Дьяволы

Глава 1 День Святого Эльфрика

Пятнадцатое число месяца Верности, а брат Диас опаздывал на аудиенцию к Ее Святейшеству Папе.

— Черт побери! — выругался он, пока его едва ползущая карета сотрясалась от процессии стенающих флагеллантов. Их спины были иссечены кровавыми полосами, а лица залиты слезами экстаза. Они бичевали себя под знаменем с надписью «Кайтесь». О том, в чем именно следовало каяться, не уточнялось.

У каждого ведь есть грехи, правда?

— Черт побери! — Пунктуальность и не входила в число Двенадцати Добродетелей, но брат Диас всегда ею гордился. Он выделил целых пять часов на дорогу от постоялого двора до встречи, уверенный, что успеет хотя бы два часа смиренно любоваться статуями великих святых у Небесного Дворца. Говорили же, что все дороги Святого Города ведут туда.

Теперь же казалось, что все дороги Святого Города петляют в ледяных кругах, заполненных невообразимой толпой: паломники, проститутки, мечтатели, интриганы, покупатели реликвий, торговцы индульгенциями, искатели чудес, проститутки, проповедники и фанатики, мошенники и воры, купцы и ростовщики, проститутки, солдаты и головорезы, невероятное количество скота на копытах, калеки, проститутки, калеки-проститутки... он уже упоминал проституток? Их было в двадцать раз больше, чем священников. Их вызывающее присутствие в благословенном сердце Церкви — с дымящимися похабными предложениями и гусиной кожей на обнаженных участках тела — шокировало, конечно, позорило, несомненно, но также будоражило желания, которые брат Диас надеялся давно похоронить. Пришлось поправить рясу и возвести очи горе. Или хотя бы к трясущемуся потолку кареты.

Именно из-за такого он и попал в переделку.

— Черт побери! — Он распахнул окно, высунув голову в морозный воздух. Какофония гимнов и предложений, торга и мольб о прощении — и вонь дыма, дешевого ладана и соседнего рыбного рынка — ударили втрое сильнее. Он не знал, то ли затыкать уши, то ли нос, пока орал на возницу: — Я опоздаю!

— Не удивлюсь, — тот ответил с усталой покорностью, будто был сторонним наблюдателем, а не брал бешеные деньги за то, чтобы доставить брата Диаса на важнейшую встречу в его жизни. — Сегодня День Святого Эльфрика, брат.

— И?

— Его мощи подняли на шпиль Церкви Непорочного Умиротворения для страждущих. Говорят, лечат подагру.

Этим объяснялись все хромые, костыли и коляски в толпе. Неужели нельзя было выбрать мощи от золотухи, икоты или чего-то, что не мешало бы больным убраться с пути несущейся кареты?

— Нет другого пути? — взвизгнул брат Диас поверх гама.

— Сотни. — Возница вяло махнул на толпу. — Но День Святого Эльфрика везде.

Колокола к полуденной молитве зазвучали над городом: сначала ленивые позвякивания у придорожных святынь, затем дисгармоничный гул, когда каждая часовня, церковь и собор добавляли свои бешеные перезвоны, соперничая за паломников, чтобы заманить их к своим дверям, скамьям и кружкам для пожертвований.

Карета рванулась вперед, вселяя в брата Диаса облегчение, затем сразу же остановилась, погрузив в отчаяние. Неподалеку два оборванных священника из конкурирующих нищенских орденов, поднятые на телескопических кафедрах, раскачивались над толпой под скрип перегруженных механизмов, брызгая слюной в яростном споре о точном смысле призыва Спасителя к учтивости.

— Черт побери! — Все эти труды по подрыву авторитета братьев в монастыре. Все эти усилия, чтобы любовницы аббата не узнали друг о друге. Все его хвастовство о вызове в Святой Город, о том, что его выделили, отметили для великого будущего.

И здесь его амбиции умрут. Погребенные в карете, застрявшей в людском болоте, на узкой площади, названной в честь неизвестного святого, холодной как ледник, шумной как бойня, грязной как отхожее место, меж раскрашенного загона с лицензированными нищими и липовой платформы для публичных наказаний, где дети жгли соломенные чучела эльфов.

Брат Диас наблюдал, как они колотят остроухие, острозубые манекены, рассыпая искры под одобрительные аплодисменты зрителей. Эльфы есть эльфы, конечно, лучше сжечь, чем нет, но что-то тревожное было в этих пухлых детских лицах, сияющих жестоким восторгом. Богословие никогда не было его сильной стороной, но он точно помнил, что Спаситель много говорил о милосердии.

Бережливость определенно входила в Двенадцать Добродетелей. Брат Диас всегда напоминал себе об этом, обходя нищих у монастырских ворот. Но иногда надо вложиться, чтобы получить прибыль. Он высунулся в окно: — Пообещай доставить меня в Небесный Дворец вовремя, и заплачу вдвойне!

— Это Святой Город, брат. — Возница даже не пошевелился. — Только безумцы дают здесь обещания.

Брат Диас отпрянул в карету, слезы жгли глаза. Соскользнув с сиденья на колено, он достал флакон на шее — старинное серебро, отполированное веками о кожу его предков. — О, благословенная Святая Беатрикс, — прошептал он, сжимая его в отчаянии, — святая мученица, хранительница сандалии Спасителя, прошу лишь одного — доставь меня на сраную аудиенцию к Папе вовремя!

Он тут же пожалел о богохульстве в молитве и осенил себя круглым жестом. Но пока он собирался ущипнуть себя в центре груди в покаяние, Святая Беатрикс явила свой гнев.

Грохот на крыше, карета дернулась, брата Диаса швырнуло вперед, и его отчаянный вопль оборвался, когда сиденье врезалось ему прямо в рот.

Глава 2 Как всегда

Алекс идеально прыгнула с окна на крышу кареты, приземлилась плавно, как масло, вскочила сладко, как мед, но запорола куда более простой прыжок с крыши на землю — подвернула лодыжку, пошатнулась в толпе, врезалась ртом в покрытый навозом бок осла и шлепнулась в сточную канаву.

Осел был возмущен, а его хозяин — еще больше. Алекс не разобрала, что тот орал сквозь вопли кающихся паломников, но явно не комплименты.

— Иди нахуй! — крикнула она ему. Монах из кареты уставился на нее с окровавленным ртом и тем потным испугом, который бывает у туристов в Святом Городе. Так что она добавила: — И ты тоже нахуй иди! Ебать вас всех в жопу! — но уже вяло, ковыляя прочь.

Ругаться-то бесплатно.

Пока торговец не видел, она стащила с лотка молитвенную ткань — не воровство, а просто хороший рефлекс, — накинула ее на голову, как платок, и смешалась с кающимися, подвывая жалостливо. Не сложно, учитывая пульсирующую боль в ноге и мурашки опасности на шее. Она воздела руки к узкой полоске неба меж крыш и пробормотала дымящуюся молитву о спасении. Впервые за долгое время почти искренне.

Так и водится. Начинаешь вечер в поисках приключений, а заканчиваешь утро в поисках прощения.

Боже, ее тошнило. Живот скручивало, глотка пылала, а еще в жопе начинался пиздец. Может, вчерашняя тухлятина или сегодняшние хреновые перспективы. Может, потерянные деньги или долги. Может, на губах еще остался ослиный навоз. А священная вонь паломников — им запрещали мыться по пути в Святой Город — довершала картину. Она прикрыла рот краем ткани и украдкой оглянулась, всматриваясь в лес рук, воздетых к небу...

— Вот она!

Как ни старалась, вписаться не получалось. Она пролезла мимо паломника в повязке, толкнула другого, ползущего на струпьях коленях, и заковыляла по улице, сколько позволяла травма, — что было чертовски медленнее, чем хотелось. Сквозь гимны нищего за гроши она слышала хаос позади. Драка, если повезет — кающиеся буянили, если им мешали снискать милость Всевышнего.

Алекс рванула за угол в рыбный рынок у Бледных Сестер. Сотни лотков, тысячи покупателей, гвалт перепалок, соленая вонь улова, блестящего под зимним солнцем.

Мелькнуло движение — она рефлекторно пригнулась. Чья-то рука вырвала прядь волос, пока она скользила под телегой, едва увернулась от копыт, выкатилась и проползла между чьих-то ног через холодные потроха, кости и слизь под лотками.

— Попалась, сука!

Рука схватила ее за лодыжку, ногти оставляли волнистые следы в рыбьей чешуе, пока Алекс тащили на свет. Это был один из головорезов Бостро, тот, что потел в треугольной шляпе, делавшей его похожим на неудавшегося пирата. Она вскочила, ударила его по щеке с болезненным хрустом, который, как она боялась, исходил от ее руки, а не его лица, а он схватил ее запястье и дернул. Она плюнула ему в глаза, заставила отшатнуться, пнула в пах и вынудив согнуться, и на удачу зашарила свободной рукой. Она не из тех, кто остается лежать, когда сбили с ног. Ее пальцы нашарили что-то, она взвизгнула, чем-то замахиваясь. Тяжелая кастрюля. Она ударила пирата по щеке со звуком, напоминающим колокол вечерней молитвы, сбила его дурацкую шляпу, извиваясь, наконец окончательно угомонила его, покупатели отпрыгнули, когда горячее масло разлилось повсюду. Алекс развернулась, к ее глазам прилипла мокрая прядь. Уставившиеся лица, указующие пальцы, фигуры, проталкивающиеся сквозь толпу к ней. Она вскочила на ближайший прилавок, доски подпрыгивали на козлах, когда она пинала щедроты океана, рыба билась, крабы хрустели, торговцы выкрикивали ругательства. Она вскочила на следующий прилавок, поскользнулась на огромной форели и сделала еще один отчаянный шаг, прежде чем рухнула на бок и растянулась в лавине моллюсков. Она с трудом поднялась, задыхаясь похромала в заваленный мусором переулок, где прошла около четырех шагов, прежде чем увидела тупик.

Она стояла там, согнувшись в ужасе, уставившись на глухую стену, руки беспомощно разжимались и сжимались. Очень медленно она повернулась

Бостро загородил вход в переулок, будто гора с кулаками-валунами и челюстью-утесом. Цыкал, сволочь: Тц-тц-тц.

К нему присоединился запыхавшийся головорез — тот, с улыбкой коричневых зубов. Ну, блядь, и зрелище. Если у тебя такая улыбка — чисти зубы, а если такие зубы — не улыбайся.

— Бостро! — Алекс выдавила лучшую улыбку, задыхаясь. Даже по ее меркам хреновая. — Не знала, что это ты.

Он протяжно вздохнул. Бостро годами собирал долги для Папы Колини и, наверное, слышал все уловки, ложь, отмазки и сопливые истории на свете. Эта его не впечатлила.

— Время вышло, Алекс, — сказал он. — Папа хочет свои деньги.

— Справедливо. — Она протянула туго набитый кошель. — Вот вся сумма.

Швырнув кошель Алекс рванула на прорыв, но они ждали. Бостро поймал кошель, а его друг с говнозубым ртом схватил Алекс за руку, крутанул и швырнул в стену. Голова ударилась о кирпич, и Алекс покатилась в мусор.

Бостро открыл кошель и оценил содержимое.

— Вот сюрприз. — Он вытряхнул кошель вниз, и на землю посыпалась грязь. — Твой кошель полон говна, как и ты.

«Пират» присоединился к компании с розовой полосой от сковороды на лице. — Осторожно, — проворчал он, выправляя шляпу в рыбьей слизи. — Она злая, когда загнана. Как голодная крыса.

Ее и не так обзывали.

— Послушайте, — хрипло начала она, поднимаясь и гадая, не сломано ли плечо, а потом, пытаясь его придержать, не сломана ли рука. — Я достану ему деньги! Я смогу!

— Как? — спросил Бостро.

Она вытащила из кармана тряпку и развернула с подобающим благоговением. — Се, перст святого Луция...

Головорез в шляпе выбил сверток из ее рук. — Мы отличим собачьи кости, ебанная мошенница.

— Послушайте, — она отступала, подняв потрепанные, пульсирующие, пропахшие рыбой руки, но быстро уперлась в стену, — мне просто нужно еще немного времени!

— Папа дал тебе время, — Бостро теснил ее назад. — Время кончилось.

— Это даже не мой долг! — взвизгнула Алекс. Правда, но не аргумент.

— Папа предупреждал не связываться, да? Но ты связалась. — Тоже правда, и очень даже аргумент.

— Я исправлюсь! — Голос звучал все тоньше. — Вы можете мне доверять!

— Не исправишь и не могу. Мы оба это знаем.

— Я пойду к другу!

— У тебя их нет.

— Я найду способ! Я всегда нахожу!

— Не нашла. Поэтому мы здесь. Держи ее.

Она вмазала Говнозубому кулаком здоровой руки, но тот даже не дрогнул. Он схватил ее за руку, пират — за другую, а она дрыгалась, вырывалась и орала о помощи, как монашка на грабеже. Могли бы и прикончить, но сдаваться она не привыкла...

Бостро въехал ей в живот.

Раздался глухой хлюп, будто конюх уронил мокрое седло, и вся ее ярость разом вышла. Глаза залились слезами, колени подкосились, и она повисла, хрипя и давясь рвотными спазмами. Теперь-то, пожалуй, лучше и остаться лежать.

Нет ничего романтичного в ударе под дых от мужика вдвое крупнее тебя. Особенно когда впереди только еще один такой же. Бостро обхватил ее горло лапищей, превратив хрип в бульканье, и достал щипцы.

Железные. Блестящие от частого использования.

Он не выглядел счастливым, но все равно сделал это.

— Выбирай, — прохрипел он. — Зубы или пальцы?

— Послушайте... — она захлебнулась слюной, чуть не проглотив язык. Сколько она тянула время? Неделю? Час? Теперь счет шел на секунды. — Послушайте...

— Выбирай, — рыкнул Бостро, поднеся щипцы так близко к ее лицу, что она скосила глаза, — или знаешь, заберу оба...

— Момент! — раздался резкий, властный голос. Все разом обернулись: Бостро, головорезы и даже Алекс, насколько позволяла полупережатая глотка.

В устье переулка стоял высокий красавец. В ее ремесле учишься с первого взгляда определять, кто богат. Кого стоит обмануть. Кого лучше не трогать. Этот был очень богат: платье поношено по подолу, но шелк дорогой, вышитый золотыми драконами.

— Я герцог Михаил Никейский. — Легкий восточный акцент звучал правдоподобно. Рядом запыхавшийся лысый слуга. — А это мой слуга Евсевий.

Все переваривали неожиданный поворот. Лже-герцог смотрел на Алекс. Доброе лицо, подумала она, но и она умела делать доброе лицо, будучи воровской сукой — спроси кого угодно. — Ваше имя Алекс?

— Так точно, — буркнул Бостро.

— И у вас родинка под ухом?

Бостро сдвинул палец, обнажив участок шеи. — Есть.

— Святые небеса... — Герцог закрыл глаза, глубоко вдохнул. Открыв, будто со слезами. — Ты жива.

Хватка Бостро ослабла, и Алекс прохрипела: — Пока что. — Она была в шоке, как все, но побеждает тот, кто быстрее оправляется и ищет выгоду.

— Господа! — возвестил герцог. — Это не кто иная, как ее высочество принцесса Алексия Пиро́геннетос, пропавшая дочь императрицы Ирины и законная наследница Змеиного Трона Трои.

Бостро, слышавший все вранье и сопливые истории на свете, даже бровь дернул. Он уставился на Алекс, будто ему сказали, что козья какашка — золотой самородок.

Она лишь пожала плечами. Ее называли аферисткой, мошенницей, воровкой, сукой, ебучей крысой, лживой тварью — и это она считала комплиментами. Но принцессой? Даже в шутку.

Рожа Говнозубого исказилась так, что обнажились еще более гнилые зубы в глубине пасти. — Она блять кто?!

Герцог Михаил окинул взглядом Алекс, болтавшуюся, как дешевый ковер в середине ежегодной чистки. — Признаю, она не выглядит... особо принцессисто. Но она — то, что есть. И нам придется с этим жить. Поэтому настаиваю: отпустите ее королевскую особу.

— Отпустите? — переспросил пират-неудачник.

— Отъебитесь от нее. — Вежливость герцога слегка треснула, обнажив стальную холодность. — Немедленно.

Бостро нахмурился: — Эта крыса должна нашему боссу.

Пират выплюнул окровавленный зуб: — Эта ебучая крыса выбила мне зуб!

— Печально. — Герцог оценил зуб. — Выглядел вполне сносным.

— А мне он, блять, нравился! — пират швырнул его в сторону.

— Вижу, вы понесли утрату. — Герцог залез в карман расшитого золотом плаща. — Господь Бог знает, принцессы способны доставить массу неудобств. Так что... — Он подержал монеты на свету. — Вот вам... — пару штук сунул обратно, остальные бросил на грязную брусчатку. — За труды.

Бостро покосился на монеты, впечатленный не больше, чем дерьмом в кошельке Алекс: — Думаете, она блядская принцесса?

— Герольды обычно опускают «блядская», но да.

— И это вся цена ее жизни?

— О, нет. — Герцог коснулся пальцем эфеса меча, который слуга извлек из ножен. Тот был потрепан, но с позолотой. — Это цена ваших жизней.

Глава 3 Тринадцатая добродетель

— Я... я...

Брат Диас отпустил подол рясы, который до этого вынужден был подобрать до колен, словно растерянная невеста, опаздывающая на собственную свадьбу. Его шлепающие шаги эхом отражались от зеркального мрамора, пока он носился по лабиринту коридоров Небесного Дворца, погружаясь во все новые волны потной паники.

— Я... я... — Он поскользнулся на свежей луже слюны, где группа высокопоставленных кающихся усердно вылизывала пол, и заподозрил, что повредил пах. Все это было далеко от величавого достоинства, с которым он мечтал шествовать по священным залам, чтобы наконец обрести признание. Боже, голова кружилась. Он терял сознание? Умирал?

— Брат Эдуардо Диас? — спросила невероятно высокая секретарь.

Имя звучало знакомо.

— Полагаю, да... — Он уперся кулаками в стол, пытаясь совладать с хриплым дыханием и выглядеть достойным респектабельной должности в церковной иерархии. — И... приношу извинения... за опоздание. — С героическим усилием он сдержал рвотные позывы. — Там была чертова толпа подагриков в День Святого Эльфрика! А возница...

— Вы пришли рано.

—...ничем не помог, и я... Что?

Секретарь пожала плечами:

— Это Святой Город, брат Диас. Каждый день — праздник какого-нибудь святого, и все вечно опаздывают. Мы заранее сдвигаем все встречи.

Диас обмяк от облегчения. Святая Беатрикс все же не оставила его! Он бы упал на колени, чтобы возблагодарить ее, если бы не страх, что уже не поднимется.

— Но не тревожьтесь. — Секретарь слезла с невероятно высокой табуретки, оказавшись на удивление низкорослой. — Кардинал Жижка освободила график и велела проводить вас сразу по прибытии. — Она театральным жестом указала на дверь.

Крупный мужчина с суровым лицом и корявыми пальцами сидел на скамье рядом, возможно, ожидая своей аудиенции. Он устремил серые глаза на брата Диаса, застыв в такой идеальной неподвижности, словно Небесный Дворец возвели вокруг него. Его короткие волосы, седые как сталь, пересекали два глубоких шрама, в бороде — еще три, а брови состояли из рубцов больше, чем волос. Он напоминал человека, проведшего полвека в падении с горы. Возможно, состоящей из топоров.

— Постойте, — пробормотал брат Диас. — Кардинал Жижка?

— Именно так.

— Я полагал, что встречусь с Ее Святейшеством Папой... для получения бенефиция...

— Нет.

Неужели дела начали налаживаться? Папа, хоть и была Сердцем Церкви, раздавала тысячу незначительных должностей и благословений толпам таких же незначительных священников, монахов и монахинь ежедневно — вероятно, с той же задумчивостью, с какой сборщик винограда срывает ягоды.

Но встреча с кардиналом Жижкой, Главой Земной Курии, — совсем иное. Она — бесспорная владычица бюрократической махины и колоссальных доходов Церкви. Она замечала лишь достойных внимания. И она освободила график...

— Что ж... — Брат Диас вытер пот со лба, прикоснулся к распухшей губе, поправил перекошенную рясу и впервые с момента въезда в Святой Город улыбнулся. Похоже, святая Беатрикс превзошла саму себя. — Объявите же обо мне!

Кабинет кардинала Жижки, вопреки ожиданиям от вершины церковной власти, разочаровал. Просторный для деревенского монаха, он казался тесным из-за головокружительных груд бумаг с кистями, закладками и печатями, выстроенных по обе стороны скамеек, словно армии перед битвой. Брат Диас ждал роскоши — фресок, бархата, мрамора с позолоченными херувимами. Но мебель, втиснутая меж бюрократических утесов, была скучной и функциональной. Задняя стена — грубая каменная поверхность, будто расплавленная и застывшая волнами, — вероятно, остаток древних руин, на которых возведен Дворец. Единственное украшение — небольшая жестокая картина «Бичевание Святого Варнавы».

