сбитый со своей проповеди. — Женщины не могут диктовать политику церкви! Нет, брат Диас! — он поднял руки к тысячам тысяч изображений, покрывавших все стены. — Ангелы в отчаянии смотрят вниз на ваше предательство нашей веры! Я этого не потерплю! Леди Севера дала мне заверения относительно статуса Восточной церкви. — он махнул священникам рукой, когда ещё один гулкий удар эхом разнёсся по нефу. — Откройте же двери, друзья мои!

Брат Диас остановил одного из священников, приложив руку к груди:

— Дьяволы у ваших ворот! — прорычал он, наконец перейдя от уязвлённого негодования к яростному отвращению. — И вы приглашаете их войти?

— Дьяволы уже внутри! — взревел Мефодий. — Я впускаю метлу, чтобы выкинула их!

— Ой, нахер всё! — и брат Диас ударил Патриарха прямо в подбородок. Тот резко упал назад, его пышный головной убор отскочил и покатился, отец церкви широко раскинул руки, как Спаситель на окне выше.

Все смотрели в изумлении. И больше всех был изумлён сам брат Диас:

— Я вырубил Патриарха Трои, — прошептал он.

— Видела. — Баптиста оглянулась через плечо на поражённого Патриарха. — Может быть, для тебя ещё есть надежда.

Позади раздался оглушительный грохот, и брат Диас, обернувшись, увидел, как уже согнувшийся брус разлетелся на куски, разбросав обрывки древесных волокон, а один из кронштейнов вырвался и с грохотом упал на скамьи.

Двери распахнулись, и Вигга вошла, сжав окровавленные кулаки, руна всё ещё висела на лбу. Леди Севера следовала в нескольких шагах позади, точно подгоняя её шаги, демонстрируя то же безупречное достоинство, с которым она следовала за Алекс по тому же проходу на коронацию тем же днём. Дворцовая стража рассредоточилась по дальнему концу нефа и пробиралась сквозь скамьи, уничтожая любые жалкие надежды на спасение.

— Надо было остаться на корабле… — прошипела Баптиста, пятясь к алтарю. — Так и знала, надо было остаться на корабле…

— Вот уж не думал… — попытался повысить голос брат Диас, следуя за ней, — Если бы я сказал, что мы нашли убежище в доме Божьем…

Вигга и Севера заговорили одновременно, с одной и той же милой улыбкой:

— Честно говоря, я никогда не относилась к вере так уж серьёзно, и сомневаюсь, что твоя подруга-викинг заходит так далеко в своих убеждениях.

— Она, вообще-то, инициирована, — сказал брат Диас.

— Дважды, — добавила Баптиста.

— И тем не менее. Сомневаюсь, что это первая церковь, которую она осквернила. — свита патриарха отступила, мальчик-алтарник выронил свечу и побежал за ними, остальные бросились врассыпную за алтарь, где монахини и слуги в страхе сгрудились, словно овцы в загоне. — Итак, — хором сказали леди Севера и Вигга, — думаю, вам лучше сдаться.

— И сможем рассчитывать на хорошее обращение, не так ли? — спросила Баптиста.

— Скажем так, лучше, чем если бы вы не сдались.

Брат Диас сглотнул:

— Тогда быстрая смерть.

— Звучит банально, но если бы вы видели, как я убиваю медленно… — Севера и Вигга надули щеки. — Вы бы поняли всю щедрость предложения.

Вигга шагнула вперёд через лежащего на полу Патриарха.

— Надо было остаться в Святом Городе… — пробормотала Баптиста.

Брат Диас поморщился, отпрянул и отвернулся…

Из ниоткуда налетел порыв ветра, волосы Вигги взметнулись в воздух, игла с вышитой на ней рунической тканью внезапно выскочила из её лба и унеслась прочь.

— Работает! — крикнул кто-то. Один из стражников выскочил из-за скамей, сжав ладони и вытянув их вперёд. — Земля и воздух! Общая структура для всей материи! — голос, не говоря уже о тоне, показался странно знакомым. — Я гений!

Возможно, впервые на памяти брата Диаса Баптиста выглядела удивлённой:

— Бальтазар? — спросила она.

Стражник снял шлем, поправил влажную бороду и показал радостное лицо одного из лучших некромантов Европы:

— Спасаю положение!

— Почему ты мокрый?

— Корабль отчалил. Мне пришлось плыть.

— Чё-о случилось? — Вигга потёрла лоб, словно с похмелья. — Мне приснилось, что я леди. — она недоумённо посмотрела на Патриарха, лежащего между её сапог. — Кто этот ублюдок?

— Ты вернулся? — прорычала Севера, глядя на Бальтазара с яростным недоверием. — Зачем?

Он легкомысленно махнул рукой:

— Назовём это вопросом… профессиональной гордости.

Баптиста вытащила кинжал из сапога, другой — откуда-то из-за спины и присела в стойке для боя:

— Решил не оставлять последнее слово за мной, да?

— Ни за что бы не оставил, — сказал Бальтазар. — Госпожа Улласдоттр?

Вигга взглянула на него:

— Мне нравится, как это звучит.

Он прищурился, глядя на стражников:

— Не могли бы вы предоставить мне несколько трупов для работы?

Вигга сжала один кулак другим, хрустнула костяшками и обнажила острые зубы:

— О, с нихеровым таким удовольствием.

Алекс чуть не упала на последней ступеньке и заморгала от яркого света на вершине Маяка второй раз за вечер. Она была гораздо более избитой, обгоревшей, потной и окровавленной, чем в первый раз, и примерно в том же состоянии смертельного ужаса. Пламя святой Натальи всё ещё пылало в жаровне, озарив весёлым блеском яркую свадебную куртку её покойного мужа. Так что, похоже, она хотя бы умрёт в тепле.

— У нас закончилась башня, — пробормотала она. Солнышко поспешила к одной из арок и выглянула через парапет:

— Может, спустимся по краю…

Алекс не знала, смеяться ей или плакать при мысли о том, чтобы сделать это снова:

— Меня точно поймают. — она предпочла умереть где-нибудь, где есть твёрдая почва под ногами. — Ты иди. — она положила руку Солнышко на плечо, под ногтями запеклась кровь. Она попыталась улыбнуться, но это было нелегко. — Ты не можешь спасти всех.

— Я просто хочу спасти тебя. Мы всё ещё можем…

— Ты сделала больше, чем я могла просить. Гораздо больше, чем я заслуживаю. — Солнышко продолжала качать головой:

— Нет.

— Пожалуйста. Позволь мне быть благородной. На этот раз. — она подняла подбородок, надеясь, что барон Рикард гордился бы её осанкой. — Позволь мне… заслужить это. То, что я украла. Её право по рождению. Её имя. — Солнышко пожала плечами:

— Я сказала нет.

— Ой, пожалуйста, не спорь. — Клеофа, ухмыляясь, поднялась по ступенькам. Значит, по крайней мере хоть кто-то получал удовольствие.

— Мы с радостью убьём вас обоих. — Афинаида вышла из-за её спины. — На самом деле, нам, возможно, придётся настоять именно на этом.

Солнышко вскочила и пропала, но Клеофа снова произнесла это слово, и пламя замерцало, словно из ниоткуда образовался туман. Афинаида залаяла, как злая собака, и Алекс отшатнулась, когда Солнышко врезалась в колонну рядом с ней и, стонущая, рухнула на пол.

— Эльфийка, — сказала Плацидия, появляясь между двумя другими, и морозный дымок клубился из её посиневших губ. — Делающаяся невидимой.

— Нам следует разобрать это на части, — сказала Зенонис, последней заходя в галерею, чтобы завершить воссоединение служанок, — И посмотреть, как оно работает.

Алекс встала перед Солнышко, сжав кулаки:

— Отпусти её. Пожалуйста…

— Ты не в том положении, чтобы вести переговоры, — сказала Клеофа, скривив губы от отвращения.

— Императрица паразитов, — выплюнула Афинаида, когда они приблизились.

— Единственный вопрос… — сказала Зенонис.

Плацидия подняла руку, на пальцах дымился иней:

— Заморозить тебя, как твоего бывшего мужа… — Зенонис махнула рукой в сторону Пламени святой Натальи, и Алекс отпрянула, когда оно вспыхнуло ярче прежнего. — Или сжечь тебя дотла.

— Мы могли бы сбросить её с башни? — предложила Клеофа.

— Пусть земля сделает своё дело.

— И нам не нужно пачкать об неё руки.

Плацидия нахмурилась, глядя на ночное небо за арками:

— Слышите?

И вдруг галерея наполнилась хлопающими крыльями летучих мышей.

Алекс вцепилась в Солнышко, пока крошечные зверьки кружили всё плотнее и плотнее, четыре волшебницы пригибались, махали руками и ругались, пока мыши не образовали трепещущий клубок прямо перед императрицей и не стали в одно мгновение бароном Рикардом.

Вампир учтиво приподнял бровь, посмотрел на распростёртую Солнышко, на Алекс, склонившуюся над ней, а затем на четырёх колдуний, готовых обрушить все силы ада. И испустил многострадальный вздох.

— Дамы, — сказал он.

— Ты, нахрен, очень долго, — прошептала Алекс.

— Кажется, я упоминал, что приходить на званый ужин загодя всегда считалось дурным тоном.

— Инструктор по этикету, — прошипела Зенонис, изготовившись к бою, от её пальцев шёл ощутимый жар.

— Очень кстати, — сказал барон, — Раз уж урок хороших манер некоторым, похоже, необходим. — он спокойно наблюдал за четырьмя служанками, растянувшимися вокруг него полумесяцем:

— Полагаю, вы — пропавшие члены ковена императрицы Евдоксии?

— Мы когда-то были её ученицами, — прорычала Афинаида. Плацидия гордо вскинула голову, морозный туман развевался по её волосам. — А теперь мы — полноправные адепты Чёрного Искусства!

— Значит, вы считаете, будто познали тьму? — барон грустно улыбнулся, обнажив острейшие зубы. — Тогда будет справедливо предупредить… — в его голосе было что-то завораживающее. Алекс не могла отвести от него взгляда. — Что в восточной части Польши… — от него словно исходил свет, такой яркий и прекрасный, что даже Пламя святой Натальи казалось тусклым в его присутствии. — Там, где когда-то у моей жены было поместье… — Алекс смотрела, открыв рот, отчаянно пытаясь расслышать каждое слово, каждый слог, каждый вздох и интонацию. — Где подают особенные клёцки…

Якоб ввалился в тронный зал, его дыхание прерывалось то рычанием, то хныканьем. Он полуоблокотился, полуобрушился на ближайшую колонну, опершись предплечьем на холодный мрамор, задыхаясь, вытягивая то одну, то другую ногу. Он пытался избавиться от боли в бёдрах, но так же безуспешно, как и годами раньше. Наконец он глубоко вздохнул, вытер пот с разгорячённого лица и нахмурился, глядя на Змеиный трон.

— Вот вообще неудивительно, — проворчал он.

Герцог Михаэль сидел там, где сидят только императоры, держа обнажённый меч остриём вниз и поворачивая рукоять пальцами:

— Хороший сюжетный поворот, будучи раскрытым, должен казаться очевидным с самого начала. Должен казаться… даже неизбежным.

— Дядя? — Якоб устало фыркнул. — Это твой поворот? Каждый чёртов раз это — дядя.

— Ты, должно быть, это предвидел?

— Ну… нет. — в конце концов, Якоб дал клятву честности. — Но я всегда с подозрением относился к хорошим людям и доверял злым. Возможно, теперь я лучше понимаю их.

— Это вполне человеческий недостаток, — сказал герцог Михаэль. — Добродетель, честность и прощение. Всё это прекрасно в теории, но чертовски скучно. Дайте мне амбиции, обман и месть! В них есть своё очарование, не правда ли? — он нежно погладил подлокотник трона, украшенный змеями. — Мы можем сколько угодно осуждать тиранов и завоевателей, болтать банальности вместе с остальными лицемерами, но неужели ты думаешь, что когда их никто не видит, люди мечтают творить добро? — он посмотрел на Якоба. — Возможно, некоторые и мечтают. Брат Диас и ему подобные безобидные. Но я могу сказать, что я — нет. И я чертовски уверен, что и ты тоже. Возможно, урок в… невозможности по-настоящему изменить свою природу.

— Я пытаюсь. Долго.

— Есть какие-то успехи?

— К моему великому сожалению, не очень большие.

Герцог Михаэль улыбнулся:

— Покажите мне человека, который ни о чём не жалеет, и я покажу вам человека, который ничего не добился.

— Где Алекс?

— Наверху. Служанки заботятся обо всех её нуждах. А остальные из вашей потерянной, безнадёжной и проклятой паствы?

— Задержались внизу. Придётся всё делать мне. — Якоб попытался произнести последнюю фразу рычащей угрозой, но у него перехватило дыхание, и она закончилась старческим хрипом.

Герцог Михаэль, однако, не засмеялся, вставая:

— Печально известный Якоб из Торна? Магистр и охотник на ведьм, крестоносец и тамплиер, чемпион и палач? Кто был бы разочарован таким противником? — он начал спускаться по ступеням с мечом в руке. — Я хочу сказать… за сколько смертей ты ответственен? За тысячу?

Якоб ничего не сказал, лишь оттолкнулся от колонны.

— Две тысячи?

Якоб ничего не сказал, лишь расправил плечи.

— Десять тысяч?

Якоб ничего не сказал, лишь захромал к трону.

— И вот теперь… — герцог Михаэль принял боевую стойку. — Думаю, что, возможно, злодей в этой истории — я.

Вигга ударила стражника с такой колоссальной силой, что его собственная булава застряла в передней части его смятого шлема. Бальтазар, образно говоря, подхватил его прежде, чем тот упал на землю, и, к ужасу товарищей, резко поднял на ноги, словно марионетку, дернув за все ниточки одновременно.

С его полностью сплющенным лицом, он оказался непростым в обращении, но служил эффективным живым щитом, когда другие стражники пытались пронзить Виггу копьями, и после нескольких ударов превратился в ковыляющую подушечку для иголок с торчащими рукоятями и навершием в виде булавы.

К тому времени Вигга сделала ещё несколько трупов, и Бальтазар уже швырял их, истекающих кровью, подпрыгивающих, а в одном случае покушенного в драку. Ах, радость новопогибшего! У него получилось, так сказать, поставить всё на поток и сразу же запускать их в бой. Никакого риска, что они развалятся на куски в пути, и поскольку они были намерены совершить насилие ещё до смерти, проще всего было направить эхо этих порывов на бывших товарищей.

Итак, они вели беспрерывную битву в Висячих садах, на аллеях, обсаженных деревьями, между аккуратными рядами тенистой зелени, на живописных мостах и вокруг журчащих фонтанов. Они забрызгали одно из чудес света кровью, разорвали сумерки криками ярости, стонами боли, воплями ужаса. Они сражались во тьме, освещённой факелами, огнём, вспышками магии. Они сражались насмерть, а во многих случаях и после. Они гнали леди Северу и её стражу мимо вершины Столпа, от дверей базилики к тёмному силуэту Атенея, а мёртвые прыгали, ползли, шатались и тяжело тащились за ними. Когда Бальтазар впервые встретил Виггу, он счёл её варваром, на голову выше, а может быть, и ниже животного. Но опыт, приобретённый в диких условиях, заставил его признать: в диких условиях варвар — это то, что нужно. Требовать от людей качеств, совершенно противоположных их природе — верный путь к разочарованию. Вигга была совершенно бесстрашной, непоколебимо преданной и превосходила в деле причинения насильственной смерти любое живое существо, с которым Бальтазар сталкивался. Стоит лишь отбросить их взаимную неприязнь и сосредоточиться на профессиональном подходе, и они идеально друг другу подошли.

Вигга превращала врагов в трупы, а Бальтазар трупы — в друзей.

Она швырнула человека в воздух, и он врезался в ствол дерева, разбрасывая щепки. Бальтазар схватил его, скрюченного, как откушенная куриная ножка, его таз был раздроблен, и, как бы то ни было, Севера яростно рубанула воздух, разрезав его и ещё один ходячий труп пополам по поясу. Одна пара ног мгновенно упала, а другая, переваливаясь, сделала несколько шагов. Соответствующая верхняя половина, тем временем, пробиралась сквозь траву к ней, хрипя почему-то: «Нашёл тебя, нашёл тебя», — и разматывая след из блестящих внутренностей.

Баптиста и брат Диас крадучись следовали позади, охваченные благоговением. Или, может быть, благоговейным ужасом, но разве есть существенная разница? Бальтазар никогда не чувствовал себя таким сильным: его сердце кипело, мысли были быстры, как обжигающая молния, чувства отточены как лезвие бритвы.

На лужайке перед Атенеем леди Севера закружилась, прожигая тьму струёй огня, такой горячей, что полоска травы под ней запеклась. Баптиста ахнула, брат Диас завизжал от ужаса, но на этот раз Бальтазар был готов. Он шагнул к беспомощной парочке, выхватив бумагу с заранее начертанными кругами.

Он беззвучно произнес пятичастное заклинание, не останавливаясь, не сомневаясь, и пламя Северы втянулось в центр его листа, руны начали светиться сквозь обратную сторону бумаги. Кончики пальцев Бальтазара горели от жара, но он не отпускал. Колдовство Северы было грубым и яростным, но он контролировал его, сдерживал, преодолевал! Она могла быть настоящим художником, воплощением инстинкта и страсти, но он был расчётливым инженером и использовал контрзаклинание словно пружину: чем больше силы оно поглощало, тем больше давало. Поэтому, когда её натиск наконец иссяк, в ушах всё ещё гудело от шума, в горле саднило от резкого запаха серы, ему достаточно было произнести одно слово, и огонь вырвался из его рук с утроенной силой.

Глаза Северы на мгновение расширились, прежде чем она опустила голову и сжала руки. Огненный ад разделился, пламя ревело по обе стороны от неё. Двое стражников упали испепелёнными в дымящуюся траву, их доспехи пылали, словно только из кузницы. Сама Севера отшатнулась назад, опалённые потные волосы прилипли к лицу, платье тлело. Дерево позади неё пылало, словно факел, шишки трещали, сок вырывался из расколотого ствола, бросая безумный, мерцающий свет на место бойни.

Бальтазар не остановился. Он отбросил поджаренную бумагу и сделал жест, как будто что-то вытащил. Тела только что сгоревших уже поднимались, всё ещё дымясь, и начали ковылять к ней, протягивая тлеющие руки.

— Святая Беатрикс, — прошептал брат Диас.

