Душа оборотня

Глава 13

Лес еще жил ночной жизнью: хищники заканчивали охоту, чтобы потом завалиться в нору, логово или просто присесть на ветку в ожидании прихода темноты. Не наевшийся за ночь воробьиный сыч спланировал откуда-то сверху, из переплетения хвойных и лиственных крон, на выглянувшую из норки землеройку, чиркнул по траве выставленными вперед когтями, промазал и, махнув пару раз крыльями, уселся на сухой ели, укоризненно глядя на Олега.

— Я-то причем? — усмехнулся Середин.

Ведун уверенно шел по темному лесу. Чтобы не потерять направление, он решил взять поближе к ручью: ни звезд, ни луны под пологом листвы видно не было. Олег обходил топкие участки, узнавая их по присущей берегам рек и ручьев растительности. В одном месте ручей разлился из-за бобровой плотины, и пришлось углубиться в чащобу. Постепенно, робко, как бы пробуя охриплые от сна голоса, зачирикали, засвиристели первые птахи. Выстучал первую дробь дятел, стайка вьюрков сорвалась с клена, пронеслась, шумно трепеща крыльями, и скрылась в подлеске.

Когда с первыми лучами солнца ведун выбрался к реке, сапоги от росы были мокрыми до колен. В устье ручья Середин, раздвигая толстые зеленые стебли, зашел в камыш. Долбленка притаилась в глубине зарослей, словно ночной тать в засаде. Олег взял весло, и на дне что-то зашевелилось: коротавшая ночь гадюка грозно зашипела на непрошеного гостя. Олег веслом выкинул ее за борт. Толкая лодку перед собой, он миновал заросли и, сильно пихнув суденышко, вскочил в него. Посудина выплыла почти на середину речки, течение подхватило ее и понесло. Олег взвесил на руке весла, взял то, которое показалось ему полегче, и развернул долбленку носом к Припяти.

«Интересно, если Велена живет одна, почему у нее в лодке два весла?» — кольнула сознание мимолетная мысль. Кольнула, и забылась.

В нескольких местах Уборть была настолько узка, что деревья почти соприкасались над головой. Болотистые берега чередовались с пологими песчаными, заросли лозняка то и дело уступали место дубам, кленам и березам. Течение было слабым, но долбленка, рассчитанная на двух гребцов, норовила развернуться поперек, как только Середин начинал грести чуть сильнее. Наконец он приспособился: делая длинный мощный гребок, придерживал весло в воде за кормой, лопастью поперек хода, не давая лодке завалиться влево. Дело пошло, и, обрадовавшись, ведун сконцентрировал внимание и вложил в греблю всю новообретенную силу, полученную в дар от Велены. Весло хрустнуло, и Середин чуть не вывалился за борт. Проводив взглядом обломки, он взял другое, решив больше не экспериментировать.

В прозрачной воде сновали тени рыб, мелочь выпрыгивала, спасаясь от хищника, длинные плети травы стелились по течению, словно волосы утопленниц. Выдра, потрошившая здоровенную рыбину на полусгнившем топляке, прервала свое занятие, проводив лодку недоверчивым взглядом. Впрочем, как заметил Середин, зверье здесь было непуганое — значит, люди заходили нечасто. Проломившийся сквозь лозняк сохатый, склонив ветвистые рога, припал к воде, не обращая на Олега никакого внимания. «Интересно, — подумал тот, — если бы со мной был Невзор, ты был бы так же беспечен?»

Невзор… Середин прикинул: бывший дружинник опережал его почти на сутки. Он ушел, когда они с Веленой… м-м… знакомились. Да, видимо, он ушел сразу после того, как узнал, что помочь ему никто не сможет. Двигался он по ручью до Уборти, потом повернул и вдоль реки направился к Припяти. Если нашел попутную ладью, то уже плывет вниз, к Днепру, но до слияния рек не поплывет — предпочтет срезать, переправится через Днепр и уже дальше пешком, в обход Чернигова, доберется до деревни, где должен обретаться Ингольф. Пешком ему раздолье: и день и ночь идти может, — так что одна надежда догнать Невзора до того, как он сойдет на берег.