Первое впечатление от самой кардинала Жижки тоже разочаровало. Крепкая женщина с седеющей гривой, она брала бумаги из стопки слева, подписывала их небрежным почерком и клала справа. Золотая цепь должности болталась на спинке стула, а на алой мантии красовались крошки.

Не будь кардинальской шапки, брошенной на столе вверх дном, это место можно было бы принять за кабинет мелкого клерка, погрязшего в рутине. Но, как говаривала мать брата Диаса, это не повод снижать собственные стандарты.

— Ваше Высокопреосвященство, — протянул он, совершив идеальный церемонный поклон.

Кардинал даже не взглянула на него, не отрываясь от бумаг. — Брат Диас, — проскрипела она. — Как вам нравится Святой Город?

— Место... необычайной духовности? — Он тактично прокашлялся.

— Без сомнения. Где еще можно купить высушенный хер Святого Евстафия в трех разных лавках на одной миле?

Брат Диас отчаянно пытался понять: шутка это или жесткая критика. В итоге он застрял между улыбкой и покачиванием головы, пробормотав: — Истинное чудо...

К счастью, кардинал все еще не смотрела на него. — Ваш аббат отзывается о вас крайне лестно. — Еще бы, после всех одолжений брата Диаса. — Говорит, вы лучший администратор, которого монастырь видел за годы.

— Он слишком щедр, Ваше Высокопреосвященство. — Брат Диас облизнул губы при мысли о том, как вырвется из монастырских стен к заслуженной славе. — Я приложу все силы, чтобы служить вам и Ее Святейшеству в любом качестве, до самых пределов...

Он вздрогнул, когда дверь грохнула за его спиной. Обернувшись, он увидел того самого рубцеватого мужчину со скамьи, вошедшего в кабинет. Оскалив потрепанные зубы, тот опустился на жесткий стул перед столом.

— До самых пределов... — продолжил брат Диас, неуверенно, — моих возможностей...

— Это невероятно утешает. — Кардинал наконец швырнула перо, аккуратно положила документ на стопку, потерла чернильные пальцы и подняла взгляд.

Брат Диас сглотнул. У кардинала Жижки могли быть заурядный кабинет и запачканные руки клерка, но ее глаза принадлежали дракону. Особенно грозному, не терпящему дураков.

— Это Якоб из Торна, — кивнула она на новоприбывшего. Его лицо-топорище тревожило в коридоре, но здесь, в личной аудиенции, стало откровенно пугающим. Как если бы нищий в дверях вызывал лишь брезгливость, а в вашей постели — панику.

— Рыцарь-тамплиер на службе Ее Святейшества, — добавила кардинал, что звучало далеко от объяснения и еще дальше от утешения. — Человек с опытом.

— Долгим, — прорычал рыцарь единственным словом, словно жернова перемалывали гравий.

— Его советы и меч будут вам бесценны.

— Меч... — Брат Диас больше не понимал, куда ведет эта встреча, но мысль о необходимости меча ему категорически не нравилась.

Кардинал сузила глаза: — Мы живем в мире, полном опасностей.

— Разве? — спросил брат Диас, но, подумав, переформулировал в грустное: — Полном... — И наконец в мрачное: — Очень полном. — Лично его, конечно, это не касалось.

— Я жил в келье скромной, но... — он задумался, — весьма уютной, с видом на море. Ветерок, врывавшийся в окна, сейчас пахнет можжевельником. Но тревожное подозрение говорило, что кардинал имела в виду не аромат хвои. И скоро это подтвердилось.

— Восточная и Западная Церкви в расколе. — Взгляд кардинала будто пронзал голову Диаса, устремляясь к угрозам на горизонте.

— Пятнадцатый Вселенский Собор, увы, не разрешил противоречий, — вздохнул брат Диас, пытаясь блеснуть знанием теологии и текущих событий. Он слышал, что на Востоке священники-мужчины носят колесо вместо круга, и там спорят о дате Пасхи, но в суть раздоров не вникал. Как и большинство.

— Князья Европы пренебрегают долгом, грызясь за власть.

Брат Диас благочестиво возвел глаза к потолку: — Их ждет Суд на том свете.

— Предпочла бы судить их куда раньше, — кардинал произнесла это так, что у Диаса зашевелились волосы на руках. — А еще нас одолели полчища монстров: бесы, тролли, ведьмы, колдуны и прочие слуги Темных Искусств.

Слова застряли в горле. Диас ограничился крестным знамением.

— Не говоря о демонах, что плетут гибель миру из вечной тьмы.

— Демоны, Ваше Высокопреосвященство? — прошептал он, крестясь яростнее.

— И апокалипсис эльфов. Они не останутся в Святой Земле. Враги Бога хлынут с Востока, неся скверну, огонь и проклятую жажду.

— Черт бы их побрал! — Диас уже стирал рясу крестами. — Это неизбежно?

— Оракулы Небесного Хора не оставляют сомнений. Мир погружен во тьму, и лишь Церковь — светоч человечества. Позволим свету угаснуть?

Ответ был очевиден: — Никогда, Ваше Высокопреосвященство! — Он затряс головой.

— В битве добра против зла поражение немыслимо.

— Совершенно верно! — Закивал Диас.

— Когда на кону творение Божье и каждая душа, сдержанность — безумие. Сдержанность — трусость. Сдержанность — грех.

Брат Диас смутно ощущал, что балансирует на шаткой теологической почве, словно медведь-неудачник, гоняющийся за зайцами по подтаявшему льду. — Ну...

— Наступает время, когда ставки так высоки, что моральные принципы сами становятся грехом.

— Серьезно? То есть... да? То есть... да. Серьезно?

Кардинал Жижка улыбнулась. Ее улыбка пугала больше, чем хмурый взгляд. — Знакомы с Часовней Святой Целесообразности?

— Я... не думаю...

— Одна из тринадцати часовен Небесного Дворца. Древнейшая, как и сама Церковь.

— Я полагал, их двенадцать — по числу Добродетелей...

— Порой приходится прятать неудобные истины. Но здесь, в сердце Церкви, мы смотрим дальше видимости. Действуем по-черному, но эффективно.

Это что, проверка? Брат Диас молился, что так, но понятия не имел, как пройти. — Я... э...

— Церковь верна учению Спасителя. Но есть дела и методы, для которых святоши... не годятся.

Брат Диас мысленно съежился. Он взглянул на Якоба из Торна, но тот лишь сидел, словно воплощение всех грехов. — Не совсем понимаю...

— Такие задачи решает паства Часовни Святой Целесообразности.

— Паства?

— Под началом ее настоятеля. — Жижка многозначительно подняла бровь.

Диас невольно ткнул пальцем в грудь.

— Ее Святейшество назначила вас. Батист познакомит с подопечными.

Он резко обернулся. У стены стояла женщина в золотом шитье, скрестив руки. Неясно, подкралась ли она или была там всегда — оба варианта пугали. Ее происхождение угадать было невозможно (Средиземноморье? Балканы?), но она явно несла столько же проблем, сколько Якоб, только иного толка: пестрые одежды против его серости, живая мимика против каменного лица. Шрамы — один через губы, другой под глазом, как слеза, контрастирующая с вечной усмешкой.

Она сняла шляпу с позументом, поклонилась так, что кудри коснулись пола, затем откинулась, скрестив ноги в ботфортах. Ее наплевательский вид бесил Диаса, и без того на грани паники.

— Она... из моей паствы? — запинаясь, пробормотал он.

Усмешка Батист превратилась в оскал. — Бе-е-е-е, — протянула она.

— Батист, в контексте нашей часовни... — Кардинал Жижка на мгновение задумалась. — Мирянка-служитель?

Якоб из Торна хрипло хмыкнул. Будь это кто-то другой, брат Диас принял бы звук за смешок.

— Я ближе всего к сану была, когда месяц пряталась в монастыре. Монахиням не понравилось, но деньги их устроили.

— Монахиням? — Диас моргнул.

— Монахини тоже бухают, брат. Даже сильнее. Я помогала прошлым настоятелям часовни. Включая твоего предшественника.

— Как... помогала? — Он боялся ответа.

Улыбка Батист обнажила золотые зубы. — Как требовала целесообразность.

— Вы смущены, — констатировала кардинал.

«Смущен» — слабо сказано. Диас не понимал, во что вляпался, но уже рвался бежать. — Видите ли, моя стихия — бюрократия. — Он мотнул головой на каменную стену, напоминавшую тюрьму. — Я реорганизовывал монастырские записи. Вел счета. Решал споры о пастбищах. — Он нервно засмеялся, но смех затих, как крик святого Варнавы на картине. — Но рыцари... — он кивнул на Якоба, — и... — махнул на Батист, —...дьяволы в кромешной тьме...

— И? — Кардинал нахмурилась.

— Это все... вне моей компетенции.

— У святой Эваристы был опыт, когда в пятнадцать она взяла копье отца и повела Третий Крестовый поход?

— Но ее же... съели заживо? — Диас поморщился.

— Мы воюем за выживание. Чтобы победить в войне, иногда приходится использовать оружие врага. Чтобы бороться с огнем нужно стать огнем.

— Значит, против дьяволов... нужны дьяволы? — Диас съежился.

Якоб встал, оскалив зубы. — Ты понял.

— Это шанс. Для твоего роста. Для Церкви. Но главное... — Кардинал накинула цепь, криво болтающуюся на плечах. — Творить добро. Разве не ради этого мы в Церкви?

Мать Диаса отправила его сюда, чтобы прекратить семейный позор. Но кардиналу нужны другие слова. А врать он умел.

— Конечно, — выдавил он бледную улыбку. — Творить добро.

Что бы, черт возьми, это ни значило.

Глава 4 Такое везение

Алекс стояла у окна, ощущая прохладный бриз на щеке и тепло огня за спиной, потирая перевязанные костяшки пальцев и глядя вниз на Святой Город.

Точнее, смотря на него сверху, а не будучи раздавленной в его нутре, она видела совсем другое место. Даже прекрасное. Сады и бледные дворцы на холмах, с ангелами на фронтонах. Широкие улицы и высокие дома на склонах, десятки шпилей церквей и святилищ, увенчанных Кругом Веры. Все это растворялось в хаотичном лабиринте крыш трущоб в долинах, блестящих от недавнего мокрого снега. Видны были руины, на которых город построили, вокруг которых обвили, из которых выросли — громадные блоки, бесформенные глыбы, обваливающиеся стены, покрытые плющом, останки павшей империи, торчащие из массы, словно кости гигантской туши. Бледные Сестры возвышались как пальцы — две полуразрушенные колонны от некогда огромного храма, на вершинах которых хитрые священники возвели две враждующие колокольни, взмывающие над городом и гудящие друг на друга во время каждой молитвы, словно близнецы, орущие за внимание мамаши.

Отсюда, сверху, невозможно было представить распри и борьбу, кипящие в их длинных тенях, где шанс ощутить свежий ветерок был равен шансу эльфа попасть в рай. Человеческий мусор, копошащийся друг по другу, как муравьи в муравейнике. Ложь, суета, боль — все ради шага вперед. Обрывки гимнов и крики торговцев долетали сюда, слабые на холодном ветру, гул веры и ярости приглушенный расстоянием, будто все это ее больше не касалось.

Монахини вымыли ее, отскребли грязь, облачили в мантию с лицами святых, вышитыми серебром, мех на воротнике так нежно касался щеки, что хотелось плакать. Она едва узнавала свое лицо в зеркале. Едва узнавала свои руки, с которых соскребли грязь из-под обгрызенных ногтей. Сомневалась, была ли когда-то такой чистой, и не была уверена, что это ей нравится — ее постоянно подстерегало ощущение собственных волос, теперь, когда из них вырезали тысячу колтунов и расчесали до блеска.

Гребень оставили. Серебряный, с янтарем в ручке. Она все думала, какую бы цену назначила Галь Златница, и сколько он на самом деле стоит. Рука сама тянулась к нему, палец стучал-стучал по подоконнику. В ее понимании это не было кражей — просто подобрать брошенное.

Если не хочешь, чтобы гребень украли, не оставляй его наедине с воровкой.

Стук в дверь, и она дернула руку назад, сердце забилось, захотелось выскользнуть в окно, спуститься по водосточной трубе, голос в голове орал, что она жертва аферы и сейчас за все ответит.

Но был и другой голос — холодный, тихий, шептавший, что здесь можно выжать больше, чем гребень. Намного больше. Нужно лишь продать ложь, а разве она не лгунья? Она играла столько ролей, что уже не знала, какая настоящая. Она — луковица, состоящая только из шелухи, без сердцевины.

Она медленно вдохнула, разжала кулаки, попыталась стряхнуть привычную съеживающуюся позу и выглядеть так, будто имеет право здесь быть. Попыталась нежно произнести «Войдите», как принцесса, но получилось нечто среднее между воркованием голубя и хрюканьем свиньи, и она скривилась от своей же оплошности, когда дверь открылась.

На пороге стоял ее невероятный спаситель, самопровозглашенный герцог Михаил. Его улыбка была напряженной, словно он не совсем доверял ей — и правильно, ведь она предательская крыса, спроси кого угодно.

— Ну что, — сказал он, — так ведь лучше?

Она закинула прядь волос за ухо, пытаясь выглядеть очаровательно, хотя смутно представляла, что это значит. — Рыбу из волос вытащили, — буркнула она.

— С тобой хорошо обращаются?

— Лучше, чем те три ублюдка на рынке. Вам стоило прикончить их и оставить деньги себе. А еще лучше — отдать мне.

— Всемогущий не одобряет убийств, — ответил герцог Михаил, — если я правильно помню Писание.

— Насколько я вижу, Он делает кучу исключений.

— Богу это простительно — Его вряд ли пырнут ножом на рыбном рынке.

— У вас же был меч.

— Если я и понял что-то за годы с мечом в руке, так это то, что мечники умирают так же легко, как и все, обычно — раньше. Да и Евсением я рисковать бы не стал. Новых герцогов назначают словом, а хорошие слуги — редкость. Можно войти?

Алекс не припомнила, чтобы у нее спрашивали разрешения. У нее никогда не было своего угла, да и люди ее круга редко церемонились. Она насладилась паузой, затем высокомерно вздернула подбородок: — Можете.

— Полагаю, у тебя... есть вопросы. — Герцог Михаил осторожно вошел.

— Парочка. — Она уставилась на него деловито. — Первое: это все из-за постельных дел?

Он расхохотался. — Нет. Боже, нет. Ни в коем случае.

— Ладно. Хорошо. — Она старалась не показать облегчения. Теперь не придется торговаться насчет условий, если б это оказалось "тем самым".

— Я твой дядя, Алекс. Искал тебя очень долго. — Он шагнул ближе. — Теперь ты в безопасности.

— В безопасности... — пробормотала она, едва сдержав шаг назад. Слово "безопасность" смущало ее даже больше, чем "можно войти". Богатый дядя, возникший из ниоткуда, чтобы рассказать, какая она особенная. Слишком хорошо, чтобы быть правдой — и то слабо сказано. — Вы правда герцог?

— Да, хоть... временно без герцогства.

— Небрежно. Потерять герцогство.

— Его украли. — Он приблизился еще. — Ты что-нибудь знаешь о политике Восточной Империи?

Она могла бы прочитать лекцию о политике трущоб, но Восточная Империя казалась другой планетой. — В моем образовании есть пробелы...

— Слышала об императрице Феодосии Благословенной?

— Конечно, — солгала Алекс.

— У нее было трое детей. Ирена, Евдоксия и... я.

— Ваша мать была императрицей?

— Твоя бабка была императрицей. Великой. После ее смерти корону должна была получить старшая сестра Ирена, но младшая, Евдоксия... — он отвернулся, голос дрогнул, —...убила ее и узурпировала трон. Началась гражданская война. — Он уставился в огонь, качая головой, будто та тяжелела от сожалений. — Война, голод, раскол между церквями Востока и Запада... Великий город-крепость Троя сгнил изнутри. Слуги Ирены тайком вывезли ее младенца-дочь в Святой Город, под защиту Папы. Но девочка потерялась в пути. Я долго верил, что она мертва. — Он поднял взгляд на Алекс. — Ее звали Алексия.

— И вы думаете... это я?

— Я уверен. Родимое пятно на шее, цепочка... — Он указал на звенья, виднеющиеся под меховым воротником.

Она прикрыла шею рукой. — Она ничего не стоит.

— Ошибаешься. Скажи... на ней есть половинка монеты?

Медленнее некуда она вытащила цепочку. Половина медной монеты, отполированная годами трения о кожу, болталась на конце, ее зубчатый край поблескивал. — Откуда вы знали?

Он достал из-под воротника свою цепь, и Алекс застыла, увидев вторую половинку. Михаил приблизил свою монету к ее — края идеально совпали, словно их разрезали вчера. Одна монета.

— Это дали тебе в день, когда ты покинула Трою. Чтобы не осталось сомнений, кто ты. Но я узнал тебя сразу. — Его улыбка стала мягкой, искренней, почти заставив ее поверить. — Даже с рыбой в волосах и синяком на горле. Ты вылитая мать.

— Я... — Алекс сглотнула. — Не помню ее...

— Она была лучшей из нас. Всегда храбрая. Уверенная. — Он взял ее руки — здоровую и перебинтованную — в свои. Ладони большие, теплые, и, подавив желание вырваться, она почувствовала странное успокоение от их прикосновения.

— Послушайте, — хрипло сказала она, — я не знаю, как быть принцессой...

— Я хочу, — перебил он, — чтобы ты... была собой.

Алекс сомневалась, что он повторил бы это, знай ее получше. Но Галь Златница говаривала: «Не мешай лоху наступать на грабли», а он сейчас уставился в пол, так что она позволила ему продолжать.

— Неделю назад я узнал: Евдоксия мертва. Без особой скорби для мира. Говорят, яд. Или неудачный эксперимент... последний всплеск колдовской гордыни...

— Колдовской? — скептически хмыкнула Алекс.

— Неважно! Трон пуст! — Взгляд Михаила вспыхнул. — Пора тебе вернуться.

— На трон?

— На Змеиный Трон Трои.

На первой встрече он назвал ее принцессой. На второй предложил императрицу. К чаю, глядишь, объявит ангелом, а к ужину — богиней.

— Ты должна увидеть Трою, Алекс! — глаза его горели. — Колонна, воздвигнутая колдуньями-инженерами древнего Карфагена! Выше облаков, бросает тень на весь порт! На вершине — Висячие Сады, краше любых грез, орошаемые водами горных источников через Великий Акведук!

Он взял ее за плечо, жестом рисуя картину:

— Базилика Ангельского Явления возвышается над зеленью, полная паломников, жаждущих узреть реликвии Крестовых походов! А дворец... Фарос! Величайший маяк Европы, на вершине — Пламя Святой Наталии, сияющее как звезда, ведущее детей Трои домой! — Он развернул ее к себе, держа за оба плеча. — Наш дом, Алекс!

Она моргнула. Все в ней — выстраданное годами на улицах — кричало: «Пиздит!». Но разве бывала ложь столь... роскошно нелепой?

И все же она здесь. В Небесном Дворце. Впервые за недели — в тепле. С гребнем дороже ее жизни. В мантии, стоящем ее головы. А этот тип... черт, звучит убедительно. Уже кажется, будто он и правда герцог. Уже почти верится, будто она и правда... Алексия.

Михаил опомнился, отпустил ее. — Понимаю, это... слишком. Страшно. Но я буду с тобой на каждом шагу.

— У меня никогда не было... семьи... — Она сама не поняла, правда это или роль. Идеально. Лучшая ложь — та, в которую веришь.

— Прости, что искал так долго. Я... терял надежду. Дай все исправить. — В его глазах блеснула влага, и она сочла уместным ответить тем же. Печальных воспоминаний у нее хватало.

— Постараюсь. — Она всхлипнула, смахнула мнимую слезу, изобразила робкую улыбку. Довольна собой.

— Большего не прошу. — Он вытер лицо рукавом. — Нужно действовать. Тебя представим кардиналу Жижке! Она поможет. Скоро, Алекс, мы вернемся домой!

И он улыбнулся — уже без тени неуверенности — и вышел, закрыв дверь.

Алекс уже не раз слышала, где ее «место». В тюрьме. В сточной канаве. В неглубокой могиле. В аду — зависит, кто спрашивает. Удача такого масштаба наверняка таила лезвие за пазухой, но какие у нее варианты?