Дворцовая стража, несомненно, была храброй и опытной, но даже лучшие из живых не так уж и храбры. Выжившие бежали, бросая оружие. Леди Севера отступала, поднимаясь по ступеням к дверям Атенея, стиснув зубы и подняв руки, пока безжалостные мертвецы приближались. Мертвецы и Вигга, с тихим рыком в горле.

— Как достало… — она скривила губы, окинув их смертоносным взглядом. — Участвовать в этой… клоунаде.

— Ты грозный практик! — крикнул Бальтазар, следя за каждым её движением. — Но ты должна видеть, что тебя превзошли. Всё кончено!

— Напротив, мы только начинаем. — не отрывая глаз от Бальтазара, она повернула голову и крикнула через плечо. — Выпускайте остатки!

Изнутри Атенея раздался скрежет металла, и по обе стороны от ступеней зарешеченные ворота задрожали, а затем начали подниматься. Бальтазару почудилось нечто блестящее внутри. Оно шевелилось во мраке заброшенного зверинца. Что-то огромное. Пульсирующий стон, исходящий из темноты, который нельзя было отнести ни к животным, ни к человеческим.

Он так увлекся своей силой, что забыл о неудачных экспериментах Евдоксии.

— Вот чёрт, — сказал он.

Одна решётка начала подниматься, а расположенная напротив двинулась вниз, закрывая вход в Атеней. Не раздумывая, он побежал по ступенькам через две сразу, прокатившись под прутьями решётки за мгновение до того, как она с грохотом опустилась.

Глава 67 «Война в миниатюре»

Бой на мечах — это война в миниатюре, и войны часто выигрываются и проигрываются ещё до того, как нанесён первый удар. На тренировочном дворе, в мастерской оружейника, в кабинете интенданта. Оценивая противника, угадывая его силу, предугадывая его ограничения, предугадывая его тактику. Вырабатывая свою собственную.

Хороший фехтовальщик может узнать другого ещё до того, как их клинки соприкоснутся. Как они держат оружие, выхватывают его из ножен и вставляют обратно. Когда герцог Михаэль оказался в стойке перед Змеиным троном, он не выказал ни паники, ни страсти, ни торопливости, ни страха. У него был спокойный взгляд шахматиста, обдумывающего дебют.

Его стойка больше, чем хотелось бы, напомнила Якобу Константина. Тот безнадёжный поединок на тонущей галере. Возможно, дядя и племянник тренировались вместе в более счастливые времена. Возможно, старший был учителем младшего. Но в том, как дядя держал свой меч — совершенно неподвижно, идеально ровно — не было надменной манеры Константина. Дисциплина человека, познавшего разочарования. Знающего о пропасти неудачи, всегда маячившей за спиной, и ничего не принимающего как должное. Возможно, он уже несколько лет не в лучшей форме, но Якоб перешагнул свои хорошие десятилетия ещё до рождения Михаэля.

Бой на мечах — это война в миниатюре, а на войне знание местности — ключ к успеху. Каждый холм, дорога, лес и ручей могут стать оружием. Должны быть превращены в оружие. Особенно слабой стороной.

Итак, пока Якоб хромал к центру круглого зала, он оглядел комнату, впитывая каждую деталь. Мраморные колонны, между которыми искусный фехтовальщик мог пробираться отражая атаки противника. Гобелены, которые можно сбить и запутать в них противника, статуи, которые можно использовать как щиты, подвесные светильники, способные пролить горящее масло. Сам Змеиный трон, такой ценный и в то же время такой хрупкий, предмет, который Михаэль желал так сильно, что побоялся бы ударить по нему. Арсенал трофейного оружия, прикреплённого к стенам, готовый к тому, чтобы его схватили и вернули в строй через столетия после того, как оно в последний раз пролило кровь.

Якоб остановился примерно на расстоянии одного мертвеца от своего противника.

Бой на мечах — это война в миниатюре, а на войне нужно быть готовым ко всему. Якоб видел всё это, а затем видел всё это снова, ни один живой человек не страдал от большего груза опыта. Сгибая скрипящие колени, он перебирал в уме тысячи вариантов. Приливы и отливы боя. Вероятные приёмы и возможные контрмеры. Он запасся смертоносным арсеналом уловок, которые мог бы использовать.

Их клинки соприкоснулись, едва касаясь режущими кромками, с лёгким нажатием, и Якоб посмотрел в глаза герцога Михаэля.

Бой на мечах — это война в миниатюре. Есть закономерности, которые ветеран никогда не забудет. Напряжённое молчание, полное сомнений и дискомфорта, короткие паузы безумного ужаса, когда всё, что у тебя когда-либо будет, поставлено на карту одним манёвром, одним натиском, одним выпадом. Но нет двух одинаковых. И исход никогда не предопределён. Именно это заставляет людей сражаться несмотря ни на что, даже после бесчисленных поражений. Всегда есть шанс.

Возможно, герцог Михаэль ощутил азарт игры, слегка улыбнувшись смещая вес. Якоб ощутил, как давление на долю секунды ослабло. Ощутил приближение атаки. Напрягся, готовясь к удару, готовясь повернуть запястье для укола, убедившись, что полностью готов к ложному выпаду и мгновенному переходу из защиты в нападение…

Взгляд Михаэля скользнул в сторону, кожа между бровями сдвинулась от сомнения:

— Алекс? — пробормотал он.

Якоб оглянулся и поморщился от боли, когда шея щёлкнула.

Раздался скрежет стали, когда герцог молниеносно шагнул вперёд.

Ноги Якоба после подъёма были вялыми, он смог лишь на несколько дюймов опустить остриё герцога Михаэля.

Оно пронзило рубашку прямо под нижним ребром.

Глаза Якоба выпучились, когда клинок вонзился в него почти по самую рукоять, заставив слегка покачнуться на пятках.

— У-у-у-у-уф. — прохрипел он. Как бы часто это ни случалось, к ощущению стали в рёбрах никогда не привыкнешь.

Бой на мечах — это война в миниатюре. Иногда выигрывается хитростью или храбростью.

Чаще проигрывается из-за глупой ошибки.

Вигга повидала зрелищ, способных заставить обосраться самых смелых.

Первое настоящее сражение, в котором она участвовала: голые готландцы неслись из тумана, частично со снятой кожей, с мозгами, поражёнными ядовитыми грибами. Или этот безмозглый комок воющей демонической плоти, который ведьмы выкормили в Германии. Или когда лица жителей деревни показались в расписной пещере, и она увидела при ярком свете факела то, что всё это время находилось внутри…

Но даже Вигга никогда не видела подобного непристойного зрелища: как оно извивалось, копошилось, хватало и выскальзывало из темноты. Евдоксия создавала монстров, но худшим из них был тот, которого она склеила из оставшихся кусочков.

— Боже, помоги нам… — прошептал брат Диас, спотыкаясь о собственные ноги, отступая и тяжело поникнув.

У него было столько конечностей, что Вигга не могла их сосчитать. Слишком много торчало во все стороны: кривые, скрюченные и ужасно мохнатые лапы, когти и руки, хватающие тьму, ноги с тремя локтями и двумя лодыжками, руки, состоящие из одних коленей, оно подняло ногу, покрытую ушами, дёргаясь и дрожа, словно слыша далёкую музыку.

— Надо было уйти… — выдохнула Баптиста, широко раскрыв глаза, — После Барселоны…

Оно ковыляло вперёд, кренясь и шатаясь, его скрюченное тело скользило по траве, словно оно тащило за собой кое-как сшитый мешок с добычей, но сокровища внутри были его собственными лопнувшими внутренностями. Огромный ящер из чужих туш, пёстрый змей с серой шкурой и рыжевато-коричневой кожей, полосатым рыжим мехом и пятнистой жёлтой шкурой. Оно всё приближалось и приближалось, новые ужасы вырывались из тьмы в липких спазмах, лоскутный Ёрмунганд, прорастающий рогами, бивнями, оленьими рогами, покрытый кровоточащими шрамами. Могучий слизняк, оставляющий за собой след из блестящей слизи, тонкие птичьи беспомощно царапающие конечности, огромные бычьи ноги, лопающиеся от мышц возле копыт.

— Одинский… долбанный… — сломанное копьё со стуком выпало из безвольной руки Вигги. Одинский что? Даже Всеотец, знающий все языки, не смог бы подобрать слов для этого.

Оно увидело Виггу. Так много глаз, что оно, должно быть, видело всё и ничего, оно внезапно застыло, и густо насаженные конечности у головы откинулись назад, обнажив круглый рот, который раскрылся, словно цветок, и внутри него обнаружился ещё один рот, а за ним — целый кладезь зубов, кричащих, словно грустный младенец.

Оно бросилось на неё с ужасающей скоростью и ужасным голодом, его многопалые лапы то вперёд, то назад, то вбок скользили по траве, десятки рук поднялись, чтобы схватить её, из зубастой пасти вырывался зловонный выдох, и Вигга впервые за очень, очень долгое время вспомнила, каково это — испытывать ужас.

Она позволила себе подумать, что надела намордник на волчицу. Обманула себя, будто теперь это её питомец. Но волчица оказалась хитрее, пряча свою громадину в тени и притворяясь хорошей собачкой. Теперь она воспользовалась шансом, вырвалась из своей хлипкой клетки в рёбрах и проглотила её одним укусом.

И когда Вигга открыла пасть, чтобы закричать, раздался ужасный волчий вой, и когда она попыталась отбиться от этого леса разномастных конечностей, волчьи ужасные когти вырвались из кончиков пальцев, и когда она ощутила ужас, его встретил бездонный волчий голод.

Вигга-Волчица яростно кувыркнулась сквозь цветы, непристойно извиваясь, борясь и сражаясь. Существо било, царапало и тыкало своим легионом конечностей, но Вигга-Волчица поймала их в свои кинжалообразные челюсти, заходясь в кровожадном безумии, ломая кости и разрывая сухожилия, разбрасывая во все стороны изломанные руки и ноги, куски рук и ног. Она схватила его передними когтями, разорвала задними его израненное брюхо, пока оно чавкало и пускало слюни, хватая её своими ртами внутри ртов, царапало, резало и кромсало своими густо посаженными зубами. Она извивалась и рвала его, роя, роя, ибо знала, что если где-то в мире и есть хорошее мясо, то оно должно быть внутри этого полосатого и страшного преступления против бога, и она должна открыть его и посмотреть, какие сокровища оно содержит.

Именно когда она кусала, она поняла свою ошибку. Пока она грызла его голову, масса тела существа сжималась вокруг неё, пока она не оказалась со всех сторон окружённой рогатой, чешуйчатой и меховой плотью. Она вырвалась, когда оно сомкнулось вокруг неё, царапаемая шипами и костями, она выскочила из его лап, как пробка из бутылки, шерсть была скользкой от её крови и крови твари. Она отплясывала, тряслась и выла от стыда.

Остатки рыли землю лапами с фиолетовыми когтями, откидывая почву, разбрасывая дёрн. Из скоплений ноздрей валил пар, глаза человеческие, козьи и змеиные были выпучены. Оно наступало, круша землю огромными копытами, заставляя землю дрожать, а деревья — трястись, пропахивая газоны и обрушивая дождь из листьев, веток и цветов.

Но Вигга-Волчица была не только зубами и яростью, она также была глубокой обидой с ядовитым терпением, и она ускользнула между деревьями, петляя мохнатой спиралью, полосой когтей и липкой крови. Ужас замедлил шаги, выскользнул из-за огромного ствола, покатился и пошатнулся, размахивая конечностями, круша другими, а затем нырнул вслед за Виггой-Волчицей в слишком узкую щель и втиснулся между двумя толстыми стволами, цепляясь за неё всеми своими бесчисленными лапами, воя и дрожа, вены лопались, но чем яростнее оно извивалось, тем сильнее застревало, выбивая кровавую пену, пока старая кора рвала его лоскутную шкуру.

Вигга-Волчица проскользнула под щёлкающими зубами, под его многососковой нижний частью и длинным когтем вспорола ему брюхо. Изнутри хлынула чёрная кровь, полная извивающихся детёнышей, черви размером со змей дёргались и кусали друг друга, у одних были пасти, у других — руки, у третьих — уши, а мать бездумно ревела в гневе на слепое потомство, которое породила, топча и давя их в ярости.

Вигга-Волчица проскользнула под застрявшим врагом, воя о своём триумфе и насмешливо вещая о победе. Остатки завизжали, все руки, ноги и языки тянулись к ней, и ужасно внезапно оно разорвалось пополам, суп из дымящихся внутренностей сочился из разорванного живота, передняя часть рванулась и обхватила её десятками извивающихся конечностей.

Вигга-Волчица кусала, но их было слишком много, они были слишком сильны, и затащили её внутрь, рыдающая, пузырящаяся пасть снова раскрылась, и её, скулящую и воющую, засосало в этот зубастый туннель, чтобы съесть живьём. Какая ирония!

Неудивительно, что она никогда не могла найти хорошее мясо…

Если она и была этим хорошим мясом…

Всё это время.

Бальтазар ворвался в распахнутые двустворчатые двери и юркнул за перила, с благоговейным изумлением глазея на тёмную ротонду Атенея Трои. Гигантское пространство было полно теней, освещённое лишь далёким мерцающим светом Маяка, пробивающегося сквозь окна высоко наверху. Только кое-где мерцали драгоценные отблески на позолоченных корешках книг на полках, взмывающих к далёкому куполу. Несомненно, одно из самых внушительных скоплений знаний в известном мире.

После хаоса снаружи, место казалось странно тихим, тревожно неподвижным, каждый быстрый шаг и прерывистый вздох Бальтазара вызывал хор эха. Его сердце колотилось, когда он спускался по ступеням к большому круглому полу, во рту пересохло, когда он крадучись выбирался наружу, пот ручьями катился по лбу, он был готов в любой момент к тому, что из темноты закипит какое-нибудь смертоносное заклинание.

Металл тускло поблёскивал на мраморе. Огромные магические кольца, украшенные высеченными символами, рунами, выгравированными крошечными стихотворными заклинаниями — подготовка к ритуалу устрашающего масштаба и сложности. Должно быть, здесь безумная императрица Евдоксия проводила свои исследования, объединяя человека и зверя в обречённых попытках найти душу. А это в центре могло быть лишь остатками её последнего, рокового эксперимента. Погоня за самой опасной колдуньей, с которой он когда-либо сталкивался, вряд ли представляла собой идеальную возможность для познания тайных наук, но такой ненасытный до знаний маг, как Бальтазар, едва ли мог удержаться от осмотра брошенного аппарата, когда пробирался мимо. В конце концов, это было не похоже ни на что когда-либо им виденное…

Этот металлический стержень, обожжённый огнём, или… он коснулся покрывающего его пепла, потёр между большим и указательным пальцами… ударом грома? Эти катушки, медные, окрашенные в зелёный цвет словно в мгновение бешеной реакции, всё ещё с сохранившимся запахом кислоты.

Аппарат, предназначенный для укрощения молнии, этого самого спонтанного, мимолётного и жестокого явления природы…

— Невозможно, — прошептал он.

И всё же, эти банки… закреплённые по обе стороны стержня с тщательно выверенной точностью. Плавало ли внутри что-то засоленное? Жалея о нехватке света, он почти прижался носом к стеклу, искажающему формы находящегося внутри. Перья? Он отпрянул, и в памяти вспыхнуло воспоминание о визите Шаксеп в мир по его отчаянному приглашению. В одной банке лежало демоническое перо. В другой — ангельское. Противоположные духовные полюса, расположенные так, чтобы сдерживать и контролировать поток мистической силы. Чтобы уравновесить аппарат, подобно тому, как вселенная поддерживается в равновесии. Он наклонился и кончиками пальцев коснулся руны раскола, выгравированной на полу под ним… он никогда не видел, чтобы её использовали таким образом… разделяя энергию… а затем направляя её к двум скамьям, снабжённым ремнями, предназначенными для удержания сопротивляющегося узника… или для удержания бесчувственного субъекта?

Аппарат, предназначенный не только для обнаружения души, но и для её освобождения…

— Невозможно, — пробормотал он.

И всё же… две скамьи. Он нахмурился, глядя на лабиринт надписей, окружавший их, на геометрию, которая одновременно разделяла и соединяла. Это напомнило ему однажды виденную им белую комнату, собранную, а затем в спешке оставленную инквизицией в Неаполе — без сомнения, используя оракулов в своей охоте на еретиков, боже правый, какая ирония — но были и различия. Работа была страстной, неточной, он с первого взгляда увидел ошибки, но, вникая, начал видеть обратную сторону. Здесь — аспекты направления и движения. Там — аспекты трансформации и обмена. Это были намеренные изменения. Это были сложные улучшения. Это были гениальные усовершенствования! Саркомантические элементы были изящно переплетены — плоть и дух — голова кружилась от понимания амбициозности замысла.

Аппарат, предназначенный не только для освобождения души… но и для её переноса…

— Невозможно… — прошипел Бальтазар, поднимая взгляд.

И мельком увидел движение, отражённое в изогнутых стенках двух сосудов.

Он резко обернулся, вскинул руку в защитном жесте и увидел Северу, присевшую, оскалившуюся и указывающую пальцем на него.

Ослепительная вспышка, и весь монументальный, заставленный книгами колодец тьмы ярко осветился до мозаичного потолка, от рядов полок, книг и перил, балконов и лестниц выросли острые тени.

Не было времени ни на жест, ни даже на слово, только на одну мысль: руна разделения. Бальтазар представил её, такую огромную в своём сознании, что она заполнила всё его существо, этой руной и поднятой рукой он рассёк молнию Северы надвое. Полки позади разлетелись на куски, опалённая бумага затрепетала, словно конфетти, два оползня порванных и тлеющих книг обрушились по обе стороны от него. В глазах застыло древовидное изображение, в ушах звенел гром, в носу щипало от алхимического зловония, кожа шипела от подавляющей силы, искры всё ещё летели от его руки по направлению к полу.

Севера сердито посмотрела на него, её палец всё ещё был вытянут, её рычащее лицо освещено пламенем горящих книг, и Бальтазар приготовился к новому натиску, его пальцы дёргались, складывая фигуры, сердце мучительно колотилось, когда он гадал, хватит ли у него ментальных сил выдержать следующую атаку…

Но этого не произошло. Ещё одна полка позади него обрушилась, ещё несколько опалённых томов захлопали по исписанному рунами полу, словно птенцы, подлетевшие слишком близко к солнцу и замершие.

— Ты метнула молнию, — прошептал он, не в силах скрыть благоговение в голосе. Каждый волосок на его голове всё ещё стоял дыбом от последствий, некоторые на предплечье тихо дымились.

— А ты поймал её, — ответила Севера, и осмелился ли он хотя бы представить себе оттенок восхищения в её голосе?

