Дверь обратно

— Не бойся, это огненные Велесовы кони на другое пастбище переправляются.

Рогдай же тем временем творил чудеса: плотно прикрыв сосуд пробкой, он несколько раз встряхнул его, потом сквозь маленькую дырочку перелил полученную однородную массу в какую-то форму, а уже после этого сунул форму в крынку с молоком тура и через пять минут достал оттуда камень в форме восьмиконечной звезды. Все ахнули! Красота была просто неописуемая! Как из двух невзрачных камешков могло получиться такое чудо? Самоцветная звезда переливалась всеми оттенками желтого: от темного до светлого, почти прозрачного — внутренним живым цветом.

— И вот в таком виде нутряная звезда обретает абсолютно уникальные свойства. Проделать это в обычной печи не получится. Только огонь царства Велесова может растопить камни до нужной температуры. А теперь все по очереди подержите камень в руках и прислушайтесь к своим ощущениям.

Когда очередь дошла до меня, урок уже подходил к концу. Пульсирующая солнечным светом звезда уютно легла в мою ладонь. Тепло от нее пробежало от кончиков пальцев по всему телу. Скоро звезда завибрировала в такт биению моего сердца. Через некоторое время я перестала чувствовать пульсацию камня. Сбоку уже тянулась рука следующего ученика. Я разжала пальцы — звезды не было. Только на ладони остался след, как от ожога.

— Впиталась, — ахнул кто-то рядом.

Я непонимающе посмотрела на Рогдая. Тот в ответ крякнул, сильно дернув себя за бороду.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он потом, — отродясь про такое не слыхивал. Хвори всякие она лечит — это да. А вот чтоб растворяться в теле… — И он снова крякнул. Потом, видимо вспомнив об учительском долге, внимательно посмотрел на меня. — Ты это… как его… чувствуешь, то есть?

— Да нормально, — прислушавшись к себе, я пожала плечами, — вроде все как обычно.

— К Атею надо, — подал голос Анебос.

— Вот это правильно, — явно обрадовался гмур, — Атей нам завсегда все объяснит, — и, взяв меня за руку, потащил за собой.

Поднимались мы по той же горке, по которой скатились сюда. Точно так же сели внизу на приступочку, и нас покатило наверх. В какой-то момент в голове все перепуталось, и стало казаться, что тебя тянет не наверх, а ты опять катишься вниз.

Атей был у себя. Он сидел на крыльце и изучал свиток просто невероятной длины. Рогдай, поглядывая на меня, рассказал суть дела. Похоже, произошедшее произвело впечатление и на многомудрого волхва.

— Неужто без остатка всосалась? — спрашивал он, внимательно разглядывая мою руку.

— Ну если только не считать остатком подпаленную ладонь. — Я почесала горб.

— Что-то частенько в последнее время стало происходить то, о чем я никогда не слышал…

Мне стало слегка не по себе, так как недоверчивый взгляд Велесова служителя уперся мне в переносицу. И тут уж ничего не оставалось делать, как только недоуменно пожать плечами. Уж кто-кто, а я и подавно знать не знала, в чем причина проявившейся некомпетентности волхва…

— Какой у вас сейчас урок?

— Хозяйственно-Обережная Волшба вроде бы…

— Кузьмич ведет? — Я опять пожала плечами. — Ну это ничего, я скажу, что ты у меня была.

Они с гмуром раскланялись, и Рогдай удалился в глубь Рощи, а Атей кивком головы позвал меня в избушку. Я привычно направилась к лавке, но волхв, взяв меня за руку, потянул к дальнему углу. Там он коснулся стены навершием посоха, от которого в тот же миг побежали тонкие прожилки ярко-красного цвета. Было полное ощущение, что он ткнул не в стену, а в хрупкий первый осенний ледок. Количество и толщина трещин увеличивались до тех пор, пока, ярко вспыхнув наподобие кристалла, перед нами не предстал портал, горящий кислотным отсветом. Волхв так же молча потянул меня туда, отодвигая свечение рукой, будто простую занавеску. Мне ничего не оставалось делать, как только шагнуть следом.

На несколько секунд я ослепла, уши заложило с такой силой, что я испугалась за сохранность барабанных перепонок. Когда способность слышать и видеть вернулась ко мне, я не сразу поняла, где нахожусь, — со всех сторон бил нестерпимо яркий свет. А когда поняла, попыталась рвануть назад и тут же уперлась в гладкую стеклянную стену. Мы были посреди лавы! И если через купол в пещере гмура это производило сильное впечатление, то когда она обтекает со всех сторон, отделенная от бренного тельца лишь тонкой стеклянной преградой… Чтобы было понятно: мы находились в куполообразном помещении диаметром метров в пятнадцать. Его стены, пол и потолок состояли из тонкого на вид стекла, которое, судя по всему, было полностью погружено в огненный поток.

— Стеша, иди сюда, — Атей уже стоял посреди этой капсулы возле небольшого возвышения.

Я сделала шаг. Мне показалось или пол действительно завибрировал? Стараясь не отрывать ногу от пола, я еще немного передвинулась вперед.

— Да не бойся ты, это очень прочный материал, — и в доказательство этого подпрыгнул на месте.

Вот только это мне нисколько не помогло! Я опять сделала маленький скользящий шажочек на трясущихся ногах. Атей смотрел за моим так называемым передвижением, смотрел… Потом подошел, подхватил на руки так стремительно, что я и ахнуть не успела, и в три шага достиг того самого возвышения в центре пузыря. После чего аккуратно поставил на него мое полностью уже лишенное воли тело.

— Постарайся не шевелиться, — бросил он и перекинул посох из одной руки в другую.

За кристаллом потянулся огненно-красный след. Атей повернулся вокруг себя — след обвил его плотным обручем. Дальше же мой взгляд уловить движения не мог. Волхв совершал какие-то перемещения с такой скоростью, что превратился в размытый сгусток, опоясанный все более уплотняющимися росчерками огня. Вдруг в какой-то момент он остановился, поднял посох вверх и легко встряхнул его, как встряхивают ртутный градусник. Вслед за навершием огненная масса устремилась ко мне и плотно облепила все мое тело полностью. Осторожно скосив глаза вниз, я с содроганием увидела, что теперь весьма напоминаю металлический памятник вождю пролетариата, отправленный на переплавку и уже засунутый в мартеновскую печь. Вот уж точно — «светоч революции»! Огонь становился все ярче и ярче, постепенно теряя красные оттенки, и вот тут-то я начала просвечивать. Не знаю уж, насколько сильно, так как мои отнюдь не крабьи глаза настолько далеко заглянуть не могли.

Атей же тем временем водил вокруг меня хороводы с самым задумчивым выражением лица. Только намотав не одну сотню метров, он огорченно вздохнул, поднес опять ко мне свой посох, который, как пылесос, втянул в себя весь огонь. Я осторожно пошевелила руками… ногами… вроде цела. Даже сарафанчик не подкоптился нисколько.

— Да, девица, с твоим здоровьем можно поля в одиночку возделывать.

— Ну вот и нашли наконец-то мое божественное предназначение. — Я облегченно вздохнула, окончательно убедившись, что вреда организму никакого не нанесено. — А можем мы о моем блистательном будущем хлебороба поговорить в другом месте? — Я многозначительно повела глазами вокруг. — В более душевной обстановке?

— Да, конечно, — согласно махнул головой огнепоклонник (мать твою!).

После этих слов Атей подошел к только ему ведомой части купола и проделал те же действия, что и в избушке. На этот раз я не заставила себя долго упрашивать, когда загорелся портал. В два прыжка, которым обзавидовалась бы сама Анна Павлова,[44] распластываясь в воздухе практически в шпагат (по-моему, в балете это «гранд жете» называется), я достигла портала. Даже если бы полу пришла в это время охота разбиваться льдинами под моими ногами, я бы все равно оказалась проворнее. Наступившие следом темнота в глазах и ушная заложенность были восприняты мной как величайшее благо.

В избушке Атей объяснил, что нутряная звезда обладает свойством излечивать буквально все внутренние хворобы. Сама она при этом остается неизменной, разве что при врачевании особо сложных недомоганий может слегка притухнуть пульсирующий огонь. И это все. В капсуле волхв обследовал меня и мои органы, но никаких отклонений или недавнего вмешательства не заметил. Поэтому получается, что камень не впитался в меня, а просто испарился.

После этого мне в руки по очереди были выданы все самоцветы, которые нашлись в ларце у Атея. И все они через какое-то время целыми и невредимыми вернулись назад. В самом конце со дна ларца была вытащена еще одна звезда. Я, взяв ее в руки, испытала всю гамму ощущений, тождественных пещерным. Тут же разжав ладонь, убедилась, что проклятая побрякушка опять исчезла.

Едрит, да что ж это у них за специалисты-то такие! За время знакомства с Атеем вот это его растерянное выражение лица стало просто привычным. Что меня он изучал, что Славика, опять же, вечерницу не сыскал, теперь вот это происшествие! Мысли о некомпетентности данного субъекта, похоже, опять пришли в голову не только мне, потому что волхв смущенно закашлялся и, посмотрев серыми бездонными глазами, постарался побыстрее от меня отделаться.

— Скоро следующий урок начнется, — промолвил «заботушка», — тебя проводить или сама дойдешь?

— Проводить. В ваших лабиринтах сам черт ногу сломит.

На слове «черт» волхв вопросительно приподнял бровь, но переспрашивать не стал.

В полном молчании мы спустились вниз.

— Какой урок-то хоть будет? Знаешь?

— Оборотничество.

— Ну тогда, значит, нам сюда.

И мы, повернув пару раз по центральному коридору, пришли в огромный зал. Свет там тоже лился через потолочный витраж. Одна стена была полностью заставлена в ряд чучелами животных, отгороженными друг от друга небольшими загородками навроде плетней. Противоположная же стена была целиком зеркальной.

Учеников еще не было видно, похоже, предыдущий урок не закончился.

— Очень кстати, — пробормотал Атей себе под нос. — Я как раз насчет тебя хотел поговорить со Славуней Леговной.

И он направился в сторону маленькой старушонки, которую я вначале и не заметила за чучелом огромного медведя.

— Здоровья вам, уважаемая Славуня Леговна, — отвесил он низкий поклон.

— И вас хворобы пусть минуют, мудрейший Атей Волянович.

Старушка шустро засеменила в нашу сторону. И вот это учитель Оборотничества? Я, честно говоря, предполагала увидеть кого-то повнушительней. Да ей лет сто на следующей неделе жахнет! Когда она подошла к нам, Атей, показывая на меня, сказал:

— Вот, Славуня Леговна, привел вам новую ученицу, вы уж уделите ей побольше времени. Введите в вашу кухню, а то ей не угнаться за классом. По ускоренной системе, если можно. А это тебе, — он протянул мне бурдючок, который выглядел как родной брат предыдущего.

Потом, тепло распрощавшись со старушонкой, он гордо удалился. Бабка же обошла меня вокруг (вот чем я сегодня не новогодняя елка!), отвратительно принюхиваясь. Ее скукоженное личико и так напоминало печеное яблоко, а тут и вовсе: все складки устремились в сторону носа, глаза прикрылись тяжелыми лоскутами век, из-под платка выбился клок седых волос. Просто какое-то маленькое, но очень хищное и при этом крайне неприятное животное. Старое, но способное загрызть любого насмерть.

— Лиса, — сказала она, остановившись.

— Простите? — Я в растерянности посмотрела на нее.

— Лиса, говорю. Тебе, деточка, для начала лиса больше подойдет, — ласковый голос совсем не вязался с внешностью старой карги, — пойдем за мной.

И она бодро порысила к чучелу лисицы, стоящей неподалеку.

— Ты из баклажки-то своей отпей, если Атей Волянович считает, что надо, — значит, надо.

Я хлебнула. Пойло показалось еще более мерзким, чем вчера. Возникло стойкое подозрение, что без чего-то стухшего пару дней назад здесь не обошлось. Сделав над собой нечеловеческое усилие, чтобы включить глотательные функции ротоглотки, я пропихнула отвар внутрь. Да-а, уж что-что, а наркотического привыкания к данному продукту возникнуть точно не может! Вытерев набежавшие слезы, я посмотрела на бабульку. То ли слезы чего в глазах прочистили, то ли питье восприятие обострило, но я увидела редкие седые усики и бородку на лице у «божьего одуванчика». Тьфу ты!

Между тем старушка, убедившись, что микстура принята, усадила меня на пол возле лисицы и, бегая взад-вперед, поведала вкратце следующее. Есть два вида оборотничества. Первый — когда просто прикупаешь заговоренный на это дело амулет, и тогда заморачиваться с учебой вообще не надо. Знай кувыркайся через пни да топоры. Но этот способ имеет целый ряд недостатков. Самый существенный заключается в том, что если что-то случится с амулетом, пока ты в ипостаси зверя, то тут, хоть заскочись через что хочешь — делу это не поможет. Спасти незадачливого горе-оборотня может лишь волшба понимающего в этом деле чародея. И вот тут-то включается второй недостаток — ты в образе зверя не можешь говорить на человеческом языке. В принципе, вообще ни на каком не можешь, потому как к звериной внешности не прилагается автоматически знание наречия, на котором этот зверь изъясняется. И выходит, объяснить доброму кудеснику суть проблемы крайне затруднительно. Есть и третий фактор — человек-перевертыш очень уязвим в звериной ипостаси.

Теперь же о превращении обученного человека. Оно может проходить без всяких дополнительных предметов — только лишь силой мысли. Акробатических этюдов при этом тоже не надо исполнять. Перекидывание происходит практически мгновенно и в одну и в другую сторону. Владение человеческой речью остается при тебе. Количество форм ограничено только твоим мастерством. Кроме всего прочего, ты, достигнув определенного уровня, можешь оборачивать не только себя, но и других людей. И еще: в звериной ипостаси значительно увеличивается крепость и выносливость организма.

Да… что уж тут скажешь. Пиар-кампания пользы обучения проведена успешно. Одна мысль о том, что ты потеряешь навешанные на тебя девайсы и так и останешься на всю жизнь (то есть, в лучшем случае, на месяц) какой-нибудь бабочкой-капустницей, убивала всяческую охоту к экспериментам.

— А вы умеете и других превращать? — спросила я у карги.

