Двоепапство

Интерлюдия

Интерлюдия

Османская империя, Стамбул, октябрь 1496 года.

Переход от величия к упадку далеко не всегда занимает долгое время. Порой подобное видно всем, порой лишь тем, кто умеет пользоваться своим разумом. Но вот происходящее в Османской империи являлось очевидным как для самих османов, так и для появляющихся там иностранцев. Война с коалицией стран, участвовавших в очередном – и на сей раз более чем успешном – Крестовом походе оставила на теле империи настолько глубокие раны, что они обильно кровоточили и отнюдь не собирались закрываться. Потери земель, вынужденное унижение при подписании мирного договора, потеря практически всего флота и почти полностью прервавшееся сообщение с другими странами морскими путями. Любое из перечисленного по отдельности ещё можно было пережить без далеко идущих последствий, а вот всё сразу…

Отсюда и нависшее над столицей империи тягостное уныние. Несмотря на все усилия самого Баязида II и сохранявших ему верность людей, переломить ситуацию у них так и не получалось. Немного помогали подачки нужным людям, но именно что немного. Глава дома Османа хорошо знал свой народ, особенно те его стороны, которые могли как помочь, так и принести череду несчастий,

Основным поводом для тревоги для султана являлось его собственное положение на троне. В Османской империи с самого её основания сложилось так, что если сидящий на троне ослабел, пошатнулось его доселе устойчивое положение – тогда следует опасаться всего и всех и даже от собственной семьи может последовать удар в спину. Особенно от семьи! Вот потому Баязид II, готовясь к совместной с франками войне с мамлюками, не забывал посматривать по сторонам, отслеживая движения каждого из своих сыновей, да и их матерей из поля зрения старался не выпускать. Оставшихся сыновей, потому как одного из них, самого опасного и властолюбивого, ему уже пришлось принести в жертву. Тайно, конечно, потому как открытие сего события, вынесение его на потеру простым правоверным было бы… опасным. Так что знали об этом очень и очень немногие. К примеру, находящийся сейчас пред его очами великий визирь Херсекли Ахмед-паша, к тому же женатый на родной сестре султана. Он вообще был в числе тех, кому было известно почти всё.

Опасался ли Баязид II предательства с его стороны? Остерегался, конечно, но менее, чем со стороны прочих, потому как не мог себе представить выгоды в том самом предательстве. Вот если таковая появится – тогда другое дело. Но пока… Пока он ему почти верил. Оттого и делился собственными тревогами, касающимися многочисленных отпрысков. Шесть взрослых сыновей, шесть тревог. Особенно с учётом того, что сейчас все они собирали войска для предстоящей войны, целью которой являлось восстановление пошатнувшегося величия империи. А собранные сыновьями султана войска, они ведь именно ими собирались, а значит и преданность таковых под большим вопросом. И тень покойного Селима, вновь поднявшаяся прямиком из могилы! Нехорошо так поднявшаяся, опасно лично для него, Баязида II.

Зато великий визирь Херсекли Ахмед-паша, покорно внимая словам своего повелителя и родственника по жене, на деле был занят совсем другим. Раздумьями относительно того, как лучше всего выполнить приказы тех, от кого самым прямым образом завидела его жизнь. Достаточно было лишь нескольких слов, что шепнут на ухо главе дома Османа и… Смазанный бараньим жиром кол, на который посадят недавнего великого визиря, или там подвешивание на крюках или… у палачей множество ухваток и все они ужасны для того, кто окажется в их «заботливых» руках. Особенно если окажется тот, кто совсем недавно отдавал им приказы. Османская чернь с особой охотой будет и пытать и смотреть за пытками того, кому совсем недавно готова была целовать не то что сапоги, но и их следы в надежде на отблеск внимания.

Но был ли у него, Херсекли Ахмед-паши, ранее носившего имя Стефана Херцеговича Косачи, какой-либо выбор? Не было, если не хотел податься в бега или ещё тогда, в конце Крестового похода оказаться мертвецом. Подобной участи для себя он не желал, потому и принёс вместо себя иную жертву – тогдашнего великого визиря, Коджу Дамат Давуд-пашу. Тогда именно Коджа стал как бы единственным виновником убийства Селима, сына Баязида II, Сам же Херсекли Ахмед-паша не просто «смог выкрутиться», но и «сильно помог» султану с заключением мирного договора со странами, участвовавшими в Крестовом походе. Потому и стал новым великим визирем. Потому ещё сильнее упрочил своё влияние при дворе и смог его не утратить. Однако…. Взамен всего этого он ежедневно чувствовал невидимый крюк в своих потрохах, столило потянуть за который и… А верёвка, за которую тянут, была в руках семейства Борджиа. Ну и у тех, кто говорил от их имени. Один такой разговаривающий встретился с ним недавно… в очередной раз. Напоминал, что следует делать и как именно, чтобы настоящие хозяева великого визиря Османской империи оставались довольны его работой.Воспоминания о тех разговорах и особенно последнем никуда не девались. Хуже того, память вновь и вновь заставляла к этому возвращаться…