— Ученики Евдоксии говорили мне, будто императрица умела это делать… — хотя он не верил им, пока не увидел своими всё ещё слезящимися глазами. — Она научила тебя этой технике…? — но какой настоящий мастер, особенно такой печально известный своей ревностью, как Евдоксия, не хранит самые сокровенные тайны при себе? — Или… может быть… — кожа Бальтазара похолодела. Затылок покалывало. Он чувствовал, что дрожит на пороге какого-то великого откровения. Он взглянул на оборудование: стержень, перья в рассоле, две скамьи.

Севера улыбнулась, глаза сверкали от отблесков горящей бумаги. Улыбка, совершенно неуместная на этом обычно столь достойном лице.

Совершенная. Торжествующая. Неудержимая.

— Эксперимент Евдоксии… — прошептал Бальтазар, — …удался.

Он узнал эту улыбку. Он сам носил её не так давно, когда доказал свою теорию природы материи в базилике Ангельского Явления. Гордость исследователя мистических тайн, делающего первый шаг человека в неизведанную страну, проникающего в тайны творения, совершающего дерзкое вторжение туда, куда дозволено ступать только ангелам и демонам.

— Твой эксперимент… — едва прошептал он, — …удался.

— Хороший обмен, — сказала леди Севера — императрица Евдоксия — как теперь выяснилось, облачённая в плоть своей служанки, словно в изысканный новый костюм, явившаяся из-под покрова тайны в ошеломляющей вспышке, словно удар молнии среди туч.

— Итак, если теперь я завоевал ваше полное внимание… — барон Рикард оглядел площадку у вершины Маяка, убедившись, что все взгляды обращены к нему, и все охвачены благоговейным почтением. Плацидия упала на колени, сложив руки, словно монахиня перед святыней. Афинаида забыла закрыть рот, из уголка рта сочилась слюна. Алекс, стоя на коленях рядом с Солнышко, издала хриплый возбуждённых вздох, когда вампир глянул на неё. — Да, кажется, так и есть… возвращаясь к сути. — его кожа уже не была идеально гладкой, в уголках глаз залегли смешливые морщинки, но эти глаза… словно он заглянул Алекс в душу, узнал её самые сокровенные желания и собирался исполнить. Она разочарованно всхлипнула, когда он отвёл взгляд. — Теперь, тебя зовут…

— Зенонис! — она вскинула руку, бешено маша ладонью, словно ученица, отчаянно желающая продемонстрировать свои знания обожаемому учителю.

— И ты пиромант? — барон улыбнулся, обнажив свои чудесные острые зубы. Боже, как бы Алекс хотела иметь такие же зубы. — Я хорошо понимаю очарование пламени… такого прекрасного, но в то же время такого смертоносного, такого прекрасного, потому что оно так смертоносно.

— Как он хорошо говорит, — пробормотала Солнышко, прижавшись к стене, сжимая рёбра, её большие глаза были ещё больше обычного, когда она смотрела на барона Рикарда.

— Тсс! Заткнись! — Алекс не могла вынести мысли о том, чтобы пропустить хоть слог. Кроме него единственным звуком в природе было слабое шипение и потрескивание Пламени святой Натальи, но даже оно, казалось, немного смущалось от того, что мешало ему.

Она проследила взглядом за указующим пальцем барона:

— Думаю, тебе стоит показать ей…

— Клеофа! — с нетерпением воскликнула Клеофа.

— Какие очаровательные имена у таких очаровательных женщин — думаю, тебе стоит показать Клеофе красоту огня.

— Это — потрясающая идея, — прошептала Плацидия.

— Невероятная идея, — выдохнула Алекс. Она смутно припомнила какую-то перепалку с этими девушками, но сейчас это казалось таким глупым — все они счастливо объединились в желании делать всё, что прикажет барон. Он не мог быть вампиром. Всё это было ошибкой. Он был святым. Сомневаться в нём было невозможно, отказать ему — немыслимо. Он был ангелом. Алекс хотела бы знать, как сжечь кого-нибудь ради его развлечения. Он был богом, и она сама жаждала сгореть, если это доставило бы ему удовольствие.

Клеофа уставилась на Зенонис и захлопала в ладоши:

— Офигенно потрясающая идея.

— Я следующая! — сказала Плацидия, чуть не подпрыгивая.

— Не волнуйся. — Зенонис блаженно улыбнулась, кости раскалились добела, их было видно сквозь плоть её пальцев, обжигающе чёрные рукава дымились и тлели. — Огня хватит на всех.

Алекс почувствовала, как обжигающий жар коснулся её щеки, когда одежда Клеофы вспыхнула. Она в последний раз взглянула на её радостное лицо, прежде чем волосы вспыхнули, как факел, кожа начала чернеть и шелушиться, и она упала, распевая от радости, это лишь немного напоминало совершенно отвратительный крик мучительной смерти, она билась и катаясь по земле в огненном экстазе.

Алекс почувствовала, как по её щеке скатилась слеза. Слеза чистой зависти, к Клеофе, которой показывают огонь.

— Почему меня никто никогда не выбирает? — с горечью спросила она.

— Я выбрала тебя, — процедила Солнышко сквозь болезненно стиснутые зубы.

— Ой, да отвали. — Алекс чуть приблизилась к Рикарду на ободранных коленях, надеясь, вопреки всему, что он выберет её следующей.

— Как же она красиво горит! — отблески огня мерцали в измождённых впадинах его лица. Морщинистая кожа вокруг глаз дрогнула от напряжения.

— Я… полагаю, — слегка нахмурилась Зенонис. — Вы уверены, что нам следует…

— Абсолютно уверен, — резко ответил барон, — а теперь вам нужно познакомить с радостями огня… — и он сердито посмотрел на Афинаиду.

— Афинаида, — сказала она, и её идеально выщипанные брови нахмурились. — Но я начинаю думать…

— Только об этих клёцках! — стиснув зубы прошипел барон сквозь бороду, волосы на висках уже поседели. — Свинина, помнишь, с луком, в масле…

Но Алекс уже не находила клёцки столь захватывающими, как несколько мгновений назад, и её служанки, похоже, чувствовали то же самое. Может быть, дело было в запахе поджаренного мяса или в блеске кровавого пота на лбу барона. Зенонис посмотрела на тлеющее тело Клеофы, затем на Плацидию:

— Клёцки? — пробормотала она.

Алекс покачала головой. Разве они не были заняты чем-то действительно важным?

Глаза Афинаида расширились:

— Умри! — закричала она, взмахнув руками в сторону барона. Одна из колонн развалилась на части, вместе с ней упала часть купола, каменные глыбы взметнулись в пустое ночное небо.

Но Рикарда там уже не было. Он превратился в облако чёрного дыма, разорванное на части, а затем снова слившееся воедино, когда Афинаида развернулась, яростно швыряясь огнём. Алекс присела, обхватив руками голову Солнышко, пока штукатурка сыпалась повсюду. Кусок купола, одна изогнутая сторона которого всё ещё была покрыта зеркалами, рухнул прямо рядом с ней. Дым рвался, клубился и скапливался вокруг Афинаиды, и снова стал бароном с морщинистым лицом, застывшим в голодной ухмылке. Сжимая её руки, обхватывая. Его рот оказался очень широко раскрыт, слишком много зубов, слишком белых, слишком острых. Он вонзил их в горло Афинаиды, разорвав половину её шеи и кусок плеча, кровь хлынула из зияющей дыры.

— Нет! — завопила Зенонис, поднимая мерцающие руки как раз в тот момент, когда Алекс на ватных ногах поднялась, прихватив каменный блок, сверкающий зеркалами:

— Я покажу тебе… уф! — и Алекс с глухим хрустом ударила её по затылку. Зенонис пьяно обернулась, кровь пузырилась в её волосах, стекала по лбу. Веко дрогнуло. Одна рука безвольно повисла. Она подняла другую, от которой всё ещё отдавало теплом. — Я… покажу…

Алекс ударила её камнем по лицу. Служанка отшатнулась, и Солнышко застонала, выставив ботинок. На этот раз ботинок был очень заметным, но от этого не менее эффективным. Зенонис споткнулась о него, покачнулась, упала, отчаянно схватилась за парапет — но его уже не было. Она провалилась в огромную пробитую Афинаидой дыру в ночь.

Алекс услышала торжествующее рычание, обернулась, моргнула и увидела, как Плацидия схватила барона Рикарда, по рукам которого расползались кристаллы сверкающего инея.

— Ты мой!

Он показал свои огромные зубы и обхватил её, кожа захрустела и потрескалась, когда он сжал ледяными пальцами её руки:

— Нет… — она поскользнулась, а кожа его лица покрылась морщинами и обвисла. — Это… — прохрипел он, поднимая её, его волосы поседели и выпали, осталось только несколько ледяных прядей, — Ты… — Плацидия брыкалась и отбивалась, но последним усилием он отбросил её и втолкнул в Пламя святой Натальи, — Моя.

Жар догорал, пламя едва достигало его бёдер, но барон Рикард произнёс слово, из его посиневших губ вырвался дым, и огонь вспыхнул яростно-белым, языки пламени с рёвом вырвались сквозь дыры в разломанном куполе.

Плацидия завизжала, вцепилась в вампира горящими руками, но он не отпускал её, его собственные руки горели, его чёрные глаза сверкали огнём. Её крики стихали, превратившись в хрип, и затихли совсем. Рикард отшатнулся назад, такой же древний, как в тот миг, когда Алекс впервые увидела его, но теперь покрытый тающим льдом, а его пальцы напоминали горелые сосиски. Он споткнулся о собственную ногу и тлеющей кучей сполз на парапет.

Из жаровни, где остались лишь тлеющие угли, взметнулся столб искр. Пепел осыпался по разрушенной галерее, покрыв Алекс, Солнышко и тела учениц Евдоксии чёрным снегом.

Якоб стоял, пронзённый насквозь.

Конечно, агония была неописуемой.

Но он мог дышать. Значит, удар не через лёгкие. Не через сердце.

Он устоял на ногах. Он стиснул зубы. Он посмотрел на герцога Михаэля и пожал плечами:

— Э-э, — прохрипел он. — Бывало и хуже.

Герцог Михаэль смотрел в ответ, не зная, что делать дальше. Справедливости ради, обычно достаточно просто пронзить противника. Он потянулся за рукоятью меча, но Якоб левой рукой поймал перекрестье, застонал от боли и усилий, поднимая свой меч правой. Михаэль отпустил рукоять, развернулся спиной и коротко ахнул, когда неуклюжий взмах Якоба пронёсся над его головой, каблуки скрипнули по мрамору, когда он увернулся.

— Бог ты мой… — пробормотал он, вскакивая на ноги, пока Якоб упрямо хромал вперёд с одним мечом в руке и другим, пронзившим ему живот. Кровь заливала рукоять и капала с навершия, разбрасывая тёмные брызги по плитам пола.

Якоб зарычал, снова бросившись вперёд. Герцог Михаэль увернулся, чуть не споткнулся и тяжело прижался к стене, когда меч Якоба — тот, что был у него в руке, а не в животе — рубанул по боку огромного горшка, и осколки золочёного фарфора разлетелись по полу.

Михаэль схватил одно из древних копий, но скобы не поддались. Он увернулся, когда Якоб нанес ему удар, оставив царапину на стене и разбросав штукатурку, затем пригнулся, когда Якоб снова нанес удар, оставив длинный разрез на изумрудно-зелёном гобелене.

Рука герцога Михаэля, ловкая словно рыба, зацепила один из эльфийских кинжалов. Он изо всех сил потянул его, но кинжал вырвался слишком легко, и герцог чуть не упал. Едва увернулся от взмаха меча Якоба, поймав клинок своим.

Якоб боднул герцога Михаэля в лицо, и тот отшатнулся назад с окровавленным носом, затем поскользнулся в крови Якоба, оставив длинный след от каблука, оступился, сделал ещё несколько неверных шагов, снова поднялся. Их дуэль превратилась не в изящную шахматную партию, а в смертельный фарс. Якоб двинулся вперёд, издав что-то среднее между рычанием и всхлипом, но Михаэль прыгнул в одну сторону, затем в другую. Меч Якоба лязгнул о пол, оставив длинные борозды и заставив руку гудеть.

Он прислонился правым плечом к Змеиному трону, каждый вдох был едва слышен, и он посмотрел вниз. Эльфийский кинжал вонзился ему в рёбра, окровавленная рукоять торчала сбоку. Должно быть, это случилось во время борьбы. Он бы рассмеялся, если бы смог дышать. Эльфы десятилетиями не могли нанести ему ни одного удара, а теперь это удалось принцу Трои.

— Полагаю… — прорычал он, чувствуя привкус крови в каждом хриплом вдохе, видя красные пузырьки вокруг рукояти, — Он в лёгком.

— Ты хоть задумывался, — спросил герцог Михаэль, осторожно отступая между колоннами, — Что будет, если ты победишь?

Якоб хрипло застонал, отталкиваясь от Змеиного трона и упрямо начал хромать следом. Каждый шаг — новый укол, каждый вдох как новый смертельный удар. С трудом продвигаясь по пыльной дороге, усеянной телами, в этом бесконечном отступлении через степь. Одна нога за другой.

— Эльфы идут. — в комнате становилось темно. Пламя ламп гасло, оставляя светящиеся следы перед его глазами. — Волна остроухих, и их единственное желание — стереть человечество с лица земли. — эльфы всегда наступают. Якобу приходилось щуриться, чтобы понять, кто это говорит, кто это сражается. Может, лицо Шимона Бартоша он увидел у колонны, уклонившегося прежде, чем успел замахнуться? — Троя станет оплотом, на который эта буря обрушится в первую очередь. Станет ли она крепче с императрицей Алексией на троне?

— Этот выбор… за Богом. — Якоб сплюнул кровью, замахнулся на Вильгельма Рыжего и отколол кусок мрамора от колонны, где только что была его голова, осколки разлетелись по полу. Никто не хочет видеть сомнений.

— Говорят, бог слеп, — сказал Чемпион императора, Папский палач, Магистр ордена, пятясь к статуе какого-то давно умершего правителя, за которого когда-то боролся Якоб. Источая воздух, источая слёзы, источая кровь, оставляя за собой кривые следы из того, что в идеале должно оставаться внутри тела. — А я говорю, что он глухой, немой и к тому же дурак. Он выбирает тех, кто выбирает себя сам.

Наверху раздался ужасный грохот, один из подвесных светильников закачался, пламя замерцало. Якоб встал, шатаясь, опираясь остриём меча, словно на костыль. Он покачал головой, пытаясь сосредоточиться. В глазах всё плыло.

— И этот звук… — герцог Михаэль ухмыльнулся, глядя в потолок, — Означает, что он выбрал меня.

— Ты уверен? Я думал… — пол закружился. Наклонился, как палуба корабля в шторм. — Может быть, барон Рикард. Чёртовы вампиры… вечно опаздывают. — Якобу очень не хотелось улыбаться, но он всё же сумел показать свои окровавленные зубы. — Я тут подумал. Это ты тянул время… или я?

Он сделал последний изнурённый выпад, но размытое пятно в форме Михаэля увернулось, шагнуло за изваяние, пока Якоб пытался прийти в себя, и кто-то толкнул постамент. Якоб восстановил равновесие, пронзённый агонией, как раз вовремя, чтобы увидеть падающую на него статую.

— О-ох…

Он упал с болезненным хрустом, голова ударилась о пол.

Наверное, даже не большая часть веса пришлась на него. Но достаточно большая. Левая рука была раздроблена. И, конечно же, его пронзили мечом. Не забывая о кинжале. Он всё ещё держал свой клинок. Неопределённо махнул в пустоту. Бесполезный инстинкт.

— Побудь там, — крикнул герцог Михаэль, его голос дрогнул. — Мы закончим позже!

Якоб расслабился, каждый вдох давался ему с трудом, и он уставился в потолок.

На самом деле, уже почти не было больно.

— У нас затруднение, — прошептал он.

Глава 68 «Неприемлемое поведение»

— Ты забрала тело леди Северы… — прошептал Бальтазар.

— Моё, честно говоря, умирало, — сказала Евдоксия, или Севера, или душа одной в теле другой, — А её, честно говоря, великолепно. — и она спокойно разгладила платье. — И она годами предавала меня ради брата. Она умерла в моём иссохшем теле. Всё это время думая, что я сошла с ума.

— Не сомневаюсь, что ты безумна, — пробормотал Бальтазар. — Тем не менее, это великолепно.

Соглашение не было заключено и флаг переговоров не был предложен, но, не отрывая глаз друг от друга, они оба с величайшей осторожностью выпрямились из своих боевых стоек.

— Только у тебя хватило мудрости постичь истину, — сказала она. — Ни одно из этих ограниченных насекомых, которых я пыталась учить, не могло даже представить моего успеха. Ни мои корыстные придворные, ни мои корыстные подданные, ни эти стервятники, мои так называемые сыновья. — она фыркнула с отвращением. — Мой собственный вероломный болван-брат был в таком блаженном неведении относительно того, какая душа обитает в этой плоти, что попросил меня выйти за него замуж.

— Предложение, которое ты… — Бальтазар деликатно прочистил горло, — приняла?

Она дернула плечом. Едва пожала плечами:

— Это оказалось самым гладким путём обратно к трону. Он предположил, что, после захвата империи, смешения людей с животными и увенчания всего этого похищением тела своей фрейлины в еретическом преступлении против бога, лёгкий инцест — действительно ничтожная мелочь. Столько лет я думала только о том, как захватить власть. Удержать власть. — она медленно приблизилась, пока Бальтазар всеми чувствами ожидал новую атаку. — Это стало привычкой. Зависимостью. Но теперь… я начинаю сомневаться, нужна ли она мне вообще. — она протянула руку, нежно коснулась обгоревшей обивки одной из скамей. — У меня была уникальная возможность увидеть мир после своей смерти, и, честно говоря, меня не оплакивали. Мои сыновья, не теряя времени, разрывали мой метафорический труп. Реальный, кстати, был сожжён без всяких церемоний. — она моргнула, словно впервые осознав это. — Змеиный трон не принёс мне никакой пользы. И я сама ему точно не принесла.

— Значит, ты позволишь Алексии занять его? — Евдоксия посмотрела на него:

— Теперь, когда ты это предлагаешь, почему бы и нет? Я всегда ценила изгоев. И, без сомнения, у Трои были правители и похуже. Тронный зал для меня был местом бесконечных горестей и разочарования. Мои истинные победы были одержаны здесь! — она всплеснула руками, и Бальтазар невольно отступил назад, его руки дрогнули, пытаясь её оттолкнуть. Повисла напряженная тишина, и она, прищурившись, посмотрела на него. — Если мы продолжим эту дуэль, один из нас, скорее всего, не выживет.