Середин попытался делать гребки чаще, даже встал на колено, как профессиональные каноисты. Грести стало проще — он уже приноровился к капризной лодчонке. Ближе к полудню ведун заметил, что Уборть становится шире. Берега раздвинулись, глубина упала — Олег ясно различал под водой донную траву, затонувшие коряги, а кое-где и песчаное дно. Наконец, за очередным поворотом, он разглядел устье: справа поросший лозняком мысок вдавался в Припять, а слева берег полого спускался к воде, золотясь мелким песком под полуденным солнцем. Середин погнал лодку к левому берегу, рассудив, что, раз уж купцы плавают по Припяти не один год, то приставать, если и будут, то уж никак не к болоту.

Он оказался прав — еще не причалив, он увидел на берегу хибару, крытую соломой. Возле нее на жердях сушились сети, на веревке между двумя столбами вялилась рыба. Олег спрыгнул в воду, когда дно заскребло о песок, вытянул лодку до половины, бросил в нее весло и направился к избушке, которая размерами больше походила на собачью конуру. Из-за домика поднимался дымок, на отвоеванном у леса участке Середин приметил огородик. За избой, возле сложенной из камней коптильни сидел на бревне седой лохматый дед в замызганных портах и не подпоясанной рубахе. Подле него лежала горка ивовой лозы, он брал оттуда прутики и, по мере надобности, подкладывал в коптильню. Был он бос, впрочем лапти стояли тут же, на бревне, под солнышком, а онучами он обернул камни коптильни — видно, чтобы быстрее просушились. В воздухе вместе с дымком от костра витал запах коптящейся рыбы. Середин сглотнул слюну и почувствовал, как проголодался.

— Здорово, дед.

— Здорово, внучек, — бойко ответствовал старик, поднимая на Олега маленькие глазки, прятавшиеся под нависшими белыми бровями.

Лицо у деда было, как печеное яблоко — загорелое и морщинистое.

— Рыбку коптишь? — бодро спросил Середин, подсаживаясь на бревно.

— Что ты, — дед аж руками замахал, — какая рыбка во чистом поле? Лыко деру, да лапти плету, прохожих привечаю, да лаптями одаряю.

— Веселый ты, дед.

— А чего сидеть, да в бороду гундеть? Солнышко греет, рыбешка плавает — живи не хочу! А что годов много — так все мои, чужого не брал. Ты, парень, не облизывайся, — дед усмехнулся, покосившись на Олега, — только коптильню запалил. Рыбка жирна, да поспеть не торопится. Ежели хочешь — вон, вяленой сыми, погрызи.

— Спасибо.

Олег подошел к развешенной на веревке рыбе, распластанной на две половинки от хвоста до головы, выбрал сазана. Рыба светилась на солнце янтарным жиром. Олег оторвал хребет и впился в бок сазана зубами.

— Оголодал-то как…

— Есть немного, — признался Середин, — соли маловато.

— Дареному коню в зубы не смотрят. Соль-то дорога. Так, припорошишь малость, чтоб не сгнила рыбка. А ты по делу, парень, аль от безделья ноги бьешь?

Середин помолчал, пользуясь тем, что пережевывал ароматное мясо.

— Друга потерял, вот — ищу, — ответил он наконец.

— Нашел где искать, — хмыкнул дед, — тут можно с Сухеня по Грудень сидеть и никто ни пеший не пройдет, ни конный не проскачет. Иной раз купцы пристают по пути в Киев-град, но это редко.

Дед сделал вид, что заинтересовался происходящим в коптильне процессом, подбросил пару веток, глянул меж камней.

— Ты сам-то кто будешь? — будто без интереса спросил он.

— Так, путник.

— Путник, — задумчиво повторил дед, — ходишь-бродишь, на плетень тень наводишь.

Олегу надоели недомолвки, он доел сазана и, размахнувшись, забросил остатки в реку.

— Ты толком можешь сказать: был кто или нет? Парень высокий, бритая голова, в кожаной безрукавке, на поясе длинный нож. Думаю, хотел он ладью попутную до Киева найти. Потерялись мы с ним, в лесу заплутали.

Дед взглянул на Середина, прищурился так, что глазки совсем спрятались в морщинах.