В ответ в глазах весьма пожилой дамы заклубилось что-то весьма напоминающее туман, и я почувствовала, как быстро приближается пол. Испугавшись, что сейчас впечатаюсь со всей силы в него лицом, я дернулась, но ничего не произошло. Я крутанула головой. Мама дороХая! Рядом со мной стоял даже не великан, а какой-то колосс! Одна его ступня была раз в пять длиннее меня лежащей! Голова же и вовсе находилась на неподвластной разуму высоте. Человек размером с небоскреб! Я попыталась встать — получилось как-то шатко, поэтому я опять упала на карачки и поспешила убраться подальше. В это время великан наклонился и схватил меня сзади за сарафан. Я заорала, задергалась, пытаясь вырваться. Но тут уж без толку! Хватка была железная. Смирившись с неизбежным, я успокоилась и затихла. Исполин тем временем приблизился к зеркалу, и в отражении я увидела каргу, держащую за хвост мышь. «Превратила», — подсознание в ужасном прозрении зажало рукой рот. Между тем ведьма выпустила из пальцев хвост. Не успела я испугаться неминуемой смерти из-за падения с такой высоты, как обнаружила себя стоящей рядом с опять маленькой старушонкой.

— Умею, — ответила она на вопрос, про который я и думать забыла, — а теперь слушай далее.

Но сказать она больше ничего не успела, так как в классе стали появляться наши. Здороваясь с чудовищной бабкой, многие интересовались моим здоровьем, что было крайне необычно, но от этого не менее приятно. Когда собрались все, Славуня Леговна раздала каждому по малюсенькому керамическому горшочку, называя при этом различных животных. Похоже, все были в курсе, что делать дальше, так как, получив причитающееся, расходились к названым зверям, а потом случилось необычное: мои соученики проводили перед глазами чучел сложенными определенным образом пальцами, и те начинали оживать. Вначале исчезал стеклянный блеск глаз, потом тело становилось не таким деревянным, а затем зверь и вовсе менял позу, отряхивался или зевал.

— Они их оживляют? — Я повернулась к наставнице.

— Почему ж оживают-то, они и без того живые, просто в оцепенелом сне находятся. Кто ж живую душу-то загубит просто за-ради удовольствия? — Она недоуменно смотрела на меня.

— И долго они в таком оцепенении?

— Да по-разному, но чаще всего только на время учебы, а дальше на волю выпускаем, а на следующий год других ловим.

Убедившись, что все ученики при деле, бабулька снова повернулась ко мне. Не знаю почему, но после последних слов она стала вызывать у меня гораздо меньшую неприязнь. Может, из-за влажно блеснувших глаз, когда она говорила о невольцах, может, еще почему… Короче, оттащив меня опять к оцепеневшей лисице, она продолжила объяснение:

— Ну так вот, девонька, тут главное понять внутреннюю суть вначале себя, потом зверя…

Дальше мне было предложено плюнуть себе на ладонь, поднести плевок к глазу и, включив третье око, начать, насколько возможно, увеличивать лужицу слюны. Как включать то самое «третье око», я знать не знала, но старушонку это нисколько не смутило. Как следует размахнувшись, она отвесила мне звонкий подзатыльник с какой-то особенно долгой оттяжкой. От обиды и неожиданности на глаза навернулись слезы. Я окинула взглядом окружающих, надеясь, что никто этого позорища не видел, и тут же заметила, что нечто в окружающем поменялось. Стало заметно слабое свечение вокруг буквально всех предметов, а от макушек людей вдобавок потянулись тоненькие ниточки.

— Прости, девонька, но это самый быстрый способ был. Ты ж сама слышала, Атей Волянович просил по ускоренной. — Тон у мерзкой карги и впрямь был извиняющийся. — А теперя смотри на ладонь.

Я опять уставилась на плевок, и чем дольше я на него смотрела, тем все больше и больше он ко мне приближался. Вскоре я видела перед собой не каплю жидкости, а нечто похожее на кусок льда с нанесенными рисками, образующими что-то вроде квадратов. Под одобряющее бормотание наставницы я все глубже и глубже проникала в структуру капли, пока перед глазами не завертелась двойная спираль, в которой даже такое дерево, как я, признало молекулу ДНК.

— Видишь внутреннюю суть свою? — раздался рядом вкрадчивый шепот.

Я молча кивнула.

— А теперь запоминай.

Взбодренные волховским пойлом мозги с готовностью вцепились в это изображение, разложили спираль на составляющие, потом слепили опять вместе. Поняв, что картинка навсегда отпечаталась в моей памяти, но все-таки боясь оторвать от нее взгляд, я сказала, что все запомнила. И немедленно получила оплеуху уже по уху. Вот откуда в таком немощном дряхлом теле столько силы? Взвыв, я схватилась за ушибленное место.

— Ну теперича точно запомнила, — удовлетворенно кивнула головой «Макаренко» гиперборейских кровей, разглядывая деяние рук своих.

Нет, положительно, у Оборотничества ничтожно малые шансы стать моим любимым предметом! А старуха тем временем достала откуда-то из складок одежды точно такой же горшочек, каким оделила ранее остальных, и, вытерев уголком платка слезу, протянула его мне. Карга плакала! Уж не знаю, от переживаний обо мне или у нее просто глаза слезятся от старости. Да вот, говорят, и крокодил плачет, когда жертву свою ест…

— Вот, — шмыгнув носом, сказала она, — внутренний сок лисы. Теперь его запоминай.

Уж не знаю, откуда они этот «сок» набрали; стараясь особо не думать об этом, я уставилась на каплю. Когда появилась цепочка ДНК, запомнила и ее. Но дожидаться физического насилия в этот раз не стала.

— Запомнила, — буркнула я, — а дальше-то чего?

— А сейчас складываешь персты вот так, — она переплела мне пальцы, — и проводишь перед глазами зверя.

Я провела и уже вблизи понаблюдала все этапы оживания животного. Когда лисица окончательно отошла и абсолютно по-собачьи уселась чесать ухо, карга велела, неотрывно глядя лисе в глаза, наложить ее ДНК на мою.

— Вот хорошо. А теперь замещай свои части на ее, а лишнее откидывай.

Это напоминало какой-то пазл и было скорее увлекательно. Когда все элементы встали на свои места, я, с трудом сдерживая довольную улыбку, посмотрела на старуху.

— Получилось.

— Ну и хорошо, а теперь посмотри в зерцало.

Я повернулась. Из зеркала смотрели две абсолютно одинаковые лисицы. Я подошла поближе — в этот раз проблем с передвижением не возникло. Как раз наоборот, в теле чувствовалась какая-то нереальная легкость! Так и хотелось подпрыгнуть повыше, перевернуться и заскакать дурным козлом на четырех лапах. Нюх обострился. Сразу стало понятно, что старая грымза запрятала где-то в одежде свежий медовый пряник.

Так вот, подошла я поближе к зеркалу и с удовольствием осмотрела себя. Лиса из меня вышла знатная. Богатая рыжая шуба, белая грудка, белый же кончик хвоста. Рядом со мной к этому моменту ошивалось уже несколько парных животных. Кое-кто хихикал и переговаривался. Но следует отметить, что и тех, у кого еще ничего не получилось, хватало. Все-таки приятно осознавать, что ты не дурнее многих. Я, чтоб не терять времени, подошла опять к Славуне Леговне:

— А как назад?

— А назад, деточка, так же. Главное, свою внутреннюю суть обратно верни.

Я быстренько в уме восстановила свою цепочку ДНК и, посмотрев в зеркало, убедилась, что стала собой.

— А вы же говорили, что дополнительных предметов не понадобится, — вспомнила я лекцию, — а здесь и горшочек, и глаза.

— Так то для первого раза токмо, — карга подумала и справедливости ради заметила: — Ну или пока не запомнишь. А так — оборачивайся сейчас себе на здоровье без всего этого. — И она широко зевнула, явив миру одиноко торчащий желтый зуб.

Я попробовала. И правда! Притом один раз уже собранный пазл второй раз собрался гораздо быстрее.

— А если не в классе, то как можно другим формам обучиться? — обмахиваясь своим роскошным хвостом, спросила я.

— Ну как, главное — зверушку изловить для образца да жидкости какой ееной добыть.

— Какой?

— Да любой! Хошь слюны нацеди, хошь крови каплю. Моча тоже годится, — она придирчиво рассматривала результаты других учеников. К этому времени почти все уже зверями гарцевали по аудитории, и только парочка неудачников продолжала пялиться в глаза уже утомленных этим действием животных. Среди них я со скрытым злорадством заметила Свиксу. — А будешь мастером, так и в зенки им таращиться незачем станет. Главное — внутреннюю суть разглядеть.

И она посеменила в сторону неудачников, бормоча при этом про сложную внутреннюю суть Свиксы.

Остаток урока мы провели в свое удовольствие, прыгая и гоняясь друг за другом. И только Анебос огорченно сопел в стороне, ему в этот раз досталась ипостась ежа.

Когда урок закончился, народ опять разбрелся по специализациям. Я же, подумав, что с Атеем сегодня и так пообщалась от души, решила это дело прогулять. Так как весь день я пребывала в постоянных переживаниях за Славика, то первым делом со всех ног дернула на спальную поляну.

Когда я влетела туда, от сердца сразу отлегло. Чистый, причесанный и по виду вполне довольный Славик черкал палочкой по расчищенному от травы участку земли. Рядом сидела Чадолюба и довольно поглядывала на малыша. Увидев меня, она поднялась, отряхивая коленки от налипших травинок.

— А мы тут со Славиком буквицы взялись изучать, — сказала она с плохо скрываемой гордостью. — Крошечка, покажи Стеше буковку «аз», — Славик ткнул палочкой в «а» и нарисованный рядом символ , — а теперь «буки» и «веди».

Моя умная зайка показала и надлежащие буквы «б» и «в», и символы, причитающиеся им — и соответственно. Эгей! Да так, глядишь, и я глаголицу выучу! Я протянула Славику руку, он за нее схватился, но было как-то заметно, что удовольствия ему от этого мало, потому как смотрел он на Чадолюбу и вторую ручку тянул в ее сторону. Почувствовав укол ревности, я постаралась избавиться от няньки побыстрее, предварительно условившись, что она завтра с утра опять придет. Когда та растворилась в воздухе, я, потоптавшись немного на месте, решила сходить с малышом на прогулку наверх. Черное солнце как-то не внушало доверия, и я подумала, что обыкновенное уж точно ребенку не повредит. Да и Атею на глаза, наверное, стоило все-таки показаться. Мы со Славиком наскоро перекусили и поднялись в Рощу Предков.

Атея в избушке не было, что меня несколько насторожило: уж не меня ли он пошел искать? Малышу тут определенно нравилось, его довольная мордаха так и светилась восторгом, когда он разглядывал дуб с развешанными побрякушками. Я только сейчас обратила внимание, как сильно дерево напоминает новогоднюю елку. Вот чем не игрушки эти разноцветные подвески? Вдруг мне послышались какие-то звуки внутри лачуги. Я заглянула туда. Довольный волхв шуровал там с какой-то утварью. Увидев меня, он пробормотал что-то типа: «Явилась наконец!» И продолжал и дальше возиться в сундуке.

— Да я-то, кстати, давно дожидаюсь, а вот вас-то здесь как раз и не было! — Ложь, конечно, но кто, как говорится, не рискует, тот не пьет потом валерьянку.

— Да здесь я, никуда не уходил, — и он вытаращил на меня наглый серый глаз.

— Стыдно вам, мудрейший, так беззастенчиво врать бедной девушке, — и, вспомнив о Славике, выскочила на крыльцо. Вслед мне неслось что-то типа: «Десница — за десницу».

Славик без меня успел стянуть с дерева что-то очень напоминающее юлу и сейчас сосредоточенно пытался ее запустить, вертя между пальчиками. Вот кто эти цацки разберет, может, они предметы религиозного культа, раз по деревьям развешаны? Я попыталась забрать побрякушку, но малыш сурово нахмурил брови, всем своим видом намекая, что еще чуть-чуть, и придет очередь слезам. Мне же, честно говоря, хватило и вчерашних.

Решив раньше времени горячку не пороть (может, и можно с бирюлькой этой забавляться, раз она так низко висит), а вначале спросить у Атея. Я вернулась в избушку, но волхва там уже опять не оказалось. Первой моей мыслью было, что он пошел опять шастать где-то по потаенным помещениям. И только я развернулась, чтобы выйти, как увидела, что огонь в очаге не горит. Вот такого я точно не припомню. Я осмотрелась получше и вдруг поняла, что избушка-то совсем другая. Лавки, положим, никуда не делись, а вот ни сундуков, ни мешков было не видать, да и само помещение как-то скукожилось. Потолок лежал почти на голове, стены давили. Сквозь пол пробивался мох, да и пахло чем-то не жилым, а сырым и плесневелым.

ЧАСТЬ V

Пожав плечами, я вышла на поляну. Славик уже бросил юлу и стоял рядом, широко улыбаясь. Я пошла повесить обратно цацку, но внутреннее беспокойство не отпускало. Я огляделась… Yeбsterday! Роща-то тоже переменилась! Промеж дубов кое-где появились тополя и ясени. Ничего такого раньше не было! Местные дубы мирились только с соседством кустарника. А сейчас это был простой смешанный лес. Тропинок на привычных местах тоже не оказалось. Схватив малыша за руку, я потащила его по направлению к «лифту» вниз, но, сколько мы ни прочесывали окрестности, так его и не нашли, хотя я даже из бурдючка хлебнула в надежде, что это поможет делу.

Мы вернулись опять к избушке, там все так же никого не было. Только сейчас я заметила, что все еще сжимаю в свободной руке юлу. В сердцах отшвырнув ее в сторону, я, пытаясь держать панику в узде, дернула со Славиком по направлению к городу, но через некоторое время стало ясно, что мы заблудились. Славик покорно тащился за мной, но не плакал. Не знаю, как долго мы метались бы окрест, если бы не угодили в такой густой и колючий кустарник, что продираться сквозь него можно было, только теряя собственную плоть.