Она была должна Папе Коллини вдвое больше своей стоимости (если оценивать ее щедро), и это еще не все долги. Она заняла денег у Королевы Треф под грабительские проценты, чтобы обыграть в карты Малютку Сьюз, но та оказалась искуснее в жульничестве. В итоге Алекс осталась должна и Сьюз (которая отрежет ей нос), и Королеве Треф (которая лишит ее коленных чашечек), и Папе Коллини (который заберет зубы с пальцами, а узнав про остальные долги — заодно и глаза).

Большое спасибо, но нахуй.

Какие бы сомнения ни глодали ее насчет всей этой принцессовской авантюры, она подоспела идеально. Она сыграет роль, выжмет все возможное, а когда запахнет жареным — кинет «дядечку» где-нибудь на кривой дороге в Трою и сменит имя, как перчатки.

Людей надо выжимать, как апельсины, — учила Галь Златница. Выдави соки, а сморщенные шкурки выброси без сожалений. Люди — это ступеньки. Перекладины на твоей лестнице. Иначе однажды проснешься с чужими следами сапог на спине.

Алекс не смогла сдержать улыбку. Давно она не улыбалась по-настоящему, и это приятно щекотало. Герцог Михаил, похоже, станет ее ступенькой к чему-то сладкому. Неясно пока к чему — она давно не заглядывала дальше следующей миски похлебки. Но сообразит на ходу. Она быстрая на выдумки, спроси кого угодно.

Она облокотилась на подоконник, чувствуя холодок бриза на щеке и жар огня за спиной, и усмехнулась в сторону трущоб. Людей внизу почти не разглядеть, но они где-то там, внизу. Она прижалась щекой к меху воротника, тихонько хихикнув.

А потом спрятала гребень в рукав.

На всякий случай.

Глава 5 Стадо черных овец

Брат Диас медленно повернулся, запрокинув голову, рот полуоткрыт от благоговейного головокружения.

— Это так прекрасно...

Часовня Святой Целесообразности вздымалась ввысь, ее разноцветный мрамор мерцал в лучах света, льющихся с купола. В нишах стояли скульптуры Добродетелей, стены пестрели образами семидесяти семи старших святых и ошеломляющей толпой младших. Порфировая кафедра могла бы украсить любой собор, а на аналое лежала усыпанная самоцветами копия Писания.

Его аналой[1], осознал он, благоговение постепенно сменяясь теплом удовлетворения. Его кафедра в его часовне. Проповедником он был так себе, но в таком месте? Сойдет.

— Да, прекрасно, — Батист фамильярно обняла его за плечи, указывая на фреску. — Этот Святой Стефан работы Хавараззы.

— Неужели?

— Я с ним знакома, кстати.

— Со Святым Стефаном?

— С Хавараззой. — Она скромно откинула непослушный локон, который тут же упал обратно. — Он писал мой портрет.

— Правда?

— Я тогда между делом прислуживала королеве Сицилии.

— Вы... что?

— Днем он писал ее, а вечерами — меня. — Она наклонилась, шепча: — Хотел, чтобы я позировала обнаженной.

— Э-э...

— Но я настояла, чтобы он остался в одежде! — Батист расхохоталась, смех ее постепенно стих, оставив неловкое молчание. Она вытерла глаза. — Он умер от сифилиса.

— Хаваразза?

— И королева Сицилии вскоре после. Думай что хочешь. Думаю, герцог Миланский теперь владеет той картиной.

— Королевы?

— Нет, моей. Он был милейшим человеком.

— Герцог Миланский?

— Фу, нет. Он полное дерьмо. Я о Хавараззе. — Она разглядывала Святого Стефана, блаженно улыбающегося, пока зубастые эльфы сжимали его яйца раскаленными щипцами. — Один из тех редких чистых душой.

— Соболезную... насчет его смерти, не души... — Брат Диас ловко выскользнул из-под руки Батист. Столь тесный контакт с женщиной у него последний раз закончился плачевно. Он потрогал гигантскую вотивную[2] свечу — выше его в два раза, толщиной с дуб. Сколько же это стоило? Он гордился договором со свечником для монастыря, но это... — Часовня и правда прекрасна...

Гордыня не входила в Двенадцать Добродетелей, но после стольких лет унижений он не мог не представить рожи «братьев» в трапезной, когда те услышат: Викарий? Роскошной часовни? В Небесном Дворце? Он вообразил, как мать хвастается им, а его братья-неудачники грызутся за объедки...

Голос Якоба из Торна подрезал его грезы на корню:

— Мы здесь надолго не задержимся.

— Не задержимся?

Рыцарь копался под аналоем, морщась. Раздался щелчок, скрежет шестерен — кафедра съехала, открывая потайную лестницу вниз.

— Ваша паства внизу.

Брат Диас глотнул, глядя в черную бездну под часовней. Вспомнились слова кардинала Жижки о «воющей тьме за гранью мироздания» — волосы на шее зашевелились.

— Почему внизу?

— Частично для их защиты.

— В основном — для защиты всех остальных, — подхватила Батист, беря трехсвечник.

Спускаясь за ней, брат Диас заметил кинжалы. Огромный на правом бедре, чуть меньше на левом, изогнутый за поясом, рукоять в сапоге... Святая Беатрикс, их пять!

— У вас... очень много ножей, — пробормотал он.

— Опасно остаться без оружия. — Свечи играли в ее глазах, контрастируя с окружающей тьмой. — Как тогда кого-нибудь пырнуть?

— Вы часто... пыряете людей?

— Стараюсь по минимуму. «Не высовывайся» — мой девиз. — Она вздохнула. — Но жизнь без сожалений — не жизнь.

— Без сожалений... — бессмысленно повторил брат Диас. За его спиной Якоб из Торна сдерживал стоны, спускаясь по скрипучим ступеням.

Стены менялись по мере спуска. Аккуратная кладка сменилась грубым фундаментом, а затем — странным серым камнем, будто вылитым в форму, как в кабинете Жижки. Брат Диас провел пальцами по стене. Гладко, твердо, холодно.

— Руины древнего города, — пояснил Якоб.

— На поверхности почти ничего не осталось, — бросила через плечо Батист, — зато тоннели тянутся на мили. Никто не знает, как глубоко. Все построили колдуньи-инженеры Карфагена.

Брат Диас отдернул руку, судорожно сжав под рясой пузырек Святой Беатрикс. Ему чудилось, будто они спускаются в чрево чудовища.

— Ирония, — усмехнулась Батист. — До того как стать Святым Городом, это было... — Свет ее подсвечника упал на массивную дверь, покрытую рунами и следами огня. — Нечестивым городом? — Она стукнула костяшками по двери, оглянувшись с усмешкой.

Брат Диас приготовился к ужасам, но за дверью оказалась кладовая: очаг, котел, бочки, полки с посудой и лысый великан с масляной лампой.

Батист нахмурилась, глядя на следующую дверь — еще массивнее, с новыми рунами. — Все спокойно?

— Колдун жаловался на еду, — ответил великан с акцентом, листая книжку. — В остальном — тихо. Это наш новый священник?

— Брат Диас, — буркнул Якоб.

— А, кастилец?

— Леонец... — Уточнение звучало абсурдно в таких обстоятельствах.

— Рад познакомиться. Я Хобб. Присматриваю за дьяволами.

Брат Диас сглотнул. — За... кем?

— Кардинал Жижка не предупредила?

— Предупредила, — сказал Якоб.

— Они не совсем дьяволы, — Батист взяла большую связку ключей с полки. — Технически.

— У вас... очень много ключей, — пробормотал брат Диас.

— Брат, — она сорвала одно кольцо, — у нас очень много замков.

Хобб рассмеялся. — Все будет заебись. Главное... не подходи к решеткам.

— К каким? — брат Диас наблюдал, как Батист возится с засовами.

— Не подходи к решеткам, не расслабляйся, не верь их словам — и продержишься дольше предшественника.

— Какого предшественника?

— Вот это сила духа! — Хобб упер сапог в стол. — И не высовывайся, а, Батист?

— Никогда. — Она отодвинула засовы, и дверь со скрипом открылась, выпустив струю холодного воздуха.

— Этот человек присматривает за дьяволами, — брат Диас издал жалобный звук.

— Но он из Англии, — Якоб подтолкнул его к проходу. — Там все дьяволы.

Темный коридор уходил вглубь, стены и потолок сливались в полуциркульный свод из будто расплавленного камня. Единственный свет исходил от трех зловеще мерцающих свечей в ржавых подсвечниках, выхватывая из мрака арки в левой стене. Это могло бы напоминать винный погреб, если бы не черные решетки — прутья толщиной с запястье брата Диаса, запертые очередными замками.

Он сглотнул. — Это... камеры? — Древние, судя по виду. — Кого здесь держали карфагенские колдуньи?

— Праведников? — Батист пожала плечами. — Или отъявленных грешников?

— Тех, кого ненавидели, — сказал Якоб. — Тех, кого боялись.

— И тех, кого не понимали. — Из ближайшей камеры донесся лязг цепей. — С тех пор мало что изменилось. — Из теней вышел мужчина. — Новые тюремщики, возможно... — Он выглядел как знатный африканец, с сединой в черных волосах и бороде. — Но мелкое лицемерие, несправедливость и гнет вечны. — Его напускное достоинство портили два факта: на ногах были тяжелые кандалы, а на теле — ни нитки.

Батист облокотилась на арку. — Знакомьтесь: новичок в нашей семье. Бальтазар... — Она прищурилась, вертя связку ключей. — Остальное забыла.

— Бальтазар Шам Ивам Дракси! — мужчина гордо втянул ноздри. — И это имя прогремит в веках!

— Слишком длинно для эха, — Батист подмигнула брату Диасу. — У этих колдунов всегда...

— Я — маг, дура!

— О да, я дура, а ты гений. — Она оскалила золотые зубы. — Поэтому ты голый в клетке, а ключи у меня.

— Смейтесь, пока можете! — Маг прижался лицом к прутьям, заставив брата Диаса отступить. — Никакие цепи не удержат меня! Никакие чары не свяжут! Я вырвусь на волю, и моя месть станет легендой!

Он размахивал кулаком, от чего его член болтался так выразительно, что брат Диас, не желая видеть это, все же не мог оторвать взгляд и прикрыл глаза ладонью. — Он обязан быть голым?

— Он соскребал грязь с углов и писал на рубахе, — сказала Батист.

— Разве писать — плохо?

— Могло стать очень плохо, — пробурчал Якоб.

— Он известный чернокнижник, — добавила Батист. — Охотники на Ведьм гнались за ним девять лет, а Небесный Суд признал виновным.

— Разве их за это не... — брат Диас крякнул, — не жгут?

— В редких случаях дают шанс искупить вину службой Ее Святейшеству.

— Искупить? — Бальтазар зарычал. — Ха! Разделение на Черную и Белую Магию — глупость невежд! Они из одного источника! Вы, тупцы, наливайте из одного ведра в две чашки и зовите «Белой» то, что вписывается в ваши предрассудки, а «Черной» — то, что не лезет в ваши жалкие мозги!

— А как же пляшущие трупы? — хрипло напомнил Якоб.

— И сделки с демонами, — добавила Батист.

Бальтазар вскинул руки. — Один раз заключишь сделку с демоном — и это запомнят навсегда!

— Мне бы присесть... — пробормотал брат Диас, но стула поблизости не нашлось.

Следующая камера была аккуратно обставлена: узкая кровать, два выцветших ковра, полка с книгами, включая роскошный экземпляр Писания. Но казалось, в ней никого не было.

— Санни? — Батист постучала по прутьям перстнем с печаткой. — Выходи.

Она не выпрыгнула из теней и не материализовалась из воздуха. Она просто стояла там, на виду. Но брат Диас заметил ее только когда она повернулась к нему, вздохнув протяжно.

Такое лицо невозможно было не запомнить. Женское, в веснушках, но будто отраженное в кривом карнавальном зеркале: узкая челюсть, острые скулы, крошечный нос и непомерно огромные, немигающие глаза.

— Спаситель защити нас, — он осенил себя Кругом. Как будто мага было мало. — Это эльфийка.

Она шагнула вперед, длинные пальцы обхватили прутья, словно паучьи лапки. — Новый священник? — Можно было ожидать, что враг Божий зашипит как демон. Но ее тоненький, обыденный голос разочаровал.

— Это брат Диас, — представил Якоб.

Эльфийка уставилась на него, не моргая, как ящерица. — Очарована, — сказала она и исчезла.

— Почему... — брат Диас едва выдавил из перехваченного горла, — под Небесным Дворцом держат эльфийку?

Батист махнула к следующей решетке. — По той же причине, что и вампира.

В этой камере сидел древний старик. Сгорбленный, с морщинистым лицом, обвисшей шеей и редкими прядями волос на лысой голове. Но голос его звучал изысканно и бархатисто:

— Чтобы выполнять работу, — сказал он, — которую те, наверху, гнушаются. Я — барон Рикард, и прошу простить мое жалкое состояние. — Он взглянул на трость, на которую опирался дрожащей рукой. — Поклонился бы, но боюсь, не разогнусь...

— Не беспокойтесь! — Брат Диас никогда не встречал баронов и не знал, какое место тот занимает в европейской аристократии, но почувствовал необходимость быть учтивым. — Для меня честь...

Когда он шагнул к решетке, Якоб преградил ему путь. — Держись подальше.

— Вы уже поняли, что Якоб невыносимо скучен. — Барон приблизился, сверкнув улыбкой. Зубы его были неестественно белыми и острыми для столь древнего человека, что брат Диас невольно потянулся рассмотреть их ближе. — Мне отчаянно не хватает интеллектуальной беседы и духовного наставления. Мой предшественник в этом был бесполезен...

Голос Якоба из Торна врезался, как напильник:

— Не подходи к решетке!

Брат Диас с удивлением обнаружил, что невольно сделал еще шаг к клетке.

— Право, Якоб, ты лучше всех знаешь, сколько крови в здоровом юноше, — барон игриво подмигнул. — Пару пинт он точно может пожертвовать, а, брат Диас?

Тот засмеялся. Какой бодрый старикашка! Мать бы распирало от гордости, узнай она о его знатном друге. Почему его держат в клетке? Он уже подумывал вырвать ключи у Батист и распахнуть дверь...

— Отойди от клетки! — рявкнул Якоб.

Брат Диас ошалел: он стоял вплотную к решетке, рука уже скользила между прутьев рядом с морщинистым лицом барона. Он дернул ее назад, будто обжегся.

Барон Рикард облизнул острый клык, разочарованно чмокнув:

— Не вини мальчика за попытку.

— Вы... вы меня заколдовали? — брат Диас прижал руку к груди. — Это было колдовство?

— Манеры могут казаться магией в такой компании, — хрипло усмехнулся вампир. — Они так же близки, как добро и зло.

— Пить кровь невинных — явное зло! — возмутился брат Диас.

— Признаю ваш экспертный взгляд. Хотя, если бы вампиры разбирались в морали... — барон повернулся, шурша как пергамент, — зачем тогда миру нужны были бы священники?

Следующая камера была завалена грязной соломой, стояло ведро, стены исцарапаны. Запах напомнил брату Диасу скотобойню в Авилесе — визит, о котором он жалел мгновенно.

— Последнего нашего овечку пришлось переселить, — Батист почесала шею, подбирая слова, что для болтуньи ее уровня тревожило.

— За неприемлемое поведение, — буркнул Якоб.

— Мягко сказано. Наш приход то растет, то тает. Работа Часовни Святой Целесообразности требует...

— Чистки, — закончил Якоб.

Брат Диас молчал. Ему не хватало воздуха. Кружилась голова, будто пол вот-вот рухнет. Он дергал воротник. Все, чего он хотел — тихую жизнь под солнцем. Чтоб легкомысленные уважали, глупцы считали мудрым, а ничтожества — важным. Вместо этого он торчал тут со шрамастым рыцарем и «натурщицей», лицом к лицу с угрозами мирозданию, да еще и паствой из голого колдуна, эльфийки-невидимки и вампира-дедушки.

— Я годами жил в монастыре! — почти заныл он в пустоту. — В библиотеке, с книгами, вел счета, полол грядки... — Черт, он начал скучать по той жизни. — Я не готов к... — он махнул на подземелье колдуний, —...ко всему этому!

— У вашего предшественника был опыт, — сказал Якоб.

— О, да, — грустно крутанула ключами Батист. — Не было опытней ее.

— И где она теперь? — брат Диас искал проблеск света в конце туннеля. — Новое назначение?

Батист поморщилась. — Мать Феррара была... жесткой женщиной. Полной веры. Полной рвения.

— Хм, — хрипло отозвался Якоб.

— Но жесткое... под давлением... ломается.

— Давлением? — эхом повторил брат Диас.

— Видишь ли. — Батист положила руку ему на плечо. Жест должен был успокоить, но вышел на редкость провальным. — В Часовне Святой Целесообразности не место... догмам.

— М-м, — буркнул Якоб.

— По моему опыту — а опыт у меня, кстати... — Батист обняла брата Диаса без спроса, рукоять ножа упершись ему в бок, —...немалый — если все видишь как бой, рано или поздно...

— Проиграешь, — мрачно бросил Якоб, уставившись в темноту.

Брат Диас прочистил горло. Раньше он этого не делал, но теперь приходилось перед каждой фразой. — Не смею оспаривать ваш опыт...

— Тогда поладим на славу! — воскликнула Батист.

—...но вы так и не объяснили, что именно случилось с моей предшественницей.

Якоб повернул к нему свои серые глаза, будто только сейчас вспомнив о его присутствии:

— Она мертва. — И заковылял обратно.

— Мертва? — прошептал брат Диас.

— Пиздецки. — Батист в последний раз сжала его плечи. — Она пиздецки как мертва.

Глава 6 Рожденная в пламени

— Никто не сомневается, — сказала кардинал Бок, высокая и добродушная, но вечно витающая в мыслях. — Как ее зовут?

— Алекс, — ответил герцог Михаил.

— Никто не сомневается, Алекс.

Это была ложь. Сомнения были. У Алекс их было море. Каждую секунду они могли понять, что вместо потерянной принцессы нашли кусок дерьма. Но Галь Златница говаривала: «Не сдавай вранья. Признаешь правду — ты в жопе. Держись лжи — авось пронесет. Ври до эшафота, ври с петлей на шее, пусть хоронят твой труп, упершийся в свою легенду. Правда — роскошь, которую ты никогда не потянешь».

— Вот ваша половинка монеты, — кардинал Бок шла по холодным коридорам Небесного Дворца так быстро, что Алекс еле поспевала, — вот родимое пятно, и ваш дядя полностью убежден...

— Полностью, — герцог Михаил ободряюще улыбнулся. Алекс была благодарна за эту улыбку, хоть и считала его болваном.

—...так что здесь никто не сомневается. Но в Трое... если доберетесь... захотят стопроцентной уверенности. Вы же не лавку сыров наследуете, верно?

— Нет, — Алекс усмехнулась. Лавка сыров была бы в самый раз. Сыр она бы потянула.

— Значит, нужна последняя капля. Вишенка на торте. — Бок задумчиво потрепала живот. — Сестра Стефану, запишите: купить булочку. Аппетит разыгрался. Кто еще? Булочка? — Алекс никогда не отказывалась от еды, но кардинал резко остановилась у массивной двери с бронированной стражей. — Мы пришли.

Она взмахнула рукой:

— Азул саз карга с этим жезлом, этим маслом, этой волей, этим словом освящаю врата. Дроз нокс карга — нечистым помыслам прохода нет. Аминь. Откройте.

Стражи повернули колеса — со скрежетом отъехали зубчатые засовы. Странно, что механизм снаружи. Словно дверь держала что-то внутри. Она открылась с шипением воздуха, и Бок шагнула внутрь. Алекс ненавидела магию — Белую, Черную, или ухмыляющихся ебучих шарлатанов с картами. Помнился тот провал, когда ее наняли украсть книгу у колдуна... Но здесь все было серьезнее. Волосы на затылке встали дыбом. Она оглянулась — герцог Михаил снова улыбался, идиот, будто верил в нее. Не бежать же теперь?

И она вошла. И сразу пожалела.

Комната за дверью — огромная, круглая, с куполом, ослепительно белая после полумрака коридоров. На отполированном полу — хаос колец, линий, металлических символов. У стен стояли девять монахов, каждый сжимал в руках предмет: свечу, серп, пучок трав. Их лбы блестели от пота, губы шептали молитвы, наполняя воздух эхом. Алекс вздрогнула, когда дверь захлопнулась, засовы заскрежетали снаружи.

Удивительно: вечно планируя побег, она всегда упускала момент.

Кардинал Бок уже шла через магический пол к лысой жрице у центра. Та, стоя на коленях, полировала пол тряпкой, дышала на него и снова терла. Рядом — клерк за переносным столом, дрожащий как осиновый лист.

— Прекрасно, — пробормотала Бок. — Прекрасно, прекрасно, хорошо-хорошо... Печати все перепроверены?