Бальтазар презрительно тряхнул головой:

— На этот раз твоя смерть будет окончательной.

Евдоксия сделала то же самое и, украв одну из лучших шей в Европе, несомненно победила его, по крайней мере, в том, что касается тряски головами.

— Не согласна. Но даже если ты победишь, что ты выиграешь? Славу? Богатство? Свободу? Знания?

Бальтазар тщательно обдумал это:

— Ничего из перечисленного, — признал он.

— Ты должен был увидеть, как Алексия станет императрицей.

— Я был обязан.

— Ты не обязан сражаться со мной на дуэли.

— Не обязан. — он должен был вернуться в Святой Город как можно скорее, его нутро всё сильнее распирало с тех пор, как он нырнул с корабля.

— Значит, ничто не мешает нам просто… отпустить друг друга.

— Ты могла бы сделать такое предложение прежде чем изо всех сил пытаться испепелить меня, — заметил Бальтазар.

— Ты доказал свою ценность, показав себя равным мне.

Она привела веский аргумент. Он никогда не чувствовал себя таким живым, как в их смертельной схватке. Никогда не чувствовал себя таким могущественным, как во время противостояния с ней, напрягая все силы, превзошёл себя. Ослепляющий отблеск её молний мерк. Её платье было обожжено, разорвано на плече. Волосы, заколотые с одной стороны, свисали с другой. Губа была рассечена, яркая кровь размазана по подбородку. Её украденное тело было так же избито их борьбой, как и его.

И оно никогда не выглядело лучше:

— Как можно достичь величия, — пробормотал он, — без великих противников, с которыми можно было бы помериться силами?

— Ты — грозный соперник. — её взгляд на мгновение скользнул по его лицу, опустился к ногам и вернулся обратно. — Не могу не думать, что ты был бы ещё более грозным союзником.

— Ты предлагаешь… — он прочистил горло, голос стал чуть хриплым. Предположение о такой красавице, увлёкшейся им, опьяняло, но бледнело в сравнении с предположением о такой гениальности, восхищающейся его мистическими талантами. — Чтобы я присоединился к тебе?

— Только подумай! Маг твоего калибра, колдунья моего уровня? Принцы Европы, кардиналы церкви, даже эльфы трепетали бы перед нами! Весь мир лежал бы у наших ног!

Он не мог думать ни о чём другом с тех пор, как она перестала пытаться уничтожить его:

— Твоё предложение не лишено… значительных соблазнов. Признаю, я амбициозен, или по крайней мере был амбициозным… — Бальтазару пришлось сдержать отрыжку. — Но есть ещё этот неприятный вопрос с папским связыванием.

— Которое наложил ребёнок?

— Я наблюдал за процедурой и смеялся.

— Но она эффективна?

— С тех пор я смеялся редко, если вообще смеялся.

— Возможно, мы вместе найдём способ его разорвать и посмеёмся последними.

Бальтазар облизнул губы:

— Сама Шаксеп оказалась на это не способна.

— Ты связал герцогиню Ада? — он не стал упоминать, что не столько связал демона, сколько позвал, а затем очень вежливо попросил, но получал слишком много удовольствия от искры уважения Евдоксии в украденных глазах Северы. — Ты — более отважный практик, чем я осмеливалась представить.

— Эти слова, сказанные таким отважным практиком, как ты, я буду беречь. Было время, когда я бы с радостью ухватился за твоё предложение, но… правда в том… — Бальтазар осознал то, что никогда бы не счёл возможным. — Я больше не желаю освобождения.

— Ты предпочитаешь… оставаться рабом?

— Я… окольным и, надо признать, крайне неприятным путём… оказался на службе у Самого второго пришествия Спаситель.

— Ты действительно в это веришь?

— Я человек науки. Я изучил доказательства. — Бальтазар пожал плечами. — Какое же более важное место мог найти амбициозный маг?

В глубине души он, вероятно, осознавал, что все мужчины, с которыми Евдоксия прежде связывала себя — четыре мужа и четыре сына — не слишком преуспели. Но была, даже если он никогда не признался ей, даже себе, ещё одна веская причина остаться в часовне Святой Целесообразности — чувство почти удушающего разочарования при мысли о том, что ему никогда больше не доведётся столкнуться с Баптистой в эпоху его грандиозных триумфов. Он бы не стал её особенно винить, если бы Евдоксия поразила его молнией во второй раз, но она лишь задумчиво сжала губы:

— Ты сделал три вещи, которые мужчины почти никогда не делают. Впечатлил меня, заинтересовал меня… и отверг меня.

— Надеюсь, я никого не обидел. — не отрывая от неё взгляда, он поклонился. — И мы расстанемся по-хорошему.

— По-хорошему — это, пожалуй, чересчур сильно сказано. — она попятилась к дальней двери, разорванный подол платья шуршал по рунам, которые начертало её прошлое «я». — Но живыми? Разумеется.

Она замерла в тени, и на мгновение Бальтазар был уверен, что воздух вот-вот взорвётся пламенем.

— Нам стоит повторить это, — сказала она.

Он улыбнулся:

— Я буду считать часы.

— Спаситель наша… — выдохнул брат Диас. Висячие сады перед Атенеем, чья красота ещё несколько недель назад напоминала ему рай, превратились в адскую сцену, которую не осмелились бы представить даже мастера живописи Святого Города. Даже если бы ураган пронёсся по горящей бойне, он не оставил бы после себя большего хаоса: изуродованные конечности, мёртвые стражники и непостижимая мешанина внутренностей, разбросанных густо, словно осенние листья, блестящих в мерцающем пламени горящей растительности.

Спаситель милосердная, одна из величественных пальм была украшена капающими внутренностями.

— …одесную Бога… — прошептал он. Задняя часть ужаса — обезглавленная змея размером с башню, чудовище-арлекин, склеенное из всех ярких шкур животных, которые когда-то, должно быть, выставлялись в императорском зверинце, всё ещё зажато между двумя деревьями, извиваясь, словно разрубленный пополам червь, разбрызгивая кровь. Это, без сомнения, было худшей из мерзостей, когда-либо сотворённых. Пока ошеломлённый взгляд не упал на переднюю часть — разорванный и кровоточащий паукообразный мешок рогатой плоти с густыми извивающимися, деформированными конечностями, окружавшими жопорот, только что целиком проглотивший Виггу. — Хотя дыхание смерти уже настигло нас… — прошептал брат Диас, — Не убоюсь я.

Существо катилось, рыгало, рвалось к нему и Баптисте, разматывая за собой огромный клубок изуродованных внутренностей, волоча своё растерзанное тело с ужасающей скоростью, перебирая нижними конечностями, в то время как верхние вытягивались вперёд. Пасть раскрылась, обнажив кладезь окровавленных зубов.

Брат Диас оттолкнул Баптисту назад, выступил перед ней, вытащил из-за воротника флакон крови святой Беатрикс и сжал его в кулаке. Ничего лучшего у него не было.

— Знаю, я всего лишь слабый сосуд, — прошипел он, уже не произнося слова машинально, а вкладывая в них всю душу, — Но наполни меня своим светом.

Чудовищное скопление остатков пробиралось к нему, раздутые останки протекали на швах, глаза закатывались, уши дёргались, конечности плясали.

— Избавь меня от зла, чтобы я мог жить добродетелями Твоими! Чтобы я мог творить дело Твоё!

Он чувствовал зловонное дыхание твари. Нос был полон могильного смрада. Вот она, смерть, и смерть совершенно ужасная, и терять было нечего.

— Избавь меня от зла! — прорычал он, прищурившись и сжимая флакон так крепко, что тот врезался ему в ладонь. — Сейчас или, нахер, уже никогда!

Словно оттолкнувшись от невидимой стены, тварь резко остановилась.

Она содрогнулась, все её пальцы затрепетали, и она отпрянула.

Подняла пасть к небу и издала призрачный вой, размахивая всеми конечностями.

Брат Диас смотрел, едва веря, что его молитвы наконец-то были услышаны:

— Это чуд…

Тварь распалась, обливая его кровью, лоскутный мешок тела рвался по швам, и что-то рыкнуло изнутри. Когти, словно из чёрного стекла, а затем рычащая морда, и Вигга-Волчица родилась из изодранного ужаса в потоках крови, воя и булькая, с шерстью, слипшейся от слизи, вытаскивая себя в сверкающем свете пожара.

— О, да! — выдохнул брат Диас.

Волчица метнула на него взгляд. Дьявольский взгляд, горящий уязвлённой ненавистью ко всему живому. Громко фыркнула, выплюнув кровавый туман, и задрожала, затряслась, стоя на всё ещё дергающихся ошмётках творения Евдоксии, открыв пасть и высунув огромный дымящийся язык, царапая траву.

— О, нет, — выдохнул брат Диас. Он беспомощно отступил назад, когда огромная волчица двинулась к нему, волоча одну подогнутую заднюю ногу, спутанная шерсть колыхалась, когда могучие плечи двигались, огромные лапы хватались за траву, блестящую от кровавой росы.

Он почувствовал, как кто-то оттолкнул его, и Баптиста шагнула вперёд.

— Вигга… — прорычала она, сжав кулаки. Она рванулась вперёд, вытянув шею, и закричала во всю глотку. — Такое поведение неприемлемо!

Чудовищная волчица отступила. Прочь от Баптисты и — слава Спаситель — прочь от брата Диаса. Казалось ли она более человечной? Увидел ли он на мгновение за спутанной шерстью меньше морды и больше лица?

Наступила странная тишина, и лишь на заднем плане слышались последние предсмертные судороги задней половины самого непристойного эксперимента Евдоксии.

Затем Вигга-Волчица скривила чёрные губы, обнажила зубы размером с кинжалы, и издала рычание, от которого задрожала земля, и кровавые слюни закапали с пасти на кровавую грязь, пока она приближалась.

Не Вигга. Всё ещё волчица.

— О, нет, — снова прошептал брат Диас.

— Надо было уйти… — Баптиста сглотнула. — До Барселоны…

— Ты можешь идти? — спросила Алекс.

— Можно, я не пойду? — Солнышко откинула голову на сломанный парапет, обнажив окровавленные зубы. — Может, просто… лягу здесь.

— Нет, — Алекс перекинула безжизненную руку Солнышко через плечо. — Я издаю императорский указ.

— Я думала, единственное преимущество эльфийки… это то, что мне не нужно им подчиняться… — Обе застонали, когда Алекс встала, потянув Солнышко за собой. К счастью, она весила примерно как кошка среднего размера, Алекс сомневалась, что смогла бы поднять что-то тяжелее. Они вместе поковыляли к ступеням. Сквозь прорехи в куполе виднелось ночное небо, осколки зеркала, покрывавшие всё остальное, были окрашены в красный цвет, догорало Пламя святой Натальи. Барон Рикард лежал, скрючившись, у стены, словно куча старых тряпок, с закрытыми глазами и обожжёнными руками.

— Наш вампир выглядел получше.

— И похуже, — проворчала Солнышко.

— Хуже? — Алекс пробралась между всё ещё дымящимся трупом Клеофы и широкой лужей крови, растекшейся из горла Афинаиды.

— Он провёл сорок лет в виде кучки костей. Это он переживёт.

— Не уверена, что я переживу, — пробормотала Алекс. Она была избита, ободрана, болело буквально всё, разодранную руку жгло от запястья до плеча под курткой покойного мужа. Она взяла Солнышко удобнее и начала шатаясь спускаться по ступенькам. — Это была самая ужасная долбанная ночь…

— Которая ещё не кончилась, — сказал герцог Михаэль, подходя в другой стороны.

Дыхание Солнышко вышло с судорожным свистом. Она скрылась из виду, но кулак Михаэля уже был готов. Она появилась, когда кулак задел её челюсть и отбросил, ударив головой о стену. Она рухнула, и Алекс с ней. Вывернулась, чтобы вскарабкаться обратно по ступенькам, в то время как Солнышко упала набок, потеряв сознание.

— Это важное место! — герцог Михаэль потряс пальцами, входя в разрушенную галерею, наблюдая, как Алекс извивается по полу с далёко не императорским достоинством, оставляя за собой извивающийся след среди разбросанной штукатурки, камней и зеркальных осколков. — Ты позволила нашему благословенному Маяку прогореть. — жир шипел в остывающей жаровне. Единственной узнаваемой частью тела Плацидии была нога, свисающая с края, почти не обгоревшая ниже колена и всё ещё обутая в очень дорогую туфлю. — Наверное, неудачный выбор топлива. — он ударил по этой свисающей ноге сапогом, и она отломилась в фонтане искр и пепла.

— Мне пришлось импровизировать, — пробормотала Алекс, она же занималась этим годами. Вскарабкалась, ища хоть что-нибудь годное в качестве оружия, ища, куда бы убежать. Но герцог Михаэль небрежно и уверенно подошёл к аккуратно сложенным дровам. Обойти его было невозможно, и они оба это знали.

— Люди ищут руководства в Пламени святой Натальи, — сказал он, подкладывая новые дрова в угли. — Они ожидают видеть его всегда над собой — неизменным, чистым, сияющим. Какой хотели видеть свою императрицу.

— Или… не говори мне… своего императора?

Герцог Михаэль усмехнулся:

— Ты учишься. — он взял флягу, плеснул масла на дрова и отступил назад, когда огонь жадно взметнулся вверх, ярко-белым сияя в зеркалах и снова бросая свой беспощадный отблеск на галерею. — Пламя возродилось… ибо Троя возродится под моим руководством. — он похлопал ладонями, отряхивая руки, перешагнул через обгоревшее тело Клеофы. — Так трудно найти хорошего помощника. Я предупреждал этих идиотских гарпий Евдоксии, что нужно подождать, пока твои демоны не скроются за горизонтом.

Алекс отступила, но у неё быстро закончился пол, куда можно было отступать:

— Похоже, они не могли выдержать меня ни секунды дольше.

— Им следовало бы прождать так же долго, как мне. День-другой ничего бы не изменил. — он посмотрел на рваную дыру в стене галереи. Ту, которую проделала Афинаида. Ту, куда провалилась Зенонис. Ту, куда он гнал Алекс. Стена Маяка была разрушена, без колонн и парапетов, открыв огромный пролом ночного неба, где звёзды пылают над тёмной империей. — Но иногда нам приходится всё терять… чтобы всё обрести.

— Чтобы всё украсть, ты хочешь сказать?

— Ну, ты поняла. Ты же воровка. Хотя признаюсь, сейчас этого не видно. Я ожидал увидеть ту же угрюмую уличную крысу, что и в Святом Городе. Представь мой шок, когда эта новорождённая принцесса сошла с корабля. Я и не ожидал, что ты обретёшь хоть какое-то достоинство. — он подошёл ближе, оглядывая её с ног до головы, пока она отступала. — Знаешь, ты и вправду напоминаешь мне свою мать. У неё было точно такое же выражение лица, когда она поняла, что я её отравил.

Алекс моргнула:

— Когда ты… что?

— Потом я обвинил Евдоксию, и, конечно же, все презирали эту ведьму-извращенку, поэтому мне поверили.

Алекс не думала, что её мнение о нём может упасть ещё ниже, но этот ублюдок нашёл способ:

— Ты начал гражданскую войну… в первую очередь…

Герцог Михаэль скучающе поморщился:

— Неужели нам действительно нужно копаться в прошедшем столько лет назад? — Всё, что действительно важно… — он удовлетворенно вдохнул и выдохнул. — Я победил. Боюсь, я оставил свой меч в твоём друге Якобе, но я могу легко тебя задушить. Это добрая традиция для императриц. Или вышибить тебе мозги?

Алекс не нравился ни один из вариантов. Она продолжала пятиться, но ещё пара шагов — и её пятки окажутся в пропасти.

— Или ты всегда можешь прыгнуть. — герцог Михаэль пожал плечами, словно всё это было печальной необходимостью, которую они должны были преодолеть вместе. — Тогда у тебя будет ещё несколько мгновений по пути вниз. Я заметил, когда доходит до конца, люди готовы на всё ради ещё нескольких мгновений. Особенно… ну… — и он улыбнулся. Улыбка с ноткой ленивого презрения. Как будто нотки было для неё достаточно. — Таких вот кусков дерьма, как ты.

Бог знает, сколько раз она говорила это о себе. Но чтобы это сказал он?

Этот самодовольный, напыщенный предатель, принц, рождённый в императорской опочивальне, жалуется на то, как ему тяжело пришлось.

Этот жалеющий себя кусок лживой слизи, которому дали всё, что только можно пожелать, а потом он убил одну сестру, обвинил другую и развязал войну, чтобы украсть ещё.

Всю её жизнь всегда находился какой-нибудь ублюдок, который хотел наступить ей на горло. Но этот кусок дерьма? Он был хуже всех.

Алекс всегда умела плакать по команде, и теперь она сжала лицо и дала волю слезам. Именно так, как когда-то сказал ей сделать Якоб.

— Правда? — усмехнулся герцог Михаэль.

— Умоляю… — простонала она, съёжившись. Клинка у неё не было, но она сжала руку за спиной в дрожащий кулак. — Я не хочу умирать.

— Ради всего святого. — он подошёл ближе. — Ты — коронованная императрица, так что могла хотя бы попытаться…

Алекс подпрыгнула, схватила его за рубашку голой рукой и ударила кулаком прямо ему по зубам.

Это был лучший удар в её жизни, он застал его врасплох, его голова запрокинулась. Впрочем, она была невысокой девушкой, а он — крупным мужчиной. Он не упал, лишь отступил на шаг от неожиданности. Алекс уже несколько часов была императрицей и месяцами принцессой, но всю жизнь прожила уличной крысой, поэтому поступила так, как поступают в трущобах Святого Города — запрыгнула на него.

— Нахер! — взвизгнула она, обхватив его руками за плечи, а ногами за талию. — Тебя… — крик перешёл в бессмысленное рычание, когда она вонзила зубы ему в нос и укусила изо всех сил.

Он издал громкий вопль, вцепился в неё, потянул, отчаянно пытаясь оторвать, и наконец вонзил кулак ей в бок, заставив ахнуть, челюсти раскрылись, хватка ослабла. Она мельком увидела его кулак, а затем прижалась к парапету, в голове мелькали звёзды.

Она пыталась вытряхнуть их, сонно шатаясь.

Вставай, Алекс, вставай.

Боже, её лицо превратилось в одну огромную пульсацию. Снова.

Она перевернулась, кажется, села. Слишком большая куртка обвилась вокруг неё, такая тяжёлая.

Её можно сбить на землю, но она не останется лежать. Она моргнула, застонала, пытаясь сосредоточиться. С трудом поднялась на одно колено. Маяк был сделан из желе и шатался во все стороны.