Вскорости стало стремительно темнеть. Лес, и так не очень-то гостеприимный к нам, стал навевать настоящий ужас. Деревья угрожающе раскачивались и трещали, где-то близко пронзительно верещало какое-то дикое зверье. Под ближайшим валежником злобно вспыхнули жуткие красные глаза. Кроме всего прочего, стало заметно холодать. Я схватила Славика в охапку, пытаясь согреть. Малыш мужественно молчал, крепко обхватив меня ручонками за шею. Дико хотелось пить. Вот бы когда пригодился саквояж! Но мне и в голову не пришло взять его с собой наверх.

Деревья все больше и больше клонили макушки под резкими порывами ветра. И вдруг, подумав про ветер, я вспомнила о Меженнике. Не знаю уж, получится — не получится, но терять мне точно нечего! Хлебанув из бурдючка еще раз, я прогнала в уме все усвоенное на уроке Облакогонительства. Вроде помнила все: и вступление, и саму присказку, и знак. Оставалась одна проблема — я знать не знала, где здесь юг. Компаса, как сами понимаете, у меня тоже с собой не было (эх, саквояж…). Вспомнив, что знающие люди как-то по мху на деревьях стороны света вычисляют, обежала ближайшие деревья кругом, стараясь хотя бы на ощупь определить средоточие природного ориентира. Но так уж получилось, что все деревья попадались какие-то неправильные. Мох в одинаковом количестве прощупывался везде. Поняв, что остается только действовать наугад, я остановилась в одной точке и начала ритуал вызывания. Подождала несколько минут — ничего, повернулась чуть-чуть по часовой стрелке и повторила его — опять тишина. Я снова повернулась, и снова повторила. Повезло мне только разе на седьмом.

Когда я уже сделала оборот для следующего вызова, рядом раздался зевок. Я посмотрела в ту сторону. Справа от меня висел слегка светящийся и отчаянно зевающий Меженник.

— Неурочное время ты выбрала в этот раз, юная чаротворительница. Я, преимущественно, утренний да дневной ветер, но так и быть. Опять туман разогнать во славу потомкам?

— Нет-нет, Меженник-дружочек, — я, уже не сдерживаясь, плакала, — прости, что потревожила твой сон, но, может, ты подскажешь нам направление, куда идти?

И, как смогла, рассказала о том, что произошло. Ветер, тряхнув кудрявой головой, велел, чтоб мы его ждали здесь. Я только было приготовилась к долгому ожиданию, но ветерок появился минут через пять.

— Поговорил я с братцем двоюродным, Дереволомом, — он кивнул наверх, — тот здесь все знает. Так вот, на семь дней пути здесь живой души нет в округе.

— Да как же так? — ахнула я. — И что же нам делать?

— Выход обычно там же, где и вход, — сообщил избитую истину ветер, попрощался и исчез.

Была бы я одна, может, и плюнула бы на все, но мысль о маленьком ребенке придавала мне силы. Где вход, я и знать не знала, но вот избенку бы не помешало отыскать, там хоть какое-то укрытие от ветра и холода. Но вот где она находится? Перебирая свои новые умения, я вспомнила про оборотничество. Ведь, как ни крути, лисы и в темноте видят лучше, и нюху них, опять же, имеется. Да и шуба теплая. Я стянула с себя всю одежду и замотала в нее Славика. Потом, сосредоточившись и боясь, что от стресса все позабыла, все-таки благополучно перекинулась.

Мир тут же волшебным образом переменился. От тысячи всяких запахов сладко закружилась голова, темнота трусливо отступила, слух вычленил не одну сотню всяческих звуков. Красные глаза под пнем оказались какой-то мелкой лесной нечистью, притом абсолютно не страшной. Шишковатое тело и вкривь-вкось приляпанные по бокам ручки-ножки. Когда я сунулась ближе, оно испуганно всхлипнуло и нырнуло в трещину. Рядом прошуршала мышь, и я с трудом подавила в себе желание кинуться за ней. Нет, не с целью сожрать, конечно, а так, поиграть! Но рядом сопел маленький ребенок, поэтому я, чихнув, побежала по кругу, ища, откуда пришли наши следы. Когда отыскала, схватила Славика за край рубашечки зубами и потянула за собой. Скорее всего, до избушки можно было дойти и побыстрее, но я коротких путей не знала, потому и тащились мы по нашему весьма петляющему следу.

Избушка, слава Роду, стояла на месте! Я втянула малыша вовнутрь и лбом закрыла дверь. Пользуясь еще звериным зрением, осмотрела все вокруг. В очаге валялся сухой хворост и какая-то плесневелая труха. Также рядом с кострищем была некая едко пахнущая емкость и камни. А вот ни еды, ни воды в доме не было. Но сначала, конечно, тепло! Лисьими лапами много не поразжигаешь, и я, тяжело вздохнув, рассталась с теплой шубкой.

В первую минуту показалось, что я ослепла и оглохла — настолько резким был переход. А потом холодные лапы стужи поползли по моему телу, на котором из одежды имелись только трусы (спасибо саквояжу, а то народ здесь подобными чудачествами не заморачивался!). И я, отбросив ненужные сейчас рефлексии, кинулась к хворосту. В голове маячило что-то из сказок Андерсена про огниво. Поэтому, нащупав в темноте камни, пододвинула ближе нечто трухлявое и принялась ожесточенно лупить один об другой. Искры летели, врать не буду, но вот разгораться дальше напрочь отказывались. Тогда я, подумав, что вряд ли едко пахнущая дрянь находится здесь случайно, чуть-чуть плесканула ее. И следующая же искра принесла свои плоды.

Огонь, вспыхнув вначале робким светлячком, затем, увидев рядом изрядно подсохший хворост, радостно накинулся на него, давясь от жадности и раскидывая горстями искры счастья. Но, побесчинствовав так минутку-другую, успокоился, поняв, что других претендентов на этот сладкий сушнячок нет. И стал гореть ровным, без истерик, пламенем.

Подкинув в костерок еще дровишек, сваленных здесь же в углу, я уложила Славика на лавку, другой отгородила его от огня, поправила растрепавшиеся одежонки и, перекинувшись опять в лисицу (в трусах, знаете ли, и при костре не жарко!), легла, обернувшись хвостом, между малышом и огнем. Я решила, что вначале слегка передохну, а потом отправлюсь на поиски воды и еды.

Намучившийся ребенок спал неспокойно, постоянно вскакивая. Вместе с ним вскакивала и я, топорща уши. Потом, видимо окончательно согревшись, Славик задышал ровно и глубоко, больше не просыпаясь. Я решила, что это крайне благоприятный момент, чтоб отлучиться. Перекинулась быстренько, подкинула еще дровишек, выскочила, закрыла дверь и опять стала лисой. С каждым разом, надо отметить, процесс оборачивания шел у меня все быстрее и быстрее. ДНК уже просто соприкасались друг с другом, и — вуаля!

Бежать по ночному лесу было легко и приятно. Ветер лишь слегка шевелил мою вновь приобретенную шубку, а холод, столкнувшись с такой преградой, и вовсе умывал руки еще на подходе. Мощь тугих мускулов несказанно меня радовала. Я даже рискнула перепрыгнуть куст орешника, который мне-человеку наверняка доходил бы до пояса. Но молодое гибкое тело зверя с легкостью перемахнуло через него, плавно опустившись на все четыре лапы.

И не успела я этому обстоятельству обрадоваться, как ощутила под лапами какое-то трепыхание. Заяц! А я (хорош хищник!) его даже и не унюхала. Если б не дурь в башке, и вовсе б не заметила. Серый отчаянно вырывался из моих рефлекторно вцепившихся в него лап. Сцапать-то я его сцапала, а вот что с ним делать дальше, и не знала. Но тут уж природа-мать решила все за меня, как я его… я даже и не поняла! Неся добычу за уши в избушку и терзаясь угрызениями совести, я старалась думать о законе джунглей. Оставался, конечно, вопрос, как его разделывать голыми руками, но с мыслью: «Бог не выдаст, свинья не съест» — я решила раньше времени не паниковать.

Вдруг ухо уловило где-то неподалеку журчание воды, и тут же запахло мокрой землей и камнями. Я деловито пошуршала туда. Из земли бил родничок. Бросив зайца (а куда он сейчас со свернутой-то шеей денется?), я от души напилась воды, запомнила направление, чтобы вернуться поутру с какой-нибудь емкостью, и, схватив опять добычу в рот, потрусила к малышу.

В избушке все так же ровно горел огонь, а вот найденыша не было нигде! Костеря себя последними словами за всяческие проволочки и задержки, я, обливаясь холодным потом при мысли о том, как такой малыш в темном, холодном, страшном лесу один, взяла след. Уйти маленький поросенок успел далеко, так как бежала я уже минут пятнадцать, а ребенка все не было видно. Одно успокаивало: насколько хватало моего обостренного нюха, хищниками здесь и не пахло. Еще минут через пять впереди мелькнуло белое пятно рубашечки, и я прибавила ходу, перестав принюхиваться. Но ребенок тоже бежал быстро и на мои крики не реагировал. Я еще поднажала. И вдруг запах пропал!

Я по инерции пробежала еще пару шагов, и тут моя голова взорвалась кровавыми звездами. На какое-то время я потеряла способность ориентироваться в пространстве. В ушах стоял звон. Рот наполнился кровью. Похоже, я прикусила язык. Ощущение было такое, будто сошлась в лобовую с локомотивом и, конечно же, проиграла. Осторожно встав на подрагивающие лапы, я сделала крохотный шажочек. Нос уперся в невидимую преграду. Я тщательно принюхалась — не пахло ничем необычным. Все те же лесные запахи, разве что мускусного присутствия животных здесь было гораздо меньше, чем в остальном лесу. Подумав, я побежала вдоль преграды, проверяя ее наличие хвостом. Где-то через полчаса я вернулась на то же место. Невидимая стена опоясывала что-то по кругу. Славиком же пахло только здесь. Было полное ощущение, что он вошел внутрь огороженной территории и обратно не выходил.

Я подумала, что стену, вероятно, можно преодолеть через верх, и быстро перекинулась в человека. Подняла руку и… не встретила никакого сопротивления. Пошарила руками вокруг себя, но не ощутила никакой преграды. Что за черт! Я осторожненько шагнула — все нормально. Сделала еще несколько шагов — никаких перемен! Покричала, опять безуспешно, Славика. Куда идти дальше, я не знала. Делать нечего, надо перекидываться опять в лису, чтобы воспользоваться звериным нюхом. И только я попыталась это сделать, как мое тело скрутило дикой судорогой и откинуло на несколько метров назад. Отдышавшись, я встала на лапы и опять уткнулась носом в ту же преграду. Вздохнув и приняв вновь человеческий облик, я пошла вперед. Похоже, по какой-то причине преграда не впускает животных, на человека же запрет пока не распространялся.

Искать ребенка без звериного обоняния оказалось весьма непросто. Держа в уме приблизительную площадь огороженного пространства, я пошла широким зигзагом, время от времени окликая малыша. Ночная стыль постепенно отступала перед летним утром, но без одежды было все равно невесело. Деревья переплелись ветками и корнями в почти непроходимые джунгли. Густые бороды мха и лишайников свисали так низко, что приходилось поминутно отодвигать их руками. Крапива, вымахавшая почти до пояса, немилосердно жалила голые коленки. Минут через десять я окончательно потеряла направление. Пару раз, для проверки, я начинала тихонечко перекидываться, но судороги явно говорили, что я еще внутри зоны. Кричать громко уже не получалось, похоже, я совершенно сорвала голос. В горле как будто прочно засел репейный ком. Голод практически не ощущался, а вот пить хотелось дико.

Уж как я в этих дебрях наткнулась на избушку — не знаю. Внешне она очень напоминала лачужку Атея, только еще более древнюю. Крыша основательно просела, щелястая дверь болталась на одной петле. Стены же выглядели такими изъязвленными гнилью, что казалось, достаточно одного тычка, чтобы они осыпались водопадом трухи. Существенная же разница была только одна — это строение стояло на высоких столбах, на вид таких же гнилых, как и стены, по колено утонувших во все той же вездесущей крапиве. Да и ступеньки, ведущие к входу в этот лесной теремок, выглядели нисколько не лучше остального строения. Я, рискуя в любую секунду скатиться вниз, на карачках влезла туда.

Сквозь дырки в крыше сюда пробивался слабый свет. Небольшое пространство было почти полностью занято печью.

Это была огромная, когда-то, похоже, беленная махина с огромным жерлом топки. Рядом в уголке притулились многочисленные ухваты, кочерги и прочая печная утварь, сверху обнаружилось чучело большой совы. Выглядела она совсем новой, не запыленной. Я тронула ее пальцем. Сова открыла огромные желтые глаза и, громко ухнув, улетела через дверь. Странно, я пока блуждала здесь, птиц не было видно. И поэтому, честно говоря, мне думалось, что им в закрытую зону тоже нет ходу, как и зверям.

Больше в избушке ничего и никого не было, вот только в углу за печкой что-то лежало. Я подошла ближе и подняла брошенную тряпку, которая оказалась моим собственным сарафаном. Быстро натягивая его на себя, я соображала. Значит, малыш был здесь. Как уж он смог вскарабкаться по крутым ступеням — не знаю. Но сюда он добрался живым и, похоже, невредимым, так как сарафан был целехонек. Одевшись, я для очистки совести заглянула за печь, и, как оказалось, не зря — там обнаружилась еще одна дверь. Открылась она легко и удивительно беззвучно для такого ветхого строения.

За дверью была ночь. Огромная яркая луна заливала все вокруг беспощадным светом, окрашивая пейзаж во всевозможные оттенки серого, от легкого жемчужного до антрацитового. Тени казались густыми, непроглядными и тягучими, как патока, под их покровом при желании могло спрятаться что угодно, и ты с расстояния в шаг это «что-то» не заметил бы. А теней тут хватало. Они черными жирными ласинами перечеркивали серебряное лунное поле, и об их источнике догадываться не приходилось: тени отбрасывали многочисленные надгробия и кресты. Я стояла посреди кладбища. Везде, насколько хватало взгляда, тянулись рядами могилы.