Жрица вскочила, пряча тряпку. — И перепроверены снова, Ваше Высокопреосвященство. — Она протянула Бок какой-то кристалл на рукояти.

— Жаровни полны, на случай инцидента?

— На этот раз они не прорвутся, Ваше Высокопреосвященство.

Бок прищурилась, разглядывая комнату через кристалл. — Эти ублюдки вечно лезут в швы, помни. Вечно.

Лысая жрица сглотнула. Алекс заметила, что та сбрила и брови. — Как можно забыть, Ваше Высокопреосвященство?

— Хорошо, прекрасно, отлично. — Кардинал поманила Алекс. — Не волнуйся, здесь нет неправильных ответов.

Алекс попыталась улыбнуться. По ее опыту, неправильные ответы были всегда, и она вот-вот их выдаст.

— Перед началом... — Бок взяла ее за плечи, подвинула вперед, потом чуть назад, пока не осталась довольна. — Оставайся внутри круга. — Алекс посмотрела вниз: ее новые туфли стояли внутри латунного круга в центре зала. — Оставайся внутри круга. Всегда. — Бок отошла к жрице с книгой, кивнув герцогу Михаилу. — Присоединяйтесь, Ваша Светлость, нам нужно быть южнее оси. Не волнуйся... как ее зовут?

— Алекс, — сказал герцог.

— Не волнуйся, Алекс, все по протоколу. Хотя протокол все равно предполагает колоссальные риски, мы все их осознаем...

Алекс сглотнула. — Э-э...

— Просто оставайся в круге. Что бы ни случилось. Вводите их!

Две двери в противоположных концах зала открылись. Вошли две группы стражников, несущих на шестах кресла. Девять монахов, казалось, молились еще яростнее, пот струился по их лицам.

В креслах сидели двое в белых рубахах, с завязанными глазами, в цепях. Мужчина и женщина, хотя трудно было сказать — кожа да кости, губы в струпьях. Они болтались, как тряпичные куклы, головы бессильно склонились. Оба выглядели как трупы нищих. Таких она видела слишком часто. Слишком часто сама чуть не становилась такой.

Стражи поставили кресла по бокам от Алекс и бросились прочь. Будто принесли две бочки с порохом, а Алекс — горящая спичка. Восьмеро закаленных ветеранов, и все выглядели напуганными до смерти.

— Э-э... — Алекс озиралась в поисках выхода. Но механизм-то снаружи.

— Начинаем, — сказала Бок.

Цепи загремели. Мужчина и женщина дернулись вперед, схватив Алекс за руки. Она дернулась, чуть не отступила, но вспомнила про круг и замерла.

Женщина заговорила звенящим голосом:

— Я вижу эльфов!

— Эльфы идут! — завопил мужчина. — Их слепые безумные боги голодны!

— Спаси нас, Господи, эльфы идут! — визжала женщина, сжимая руку Алекс до боли. — Голодные, голодные, смеющиеся.

Алекс в панике уставилась на Бок, но та отмахнулась:

— Не волнуйся. Они всегда это говорят.

— И это хорошо? — пискнула Алекс.

Бок почесала под красной шапочкой:

— В долгосрочной перспективе — проблема, но пока...

— Я вижу великое строение! — Женщина дергалась, меча головой. — Древнее, с башнями на башнях, ноги в море, глава в облаках. Реки на небесах, сады в вышине.

— Колонна Трои, — кардинал Бок многозначительно взглянула на герцога Михаила. Жрица вытащила карандаш из-за уха и лихорадочно записывала.

— Вижу испытания, — прошептал мужчина, хрипя, как пергамент. — Испытания огнем и сталью.

Алекс сглотнула. Даже если б они говорили о пирогах, звучало бы зловеще.

— Башня... высочайшая башня... и свет... свет, ведущий верных... ложный свет... истинный свет... отраженный свет...

Бок прищурилась, будто промыватель золота, вглядываясь в каждое слово.

— Охота внутри... охота снаружи... кривая тропа... по земле... по морю...

— Я вижу зубы, — сказал мужчина.

— Я вижу зубы, — повторила женщина. Становилось жарче? Алекс вспотела. — Вижу монаха и рыцаря... волка в краске... смерть и не-смерть... кровь... круг...

— Вижу колесо...

— Вижу пламя! — женщина рявкнула, заставив Алекс вздрогнуть. — Огонь... очищающий огонь... огонь в ее конце.

— Огонь в ее начале, — тихо добавил мужчина, едва слышно сквозь нарастающий гул молитв.

— Огонь в начале... — Бок и герцог переглянулись. — Рожденная в пламени...

— Пиродженнетос... — Михаил улыбнулся.

— Эльфы! — мужчина сжал ее руку так, что кожа задымилась. Алекс закусила губу. Повязка на его глазах тлела, коричневые пятна прожигали ткань. — Эльфы идут!

— Достаточно! — Бок хлопнула в ладоши. Пальцы пророков разжались, головы запрокинулись — они снова стали двумя трухлявыми трупами. Монахи бросились поливать пол водой; где капли попадали на металл, вставал пар. Жрица сверилась с компасоподобным прибором, сделала пометку и облегченно выдохнула.

— Хорошо, отлично! — Бок уставилась в потолок. — Итак... сего дня, 21-го числа месяца Верности... — Клерк заскрипел пером. — Я, кардинал Бок, в здравом уме, не оскверненная Черной Магией или демоническими силами и т. д., свидетельствую: кандидат проверен в очищенной бледной палате под девятью печатями через Оракулов Небесного Хора... Черт! — Она обернулась. — Как ее звали-то?

— Алекс, — сказал герцог Михаил.

— Можешь выходить из круга, Алекс, мы закончили.

Алекс отступила от обмякших Оракулов, нервно потирая руки. Пальцы еще горели от их прикосновения.

— Ты справилась. — Герцог улыбался, сжимая ее плечо.

— Я просто стояла.

— Императрицы этим и занимаются. — Он повел ее к столу.

— Что такое Пиродженнетос? — прошептала она.

— Титул детей, рожденных в Императорской опочивальне под Пламенем Святой Наталии в Фаросе Трои. Только императрицы и их первенцы могут рожать там. Это высший знак легитимности.

Бок склонилась над клерком, диктуя:

—...Ее Святейшество Бенедикта Первая, облеченная властью коллегии кардиналов, папской буллой и священным писанием, провозглашает ее принцессой Алексией Пиродженнетос, рожденной в пламени, старшей дочерью Ирены, старшей дочери Феодосии, единственной законной наследницей Змеиного Трона Трои.

Алекс моргнула, наблюдая, как Бок выхватывает перо и ставит размашистую подпись.

— И вот... — Кардинал швырнула перо в чернильницу, забрызгав клерка, и сияюще улыбнулась: — Вперед.

— Ладно. — Алекс сглотнула. — Блять.

— Они сожрут нас всех... — прошелестел один из Оракулов, когда его уносили. Слезы сочились сквозь обгоревшую повязку, стекая по впалым щекам.

Алекс уплетала еду, чуть не тычась лицом в тарелку. Вилка мелькала, еда падала, но пока что-то попадало в глотку — это победа. Герцог Михаил смотрел с другого конца стола, слегка поморщенный. Видимо, принцессы так не едят. Похуй. Когда ты голодал по-настоящему, жрешь быстро, пока дают.

— Эльфы восстанут вновь, — вещала кардинал Жижка во главе стола. — Европа должна объединиться... или пасть во тьму.

— Угу, — пробурчала Алекс с полным ртом. Эльфы, конечно, ублюдки. Но пока далеки. Вчера ее щипали не их клещи.

— Раскол должен быть исцелен! — Жижка сверлила взглядом. — Восточная Империя вернется в лоно Церкви!

«Раскол, Церковь, бла-бла-бла». Алекс плевать хотела, но молчала. Жижка явно была важной шишкой: темная мебель, лики мучеников на стенах, золотая цепь с драгоценным Кругом, брошенная на стул.

Богатство — одно, но так небрежничать? Это власть.

Алекс подумывала стащить пару предметов. Не воровство, а перераспределение. Но платье с узкими рукавами мешало. Может, за десертом подфартит.

— Верные объединятся под знаменем Папы! — Жижка гремела. — Новый крестовый поход изгонит эльфов в бездну!

Кардинал уставилась на Алекс, та замерла с вилкой у рта. Капля соуса шлепнулась на тарелку.

Взгляд Жижки заставил ее задуматься: а не секс ли она хочет? Священникам нельзя, но некоторых это только распаляет. Слуга подливал вино — Алекс пила, как ела: жадно. Комната плыла, уши горели, нос вспотел.

— Рада помочь, — пробормотала она, жуя. Лучше согласиться, а потом смыться. — С крестовыми походами... и всем...

Кардинал приподняла бровь. — Ваша преданность Церкви будет вознаграждена в этом мире и в грядущем.

Алекс подавилась, заглотив слишком большой кусок, и принялась колотить себя в грудь, запивая вином. — Небесные награды подождут, — она ухмыльнулась, — а земные можно сейчас? А? — Никто не засмеялся.

Боже, я пьяна. Решение? Выпить еще. Она осушила бокал.

— Нам нужно спешить в Трою, — говорил герцог Михаил. — Леди Севера[3], моя верная подруга, осталась там после войны. Она хранительница Покоев Евдоксии. — Он поднял сложенный листок. — Рискуя всем, она держала меня в курсе. — И сделал то, чего Алекс боялась: протянул бумагу ей.

— Леди Севера, — пробормотала Алекс, — отлично. Отлично. — Она развернула письмо и нахмурилась, как священник над Писанием. Текст был аккуратен, но для нее столь же понятен, как узоры голубиного помета на подоконнике. — М-м. Угу.

Герцог Михаил поморщился, забрал письмо и перевернул правильно. — Она пишет, что сыновья Евдоксии укрепляют позиции. Не будь они врагами друг другу, один уже...

— Что? — Алекс перестала ловить последние капли вина. — У меня есть кузены?

— Сыновья Евдоксии. Мои племянники. Четыре герцога, каждый подлее предыдущего. Марциан, Констанс, Саббас и Аркадий. — Он выговаривал имена, будто перечисляя смертные грехи.

— Они хотят трон?

— Они сделают все, чтобы заполучить его, — сказала кардинал Жижка.

Алекс высосала остатки еды из зубов. Вкус уже не радовал. — Они опасны?

— Влиятельные люди Восточной Империи, — ответил герцог Михаил. — Те, кто насаждал террор Евдоксии.

— Люди с землями, деньгами, властью. — Кардинал ткнула вилкой в мясо. — С армиями, шпионами и убийцами. Без страха за души. Готовые, по слухам, использовать запретную магию, сговор с демонами и хуже.

— Хуже? — Алекс екнула.

Герцог Михаил нервничал. И не зря. О кузенах он умолчал, как и о черной магии. — Евдоксия не только убила твою мать и узурпировала трон. Она была могущественной колдуньей. После войны основала в Трое ковен.

— Они практиковали Черную Магию, — прошипела Жижка. — Открыто! Надругательство над могилами героев Крестовых походов!

Герцог Михаил покачал головой. — Евдоксия всегда была одержима душой.

— Звучит... — Алекс прищурилась. — Благочестиво?

Жижка фыркнула с отвращением. — Душа — частица Бога в каждом из нас. Манипулировать ею — высшая ересь.

— Как вообще можно манипулировать душой? — пробормотала Алекс, не жаждущая ответа.

— Она проводила... эксперименты, — сказал Михаил.

— Мерзкие эксперименты, — добавила Жижка.

— Она начала... соединять человека и зверя.

— Типа... собачья голова на человеческом теле? — Алекс чуть не рассмеялась, но встретила леденящие взгляды. — Серьезно? Собачья голова?

— Людям даны души, — пояснил герцог, — зверям — нет. Евдоксия верила, что, сливая их плоть, найдет душу. Высвободит. Поймает. Приручит.

— Она хотела поработить осколок Бога, — прошипела Жижка. — За пятнадцать лет в Земной Курии — это самое порочное кощунство.

— Ох, — хрипло выдавила Алекс.

— Теперь вы понимаете, Ваше Высочество, почему нельзя допустить ее сыновей на трон. Почему ее наследие должно быть вырвано с корнем. — Жижка жевала, глядя на Алекс, как на кусок мяса. — Вы совершаете подвиг. Благородный. Праведный.

В комнате будто подул ветер, или это дрожь пробежала по спине Алекс. — Мне не говорили, что нужно быть храброй.

— Для императрицы, — сказал герцог, — это само собой разумеется.

— Но помните: вы на шаг впереди, — Жижка отложила вилку. — Никто за пределами Дворца не знает, что принцесса Алексия жива. Вы подойдете к Трое тайно, с избранными. Копии папской буллы о вашей легитимности отправят к леди Севере. Пока сыновья Евдоксии грызутся, вы ударите, как молния с небес!

Алекс не чувствовала себя молнией. — А если они победят раньше?

— Риски есть, — признал герцог. — Тысяча миль до Трои, враги могущественны...

— Я выросла в трущобах! — Алекс ткнула вилкой в окно, горошина прилипла к стене. — Я видала всякое, но я не знаю ни хуя о том, как быть принцессой!

— Вы способная ученица, — без эмоций сказала Жижка. Ее вряд ли что-то трогало, кроме землетрясения.

— Но эти кузены с армиями и деньгами... мне придется с ними драться?

— Я буду драться за вас, — герцог улыбнулся так слащаво, что Алекс захотелось в туалет. Или это вино.

— Герой-защитник! — Жижка возвела глаза к потолку, расписанному под закатное небо. — С вами Папа и сам Спаситель. У них убийцы, у вас — святые и ангелы!

По опыту Алекс — Всевышний всегда за фаворитов, а надеяться на ангелов — значит быть в полной жопе.

— Не забывайте: у вас есть то, чего нет у узурпаторов, — герцог ударил кулаком по столу. — Право! Вы — Алексия Пиродженнетос, рожденная в пламени, избранная Оракулами!

Право. На рынке Галь Златницы право стоило меньше грязи. Алекс поняла: она влипла. Влипла в шахту, где на дне — еретики, кузены-убийцы и украденные души.

— Но у них маги, полузвери, дьяволы...

— Да, — Жижка улыбнулась впервые. Алекс передумала: лучше бы хмурилась. — Но у нас свои дьяволы.

Глава 7 Начало плохой шутки

Бальтазар испустил тяжкий вздох, но никто не заметил.

Его нынешнее положение давало множество поводов для вздохов: отвратительный матрас, ужасная еда, леденящая сырость и невыносимый смрад жилища, возмутительный отказ в одежде, вопиющее отсутствие интеллектуальных бесед, душераздирающая потеря его прекрасных, бесценных книг. Но после долгих размышлений он пришел к выводу, что самое худшее в принудительном вступлении в Часовню Святой Целесообразности... было унизительное позорище.

Что он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, ученый адепт девяти кругов, сюзерен тайных ключей, призыватель потусторонних сил, человек, прозванный Ужасом Дамьетты — или хотя бы самопровозгласивший себя Ужасом Дамьетты в надежде, что прозвище приживется — один из трех ведущих некромантов Европы, заметьте! — возможно, четырех, в зависимости от вашего мнения о Сукастре из Биворта, которого он лично считал полнейшим бездарем — был схвачен болванами, осужден тупицами и ввергнут в унизительное рабство среди столь жалких кретинов.

Он бросил боковой взгляд, красноречиво выражающий абсолютное отвращение, но никто не смотрел в его сторону. Древний вампир, истощенный, видимо, голодом, сидел, обмякшись в кресле, с видом модно-пресыщенного скелета с прядями седых волос. Эльф стоял, тонкий как бледная проволока, лицо скрыто под копной неестественно пепельных волос, недвижимый, если не считать постоянного, раздражающего подергивания длинного указательного пальца на правой руке. Их главный тюремщик, Якоб из Торна, наблюдал из угла, скрестив руки: видавший войны старый рыцарь, будто проведший половину жизни в мясорубке, что явно выжало из него всю способность смеяться. А еще «духовный пастырь» этого сборища неудачников — брат Диас, вечно паникующий юнец из малоизвестного и еще менее уважаемого монашеского ордена, с лицом человека, не умеющего плавать, на палубе тонущего корабля.

Бестолковый священник, выдохшийся рыцарь, мизантропичный эльф и антикварный вампир. Это походило на начало плохой шутки, трагичную развязку которой еще предстояло узнать. Хоть место могло бы впечатлять: например, зал, украшенный скульптурами, с мраморным полом, инкрустированным символами святых и ангелов. Вместо этого — продуваемый сквозняками чулан в недрах Небесного Дворца, чье единственное окно выходило на стену с грязным нагромождением протекающих труб.

На фарсе суда Бальтазару предложили выбор: искупить грехи службой Ее Святейшеству или сгореть на костре. Тогда решение казалось очевидным, но теперь он начинал подозревать, что в долгосрочной перспективе сожжение могло бы оказаться менее мучительным.

Что он, Бальтазар Шам Ивам Дракси, сделавший мертвых своими игрушками, а бурю — скакуном, отодвинувший границы смертного и подчинивший архидемона Шаксепа — или, по крайней мере, выклянчивший у нее пару одолжений и выживший — был не просто низведен до жалкого рабства, но рабства столь пошлого и тупого.

Он готов был вздохнуть так громко, чтобы кто-то наконец заметил его страдания, как загремели замки, и дверь распахнулась.

Ввалилась толпа аколитов в белых одеяниях, с лицами, застывшими в неземном благочестии, и молитвенными шарфами, расшитыми цитатами из Писания. Один ковылял под тяжестью деревянной рамы на спине с гигантской раскрытой книгой. Второй, стараясь успевать за ним, брызгал чернилами, записывая что-то на огромных страницах. Третья едва несла гирлянду цветов, почти волочившуюся по полу. Четвертый, с серебряным цирцефиксом в одной руке и связкой молитвенных листов в другой, уставился стеклянными глазами в потолок, безостановочно бормоча молебны о милости Всемогущего, Спасителя и всех Святых.

Аколиты расступились, открыв взорам двух седовласых женщин: кардиналов, судя по алым поясам, скуфьям и украшенным драгоценностями медальонам на цепях. Одна — невероятно высокая и статная, с благодушным взором, словно богачка, раздающая милостыню нищим. Вторая — низкорослая и крепкая, с морщинистым лбом и взглядом, острым как кремень. Бальтазар сразу понял: перед ним кардиналы Жижка и Бок, противоположные полюса церковной власти, главы Земной Курии и Небесного Хора. Первое впечатление не впечатлило.

— Вам не трудно? — старушек оттеснила девочка лет десяти в простом белом одеянии. Она уперла руки в боки и окинула «паству» оценивающим взглядом, приподняв бровь.

Вот она — Бенедикта Первая, Папа-Дитя. Избрание новой Святой Матери всегда вызывало споры, но выбор явно недорослого ребенка обернулся яростью, отлучением трех мятежных кардиналов, дюжины епископов и едва не расколол Церковь — несмотря на ее «магический потенциал».

— От глупости — к фарсу, — пробормотал Бальтазар. Религия всегда раздражала его. Что это, как не суеверие с бюджетом?

— Простите, все! — пропела Ее Святейшество без тени раскаяния. — Франкский посол подарил мне птицу, такую смешную! Как ее звали?

Кардинал Жижка покраснела от унижения сильнее Бальтазара. — Павлин, Ваше Святейшество.

— Красивый такой! Вы долго ждали?

— Нет-нет, Ваше Святейшество! — Брат Диас засюсюкал, кланяясь как заученный грешник. — Вовсе нет, нет, нет...

— Да, — протянул барон Рикард, разглядывая пожелтевшие ногти. — Но какой у нас выбор?

Папа лишь шире улыбнулась: — Будь ты Папой — тебе бы тоже павлина подарили. Но ты же вампир. Не повезло.

Барон вздохнул: — Истина из уст младенца...

Из угла донесся едва слышный стон. Мямлящий аколит пошатнулся, молитвенные листы выскользнули из его пальцев и разлетелись по полу от сквозняка. Он рухнул в обморок, а коллега тут же подхватила «эстафету», воздев руки к потолку с стеклянным взором и безостановочной молитвой на губах. Бальтазар, как часто бывало, застрял между презрением и завистью. Он-то знал, что все это — бред. Но вера в ложь утешала глупцов так же, как истина — циников. На миг его посетил вопрос: Неужели быть горе-скептиком лучше, чем восторженным тупицей?

Кардинал Бок обмахивала упавшего аколита молитвенными листами. Один из них приземлился у босой ноги Бальтазара. Лицевая сторона была исписана благочестивыми фразами, но оборот... **чистый**. В суматохе он незаметно прикрыл лист ступней. Сдержать торжествующую ухмылку было невозможно: бумага хрустнула под пятой. Он вырвется из этого ада и отомстит так, что мученики заплачут! Все пожалеют, что посмели перечить Бальтазару Шам Ивам Дракси!