Великий визирь по своему положению ответственен за многое. В том числе и за то, чтобы жители Стамбула были довольны своей жизнью. Не все, конечно, но уж определённые их части точно. Требуется постоянный подвоз еды в огромном числе – близ столицы империи вообще мало что произрастало, да и заставить османов работать… Ни султаны, ни их приближённые не были для этого достаточно наивными, понимая, что иначе их подданные из числа правоверных непременно взбунтуются. Потому кормили османов покорённые народы, такие как греки, валахи, болгары, албанцы и прочие. До недавнего времени и сербы, но теперь эта кормушка была недоступна, тем самым заставляя тратить немалые деньги за покупку нужных товаров. Иначе… Что такое бунты черни в Стамбуле хорошо знали и вовсе не стремились в очередной раз почувствовать на своих шкурах нечто подобное. И вовсе не потому, что Баязиду было не плевать. Тут иное. Те самые шестеро сыновей, шестеро возможных наследников. каждый из которых видел себя одного живым и на троне, а остальных – удавленными или обезглавленными. Пример отца и его борьбы за трон уже с собственными родственниками, особенно «султаном Джемом» был свеж в памяти нового поколения дома Османа.

Товары, товары и ещё раз они же, доставляемые в столицу империи со всех сторон, со всех частей страны и извне. Но если с поставками внутренними всё было приемлемо, но вот внешняя торговля находилась в упадке. А виной тому что? Правильно, полное господство в Средиземном море итальянских пиратов, да и в Эгейском они чувствовали себя как дома. Любой корабль – неважно, Османской империи или иной страны, где правили правоверные – вышедший в море был если и не обречён, то имел мало шансов добраться до нужного места. Потому доставить что угодно можно было либо кружным путём по суше, либо… на венецианских кораблях. Хотя и венецианские торговцы были не лучшим выходом, ибо заламывали большую, чрезмерно великую цену за доставку. Или всё же лучшим? Пожалуй, но лишь из-за неимения иных выходов.

Однако всегда находились люди, готовые рисковать кораблями, надеясь получить прибыль. Конечно же, таким образом везли не зерно или там масла. А вот дорогие ткани, фарфор, пряности… Именно те товары, которые занимают мало места, зато стоят больших денег.

Керим Сардак считался одним из таких торговцев, корабли которого были особенно удачливы. О нет, они тоже оказывались взятыми на абордаж и разграбленными, но мастерство нанимаемых им капитанов и удача позволяли тому получать немалые прибыли. И вследствие этого становиться всё более известным, получать большее влияние, возможность приблизиться к султанскому двору, а в будущем… Человек, обладающий богатством, должниками, а также полезными знакомствами в окружении султана мог взлететь очень высоко. А уж если привлечь внимание самого великого визиря…

Очень многим казалось, что Керима Сардака ждёт большое будущее, если, разумеется, он не оступится на половине пути или даже ближе к его завершению. Однако никто – или почти никто, если быть искренним – не знал, кем он является на самом деле. Полностью этого не знал и сам Херсекли Ахмед-паша, зато то, что Керим никакой не Керим и что он человек Борджиа – вот это было великому визирю известно. Не зря же он встречался с ним далеко не в первый раз и во время каждой такой встречи получал новые приказы. Сам же «Керим Сардак», отдавая их, искренне при этом улыбался, нисколько не скрывая своей радости от того, что сам великий визирь вынужден подчиняться врагам Османской империи. Вот и в последний раз…

- Получили ли славные сыновья великого нашего султана всё то, что должны были получить, о почтенный Ахмед-паша,- предельно вежливо на словах, но без тени уважения но существу произнёс «Керим Сардак». – Понимают ли они, какой день лучше прочих подходит для того, чтобы показать свою силу? Каждый свою, конечно.

- Смерть брата их не огорчила, но напугали те планы султана, о которых я им рассказал.