Герцог Михаэль стоял над ней, одной окровавленной рукой зажимая покалеченный нос:

— Ты укусила меня! — выплюнул он обиженно и возмущенно.

Она, конечно, проиграет, и, скорее всего, умрёт, но нахер этого херового ублюдка:

— Ты — кусок дерьма, — сказала она немного невнятно, но он уловил суть, и она, показав красные зубы, рассмеялась. — Ты — самый большой кусок дерьма в Европе.

— Ты — маленькая сучка. Он схватил её за горло и поднял на ноги.

Не могла дышать. Она извивалась, хваталась и брыкалась. Пальцы её ног задевали шершавые плиты пола. Его зубы были в оскале, как у дикого зверя. Как она могла когда-либо радоваться этой ужасной чёртовой роже?

Не могла дышать. Она царапала его руки, дергала за плечи. Но её руки были не слишком длинными. Всегда хотелось быть повыше. Кровь сочилась из его разорванного носа, затекала в бородку.

Не могла дышать. В горле хлюпало и сжималось. Лицо пульсировало. Лёгкие лопались. Несмотря на весь только что бушевавший огонь, на вершине Маяка становилось темно. Сквозь шум крови в ушах ей показалось, что она услышала стук. Скрежет, доносившийся со стороны ступенек.

Глаз герцога Михаэля дёрнулся. Он взглянул в сторону. Его хватка слегка ослабла. Достаточно, чтобы Алекс поставила одну ногу на землю. Достаточно, чтобы она подняла другую и ударила его коленом по яйцам.

— Уф… — простонал он, выпучив глаза. Его хватка ослабла ещё больше. Достаточно, чтобы она прижалась ближе, вцепилась в его руку своей изрешечённой осколками, окровавленной рукой и из последних сил вонзила сломанный ноготь ему прямо в глаз.

— Ах! — он отпустил её, она отшатнулась назад, к сломанному парапету, к этому чернильному пятну ночного неба, как раз в тот момент, когда что-то вырвалось из ревущего столба Пламени святой Натальи.

Якоб из Торна, стиснув окровавленные зубы в безумном рычании. Эфес меча торчал из его живота. Рукоять кинжала — из его бока.

Алекс отступила назад. Отчаянно, с хрипом вдыхая воздух, спотыкаясь и падая, когда старый рыцарь ринулся сквозь пламя, словно исчадие ада. Его одежда, волосы, даже борода горели. Он сделал неуверенный шаг, одна рука дёргалась, другая безжизненно висела, скорее падая на противника, чем атакуя. Герцог Михаэль попытался развернуться, когда Якоб налетел на него. Он был крупным мужчиной, но Якоб тоже, и старого рыцаря ничего не сдерживало.

Они оба оторвались от пола, на мгновение зависли в пространстве объятые огнём на фоне ночного неба.

Затем они упали.

Алекс смотрела, широко раскрыв рот, учащённое дыхание вырывалось из её израненного горла. Затем она перевернулась на живот и подползла к краю.

— О, Боже… — прошептала она.

Далеко внизу она увидела пылающую точку, опускавшуюся вдоль склона Столпа и уменьшающуюся, падая в море.

Затем она погасла.

— Чёрт возьми, — прошипел Бальтазар, дёргая рукоятку. Он никогда не был мастером физического труда и к тому же дрожал от пронизывающей до костей усталости после магического поединка с бывшей императрицей и похитительницей тел. Его удерживала на ногах только мысль о том, как Баптиста потреплет его по щеке в знак признания его величия.

— Чёрт возьми. — руки ныли от усилий, ладони были опалены молнией, лоб покрылся каплями пота, когда решётка над воротами Атенея заскрипела от работы самого раздражающего из подъёмных механизмов.

Он представил себе её выражение, когда он напомнит о событиях дня и будет делать это теперь ежечасно. «Помнишь, как я спас тебе жизнь от оборотня, управляемого френомантией? Потом сразился с одной из самых могущественных колдуний Европы и свёл поединок вничью?» Или стоп. «И полностью победил!» Кто, в конце концов, сможет проверить. «И наконец-то доказал, я — единственный, кто оказался способен разоблачить её как реинкарнацию самой предположительно усопшей императрицы Евдоксии!»

— Чёрт возьми! — прорычал он, нетерпеливо дёргая рукоятку. Вот окончательная, сокрушительная победа над его главным мучителем, о которой он так долго мечтал. Поражение, которое, какой бы скользкой она ни была, ей бы не оставалось иного выбора, кроме как признать!

«Бальтазар Шам Ивам Дракси…» — скажет она, правильно произнося каждый слог, а затем, с восхитительной гримасой разочарования: «Я всё это время ошибалась насчёт тебя. Ты не объект для презрения, а, напротив, один из лучших магов не только современности, но и всех времён». Не совсем её тон, вынужден был признать он, но суть именно в этом! «Твоя сила грозна, твоя проницательность уникальна, а твои икры не лишены привлекательности!»

Она посмотрит ему в глаза. «Я всё это время ошибалась насчёт тебя».

«Ты вернулся ради нас. Ради меня. Ты…»

Он замер, глядя в пустоту. «Хороший человек», — прошептал он.

Он отпустил колесо, цепи загремели, и в спешке он порвал рубашку об один из шипов, проскользнув под ворота.

— Никогда не догадаешься, что случилось! — прохрипел он, нырнув в ночь. — Севера была…

Мало кто видел нечто более жуткое, зловещее и непристойное. Но нечестивое зрелище на лужайке перед Атенеем заставило даже Бальтазара замереть.

Будто гигантский мешок с животными, людьми и телесными жидкостями упал с огромной высоты и разлетелся на части. Кровь пролилась реками, колонны Атенея были забрызганы красным, обрывки шкур экзотических животных свисали с поломанных деревьев, органы, не поддающиеся опознанию, были разбросаны по покрытой слизью траве. Посреди этого склепа стоял на коленях брат Диас, а Вигга на четвереньках неподалеку от него. Тот факт, что она была почти голой, покрытой кровью и издающей странный, рыдающий вой, говорил о том, что она недавно оправилась от одного из своих превращений. Это во многом объясняло состояние этого места. Она была поистине неисправима, когда дело касалось производства мертвецов.

Бальтазар сморщил нос, расчищая ступеньки от измельчённого мяса одним сапогом, и с отвращением отбросил в сторону ужасно изуродованную отрубленную руку другим. Брат Диас, казалось, ничего не воспринимал. Он даже не взглянул в его сторону.

— Как я и говорил… — Бальтазар осторожно обошёл отвратительное скопление мёртвой плоти, деформированных костей, искривлённых рук, ног, зубов, рогов. — Ты никогда не догадаешься… что случилось…

Он затих, когда Вигга издала пронзительный всхлип, перешедший в болезненный хрип. Стало ясно, что из неё вытекло немало крови. На её татуированной спине зияла огромная кровоточащая рана. Одна нога была разорвана и вывернута, что выглядело совсем нездорово, рука и несколько пальцев были далеко не прямыми. Кажется, с лица свисал лоскут кожи. Похоже, ей действительно не помешала бы перевязка.

— Где Баптиста? — спросил Бальтазар, оглядываясь. — Наверняка прячется, эта проклятая женщина никогда… не высунет шею…

Брат Диас медленно покачал головой, его окровавленное лицо было залито слезами. Бальтазар понял, что между оборотнем и монахом что-то лежит. Тело? Ужасно искалеченное, без части черепа. Это были… высокие сапоги на изломанных ногах?

У Бальтазара внезапно пересохло во рту. Он посмотрел на Виггу, которая дрожала, рыдала, истекала кровью, стоя на четвереньках.

— Что ты сделала? — прошептал он.

Она качнулась вперёд, и её громко вырвало, она всхлипывала и рыдала, извергая поток кровавых потрохов. Она закашлялась, содрогаясь, вытаскивая что-то изо рта. Что-то длинное и кровавое, застрявшее у неё в зубах. Клочья чёрных, кудрявых волос.

— Что ты сделала? — потребовал он.

Она издала душераздирающий вопль, упала на руки и снова заблевала. Куски чёрного мяса с грохотом упали в растущую кровавую лужу. Там что-то блеснуло. Кажется… золотой зуб?

Вигга смотрела на него, скуля при каждом вдохе, слёзы капали с её лица.

Бальтазар наклонился и закричал:

— Что ты сделала?

Глава 69 «Глубокие карманы»

Двери тронного зала распахнулись, и вошла Жижка. Она была одета в торжественное чёрное платье, отороченное кардинальским алым, а за ней, склонив головы, шаркала молчаливая делегация из дюжины священниц. Если её и пугал ослепительный зал и его величественный вид, или внушающее благоговейный трепет зрелище Алекс, восседающей на троне среди змей в гнетущем молчании, или даже лестница, по которой ей пришлось подниматься, то она ничем этого не выдала.

— Ваше величество, — пропела она, слегка поклонившись. Она взглянула на синяки, покрывавшие лицо и шею Алекс, намеренно не припудренные, и даже не дрогнула. — Приношу приветствия от Её Святейшества Папы и сожалею, что, будучи её легатом и представителем, не могу преклонять колени.

— А иначе бы пресмыкалась, — проворчала Алекс себе под нос.

— И брат Диас. — Жижка повернулась к нему, стоявшему на ступенях трона по правую руку от Алекс. — Должна поздравить вас с…

— Отец Диас, собственно, — сказал он.

Жижка не удивилась и не испугалась. Она бросила быстрый взгляд на рясу священника, которую он носил вместо монашеского одеяния, на серебряное колесо, которым он заменил деревянный круг, и сразу всё поняла:

— Значит, её величеству было угодно принять вас в лоно церкви Востока.

— Как моего личного священника и духовника, — сказала Алекс, стараясь не выйти из себя раньше времени. — Он доказал свою преданность. А человек в моём положении не может переоценивать доверие.

Отец Диас не был человеком, которого беспокоил скверный нрав. Он сиял улыбкой:

— Императорская часовня — гораздо более скромное место, чем моё предыдущее назначение, но эта должность предполагает административные обязанности, которые, как мне кажется, лучше соответствуют моим талантам, какими бы они ни были. Надеюсь, вы передадите мою благодарность Её Святейшеству за предоставленную возможность, но я помню, как ваше высокопреосвященство говорила, что не ожидает особо долгого служения викария часовни Святой Целесообразности на этом посту…

Кардинал Жижка и глазом не моргнула:

— Небесный Дворец почувствует себя значительно обделённым, потеряв столь многообещающего богослова, но мы постараемся обойтись без вас. Итак. Прежде всего, я приношу дар от Её Святейшества… — Жижка щёлкнула пальцами одной из своих священниц, которая, шаркая, подошла, склонив голову, и протянула украшенный драгоценностями ларец. — Реликвия блаженной святой Натальи, возвращённая спустя века на её родину и вашу. Выражение радости Папы, что вы восстановлены на своём законном месте императрицы Трои, и моей, конечно же…

Алекс невольно запрокинула голову и крикнула в потолок: «Ха!»

Священница нервно замерла, ларец дрожал на вытянутых руках. Её госпожа слегка приподняла брови:

— После всех моих усилий, неужели вы сомневаетесь…

— О, у меня нет никаких сомнений! — и Алекс щёлкнула пальцами. Отец Диас развернул письмо герцогу Михаэлю и спустился с возвышения, чтобы передать его Жижке.

Она взглянула на него, затем на Алекс. Взяла письмо. Встряхнула. Нетерпеливо махнула другой священнице, которая предложила ей линзы на ручке. Жижка поднесла их к лицу, наклоняя письмо, пока оно не оказалось в нужном свете, двигая им взад-вперёд, пока не оказалось на нужном расстоянии. Она на мгновение прищурилась. Её собственная печать и подпись. Неоспоримое доказательство её предательства. Она опустила линзы, вернула их священнице и жестом отпустила её. Она протянула бумагу отцу Диасу двумя пальцами и устало вздохнула:

— Вот именно поэтому я и велела ему сжечь письмо, — спокойно сказала она.

Алекс уставилась на неё:

— И всё? — она сама толком не знала, чего ожидала. Скользких отрицаний, которые она могла бы ледяным тоном разнести в пух и прах. Униженной мольбы о прощении, которую она могла бы яростно отвергнуть. Но это… бесстрастное пожатие плечами? — Ты сговорилась с моим дядей… — нотка обиды в её голосе, словно сговор с дядей был мошенничеством в какой-то детской игре, заставила её накопившуюся ярость вскипеть. — Чтобы меня, нахер, убили! — в итоге она закричала во весь голос, отчего её рёбра пронзила острая боль в том месте, куда её ударил герцог Михаэль, и отчего она закричала ещё громче.

Отец Диас вздрогнул. Стражники недовольно зашевелились. Священницы Жижки отшатнулись. Та, что держала ларец, съежилась, прижимая его к груди. Но сама кардинал, казалось, была совершенно невосприимчива и к гневу, и к шоку, и к запугиванию.

— Меня всё время пытаются убить, — сказала она. — Если им это не удаётся, я стараюсь не принимать это на свой счёт.

Алекс уставилась на неё:

— Ты что?

— Я прекрасно понимаю ваше раздражение…

— Попробуй понять ярость!

— …но я стояла перед выбором. Я служила пяти Святым Матерям в качестве главы Земной Курии. Такая роль требует больших жертв, болезненных компромиссов, необходимого…

— Зла? — резко ответила Алекс.

— Для одной — зло, для другой — …целесообразность. Моя задача — ходить в тени, чтобы Её Святейшество могла стоять на свету. Будучи императрицей, вы, возможно, чаще всего будете оказываться в тени. Вам придётся идти на жертвы и компромиссы, а порой, возможно, даже придётся делать то, что целесообразно. Такова цена за большое кресло. — её взгляд блуждал по Змеиному трону. — И нет кресел больше этого. Чего вы хотите?

— Извинений для начала! — прорычала Алекс, потирая избитые рёбра.

— Прошу прощения. Что ещё?

Алекс никогда не отправлялась к Кошёлке, не решив, с чем хочет уйти:

— Мне нужны дьяволы. Я хочу, чтобы их освободили от папского связывания и передали мне.

Теперь, наконец, Жижка нахмурилась:

— Не может быть и речи.

— Ты не в том положении, чтобы…

— Я — ничто, но я стою перед вами как представительница Её Святейшества, а Её Святейшество — глас Божий на земле. — она не кричала, но у неё имелся какой-то трюк, от которого последние слова резали уши, почти болезненно. Она погрозила пальцем в потолок, когда эхо затихло. — Как бы ни был высок ваш трон, вы всё равно найдёте Всевышнего над собой. Я понимаю вашу просьбу. Она даже делает вам честь. Они были вашими защитниками. Они видели вас в огне. Но не питайте иллюзий относительно их истинной сущности. Вигга Улласдоттр была неконтролируемой угрозой до того, как стала оборотнем. Как вы будете контролировать её сейчас? Может быть, нам стоит спросить Баптисту?

Повисло неловкое молчание. Алекс поняла, что теребит повязку на раненной руке, и заставила себя остановиться.

Отец Диас откашлялся:

— Возможно, мы признаем, что Виггу лучше всего держать в Небесном Дворце…

— Если вы думаете, что остальные представляют меньшую угрозу, вы обманываете себя. Вам повезло встретить барона Рикарда в хорошем настроении. Его плохое настроение уничтожило значительные территории в Восточной Европе. И не заставляйте меня начинать про демона грабителя могил. — она фыркнула. — Что бы ваши подданные подумали об императрице с такой свитой?

Алекс сглотнула. Действительно, жертвы и компромиссы:

— Солнышко, тогда…

— Вы уверены? Эльфийка всю жизнь провела вдали от своих, мучимая и терзаемая нашими. Её трудно понять, не так ли? Можете ли вы с абсолютной уверенностью сказать, что если её отыщут сородичи, она встанет на нашу сторону против них? И не сомневайтесь, её сородичи наступают. Если на Западе эльфов боятся, то здесь они вызывают полнейшую ненависть и отвращение, и не без оснований. Держите её как своего питомца, и если это обнаружится, ваши подданные, скорее всего, сожгут вас обеих.

Алекс попыталась ещё раз:

— Дьяволы… паства… они не зло…

— Я и не говорила, что они зло. Со злом можно договориться. Они гораздо опаснее. Каждый из них — по-своему ребёнок, но с силой чудовища, и они должны вернуться со мной в Святой Город, где их можно будет удержать. Лучше для вас… и правда… лучше для них. Рано или поздно вам придётся самой посадить их в клетку. Или быть ими уничтоженной. И я думаю, вы достаточно мудры, чтобы это понимать. — Алекс знала это, если быть честной. Ей даже от Кошёлки не получалось добиться желаемого, а Жижка была переговорщиком совсем другого уровня. — Якоб из Торна — это, конечно, другой случай, — продолжила она. — Я ожидала увидеть его здесь…

— Он упал в море, — сказал отец Диас.

— Как небрежно с его стороны.

— С вершины этой башни! — прорычала Алекс. — Горящим. Спасая мою жизнь. От твоего друга, герцога Михаэля!

— Как это… по-Якобски, — сказала Жижка, ничуть не смутившись. — Для такого мрачного человека у него всегда была склонность к драматизму. Рано или поздно он накупается. Если так, то добро пожаловать к вам. Он не был осуждён ни за какое преступление. Но имейте в виду: он может быть самым опасным из них всех. — Жижка шагнула вперёд. Она была некрупной женщиной, но, казалось, заполняла собой всю комнату. Чёрная башня резких речей посреди всего этого кричащего великолепия. — Могу ли я говорить откровенно, ваше величество?

— Раз уж ты призналась в покушении на убийство, я бы не сказала, что отсутствие увёрток что-то изменит, не так ли?

— Когда нас впервые представили, я увидела отчаявшегося ребёнка, воровку и нищенку, лишённую воспитания, образования и характера, совершенно не подходящую для должности горничной, не говоря уже о императрице. Честно говоря, я подозревала, что вы сбежите при первой же возможности или предадите наше дело за корку хлеба.

Кардинал Жижка сделала длинную паузу, словно приглашая Алекс возразить. Как будто приглашая всех возразить. Никто не возразил.

Она сделала ещё шаг вперёд:

— Герцог Михаэль был змеёй. Но я знаю, как обращаться со змеями. Выбор его вместо вас был решением, которое пришло само собой.

Алекс вздёрнула подбородок, как учил её барон Рикард:

— И что вы видите сейчас?

— Происхождение можно подделать. Воспитание — усвоить. Что действительно важно, так это характер, и в этом… — Жижка внимательно посмотрела на Алекс. — Кажется, я поспешила с суждением. Я вижу женщину, которая, если прислушается к мудрым голосам и сделает мудрый выбор, вполне может вжиться в роль.