Ни одно деревце не оживляло эту мрачную картину. Это было еще более странным, притом что лес, по которому я шла еще несколько минут назад, казался просто бесконечным. Расширенными от ужаса глазами я оглядывала погост. Преимущественно все надгробия представляли собой скорбящих ангелов в разных позах. Были здесь и другие формы, но все ж ангельская тема доминировала. И маленькие, похожие больше на купидончиков, и большие, со строгим выражением лица, и коленопреклоненные, и поверженные навзничь, и просто укрытые своими лебедиными крыльями, как мантией.

Вдруг за одним из надгробий мелькнул белый силуэт. Славик? Я побежала туда. Никого. Прислушалась. Кроме моего дыхания, никаких звуков, даже гиперборейских колокольчиков не слышно. Только мои хрипы и тревожили эту кладбищенскую тишину. Вот не бывает в нормальном месте такой тишины! Абсолютной тишины! В такой было бы слышно, как паук плетет свою паутину.

Я шепотом позвала Славика, и мой зов тут же был подхвачен благодарной тишью и многократно отражен от надгробий. В какой-то момент показалось, что это уже не эхо, а кто-то живой (или, наоборот, неживой) на разные голоса повторяет произнесенное слово, перекидывая его, как шарик от пинг-понга, все дальше и дальше. И где-то, уже на границе слуха, эхо затихло.

Я оглянулась на избушку. С этой стороны она была больше похожа на склеп, стоящий прямо посередине погоста. Кованая дверь с изображением дуба была слегка приоткрыта, и где-то там, в глубине, просматривалась печка и яркое пятно дневного света на полу. Тут лунный блик тронул мрамор стоящего около входа ангела с молитвенно сложенными руками, и по лицу его, казалось, пробежала судорога боли. Волосы на загривке у меня слегка зашевелились. Чтобы побороть подступившую панику, я поскорее отвернулась и, стараясь шагать бесшумно, пошла вдоль ряда могил.

На многих из них лежали цветы. Я потрогала, они оказались живыми. Странно, в таком мертвом месте и вдруг что-то живое… На некоторых лепестках серебром поблескивали капельки росы. Но как же сюда попадают люди, чтобы навестить могилы? Кладбище тянулось до самого горизонта, насколько хватало глаз. Узкие дорожки же не предполагали передвижение здесь на чем-то, кроме своих двоих.

Я подняла голову наверх. Мысль о том, что кто-то спускается с неба, чтобы возложить свежесрезанные цветы, отчего-то казалась просто глупой. Если бы не эти самые цветы, то я могла бы поклясться, что сюда уж несколько лет никто не наведывался. Это ведь так же, как и нежилой дом. То ли запах какой-то жизни исчезает, то ли энергия застаивается, но каждому становится ясно, что человека здесь давно не было.

Я опять огляделась. Брр… Жуткое местечко. Возникала полная уверенность, что если даже колупнуть землю, то и червяка там не сыщешь. И тишина какая-то уж совсем противоестественная! Решив рассмотреть могилы поподробнее, я подошла к одной, к другой, к третьей… вроде могилы как могилы, кроме одной странности — не было на них ни эпитафий, ни имен, ни дат смерти. Только вензелями украшенные пустые места. Я пошла дальше, кидая взгляд окрест да время от времени поглядывая на надгробия.

Вдруг справа от меня раздался шелест. Мурашки ледяной волной прокатились по телу, дыхание прервалось. Медленно, стараясь сделать это как можно незаметнее, я посмотрела в сторону источника звука. Венок с печально поникшей траурной лентой скатывался с крутого бока могилы. С чего бы это ему валиться приспичило? Здесь даже малейшего ветерка не ощущалось. Не иначе как кто-то задел. Я, стараясь унять бешено стучащее сердце, повернула туда. Опять никого. Тихонько поскрипывая гравием, пошла дальше.

Почти все надгробья были каменными. Деревянные кресты попадались крайне редко. Ровные, будто по линейке выложенные, дорожки между могил придавали кладбищу какой-то европейский вид. Никакой тебе русской разухабистости, которая не позволяет существовать прямым линиям и ровным, удобным для ходьбы дорожкам.

Тут же вспомнились похороны маленького Васеньки, умершего в детдоме от пневмонии. Если дети умирали и раньше, это как-то обходило нас стороной. А здесь то ли родственник какой сыскался, то ли комиссию очередную поджидали, но было устроено все честь по чести. И нас впервые вывезли на кладбище. Сами похороны я не очень запомнила, а вот протискивание между оградками по тропинкам шириной в одну ступню и выдергивание ног из осенней, жадно чавкающей, грязи, когда мысль одна — лишь бы не завалиться, в память врезались четко. Похоже, у нас просто не в состоянии поддерживать строгую геометрию и идеальный порядок.

Здесь же пространство делилось на равные сектора, и к абсолютно любой могиле можно было подойти, не проявляя чудеса акробатики. Я наклонилась — тут даже цветы оказались разложены аккуратно, а не кинуты абы как. Решившись, я снова шепотом окликнула Славика. На этот раз мой зов, попетляв между надгробий, вернулся ко мне отчетливым девичьим плачем.

— Кто здесь? — И так охрипший голос треснул, как пустая бочка.

Плач повторился. Горький, надрывный, берущий за душу. Сердце тут же звонко забилось в ушах, перекрывая все остальные звуки. Перед глазами все поплыло. Мелькнула мысль, что так недолго и в обморок хлопнуться от страха. А здесь, сами видите, не рождественский бал в императорском дворце, нюхательных солей поднести некому. Опершись о скульптуру, изображавшую младенца в люльке, я постаралась выровнять дыхание. И только было я решила пойти дальше, как следует отдышавшись и вытерев выступившую испарину, как раздался жуткий вопль, казавшийся просто оглушительным после абсолютной тишины. Многократно отражаясь от надгробий, он метался загнанным волком, постоянно меняя направление. Вскоре стало казаться, что он несется со всех сторон, постоянно меняя частоту и звучание. Не одна глотка живого существа не могла исторгнуть из себя эту жуткую какофонию непереносимых для человеческого уха звуков. Это был то ли смех, то ли, наоборот, плач, способный вытянуть душу. Волосы на всем моем теле уже давно стояли дыбом. Сердце, разлетевшись на десятки маленьких сердечек, билось во всяких, не предназначенных для этого, местах. Колени подогнулись, и я рухнула у ближайшей могилы, свернувшись в клубочек и сжав голову руками.

Минут через десять вопль прекратился, но тихо так и не стало. Где-то рядом раздавался пронзительный визг на одной ноте. Привалившись спиной к могиле, рядом с которой только что лежала, я повертела головой в поиске источника звука. Мне понадобилась не одна минута, чтобы понять, что визжу я сама. Замолчать не получалось, и я зажала рот руками.

И тут же в наступившей тишине ясно послышалось мерзкое стариковское хихиканье. Наверняка такие отталкивающие звуки мог издавать только паскудный человек. Хриплый каркающий смех наводил на мысли о пакостном старикашке с крючковатым носом и бородавчатым лицом. Я прямо видела его длинный, задранный вверх подбородок с куцей бороденкой и узловатые, изломанные артритом, пальцы, которые в эту минуту держат маленького несчастного малыша. И ладно если просто держат. Мерзостные нотки намекали на особую гнусность процедуры, способной обрадовать обладателя эдакого голоса.

— Кто здесь? — наплевав на чувство самосохранения, снова крикнула я.

Мелкие легкие шаги горохом раскатились совсем рядом со мной. Я в каком-то беспамятстве кинулась туда и увидела мелькнувший край рубашонки маленького беглеца. Господи, если на меня это место произвело такое впечатление, что я теперь не уверена в отсутствии седины в собственной голове, то как же должен чувствовать себя ребенок? Я заметалась между могил, бесполезно взывая к малышу. Но стоило мне кинуться в одно место, как легкий шелест детских шажочков раздавался совсем в другом.

Поминутно натыкаясь на надгробия, оставляющие на моем теле синяки и время от времени слыша то стариковское хихиканье, то девичий плач, я все дальше и дальше удалялась от двери склепа. Одно радовало — вопль больше не повторялся. Перед глазами уже давно стояла красная пелена, а горло от жажды казалось качественно натертым наждачной бумагой. Боясь, что сердце сейчас не выдержит и разорвется, я схватилась рукой за меч, который держал в руках ангел, уперев его острием в поверженного змея.

Меч в руках дернулся и повернулся, а я, не удержавшись на дрожащих ногах, упала, больно ободрав колени о каменное основание могилы. Рядом раздался скрежет. Я крепко зажмурилась, девичий плач усилился, и теперь казалось, что горько рыдают несколько десятков девушек. Сквозь плотно сжатые веки просочились какие-то зеленоватые блики. Я осторожно приоткрыла один глаз. В пространстве наметились явные изменения. Если до сих пор кладбище было черно-серым, как немое кино начала прошлого века, то сейчас к этой монохромности примешался перламутрово-зеленый, но это был не тот зеленый, который радует душу сограждан весной, одевая деревья в молодой пух листвы. И не тот изумрудно-насыщенный, который плотно приживается в густой траве начала лета. К сочной зелени вызревших яблок он тоже не имел никакого отношения. Этот зеленый напоминал горячечный бред и сочащиеся гноем раны. И еще что-то кислотное. И крайне опасное.

Очагом же этой зеленой феерии была огромная яма, обнаружившаяся справа от меня. Именно оттуда зелень выплескивалась жадными всполохами, одновременно притягивая и отталкивая своей потусторонностью. Я, придерживаясь руками все за того же ангела, подошла чуть-чуть поближе и заглянула внутрь. Мне хватило одного взгляда, чтобы откатиться в сторону, согнувшись от рвотных спазмов. Благо внутри моего организма уже давно не было ни еды, ни воды, поэтому, сделав пару глубоких вдохов, я постаралась успокоить бунт пустого желудка. Собравшись с духом, я на четвереньках подползла опять к краю ямы и через пару секунд, зажмурившись, снова отпрянула. Но картинка теперь ясно стояла перед глазами, пылко обещая еще не раз вернуться ко мне в ночных кошмарах, вытеснив, наконец, бесполезные завитушки.

Передать словами весь ужас увиденного невозможно. Огромная, очень глубокая ямина была вся утыкана горящими зеленью кольями. Именно они и давали тот самый мерзкий отсвет, когда по ним, как огненный разряд, пробегал подобный электрической сварке огонек. И все эти колья были унизаны изломанными телами. Как будто сумасшедший энтомолог кинулся втыкать булавки в многослойную копошащуюся кучу насекомых. Только здесь были не насекомые. Среди частично и полностью разложившихся тел, похожих на человечьи, среди груды гниющей плоти и белеющих костей и черепов виднелись пришпиленные создания, которые в моем мире назывались ангелами. Вот они-то, несмотря на то что их тела в нескольких местах пронзали насквозь ядовитыми кольями, были еще живы. Изломанные крылья, испачканные голубоватой кровью, слабо трепыхались лебедиными перьями, прекрасные алебастровые лица искажала смертная мука. Мужчины, женщины, маленькие крылатые детки. Все это месиво из мертвых и живых обещало вечный ад тому, кто это сотворил.

— Сестрица, — раздался все тот же девичий плач, теперь уж явно звучащий из ямы, — беги, он здесь. Беги.

Я развернулась, не в силах противиться этому приказу. Плач подгонял меня толчками в спину. И только я, не разбирая дороги, кинулась назад, как ясно увидела Славика. С лицом, перекошенным страхом и безумием, он бежал прямо по направлению к яме и был гораздо ближе меня к этой чудовищной братской могиле. Спотыкаясь и падая, я кинулась наперерез. Малыш несся навстречу смерти, вытянув ручонки вперед. Как в замедленном кино, я отчетливо видела каждый его шаг, каждую капельку пота на вздернутом носике, каждое трепыхание кудряшки. Шаг. Еще шаг. Мне не успеть. Я это поняла абсолютно точно. Вот уже маленький беглец занес ногу над пропастью… Вот вторая оттолкнулась от края… Вот он уже летит вниз. Смешная вышитая рубашонка полощется за ним, как сдувшийся воздушный шарик.

Все! Сердце, стукнув, оборвало все ниточки, связывающие его с жизнью. И я, оттолкнувшись от края, прыгнула вслед за ребенком. Время все так же медленно цедилось по капле, и поэтому хищно оскалившиеся колья приближались весьма неторопливо. Я падала быстрее Славика, наверно, потому, что вешу больше. Колья же, казалось, не становились ближе, как будто втягивая свои ядовитые жала в тела мучеников. Вот мои пальцы коснулись полотняного подола. Вот я крепко сжала его в кулаке. И зажмурилась, не в силах видеть приближающуюся смерть, всеми силами стараясь отсрочить ее торжество бесполезными судорогами тела.

И вдруг болезненный тычок словно располосовал мою спину надвое, и падение остановилось. Боль отступила, а тело поплыло наверх. Я открыла глаза: колья стремительно отодвигались. Всех моих сил хватало только на то, чтобы крепко держать маленького беглеца. Лицо обдувал легкий прохладный ветерок. Думать, откуда появился ветер в этом мертвом пространстве, не хотелось. Мы поднимались все выше и выше. Вот уже края ямы остались далеко внизу, вот мимо нас пронеслись верхушки высоких надгробий, а мы продолжали свое движение вверх. Я все-таки собрала все силы в кулак и повернула голову назад, ожидая увидеть того, кто, вцепившись мне когтями в позвоночник, тянет нас наверх. Сзади никого не было. Только странно взвихряющийся воздух. И только я надумала испугаться, как движение воздуха прекратилось, и мы начали плавно спускаться вниз.

Опустились мы рядом все с тем же ангелом с мечом. Я, все так же не выпуская ребенка из рук, подошла к надгробию и повернула меч. Раздался знакомый скрежет, и зеленые всполохи исчезли. Я повалилась рядом с могилой, и тяжелое забытье накрыло меня плотной волной.

Сколько уж я провалялась без сознания, не знаю. Когда открыла глаза, ничего не изменилось. Все так же ярко светила луна, разбрасывая окрест целые пригоршни мертвенно-яркого серебряного света. Все так же беззвучно бугрилось вокруг бесконечное кладбище. Ни ветерка, ни шороха — ничего, что говорило бы о чьем-либо присутствии. Мои руки дико затекли. Я посмотрела вниз: ладони все так же крепко сжимали несчастного русоволосого малыша.

— Славик, — выдохнула я, уткнувшись в кудрявую головенку носом.