— Мнится мне, что дружок твой, ежели он тебе дружок, не из тех, кто в лесу заплутает. — Он почесал заросшую седым волосом шею. — Вышел он из леса вчерась, еще день не взялся. В дверь постучал, я открыл — да чуть портки не обмочил. Глаз у друга твоего нечеловечий. Как огонь в глубине тлеет, а наружу сполох выпускает. Но худого не скажу — не обидел он меня. Тоже, как и ты, рыбки спросил, да про ладью узнал: бывает ли, что пристают к берегу. Скоротали мы с ним до полудня, даже с бредешком прошлись вдоль берега — помог он, значит, старику. Аккурат в полдня глядь — ладья идет от Турова. Мешовец, купчина знакомый, на торг выгребает до стольного града. Дружок твой — давай руками махать. Ну, Мешовец его взял, потому как гребцов у него мало. С тем и ушел твой друг.

— В полдень, говоришь, — пробормотал Олег.

— Ага.

— На лодке догоню их, как думаешь?

— Не, не догонишь. Мешовец под парусом, да веслами подгоняет. Разве что ночью идти будешь — они на ночлег к берегу ладятся: товару много, ладья низко сидит. Бережется купец.

— А еще пойдет кто в Киев из Турова?

— Пойти пойдут, да когда — неизвестно. Может, сегодня, а может, день-другой ждать будешь. Вроде, еще один купец собирался до Киева. Он лен повезет, пойдет быстро. Коли возьмет тебя, может, и догонишь дружка.

Середин прикинул свои возможности: если идти на лодке, грести день и ночь — никаких сил не хватит. Берега в основном болотистые, едой не очень разживешься.

— А на том берегу, — кивнул он на правый берег Припяти, — лошадь достать можно?

— Какая лошадь! Там на быке пашут, на козе в гости ездят! Хутор убогий, народишко ленивый. Дороги проезжей нет, вот они с леса, да с реки кормятся, поля почти не пашут. Так, на хлеб для себя. Ты не спеши, — сказал дед, видя, что Середин помрачнел, — иной раз остановиться надо, покумекать: а нужна ли помощь твоя?

— Нужна, дед, — вздохнул Олег. — Ладно, придется ждать.

«Эх, нет на тебя Велены», — подумал Середин, помогая деду перетряхивать мелкоячеистую сеть.

Наряду с крупной рыбой: парой налимов, судаком, двумя щуками и сомом, — в сети копошились, запутавшись в ячейках, уклейки, пескари и десяток ершей. Ведун со стариком вытянули сеть на берег, и пока Олег ловил и выкидывал на траву бьющихся судаков и щук, дед принес бадью и принялся ссыпать туда рыбешку, ловко выуживая ее из сети.

— Какая уха без ерша да пескаря, — бормотал он, — так, вода одна. — Дед, кряхтя, выпрямился, поднес руку козырьком к глазам. — Ага, вон и ладья идет. Это Вьюшок поспешает, не иначе.

— Что за Вьюшок? — спросил Олег.

— Купец-молодец. Шустрый да бойкий, оттого и прозвище такое. Сам гребет, сам торгует, сам с разбойными людьми бьется. Одни говорят — живоглот, другие — хозяин. Лишних людей на ладью не берет: только в самый обрез. Дерет с них три шкуры, но кормит от пуза и сам жилы рвет наравне со всеми. Коли работы не боишься — просись к нему. Вьюшок ко мне иной раз пристает, рыбку берет. Он по реке быстро бежит. Не успеешь оглянуться, как друга своего настигнешь.

— Пожалуй, надо попробовать. — Середин вытер о траву ноги и стал натягивать сапоги.

Ножны с саблей он взял в руку, забросил на плечо куртку и подошел к воде. Ладья быстро приближалась, подгоняемая свежим ветром, весла били по воде часто, делая ладью похожей на разбегающегося по воде гуся, собравшегося в дальние страны на зимовку.

Еще не поравнявшись с хижиной, ладья стала забирать к берегу, весла поднялись из воды, блестя мокрыми лопастями, легли вдоль бортов. На носу показался голый по пояс мужичок небольшого роста с аккуратно подстриженной русой бородкой.

— Эй, старичина, рыбкой разживемся?

— Как просить станешь, чем ответишь, — степенно ответил дед.

— Хошь меду туесок, хошь — мясца кусок.

— Сгодится.

— А это кто с тобой?

— Да вот, человек хороший, до Киева просится. Возьмешь ли?

— До Киева? — Ладья заскрипела днищем по песку, мужичок ловко перемахнул через борт.