Кардинал Жижка кашлянула, пока аколита волокли в коридор. — Приступим к обряду связывания, Ваше Святейшество? У вас насыщенный день.

«Пфффф», — фыркнула Бенедикта Первая. — «Все дни у меня занятые. Быть Папой — не та уж и веселуха, как думают».

«Большинство вещей — не те», — пробормотала эльфийка, и это почти удвоило количество слов, которые Бальтазар вообще от нее слышал за все время соседства по камерам.

Один из аколитов опустился на колени с чашей красных чернил. Ее Святейшество-Малышка макнула указательный палец и провела линию на запястье вампира. Средним пальцем повторила то же с эльфом.

Сделав шаг, Папа оказалась лицом к лицу с Бальтазаром — живым воплощением Бога на земле. Бледная девочка с крупной родинкой над бровью, чья белая скуфья едва сдерживала копну каштановых кудряшек. Он слышал, как ее величали величайшим магическим дарованием за последние века, и не верил. Слухи о том, что ее считают Вторым Пришествием Самого Спасителя, вызывали смех. Теперь же, глядя на ее «священную» персону, он едва сдерживал слезы. Если этот бесперспективный ребенок — последняя надежда мира, то мир обречен еще сильнее, чем все твердят.

— А это кто новенький? — Она склонила голову, рассматривая Бальтазара, так что скуфья едва не слетела. Один из аколитов замер в готовности ее поймать.

Брат Диас прочистил горло: — Это Бальтазар... э-э...

— Шам... Ивам... Дракси, — вздох Бальтазара граничил со стоном.

— Колдун...

— Маг. М А Г, — поправил он, отчеканивая каждую букву. Эффект слегка портила ночнушка, выданная для «аудиенции», но он изо всех сил старался выглядеть таинственно и грозно, возведя бровь в ученой гримасе и глядя на главу Церкви свысока — что было легко, ведь она едва доставала ему до живота.

Она попыталась щелкнуть пальцами, но вместо звонкого щелчка получился лишь глухой шмяк:

— Стой! Ты же тот, кто танцует с трупами? Целую оперу ставил, я слышала!

— Ну... только первый акт. Я как раз правил либретто, когда нагрянули Охотники на Ведьм. И, если честно, до сих пор не могу заставить кадавров петь. Точнее, не так, чтобы это радовало гурманов. Скорее мелодичный стон—

— Хочу посмотреть! — захлопала в ладоши Папа, и Бальтазар невольно признал: ее детский восторг был чертовски обаятелен.

— С радостью устрою представление—

— Возможно, в другой раз, — сухо отрезала кардинал Жижка.

Ее Святейшество закатила глаза: — Не дай Бог тут повеселиться. Она обмакнула мизинец в чернила и провела им по вытянутому запястью Бальтазара, явно гордясь шедевром. — Готово!

Он ждал продолжения. Но продолжения не последовало. Весь «обряд» заключался в кривой линии. Даже не ровной. Чернильная капля сползала по запястью. Ни кругов в кругах, ни рун Высшего и Низшего, ни спирали Согайгонтунга со священными текстами под правильным углом на пятнадцати изломах. Детская мазня. Буквально. Бальтазар метался между восхищением (сбросить эту халтуру — плевое дело) и оскорблением (как посмели думать, что это удержит мага его уровня?).

Папа-недоросток отступила, разглядывая жалкое собрание Часовни Святой Целесообразности, приложив окровавленный палец к губам и оставив алый отпечаток. Наклонилась к кардиналу Боку: — А что говорить-то?

Руководительница Небесного Хора улыбнулась ей, как снисходительная бабушка: — Думаю, формулировка не столь важна...

Бальтазар едва не выронил челюсть. Эту женщину считали одним из величайших магов Европы! А она оказалась хуже бездарного Сукастры из проклятого Биворта.

— Но, возможно, что-то вроде... Она взяла в руки медальон на цепи и начала протирать его рукавом, устремив взгляд в потолок, будто только сейчас придумывая обряд. Бальтазар внешне остолбенел, внутренне взорвался. *Старая карга импровизирует священное заклятие! Папское заклятие!* Он уже представлял, как расскажет об этом конкурентам — те умрут от смеха. — Я требую, чтобы вы доставили принцессу Алексию в Трою... повиновались брату Диасу... и возвели ее на престол Восточной Империи.

На словах «принцесса Алексия» она махнула в сторону девушки, прячущейся за аколитом с книгой. Бальтазар прищурился, собирая в голове жалкие пазлы этой авантюры. Эта тощая, болезненная задохлица с глазами уличной шлюхи — пропавшая принцесса Алексия Пиродженнетос, дочь Ирины? Теперь ее хотят посадить на Змеиный Трон Трои как марионетку?

— От фарса к фантасмагории, — пробормотал он в оцепенении.

— Думаю, сойдет, — промычала Бок, дыша на цирцефикс и снова полируя его. — Есть возражения, кардинал Жижка?

Глава Земной Курии скривила губы, затем мрачно покачала головой — словно смирившись с безумием, но не желая вязнуть в нем.

— Ну, я начинаю, — Папа сжала кулачки, сморщив лоб от усилия. — Требую, чтобы вы доставили принцессу Алексию в Трою, слушались брата Диаса и возвели ее на престол Восточной Империи! — Она захлопала в ладоши. — С первого раза!

— Прекрасно! — одобрила Бок.

— Прекрасно! — повторила Папа. — И сразу возвращайтесь, конечно.

— Важное дополнение, Ваше Святейшество, — кивнула Бок. — Не забыли.

Лицо Папы внезапно стало серьезным: — Если не постараетесь — вам будет ооочень плохо. И... — она погрозила пальцем каждому, —...не деритесь в пути. Потому что доброта... это добро. Уже обед? — повернулась к двери.

— Скоро, Ваше Святейшество, — сказала Жижка. — Сначала нужно наложить обряд на... отсутствующую членницу общины.

— О, Вигга! Думаешь, она опять прокатит меня на плечах? — Папа выпорхнула, подпрыгивая, а за ней потянулись аколиты: один молился, другой черкал в книге, третья с трудом протаскивала гирлянду в дверь. «Принцесса» шмыгнула следом, бросив на прощание испуганный взгляд.

Бальтазар потер красную метку на запястье: — И... это все?

— Все, — просто ответила Бок. — Выступаете завтра утром с папской гвардией. — Она небрежно осенила их крестом. — Да благословит Господь ваши труды и все такое.

Барон плюхнулся в кресло, глядя исподлобья: — Разве Бог станет благословлять таких дьяволов, как мы?

— В руках Господа даже орудия тьмы служат свету, — Бок сдвинула скуфью, чтобы почесать затылок. — Знаете, это парадокс: нет свободы большей, чем быть скованным общей целью. — Она бросила Бальтазару загадочную улыбку и удалилась, скуфья съехав набок.

Бальтазар едва сдержал хохот. Кучка опасных идиотов, ненавидящих друг друга, должна пройти тысячу миль, чтобы посадить на трон эту сопливую марионетку? Нет уж, «Святейшая Малышка» может искать другого лоха. Он сорвет это жалкое заклятие и сгинет в тумане, прежде чем они опомнятся!

Горло внезапно сдавила отрыжка — видимо, от их мерзкой баланды. Он представил, как идиотка Батист икает от страха, узнав о его побеге. Как она будет оглядываться каждую секунду, ожидая мести. Какой оккультный трюк станет идеальным возмездием за унижение...

— БлээээРРГХ!

Казалось, его ударили в живот. Рвота брызнула на пол, оставив зигзаг блевотины до самых его босых ног. Он согнулся, слезясь, с нитями слюны на подбородке и пригоршней собственной желчи в ладонях.

— Это обряд, — эльфийка повернулась, глядя на него огромными безэмоциональными глазами. — Работает лучше, чем кажется.

Глава 8 Держись покрепче

Алекс вцепилась в поводья так, что пальцы онемели, и изо всех сил старалась не свалиться.

Она раньше ездила на ослах — той осенью, когда подрабатывала на сборе урожая на севере. Кто-то ляпнул, что платят хорошо за легкий труд, и ошибся по всем пунктам. Лошадь, на которую ее посадили, пахла приятнее и вела себя приличнее ослов, но была чертовски высокой, а езда дамским седлом казалась прямым билетом к переломанным костям. От каждого толчка ее подбрасывало, и она уже видела, как соскальзывает под колеса громадной повозки сзади — достойный финал этой «сказки».

Губы пересохли, будто она только что проворачивала грязную аферу. Приходилось сдерживаться, чтобы не облизывать их, как ящерица. Сыграть принцессу? Не вопрос. Насколько она знала, их только моют, причесывают, наряжают и треплют языками, будто их нет. Деревянный чурбан справился бы не хуже. А уж чурбаном она прикинуться смогла бы.

Она изображала калеку, исцеленную чудом, дурочку, вылеченную зельем, сироту, нашедшую кошелек, и услужливого паломника, знавшего «короткий путь» к дешевой комнатенке. Прямо по темной улочке, не бойтесь, вот за углом, отличная цена! Однажды даже притворилась дворянкой, но переиграла с акцентом, жертва раскусила подвох, и пришлось прыгать в канал, спасаясь от пинков.

Но теперь ее ждало куда хуже пинков. Она искала лазейку для побега, но вокруг толпились вооруженные стражники — крепкие ублюдки с каменными лицами и кучей железа на поясах, с эмблемой Спасенных на плащах. Герцог Михаил твердил, что они здесь для ее защиты, но ее опыт с мужчинами — особенно церковными вояками — не вселял уверенности. Если кому-то нужен был пример полной ее потери — вот она, едет дамским седлом на громадной кляче.

Алекс глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Паника пирогов не напечет, — наверняка вещала прямо сейчас Галь Златница новой партии сирот. Всем нужно за что-то держаться. Для нее это были острый ум и упрямство. Ее планы размыло, как говно в ливень, превратив в вонючую жижу. Значит, придется выжимать новые.

Нужно тянуть время, хватать шансы, быть начеку и готовиться съебаться. Главный талант — не быть рядом, когда все летит в тартарары. Она всегда считала себя одиночкой, самостоятельной, как бродячий кот, но иногда козел отпущения не помешает.

Ее «дядя», если верить ему, ехал впереди колонны с растерянным священником, угрюмым рыцарем в сером и женщиной в десятке шляп, улыбавшейся слишком навязчиво. Алекс не видела пользы от древнего ублюдка на крыше повозки — тот напоминал труп в потрепанном пальто. Человек с идиотской усмешкой, трещавший о плясках мертвецов, пялился на свое запястье. Горничная, ловко сидевшая в седле, причесывала и наряжала ее с таким презрением, будто сама была принцессой.

Оставался эльф.

Алекс никогда раньше не видела эльфов вживую. Люди твердили, что они враги Бога, пожирают детей, пугают ими малышей, проповедуют против них крестовые походы и жгут их чучела на праздниках. В плане «сваливания вины» эльфы были идеальны. Вот она — остроухая мишень для всех грехов, едущая в двух шагах. Алекс крепче вцепилась в седло и подогнала лошадь ближе.

— Ну так... — начала она. Обычно, разговорившись, Алекс несла чепуху на автомате. Но когда на нее повернулись эти странные глаза — огромные, будто нарисованные, — единственное, что вырвалось: —...ты эльф.

Эльфийка склонила голову, покачиваясь в такт шагам лошади, шея тонкая, как пучок бледных прутьев. Глаза расширились еще больше: — Что меня выдало?

— О, я очень проницательна, — Алекс фальшиво подмигнула. — Может, акцент?

— Ааа... — Эльф отвернулась к деревьям. — Еще причина помолчать.

Если бы Алекс сдавалась так легко, она бы сдохла с голоду лет пять назад. — Я Алекс. — Рискнула отпустить поводья, протянув руку, едва не свалилась, ухватилась за рожок седла и снова протянула ладонь. — Или... Алексия Пиродженнетос? Пока сама не разберусь...

Эльфийка посмотрела на ее руку. На стражников. Потом пожала. Алекс почему-то ожидала, что те длинные пальцы будут холодными. Но они оказались теплыми, как у всех.

— Санни, — представилась та.

— Серьезно? Сокращение от чего-то... эльфийского?

— Саннитилиен Дарктуз.

— Правда?

Эльф медленно приподняла белую бровь.

— Не-а, — сдалась Алекс.

— В цирке звали Санни.

— Ты была в цирке?

— Дрессировала львов.

— Правда?

Бровь поползла еще выше.

Алекс скривилась: — Не-а.

— Таскали на цепи, бросали в меня мусор и освистывали.

— Звучит... не очень весело.

— Им нравилось.

— Я о тебе.

Санни пожала плечами: — Даже плохим шоу нужен злодей.

Они ехали молча, под лязг доспехов и скрип повозки. Алекс всегда была одиночкой, но компания ей нравилась. — Говорят, эльфы — кровожадные дикари.

— Говорят, принцессы — красивые дурочки.

— Дайте срок. Я всего пару дней как принцесса.

Санни вновь приподняла бровь: — А уже так преуспеваешь...

Бальтазар впился взглядом в заклятие. Он не отрывался от него почти с момента наложения. Казалось, это всего лишь ржавое пятно, но постоянная тошнота, приступы рвоты и один незабываемый эпизод (когда он задумался об отравлении принцессы Алексии) с взрывной реакцией кишечника не оставляли сомнений: сила заклятия была чудовищной. Ненавидел он только одно больше — неразгаданные загадки.

Он приблизил запястье к лицу, пока пятно не расплылось. Может, там скрыты микроскопические руны? Нанесенные на палец Папы-девчонки и перенесенные таинственным образом? Или выжженные на теле пока он спал? Между лопатками, на пятках или, черт побери, на задней части мошонки, куда никто не заглядывал? Точно, не заглядывали — от этой мысли его передернуло. Невидимые руны? Фигуры, начертанные в воздухе? Может, кардинал Бок, эта тупая загадка, добавила свое колдовство, пока он отвлекался? Как бы рассеянной она ни казалась, ее репутация мастера была пугающей. Не впервой он ошибался, судя по внешности.

Он вдохнул, отсекая эмоции. Все имеет решение! Снова перебрал каждый миг «ритуала», жалея, что под рукой нет Шестисот заклятий аль-Харраби и немецких линз, а он трясется на крыше повозки.

Эту громадину с перилами и скамьей для пассажиров явно строили для перевозки ценного груза. Под ногами, сквозь лязг колес, он чувствовал, как что-то массивное двигается в глухом отсеке. Его даже не приковали — видимо, надеялись на заклятие. Ошибка, о которой они пожалеют. Никакая мазня младенца его не удержит.

Мысль вызвала новую волну тошноты. Бальтазар отдернул руку, изо всех сил сдерживая рвоту, и окинул взглядом процессию. Двадцать папских гвардейцев — но их он в расчет не брал. Грубая сила свойственна скорее животным. Преимущество человека — в разуме, знаниях, магии.

Впереди герцог Никеи беседовал с Якобом из Торна, Батист усмехалась, как пират, а монах-тряпка лепетал что-то. «Принцесса» тем временем заводила дружбу с молчаливой эльфийкой. Сюжет для поучительной сказки, которую Бальтазар слушать не стал бы, не то что видеть вживую.

Бальтазар прищурился на вампира, томно дремавшего на другом конце скамьи. Старческий экземпляр, значит — сильный, хитрый, смертельно опасный. Единственный в этом цирке уродов, кто мог стать серьезным врагом... или ценным союзником.

Он подвинулся, соблюдая дистанцию, поднял запястье: — В чем тут фокус?

Один мутный глаз барона приоткрылся, седая бровь поползла вверх, длинные волоски трепетали на ветру. — Заклятие Папы Бенедикты? — проскрипел он.

— Да, заклятие.

Барон закрыл глаз. — Говорят, она — величайшая магическая сила за столетия.

— Хм. — Сам будучи «величайшей силой», Бальтазар не видел подтверждений.

Уголок рта вампира дернулся. — Некоторые считают ее Вторым Пришествием Спасителя.

— Очень смешно, — буркнул Бальтазар, не настроенный на шутки.

— Ты же маг. — Глаз снова приоткрылся. — Сам и расскажи.

Бальтазар скривил губы. В последнее время это стало привычкой. — Ты пытался его сломать?

Второй глаз медленно приоткрылся. — Заклятие Папы Бенедикты?

— Да, черт возьми, заклятие!

— Нет.

— Почему?

— Возможно, мне здесь нравится.

Бальтазар фыркнул: — Голодать, трястись в повозке, от которой немеет задница, ехать в Трою?

Барон кряхтливо вздохнул: — Эстелла Артуа была уверена, что сломает его.

— Не слышал.

— Колдунья, жившая до тебя в камере под Небесным Дворцом. Месяца твердила заклинания, клялась раскрыть секрет. Когда не блевала.

— И раскрыла?

— Ты ее здесь видишь?

— Значит, да!

— О нет. — Вампир потянулся, суставы затрещали. — Она умерла. Труп сожгли, сказали: «Надо найти нового колдуна». Вот ты и здесь.

— Мага, — прошипел Бальтазар. — Заклятие убило ее?

— О нет. На нее упал великан.

Ответ породил больше вопросов, но Бальтазара отвлекла эльфийка.

— Держись покрепче, — бросила она, проезжая мимо к голове колонны.

— Это еще что значит? — нахмурился Бальтазар.

— Не все — загадка. — Вампир вцепился в перила, изучая его. — Санни — твоя противоположность.

— То есть?

— Она мало говорит. Но когда говорит — слушай.

— Скажите... — герцог Михаил поднял бровь. — Как монах удостоился пасти столь избранное стадо?

— Честно, ваша светлость... — Брат Диас мог бы соврать, как раньше, но сил не было. — Понятия не имею.

Герцог усмехнулся: — Говорят, пути Господни неисповедимы. Но порой Его Церковь еще загадочнее.

— Месяц назад я считал себя умником... — Диас вспомнил, как важничал перед аббатом. Как торжествовал, проходя мимо братьев в трапезной — узников скуки. Теперь гадал: аббат знал? Братья ржали в рукава? — Теперь я просто дурак.

Улыбка герцога стала шире: — Значит, поумнел. За это стоит благодарить.

Благодарить было не за что. С момента назначения викарием Часовни Святой Целесообразности рот Диаса покрылся язвами, достойными мученика. Чертовы ранки горели адским огнем, а он все тыкал в них языком, усугубляя боль. Святая вода из купели Святого Ансельма Глазного только усилила мучения. Теперь язвы, как седловые мозоли, сырость и вампирские чары, стали частью жизни.

— Думал, они умирают на солнце, — пробормотал он, глядя на барона.

— Миф, — процедил Якоб из Торна. — Барон Рикард обожает его.

Древний вампир и правда «загорал» на крыше повозки, запрокинув голову. Громадина с железными болтами и глухой дверью будто перевозила адский арсенал.

— Что внутри? — спросил Диас, хоть и не хотел.

— Последний аргумент, — Батист сверкнула золотыми зубами. — Если повезет — не узнаешь.

Диасу давно не везло. Он сжал флакон с кровью Святой Беатрикс под рясой, шепча молитву хранителю сандалии Спасителя. Вера — мой якорь. Он — монах, хоть и невольный. Первая из Двенадцати Добродетелей. Будет держаться. У Всевышнего есть план. И роль для него. Не главная. Эпизод — и то ладно. Он попытался улыбнуться, но язвы впились в губы, заставив сморщиться.

— Вы родственник, — герцог Михаил говорил с легкой насмешкой, контрастируя с каменным лицом Якоба, — тому Якобу из Торна, что был чемпионом императора Бургундии?

Глаза рыцаря сузились еще на волосок. — Торн — большой город. Много Якобов.

— Верно, — брат Диас вспомнил пыльный фолиант о Ливонских крестовых походах. — Был Якоб из Торна — Великий магистр Золотого Ордена Тамплиеров.

— А еще тот, что Палачом Папы служил? — Батист усмехнулась, словно знала секрет. — Или это Януш из Торна? Или Йозеф?

— Якоб, — брат Диас вздрогнул, обнаружив лицо эльфийки в сантиметре от своего. Та подъехала бесшумно, как призрак.

— Санни, — кивнул Якоб.

Она говорила монотонно, почти не шевеля губами: — За нами следят.

— Что? — Диас дернулся в седле, уставившись на лес. — Никого не вижу!

— Предупреждаю до того, как опасность станет очевидной, — отозвалась эльфийка.

Улыбка герцога померкла. — Сколько?

— Три-четыре десятка. Держатся в полумиле сзади.

Мышца на шраматированном лице Якоба дернулась. — Впереди?

Санни склонила голову, сузив неестественно большие глаза. — Пока нет.

Брат Диас грыз язву на губе. — Неужели вы ждете... проблем... — Святые, зачем я это сказал? — так близко к Святому Городу?