- Вы должны были намекнуть и только…

- Я намекнул. Остальное они домысливали сами, - быстро поправился великий визирь империи, почувствовав признаки холода в речи собеседника. – Я больше остальных обеспокоен одной только возможностью того, что Баязид заподозрит своих сыновей в чем-либо раньше срока. Они…. сразу скажут, кто натолкнул их на тот опасный след, пахнущий смертью. Множеством смертей.

Называющий себя Керимом в ответ лишь улыбнулся, тем самым показывая, что верит дважды предавшему. Или, что куда более вероятно, сделал вид. Херсекли Ахмед-паша не столь давно вынужден был общаться с глазами и ушами Борджиа в Стамбуле. Но и этого срока хватило, чтобы частично понять. Хотя бы ту ненависть, которую этот самый «Керим» испытывает не только к империи, но и ко всем османам. К нему же, как к «предателю крови», особенно.

Борджиа… Великий визирь имел достаточно ума, потому осознавал приверженность этой итальянской семьи к опоре не на тех, кого можно купить, а лишь на по-настоящему верных. Остальных они лишь использовали, хотя слово своё король Италии держал. Своеобразно держал, потому как любил находить тайные ходы в отношении тех, кого сильно не любил. Зато упрекнуть в нарушении даже мимолётных обещаний Чезаре I так пока никто и не смог. Пытались, конечно, но… подобное вызывало лишь печальные улыбки у способных думать.

Лично ему Борджиа обещали богатство и безопасность всей семьи… если он будет правильно себя вести и не попытается в очередной раз предать. Предать тех, кто держал его с гарротой на шее и готов был в любое мгновение затянуть стальную петлю.

Кто затянет? Уж наверняка не «Керим», который лишь голос своего коронованного хозяина. Зато голос уверенный в себе, на которого полагаются и собираются использовать долго. И не только он, но и те, кто вокруг него. Пара слуг, которые и не слуги, а скорее охрана, умеющие убивать и притворяться правоверными. Жёны, Мариам и Зульфия… внешне показывающие полную покорность, подобающую супругам богатого и уважаемого стамбульского торговца, но на самом деле… На самом деле достаточно посмотреть в глаза этим тигрицам, чтобы понять их истинные желания. А они заключались в стремлении убивать, пусть не лично, но посредством своих слов, действий или просто помощи тому, кого они называли своим «мужем и господином». И все они были не османской крови. Все, исключений Херсекли Ахмед-паша не наблюдал. Лишь на низших ступенях Борджиа использовали «чужую кровь», покупаемую за золото, но лишённую какого бы то ни было доверия и возможности подняться наверх. Купить, использовать… и выбросить. В этом и была сила этой семьи. Другие считали это слабостью, но он, как находившийся в разные времена по разные стороны, понимал обстановку лучше многих.

Раздел! Свои и чужие. И если свои могли предать, этого не избежать, но всё равно число этих самых предательств было гораздо меньше. Сразу по нескольким причинам, из которых опора не на веру, а на кровь была одной из важнейших. Особенно в противостоянии с мусульманским миром, внутри которого он, великий визирь, находился уже очень давно, а потому знал его уязвимые места. Лоскутное одеяло редко когда бывает прочным, особенно если нити, которыми сшиты лоскутки, гниловаты. Не столь важно, кому именно молиться. Куда важнее, кто это делает и что этих самых «кто» объединяет. Османская же империя этими самыми «объединяющими нитями», помимо религии, похвастаться как раз и не могла…

- Шехзаде Ахмет всегда был соперником Селима и считал себя тем, кто должен наследовать Баязиду II, - слегка улыбнулся «Керим Сардак». – Теперь он должен видеть новые возможности. А Шехзаде Коркут должен начать из-за страха смерти. Раньше он боялся братьев-соперников больше отца. теперь, после смерти Селима, если ты, почтенный Херсекли, сделал всё верно, должен быть в ужасе перед отцом. Но в правильном ужасе. Ты же сделал всё правильно?

- Да. Керим. Ахмет собирает войска в своей Анталье и в своих мечтах видит отцовский трон. Коркут выжал Трабзон, как будто тот апельсин. А воины – тот сок, который стекает из него.

- Остальные?

- Они… встревожены, но первыми не начнут. Желание власти Ахмета и страх Коркута оказались сильнее жадности или осторожности иных сыновей султана. Но если начнут одни, другие тоже не останутся в стороне.

- Чьей?

- Может отца, может желания сделать из своего санджака ханство или королевство. Аллах знает, не я.