Был он весь ладный, этакий живчик. Грудь блестела от пота, глаза весело щурились, рассматривая Середина.

— Дружинник, или гридень чей? — спросил он. — Может, лихой человек?

— Сам по себе, — ответил Олег, — возьми, не обидь. Могу грести, могу править, могу охрану нести.

— Это мы все можем. Так, мужики? — оглянулся он на ладью.

— Так, — ответствовали выглядывающие из-за набитых бортов мужики, такие же потные и полуголые, как и хозяин.

— Я места много не займу, — продолжал гнуть свое Середин, — покормишь — не объем, не покормишь — так обойдусь.

— Ишь, как приспичило, — подмигнул ему купец, — ладно, полезай на борт.

Олег поблагодарил деда, тот остановил его, сбегал в хибару, принес закрученную в лист лопуха копченую рыбу — из листа торчали головы и хвосты двух налимов.

— Спасибо, что с сетью помог, добрый путь тебе. А дружка своего поберегись, — шепнул дед, — сдается, не ждет он твоей помощи. Хоть и не обидел он меня, но уж больно глаз у него дурной.

— Какой достался, с таким и живет, — отшутился Середин.

Ему подали с ладьи руку, втянули на борт. Гребцов было восемь, если считать с купцом, да один правил. Под ногами, укрытые рогожей от брызг, лежали мешки с товаром.

Вьюшок с помощью деда забросил в ладью два мешка с вяленой рыбой, подпрыгнул, ухватился за доски и перевалился внутрь.

— Ну, в путь, мужики. Отдохнули — будя. Как звать-то тебя? — обратился он к Середину.

— Олегом кличут.

— Садись, Олег, рядом. — Вьюшок уселся к веслу с правого борта, указал на доску рядом с собой. — Ну-ка, кажи руки.

Олег отложил лист лопуха, пристроил саблю в ногах, сбросил куртку и протянул ладони. Купец скривился.

— Да, греб ты не часто. Ладно. Взяли, мужики.

Весла дружно ударили в песчаное дно, выводя ладью на быстрину. Парус, полоскавший под берегом, вновь надулся, набрал силу. С берега махал вслед дедок, зайдя по колено в воду. Олег махнул в ответ, взялся за отполированное дерево весла.

— И-и, оп-та, — рявкнул Вьюшок, задавая темп ударам, — и-и, оп-та!

Поначалу весло рвалось из рук, но, поглядывая на соседей, Середин скоро приноровился к темпу. Все дружно сгибались над веслами и с натугой откидывались, посылая ладью вперед. Журчала за бортом вода. Вьюшок успевал считать, грести и следить за новичком. Мерный ритм гребли завораживал. Олег уперся взглядом в спину сидящего впереди мужика. Спина была мускулистая, загорелая. Меж лопаток стекали струйки пота, холщовые портки на бедрах намокли. Скоро Середин и сам почувствовал, что пот заливает глаза, сбегает, щекоча, по телу. Солнце било прямо в темечко, ветер, хоть и надувал парус, не пробирался между высокими бортами, и Олег с завистью поглядывал на кормчего: ветер трепыхал мужику рубаху, ерошил волосы.

Примерно через час один из гребцов с правого борта поднял весло над водой, закрепил и, пройдя на корму, сменил кормчего. Тот скинул рубаху, поплевал на ладони и уселся на его место. Вьюшок перехватил взгляд Олега.

— Ага, так и меняемся. День под парусом и веслами, ночь под парусом и в два весла — остальные спят.

— Круто, — качнул головой Олег.

— Зато быстро. Шибче нас до Киева никто не бегает. Едим в смену, по парам, харч общий. Так-то, Олег.

Середин попробовал поднапрячься, но Вьюшок придержал его, посоветовав беречь силы — до смены далеко.

— А коли сил девать некуда, так руки пожалей. Скоро до мяса сотрешь. У нас-то, видишь, какие, — купец показал ладонь с ороговевшими от весла мозолями, — мы к веслу привычные.

Гребцы сменялись по очереди: сперва человек с левого весла заступал на место кормщика, его менял гребец с правого борта. Середин прикинул, что его смена придет под вечер. Правда, удалось отдохнуть, когда подошло время перекусить. Сидевший сзади мужик хлопнул его по плечу, давая понять, что можно поесть. Вместе с Олегом от весла оторвался Вьюшок.