— Я жду всего и ничего, — пробурчал Якоб. — Особенно после этого назначения. Батист! На этой дороге есть что-то укрепленное?

— Постоялый двор «Катившийся Медведь» южнее Каленты. Говорят, император Карл Шаткий ночевал там перед коронацией. Интересная история, кстати—

— Позже, — оборвал Якоб.

— Если выживем, — добавила Санни.

Что-то пошло не так. Колонна ускорилась, повозка тряслась еще бешенее, чем прежде. Герцог Михаил отстал, чтобы шептаться со своей несчастной племянницей. Гвардейцы хватались за оружие, вглядываясь в лес. Бальтазар планировал дождаться темноты, но мудрец всегда готов воспользоваться моментом.

Он повернулся спиной к вознице и украдкой вытащил молитвенный лист из рукава.

— Что затеяли, маг? — пробормотал барон Рикард с проблеском интереса.

Бальтазар разгладил бумагу на крыше повозки, поместив исцарапанное красным запястье точно в центр начертанного круга силы. — Разрываю этот смехотворный оберег.

Волна тошноты накатила при мысли, но он подавил ее.

— Где взяли бумагу? — поинтересовался вампир.

— Тот аколит обронил лист. Я подобрал.

— Ловко. А перо?

— Импровизировал обрезком ногтя.

— Изобретательно. Чернила необычной консистенции.

Бальтазар отвлекся от расчета углов диаграммы, нахмурившись. Кровь была бы идеальна, но после тщетных попыток соскрести ее в камере он выбрал иное. — Мы Часовня Святой Целесообразности. Я поступил целесообразно.

Барон сморщил нос: — Чую запах.

— Вы нюхали и похуже, — буркнул Бальтазар. Рунки вышли кривыми, но с говном и ногтем о каллиграфии не спорят.

Он сглотнул тошноту, подгоняя ориентацию круга. Без ритуальной плиты и севера под колесами это был фарс, но лучшего не жди. Ему недоставало серебряных игл, магнитного камня, отвесов — все, наверное, сожгли охотники на ведьм, варвары...

— Дождь начинается? — барон Рикард лениво поднял лицо. Небо хмурилось, первые капли шлепали по крыше.

— Блять! — зашипел Бальтазар. Чернила из человеческих экскрементов стремительно расплывались под дождем. Рунки превращались в бесформенные кляксы. Сейчас или никогда.

Он сложил знак команды над проклятой красной полосой и начал произносить три заклинания: ослабления, разрыва, рассечения. Коротко и ясно — зрелищность тут ни к чему. Три слова, трижды повторенные. Чувствовал, как сила копится в груди, пальцы покалывают. Даже в этом аду он наслаждался магией — властью над реальностью. Сжал веки, выкрикивая последний слог под холодным дождем, сердце колотилось в висках.

— Сработало? — спросил барон.

Бальтазар поднял руку, вглядываясь в ржавое пятно. — Думаю, да. — И впервые за долгое время ухмыльнулся. — Думаю, да! — Его смех унесся ветром, пока повозка мчалась. Он — Бальтазар Шам Ивам Дракси, не только лучший некромант Европы, но и тот, кто сломал папское заклятие, переиграл кардинала Бок и...

Рвота хлынула фонтаном, забрызгав крышу, рубашку и рукав барона, прежде чем он успел развернуться. Желудок вывернуло в узел, глаза лезли из орбит, пока он давился, хрипел, изливая внутренности на дорогу.

— Видимо, нет, — констатировал барон Рикард.

Бальтазар рухнул на скамью, скомканный молитвенный лист в кулаке, жжение во всем лице. Боги и демоны, это что, из глаз течет?!

— ебаный пиздец! — взвыл он.

Возница обернулся: — Успокойся, ты... — Стрела вырвалась из его горла, остановившись в сантиметре от носа Бальтазара. Кровь брызнула на ветру.

Возница закачался, тупо уставившись на окровавленный наконечник. Захрипел, рухнул на колени, свалился с повозки и покатился по дороге, едва не угодив под копыта гвардейца.

— Нас атакуют! — захрипел Бальтазар.

— М-м-м, — барон невозмутимо растянулся, будто катался на пикнике. Кивнул на пустое место возницы: — Может, возьмешь поводья? — Лошади неслись вскачь, сбруя хлопала, всадники вокруг орали.

— Твою мать! — Бальтазар пополз к облучку, поскользнулся, растянувшись меж скамьей и крышей, которую трясло так, что яйца готовы были отвалиться. Еще пара стрел просвистела мимо — одна вонзилась в сиденье, когда он наконец вполз на него.

Поводья зацепились за рычаг тормоза. Бальтазар ухватился, но понятия не имел, что делать. — Что мне делать?! — завизжал.

— Я вампир! — рявкнул барон. — Не кучер!

Деревья мелькали со страшной скоростью, гривы лошадей развевались, зубы Бальтазара стучали. От очередной кочки он прикусил язык — кровь смешалась с рвотой.

Один из слуг герцога свалился с лошади, и повозка переехала его, прежде чем Бальтазар успел моргнуть.

Ветер вырывал слезы из глаз. Впереди герцог Михаил тянул за поводья принцессу, та вцепилась в седло. Бальтазар мельком увидел ее перекошенное лицо, обернулся — за ними скакали всадники в рогатых шлемах.

Повозка подпрыгнула на ухабе. Впереди — ворота постоялого двора на повороте.

— Тормози! — орала Батист.

— А как, блять?!

— Держись, — барон Рикард протянул руки, схватил тормоз. Искры посыпались из-под колес, металл взвыл.

Человек в воротах отпрыгнул, и повозка влетела во двор, грязь взметнулась фонтаном. Одна лошадь споткнулась, потащила упряжку вбок, повозка занеслась.

— Господи... — Бальтазар никогда не молился, но иначе и не скажешь.

Стена постоялого двора приближалась. Сиденье выскользнуло из-под него — и он полетел.

Глава 9 Нет свободных номеров

— Закрыть ворота! — проревел Якоб.

Он задался вопросом, сколько раз уже орал этот приказ. Осажденные замки, окруженные города, отчаянные обороны. Но сколько из них закончились хорошо?

В лидере никто не хочет видеть сомнения.

Зубы Якоба всегда были стиснуты, но сейчас он сжал их еще сильнее. Собравшись с силами, он героически перекинул правую ногу через седло, но рванулся слишком резко и нога застряла. Пришлось вытаскивать ее руками. Соскользнув на землю, как поваленное дерево, Якоб одеревенел от боли в коленях. Еще и споткнулся, едва не рухнув, когда сапог вмялся в грязь.

Боже, езда сейчас ранит почти так же, как и ходьба.

Якоб выпрямился с рычанием, заковыляв под мелким дождем. Его тело, избитое, разорванное и сшитое обратно, готово было подвести. Держало все вместе лишь упрямство — отказ пасть. И клятвы.

— Оружие к бою! — рявкнул он, пока двое стражников захлопывали скрипящие ворота. — Кто не может сражаться — внутрь! — Мальчик с щеткой замер. Якоб схватил его за воротник и толкнул к гостинице.

— Помогай раненым! — Старая привычка — брать командование.

— Привяжите лошадей! Лучники на стены! — Хорошо, что в нем всегда было то, что заставляло людей слушаться.

Лишь ведя их, он держался сам.

Повозка проделала рваную борозду в грязи, перевернулась и врезалась в фасад гостиницы. Но замки выдержали. Слава Богу и Святому Стефану. Замки были отличные. Якоб лично в этом убедился до начала похода.

Одна лошадь еще билась у обломков, копыта скребли землю. Слишком оглушенная, чтобы понять, что путь ее путь закончен. Или слишком упрямая, чтобы сдаться.

Состояния, которые Якоб знал слишком хорошо.

Когда-то, будучи оруженосцем, он приканчивал раненых лошадей. Милость Тамплиера: удар между глаз. Учишься видеть безнадежных и отсекать балласт. Как якоря с тонущего корабля. Считаешь оставшиеся силы и спасаешь, что можно.

— Где барон? — Якоб схватил Батист за вышитый лацкан. — А новичок? Клоун-колдун?

Она горько покачала головой: — Надо было слинять после Барселоны.

Якоб хмуро посмотрел на ворота, где гвардейцы втискивали мшистый брус в ржавые скобы.

На стены, обвитые плющом, и рассыпающиеся зубцы.

На покосившуюся башню, конюшни в плюще, саму гостиницу. Взвешивал слабые плюсы позиции и явные минусы.

— Нам всем стоило слинять после Барселоны. Видела, кто гнался? Твои глаза зорче.

— Видела, — ее челюсть дернулась.

— Сколько?

— Хватит. — Она потеряла шляпу, вместе с юмором. Капли дождя сверкал в ее кудрях. — Но не уверена, что это люди...

Капитан гвардейцев пытался высвободиться из своей верхней туники. Золотая нить, вышитая в форме круга Спасенных, запуталась в доспехах.

— Кто посмеет напасть на нас? — бормотал капитан, дрожащими пальцами распутывая узлы. — Кто посмеет?

Он был слишком молод для этого, с жидкими усиками, которые лишь подчеркивали его юность. Но Якоб не судил его за глупые решения — сам наделал их за жизнь.

— Скоро узнаем. — Якоб выхватил кинжал, перерезав нити одним движением. — Лучников на стены, капитан. Сейчас же.

Тот заморгал, и Якоб вцепился в его тунику, притянув к себе: — Никто не хочет видеть сомнения в лице командира. Возьми себя уже в руки.

— Да... лучники. — Капитан засуетился, указывая людям на лестницы. Загрузи людей делами и проблемами, чтобы они не заметили смерть за спиной.

Якоб медленно наклонился, набрал горсть грязи и растер ее между ладонями.

— Что вы делаете? — спросила принцесса Алексия.

Она выглядела еще менее царственно, чем обычно: мокрые волосы прилипли к щеке, одежда в грязи, а руки нервно переплетены. Но Якоб давно понял — судить по внешности нельзя. Величие проявляется в странные моменты. Его собственное величие осталось в прошлом, но, может быть, он расчистит путь другим.

— Старая привычка. — Он выпрямился.

— Научил старый друг. — Враг. Якоб вспомнил Хана ибн Хази, растирающего пустынную пыль в ладонях. Его улыбку среди хаоса.

— Теперь вы познаете землю, на которой стоите и которой будете править. — Якоб попытался повторить ту улыбку, хоть шрам под глазом и ныл. — Мужества вам, ваше высочество.

— Мужества? — она вздрогнула от рева за стенами. Звук напоминал бешеного быка.

— А лучше — ярости.

— Хороший совет, — герцог Михаил обнажил меч. По тому, как он держал клинок, легко, как плотник топор, было ясно: он не новичок.

— Защищайте свою племянницу. — Якоб хлопнул его по плечу, направляясь к воротам. Те содрогнулись от удара и брус подпрыгнул в скобах.

Как при осаде Трои во Втором Крестовом... Грохот тарана, щепки толще мачт, колдовской огонь меж бревен. Молитвы епископа Отто, ставшего святым, и боевые песни эльфов за стенами.

Как битва в Ратвинских болотах... Грязь въелась в рукоять меча, дождь хлестал в лицо, воздух леденил легкие.

Как штурм башни в Коргано... Вонь горящей соломы, вопли раненых, агония умирающих.

Но с возрастом все начинает напоминать что-то. Все повторяется.

Ворота содрогнулись снова.

— Что мне делать? — Санни встала рядом.

— Выживи. — Якоб усмехнулся. Усмехаться эльфу... Времена меняются. — Всегда все кончается дерьмово, да, Санни?

— Обычно это происходит позже. — Она натянула капюшон, вдохнула... И исчезла. Лишь дождь обтекал невидимый контур, пока и тот не растаял. Ветер кружил по двору, трепля плащи гвардейцев, раскачивая вывеску с изображением катившегося медведя на скрипящей цепи.

Якоб стянул щит со спины и скривился от боли в плече, продевая руку в ремни.

— Держать строй! — взвыл он тем ревом, что оттачивал на сотнях полей боя. — Держать строй!

Сомнения оставь до боя. Сожаления — после. А в схватке будь чист: убей врага и сам не сдохни.

Он выхватил меч. Пальцы сжали рукоять, отзываясь старой болью.

Все меняется. Но все остается.

Ворота снова затрещали. Удар потряс прогнившую древесину.

— Готовьтесь к бою! — рявкнул он.

Клятвы держали его, когда тело и дух сдавали. Даже когда мир сгорит в пепел, его слово устоит.

Ворота содрогнулись вновь.

— Алекс, ты ранена?

Она услышала слова, но мозг отказывался их понять. Алекс тупо уставилась на герцога Михаила. Или дядю, кем бы он ни был.

— Че? — Алекс дернулась, когда грязь брызнула ей в лицо.

Двор кишел хаосом. Лошадей тащили в тесную конюшню, гривы взмывали, копыта били, солдаты орали и лезли на стены.

Один гвардеец, младше ее, возился со шлемом — сломанная пряжка. Тот спадал на глаза, он толкал его вверх, и тут же шлем снова съезжал.

Дождь хлестал как из прорванной трубы. Гвардеец свалился с седла, сжимая обломок стрелы в животе.

— Плохо? — рычал он, смотря на Алекс — Плохо, да?

Алекс не была лекарем, но стрела в теле — явно не к добру. Стрелы остры, а тело — просто мясо.

«Дядя» тряс ее за плечи: — Ты ранена? — Он смотрел на ее седло, где торчала стрела. Темное дерево, невероятно длинная, с красивыми опереньями.

— О... — Если бы она сидела по-мужски, стрела пробила бы ногу.

Раненого гвардейца волокли по пути сдирая кольчугу. Под ней — пропитанная кровью стеганка. Белая кожа, скользкая от крови. Слуга герцога, Евсевий, вытирал рану тряпкой, но кровь хлестала снова. И снова. И снова...

— Ооо... — Алекс схватилась за свой живот, точно там же. Колени подкашивались, волосы лезли в глаза. Ее тошнило. Инстинкт кричал бежать, но куда?

— Сколько их?! — кто-то визжал.

— Где стрелы?!

— Господи, спаси!

— Держать строй!

Алекс дернулась, когда ворота вздрогнули и обернулась на грохот за спиной.

Гвардеец свалился со стены. Или его сбросили. Сверху на него прыгнул кто-то и вонзил копье в его грудь, пригвоздив к земле.

Это был... кто-то. Или что-то. Существо выпрямилось перед замершей Алекс, оставив копье в теле гвардейца. Вместо носа — длинная морда, покрытая рыжей шерстью. Одно ухо торчало, другое болталось с черным пучком на конце. Оно уставилось на Алекс янтарными глазами — как у лис, что рыскали по свалкам, будто спрашивая: «Че ты тут делаешь, сучка?»

— Спаситель, защити нас... — прошептал брат Диас.

Алекс застыла, пока существо выхватывало из-за пояса кривой меч, ощерив острые зубы. Свистнув, оно замахнулось.

Лязг стали — герцог Михаил оттолкнул ее, приняв удар своим клинком. Лезвие скользнуло, едва не задев плечо. Взмах запястьем — и его меч вонзился в кожаную куртку лисолюда. Тот захрипел, упав на колени, а меч звякнул о камень. Кровь хлестала сквозь мохнатые пальцы.

— В таверну! Живо! — герцог ткнул пальцем в двух гвардейцев. — Вы — с нами!

Он втолкнул Алекс в трактир. Перед ее глазами предстал низкий зал с кривыми балками, воняющий луком и безнадегой. Даже по ее меркам (а они были низкими) конченная дыра. Повозка проломила стену, обрушив часть потолка. Какой-то толстяк за стойкой дрожал под слоем штукатурки.

— Что происходит? — запищал он.

— Человек... — пробормотала Алекс, —...и лиса.

— Проклятые эксперименты Евдоксии, — герцог схватил трактирщика за запачканный фартук. — Где черный ход?

Тот ткнул дрожащим пальцем к темноте у камина, где тлели поленья. Евсевий подкрался туда с топориком.

Герцог сунул Алексе в руку кинжал с перекрестьем-змеей с рубиновыми глазами. — Возьми. И будь готова ударить.

Он повел ее через зал. Двое посетителей жались под столом. Служанка с родимым пятном прилипла к стене, сжимая кувшин.

Снаружи ревел и скрежетал металл, будто скотный двор горел. Гвардеец, что по-моложе вздрагивал от каждого удара в ворота. Горничная жалась за ним, ее чепец съехал, а слезы текли ручьем. В ее сумке лежали расчески, масла, пудры — реликвии исчезнувшего для нее мира.

Похоже, не только у Алекса планы превратились в дерьмо.

Евсевий добрался до задней двери, прижался к камину, тронул засов. Осторожно приоткрыл и полоска света упала на лысину. Слуга кивнул своему хозяину.

Герцог облизнул губы: — Не отставай. — Оглянувшись на Алекс, пока Евсевий открывал дверь. — Готовься бежать.

Огонь в камине взметнулся и дверь сорвало с петель.

Порыв ветра хлестнул Алекс волосами по лицу. Зал залило безумным светом.

Герцога отшвырнуло, а его меч звякнул в углу. Горничная вскрикнула, рассыпав флаконы.

В дымный проем скользнула женщина. Высокая, худая, в мантиях, расшитых стрелами и рунами. Глаза блестели, отражая пламя, пожиравшее комнату. Выглядела она как колдунья.

— Я не помешала? — колдунья улыбнулась, пока Алекс пятилась, запнувшись за подол платья и шлепнулась на пол.

Гвардеец шагнул вперед с криком... И вспыхнул, как факел. Его туника с кругом Спасенных запылала, а волосы скрутились в дымящиеся пряди.

В темноте полоснули огненные молнии. Служанка завизжала. Она билась на полу, а ее ноги в огне. Молодой гвардеец побежал. Колдунья махнула рукой, и он рухнул, и заерзал. Его доспехи раскалились докрасна, туника вспыхнула. Гвардеец корчился, вопя, когтями рвав кожу, пока пар клубился над ним.

Алекс поползла задом, сквозь осколки флаконов горничной. Воздух перехватило — вонь гари, горелого мяса и цветочных духов. В потной руке она сжимала кинжал, забыв, как разжать пальцы.

Колдунья метнула на нее блестящий взгляд.

— Куда собралась?

Брат Диас молился.

Не впервые. Молитвы для монаха — как камни для каменщика. В монастыре он читал псалмы на рассвете, в полдень, на закате. Вел службы, крестил, отпевал. Молился и тайно: о славе, зависти братьев, гордости матери. Теперь же, в смертельном ужасе, он понял: раньше слова были пусты. Сейчас молилось сердце.

— Боже, — он сжал дрожащие руки, — Отец, свет мира, ниспошли очищающий огнь и избавь нас от тьмы!

Ворота гостиницы содрогнулись от удара, щепка отлетела к повозке.

— Держать строй! — рявкнул Якоб из Торна.

Как быть стойким, когда нападают не люди и не звери, а нечестивое смешение? Труп лисолюда лежал в луже крови. Двуногий и с оружием, но глаза лисьи, уши мохнатые. — Святая Дочь, — брат Диас упал на колени в грязь, сжимая распятие, — благословенная жертва, защити нас!

На стене возникла фигура в шипастой броне с топором. Сначала Диас подумал: рогатый шлем. Нет. Рога росли из головы. Чудовище ревело, смахивая гвардейцев со стены в кровавом дожде.

Если человек создан по образу Божьему, что это за извращения? В монастырских книгах такие твари жили на краях карт, в тенях.

Диас вытащил серебряный флакон с кровью Святой Беатрикс. — Святая Беатрикс, даруй мне веру, прости слабость!

Крикнул гвардеец со стрелой в груди свалившись с крыши сарая. На стену вскочила лучница с заячьими ногами и тремя колчанами за спиной.

Стена гостиницы — не крепость Белой Магии. Диас молился яростнее, слезы текли по щекам. — Я недостоин, исполнен греха, но наполни меня светом...

Последний удар... И скобы ворот вырвало, брус разлетелся. Врата рухнули.

Якоб из Торна стоял в проеме, серый и непоколебимый, как дерево под ветром. Перед ним, сгибаясь под аркой, возникло чудовище.

Гигант в ржавой кольчуге, с дубиной в мохнатых лапах. Козлоногий, козлоголовый урод с рогами. Он вытянул шею, его желтые глаза были выпучены, и он издал рев, от которого задрожала даже земля.

Глава 10 Гнев

Бальтазар поднялся со стоном. Где он? Темнота, мерцание огня, едкий запах гари. Это ад?

Левая сторона тела ныла адски, а голова раскалывалась. Вспомнил суд, Папу... Искры, когда барон дергал рычаг... заклятие, рвота, повозка... засада! Все нахлынуло. Он уже начал жалеть, что это не ад, как вспышка света опалила глаза, заставив отшатнуться от жара.