Ребенок продолжал спать, блестя в свете луны грязными заплаканными щечками. Я, стараясь не разбудить, тщательно его осмотрела. Вроде бы цел… Даже царапин не так уж и много. Я встала и обследовала теперь уже себя. Похоже, что обошлось тоже без особых травм. По коже, конечно же, как будто кто-то теркой пошоркал, да и синяков было гораздо больше, чем чистой незапятнанной кожи. Но руки-ноги сгибались и разгибались нормально. Сильнее всего болела спина.

Я сунула руку назад — сарафан вроде как цел, и даже крови не ощущается. Странно, я могла бы поклясться, что, когда нас тянули за спину вверх, лопнул не только сарафан, но и моя плоть. Я покосилась на Славика, тот спокойно спал, сунув кулачок под щечку. Тогда я решительно задрала сарафан и ощупала тело. Начиная от копчика, вверх тянулся какой-то валик, похожий на зарубцевавшийся шрам. Прикасаться к нему было крайне неприятно. Кое-где от этого валика отходили ответвления поменьше. А вот в районе лопаток он явственно раздваивался, как хвост ласточки. Я начала вытягивать руку назад и только тогда поняла, что горба-то нет! Я быстро ощупала спину снизу, потом, перекинув другую руку через плечо, — сверху. Не было! Я легла спиной на землю и коснулась головой поверхности. Это получилось легко. Обычно горб приподнимал мои лопатки над землей так, что проделать это можно было, только очень сильно запрокинув голову. Если этот мой пожизненный груз перетек в те самые валики, то и бога ради. Они под одеждой совсем и не заметны будут.

Находиться на кладбище больше сил не было никаких. Надо как можно скорее отсюда выбираться, а то нас ждет неминуемая смерть от голода и жажды. Я, оторвав предварительно узкую полоску от подола сарафана и смотав ее наподобие шнура, обмотала ею маленького беглеца за талию и крепко завязала концы зубами у себя на запястье. Теперь, даже если поросенку придет мысль побегать, осуществить ее будет не так уж просто. Тихонько растолкав его и стараясь не смотреть в несчастные глаза, я пошла по направлению к выходу.

Вот был бы склеп чуть меньше размером, и искали бы мы его до морковкина заговенья. И так не сказать чтобы мы с налету на него набрели. Все-таки многие надгробия здесь имели весьма впечатляющие размеры! Но тем не менее после недолгого блуждания мы покинули этот жуткий погост без особых приключений. Воплей больше не было, да и мерзко веселящийся старик наконец-то заткнулся.

Только когда мы скатились вниз по трухлявой лестнице прямо в лес, я почувствовала что-то похожее на облегчение. Здесь был день в самом разгаре! Теперь я даже не берусь сказать, рассвет этого ли дня мы оставили за спиной, заходя в избушку, или уже какой-то другой наступил… Мне казалось, что на кладбище мы провели никак не меньше недели.

Пока я лежала на траве, наслаждаясь шорохом листвы на деревьях, мне пришла в голову мысль, что рядом с избушкой может быть и какая-никакая вода. Ведь не полным же дебилом был тот, кто строил это жилище посреди леса, чтобы часами шлепать куда-нибудь за стаканом воды? Я отвязала Славика от руки и привязала к соседней березе. Не ахти, конечно, это смотрелось, но все ж лучше, чем таскать малыша за собой по буеракам или гонять больным сайгаком между могил, выискивая его.

Приятный сюрприз ожидал меня прямо за домом, и предстал он в виде изрядно подгнившего и развалившегося колодца. Обламывая ногти, я откинула в сторону рухнувшую крышу и заглянула внутрь. В свете дня там что-то блеснуло. Не иначе все-таки вода! По крайней мере сыростью пахло преизрядно! Я покрутила ворот. Он, кряхтя и скрипя, с большой неохотой, но все же стал проворачиваться, наматывая на себя проржавевшую цепь. Разочарование ожидало меня в самом конце. Кадушка, которую я вытащила наружу, почти полностью прогнила, и вытянуть воду наверх в такой щербатой посудине нечего было и думать. Я тщательно обсосала мокрое дерево, пытаясь хотя бы смочить губы.

Но тут меня осенила поистине гениальная идея, и я, наплевав на боль во всем теле и усталость, припустила обратно в избушку. Там я первым делом кинулась к печи и, прикладывая немаленькие усилия, отодвинула тяжелую заслонку, закрывающую вход в топку. Темнота внутри была несусветная! Те блики погожего денька, которые проникали через дырки в крыше, никак не могли осветить начинку печи. Поэтому я, задрав сарафан повыше, полезла внутрь.

Топка была просто гигантской. При желании там можно было бы и поспать. Неужто они здесь целых кабанов запекали? Я принялась шарить руками вокруг себя и наконец-то нащупала то, зачем сюда полезла. А именно — стопку чугунков. Определив, опять же на ощупь, тот, который должен был подойти по размеру, я вытолкнула его наружу и следом вылезла сама. Да-а. Я и до этого не была эталоном чистоты, а сейчас осыпавшаяся копоть сделала мой облик и вовсе уж непрезентабельным. По крайней мере руки по цвету теперь в точности совпадали с вытащенным чугунком, который мог поспорить интенсивностью окраса с приснопамятным детдомовским Тумбой.

Вернувшись обратно к колодцу, я поставила чугунок внутрь сгнившей кадушки и для верности плотно забила ветками расстояние между ним и щербатой стенкой. Теперь, если той придет охота перевернуться, чугунок оттуда так просто не вытряхнется.

Сделав пару глотков безумно вкусной воды, я сбегала за Славиком. Следующие полчаса мы провели просто в раю, время от времени попивая воду и валяясь на траве. Перед самым уходом я решила пожертвовать и рукавами от моей рубашки, которая все еще была обмотана вокруг беглеца, и мы с наслаждением умылись, оттирая потеки копоти, грязи и пота. Напоследок, заглушая голод, мы напились так, что в животе забулькало, и отправились из этого странного места восвояси.

Славик опять был надежно привязан ко мне сарафанной веревкой. А в руках я тащила чугунок. Пить, чай, не в последний раз нам приспичило, а воду таскать в наших лесах нечем. Не валяется здесь ничего похожего на расколотый кокос.

Когда, по моим ощущениям, опасная зона закончилась, я перекинулась в лису и, тщательно принюхавшись, определила примерное направление. Передвигаться же в лисьем обличье не представлялось возможным, чугунок сильно возражал против этого. Так и пришлось действовать дальше: перекинусь, понюхаю и обратно. По дороге нам попадались какие-то ягоды и грибы. Ни в тех, ни в других я ничего не понимала. Поэтому ягоды мы ели только те, которые уж точно не могли быть волчьими. А грибы в чугунок я кидала просто по наитию, рассматривая каждый только с точки зрения: нравится — не нравится. Полный чугунок набрался моментально, так как других грибников, кроме нас, здесь, похоже, давненько не появлялось.

На сегодня, похоже, мы все-таки исчерпали положенный нам лимит сволочизма, так как до нашей лачуги добрались без приключений. Заяц лежал там, где я его бросила, и даже не стух еще. Дровишки около очага находились в достаточном количестве. Поэтому я (естественно, вначале прочно закрепив Славика веревкой к ножке скамейки) сбегала с чугунком к знакомому ручейку и села раздумывать о том, как лучше освежевать зайца без помощи ножа. В голову не пришло ничего лучшего, чем перекинуться в лису и просто разодрать его в клочья при помощи зубов и когтей, стараясь хоть как-то отделить шкуру и внутренности от мяса. Да-а… Получился, конечно, не филе-миньон,[45] но посмотрела бы я на того шеф-повара, который сделал бы это без ножа лучше! Дальше, особо не раздумывая, я покидала зайчатину и грибы в чугунок и поставила прямо на горящие угли. Чтоб не околеть с голоду, пока готовится праздничное блюдо, я нанизала оставшиеся грибы на прутики и стала жарить их над теми же углями.

Еле-еле дождавшись, когда бочка у грибов зарумянятся, мы вцепились в это абсолютно несоленое яство с жадностью волков. Едрит, даже если бы тут и затесался ядовитый поганец какой, наши бы организмы и яд бы схарчили без всякого вреда! Вода же в чугунке пока еще даже и не думала закипать. Мы со Славиком осоловело переглянулись, чувствуя, как начинают дружить в желудках выпитая за день вода и схомяченные грибы, и, привалившись друг к другу спинами, заснули абсолютно счастливыми людьми. По крайней мере я — точно.

Проснулась я уже ближе к вечеру. Под ухом лениво булькал чугунок, распространяя аппетитные запахи. Кое-как стащив его с огня, я задумалась. Первая мысль была о насущном — чем хлебать горячее варево? Ложек, как сами понимаете, здесь не было тоже. А вторая, уже более глобальная, — что же нам делать? Жить здесь всегда, дичая и опускаясь? Ладно, положим, голодная смерть нам не грозит, с моим новым умением какую-никакую мелкую живность я наохочу, грибы и травки всякие насобираем, вода тоже имеется. Из прикладбищенской избушки можно поперетаскивать остальную посуду. Но что ж это за жизнь такая! Есть, конечно, вариант отправиться на поиски людей. Меженник говорил про семь дней пути, но опять же, пока ночи такие холодные, об этом не может быть и речи — Славик просто не дойдет. Да и уходить было страшно. Все-таки крыша над головой, защита от ветра, очаг. К тому же надежда оставалась, что Атей нас все-таки здесь сыщет.

Так что я решила остаться тут, дожидаясь, когда закончатся ночные холода, и занялась благоустройством. Натаскала из леса лапника, чтобы теплее и мягче было по полу ходить. Посбивала палкой паутину по углам. Запасла впрок сухого хвороста побольше. Назавтра решила снова сходить в зону за еще одним чугунком, а то сейчас воду опять негде держать, пока наш занят варевом.

Проснулся Славик, и мы, поддевая несоленые куски палочками, как-то поужинали. На улице уже стремительно темнело и так же стремительно холодало. Странный все-таки лес! Такие необъяснимые перепады температуры — от теплого летнего погожего дня до такой студеной и ветреной ночи… Как только стемнело, я опять отправилась на охоту, подперев для надежности дверь большим камнем.

В этот раз я свернула головенку красивой птице с блестяще-черным оперением, ярко-красными бровями и фиолетовым отливом на голове, шее, зобу и пояснице. Условно я определила ее как тетерева. Поймать этого жирненького красавца мне удалось только потому, что он орал что-то типа «чуу-ишш», пока остальные его собратья драпали. Так что днем нас ожидало уже варево с этой птицей и крапивой. Остаток же этого дня я провела, ползая по округе и пробуя на зуб разные корешки и травы в поисках съедобных.

В таком, примерно, порядке дни текли за днями. Ночью — охота, утром — разделка дичи и готовка. Днем я играла и занималась со Славиком, в надежде, что он когда-нибудь заговорит. Почти вся утварь из избушки на столбах уже давно перебралась сюда. Кстати, в одной из сковородок нашлись даже три деревянных ложки и нож, так что скарбом мы потихоньку обрастали. Однажды я в порыве вдохновения забросала все тем же лапником нашу крышу, и теперь она не протекала даже в период затяжных дождей. Ночи же, против ожидания, становились все холодней и холодней. Похоже, дело все-таки шло к осени, так что поход к людям явно придется отложить до следующего лета. А сейчас встал насущный вопрос о зимней одежде.

Сегодня, решив, что больше ждать нечего, я начала мастерить что-то типа валенок из шкурок съеденных нами зайцев. Проколупывая дырки ножом и стягивая края узкими полосками, нарезанными из тех же шкур, я, полная решимости довести задуманное до конца, изрезала в кровь не один палец… Получалось, спору нет, дерьмово. Шкурки явно смердели гнилью, плохо гнулись, но другого выхода я просто не видела. Это все ж лучше, чем шлепать по снегу босиком. Славик сидел рядом и собирал что-то из сухих палочек.

Окончательно отчаявшись соорудить путную обувку и боясь, что малыш увидит выступившие слезы отчаяния и тоже расплачется, я легла на уже слегка поредевшую траву и уставилась в небо. Под головой мешалась какая-то шишка. Я автоматически пошарила рукой в траве, ленясь передвинуться дальше. Пальцы ощутили какую-то уж очень гладкую поверхность. Юла! Та самая, с Атеева дуба! Я держала ее в руках, как будто это могло меня приблизить к тому дню, когда рядом с нами еще были люди. Вдруг мне показалось, что от бирюльки идет некая теплая волна. Я разжала пальцы, юла легонько светилась голубоватым огоньком. Славик, увидев, что именно я держу в руках, требовательно протянул ручку, сердито насупив брови.

— Погоди, родной, немного, погоди, — прошептала я, рассматривая игрушку.

В голове всплыли слова Меженника о том, что выход там же, где и вход. Я крутанула юлу, она стремительно завертелась, приобретая отчетливый фиолетовый оттенок. Малыш с удовлетворенной улыбкой смотрел на этакое чудо. А мне вдруг сделалось смертельно жутко и неспокойно. Фиолетовый цвет тем временем начал перетекать в красный. Не в силах бороться с собой, я остановила движение пальцем. Потом, посмотрев на расстроенную мордаху малыша, крутанула юлу опять, но уже в другую сторону. Теперь цвет из голубого стал превращаться в желтый, затем в белый, и юла остановилась.

— Так почему же ты все-таки вовремя не явилась? — произнес над ухом голос Атея.

Я замерла, боясь повернуться. Потом, чтобы не спугнуть случайное сумасшествие, медленно подняла голову и огляделась. Мы были в Роще Предков. Не веря в такую удачу, я сидела не шевелясь. Сбоку выплывало тело волхва, борода у него укорачивалась прямо на глазах, открывая беззащитный подбородок.

— А чего это вы? — Он озадаченым взглядом смотрел поочередно то на меня, то на Славика.

Смешного было мало, но я вдруг увидела нас сторонними глазами. Грязные, ободранные, растрепанные. И меня согнуло в беззвучном хохоте. Чем больше я смеялась, тем сильнее взрослело и лицо Атея, и, наконец, передо мной стоял зрелый муж с суровой складкой между насупленных бровей. Взгляд становился все более и более неприязненным.