Они проследовали на нос, ведун развернул лист лопуха с рыбой, купец достал краюху хлеба, корчагу с квасом, жареное мясо. Середин взглянул на руки: на ладонях вздулись водяные мозоли, кожу саднило. Вьюшок взглянул, покивал головой.

— Сначала всегда так. Как мозоли лопнут — скажи, полотно дам перевязать. Не то до кости сотрешь. А чего рука повязана? — спросил он, кивнув на повязку, под которой был крест.

— Жилу потянул.

Они не спеша, но и не мешкая, взялись за еду. Олег развернул рыбу, жестом пригласил купца угощаться.

— Мне ведь не до Киева, — сказал он, промочив горло квасом, — у меня друг на ладье с Мешовцом плывет. Мне его повидать надо, а он, вроде, должен раньше Киева на берег сойти.

— Мешовец раньше вышел, но он на ночь к берегу пристает. Думаю, еще до Днепра достанем его. Ночью мы по парам гребем: четверо гребут, один вперед смотрит, остальные спят. Кормщик не нужен — ход небыстрый под двумя парами весел.

— Мужики не ропщут? — кивнул Середин на гребцов, которые, как заводные, сгибались и распрямлялись над веслами.

— Не. Знают — в Киеве отоспятся. Мне куда как тяжелее — я еще и торговлю веду. Но! Меньше народу — больше прибыль. Вот до того, как река станет, еще одну ходку сделаю, а там отдохну.

Доев рыбу, купец кинул кости за борт, вытер руки о порты.

— Ну, что, пошли, мужикам тоже поесть надо.

Они снова уселись за весла, Олег стукнул впереди сидящего по плечу, тот с готовностью вынул весло из воды, поднял и закрепил его.

— И-и, оп-та!

Под вечер пришла пора Середину встать к рулевому веслу. Он попробовал, как ладья слушает, выровнял ее по стремнине. Свежий ветер мгновенно высушил пот, и ведун облегченно вздохнул. С непривычки ломило плечи, ныла поясница. Мозоли на ладонях давно полопались, Вьюшок помог ему перевязать их полотном, и сейчас ладони зудели и чесались.

Миновали селение, где они с Невзором купили лодку и приспособили на нее парус. На берегу никого не было, даже дымок над избами не курился — в деревне ложатся рано. Ветер стал утихать, парус то и дело полоскал, то опадая, то вновь натягиваясь. Край солнца висел впереди над водой, и казалось, что ладья плывет прямо к нему, по золотой дорожке пытаясь догнать уходящее светило. Едва скрылся последний луч, как Вьюшок скомандовал спустить парус. Четверо гребцов втянули весла в ладью, споро спустили полотнище, подвязали к нижней рее и сели вечерять.

— Закрепи весло и давай на нос, — крикнул Олегу Вьюшок.

Середин вбил клин под рычаг рулевого весла и прошел вперед.

— Вот, смотри, — стал объяснять купец, — сегодня все просто: ночь лунная, так что все видать. Главное, топляк не пропусти, хотя на таком ходу не страшен, но весла поломать можно. Ну, и ежели кто с берега решит к нам в гости наведаться. Тогда всех буди. Сам-то, небось, саблей веселей машешь, чем веслом, а?

— Случалось, — кивнул Середин.

— Ага. Скоро тебя сменят — сядешь на весло, а к полуночи мы вас всех сменим — спать будете, а с зарей снова все на весла. Так-то.

Луна еще не взошла, а от звезд проку было мало. Середин, оглянувшись на гребцов, наговорил «кошачий глаз», и все вокруг будто осветилось зеленоватым светом. Река, словно извилистая черная дорога, лежала перед ладьей. Стена леса по берегам кое-где разрывалась пустошами и болотами. Олег слышал, как кто-то пробирается по лесу, скрадывая добычу. Кричали совы и филины; лягушки в камышах заканчивали концерт и вылезали на берег, погружаясь в короткую спячку. За кормой вставала багровая луна, такая огромная, что даже оторопь брала. Но по мере того, как она поднималась над горизонтом, ее диск принимал обычные размеры. Луна сбрасывала свой зловещий наряд, словно умывшись ночным воздухом, и вскоре уже белела, проливая на воду серебро…

— Эй, — окликнули Олега, — смениться бы пора.