«Голос» короля Италии был доволен услышанным, это великий визирь осознавал столь же ясно, как и всё возрастающую угрозу разоблачения собственной игры. Пускай он был очень, чрезвычайно осторожен. донося до сыновей султана правильную правду о смерти их брата, но вся его безопасность доживала последние если не недели, то пару месяцев.

- Я знаю, что войска султана уже выдвинулись к границам Мамлюкского султаната. И что Баязид II в этот раз будет очень осторожен, предпочитая раньше прочего бросить в пламя сражений тех, кто верен не ему, а сыновьям. Они сами понимают это? И что он сделает так. чтобы верные трону янычары избавили этот самый трон он новых угроз… со стороны наследников? Сперва Селим, а затем… Кто именно, Ахмет или Коркут? Пусть думают и боятся.

Если бы Херсекли Ахмед-паша мог себе это позволить, он бы… выпил крепкого вина. Много, сразу. Или хотя бы вышел на свежий воздух, а не оставался здесь, в помещении без открытых окон и освещаемом лишь несколькими светильниками. Пауки из Рима уже сплели новую паутину, запутывая в ней уже не только его, но и всё ещё живых сыновей Баязида II. Он сам уже давным-давно в ней запутался. Или служба или… лютая смерть. От тех или от других.А Борджиа хотя бы не были замечены за нарушением своего слова. Не молодые Борджиа точно.

Переплетение бывшего и действительности и того, чего не было, но что являлось очень похожим на правду. Вот чем были страшны слова, посредством его, великого визиря, вложенные в разум сыновей султана. Их подталкивали к бунту, имея в руке весомый довод – смерть Селима, оказавшуюся далеко не тем, что они о ней думали раньше. Спасти Османскую империю могло лишь заступничество самого аллаха! Херсекли Ахмет-паша осознавал это, но не слишком верил в подобный исход. А потому… В конце концов, менять сторону ему будет не в новинку. Оставалось лишь понять, какой именно их осколков готовой разрушиться империи окажется более благоприятным для одного бывшего великого визиря.

***

Если в одних местах царят страх и уныние, обязаны быть и те, в которых присутствует совершенно иная обстановка. И дом Мирко Гнедича, давно уже надевшего маску Керима Сардака, восходящей звезды на стамбульском небосводе, был как раз таким оазисом не просто благополучия, но ещё и уверенности. Не в смысле уюта и комфорта – хотя и это тоже – а успеха в более широком понимании сего слова.

Внешнее и внутреннее, две стороны одной монеты, части единого целого. Одна для всеобщего обозрения, показывающая маску под названием «Керим Сардак». Зато другая – это было истинное. Сейчас Гнедич чувствовал себя по настоящему хорошо, довольным жизнью. И дело даже не в двух прекрасных женщинах, которые уже не просто играли роли его жён, а стали настоящими спутницами в жизни, к тому же разделяющими его стремления. Не в обстановке истинного восточного кейфа, к коему он за минувшее время привык и даже стал получать немалое удовольствие. Кричащая роскошь, слегка кружащаяся после вроде как запрещённого по Корану, но употребляемого почти всеми магометанами вина… Мирно спящая рядом Мариам-Злата и перебирающая пряди собственных волос, о чём-то задумавшаяся Зульфия-Божена. К этому прибавлялось состояние блаженной отрешённости после удачно завершённого несколько часов назад разговора с Херсекли Ахмет-пашой и ещё парой важных людей, чья роль в предстоящих событиях была подробно расписана. Не столько им, сколько теми, кто дал ему возможность поквитаться к этим богомерзким порождением, Османской империей. Очень многие были довольны итогами Крестового похода. Освобождённые сербские земли. возрождение самого королевства Сербского… А то, что корона оказалась на голове Лукреции Борджиа, а не потомков прежних королей – это не имело значения, не было по-настоящему важным. Зато возрождённой Сербии дали надежду не просто на будущее, но ещё и на месть. Не сразу, позже, но этого хватало.

Многим хватало, но не таким как он, пылающим в огне ненависти. Чезаре Борджиа и его приближённые, особенно из ордена Храма, это понимали. Понимая, продолжали подпиливать ножки османского трона. Чтобы обрушить и самую магометанскую империю и тех, кто находится на вершине. Он сам, как глава прознатчиков Борджиа в Стамбуле, знал многое. Без знаний и понимания не получилось бы работать так, чтобы не было стыдно перед самим собой. Именно сюда, в дом «Керима Сардака» стекались сведения, люди, золото. Это все делалось так. чтобы не вызывать и тени подозрений. Маска… Самый, пожалуй, удачливый из всё ещё рискующих вести морскую торговлю. Тот, чьи корабли раз за разом ухитрялись уходить от итальянских пиратов, а потери, без которых всё стало бы подозрительно, с лихвой перекрывались прибылями. Теми самыми прибылями, которыми он щедро делился с важными людьми Стамбула. Великий визирь опять же, которому делались особо ценные подношения… как думали очень и очень многие.