— Может, все-таки объяснишь мне, что ты сделала с собой и ребенком и, главное, зачем?

Я опешила. Мне отчего-то казалось, что здесь обрадуются, увидев нас, и уж точно я не ожидала вот такого странного приема: суровый обвиняющий тон, ни малейшей тени облегчения при виде нас… Не было даже мало-мальской радости по поводу того, что мы живы и здоровы. После стольких дней испытаний ни грамма элементарного сочувствия!

— Так вы даже нас и не искали! — вдруг осенило меня, и смех, без моего на то участия, тут же перешел в рыдания. — А мы, как придурки, ждали и надеялись.

Я махнула в сторону Атея рукой, и кристалл на его посохе вдруг разлетелся на маленькие частички. Вот теперь-то воцарилась гробовая тишина. Мы все, включая маленького Славика, смотрели на обезглавленный посох. Волхв, отбросив теперь уже явно бесполезную палку, подошел ко мне и, больно ухватив за спутанный колтун волос, запрокинул мне голову, внимательно вглядываясь в глаза. Я моргнула, и кудесник отшатнулся.

— Вылупилась, — прошептал он. — Когда?

Как же он задрал-то со своими непонятными словами!

— А может, вы лучше спросите, где мы были? Что с нами произошло? — Я начала выплевывать слова, как дротики, с трудом сдерживая ярость, которая красной пеленой начала заволакивать глаза. — Или вас, кроме этого гребаного вылупления, вообще ничего больше не волнует? Моп твою ять! Мы такое пережили, а он про свое вылупление чешет. Не знаю я ничего ни про какое вылупление! Как еще-то объяснить? — И я, опять махнув рукой, замолчала.

— Ну и где вы были? — послушно переспросил чертов служитель.

Вопрос был задан таким тоном, что отвечать отчего-то желания не появлялось.

— Не так я представляла нашу встречу, совсем не так, — я покачала головой, — а разговаривать с вами мне, простите, сейчас вообще неохота. Можно мы помыться пойдем?

Волхв молча покивал головой, соглашаясь. Глаза его при этом были подозрительно сощурены.

Как я ни была зла, но отходить от избушки было все же очень страшно. А ну как она опять пропадет? Поэтому, поминутно оглядываясь, я уже жалела о том, что не попросила волхва нас проводить. Но он-то тоже хорош! Жрец, твою мать, да он в суть дела должен смотреть, а не чушь какую-то городить! Судя по всему, мы вернулись в тот же миг, в который исчезли. Но ведь видно, что человек за пару минут не может так поистрепаться? Или, может, двести с лишним лет — это слишком много для человеческого рассудка?

«Лифт», слава Роду, был на месте. Мы спустились на спальную поляну, на которой (вот удача!) никого не было. Быстро зайдя в свой домик, я плотно прикрыла дверь. В комнате все были в сборе. Орел с вороной сидели на лавке у окна, а саквояж, как обычно, продавливал хозяйскую перину. Увидев нас, он захлебнулся словами, а вот Птах отчего-то опять вспомнил своего «абрамгутанга». Я молча подошла к окну и дернула зеркальный переключатель. Из-за зеркалившейся поверхности на меня уставилось нечто. Серое, плохо промытое лицо, колтун грязных свалявшихся волос неопределенного цвета, за ухом засохшая кровь с прилипшими перьями. Вот уж точно — вылупилась! Ну и правильно, если Славика обмывала я, то хоть видела, где плохо промыто, а самой без зеркала да расчески совсем беда! Так, на ощупь чего-то намывала себе. А перья — так это моя ночная добыча. И я с сожалением подумала об оставшемся в избушке почти полном чугунке.

— Ну, деука, ты совсем ополоумела! Вчера мальчонку приволокла откуда-то, сегодня оба явились как из преисподней. Так и паразитов каких домой еще притащишь! Блох там, клопов опять же… Уходить отсюда надо незамедлительно, пока остатки разума у тебя остались.

— Сколько меня не было? — Я, не обращая внимания на его кудахтанье, уставилась прямо на него.

— Дык скока… — саквояж наморщил лоб, — в аккурат, как Чадолюба растворилась, вы чего-то закусили и ушли.

— Когда это было?

— Ну, наверно, чуть больше получаса, — Савва Юльевич неуверенно замолчал. — Вот я и говорю, когда это вы так изгваздаться-то успели?

Что-то ему объяснять сейчас совсем не хотелось, и я, взяв Славика за руку и прихватив чистую одежду, потащила того в баню.

В полянской бане я еще не была, но мне казалось, что сегодня нам лучше туда, чем в ванную. Пока мы жили с малышом в том лесу, я даже не ощущала, насколько грязна. Сейчас же в нос мне так и бил смрад наших немытых тел.

Баня находилась сразу за беседкой. Она, как мне объясняли наши ребята, всегда была жарко натоплена и готова принять посетителей. У входа на завалинке сидел местный банный дух по имени Байник — чистенький голый пузатый старичок ростом с кошку, до колен укутанный своей бородой, с длинными светлыми, тщательно расчесанными волосами. Увидев нас, он низко закланялся, сердечно приглашая внутрь.

Изнутри баня оказалась гораздо просторнее, чем можно было ожидать снаружи. Байник, видимо насидевшись до этого в одиночестве, с упоением принялся подробно рассказывать, какими заветными словами запускаются в движение самохлещущие веники и самопенящиеся губки. Как регулировать пар и температуру воды. А также о многих других мелочах, необходимых для правильного, по мнению банника, паренья. Когда он вышел, мы приступили.

Я решила начать со Славика. Малыш радостно улыбался, когда пенная губка рыбкой скользила по его телу, и каждый раз пытался ухватить ее ладошкой. Паренье с веником тоже перенес, на удивление, спокойно. Хотя, откуда мне знать, может, посещение парилки для него дело привычное? Неизвестно ведь, ни с кем он жил, ни где… По крайней мере, мне об этом ничего не ведомо. Убедившись, что на ребенке не осталось ни капельки грязи, я завернула его в нагретую простыню и усадила в предбаннике. Вот теперь-то пришло время заняться наконец собой.

Да-а… Конечно, руки банщицы Либуши с постоялого двора ничем не заменить, но волшебные девайсы все же справлялись на славу! Чтобы пройтись раскаленным жаром, веник находил в моем организме такие местечки, о наличии которых я вовсе не догадывалась! А мочалка создавала настолько легкую и душистую пену, что казалась она состоящей из одних только благоуханных пузырьков воздуха.

Через час мы выкатились на завалинку розовые и блестящие, как новорожденные младенцы. Кожа, если ее потереть, издавала громкий скрип. Байник тут же сунул нам по большой глиняной кружке с травяным отваром.

— Для поднятия, так сказать, жизненных сил, — молвил он степенно.

— Спасибо, хозяин батюшка, за легкий пар, — я церемонно поклонилась.

Банник довольно расправил бороду, расплывшись в улыбке. Потом, порывшись где-то за пазухой, достал огромный костяной гребень.

— Накось тебе косоприборный гребень, а то этакие заросли вовек самой не расчесать, — он кивнул в сторону спутанной гривы, — а иначе тока стричь. А что за девка без косы? — Он презрительно сплюнул. — Так, срам один… Потом взад принесешь.

Я поблагодарила и за гребень.

На поляне все еще никого не было, поэтому мы со Славиком быстренько прошли в беседку и основательно натрескались соленым, пряным и сладким. В последние дни в лесу мне даже сны снились о том, как я солонку лижу, до такой степени опротивела пресная пища! После еды мы сразу же ушли в наш теремок. До этого мне казалось, что, стоит мне вернуться к людям, как я буду болтать, не переставая, всем забавам предпочитая человеческое общение. Но на самом деле мне сейчас совсем не хотелось ни с кем встречаться. О чем рассказывать, если нашего отсутствия никто и не заметил?

В комнате был только саквояж, мурлыкающий под нос очередную песенку. Птах с подругой куда-то опять делись. Увидев нас, Савва Юльевич встрепенулся и с одобрением уставился своим единственным глазом.

— Ну вот, хоть на человека стала похожа, а хорошенькая-то какая! — Саквояж облетел меня кругом. — Здешние бани творят просто чудеса! — Он облетел еще раз и вдруг странно захрипел.

Я обернулась к нему:

— Ты чего это?

Саквояж молча пучил оранжевый глаз и мотал ручкой куда-то мне за спину.

— Чего? — Меня эта пантомима начала раздражать.

— Горб пропал! — Он опять залетел мне за спину. — Вообще не осталось!

Точно! Со всей этой лесной жизнью я напрочь забыла о важных, просто фантастических физиологических изменениях в моей внешности. Я быстро залетела в ванную комнату, разделась и, повернувшись к зеркалу спиной, стала ее разглядывать. От горба и впрямь не осталось и следа! Это было так необычно! Глазам открывалась абсолютно прямая поверхность с длинными мышцами, пересеченная вдоль узкой плетью позвоночника. Вот уж никогда не думала, что спина может быть настолько красива и изящна! Единственное, что вносило раздрай в это совершенство, так это змеящиеся тонкие шрамы, похожие на какое-то дерево. Я провела по ним пальцем, и они тут же отозвались тонкой вибрирующей болью. Атей что-то говорил про вылупление… Может, у меня тоже прорежутся легкие лебединые крылья, как у… дальше думать не хотелось. Перед глазами, как наяву, встала кладбищенская яма с истерзанными, изломанными телами крылатых созданий.

Сделав свет поярче, я повернулась к зеркалу лицом и пододвинулась к нему поближе. Вначале ничего необычного я не заметила. Ну слегка похорошела — это да. Может, после баньки распарилась, а может, постоянное нахождение на свежем воздухе повлияло. Или, опять же, более продолжительный сон… А может, мне просто кажется, что скулы незначительно приподнялись, нос стал казаться изящнее, губы слегка покраснели и припухли. Как бы то ни было, но все-таки это была я. И, уже отворачиваясь, я заметила некую странность. Глаза! Что-то не то было с их цветом! Я сделала свет максимально ярким и наклонилась еще ближе к стеклянной поверхности…

Они постоянно меняли цвет — вот в чем все дело. Происходило это настолько неуловимо, что заметить сам момент перехода не представлялось возможным. Серые, голубые, зеленые, почти черные. Какие-то совсем уж невообразимые оттенки фиолетового и янтарного. Мне стало не по себе. Про такие вещи раньше я даже слыхом не слыхивала. Это, конечно, лучше, чем покинувший меня горб, но все ж я согласилась бы остановиться на похорошевшем лице и шрамах во всю спину.

Я огорчилась, глаза тут же приняли угрожающий свинцовый оттенок и на этом успокоились. Мне тут же пришла мысль: «Может, можно как-то влиять на цвет? И будет у меня что-то вроде разноцветных линз!» В ответ радужка радостно брызнула изумрудной россыпью. В крайнем случае, успокоила я себя, здесь и не таких чудаков хватает, а если я когда-нибудь вернусь в мой мир (что вряд ли!), то там для камуфляжа солнцезащитные очки существуют! Глаза, чутко среагировав на мое настроение, моментально приняли свой истинный цвет — что-то блекло-невразумительное, то ли голубое, то ли серое.

Я решительно надела рубашку с сарафаном и, выйдя обратно в комнату, запустила в волосы полученный у банника гребень. Того не пришлось как-то специально упрашивать, он тут же кинулся сновать по моей сильно отросшей шевелюре, разбирая многочисленные колтуны и всяческие спутанности. Смотреть на себя в зеркало было необычайно приятно! Вот уж никогда бы раньше не могла подумать, что такое пустое времяпрепровождение может приносить столько удовольствия! Гребень неторопливо рыскал по волосам, и вот некоторые пряди уже заструились по спине до самой поясницы, посверкивая в лучах отзеркаленного света золотистыми искорками.

Славик уже спал, жарко раскинувшись на кровати. Саквояж сидел с ним рядом, задавая мне всякие провокационные вопросы. В конце концов я не выдержала и рассказала о том, что случилось, упустив только рассказ о кладбище. Говорить лишний раз на эту тему вовсе не хотелось.

— Вот прямо так в лиску и можешь? — Почему-то этот момент потряс Савву Юльевича больше всего. — Прямо как наш Птах, то есть трансформироваться?

— Ну да… Говорят, что так можно в кого угодно оборачиваться, стоит только подучиться.

— И в Птаха можешь? — не успокаивался саквояж.

— Наверно, — я почесала бровь, — только, опять же по рассказам, жидкость его какую-то надо…

— Ну дела! Скоро сусликов вдвоем таскать начнете!

Представив эту картинку, я фыркнула, а в дверь кто-то постучался.

— Да-да, — вылез вперед гостеприимный саквояж, — входите, не заперто.

В комнату, согнувшись, вошел сильно постаревший Атей. Уж сколько раз я наблюдала эти метаморфозы с возрастом, а привыкнуть все никак не могла…

— Мы поговорить можем?

— Наверно, да, — я нерешительно пожала плечами. — Здесь?

— Если тебе удобно, то лучше у меня.

Я посмотрела в зеркало на почти полностью распутанные волосы и вздохнула.

— Хорошо, только косу сейчас заплету.

Атей молча кивнул и так же молча вышел. Я же, вытащив гребень из волос и кое-как перехватывая их лентой, быстро давала указания саквояжу, что делать, если малыш вдруг проснется.

Да, давненько я не бывала в волховской хижине! Теперь даже и непонятно, как я ту нашу, лесную, могла принять за эту. И вовсе она сейчас не казалась мне ни убогой, ни какой-то покосившейся. Войдя внутрь, я по-хозяйски огляделась, представляя, насколько бы нам со Славиком было легче обходиться этими хоромами.

— Никак на себя примеряешь? — недобро улыбнулся Атей, которого я вначале и не заметила.

— Да просто осматриваюсь, — против моего желания голос прозвучал заискивающе. Проклятое детдомовское прошлое заставляло махать хвостом перед лицом любой маломальской агрессии.

— Интересно, — взгляд волхва становился все более и более недоверчивым, — раньше ты ТАК не осматривалась.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — Я решила не тянуть кота за хвост, а сразу выяснить суть претензий.

— Ну не то что подозреваю, но мысли кое-какие появляются.