Середин прошел к веслу, присел на доску, приноравливаясь к небыстрому темпу гребли. Держать весло в обмотанных тряпкой руках было неудобно. Хорошо еще, что ночь. А если днем, да грести в полную силу?

Постепенно он проникся уважением к своим спутникам, для которых тяжелая работа за веслом день и ночь не была в тягость. Манеры у всех были простецкие, что у купца, что у мужиков: малую нужду справляли с подветренного борта, а по большой — просто спускали порты, вывешивали задницу за борт и вся недолга. Работу они воспринимали, как должное: раз ладьи ходят по реке, значит, кто-то должен грести, ставить паруса, править, обходя мели и топляки. Работа не хуже и не лучше других, зато в стольном граде часто бывают. Родной Туров, небось, не сравнится с Киевом. Это если они из городища, а если из деревни какой, так и вовсе никакого сравнения.

Обычно к купцам нанимались люди неуемные, что-то тянуло их из родных мест, от плуга, борти, бредня. Какой-то зуд теребил, скреб душу, не давая усидеть на одном месте. Середин очень хорошо понимал таких людей — сам был такой, иначе… А что, и сюда не попал бы. Сидел бы в своем веке, пил баночное пиво, смотрел телек, ходил бы на занятия к Ворону. Ну, может быть, удалось бы Танечку охмурить, но и все! Дом — работа — Ворон. По выходным — Танечка. Тоска. У-у-у…

Словно откликаясь на его мысли, из леса на правом берегу донесся тоскливый вой. Сосед приподнялся, не прекращая грести, посмотрел в сторону леса.

— Ишь, разбирает как, — пробормотал он.

Внезапно весло вырвалось из рук, что-то грохнулось в борт, ладья качнулась. Сосед, не удержавшись, завалился на Олега. Мужики, спавшие под рогожей на мешках, вскочили, спросонья ошалело вертя головами.

— А, чтоб тебя…

— Заснул, что ли, мать твою…

Топляк проскрежетал по борту, выплыл за кормой. Вьюшок прошел на нос. Впередсмотрящий разводил руками.

— Дык, сомлел… не уследил…

Вьюшок треснул его по шее.

— Утопить хочешь?

Все, бросив весла, смотрели на удаляющийся топляк.

— Кончай зенки пялить. Кто на веслах сидел — спать. Ты тоже. Потом поговорим, — отрезал купец.

Мужики засуетились, меняясь местами. Олег залез под рогожу. На мешках с льном было мягко, уютно. Сбоку привалился мужик, проглядевший полузатопленное бревно, поворочался и почти сразу захрапел.

— Ошую, подыми, одесную, на воду, — выводил Вьюшок ладью на середину Припяти. — А ну, взяли: и-и, оп-та…

Их растолкали, едва серые предрассветные сумерки разогнали ночную мглу. В очередь поели вяленой рыбы, мяса, сели на весла. Туман скрыл оба берега, и Вьюшок сам встал на нос, внимательно глядя вперед. Но едва поднявшийся ветерок разогнал мглу, тотчас поставили парус, и купец опять завел:

— И-и, оп-та…

В течение дня навстречу попалось несколько ладей со знакомыми купцами. Вьюшок перекрикивался, выспрашивал новости, мужики махали друг другу, просили передавать приветы родне. Расходились левыми бортами, встречные ладьи двигались тяжело, против ветра и течения, но на многих из них на весло приходилось по паре мужиков. Весла рубили воду, за кормой вспенивался и пропадал белый след. Олег попросил узнать, не встречался ли им Мешовец. Кормщик крикнул, что не далее, как поутру видел ладью Мешовца — как раз с ночевки снималась.

— Ну, вот, к ночи догоним, иль может, поутру.

— Как бы не пропустить их в темноте, — задумался Середин.

— Стал быть придется тебе всю ночь на носу сидеть. Пропустишь — кроме себя виноватить некого, — пожал плечами Вьюшок.

Отсидев на весле ночную смену, Олег договорился с мужиками, что всю ночь сам будет следить за рекой. Те согласились с охотой: в очередь гребут, а вместо того, чтобы в воду глаза пялить, можно и вздремнуть лишний час.

Опять за кормой встала луна, загадочный лес перекрикивался с берега на берег ночными голосами. Середин кутался в куртку — ночи стали заметно холоднее, хотя осень еще не наступила.