— Не говоря уже о том, что другие кандидаты были… — и Алекс пересчитала их по пальцам: разорван оборотнем, пронзён мечом на тонущем корабле, утащен в чумную яму легионом мертвецов, заморожен и раздроблен на тысячи кусков тающего мяса, и сброшен горящим с самого длинного в Европе обрыва в море.

Повисла пауза.

— Похоже, решение снова принимается само собой, — сказала кардинал Жижка, делая ещё один шаг вперёд. — Боюсь, вы осознаете, что чем могущественнее человек, тем чаще он обнаруживает, как решения принимаются сами собой. Когда мы сталкиваемся с неизбежным, нам следует, ради тех, чья безопасность и процветание зависят от нас, извлечь из этого максимум пользы.

— То есть вы предлагаете мне отложить свои чувства в сторону ради общего блага?

— Ваши слова. Но, по-моему, хорошо подобранные. — голос Жижки, безусловно, не выдавал никаких чувств, когда она сделала ещё один шаг, почти коснувшись нижней ступеньки Змеиного трона. — Откровенно говоря, ваше положение всё ещё остаётся шатким. У вас мало друзей и много соперников, а ваша империя окружена врагами. И это ещё без учёта угрозы эльфов, их безумных богов и их ужасных аппетитов, врага, перед которым даже самые храбрые должны трепетать, против которого даже самые сильные должны искать любого союзника. Только Её Святейшество, возглавляющая Европу, объединённую истинной церковью, может оказать вам необходимую поддержку.

— Вы имеете в виду свою Земную Курию, я полагаю?

— Вы проявляете мудрость не по годам.

Повисла пауза. Алекс взглянула на отца Диаса. Тот поднял брови и едва заметно кивнул. Путь, которым они сюда добрались, был далеко не из приятных. Но она знала, что они шли именно к этому с самого начала.

Воровки и императрицы. Все они должны извлекать максимум пользы из того, что им дано.

Она глубоко вздохнула и откинулась на спинку неудобного трона:

— Мы готовы рассмотреть возможность объединения церквей Востока и Запада и работать над прекращением великого раскола. — Алекс пристально посмотрела на кардинала Жижку. — Но это, нахрен, дорого вам обойдётся.

Повисло молчание, они обе злобно посмотрели друг на друга. Затем кардинал Жижка едва заметно улыбнулась:

— У Бога глубокие карманы, — сказала она.

Глава 70 «Другому — яд»

— Сиськи Спаситель, он живой!

Якобу снилось, как он падает.

Как горит.

Как тонет в пучине.

Ему снился самый конец всего сущего и холод, который наступит после.

Но даже во сне его терзала ноющая боль, и он пытался пошевелиться, но боль превратилась в пульсацию, распространяющуюся от груди к каждой конечности.

— Смотри! Он пошевелился!

— Как он мог пошевелиться, дебил, он, должно быть, утонул несколько дней… — Якоб издал недовольный хрип, но воздух не вышел, и в панике он перевернулся на живот и наполовину закашлялся, наполовину изверг обильный поток морской воды.

— Сиськи Спаситель! Он живой!

Он откинулся назад, каждый раз кашель отдавал сокрушительной болью в груди, в боку, до самых кончиков пальцев ног.

Он слышал птиц. Волны били по дереву. Пронзительный дневной свет был мучением. Но всё было мучительно. Свет, тьма, птицы, голоса.

Две фигуры стояли над ним. Ангелы, судящие его.

— Как он может быть живым? — прошептал один.

Не ангелы. Глаза Якоба начали привыкать. Рыбаки. Молодой и старый, у которого такая борода, что ею можно набить матрас.

— Это… — прохрипел Якоб, — Долгая история…

Он снова вырвал морской водой, затем откинулся назад и лежал на кренящейся палубе, пронзённый каждым вдохом, с солёным хрипом на каждом выдохе. Никогда бы больше не дышать. Вот великая надежда. Которая никогда не осуществится.

Всё ещё жив. Каждый раз, когда он приходил к этому осознанию, оно сопровождалось лёгким уколом разочарования.

Он чувствовал запах рыбы. Потому что лежал голым в склизкой куче. Пойманный в сети вместе с дневным уловом. Он бы рассмеялся, если не боль.

— Кто правит Троей? — прошептал он.

Юноша моргнул, глядя на него сверху вниз:

— Императрица Алексия.

— Хм. — Якоб откинул голову назад. Палуба скрипнула под ним. Пара белых облаков плыла по синеве. — Это хорошо.

По крайней мере, он на это надеялся.

Время покажет.

Якоб из Торна — некогда прославленный магистр Золотого ордена, некогда неукротимый чемпион императора Бургундии, некогда печально известный главнокомандующий Ливонского крестового похода — ковылял, сгорбившись, по Висячим садам в одолженных рыбацких лохмотьях, потея и ругаясь, обхватив себя руками и стараясь дышать лишь поверхностно, сквозь стиснутые зубы, чтобы полузажившие раны вокруг лёгких не причиняли ему ещё больших страданий.

Базилика казалась бледным пятном сквозь слёзы, и он остановился, не дойдя до неё. Хромая, сошёл с дороги и уткнулся лбом в ближайшее дерево. Всю свою слишком долгую жизнь он упорно плёлся назад, каждый раз ещё более переломанный, чем прежде, к местам былых поражений.

— Ты выглядишь так же, как я. — барон Рикард сгорбился на скамейке, греясь на солнышке, словно древняя ящерица. От молодого бога, который несколько дней назад шествовал по городу, кружа голову всем женским особям от прачек до бродячих кошек, не осталось и следа. Его иссиня-чёрная грива ссохлась до нескольких белоснежных прядей. Изумрудные глаза стали молочно-белыми и налитыми кровью. Кожа, белевшая словно новый фарфор, обвисла, превратившись в мешковатую седельную шкуру. Не то чтобы кожа Якоба выглядела намного лучше — опухшая и шелушащаяся от нескольких дней маринования в рассоле.

— Герцог Михаэль пронзил меня насквозь, — проворчал Якоб. — Дважды. А потом он сбросил на меня статую.

— Чтоб ему гореть в аду, — бодро прохрипел барон. — Где мы трое, без сомнения, однажды воссоединимся.

— Хотя, как именно… — Якоб ахнул от особенно сильного укола, пытаясь выпрямиться, и быстро передумал. — Мучения проклятых… будут отличаться от моего обычного утра… понятия не имею.

— Ещё вилки, пламя, и, судя по картинам, которые я видел… — барон попытался помахать рукой, но она была примотана к белой рукавице, и он сдался. — Неожиданные предметы в заднем проходе.

— Что это за… фрески с демонами… и анусами?

— Это говорит больше о художниках, чем о демонах, осмелюсь сказать. Некоторые за это хорошие деньги платят.

— За фрески с демонами?

— С невероятными предметами в анусе.

— Что одному хлеб… — простонал Якоб, опускаясь на скамью рядом с бароном, ноги дрожали, он не выдержал и плюхнулся на задницу. — Другому — яд.

На иссохшем лице барона виднелась знакомая ухмылка:

— Мы были ужасом своего времени, ты и я. А теперь смотри-ка.

— Как ни борись, время не одолеешь. Оно уничтожит любую империю, свергнет любого тирана.

Окаймлённые розовым, с красными прожилками и жёлтыми пятнами глаза барона Рикарда закатились, и улыбка исчезла с его лица:

— Слышал?

И Якоб почувствовал, как знакомая ухмылка уходит. Смерть никогда не была неожиданностью. Это преследовало его всю жизнь. Но так и не смогло его по-настоящему отпугнуть. Он подумывал уйти. Подумывал прыгнуть обратно в море. Но ему нужно было помнить о своих клятвах. Он стиснул зубы. Как приговорённый к порке, ожидающий удара плетью.

— Кто? — спросил он.

— Баптиста.

Якоб поморщился. Это было больно. Так же больно, как и любой удар клинком, который он перенёс. Конечно, он знал многих погибших. Практически всех. Но Баптиста всегда казалась такой живой.

— Что случилось? — прошептал он.

— По словам брата Диаса… — барон Рикард пожал плечами. — Она подставила шею.

— Она никогда не могла удержаться. — Якоб глубоко вздохнул и посмотрел на небо. — Всегда думал, что уйду раньше. Но я думаю так про каждого. И всегда ошибаюсь. — он кивнул на трость, висящую на спинке скамьи. — Можно мне её одолжить?

— Конечно. — Рикард закрыл глаза. — В следующий раз, когда я буду двигаться, я хочу, чтобы меня несли.

Если внутри базилики Ангельского Явления мало что изменилось за несколько столетий, почему бы за несколько дней ей преображаться? По-прежнему бесчисленные ряды скамей, бесчисленное множество образов, горьковато-сладкий запах старого ладана, тишина, в которой каждый скрип шаркающих рыбацких сандалий Якоба, каждый стук его одолженной трости рождал залп эха.

Однако было важное отличие от святилища Второго крестового похода. Одна из двух прежде вакантных гробниц не была пустой, свежеобработанный мрамор её крышки странно выделялся среди плит древних героев. Алекс стояла рядом, золото её обруча, драгоценности на пальцах и жемчуг, нашитый на платье, мерцали отблесками свечей. Когда Якоб подошёл ближе, она обернулась, увидела его, и её глаза широко раскрылись.

Он остановился, чтобы перевести дух, опираясь на трость:

— Только не притворяйся, будто никогда не видела ходячих мертвецов, — сказал он.

— Ты жив!

— Всегда… уф, — она пробежала разделявшие их несколько шагов и обняла. Ощущение, когда она сжала его, было как от нового удара мечом, и он отшатнулся, лишь героическим усилием воли удержавшись от падения вместе с ней.

— Извини! — она отпустила его, держась за перевязанную руку. — Ой. — её глаза и шея были покрыты синяками, а переносицу покрывала корка запёкшейся крови.

— Мы похожи на пару старых боевых коней, — пробормотал он, поглаживая рёбра.

— Надо было видеть того ублюдка. Ты что, часть брови потерял?

— Моя жертва Пламени святой Натальи. — Якоб приложил руку к пятнистому ожогу, который уничтожил половину брови и несколько участков бороды.

Они затихли в неловком молчании, как это обычно бывало во время любого разговора с Якобом, оба смотрели в сторону святилища Второго крестового похода. Оба смотрели в сторону новой гробницы.

— Уже слышал? — тихо спросила Алекс.

— Слышал, — ответил Якоб.

— Прими мои соболезнования.

— И ты.

Алекс откашлялась:

— Я думала заказать статую. — она фыркнула от смеха. — Представь, как она стоит там, рядом с Вильгельмом Рыжим.

— Она бы одобрила. — Якоб стиснул зубы. — Добавим этому месту немного шика.

— Жаль, её здесь нет, она наверняка умела ваять скульптуры.

— Кажется, она работала с каменщиком одно лето. Тебе стоит послать за герцогом миланским.

— Зачем?

— У него есть её портрет. Можешь использовать его как образец.

— Зачем у герцога миланского портрет Баптисты?

Якоб слегка улыбнулся:

— Долгая история. — он откашлялся и кивнул в сторону двух молодых женщин, притаившихся у аналоя. — Вижу, ты нашла новых служанок. — шатенка смотрела на образа, широко раскрыв глаза от удивления. У светловолосой девушки был хитрый взгляд, словно она гадала, сколько можно наклянчить на скамейке у ворот.

— Сироты, — Алекс наклонилась ближе и пробормотала — Я нашла их в богадельне.

— Им придётся многому научиться.

— Меньше, чем мне, когда мы отправились из Святого Города, — вздохнула Алекс. — Меньше, чем я знаю сейчас. Но, по крайней мере, мы поймём друг друга, пока будем это делать. — она подозвала светловолосую девушку со свёртком в руках. — У меня есть кое-что для тебя. — и она начала разворачивать то, что оказалось старым боевым знаменем. — В смысле, много ли мужчин могут похвастаться тем, что отдали за меня жизнь несколько раз?

Якоб догадался по форме, что внутри. Но даже он, видевший, должно быть, сотню тысяч мечей, не был готов к тому, что открылось, когда она отдернула последний кусочек ткани. Кожа ножен отполировалась до лёгкого блеска, была отделана серебром и инкрустирована драгоценными камнями. Рукоять была оплетена золотой проволокой, а навершие представляло собой священное колесо, вырезанное из какого-то блестящего камня. Никто бы с первого взгляда не усомнился в шедевре, ещё более древнем, чем он сам.

— Говорят, уголь для стали был взят из обломка колеса, на котором погибла Спаситель, — пробормотала Алекс.

— Срань господня… — Якоб протянул руку и нежно коснулся ножен. Что он мог с этим поделать? — Они прекрасны. Даже лучше меча.

— Принадлежал Иоанну Антиохийскому.

— Маршалу Трои. Он возглавил войска Льва Слепого против эльфов… в Первом крестовом походе… — и Якоб хмыкнул от удовольствия, увидев подарок за подарком.

— Так ты понимаешь, к чему я клоню. — Алекс подошла ближе. — Все говорят, рано или поздно эльфы вернутся, и они будут голодны. Мне нужен солдат, которому я могу доверять. Генерал, который возглавит новый крестовый поход. Кто лучше человека, который сражался в большинстве предыдущих?

Нужно было отдать должное Алекс, она точно знала, как это преподнести. Она прошла долгий путь от той хитрой бродяжки, которую он встретил в Небесном Дворце. Он на мгновение закрыл глаза, а затем резко открыл:

— Иногда я думаю, сколько мечей я носил. Сколько из них были моими. Я сам помогал выковать свой первый, давным-давно, когда был мальчишкой. Неказистая вещь, но я так гордился ею. Думал, другие мне никогда не понадобятся.

Якоб коснулся золотого перекрестья кончиками пальцев:

— Император Одо Бургундский подарил мне один после того, как я выиграл для него графство Шароле на турнире. Произведение искусства, рукоять в виде туловища дракона из золота, перекрестье — его крылья, глаза — два маленьких рубина. Больше драгоценность, чем оружие, но когда надеваешь его… чувствуешь себя королём. — Якоб оскалился, сжимая скрюченными костяшками пальцев рукоять меча. — Ещё был тот, что я носил, будучи папским палачом, с отпечатанными на клинке стихами из Священного Писания. Плоский кончик, остриё не нужно, и баланс совершенно не подходит для боя. Слишком длинный. Слишком тяжёлый. Но когда вынимаешь его и стоишь над осуждённым… — он вытащил меч Иоанна Антиохийского, и кусок рифлёной стали выскользнул из застёжки, отражая свет свечи, — Чувствуешь себя богом.

Он услышал, как Алекс сглотнула, и поднял взгляд. Он каким-то образом забыл о ней, и теперь она выглядела слегка испуганной. Он заставил себя убрать меч. Спрятать этот прекрасный клинок:

— Когда я впервые прибыл в Трою, я был оруженосцем не старше тебя. Жаждал увидеть эльфов. Отчаянно хотел проявить себя перед великими воинами. — он посмотрел на статую Вильгельма Рыжего и покачал головой. — Носить такой меч, вести за собой армию для такой императрицы, как ты — это было бы больше, чем тот мальчишка мог мечтать.

— Разве не поэтому ты должен сказать «да»?

Он глубоко вздохнул, расслабляя ноющие пальцы:

— Вот поэтому я должен сказать «нет».

Алекс покачала головой:

— Но мы могли бы сделать так много хорошего.

— Вот так всё и начинается. Правое дело. Добрая битва. Каждый раз я говорю себе, что всё будет по-другому. Но для меня по мере того, как битва затягивается, добро исчезает. Не успеваю оглянуться… и я сам стал дьяволом. Вот почему я поклялся служить Её Святейшеству. Вот почему я должен сдержать клятву. — и с горьким сожалением пьяницы, отталкивающего бутылку, он отпустил кончики пальцев, задержавшиеся на золотой рукояти. — Иоанн Антиохийский был великим героем.

— Так говорят.

— И кровожадным предателем.

— А?

— После Первого крестового похода он восстал против императора и попытался захватить Змеиный трон. Развязал гражданскую войну, которая была едва ли лучше, чем с эльфами. Он стал причиной тысяч смертей, проиграл, был ослеплён, изгнан и умер в нищете.

— Дерьмо. Эту часть истории обычно не рассказывают. — Алекс сморщила нос, глядя на меч. — Ну, я думаю, ты всё равно просто оставил бы его в тролле или потерял ещё как-нибудь. — она передала его своей светловолосой служанке, которая задумчиво улыбалась, глядя на украшенное драгоценными камнями навершие:

— Проверю, что меч вернулся на положенное место, — пробормотала она. Реверанс девушки был таким же неуклюжим, насколько лукавой её ухмылка.

— Очень разумно, миледи. Кто этот шутливый святой? — спросила Алекс.

Якоб обнаружил, что смотрит на образок рядом с алтарём, размером не больше его ладони:

— Святой Стефан. Покровитель воинов. Защитник отчаявшихся.

— Уместно.

— Тамплиеры прикручивали его изображение к обратной стороне своих щитов. У меня когда-то был такой, но…

— Держи. — Алекс так просто отцепила образок и протянула ему. — Ты же не уйдешь с пустыми руками, чёрт возьми.

Якоб оглядел неф:

— Ты уверена?

— Либо это, либо герцогство. Думаю, Никейский престол свободен. — она махнула маленьким образком в сторону гулкого пространства наверху, стены которого были покрыты акрами ликов святых. — И, думаю, тут ещё есть несколько, которые можно стащить.

Якоб сделал шаг к гробнице Баптисты и положил руку на крышку:

— Это должен был быть я. Давным-давно. Во время Второго крестового похода. Тогда меня могли бы похоронить здесь. С героями. Когда я ещё заслуживал этого.

Алекс пожала плечами:

— Тогда кто бы защитил меня в отчаянии?

Якоб взял у неё образок обеими руками:

— Возможно, злые люди всё ещё способны творить добро.

— Если они сделают достаточно, разве они не станут хорошими людьми?

— Может быть, — сказал Якоб. — Может быть, когда-нибудь. — потому что ей хотелось в это верить. Он совершенно не был уверен.

— Ну, есть ещё одна лишняя могила. — Алекс кивнула на место рядом с Баптистой. Последнее. — Я сохраню её для тебя. — она наклонилась ближе и прошептала — На случай, если повезёт.

Якоб рассмеялся. Он обнял императрицу Трои одной рукой и, как бы ни было больно, крепко прижал её к себе:

— Удачи, Алекс, — сказал он и, тут же отпустив её, захромал к двери.