Я вопросительно посмотрела на него, дожидаясь более внятного продолжения. Он с этим делом не слишком торопился, расхаживая по избушке из угла в угол. Потом резко остановился и уставился мне прямо в переносицу.

— Понимаешь, Стеша, — он задумчиво потеребил бороду, — я ведь был совсем уверен, что ты настоящая крылата. Но последние события как-то настораживают… С твоим появлением в граде стали происходить странные явления. Начали пропадать духи-охранители. Сегодня мне сообщили о трех неизвестно куда подевавшихся домовых, и лешего в соседнем леске не слыхать. Ну а про берегиню ты и сама знаешь…

— Вы что ж думаете, — от возмущения мой голос дал петуха, — это я их ем, что ли?

— Ну почему сразу «ем»? Достаточно просто впитать духовную силу.

— И как бы, интересно, я это проделала, если магических токов во мне нет? Вы же сами об этом говорили!

— Да? — Атей печально усмехнулся. — А кто растворил нутряную звезду? А кто разнес око богов одним движением руки? А уж то, что ты смогла сотворить с собой и ребенком за несколько секунд…

— Это были не секунды, — я против воли зашмыгала носом, не в силах спокойно переносить незаслуженные обвинения, — нас не было несколько недель.

Атей подошел к очагу и, взяв одну из кос пламени, обернул меня ею, как обручем. Тот ярко вспыхнул и превратился в огненную змею, держащую хвост во рту.

— Ну, поведай об этом, — и уселся, сложив руки на посохе.

И я, косясь с опаской на столь близкое соседство огня, начала рассказывать все по порядку, стараясь не упустить ни малейшей детали. В этот раз волхв мне совсем не помогал, ни уточняющими вопросами, ни подбадривающими кивками головы. Только время от времени подсыпал что-то в пламя, отчего огненная змея вокруг меня меняла свою окраску. Когда я закончила, он помолчал минут пять, а потом спросил:

— Где она?

— Кто? — Я опешила от такого странного вопроса.

— Ну… юла эта, — волхв досадливо поморщился, — или как уж ты там ее называла.

Едрит, да я понятия не имела, где она! Последний раз я видела ее еще в том лесу. А здесь события развернулись таким образом, что я и думать о ней совсем забыла.

— Не знаю, — сказала я, растерянно глядя на него, — может, во дворе валяется?

— Пойдем, поищем, — и он первым вышел из избушки.

Я поплелась следом. Трава возле хибары уродилась на славу — густая, высокая, сочная. Найти здесь маленькую побрякушку шансов было немного. Определив примерное место, где могла оказаться юла, я опустилась на карачки.

— Ты что ж, по двору ползать собралась?

Я пожала плечами:

— Ну а как еще-то?

Атей хмыкнул, зашел в хибарку и вышел оттуда уже с посохом в руках — это был брат-близнец первого, вот только камень его в навершии оказался огненно-оранжевого цвета. Волхв провел им над травой — та послушно поникла. Он сделал рукой резкое движение вверх, и в воздух поднялся всякий мелкий сор: какие-то махонькие веточки, опавшая листва, прошлогодние желуди. Они висели в воздухе, как будто их удерживало магнитом. Я прошлась вокруг отмеченного мной места. Кроме всего прочего, заметила висевшую шеренгу муравьев; некоторые из них все еще продолжали крепко сжимать добычу, которую несли, по-видимому, в муравейник. А вот юлы не было!

— Ну и где?

От обиды слезы закипели у меня в глазах, и я, не веря в такое свинство, все же начала водить по траве руками.

— Не трудись, в воздух поднято все, что не проросло корнями, — волхв устало вздохнул и подошел, внимательно меня разглядывая.

— Но ведь я правду рассказала! — По моим щекам заструились слезы.

Атей подумал и наконец-то крепко обнял меня одной рукой:

— Не плачь, девочка, я тебе верю. Пойдем в дом, — и он, все так же обнимая меня за плечи, развернулся к избушке.

— Странное дело, — говорил он, расхаживая взад и вперед, — то, что ты описываешь, очень похоже на затерянное Тридевятое Царство. Но ходу туда нет иного уже многие века, окромя как через избушку Яги Ягинишны, которая стоит на веретенных пятках. И не одно живое существо не может туда проникнуть без ее соизволения.

— Вы про Бабу-ягу, что ли? — От удивления я враз перестала шмыгать носом.

— Какая же она баба? — так же сильно удивился в ответ Атей.

— Да нет, мне просто показалось… — Я в смущении почесала нос. — Ну, что вы говорите про злую Бабу-ягу и избушку на курьих ножках, — понимая всю глупость сказанного мной, я абсолютно по-дурацки хихикнула.

— Вот уж никогда не слышал, чтобы курные столбы называли куриными ножками, но смешно! — На лице его тем не менее не было даже намека на веселье. — Да и какая ж она злая? Зрелая привлекательная чародейка, покровительствующая притом маленьким детям и беременным женщинам.

— Я в сказках слышала…

— Вздор! — Атей в возмущении ударил посохом об пол. — Только враги земли русской могли такое выдумать!

Твою ж мать! Дернула меня нелегкая в фольклор детства ударяться! Я сейчас здесь и так не в большом доверии, а еще и лезу с дурацкими вопросами. Волхв покрутил посох в руках:

— Ну так вот, не попасть туда никак, вот только если ты сам принадлежишь темному царству… А можно мне на шрамы твои глянуть? — вдруг без перехода спросил он.

Я в замешательстве посмотрела на него. Уж не предлагает ли он скинуть, к лешему, сарафан и нижнюю рубашку и остаться голышом перед ним (про трусы ведь ему неведомо)? Нет, конечно, перед врачами люди раздеваются. Но вот относиться к Атею, как к доктору, я точно ну никак не могла… Он, похоже, правильно расценил мое смущение, потому что неожиданно и сам покраснел.

— Да я, в общем-то… Да… — И он махнул рукой, видимо так и не сумев подобрать слова.

— Почему бы и нет? — Увидев его смущение, я тут же решилась. — Мне бы только завернуться во что-нибудь.

Служитель тряхнул посохом, и на лавке возник рулон холстины.

— Это подойдет?

Я кивнула, показывая ему головой на выход.

Осмотр продолжался долго. Атей вначале ощупывал шрамы руками, потом водил навершием посоха вдоль спины, а в конце и вовсе принялся зарисовывать увиденное на куске бересты. Потом, прихватив ворох каких-то свитков, удалился на улицу, давая мне возможность спокойно одеться.

Я, кое-как нацепив на себя одежку, вышла на крыльцо и села рядом с ним, пытаясь через плечо рассмотреть непонятные закорючки под еще более маловразумительными рисунками. В одних свитках волхв что-то находил, и тогда, подставляя кусок бересты, сравнивал рисунки. Другие свитки, бегло просмотрев, он отбрасывал в сторону. Я же даже не делала попытки уйти, нутром понимая, что сейчас может открыться нечто важное. За Славиком кто-нибудь да присмотрит, если тот вдруг проснется. Я велела Савве Юльевичу, ежели чего, вываливаться из окна и кричать благим матом, созывая людей. Народ, судя по тому, что вечерело, явно на поляне имелся.

Вскорости у Атея кончились свитки, и он сходил в избушку за книгами. Таких я еще не видела никогда! Некоторые были целиком из кожи — и обложка, и страницы, — буквы же на них были как будто выжженные огнем. Имелись и книги из тонких листов какого-то металла, рисунки в них больше напоминали чеканку. Парочка томов состояла и вовсе из тонких дощечек. Так вот, на одной из кожаных книг волхв и прекратил свои поиски. Он долго сравнивал изображенное там с берестой, потом еще дольше вчитывался. Тем временем сильно стемнело. Атей сделал какое-то неуловимое движение рукой, и рисунки налились светом и объемом, приподнявшись над страницами.

Кто-то потряс меня за плечо, и я поняла, что задремала. На улице уже вовсю искрила звездами ночь. Перед самым крыльцом торчал воткнутый в землю посох, ярко освещавший округу раскаленным почти добела навершием. Над открытыми страницами огромной книги парили в воздухе два практически одинаковых изображения дерева, только одно ярко пылало красным, другое же мягко светилось звездно-голубым.

— Вот, — удовлетворенно произнес волхв, показывая рукой на них.

— И что? — Со сна соображалось не очень.

— Это у тебя на спине Древо Жизни, — и уставился на меня, всем видом показывая, что именно сейчас меня должно забить в конвульсиях от восторга.

— Это хорошо? — на всякий случай отодвигаясь подальше, спросила я.

— Ну а что ж плохого-то? Тут ведь дело в другом — какого именно цвета оно…

— Да никакого! Телесного цвета, сами же видели!

— Вот, — опять эта странная удовлетворенность, — а должно гореть!

Я промолчала, а то фиг его знает, на что он сейчас намекает. С огнем паренек шутить любит, а мне эксперименты с моей спиной вовсе не нужны. Но, судя по всему, ответа в этот раз от меня не ожидалось, потому что Атей тут же продолжил:

— Вот только у крылат оно небесно-голубым подсвечивается, а у бедолат — огненно-красным.

— Едрит, а это еще кто?

— Они сестры — крылаты и бедолаты. Просто, если крылаты несут свет, радость, гармонию и волшебную силу, то бедолаты это все забирают.

— А отличаются они только цветом дерева?

— А вот этого я не знаю. Никто из смертных никогда не встречал бедолат лично, а боги молчат на этот счет…

— И кто я, сказать сейчас невозможно?

Атей молча покачал головой, а потом тихо добавил:

— Вот только охранители пропадают…

— Может, мне тогда лучше уйти из города подальше? — От этой перспективы сжалось сердце.

— Нет, уж лучше быть всегда на глазах.

Мы опять помолчали, рассматривая парящие над книгой деревья.

— А кто те существа в яме, с крыльями, и кому они могли помешать?

— Я уже думал об этом… — Атей надолго замолчал. — Может, это белолыбеди — говорят, водились раньше такие на земле русской, а может, и просто охранители — из них много кто крылья пернатые носит… А помешать… могли тем же бедолатам или еще кому…

Твою ж мать! Опять эти бедолаты! В голове зашевелились неприятные мысли. А вдруг я и впрямь одна из них? Вдруг я уничтожаю кого-нибудь, даже не замечая этого? А может, я что-то типа маньяка с раздвоением психики? И творю всякие мерзости, пока мое сознание спит?

— Ты это… Шла бы ты, Стеша, спать, а то завтра учеба.

Учеба, и правда, я ж забыла совсем про такое, пока в лесу жила!

— У меня напитка вашего больше нет.

— Да на кой он тебе сейчас-то? Из тебя волшба прет, аж искры летят!

— Да? — Я недоверчиво посмотрела на свои ладони — ничего такого в них заметно не было.

Атей, посмотрев на мои манипуляции с конечностями, взял в руки посох и поднес ко мне. Из кристалла тут же стал бить ворох искр, весьма напоминающий бенгальский огонь.

— Ну вот! Какой тебе еще напиток? Чтоб ты разнесла здесь все во славу Рода?

Я, быстро попрощавшись, направилась в сторону «лифта». Да-а… не так я представляла себе волшебную силу! Вот, что была она, что нет — ровным счетом ничего не поменялось!

На крыльце моего домика сидел Анебос. Увидев меня, он присвистнул:

— Да ты, мать, оказывается, красавица у нас!

Я смущенно улыбнулась, чувствуя, как лицо заливает дурацкая краснота. Пожав плечами, пристроилась рядом.

— Как же это я раньше не замечал? — не успокаивался псеглавец.

— А тебе и сейчас лучше не замечать, — буркнула я, — а то Свикса враз тебе усы-то выдерет!

— Это не усы, — паразит кровожадно облизнулся, — это вибриссы.

Я задрала брови, всем видом показывая, что хрен редьки не слаще. Возле дома валялись «потешки».

— Со Славиком играл? — кивнула я на них.

— Ну да. Только сел поужинать, как сума твоя из окна вывалилась и давай заполошно верещать, что ребенок, мол, проснулся.

— Так поесть-то хоть успел? — Я почувствовала себя неловко за то, что свалила (нахально, без спроса!) на кого-то заботы о ребенке.

— Вместе и поели. Он как будто год голодом сидел. Как его от обжорства не порвало — не знаю.

— Анебос, а вот как ты чувствуешь в себе наличие способностей к волшбе?

— Да никак не чувствую — есть и есть. Ты же не чувствуешь, как кровь в тебе течет?

Тут, осененная внезапной идеей, я сорвалась в дом. Саквояж валялся на моей стороне кровати и громко храпел.

— Савва Юльевич! — потрясла я его. Реакции — ноль, только храп усилился, переходя в какие-то особенно громкие и виртуозные рулады. Я потрясла опять — с тем же результатом. Тогда я взяла и переставила кожгалантерейного негодяя на лавку. Вот это на него сразу подействовало! Маленький оранжевый глаз открылся и злобно уставился на меня. Не дожидаясь хамских выпадов, я попросила шапку-невидимку.

Бурча себе под нос что-то нелестное касаемо моей бесстыжей личности, саквояж выдал мне требуемое и, тут же перелетев, устроился на старом месте. В ту же минуту он захрапел, как трое здоровых пьяных мужиков. Я же с шапкой-невидимкой в руках выскочила обратно на крыльцо.

— Надевай!

— Так вроде это уже было? — И Анебос лениво развалился на ступеньках.

— Надевай, — пришлось дернуть его за край рубахи.

Псеглавец нехотя взял шапку и прицепил ее между ушей.

Вы собаку в шапке видели? А теперь представьте это животное со свирепо оскаленными зубами, скошенными к переносице глазами и свисающим сбоку языком. Я покатилась от хохота, рискуя перебудить всю поляну. Вид собачьей морды тут же изменился. Мастер мимических пародий быстро сорвал шапку с торчащих ушей и уставился на меня.

— Ты видела?

Я кивнула, утирая выступившие слезы. Псеглавец молча сунул мне в руки шапку и ушел, забыв даже попрощаться. Странный все-таки народ, эти зверолюди!