Прислонившись к стойке он заметил тлеющий труп в фартуке за ней, и отпрянув чуть не наступил на принцессу Алексию. Та пятилась по полу трактира, заваленному обломками, обгоревшими телами и огнем. Ее испуганный взгляд был прикован к высокой женщине в магических одеяниях, шагавшей сквозь пламя без вреда. Бальтазар тут же смекнул: перед ним пиромант немалой силы.

Планы кардиналов Жижки и Бок вернуть Восточную Империю в лоно Церкви буквально горели. В обычных условиях Бальтазару было бы плевать, но папское заклятие не оставляло выбора.

Когда колдунья воздела руки, вырывая пламя из воздуха, он рванул в противоположную сторону — бросился между ней и принцессой. В его руке все еще был молитвенный лист, измазанный фекалиями. Огненный шар рванул к нему и Бальтазар выставил лист как щит, шипя защитное заклинание.

Пламя отрикошетило об образовавшийся стеклянный купол, подпалив стойку, табуреты и труп гвардейца в гербовой туники. Но бумага, промокшая под дождем, с рунами из говна и ногтей, начала тлеть.

— А-а! Черт! — взвизгнул он, швырнув горящий клочок, причмокивая обожженные пальцы и моргая от световых зайчиков. Принцесса отползала, туша платье, а колдунья шагнула вперед, сверкнув глазами.

— Ты колдун?

— Маг, — пробормотал он, отступая, как опозоренный слуга. — Хотя колдовство глубоко уважаю. (Втайне Бальтазар считал колдовство методологией низшего сорта, удел глупцов, но сейчас не время для честности.) — Имею честь говорить с ученицей императрицы Евдоксии?

Колдунья гордо вскинула голову: — Да.

Тщеславие — их общая слабость. Бальтазар презирал его, но не гнушался использовать.

— Слышал, она была могущественнейшей! — вспенился он.

— Величайшей в эпоху, — сузила глаза колдунья. — Видела, как она метала молнии.

— Великолепно, — прошептал Бальтазар, мысленно отметив бредовость заявления. — Мое имя... — Он совершил максимально изысканный поклон, возможный в горящем здании с обугленными трупами. — Бальтазар Шам Ивам Дракси.

Он надеялся, что ее презрение смягчится. Напрасно. Оно лишь усилилось. — Я о тебе слышала.

Он застрял между страхом и лестью. — Надеюсь, хорошее?

— Разное.

Жар от пожаров мерк перед жаром, исходившим от нее. Воздух дрожал, рукава ее обугливались, волосы парили вверх. Мощь была очевидна. Но те, кто сливается с огнем, становятся как он: безрассудны, разрушительны и лишены тонкости.

Принцесса рванула к выходу, колдунья шагнула за ней, а Бальтазар, беспомощно пожав плечами, снова встал между ними. Глаза женщины, тлеющие как угли, сверкнули в его сторону.

— Ты смеешь противостоять мне? — прошипела она.

Гордости Бальтазару было не занимать, но жизнь дороже.

— Приношу униженные извинения за любую, э-э... Недоразуменность. Я и не думал мешать вам или вашему почтенному ковену. С наслаждением наблюдал бы, как вы обращаете эту мышь в пепел молниями, но... — Он споткнулся об обугленный труп гвардейца, отступая с поднятыми руками. — Меня сковало проклятое папское заклятие!

— Это... папское заклятие? — Колдунья презрительно взглянула на ржавое пятно на его запястье. — Выглядит жалко.

— Мои мысли вслух! Но оно эффективней, чем кажется! — Бальтазар кивнул на служанку, чьи ноги стали черными головешками. — Я раскрою его секрет и сорву, но пока... тьфу... вынужден защищать эту крысу.

Колдунья воздела руки: — Тогда сгори.

— Обязательно огнем? — взвизгнул Бальтазар, отшатываясь от жара. Пальцы его дрожали, но воля уже тянулась к двум мертвым гвардейцам. — Со мной это не пройдет!

Сияние вокруг ее рук усилилось. Сквозь кожу просвечивали кости, раскаленные докрасна. — А что пройдет? — она шагнула меж дымящихся тел.

— Ну, раз спрашиваете... — Бальтазар шевелил пальцами, мысленно нанизывая заклинания. — Трупы.

Большой гвардеец поднялся с бульканьем и громким пердежом. Его обугленное лицо застыло в удивлении, но шок колдуньи был куда ценнее.

— Меня? Сжечь? — Бальтазар выплеснул месяцы унижений. — Я задушу тебя, как оплывшую свечу.

Он дирижировал обугленными телами, как оркестром. Меньший гвардеец замахнулся на колдунью, промахнулся, ударил большого гвардейца, и отломил ему горящую руку. Но работы хватало: большой гвардеец впился зубами в руку колдуньи, периодически пукая — обычная проблема свежих покойников, если не контролировать сфинктер.

Колдунью окружили: большой гвардеец придавил ее весом, служанка вцепилась в лодыжки, обгрызая кожу. Потолок горел, меньший гвардеец брел кругами в пылающей одежде. А Бальтазар, ухмыляясь, наблюдал, как его «квартет» довершал дело.

— Я — Бальтазар Шам Ивам Дракси! Запомни меня, ты, огненная бездарность! — Бальтазар вскинул кулак, и трактирщик, подняв бочку над обугленной головой, обрушил ее на колдунью. Дерево треснуло, пиво хлынуло, навсегда затопив ее пламя шипящим паром. В воздухе смешались дрожжевой аромат, запах жареного мяса и... дорогих духов?

Он опустил руки — трупы рухнули в дымящуюся кучу. Лишь меньший гвардеец, шатаясь, поплелся к выходу, указав рукой на свет, перед тем как грохнуться лицом в грязь с финальным пердежом.

Козлогигант пригнулся под аркой, возвышаясь над Якобом. Чудовищная дубина с ржавыми гвоздями взметнулась, а его пасть разинулась с ослиным ревом, леденящим кровь.

Но Якоб видал страшнее.

Он подавил желание отступить, шагнул навстречу. Дубина рухнула вниз — щит отвел удар, гвозди впились в дерево, а клинок Якоба хрясь — врезался в мохнатое бедро. Чудовище завалилось набок, захрипев от боли. Козы на двух ногах неустойчивы, особенно с перерубленным бедром.

Хрясь.

В юности он снес бы голову одним ударом. Сейчас меч лишь прорубил шею наполовину, застряв в позвоночнике. Чудовище рухнуло, а кровь хлестала из раны.

Следом налетел человек в пятнистой шкуре, с булавами. Якоб прижал щитом к стене. Булава бессильно стукнула по плечу. Меч тык — в щеку, тык — в глаз, тык — в горло. Пятнистый сложился, как пустой мешок, хвост торчал из дыры в штанах.

Рогатый в овечьей шерсти с топором ворвался следом. Топор просвистел в миллиметре, выбив камень из арки. Меч Якоба лязг — отсек два мохнатых пальца, а третий болтался на коже.

Баран взревел, рванувшись через щит Якоба. Рога врезались в лицо с хрустом. Якоб отшатнулся, рухнул на колено, задыхаясь. Зверолюд взвизгнул, занося топор уцелевшей рукой.

Глухой удар.

Якоб мельком увидел искаженное яростью лицо Батист — та воткнула кинжал в шею барана. Алая кровь хлынула на белую шерсть. Топор выпал в грязь, пока зверь шарил по поясу за мечом. Батист добила его вторым кинжалом между рогов. Труп рухнул набок — немое доказательство лучшей тактики: друг за спиной врага.

— Черт! — Якоб рычал, пока Батист поднимала его и дрогнул, когда мимо промчалась лошадь, брызнув грязью в его сторону. Половина коней, не поместившись в конюшне, сбились в паническое стадо. Они носились без всадников, топча уродливые трупы у ворот. Сквозь дождь виднелись силуэты: грубые, звериные, в шерсти, с рогами и копытами, ощетинившиеся оружием. Впереди — человек в сверкающих доспехах.

— Откуда эта падаль? — прошипела Батист.

Якоб вытер кровь с пульсирующего носа: — Из Трои, наверное.

— Нос сломан.

— Не впервые.

— Мы в дерьме.

— Не впервые.

— Надо было слинять после Барселоны!

— Нам всем стоило.

Стены рушились. Зверолюды спрыгивали во двор, тесня последних гвардейцев. Молодой капитан, прислонившись к колодцу, хрипел, пока его снова и снова протыкали копьем. Усы его не спасли. Конюшни загорелись — языки пламени лизали соломенную крышу. Оставшиеся кони бились внутри. Брат Диас стоял на коленях, сжимая священный медальон, беззвучно шепча молитвы.

— Вот так засада, — хрипел Якоб, срывая щит и щелкнул больными пальцами: — Ключ.

Батист вытаращила глаза: — Уверен?

— Ключ! — Сомнения никому не нужны. Если выбираешь путь, то живи или умри с ним.

— Господи, спаси... — Она сбросила цепь с железным ключом. Якоб вырвал его, побежал к повозке. Левое колено не гнулось, правое бедро еле двигалось, лодыжки горели — но он бежал. Мимо гвардейца со стрелой в спине, с перекошенным лицом в грязи, ползущего в никуда.

Распознай безнадежных. Спаси, что можно.

Ключ выскользнул из окровавленных пальцев, упав в грязь.

— Черт! — Якоб наклонился, цепляясь за цепь.

— Ух! — Он обмяк о повозку. Жгучая боль в боку. Взглянув вниз увидел наконечник стрелы торчащий над бедром. Якоб обернулся и увидел на стене женщину с заячьими ушами (одно свисало с серьгами). Она уже натягивала тугой степной лук.

— Ох, бля...

Вторая стрела пробила легкое. Дыхание захрипело. Боже, как больно.

Батист исчезла, как и Санни. «Не высовывайся» — ее любимый совет. Но Якоб всегда высовывался. Вся его жизнь — череда последних рубежей, безнадежных дел и горьких концов.

Но меч все еще в руке. И клятвы обязывали. Превратив боль в стимул, он собрал силы, рыча сквозь стиснутые зубы. С каждым вдохом хрипел кровью.

Человек в сверкающих доспехах шагнул сквозь разрушенные ворота. Высокий, статный, в расцвете сил. По мечу в каждой руке, четыре кинжала на поясе. Позолоченный шлем в виде львиной пасти. Он взревел, рубанув ползущего гвардейца между лопаток и добил ударом в спину, оставив клинок торчать.

— И это все? — Человек в львином шлеме окинул двор презрительным взглядом. — Старый рыцарь, юный монах и горстка папских наемников? — Капитан гвардии был уже мертв, но пришелец рубил его труп, раскрывая череп в кровавом фонтане. — Бок совсем ебнулась.

— Мне монаха убить? — прохрипел человек с бычьей мордой, слова путались в звериной пасти.

— Убивать священников — к неудаче, — брезгливо бросил предводитель.

— Бляяядь! — Быкоголовый пнул брата Диаса в спину, оставив грязный след на рясе. Тот рухнул лицом в грязь.

Ключ — единственный шанс — лежал в двух шагах. Якоб, стиснув кровавые зубы, оттолкнулся от повозки, цепляясь за меч, как за последнюю перекладину лестницы.

— Это обязательно? — Львиный шлем усмехнулся. Его щека в брызгах крови.

— Клятвы... — Якоб хрипел, шатаясь.

—...данные... — Замахнулся из последних сил.

— Ради Бога, — сказал предводитель отступив. — Это позорище! — И всадил меч Якобу в грудь.

— Уфф... — Рыцарь затрепетал. Лезвие прошло сквозь сердце. Столько ран за жизнь — и все равно не привык к боли. Предводитель выдернул меч и Якоб рухнул на колени.

В ушах зашумело, будто прибой в Парну, где они прощались в последний раз. Волны, сливающиеся с пеплом костров. Он попытался встать. Клятвы... должны держать...

Рыцарь упал лицом в грязь.

Алекс вырвалась из кошмара в трактире — в кошмар двора.

Конюшни пылали, несмотря на дождь. Лошади бились внутри. Один из гвардейцев вопил, пока женщина с беличьим хвостом рвала его кишки окровавленной мордой. Горничная лежала со стрелой в затылке. На стене сидела лучница с заячьими ушами и лапками вместо ног, болтая ими, как ребенок.

Человек в сверкающих доспехах стоял у повозки, вытирая окровавленный меч. Увидев Алекс, он замер, словно гончая, учуявшая дичь.

— Ах! Как мило, что вы присоединились. — Он шагнул к ней, а с его клинка капали темные капли. — Я — герцог Марциан. Младший сын императрицы Евдоксии.

За его спиной Якоб лежал в грязи. Алекс встретилась взглядом с монстрами вокруг, с их звериными глазами и ледяным взором Марциана. Она не могла вымолвить ни слова.

— Извините за... творения моей матери. — Герцог оттолкнул человека с кошачьими глазами и поясом кинжалов. — Воняют, так же как и выглядят, но зато преданы. А преданность бесценна в нашей семье.

— Мы? — Алекс задрожала. — Вы спутали меня... с кем-то. Я никто...

— Папа так не считает. — Марциан вытащил из-за пояса сверток. Развернул и показал папскую буллу с печатью. Алекс хоть и не умела читать, но зато знала содержание. Это было подтверждение ее «родства».

— Да. — Его взгляд скользнул по пергаменту, затем по ней. — Вы. Пропавшая принцесса Алексия Пиродженнетос. Моя кузина, рожденная в пламени. Единственная наследница Змеиного Трона Трои. — Он скривился. — Ебать меня в сраку.

Герцог Михаил был мертв. Папские гвардейцы — мертвы. Якоб из Торна если и не умер, то был на краю. Брат Диас сгорбился в грязи, шепча молитвы. Возможно, уже труп, но еще не понял этого.

— Я знаю! — Алекс поняла, что все еще сжимает кинжал со змеиной рукоятью, и швырнула его прочь. — Это же шутка! Ха-ха-ха— Она пятилась, подняв дрожащие руки. — Я сама над собой смеюсь!

Она споткнулась о труп и упала на задницу. Марциан фыркнул. Самое страшное — она продолжала смеяться. Жалкие смешки. Ее сейчас убьют, а она смеется.

— Я не принцесса! — Алекс ползла назад, голос перешел на визг. — Я ворюга! Бежала от долгов! Я дерьмо! Что мне с троном? Ха-ха-ха. — Слезы смешивались со смехом. — Я продаю поддельные реликвии! Обманываю паломников! Украла гребень! Смотри! — Она вытряхнула его из рукава в грязь. — Мне не нужен трон! Ха-ха-ха.

— Если только ты не паломник, а? — Марциан усмехнулся. Чудовища загоготали — смесь скотского рева и клекота.

— Ты предлагаешь жалкость, но не причину тебя не убить. Так что... Ты умрешь. — Спина Алексы уперлась в стену. Герцог скривил лицо — Хотя бы умри с достоинством. Ты же королевская кровь. — Он швырнул ей папскую буллу на колени.

— Пожалуйста...

— Вставай! — Он взревел, брызгая слюной.

Колени дрожали, но, цепляясь за стену, она поднялась. Чем выше –

тем тверже становился ее взгляд. Алекс подняла подбородок, встретившись взглядом с «кузеном».

— Пошел нахуй! — И плюнула ему в лицо.

— Хм. — Улыбка Марциана исчезла. — Теперь вижу сходство. — Герцог занес меч.

— Погоди! — Брат Диас встал между ними. — Момент!

Марциан схватил монаха за рясу, приставив клинок к горлу. В этот момент Алекс заметила следы в грязи. Невидимые шаги.

Санни материализовалась у повозки, подняла ключ, и открыла замком. Засовы упали. Задняя стенка повозки рухнула в лужу рядом с телом Якоба.

Внутри — тьма.

Или... движение? Глубокая тень в черноте.

— Что в повозке? — нахмурился Марциан.

Изнутри донесся рев. Глубже и страшнее боевых псов. Быкоголовый отступил, сжимая топор.

— Мне не говорили... — прошептал Диас.

С леденящим воем нечто вырвалось из тьмы. Клубок когтей, шерсти и мышц.

Чудовище впилось в быкоголового, и с легкостью разорвало его от горла до паха на половинки. Внутренности вывалились кровавой массой.

— Боже... — Алекс замерла.

Глава 11 Хорошее место

Волчица Вигга вопила от ярости и восторга, вырвавшись из проклятой повозки и вновь предавшись своему ремеслу — убийству, а заодно и хобби...

Тоже убийству.

Ей было все равно, почему у этого ублюдка была бычья голова. У всех ведь головы разные, не так ли? Она юркнула под его топор, вырвала железо из сведенных судорогой кулаков и обрушила его обухом на рог, отломив его. Затем швырнула топор в кроликоголовую девчонку на стене, расколов ей череп надвое. Потом впилась кулаками в бычье брюхо разрывая его и вырывая кишки — рыча и разбрызгивая слюну, всхлипывая в поисках хорошего мяса, сочных кусочков, лакомых кусков.

Головы у людей могут разниться, но нутро у всех похожее.

Ее челюсти со щелчком сомкнулись на женщине со свиной мордой, захватив голову и руку разом. Сжимала, сжимала, сжимала, пока кость не хрустнула, и рука, обмякла, словно мешок с кашей. Свинья завизжала, отбиваясь щитом в свободной руке. Поросенок лупила ободом по морде Волчицы, пока та рычала в ярости, потому что обломки руки все еще торчали меж ее зубов. Вигга извивалась, выбирая лучший захват: кусала, выкручивала, кусала, рвала, кусала.

Визги перешли в вопли, потом — хруст — череп лопнул как грецкий орех, и Волчица Вигга высосала весь свинной мозг. Фу, какая мерзкая соленая жвачка! Она подавилась, закашлялась и затем выплюнула серую массу, после чего впилась когтями задних лап в эту противную свиноматку, и рвала ее так яростно, что оторвала и вторую руку, а потом швырнула остатки в быкоублюдка, который, с вываливающимися кишками, поднимался с воем. Оба шмякнулись во двор, перемешавшись в отвратительную фаршеобразную массу.

— Где... хорошее мясо? — заорала она, но ее зубы и язык не годились для человечьих слов, а дождь щекотал нос, превращая речь в вой и рычание. Но сученыши все поняли. Они-то думали, они — звери, они страшные, но теперь узрели истинного монстра. Они метались, их глаза бешено вращались, они падали, они ползли прочь, они скулили от ужаса. Волчица Вигга сквозь пелену ярости вспомнила: все, что ходит, ползает или летает, всегда боялось ее.

Так и должно было быть.

Она вцепилась в лошадиный круп — не разобрав, человекоконь это или просто коньконь, зная лишь, что это мясо и повалила его на землю. Задние когти начали рвать и вспарывать тушу, вышвыривая внутренности через весь двор, так что стена заблестела кровавыми лоскутами. Волчица затолкала в пасть полную гортань внутренностей, давясь и хрипя, но это не было хорошим мясом.

Страшный голод горел, как раскаленный уголь в глотке, как пылающее клеймо в жопе, огромная пустота внутри душила и подстегивала, заставляя ее метаться, извиваться и орать, будто она готова была разорвать собственный хвост.

А хвост у нее вообще был?

Она вертелась волчком, пытаясь увидеть, но задние лапы вечно ускользали, падлы, и в итоге она шмякнулась кувырком через голову, заляпав весь двор грязью и кровью.

Увидев в этот момент очередной ходячий кусок мяса, Вигга поймала его и швырнула об стену. Голова разлетелась вдребезги, но волчице этого показалось мало. Она швырнула снова, так что стена треснула. Швырнула в третий раз — он болтался, как тряпка, а обломки камней рухнули на него, превратив в месиво, где торчали лишь пальцы.

Она рвала, кромсала, давила их, будто в каждом таилась особенная тайна. Но внутри находила лишь зловонное месиво и разочарование, сколько бы она ни старалась в поисках сокровищ.

Вигга засунула нос в овцу, сама вся в шерсти, но волокна все равно забились в ноздри — пришлось дергаться, скулить, чихать, разбрызгивая сопли. Она завыла на небо. Волчица была готова сорвать солнце и сожрать, дотянись когти. И еще она ненавидела эти мясные мешки, ненавидела деревья, стены, небо, дождь и себя больше всего — грязное голодное чудище, у которого, наверное, даже хвоста нет. Хотела вывернула бы себя наизнанку и сожрала, до того бесконечен был ее чудовищный голод...

Но... кто это?

Мужчина в сверкающих-пресверкающих доспехах, с сияющим-пресияющим мечом и крупицей упрямой решимости сквозь ужас на лице. Какое красивое лицо. Ооо, храбрец-храбрец. Вы только посмотрите на него. Волчица Вигга жаждала впиться в него, и проверить, не спрятано ли внутри хорошее мясо.