Сменились гребцы, Вьюшок прошел на нос, постоял рядом, зевая во всю пасть и почесывая грудь под рубахой.

— Ну, что тут?

— Тихо все, — ответил Середин.

— Ладно. — Вьюшок еще раз сладко зевнул и прошел к веслу.

Ведун чуть не пропустил ладью Мешовца, когда под утро в тумане разглядел прямо по курсу топляк и предупредил гребцов. Ладья проплывала мимо, как затаившийся призрак. В последний момент Олег понял, что это не обгорелое дерево на берегу, а мачта. Вьюшок скомандовал развернуть к берегу. С ладьи Мешовца их окликнул дружинник.

— Я это, Вьюшок! — крикнул купец. — Где там хозяин ваш?

— Ну, чего надо? — показалась над бортом всклокоченная голова. — Чего людей будишь? Сам ночь не спишь и другим не даешь.

— Слышь, Мешовец, с тобой парень от Уборти идет…

— Шел, да ушел, — проворчал Мешовец.

— Когда?

— Как на ночь пристали, повечеряли да и ушел.

— А куда ушел-то, не сказал? — не выдержал неспешных расспросов Середин.

— По разговору, кудай-то под Чернигов поспешал. Здесь, если срезать лесами, к перевозу на Днепре выйдешь.

— Так это крюк какой? — удивился Вьюшок.

— Вот и я про тож, — поддакнул Мешовец, — да только невтерпеж ему. Пойду, говорит, а то вы пока проспитесь, пока пойдете — я уж там буду. А кто его спрашивает?

— Да вот, дружок его. Растерялись они.

— Так плывите дальше, а супротив перевоза, ну, сам знаешь, на берег его пустишь. Так-то быстрее выйдет. Лесом твой парень дружка-то не догонит.

— Ну, что, дальше плывешь или сойдешь? — спросил Вьюшок.

— А как быстрее?

— Мешовец дело говорит, — поскреб затылок купец, — скинем тебя поутру, а там дорога как раз к перевозу. Хорошим шагом — задолго до вечерней зари поспеешь.

— Тогда — плывем.

Припять здесь начинала петлять, словно заячий след на снегу; парус то и дело опадал — высокие сосны на правом берегу крали у него ветер. Середин успел и посидеть за веслом, и постоять у руля, когда Вьюшок скомандовал прижаться к левому берегу. Здесь к воде подступал молодой липовый лес, обросший понизу лещиной. Лес был такой зеленый и прозрачный, что казался чистейшим горным озером, в которое можно заглянуть до самого дна.

Ладья ткнулась носом в травянистый берег, парус спустили. Мужики похлопали Олега по плечам, пожелали удачной дороги. Вьюшок завернул в полотно несколько крупных вяленых рыбин, сунул Середину в торбу.

— Ну, бывай здоров, Олег. А пойдешь так: во-он, видишь, где липняк кончается, там дорога была. Заросла, наверно, но колею все одно увидишь. Так и пойдешь — слева лес будет, справа луга. Вот по той дороге прямо к перевозу выйдешь. Там паром, постоялый двор, весь небольшая в пять-шесть изб. Вот на перевозе дружка и поймаешь своего. Если у него крыльев нет, то ты его опередить должен.

— Спасибо, Вьюшок. Удачного тебе торга.

— Ну, бывай.

Середин спрыгнул на берег. Весла вспенили воду, выводя ладью на быстрину. Из-за борта показался Вьюшок, махнул рукой, прощаясь, и скрылся, усаживаясь за весло. Взлетел на мачте парус, разом ударили весла. До Олега в последний раз долетело ставшее знакомым:

— И-и, оп-та!

Он не стал ждать, пока ладья скроется за очередным поворотом, подтянул перевязь, забросил на плечо котомку и зашагал к дороге.

Колея и впрямь заросла ромашкой да подорожником. Слева тянулись кусты орешника, молодые березки и липы, справа поднималась почти в пояс трава, расцвеченная зверобоем и васильками. Вдали виднелись копешки сена — видно, скосили, еще когда трава набирала силу и была сочная, молодая. Заливался жаворонок, Середин разыскал его в небе. Еще выше носились стрижи. Солнце, просвечивая сквозь перистые облака, ласково согревало землю. Насидевшись в ладье, Олег сразу взял такой темп, что вскоре пришлось остановиться, снять куртку и закинуть ее за спину, к торбе. Ветерок шевелил волосы, пахло травами, а там, где лес приближался к дороге, тянуло преющей листвой, грибами.