Я вернулась в дом и, не обращая внимания на завывания саквояжа, растянулась на кровати. Какое же все-таки наслаждение! Перина мягко приняла меня в свои объятия. За последние недели я привыкла спать лисой на полу, постоянно прислушиваясь и вздрагивая. А тут такое буржуйство — подушка, одеяло, теплынь! Небесные колокольца тихонько набрякивают что-то умиротворяющее. И не надо никуда бежать, сворачивая головы невинным зверушкам.

— Савва Юльевич, — позвала я негромко, боясь разбудить спящего рядом Славика.

— Чего тебе? — буркнул недовольный саквояж, продолжая, видимо, дуться на меня за то, что я изгнала его с кровати.

— Атей считает, что я могу быть причастна к исчезновению духов-охранителей.

— Придурок твой Атей, — вынес безапелляционный приговор саквояж, — вспомни буканая с его рассказом. Ты еще тогда на свет не появилась, когда они начали здесь своих духов просирать.

Ну да! Грубо, но верно! Надо Атею это завтра сказать. С этой мыслью я, успокоенная, и уснула.

Как же хорошо просыпаться дома! Встала я еще затемно. Сходила в душ, дала наконец-то гребню дочесать мои волосы до конца. Выбрала одежку понаряднее и даже, подумав, плесканула благовоний в надушные серьги. Посмотрела в зеркало, тут же вспомнилось сказочное: «Нет, не прЫнцесса!» — «А кто?» — «Королевна!»

Когда я выползла на улицу, народ только начал просыпаться, а черное солнце уже показалось над деревьями, сросшимися в сплошной пук. Я пошла в беседку и в один присест умяла там жареной картошки с солеными огурцами и квашеной капустой. Подумав, стрясла со скатерти-самобранки большую чарку с кока-колой. И когда мое одиночество за столом было нарушено, я уже меланхолично крошила в руках медовый пряник, как и подобает нежной и удивительной девице.

— У тебя капуста на щеке, — раздался над ухом вкрадчивый голос.

— Чего? — Я повернулась к тихо подошедшему сзади Анебосу.

Поганец снял что-то с моей щеки и, сунув в пасть, закатил глаза:

— Квашеная… С тмином.

Тьфу ты! Ну что за напасть! И как у него получается подлавливать меня в дурацких ситуациях? Псеглавец же тем временем швыркал молоко с блинами, не забывая ехидно поглядывать на мой пряник.

Когда все насытились, народ потащился с поляны. Дождавшись Чадолюбу и сдав ей малыша с рук на руки, я отправилась вслед за всеми, пристроившись к девочке простого человеческого вида, которую звали Сияна. Вот уж кому имя точно подходило! Вся сверкающая, звонкая, веселая, как весенний ручеек. Она отнеслась к моему соседству весьма доброжелательно, тут же уцепившись мне за локоть и начав рассказывать всякие смешные истории про одноклассников. От нее же я узнала, что сейчас у нас по расписанию урок Чаровательства, который ведет молодой чародей Драгавит. Говоря о нем, Сияна смущалась и активно пунцовела щеками, из чего становилось абсолютно ясно, что сей педагог весьма неплох, по ее мнению.

Класс находился недалеко от кабинета Наузничества и очень напоминал тот размерами и расположением парт. Единственное, стены здесь были больше похожи на витрину провинциального магазина. Даже не магазина, а антикварной лавки какой-то: столько всяких не вписывающихся ни в какую тематику вещей стояло на многочисленных стеллажах. Драгавит (а кто бы это еще мог быть?) уже расхаживал между рядами, постукивая совсем небольшим посохом, даже скорее тростью, верх которой был украшен серебристыми листочками, издающими мелодичный звон при каждом движении. Внешность учитель имел весьма нетрадиционную для руса, которые в массе своей были, по большей части, светлоглазы и русоволосы. У этого же собранные в хвостик волосы темнели жареными каштанами, а глаза под густой щеткой бровей казались горящими обсидианами.[46]

Сияна, затрепетав ресницами, села за переднюю парту. Я, краем глаза заметив, что место возле Анебоса уже занято верной Свиксой, устроилась рядом с новой приятельницей. На партах уже лежали гусли и деревянные ложки. Дождавшись, когда все рассядутся, Драгавит тут же обратился ко мне:

— Ты новенькая? — Я кивнула. — Ну вот и хорошо, сегодня у нас первое занятие по деревянному промыслу, так что ты ничего не пропустила.

После чего он махнул надо мной тростью, и листья вдруг ожили и зазеленели, блестя клейкой молодостью.

— Тем более с твоими способностями, — и он уважительно посмотрел на меня.

Сияна тут же насупилась и слегка отвернулась. Вот это новое чувство! Никому никогда и в голову не приходило ревновать меня. Эх, услышали бы это наши детдомовские барышни! Я фыркнула про себя.

— Ну, кто знает, из чего лучше изготавливать гусли-самогуды?

Вот это новость! Даже начался урок, как в обыкновенной школе. Руку подняли двое: Анебос (ну да! Атей же говорил, что он лучший ученик) и Сияна. Драгавит кивнул Сияне.

— Самогуды проще всего изготавливать из белозерного явора, а ложки-самостуки — из рябины обыкновенной.

— А самоеды? — продолжил викторину смутитель девичьих сердец.

— Из липы, — уже не так уверенно произнесла девица.

— Из какой? — И, увидев, что вопрос поставил ее в тупик, перевел взгляд на Анебоса.

— Из сердцевидной пестролистной, — ответил всезнайка.

— И правильно. А все потому, что каждое дерево имеет свое звучание, которое надо просто услышать. Всегда проще не ломать природу, а почувствовать ее душой.

— А можно вот, например, из ленты сделать гусли? — крикнул кто-то с задних парт.

— Можно. Но об этом я вам расскажу на уроках Химеротворчества, которые будут в следующем году. Разница же между двумя этими дисциплинами проста, — он вышел на середину класса и воспарил где-то на метр от пола, — когда мы занимаемся чаровательством, мы вкладываем в предмет какие-то свойства, и дальше он существует с этими самыми свойствами без всяких колдовских воздействий извне. А вот ежели мы творим химеру, то есть оборачиваем один предмет в другой, то он в новом виде может существовать только до тех пор, пока к нему направлена волшба. Как только токи прекратятся, то он примет свой изначальный вид. Пример: всем известные гребни, из которых лес произрастает, стоит их только оземь ударить. Так вот лес этот, самое большее, месяц простоять может, а потом химера рассеется. А уж коли гусли самогудами зачаровали, то и быть им такими, сколько будет длиться их земной век.

Драгавит спустился на пол.

— И чтоб всем было понятно, и мы больше не отвлекались на посторонние вопросы: когда я стою на какой-нибудь поверхности — это естественно для меня, и чародейные силы не тратятся. А вот когда я зависаю в воздухе, — он опять немного приподнялся над полом, — мне надо этот процесс постоянно питать волшбой, иначе я просто упаду. Поэтому запомним раз и навсегда, что чаровательство — это навсегда, а химеротворчество — на определенный промежуток времени.

Дальше интересное закончилось, и начались нудные разбирательства свойств и оптимальных способов использования разнообразной древесины. Вторую же часть урока мы учились входить в резонанс с разными породами дерева и определять по колебаниям, для чего они годятся. В конце концов это стало похоже на попытки вникнуть в язык деревянных предметов и немного напоминало методику изучения Тварьских Языков. Вот только там мы слушали срединным ухом, а здесь ловили колебания кожей.

Раньше, до попадания в Гиперборею, мне казалось, что волшебство — это взмахнуть палочкой и произнести желание, а здесь прямо набор точно выверенных и логично объясненных действий. Но все же я решила потом поговорить об этом с кем-нибудь.

Следующий урок оказался, как ни странно, сродни нашей физкультуре, вот только назывался он по-другому — Телоупроченьем. Занятия проходили здесь же под землей на поляне, очень похожей на нашу спальную. Только жилых домиков тут не было, а были какие-то непонятные деревянные и металлические сооружения. Урок вела девушка с головой рыси. Урисница мне шепнула, что лучше ее называть «Арысь-дева».

Когда начался этот урок, мне показалось, что у меня дежа-вю. И здесь, узнав, что я новенькая и раздав всем задания, Арысь-дева утянула меня в сторонку и начала с того, что стала учить меня прислушиваться к собственному телу. К мышцам, связкам, костям. Нет, это не обучение волшебству какое-то, а умение слышать, видеть, чувствовать и воспринимать! Вот буквально только что мы слушали всякие деревяшки, сейчас же я пытаюсь ощутить мышцы пальцев. О чем я, в общем-то, тут же и заявила. Арысь громко рассмеялась.

— Так это же естественно, а как же еще можно увеличить силу и выносливость своего тела?

— Там, где я раньше жила, чтобы стать сильнее, люди поднимают тяжести, чтобы выносливее — бегают. Если надо, чтобы тело лучше гнулось, то там растяжки всякие…

Так-то спортсмен из меня ровно такой же, как и специалист в любой другой области, а именно — никакой, так что на этом экскурс в нашу физкультурную систему я и закончила.

— Это ж где такие чудаки проживают? — искренне удивилась физручка.

— Да там, за Бореем, — и я неопределенно махнула рукой, понятия не имея, в какой это стороне.

— Ничего смешнее в жизни не слышала! И долго надо тренироваться, чтобы сделать так? — Она подняла с земли булыжник и легко, как хлебный мякиш, раскрошила его в руках. Я потрясенно молчала. — Ты пойми, работать с телом так, как ты рассказываешь, это то же самое, что заставить спящего человека рубить дрова. Самое большее, чего добьешься, — это раздражение вызовешь. Ну, может, еще получится топор в руках удержать, если он пальцы кое-как сожмет. Ни замаха, ни удара все равно не выйдет, еще и без пальцев остаться можно… А так чего ж тело ломать, если оно тебя не понимает? Сила и гибкость только уговорами увеличиваются нормально. А вот с внешними проявлениями, — она махнула на мою грудь, вернее на полное отсутствие оной, — надо дольше работать. Так как договариваться надо со всем телом, чтобы нужный материал для строительства поступал куда надо, а не куда придется.

И она гордо выпятила свои весьма выдающиеся особенности фигуры.

— И такое можно себе сделать? — Ни фига себе перспективки-то открываются!

— Да можно, конечно, только зачем — это же все наносное?

— А вам зачем? — И я опять красноречиво оглядела ее аппетитные формы.

— А мне для преподавательского престижа, — отрезала она, — а тебе, как будущей чародейке, сейчас необходимо тело тренировать, чтобы оно не подвело в решительную минуту. Ну как там с пальцами?

Я удрученно посмотрела на свою руку. Мышцы-то я, положим, услышала, это все-таки проще, чем к жабе прислушиваться, но и что с того? Я угрюмо посмотрела на Арысь.

— Услышала, а дальше чего?

— А дальше стяни все силы в одну точку в кончики пальцев.

Легко сказать, а я аж взмокла вся, пока стягивала. Арысь протянула мне маленький камушек, не такой плотный, как она брала, а более пористый, как наши пемзы, и велела мне сдавить его. Камень слегка на краях покрошился, но дальше дело не пошло.

— Да-а… маловато в тебе силенки, — огорчилась дева, — надо Мать Сыру-Землю просить.

Вот же бред! Я представила себя стоящей на коленях и вымаливающей у грядки с морковной ботвой силушку богатырскую.

— Чего говорить-то?

— Кому? — Она смотрела на меня, слегка вздрагивая ушами с кисточками.

— Ну, Матери-то, Сырой Земле?

— Да ничего не надо. — Нет, я точно ее забавляла, вон усы-то как (или вибриссы, будь они неладны!) подрагивают. — Про себя подумай, сколько силы надо, да потяни. Если на доброе дело, то тебе без лишних церемоний дадут.

Я, сосредоточенно нахмурив брови, пыталась объяснить почве под ногами, что крошение ни в чем не повинного камня — это самое что ни на есть доброе дело, и так увлеклась, что пришла в себя только после щелчка перед глазами.

— Ты чего-то, подруга, не на шутку увлеклась!

Я посмотрела на свою ладонь, где вместо камня обнаружилась пыль.

— Ну вот, а ты говоришь — тяжести поднимать надо! Вот тебе, — она высыпала передо мной горку камешков разной плотности и размера, — до конца урока нащелкай мне их.

И, потрепав меня по плечу, отправилась с физкультурной инспекцией по другим ученикам. Я огляделась вокруг. Недалеко от меня стояла Сияна и держала на кончике мизинца камень размером метра полтора в диаметре. А поодаль Анебос, изогнувшись под абсолютно несовместимым с жизнью углом, протискивался сквозь какой-то деревянный лабиринт.

Ну делать нечего; вздохнув, я выбрала из кучки камень поменьше, полегче и потрухлявее. Маналась я с ним минут десять, упрашивая и тело, и землю. С остальными дело пошло уже полегче. К концу урока я более-менее навострилась. Поймала, так сказать, ритм и чувствовала себя просто богатырским героем и сокрушителем камней! Попробовал бы меня сейчас кто кашей обкидать! Уж я бы тогда знала, что и с какой силой сжать, чтобы поползновений больше в мою сторону не было.

После Телоупроченья я вышла, ощущая себя просто суперменом. Кровь так и бурлила в венах. Вот это школа! Всего три дня, а я уже разговаривала с камнями, жабами, деревяшками, ветром и своими пальцами! Просто полиглот широкого профиля! Что там у нас дальше? Я догнала Рису и пристроилась рядом с ней.

— А сейчас какой урок?

— Теория полей, — недовольно поморщилась в ответ та.

— А что, неинтересный предмет?

— Да кому как… Ну вот скажи, — она резко повернулась ко мне, — зачем мне, уриснице, знать, в каких условиях лучше пшеница родится? Столько бесполезного времени теряем на всякую галиматью! Давно уже пора оставить только занятия по профилю. А я младенческими предсказаниями занимаюсь два раза в неделю только! Зато умею себя просачивать сквозь лист железа. Ну вот на кой мне это? Чтобы потом ближайшие сто лет таскаться за старыми вздорными урисницами и только поддерживать покров младенческий, слушая, как эти выжившие из ума перечницы ахинею всякую несут? Ладно вон Анебос, — она махнула рукой в сторону парочки резвящихся зверолюдей, — он хоть Богом будет, так ему всякая-разная чушь понадобиться может, а мне-то это зачем?