Она кралась к нему, соблазнительно извиваясь на цыпочках, как сука перед кобылем во время течки, и с разинутой пастью, задевающей грязь. Дождь холодными иголками колол болтающийся язык, оставляя зигзаги кровавой слюны.

— Умри, исчадие! — взвизгнул он.

— Сдохни сам, сучий ублюдок, — парировала она, но острота пропала, ибо вылилась в хлюпающий вой. Вместо этого она выбила меч из его руки, сломав кости прямо в железных латах. Клинок, звеня, улетел в повозку, а она обхватила его шею и вцепилась в голову.

Этот блестящий шлем чертовски раздражал — не ломался сразу. Ее зубы скрежетали по металлу, задевая, возможно, и лицо. Возможно, даже, оторвался нос.

Прежде чем она успела как следует сомкнуть челюсти, что-то ударило ее в спину, опрокинув кувырком. Она метнулась к источнику боли. Это был мужчина с кошачьими щелевидными глазами ударил ее алебардой. Из-за этого бок теперь ныл и горел, и хоть она ненавидела все, котов ненавидела особенно. Кем он себя возомнил?

Он замер в кошачьем шоке, когда она прыгнула на него и вырвала кусок из его грудной клетки, а затем швырнула вверх ногами в горящие конюшни. Крыша рухнула, горящая солома накрыла еще дергающийся труп, а лошадь, вырвавшись, понеслась по двору с горящим хвостом. Она ненавидела котов.

Блестящий поднялся вновь, что заслуживало уважения, учитывая, что он рыдал, с безжизненно болтающейся рукой. Урок: однажды ты король двора, а на следующий день — твое лицо превращается в кровавые лоскуты, а из дыры вместо носа пузырится кровь. Вигга набросилась, на этот раз захватив челюстями не только передними, но и коренными зубами, и трясла его, как тряпку, доспехи гремели, будто телега торговца кастрюлями, падающая с обрыва. Кажется, она такое уже видела.

Он булькал, визжал, царапал ее морду, пытался разжать челюсти ногтями, но шансов у него было меньше, чем остановить прилив пальцами. Она грызла, рвала, сталь наконец поддалась. Разом. И она раздавила его череп с громким хрустом. Сок брызнул, она запустила язык внутрь, втягивая кусочки вкусного мягкого мяса, а затем швырнула обрывки его тела через стену.

Ужасный голод утихал, прекрасная нужда убийств иссыхала. Она выплюнула клочья шлема и начала рыча бродить кругами. Может, ей еще нужно хорошее мясо, а может — прилечь? В повозку, где темно и пахло собой. Там уютно.

Прилечь и вздремнуть.

Но что за назойливый звук? Волчица обернулась. Ее слюна капала с клыков. Она увидела девчонку с дрожаще-безучастным лицом — таким, какое бывает, когда слезы уже кончились, и трясущегося священника на коленях перед ней. Вигга чуяла запах мочи, говна и духов, не понимая, кто из них обосрался, а кто надушился. Или оба. Или, может, духи пахли мочой и говном. Загадка. Священник бормотал молитвы, как всегда: «О Боже, о Спаситель, о Святая Беатрикс», будто Богу есть дело до этого мяса, будто Богу есть дело до чего-то, кроме себя.

Она оскалилась и издала скрежещущий рык — Волчица Вигга и Бог терпеть не могли друг друга, и это ее...

...

...

Раздражало.

Брат Диас стоял на коленях, все еще прикрывая дрожащую принцессу Алексию телом. Хотя, возможно, это было случайностью. Он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Парализованный ужасом, пока чудовище подбиралось ближе, расплываясь сквозь слезы в его глазах, ее рык заставлял дрожать весь двор.

Оно казалось огромным волком, псом размером с лошадь, но лохмотья человеческой одежды волочились за ним, пока оно кралось низко к земле. Передние лапы напоминали руки у которых мускулы вздувались под жесткой шерстью. Из почти человеческих пальцев торчали изогнутые когти, цепляясь за грязь.

Сквозь черную гриву, слипшуюся от крови, кусков мяса и мозгов мелькнула волчья морда. Проблеск глаз. Дьявольских глаз, пылающих ненавистью. Огромная пасть, черные губы, поджатые в безумной усмешке. Зубы — будто ножи мясника, дымящиеся от крови.

— Отче, защити нас... — прошептал он. Колено дергалось. Он слышал, как оно трепещет под рясой.

— Хоть и стоим у врат ада... — Чудовище рявкнуло, брызнув туманом крови ему в лицо. Он зажмурился, отворачиваясь.

— Хоть дыхание смерти... над нами... — Горячее дыхание коснулось щеки, молитвы превратились в бессмысленный стон. Смерть пришла, ужасная смерть. Он схватил руку Алексы, почувствовав, как та сжимает его в ответ с отчаянной силой...

— Вигга! — прогремел голос.

Брат Диас приоткрыл один глаз.

Якоб из Торна был, как бы выразилась Батист, пиздец как мертв. На его гамбезоне все еще зияла кровавая дыра в сердце от смертельного удара Марциана, не говоря уже о двух стрелах, торчащих из тела. И все же он стоял, невозмутимо выпрямившись, с видом разъяренного учителя, отчитывающего строптивого ученика.

— Вигга! — рявкнул он, шагнув к чудовищу. — Это поведение неприемлемо!

Чудовище попятилось. От Якоба и, слава Спасителю, от брата Диаса. Теперь оно больше походило на человека, присевшего на задние лапы, а не ползущего на четвереньках. Сквозь спутанные волосы виднелось меньше морды и больше лица. Воцарилась странная тишина, прерываемая лишь предсмертным хрипом одним из растерзаных зверолюдей.

Потом существо наклонилось вперед, раскрыв пасть — брат Диас отпрянул, хотя теперь в ней было меньше звериных клыков и больше человеческих зубов, и прохрипело сдавленно:

— Я хочу пить!

Тишина. Лишь шепот дождя из прорванного желоба да хлюпающие всхлипы быкоголового мужчины, ползущего к воротам и оставляющего за собой блестящий след кишок.

Женщина сидела на корточках, тяжело дыша, окровавленные руки безвольно болтались. Теперь невозможно было отрицать, что это женщина — невероятно высокая, мускулистая и совершенно голая. Ее кожа, а не шерсть, была измазана грязью и кровью.

— Хочу пить... — Ее нижняя губа дрожала. — Хочу пить... и в носу кровь. — Она плюхнулась на землю и зарыдала. — Хочу пить! И руку поранила!

Она откинула пряди черных волос, слипшихся от крови, обнажив угловатое лицо с широким лбом, массивной челюстью и татуировками на разных языках. На щеке жирное «БЕРЕГИСЬ», на предплечьях крупное «ОСТОРОЖНО», между буквами мелкие надписи, выколотые красками.

— Ты засунул меня в повозку, — сказала девушка вытерев слезы тыльной стороной разукрашенного запястья. — Ненавижу повозку!

— Прости, — Якоб упер кулаки в бока, оглядывая разгромленный двор. Стрелы все еще торчали из его тела. — Но, полагаю... причины очевидны.

— Я съела что-то плохое. — Женщина дернулась. Она оперлась на руки и вырвала поток крови и полупережеванных потрохов к ногам Якоба.

Алекс высвободила руку из липкой хватки брата Диаса, дрожащим пальцем указывая: — В нем... стрелы...

— Да, — безнадежно пробормотал брат Диас.

Женщина, еще минуту назад бывшая исполинским волком, покачнулась на коленях. — Это плохое мясо, — простонала она, вытирая рот. — Где я его взяла?

Якоб из Торна окинул взглядом растерзанные тела. — Ну... Тут и там.

Ее снова вырвало — черные комки шлепнулись в кровавую лужу. Вигга провела языком по зубам, выплюнув клочья перекрученного металла.

— Благословенная Святая Беатрикс... — Брат Диас отвел взгляд. — Что она такое?

— Очевидно же, что оборотень. — Из таверны вышел пожилой господин, спокойный, будто после сытного ужина, с тростью в руке, но не опираясь на нее. — И не из тех паршивых немецких подвидков, заметьте, что пляшут под луной и дрочат на нее. — Он держался прямо, бодро, с хитрой искоркой в глазу.

— Настоящий норвежский оборотень, кровь-да-молнии! Вижу, она снова устроила бардак. — сказал пожав плечами старик. — Вигга такая какая есть. Но иногда... бардак — именно то, что нужно.

Лишь по одежде и чему-то в глазах брат Диас наконец узнал его. — Барон Рикард?

Вампир, кажется, слегка позабавился. — В самую точку.

— У вас тут... — Алекс ткнула пальцем в уголок своего рта. — Прямо здесь.

— Ах. — Он достал платок, лизнул уголок и стер кровавое пятно. — Как неловко с моей стороны.

— Вы выглядите на двадцать лет моложе, — широко раскрыв глаза, сказала Алекс.

— Как мило с вашей стороны. Возможно, вы не столь бездарная курица, как я сперва решил. Из вас еще может выйти принцесса. — Барон подмигнул брату Диасу почти заговорщически. — Понимаю, это сложно принять, брат, но поверьте: поразительно, к чему можно привыкнуть.

— Для Часовни Святой Целесообразности... — эльф возник из ниоткуда, прислонившись к стене таверны со скрещенными руками, — ничего удивительного.

Брат Диас окинул взглядом горящие постройки, блюющего оборотня, рыцаря со стрелами и дырой на месте сердца, мертвых гвардейцев и полукозлов-полусобак и прочих полулюдей запутавшихся в сломанных воротах и валяющихся по всему двору. — Значит... — прохрипел он, — это обычный день?

— Ну. — Барон Рикард приподнял седую бровь. — Не сказать, чтобы нетипичный.

Глава 12 Императрица или смерть

Алекс сидела на сырой скамье. Императрица двора, усеянного грязными трупами.

Пожары почти потухли, дождь стих. Она ерзала под колючей рубахой снятой с чужого плеча. Алекс поменялась одеждой с девушкой, что набирала воду у колодца. Та смотрелась в ее слегка обгоревшем, но роскошном платье куда лучше, чем Алекс когда-либо. Правда, фасон портило то, что тело девушки лежало лицом вниз, а голова была вывернута назад, уставившись в небо с немым вопросом.

Идея Якоба. Чтобы новые убийцы решили, что она мертва. Вот ее высшая цель сейчас — чтобы все так думали. У нее никогда не было манер принцессы. Теперь не осталось даже платья.

Остались только враги.

Батист разрезал тунику старого рыцаря, и тот сидел сгорбившись, жилистый и перекошенный, с палкой в зубах, гримасничая, пока она вытаскивала из него стрелы. Якоб был больше шрам, чем человек: звездчатые раны, перекрещенные рубцы, пятна ожогов. Алекс сомневалась, что это его первое протыкание насквозь, не говоря уж о стрелах. Один шрам вокруг всей руки не давал. Казалось, как-будто руку отрубили, а потом пришили на место.

— Значит... вы один из них? — Брат Диас, все еще в грязи, сжимал священный символ до побеления костяшек. Будто висел над пропастью. — Из моей... паствы?

Якоб из Торна вытащил палку изо рта. — Меня прокляла ведьма, и... Черт возьми! — Батист дернула стрелу.

— Прости, — и бросила ее в сторону.

— Прокляла ведьма, из-за этого я не могу умереть. Бог знает сколько раз я пытался... ай! — Он снова зажал палку, когда Батист начала надрезать кожу вокруг второй стрелы.

Кровь почти не текла. Будто резали восковую куклу. В любой другой день история о проклятии вызвала бы у Алекс кучу вопросов. Сейчас она просто сидела, уставясь в пустоту. Что-то вложили ей в руку.

— Держи. — Это была Санни. Возвращала кинжал с резными змеями, который Алекс выбросила. — Может, еще пригодится.

Он казался чужим в ладони. Как и все вокруг. Словно сон. Или, может, она спала до сих пор, а сейчас — пробуждение. Она вытерла слезы рукавом. Алекс не чувствовала, что плачет, но вода лилась из глаз, носа, рта. Течь со всех сторон, как с дырявой крыши.

— Тебе больно?

Алекс покачала головой. Ссадины, синяки, царапины на руках от ползания по битым бутылкам мертвой служанки. Ничто по сравнению с самой служанкой и что она испытала. Ничто по сравнению с выжившими. Алекс вытерла глаза. Она всегда считала себя крепкой. — Не могу перестать плакать.

— Привыкнешь, — сказала Санни.

Взгляд Алекс скользнул по разорванным останкам людей, зверей и чего-то промежуточного. Парочка предприимчивых ворон уже начала пир. — Не уверена, что это утешение, — прошептала она.

Из стражников выжил лишь один, скорее спрятавшись. Теперь он сидел, прижавшись к конюху, и они оба уставились на женщину... или волчицу устроившую бойню. Вигга, так ее звали, стояла у колодца, голая, но с гордо откинутыми плечами и широко расставленными ногами, будто ей было плевать, напевая без мотива, смывая кровь с черных спутанных волос. Розовая вода стекала по мускулистой спине, покрытой татуировками волков, драконов, деревьев, рун и предупреждений. На одной ягодице красовалось надпись «ОПАСНО».

Брат Диас прикрыл глаза ладонью. — Ради Святой Агнессы, она не может одеться?

Вигга оскалилась, сверкнув четырьмя собачьими клыками. — Если твой Бог создал все сущее, разве не он сделал... — она повернулась, демонстрируя грудь, столь же мускулистую и покрытую татуировками, как спина. —...вот это?

— У тебя совсем нет стыда?! — Монах закрыл лицо полностью, хотя Алекс заподозрила, что он подсматривает сквозь пальцы.

— Чего боишься? Как бы не забыл обет... — Вигга сморщила лоб, царапая татуированный живот с полосой черных волос. — Как он там называется?

— Целомудрия, — пробормотала Санни, роясь в седельных сумках мертвой лошади.

— Боже, нет! — взвизгнул брат Диас, отвернувшись. — Просто... умоляю, прикройся, прежде чем мне придется призвать сдерживающие чары Ее Святейшества!

— Ладно, ладно, не гунди, — Вигга вылила остатки ведра на голову, фыркнула брызгами, отряхнулась как пес и зашагала к трупам, обнюхивая их.

— Она... безопасна? — прошептал монах, краем глаза наблюдая в ужасе.

Барон Рикард фыркнул.

— Абсолютно нет. Разве не видишь все предупреждения?

— У меня выживший! — Бальтазар выволок из разрушенной таверны герцога Михаила. Оба были в саже и крови.

Алекс схватила «дядю» за руку, и из носа снова потекло. Раньше она видела в нем лишь жертву аферы. Теперь радовалась, что он дышит. Он спас ее. Дважды. Он на ее стороне — а таких людей у нее почти нет.

— Алекс, — хрипло опустился на скамью Михаил. — Слава Богу!

— Я бежала, — пробормотала она бессмысленно. — Вернее, ползла...

— Ты жива. Это главное.

— Спасаешь раненых? — Батист подняла бровь, глядя на Бальтазара. — Не думала, что ты из таких.

— Вне моей обычной практики. — Маг мрачно уставился на коричневое пятно на запястье. — Но Ее Святейшество велела играть в милых.

— Вы обучены врачеванию? — с сомнением спросил брат Диас, когда Батист достала крошечный нож.

— Помогала цирюльнику в наемной компании. — Она разрезала штанину герцога. — Отсюда и навык бритья.

— И этого... достаточно?

— Мы и хирургией занимались, но наемники предпочитают бороды битвам. Но мне все равно, если считаешь себя опытнее меня, то вперед.

Она раздвинула ткань. Голень была черно-фиолетовой, согнутой в колене и вывернутой в щиколотке.

— Я ограничусь молитвами, — бледнея, отвернулся монах.

— Кажется, сломана, — хрипло сказала Алекс.

— Не нужно цирюльника, чтобы понять это, — заметил барон.

Бальтазар хвастался: — На принцессу напала пиромантка из ковена Евдоксии, но, к счастью, Бальтазар Шам Ивам Дракси оказался под... рукой... здесь... там же голая татуированная женщина.

— Оборотень, — пояснил барон.

— Фу. Настоящий норвежский?

— Основную часть резни — ее рук дело.

— Ургх! — Бальтазар пнул сапогом труп с лисьими глазами. — Что за гибридные уродцы?

— Эксперименты Евдоксии, — сквозь зубы процедил герцог, пока Батист щупала голень. — Искала местоположение души.

— Загадка, мучающая философов века... — Маг присел, разглядывая тварь. — Смешала человека и зверя. Гениально... — Он оттянул веко, изучая выпуклый глаз трупа. — Видел саркомагию, но с такой точностью — никогда...

— Евдоксию обвиняли во всем, — проворчал герцог, — но никогда в неточности... — Он застонал, когда Батист выпрямила его ногу. Алекс сжала его руку. Воровать было нечего, врать некому — ее навыки оказались бесполезны В данной ситуации.

— Нам нужно двигаться. — Якоб встал, кряхтя, натягивая окровавленную тунику.

Брат Диас закивал с рвением. — Не могу не согласиться. Немедленно возвращаемся в Святой Город и...

— Нет! — перебил герцог Михаил, задыхаясь. — Они знали, где мы. Кто-то в Небесном Дворце мог предать.

— Тогда хотя бы вызовем помощь...

— Мы не знаем, кому доверять. — Якоб поднял окровавленную папскую буллу. — Никто не должен был знать, что принцесса жива, пока она не достигнет Трои. — Он смял пергамент в кулаке.

— Каждый раз, — барон Рикард вздохнул, потягиваясь. — Каждый раз одно и тоже.

— Братья Марциана тоже могут знать об Алексе, — герцог говорил сквозь стиснутые зубы. — Теперь безопасно ей только в одном месте. — он взглянул на Алекс. Тишину прервал лишь кап-кап-кап с прорванного желоба.

— На Змеином Троне? — ее голосок дрогнул.

Брат Диас фыркнул в отчаянии. — Но мы не можем доставить принцессу в Трою!

— Должны. — Герцог махнул на выживших стражника и конюха. — Они помогут мне вернуться в Святой Город. Остальные идут дальше. О, Боже! — Он застонал, когда Батист вправила стопу.

— Мы семеро? — Брат Диас тыкал пальцем в свою «паству». — Вампир, эльф, оборотень... Она может наконец одеться уже?

Вигга стаскивала одежду с мертвого стражника, но отвлеклась, ловя языком капли дождя.

— Рыцарь, который не умирает, колдун...

— Я маг...

—...монах, который никогда не хотел быть чертовым монахом, и... — он беспомощно махнул на Батист, — бывшая помощница цирюльника наемников!

— И не только, — буркнула она, фиксируя сломанную ногу герцога обломками копий и ремнями.

Барон Рикард нахмурился. — Ты никогда не хотел быть монахом?

— Вы все спятили? — взвыл брат Диас.

— Да никто из нас не планировал участвовать в ебаной резне! — Алекс вскочила со скамьи, сжав кулаки. — Но вот мы здесь! Они хотят увидеть меня мертвой? Ну и хуй с ними! Я иду в Трою!

Брат Диас побледнел. — Но, ваше высочество

— Решено, блять! — отрезала она.

Санни пожала плечами. — Ну вот и все. — И начала собирать уцелевших лошадей. Как назло, солнце выбралось из туч, озарив кровавый двор теплом.

Барон Рикард повернул к свету лицо. Куда менее морщинистое, чем час назад. — Прекрасная погода для путешествия. — сказал, улыбаясь вампир, сидя на трупе одного из гвардейцев.

— Принцесса матерится как сапожник, — сказала Вигга. — Мне нравится. — Она наконец натянула штаны, мускулы играли на татуированных руках, пока она застегивала тесный кожаный жилет. — Смотри, монах! Теперь я скромна, как монашка.

Брат Диас зажмурился. — О, сладкая Святая Беатрикс...

Алекс сглотнула. Вспышка ярости... или храбрости?.. Угасла, оставив лишь опасности, врагов, мили пути и растущее подозрение, что она совершила самый большой проеб в своей жизни. А проебов у нее и так хватало.

Как всегда. Она была хитрой одиночкой, эгоисткой, мошенницей — до тех пор, пока кто-то не делал для нее малейшего жеста заботы. Тогда ей приходилось становиться героем, всем помогать, и в итоге, обсираться.

Колени подкашивались, когда она опустилась рядом с дядей. — Возвращайся. Выздоравливай. — Она выдавила улыбку, стараясь звучать уверенно. — Увидимся в Трое.

— Там тебя ждет леди Севера. Я доверю ей свою жизнь. — Герцог коснулся ее щеки. Боже, как ей хотелось прижаться к его ладони. — Я знал, что в тебе это есть.

Он не уточнил, что именно. Говно? Ложь? Страхи? Но ей, идиотке, пришлось сыграть героя. Теперь выбор сузился до двух вариантов.

Императрица или смерть.

Она уже сожалела. Как всегда.

Но пути назад не было.