— Думаешь, она мне понадобится? — крикнула она ему вслед.

Он не обернулся:

— Нам всем понадобится, — сказал он.

Глава 71 «Все плохие вещи»

— Так и думала найти тебя здесь, — сказала Алекс.

— Приятно. — Солнышко запрокинула голову и посмотрела на прогалины голубого неба в колышущейся листве. — Солнце сквозь листья и ветер сквозь ветви.

— Эльф, который любит растения. — Алекс села рядом с ней, и солнечные лучи скользнули по её израненному лицу. — Какая банальность.

— Дело не столько в растениях, сколько в тени. Иногда приятно просто… подышать.

Повисла тишина. Солнышко не знала, как её нарушить.

— Мы уходим, — сказала она через некоторое время.

— Знаю.

— Сегодня, скорее всего. Кардинал Жижка отвезёт нас обратно в Святой Город.

— У нас с ней… были небольшие разногласия.

— Знать кардинала Жижку — значит, не соглашаться с ней.

— Она вообще-то пыталась меня убить.

— У тебя очень хорошая компания, если это хоть как-то утешает.

— Немного. — Алекс посмотрела на неё. — Кому хочется быть одному?

Солнышко уставилась в землю. Как будто там, между её ботинками, было что-то очень интересное:

— Впечатлена, что ты ей противостояла. Императрица, наверное, может не бояться.

— Императрица всё время боится. Она просто не может этого показывать. Я пыталась… заставить её отпустить тебя, но…

— Она не согласилась. — Солнышко это совсем не понравилось. В конечном итоге казалось проще ничего не чувствовать.

— Хотела бы я, чтобы ты осталась, — сказала Алекс.

— Знаю. Но я не могу.

— Хотела бы я пойти с тобой.

— Знаю. Но ты не можешь.

Снова тишина.

— Кто теперь меня спасёт?

— Ну, если всё получится, думаю… спасать тебя больше не понадобится?

Алекс посмотрела на неё.

Солнышко исчезла и появилась у деревьев неподалёку:

— Тогда отец Диас.

— Этот дурак даже невидимым стать не может.

— Возможно, тебе придётся спасаться самой.

— Я боялась, что ты так и скажешь.

Налетел ветерок, тряхнул деревья и пронесся между ними. Такое маленькое расстояние, но как далеко они были друг от друга.

— Что, если… — Алекс облизнула губы и понизила голос до шёпота. — Они узнают… я ведь не настоящая…

— Теперь ты настоящая. Откуда бы ты ни взялась.

— Но я делала… я нехорошая…

— Не прошлое делает тебя хорошей или плохой. А то, что ты сделаешь дальше.

Алекс тихонько фыркнула:

— Эльфийка даёт императрице уроки добродетели?

— Кто-то должен, а твой исповедник трахнул оборотня.

Алекс снова тихонько фыркнула, на этот раз искренне, и Солнышко была рада, что у неё получилось, но вскоре улыбка Алекс померкла:

— Могу ли я что-нибудь… дать тебе? — спросила она. — Ты заслуживаешь… чего-то.

Солнышко задумалась. Она могла бы попросить о последнем поцелуе. У неё было чувство, что Алекс этого и хотела. Но поцелуй — это начало чего-то. Дверь к чему-то большему. Удовольствие и обещание того, что ждёт тебя на другой стороне. Поцелуй, когда знаешь, что он никуда не ведёт… чего он стоит? Всего лишь напоминание о том, чего у тебя нет. Начало истории, которая никогда не будет рассказана.

Солнышко отвела взгляд:

— Мне ничего не нужно.

— Может быть, мы ещё увидимся, — прошептала Алекс. Солнышко не хотела на неё смотреть. По её голосу она догадалась, что та немного плакала, и не хотела этого видеть.

— Может быть. — Якоб всегда говорит: «Люди редко хотят знать всю правду». И она считала, что сейчас как раз такой случай. Она встала, хлопнув себя по штанам. — Может быть.

— Это несправедливо, — резко бросила Алекс, внезапно разозлившись. — Ты рисковала всем ради меня, снова и снова! А я не могу сделать то же самое ради тебя.

— Тогда сделай это ради кого-то другого. — Солнышко эта идея понравилась. Что она может сделать доброе дело для кого-то, и он сделает доброе дело для кого-то другого, и это вернётся к ней однажды по большому кругу добра. Пока этого не произошло, но можно было надеяться. — Сделай это для всех остальных.

— Для людей, а?

— Почему бы и нет? Мне нравятся люди. — Солнышко глубоко вздохнула. — Хотела бы я быть одной из них. — Алекс уставилась на неё:

— Ты — лучший человек, которого я когда-либо встречала.

И это было по крайней мере приятно слышать. Возможно, это были самые добрые слова, которые ей когда-либо говорили. Не так много, но всё же.

— Смотри-ка, — сказала Алекс со слезами на глазах, но в то же время с улыбкой. — Ты всё-таки умеешь улыбаться.

Солнышко приложила пальцы к щёкам. Они действительно казались какими-то другими, не такими, как обычно.

— Хм, — пробормотала она. — Кто же знал?

Вигга лежала в своей клетке.

Её не тащили. Она сама заползла. Зарылась в солому, больше похожая на крысу, чем на волчицу, и лежала в темноте, не двигаясь, не говоря и не думая, и была просто мясом, причём нехорошим.

Её всю резали, кромсали и изгрызли. Рваные раны, оставленные гигантскими зубами, зашиты каким-то идиотом. Её мучили повязки, и она срывала их, потом тревожили корки, и она открывала раны, потом другой идиот снова их зашил, а потом кардинал Жижка надела на неё железный ошейник и сказала, что если она снова будет срывать повязки, то останется без своей татуированной шкуры насовсем.

Её когда-то пороли, и быть без шкуры было ужасно.

Её нога была раздолбана в хлам. Может, заживёт. Или нет. Сейчас она не могла стоять, и ей было всё равно. Она была животным и не заслуживала стоять. Она была животным, и заслуживала носить ошейник, ползать на животе в грязи и ссать там же, где лежала, на соломе, даже не откатываясь.

Баптиста была её другом, и волчица убила её. Волчица убила её, но кровь запеклась под ногтями Вигги. Во рту Вигги всё ещё чувствовался привкус её мяса. Она царапала язык, плевалась, рыдала, блевала, забивала рот соломой и снова плевалась, но этот привкус всегда был. И всегда будет.

Она не видела более ужасного и более жалкого монстра, чем объедки, выползающие из-под библиотеки, но она была ужасней и неприглядней, потому что притворялась человеком, а иногда, на какое-то время, даже обманывала себя.

Но она была тупой идиоткой, и её было легко обмануть.

Она не была чистой. Она не была безопасной. Она была так же нечиста и опасна, как и всё, чему бог, боги или кто там наверху, позволял жить. Если там, наверху, вообще что-то было.

Она начала сомневаться.

В темноте раздались голоса:

— Ей обязательно быть в клетке?

— Конечно, обязательно, отец Диас. Вы видели, что она из себя представляет.

— Волчица… это не она, ваше преосвященство. Волчица… это… проклятие!

Презрительное фырканье:

— Не обманывайте себя думая, будто её можно исцелить. Ещё до укуса она была чудовищем. Викингом, сеявшим ужас по берегам Европы, сжигавшим церкви и убивавшим монахов ради развлечения.

— Она заслуживает нашей жалости, а не ненависти…

— Она не заслуживает ни того, ни другого. Не больше, чем псы, охраняющие Небесный Дворец. Её можно сделать оружием, чтобы поражать нечестивцев, вселять праведный ужас во врагов церкви. Вот почему ей позволили жить, и только поэтому.

Язычники заковали её в клетку, морили голодом, мучили и использовали, чтобы убивать своих врагов. И Вигга теперь видела — язычники и спасённые ненавидели друг друга не потому, что были такими разными, а потому, что были так похожи.

— Ты спасла нас, — сказал Диас. Она услышала, как он приблизился, стал говорить тише. — Ты спасла меня. — она услышала, как он скользнул пальцами по прутьям. Ещё тише, почти шёпотом. — Не один раз.

— Я рада, — прохрипела она в солому. — Но я не могу спасти себя. — она не повернулась к нему. Она не хотела его видеть. Жижка была права. Её нельзя было вылечить, и она не заслуживала ни жалости, ни ненависти. Она чувствовала волчицу внутри, скулящую, требующую, чтобы её выпустили. Никогда не спящую. Никогда не сытую. Всегда, всегда скулящую, чтобы её выпустили.

— Я не безопасная, — сказала она. — Я не чистая. — она зарылась в солому и спрятала лицо. — И никогда не буду.

Когда Бальтазар несколько осторожно пробирался по трапу, он поморщился в предвкушении какой-нибудь уничтожающей колкости. Спрыгнув довольно неловко на палубу, он поднял взгляд, ожидая увидеть эту раздражающую ухмылку, блеск золотого зуба за изборождёнными шрамами губами…

Но он, конечно же, ничего подобного не увидел и больше никогда не увидит. Как часто он желал, чтобы она ушла? Теперь, когда она исчезла, её отсутствие казалось чем-то невообразимым. Он всё думал о том, что должен сказать. Репетировал, что мог бы сделать. Выстраивал всё более невероятные сценарии. Он всегда представлял себе, как одержит над ней сокрушительную, окончательную победу. Или, возможно, они поймут, начнут уважать, восхищаться друг другом. Или… кто знает что? Что-то, во всяком случае. Какой-то результат. А теперь был лишь дразнящий пролог, оборванный на полуслове, начатый, но так и не обретший завершения.

Бальтазару пришлось протереть глаза, притворяясь, будто их раздражает ветер. Ему нужно было стряхнуть с себя эти разрушительные, самодовольные, сентиментальные бредни. Он был одним из ведущих некромантов Европы, ради всего святого, мастером тайн смерти! Почему одна-единственная смерть так сильно его расстроила?

Он сжал кулаки и втянул в себя солёный воздух. В прошлом он всегда презирал море. Он всегда презирал любые запахи, кроме тяжёлых миазмов кладбища, но его отношение к этому, как и ко многому другому, претерпело радикальную перемену за последние месяцы.

Он был заново созданным человеком, воодушевлённым новой целью! Теперь он понял, что за долгие годы учёбы сам себя умалил. Он ограничивал свой потенциал узкой завистью и стеснёнными амбициями. Но служение Папе — вот парадокс, достойный какого-нибудь античного философа — освободило его от добровольного заточения. Теперь он был готов расти! Мир изобиловал возможностями, и он был полон решимости устремиться вперёд, чтобы воспользоваться ими! Он подошёл к Якобу из Торна, прислонившемуся к поручню корабля с тем самым вечно страдальческим выражением:

— Когда же Её Святейшество поручит нам ещё одно задание?

— Когда ей понадобятся наши таланты, — проворчал древний рыцарь. — Путь обратно в Святой Город займёт как минимум две недели. Может, и три.

— Но не бойтесь! — кардинал Жижка последовала за Бальтазаром по трапу на палубу, а двое дюжих слуг помогали ей с багажом. — Вы будете путешествовать с шиком.

— В самом деле, ваше преосвященство? — спросил Бальтазар.

— Лучшая каюта уже подготовлена.

— Правда? — он и представить себе не мог, что другие, и меньше всего сама глава Земной Курии, так охотно вознаградят его за перемену в сердце. — Тогда, в духе сотрудничества, я хочу поделиться важной информацией! Прошу прощения, что, учитывая события… связанные с Баптистой… — у него перехватило горло. Он ударил себя в грудь и упрямо продолжил. — До сих пор казалось, что момент неподходящий, но это откровение, касающееся леди Северы…

— А, та, которая ускользнула, — сказала Жижка.

— В самом деле, совершенно удивительно…

— Та, которую ты упустил, — сказала Жижка.

Бальтазар неловко откашлялся:

— Полагаю, вы захотите услышать…

— Тогда тебе следует быть как следует одетым, пока ты мне рассказываешь.

Лицо Бальтазара вытянулось, когда старший из двух слуг, которых, как он теперь понял, точнее было бы назвать тюремщиками, с некоторым усилием достал набор мощных железных кандалов с рунами, грубо выбитыми на чёрном металле браслетов. Руны сдерживания и контроля. Путы, призванные помешать колдунам использовать магию. Или, разумеется, магам.

— Руки, — проворчал мужчина.

Бальтазар изо всех сил старался изобразить вялую улыбку:

— В этом нет необходимости.

— Но есть целесообразность, — сказала Жижка.

— Ваше преосвященство, пожалуйста! — Можно мне говорить кратко?

— Ты умеешь говорить кратко?

Бальтазар фальшиво хихикнул. Даже после всех недавних триумфов, казалось, он не мог этого избежать, когда нервничал:

— Я пришёл к глубокому осознанию, ваше преосвященство. Можно сказать, к прозрению! Должен признаться, по пути из Святого Города я трижды пытался — и трижды безуспешно — освободиться от пут Её Святейшества. В последний раз, у группы стоячих камней близ Никшича…

Якоб резко вздохнул, и Бальтазар понял, когда Жижка ещё сильнее прищурилась, что призыв герцогини Ада может не очень понравиться высокопоставленному представителю духовенства:

— Ну, э-э… не будем зацикливаться… на конкретных доказательствах, но я убеждён, что Папа Бенедикта — это и есть второе пришествие Спаситель!

Его признание не вызвало той радости, на которую он надеялся. Жижка глубоко вздохнула и, глядя на Якоба из Торна, приподняла бровь:

— Наш некромант обрёл веру?

— Вера не обязательна, ваше преосвященство! Я — человек разума, и именно разум привёл меня к этому выводу! Меня больше не нужно принуждать служить Её Святейшеству!

— Потому что ты трижды пытался разорвать её связывание и трижды потерпел неудачу.

— Именно! — Якоб снова резко вздохнул. — Ну, нет… не поэтому. — в василисковом взгляде Жижки было что-то такое, что мешало Бальтазару удержаться на плаву. Он встречался с обнажёнными мечами, которые казались ему менее тревожными. — Но потому что… я буду служить ей добровольно. Видите ли, я, возможно, всю жизнь искал предназначение. Миссию. Дело, к которому можно применить свои таланты! — он улыбнулся. Жижка — нет. Он пока не получил никаких доказательств, что она способна на это. — И какая же может быть цель выше, чем служить самой дочери Бога?

Глаза Жижки не сузились ни на йоту:

— Наконец-то, — сказала она, — мы нашли общий язык.

— Я так и знал! — ответил он, улыбаясь шире.

— Молодец. — она помахала тюремщикам. — А теперь отведите его в клетку.

Бальтазар стоял, открыв рот. Старый тюремщик протянул тяжёлые кандалы.

— Руки, — проворчал мужчина.

— Ваше преосвященство, пожалуйста! Клетка действительно не нужна…

— Необходима, целесообразна, удобна. — Жижка нетерпеливо отмахнулась от него, словно даже это было больше, чем он заслуживал. — Не в этом дело. Твоё место — в клетке.

Старший тюремщик защёлкнул браслет на запястье Бальтазара с неумолимым скрежетом замков. Младший бесшумно шагнул вперёд, убедившись, что они надёжно закреплены. Бальтазар уже чувствовал это воздействие. Чувства внезапно притупились, как будто с магической точки зрения его погрузили под воду.

— Ты — еретик, Бальтазар Шам Ивам Дракси, — сказала Жижка. — Тебя рассмотрел, судил и приговорил Небесный трибунал. Ты — призыватель демонов и болтающий с мёртвыми.

— Я действительно должен возразить против болтающего…

— За совершённые тобой преступления — преступления против самого Бога — не может быть искупления, кроме смерти и ада.

Другой браслет с лязгом защёлкнулся, и притупляющее действие усилилось.

— Я думал, Спаситель радуется искуплению грешника… — пробормотал Бальтазар.

— Спаситель может, — сказала Жижка, отворачиваясь. — Но не Она держит тебя на поводке.

Бальтазар издал нечто похожее на вопль отчаяния, когда его с совершенно ненужной силой швырнули на солому, ворота с грохотом захлопнулись за ним, ключи повернулись в нескольких замках, а затем трюм погрузился в почти полную темноту, когда люк захлопнулся.

Не просто клетка, а угнетающе маленькая, выстланная грязной соломой, глубоко в тёмном трюме. «Чтоб их всех!» — прорычал он, ударил кулаком по полу и тут же пожалел об этом, а затем вздрогнул, услышав, как что-то шевельнулось, всмотрелся в густые тени:

— Кто там?

— Всего лишь я, — раздался хрип барона Рикарда. Кажется, когда его глаза привыкли к темноте, Бальтазар заметил слабый блеск пары древних белков.

— И я. — бледные пальцы показались в проблеске света, нежно обхватив прутья решётки напротив. Кусок бледного, покрытого струпьями костлявого лица и огромный глаз, обрамлённый синяком. Солнышко кивнула в сторону. — И Вигга.

— Уф, — раздался хрип. Почти всхлип.

Бальтазар не питал к ней злобы за смерть Баптисты. Она была беспомощна перед своей природой. Он винил продажных кардиналов, малолетнюю Папу, всю прогнившую церковь! Которой он и отомстит!

— С нами обращаются, как со скотом, — прорычал он, облизывая ссадины на костяшках пальцев. — Хуже, чем со скотом. После всего, чем мы пожертвовали! Они держат нас в темноте! В клетках!

— Куда же мне ещё идти? — тихо спросила Солнышко, убрала пальцы от прутьев, отступила в тень и исчезла.

— Меня нужно посадить в клетку, — услышал он бормотание Вигги. — Так всем лучше.

— Как хотите, долбанные слуги! Но Бальтазар Шам Ивам Дракси не будет просто лежать и терпеть!

Где-то в темноте барон устало фыркнул:

— Конечно, терпи стоя. Но ты вытерпишь, обещаю.

— Нет… — прошептал Бальтазар. Какой достойный практик не хранит свои самые сокровенные тайны? К счастью, истинная личность леди Северы оставалась тайной, известной только ему. — Нет… — он начал улыбаться. Связывание воздействовало на душу, а кто знал о ней больше, чем владычица тайны, перенесшая свою душу в другое тело? — Я найду способ освободиться… — если бы он мог передать ей сообщение, заручиться её помощью, возможно, вместе с ней, колдуньей её талантов, магом его… — Я разорву связывание.

Если ему придётся разрушить столпы творения, он найдёт способ. Он сдержал едкую отрыжку и стиснул прутья так крепко, что заныли костяшки пальцев. «Клянусь!»

Якоб стиснул кулаки на обветренном поручне так крепко, что заныли костяшки пальцев. Порой казалось, если бы ему хоть на мгновение не было больно, он бы сам причинил себе боль. Он нахмурился, глядя на город. Пламя святой Натальи мерцало в вечернем свете, отбрасывая слабый отблеск на их след.