Дорога свернула в поле, лес постепенно отступил: сначала кустарник сменился зарослями дудника, потом и слева потянулось разнотравье. Солнце начинало ощутимо припекать, и Середин вспомнил, что не запасся водой, а из еды у него имелась только вяленая рыба. Во рту пересохло, как только он подумал, что придется грызть подсоленного судака или сазана. На ходу он сорвал стебелек травы, пожевал, надеясь обмануть жажду. Начала сказываться бессонная ночь: под веками засвербило, будто ветер запорошил их песком, захотелось прилечь в высокую траву, спрятаться от солнечных лучей, переждать жару и уже по холодку продолжить путь. Он стал прикидывать, успеет ли перехватить Невзора возле перевоза, если вздремнет часок-другой. Выходило, что успеет: тот пробирался лесом, и хотя лес для Невзора — дом родной, все же обогнать Середина он никак не сможет.

Впереди, возле дороги, ведун увидел небольшой стожок. Поверху сено было темное, прелое от дождей и росы, но из-под почернелых стебельков золотилась подсохшая пахучая трава. Олег скинул торбу, перевязь положил рядом, под рукой, и привалился к стожку, наполовину зарывшись в траву. Запах от сена шел такой, что голова кружилась и глаза закрывались сами собой. По высоте солнца выходило, что сейчас не больше одиннадцати часов, так что, рассудил Середин, грех было не переждать в теньке самый солнцепек.

Шуршало сено под головой, стрекотали кузнечики, потом все звуки стали отдаляться, затухая на границе слышимости.

То ли муравей заполз под рукав рубахи, то ли еще какое кусачее насекомое. Середин пошевелил левой рукой, почесал запястье о бедро и внезапно очнулся. Это было не насекомое — крест покалывал, припекал кожу, предупреждая его. После того, как Середин ушел от Велены, крест вел себя тихо, грел слегка, и Олег почти забыл о его существовании.

Шорох сена под ветерком — или трава шелестит под легкими шагами?

Середин приоткрыл один глаз, нащупал рукоять сабли. Из-за стожка показалась узкая босая ступня, белая, словно ее обладатель никогда не ходил босиком. Потом в поле зрения попал подол длинной белоснежной рубахи, украшенный бледной вышивкой. Середин хмыкнул и выпустил рукоять.

— Загадки задавать станешь, или как?

Рядом с ним присела на корточки девушка в льняной рубахе, голову ее венчал венок из колосьев и васильков. Светлые глаза смотрели задумчиво, словно она решала что-то для себя.

— Я-то думала развлечься немного, — тихо сказала она, — а ты вон какой: не работник, не пахарь, так, путник. И отдохнуть ты присел вовремя, в самое солнце, и загадки тебе задавать ни к чему — не станешь ты отвечать, посмеешься только.

— Не буду смеяться, — серьезно ответил Олег, — но и отвечать не стану. Ты уходи, поищи еще кого-нибудь.

— Скучно, — протянула девушка, — в поле никого: озимь не пашут, траву не косят… Солнце к вечеру — значит, мое время вышло.

Она поднялась. Середин посмотрел на нее снизу вверх: солнце просвечивало волосы, делало рубашку прочти прозрачной, но казалось, что под льняной тканью ничего нет, словно заполнена она молочным туманом или дымом.

— Все-таки загадаю я тебе загадку, а ответишь сам себе, коли ответ найдешь.

— Ну, давай, — лениво согласился ведун.

— На двух дорогах стоял, по одной пошел; что оставил — потерял, что найдешь — не убережешь. Вернуться — слово не сдержать, вперед пойти — сон потерять. Вот и думай, путник.

Девушка исчезла за стожком, прошелестели шаги и снова воцарилась ленивая полуденная тишина. Олег вытащил травинку, покусал, обдумывая слова полудницы. Ничего не придумал, выплюнул травинку, встал, потянулся. «Обидно ей, что развлечься не удалось, — решил он, — вот и наплела невесть что».

Надев перевязь, он отряхнулся от сена, забросил на спину торбу и зашагал по дороге.