В чём-то они были даже правы. Гнедич доставлял своему «покровителю» различные диковины из самых разнообразных мест, словно бравируя своей возможностью доставить что и когда угодно. Для всех он был верным слугой своего покровителя, готовым на всё ради благоволения великого визиря. На деле… подчинённым был как раз визирь, а не «скромный торговец».

- Ты нахмурился, - Божена провела кончиками пальцев по груди своего возлюбленного и одновременно сотоварища по тайным и кровавым делам. – Я могу помочь или просто отвлечь?

- Ты помогаешь. Злата тоже… Без вас двоих тут было бы совсем мучительно.

- Не только мы трое в этом доме. Есть и твои «слуги».

- Они мои руки и клинки. Вы… это вы. А беспокоюсь я о том, что будет, когда начнётся война. И получится ли столкнуть османов в пропасть.

- В нужное время столкнуть, Мирко, - проворковала обнажённая красавица, тесно к нему прижавшаяся. – Я понимаю, что Его Величество знает, что делает, но…Ему ведь сейчас нужен Иерусалим и не нужно, чтобы его заняли не только османы, но и французы. А если сыновья Баязида восстанут, что случится тогда?

- Восстанут в нужное время, Божена, - говоря, Мирко начинал поглаживать льнущую к нему девушку, ощущая, что та очень даже не прочь ещё немного пошалить. – Наш приручённый визирь донёс до слушающих его речи то, что восстание против всё ещё сильного отца может быть опасно сверх меры. А вот если его успеют потрепать войска мамлюков… Не смотри так, я всё понимаю.

Девушка смотрела. Так, как научилась за прошедшее время, пристально, с любовью но и с некоторым сочувствием. Дескать, я бы и хотела поверить, да как-то никак не получается. Слова тоже прозвучали, помимо взглядов.

- Баязид собирает войска, но самых верных оставляет тут, в Стамбуле. Как же его смогут «потрепать»? Вот его сыновей – да, смогут.

- Великий магистр и для этого успел кое-что придумать. Столкнуть лбами сразу трёх своих недругов и получить желаемое.

- Османы, французы и… и мамлюки. Как?

- А вот про это мне не рассказали. Каждый знает лишь нужное. Я и без того посвящён во многое, милая. И вы, - взгляд на продолжавшую сладко посапывать злату, - тоже не блуждаете во тьме неведения.

Гнедич действительно знал многое. Но не всё из этого самого многого рассказывал даже своим подругам-соратницам. Прежде всего нужно было столкнуть мамлюков и османские войска. А уж будут это верные султану или султанским сыновьям – разница невелика. В первом случае всё пройдёт совсем хорошо и быстро, даст Ахмету с Коркутом возможность быстро поднять восстание, тем самым разрывая империю на куски. Во втором же… Сила войск Османской империи всё равно уменьшится, а вложить в головы султанским сыновьям, что их намеренно ослабляют, хотят, чтобы те и вовсе не вернулись – тоже найдутся способы. И тогда они всё равно восстанут. Просто несколько позже. В любом случае он. Мирко Гнедич, будет с наслаждением наблюдать, как корчится в агонии ненавистное ему государство.

А ведь имелось и ещё одно место, способное доставить Баязиду II немало хлопот. Какое? Крымское ханство, являющееся вассалом Османской империи вот уже более двух десятков лет. Вассалом не слишком покорным. Только и ждущим возможности избавиться от находящегося в Стамбуле повелителя. Особенно теперь, когда хан Менглы-Гирей почувствовал свою силу, поглотив или разбив осколки Золотой Орды и очень успешно совершая набеги на Польшу с Литвой. Но это было вне круга знания Гнедича. Он лишь по смутным оговоркам догадывался, что и с той стороны Османской империи будет больно. И это не могло не радовать.

Ожидание. Осталось совсем недолго. Но пока оно длится, ему будет чем заняться. И во вред османам и себе в удовольствие. То самое, которое он испытывал прямо сейчас, наслаждаясь близостью с любимой женщиной и мечтая о неотвратимо приближающихся временах краха османов, причинивших столь много боли и страданий ему, его близким и вообще тем, кем он хоть немного дорожил.