— Неужели нам действительно нужно держать их в неведении? — прорычал он.

— Конечно. Ты забыл, кто они, Якоб. — Жижка взглянула на него. — Я начинаю подозревать, что тебе нужно напомнить о многом.

— Могло быть и хуже. — не про каждое из его дел за все эти годы можно было такое сказать. — Троя когда-то была надёжным оплотом против эльфов. Я видел это. С правильным лидером она снова станет.

— О, я полностью согласна, — губы Жижки изогнулись. — Вот почему я хотела поставить надёжного правителя. И предсказуемого правителя. Того, кто положит конец великому расколу и воссоединит церкви Востока и Запада. Император Михаэль превосходно послужил бы нашим целям.

— Это не было условием, на котором Её Святейшество привязала его, — проворчал Якоб.

Жижка с отвращением прошипела:

— Для человека, давшего клятву честности, ты стал очень велеречивым, а для человека, давшего клятву бедности, твоя надменность поразительна. Если бы не клятва воздержания, можно было бы подумать, что ты пьян. Кардинал Жижка скривила рот и сплюнула в море. — Её Святейшество, которой, не будем забывать, всего десять лет, просила тебя короновать Алексию. С этим я тебя поздравляю. С этим и ни с чем другим, потому что всё, последовавшее за этим, было твоим личным проектом, который свёл на нет годы тщательного планирования. Знаешь, в чём твоя проблема, Якоб из Торна?

— Меня прокляла ведьма, и я не могу умереть?

— О, давай конкретнее. Тебя прокляла твоя возлюбленная, и ты не можешь умереть. — кардинал Жижка подошла ближе, пристально глядя на него. — И вот ключ к разгадке! Несмотря на все твои шрамы, весь твой горький опыт, весь твой декларируемый цинизм, тебе до сих пор совершенно не хватает тринадцатой добродетели. Ты остаёшься неисправимым романтиком.

Искушение перекинуть главу Земной Курии через фальшборт в бурлящее море было очень велико. В молодости Якоб, вероятно, так бы и поступил, и гори огнём все последствия. Но за долгие годы он научился противостоять искушениям. Он не отпустил ноющие кулаки, сжимая перила.

— Как всегда, прагматикам среди нас предстоит соединять обломки, оставленные идеалистами. — Жижка презрительно отвернулась. Обратно к Трое, уже исчезающей вдали. К прошлому. — Ты бы не хотел, чтобы я стала твоим врагом, Якоб из Торна.

— Конечно, нет, ваше преосвященство. — Якоб смиренно склонил голову, поморщившись от боли в шее, когда выпрямлялся. Затем он поймал её взгляд. Он не отвёл его. Он убедился, что не осталось недопонимания. — Но вы были бы не первой.

— Я побеспокоила?

Брат Диас обернулся и увидел Алекс в дверях. Или отец Диас обернулся и увидел императрицу Алексию. Он подозревал, что потребуется время, прежде, чем он привыкнет:

— Вовсе нет. — он махнул рукой в сторону витража. — Я просто… разговаривал со Спаситель.

— Многое сказала в своё оправдание?

— Не больше обычного. Но Она — прекрасный слушатель.

— Это у вас общее. — она замешкалась на пороге. — Можно войти?

— Конечно! — отец Диас встал, подняв руки, охватил взглядом часовню. Он уже провёл здесь гораздо больше времени, чем в своём предыдущем приходе в Небесном Дворце, и ему это место очень нравилось. Возможно, по размерам и убранству оно и было скромным, но он прикинул, что здесь его шансы быть изжаренным огненным шаром или высосанным досуха вампиром, или утопленным в гигантской склепе были гораздо ниже.

Его шансы совокупиться с оборотнем, если уж на то пошло, были близки к нулю. Он откашлялся, приглашая Алекс войти.

— В конце концов, это ваша часовня.

— Люди постоянно так говорят, — сказала она, входя в дверь. «Мои покои. Мой дворец. Мой город». Когда растёшь ни с чем, трудно думать о чём-либо как о своём. Не говоря уже об империи.

— Без сомнения, это произойдёт. Вы всегда казались мне способной ученицей.

— У меня были хорошие учителя. — она провела пальцем по подлокотнику одного из высоких стульев, приставленных к стене, и одобрительно кивнула. — Ты вытер пыль.

— «Чистая часовня — чистая душа», — всегда говорил мой настоятель. Не то чтобы он сам часто прибирался. Судя по состоянию этого места, у меня складывается впечатление, что ваша предшественница не уделяла много времени молитвам.

— Евдоксия? Вероятно, не больше, чем я. В конце концов, я выросла в Святом Городе. Никто из местных не ходил в церковь. Разве что стащить пожертвования с тарелки.

— Что может быть благороднее, чем избавиться от посредников и передать деньги напрямую нуждающимся?

— Я всегда так и говорила, — Алекс усмехнулась на мгновение, но улыбка быстро исчезла, оставив её в задумчивости. — Так… они ушли?

— Я наблюдал за их кораблем из окна. — ещё одна белая полоса на тёмном море. — На самом деле, я уговорил Якоба передать письмо.

— Наконец-то тебе удалось его отправить!

— Просто короткая записка матери. Рассказал ей, где я. Как всё обернулось.

— Что она подумает? Когда услышит, что ты — священник императрицы?

Брат Диас на мгновение задумался, а затем поднял брови:

— Знаете… мне кажется всё равно.

Алекс серьёзно смотрела на витраж:

— Хотела бы я… чтобы мы могли сделать для них больше.

— Мы можем помолиться об их искуплении, — он понизил голос. — Возможно, пока надо молиться за своё.

— Значит, они не за пределами этого?

— Не верю. Даже если и за пределами. Кто же без греха, в конце концов?

— Не я, это уж точно. — Алекс на мгновение нахмурилась, глядя в пол, затем подняла руки и схватилась за голову. — Что я знаю об управлении долбанной империей?

Брат Диас, вероятно, осудил бы этот выбор слов, но отец Диас приберёг осуждение для действительно важных случаев:

— Управление империей — это вряд ли работа императрицы, — сказал он.

— В чём же тогда её работа?

— Выбирать людей, которые будут управлять за неё. По моему скромному мнению, Её величество уже сделала один превосходный выбор. — отец Диас похлопал по бугорку на груди, где покоился флакон. — Я буду молиться святой Беатрикс, чтобы она продолжала направлять вашу руку.

— Удивляюсь, что ты всё ещё молишься ей. После всего, через что мы прошли.

— Больше, чем когда-либо! Она спасала, правда? Сколько раз мы смотрели смерти в лицо? И вот мы стоим, оба укреплённые нашими испытаниями, оба направлены туда, где можем сделать… что-то хорошее. Если вы не видите в этом божественную руку…

— Божественную? — Алекс выглядела совсем не убеждённой. — Святая Беатрикс не спасла нас в гостинице. Это сделал оборотень. Помнишь?

Отец Диас сглотнул, и его сердце внезапно заколотилось почти болезненно:

— Не самая простая ситуация.

— И святая Беатрикс не спасла нас в монастыре. Это сделал некромант.

Отец Диас подумал о чумной яме, и холодный пот заколол на пояснице:

— Ещё один момент, задержавшийся в памяти.

— Святая Беатрикс нырнула в Пламя святой Натальи, чтобы спасти меня? Нет. Это был проклятый рыцарь.

— Признаю…

— И в снастях того корабля, и в раздираемой войной глуши, и в тайных ходах этого дворца святая Беатрикс рисковала всем ради меня? Нет. Это была… — её голос дрогнул, но через мгновение она взяла себя в руки. — Предположительно враг Божий.

Повисло молчание, пока отец Диас обдумывал эти факты:

— Должен признать… софистика никогда не была моей сильной стороной. Честно говоря, я больше склонен к цифрам, но… возможно, оборотень, некромант, проклятый рыцарь и даже враг Божий… — это инструменты, которые выбрала святая Беатрикс?

— Святая послала отряд дьяволов, чтобы превратить воровку в императрицу?

— Ну, если свести к необходимому минимуму… — отец Диас на мгновение задержал руку на флаконе. Затем отпустил и пожал плечами. — Похоже, это всё, что нужно.

Глава 72 «День святой Табиты»

Наступил четвёртый день месяца Щедрости, и мать Беккерт прибыла раньше времени на аудиенцию к Её Святейшеству Папе.

— Да помилует Бог их души, — пробормотала она, очерчивая круг, когда карета столкнулась с вереницей рыдающих бичующихся, спины которых были залиты кровью, а лица — слезами восторга. Они хлестали себя на повозке под знаменем, на котором было написано просто: «Раскайтесь». Не было нужды говорить, в чём именно призывали раскаяться.

Ибо разве не все мы грешники?

Дверца кареты с грохотом распахнулась, и шум молитв, торговли и призывов к щедрости, а также вонь благовоний, переполненной канализации и близлежащего рыбного рынка мгновенно утроились, когда в неё сел молодой человек. Он был высоким, стройным, в яркой одежде и, как с удивлением поняла она, когда он повернулся, очень красивым.

Мать Беккерт не доверяла красивым людям. Они слишком привыкли, что им всё сходит с рук.

— Очень жаль. — он говорил с акцентом богача. Но как она догадалась, этот акцент у него не с детства. — Не думал, что придётся с кем-то делить карету.

— Ты знаешь церковь, — сказала мать Беккерт. — Вечно гонятся за экономией.

Он устроился напротив неё, вытирая пот со лба, и карета шатко поехала дальше с черепашьей скоростью, которая была максимальной скоростью движения в Святом Городе.

— Вы тоже направляетесь в Небесный Дворец?

— Говорят, все туда направляются, — сказала мать Беккерт, — Знают они об этом или нет.

— Надеюсь, мы не опоздаем. Улицы кишат людьми!

— Толпа собралась на День святой Табиты. Список её зарегистрированных чудес официально зачитывают со всех кафедр. — мать Беккерт пожала плечами. — Но это же Святой Город. Каждый день — день памяти как минимум одного святого, и все вечно опаздывают. Они переносят все встречи, чтобы это учесть.

— Знакомы с этим местом?

— Была. — она поморщилась, словно учуяла нехороший запах. В конце концов, это же Святой Город. Всегда можно учуять что-то нехорошее, особенно в разгар лета. — Я потеряла к нему вкус.

— А теперь он вернулся?

— Ни в коем случае. — она нахмурилась, глядя в окно на изнывающую толпу. — Кардиналы, — пробормотала она. — Так называемые спасённые. Они превратили его в самое нечестивое место на земле Божьей.

Над городом разносился звон колоколов полуденной молитвы, начинавшийся с одного-двух прерывистых звонов у придорожных святилищ, перерастающий в диссонирующий звон, когда каждая часовня, церковь и собор добавляли свой неистовый звук, яростно соревнуясь за то, чтобы заманить паломников к своим дверям, на скамьи и к тарелкам для сбора пожертвований. Если бы кто-то построил гигантскую машину для обирания верующих, это выглядело бы точно так же.

Красивый молодой человек откашлялся и помахал воротником свободной рубашки:

— Жарко даже для этого времени года, — заметил он с той нервной потребностью, которая свойственна некоторым людям — заполнить тишину.

Мать Беккерт провела большую часть своей жизни в молчании, и ещё большую часть при экстремальных температурах. Неся слово Спаситель в тёмные уголки мира за пределами карты. В душные джунгли Афри́ки и горы Норвегии, где снега никогда не тают, да, даже в Новгород, где она купалась в ледяных водах реки к изумлению местных жителей и просила на их родном языке принести ещё льда. Жара очищала тело, холод обострял разум. Чем сильнее были телесные недуги, тем чище становилась её вера.

— Я попривыкла к суровой погоде, — сказала она.

— О? Откуда вы приехали?

— Из Англии.

— Примите мои соболезнования.

— Не вини их, они не знают лучшей жизни. А ты?

— Из Александрии.

— Ты не похож на александрийца. — он улыбнулся, обнажив серебряный зуб. — Я — дворняжка. У меня нет двух прадедов из одной страны. Я отовсюду и из ниоткуда.

— А что ты делаешь, когда ты везде и из ниоткуда?

— Немного этого. Немного того. — он протянул руку, ногти на которой, казалось, были аккуратно подпилены. Меня зовут Карузо.

Она посмотрела на его руку, затем на его улыбку. Без сомнения, он считал себя особенным. Большинство людей так считают. Но она заглянула ему в самую душу. Большинство людей одинаковы, стоит только снять внешние слои:

— Но, полагаю, есть и другие, — сказала она.

Он улыбнулся чуть шире:

— Если нужно.

Она крепко сжала его руку:

— Я всегда останусь матерью Беккерт.

— Немка?

— Если вывернуть мои кишки, там будет клеймо «Отлито в Швабии».

— Как лучшие доспехи.

— Только прочнее.

— Надеюсь не увидеть ваши кишки вывернутыми!

Мать Беккерт фыркнула и снова посмотрела в окно:

— Поживём — увидим.

Карета медленно пробиралась по узкой площади, жаркой, как печь, оживлённой, как бойня, и грязной, как сортир. С одной стороны виднелось расписное ограждение, битком набитое нищими с лицензией и липовый эшафот, на котором дети сжигали соломенные чучела эльфов под одобрительные возгласы зрителей. С другой стороны толпами выходили проститутки, надувая накрашенные губы и выставляя напоказ обгоревшие конечности полуденному жару.

— Никогда бы не подумала, — пробормотала она, — Но проституток здесь, пожалуй, больше, чем где-либо.

— Осуждаете проституток? — спросил он с лёгкой улыбкой.

Возможно, он просто ошибся. Но возможно, просто насмехался над ней. Что касается самой матери Беккерт, то она давно отказалась от любого тщеславия, но насмехаться над священницей — значит насмехаться над верой, а насмехаться над верой — значит насмехаться над Богом, и это уже нужно пресекать в зародыше. Она пристально посмотрела ему прямо в глаза, не моргая и не отводя взгляда.

Так же, как она однажды посмотрела в глаза обвиняемому, словно уже видела в них истину и желала лишь подтверждения.

— Моя мать была проституткой, — сказала она. — Очень хорошей, судя по всему. И очень хорошей матерью. Глупо судить о человеке только по его профессии. Как язвы у чумного, проститутки — это симптом, а не болезнь. Они лишь удовлетворяют желание. Меня беспокоит масштаб этого желания, этой болезни. Особенно здесь, в Святом Городе, среди руин древней империи Карфагена, в тени тысяч церквей, в эхе благословенных колоколов, где все взоры должны быть обращены к небесам. — она наклонилась к нему, не отрывая от него взгляда, не моргая и не отводя глаз. — Скажите мне, мастер Карузо, какой грех Спаситель не может простить? — он начал выглядеть немного неловко, что говорило о его стойкости. Большинство пробормотали бы извинения гораздо раньше и сжали бы губы до конца поездки.

— Что ж, признаюсь, я не теолог…

— Человек, который немного разбирается во всем, должен быть и немного теологом, не так ли? Спаситель может простить любой проступок, честно осознанный и искуплённый. А значит, нечестность — единственное преступление, которое не может быть прощено. — она оскалилась, выплюнув это слово. — Лицемерие, мастер Карузо. Притворство, будто ты лучше, благороднее, святее, чем ты есть на самом деле… это, безусловно, худшая из нечестностей. Именно это я не одобряю.

Повисло молчание. Она позволила ему затянуться, пока не решила, что насмешек больше не будет:

— Так скажи мне. Что приводит человека отовсюду и из ниоткуда в Святой Город? — хотя у неё уже были подозрения.

— Ну что ж… — он вытащил письмо и поднял. Тонкая бумага, большая печать из алого воска, скреплённая скрещенными ключами папства. — Меня вызвали. Её Святейшество.

— Возможно, у тебя назначен приём у Её Святейшества, — сказала мать Беккерт, — но встреча будет с кардиналом Жижкой.

— Главой Земной Курии? — он моргнул. Испугался и возбудился одновременно. Испугался и возбудился сильнее, чем если бы встреча была с самой Папой, что говорило о многом, и не в хорошем смысле. — В письме упоминается замена кого-то, но… не сказано, кого именно.

— Жижка всегда любила свои тайны.

— Вы знаете её преосвященство?

— С тех пор, как мы были детьми. Мы делили келью в семинарии.

— Старые друзья, значит?

Мать Беккерт усмехнулась. Она смеялась нечасто, но это было слишком:

— Мы презирали друг друга с момента нашей встречи. И восхищались друг другом. Потому что каждая из нас состоит из того, чего нет в другой. Но мы знаем — то, что есть у другой, должно быть у церкви. Жижка — как море. Вечно голодная, никогда не насыщающаяся. Вечно текучая, уступчивая, приспосабливающаяся, коварная, как прилив. Если её принципы встанут на пути, она создаст новые.

Карузо сглотнул. Возможно, его шокировало, что самую могущественную женщину Европы так небрежно оскорбили:

— Она, наверное, политик…

— Её благословение и её проклятие.

— А вы другая? — она снова пристально посмотрела на него. Так же, как когда-то пристально смотрела на осуждённого, когда произносила приговор:

— Я — скала, о которую разбивается вода. В этом моё благословение. — она глубоко вздохнула. — И моё проклятие.

— С годами… море разбивает скалу.

— О, я прекрасно осведомлена. Жижка послала и за мной тоже. — и она вытащила письмо двумя пальцами и подняла его. — На замену.

— На замену кому? — акцент Карузо слегка изменился от нетерпения. Уловила ли она под ним намёк на что-то простонародное и немецкое?

— Она не сказала. Но я догадываюсь. Она хочет, чтобы я вернула свой старый приход. Часовню. В Небесном Дворце.

Карузо нахмурился:

— Сомневаюсь, что в часовне найдётся применение моим талантам.

— Будешь удивлён. — Мать Беккерт глубоко вздохнула. Она отбросила и страх, и тщеславие, но всё ещё не решалась назвать её. Как будто, пока слово не произнесено, можно уклониться, но, как только оно названо, всё становится неизбежным. — Это — Тринадцатая часовня, — тихо сказала она, уже зная его ответ.

— Разве в Небесном Дворце не двенадцать часовен? Двенадцать часовен, посвященных Двенадцати Добродетелям. — мать Беккерт улыбнулась, увидев, что была права, и откинулась назад, позволив карете встряхнуть её:

— Ты, возможно, знаешь кое-что об этом, мастер Карузо, и кое-что о том. Но насчёт добродетелей… — она снова посмотрела на толпу за окном. На паломников. И проституток. — Тебе ещё многому предстоит научиться.