Душа императора

День двенадцатый

Шай прижала печать к столешнице.

Как всегда, печать слегка вдавилась в древесину. Независимо от материала оттиск получался рельефным. Шай повернула печать на пол-оборота, и чернила не размазались, хотя она не знала почему. Один из наставников объяснял, что к этому моменту печать соприкасается не просто с физической формой предмета, а с его душой.

Когда Шай отняла печать, на древесине остался ярко-красный, словно вырезанный оттиск. От него волной разошлась трансформация. Тускло-серая растрескавшаяся столешница из кедра стала красивой и ухоженной, с теплого цвета патиной, в которой отражалось пламя свечей.

Шай прикоснулась к новому столу, теперь гладкому на ощупь. Края столешницы и ножки были покрыты искусной резьбой, инкрустированной серебром.

Гаотона оторвался от чтения книги и выпрямился. Зу при виде подделывания беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Это еще что? — спросил Гаотона.

— Мне надоело вытаскивать занозы, — ответила Шай, усевшись на стул. Тот скрипнул.

«Ты следующий», — мысленно пообещала она стулу.

Гаотона встал и подошел к столу. Потрогал его, будто ожидая, что трансформация окажется иллюзией. Но нет. Правда, теперь изящный стол совсем не вписывался в унылую обстановку комнаты.

— Так вот чем ты занималась?

— Мне так лучше думается.

— Сосредоточься на своем задании! — воскликнул Гаотона. — А не занимайся пустяками, когда империя в опасности!

«Нет, — подумала Шай. — Не сама империя, а ваша власть над ней».

К сожалению, одиннадцать дней спустя она так и не нашла подхода к Гаотоне. Ничего, что можно обернуть себе на пользу.

— Гаотона, я работаю над вашей проблемой, — сказала Шай. — И она далеко не из легких.

— А изменить стол, значит, легко?

— Конечно. Нужно лишь переписать его прошлое так, будто за ним ухаживали, а не обрекли на обветшание. Особых усилий тут прикладывать не надо.

Помедлив, Гаотона опустился перед столом на колени.

— Эта резьба, эта инкрустация… изначально ничего такого не было.

— Может, я кое-что добавила.

Шай сомневалась, схватится ли подделка. Через пару минут печать могла развеяться, а стол — вернуться в прежнее состояние. Однако она считала, что довольно точно угадала прошлое стола. В хрониках ей попадались упоминания о дарах и местах, откуда их привозили. Этот стол, скорее всего, из далекого Свордена, и его преподнесли предшественнику Ашравана. Когда отношения со Сворденом обострились, император приказал убрать стол с глаз долой.

— Не узнаю его. — Гаотона продолжал рассматривать стол.

— А должны?

— Я подробно изучал античное искусство. Это период династии Виваре?

— Нет.

— Копия работы Чамрава?

— Нет.

— Тогда что?

— Ничего, — раздраженно бросила Шай. — Это не копия, а просто улучшенная версия того же стола.

В этом и заключается принцип хорошего подделывания: немного усовершенствуй оригинал, и фальшивку, скорее всего, примут благосклонно, потому что она лучше.

Гаотона с озадаченным видом поднялся на ноги.

«Опять размышляет, что я понапрасну растрачиваю свой талант», — с досадой подумала Шай, отложив пачку записей о жизни императора. Их собрали по ее просьбе у придворной челяди. Она не хотела ограничиваться официальными хрониками. Требовались достоверные сведения, а не подчищенные факты.

Гаотона вернулся на свой стул.

— Не понимаю, как можно изменить стол почти без усилий, хотя, наверное, это намного проще, чем то, о чем мы тебя попросили. И то, и другое представляется мне немыслимым.

— Человеческую душу изменить гораздо сложнее.

— В общих чертах я это понимаю, но не знаю деталей. В чем разница?

Шай бросила на него взгляд. «Хочет побольше узнать о том, чем я занимаюсь, — подумала она, — чтобы понять, каким образом я готовлюсь к побегу». Разумеется, он прекрасно понимал, что она попытается сбежать. Оба делали вид, что ни о чем не догадываются.

— Хорошо. — Она встала и подошла к стене. — Поговорим о подделывании. Стены темницы были сложены из сорока четырех разновидностей камня, и все ради того, чтобы меня отвлечь. Чтобы побег удался, мне пришлось бы разгадать состав и происхождение каждого блока. Зачем?

— Разумеется, чтобы подделать стену.

— Но зачем распознавать все? Почему не изменить только один или несколько блоков? Почему просто не проделать дыру, создать туннель?

— Я… — Гаотона нахмурился. — Понятия не имею.

Шай коснулась ладонью стены. В некоторых местах краска облупилась, и прощупывались отдельные камни.

— Все существует в трех реальностях: физической, когнитивной и духовной. Физическая реальность — то, что мы ощущаем, то, что перед нами. Когнитивная — то, как мы воспринимаем объект и как он воспринимает сам себя. А в духовной заключена его душа — его суть, а также все связи между ним и окружающими предметами и людьми.

— Ты должна понимать, — заметил Гаотона, — что я не разделяю твоих языческих суеверий.

— Да, вместо этого вы поклоняетесь солнцу. — Шай не сдержала насмешки в голосе. — Вернее, восьмидесяти солнцам. Вы считаете, что, хоть все они выглядят одинаково, каждый день восходит новое. Ну, вы ведь хотели узнать, как устроено подделывание и почему так трудно воссоздать душу императора. Без трех реальностей не разобраться.

— Ладно.

— Итак, чем дольше объект существует как единое целое и чем дольше он таковым воспринимается, тем сильнее его полная идентичность. Этот стол собран из нескольких деревянных деталей, но разве так мы его воспринимаем? Нет, в наших глазах он предстает единым целым. Чтобы подделать стол, мне нужно постичь его как единое целое. То же самое со стеной. Она просуществовала немало времени, а потому воспринимает себя единой сущностью. Наверное, я могла бы разрушить каждый блок по отдельности — возможно, они все еще довольно обособлены, — но это очень трудно, так как стена хочет выступать единым целым.

— Стена, — ровно проговорил Гаотона, — хочет, чтобы к ней относились как к единому целому.

— Именно.

— Ты подразумеваешь, что у стены есть душа.

— У всех есть душа, — подтвердила Шай. — Каждый предмет воспринимает себя определенным образом. Связь и намерение жизненно важны. Вот почему, господин арбитр, я не могу просто расписать личность вашего императора и поставить на нем печать. В семи докладах сказано, что его любимый цвет — зеленый. Знаете почему?

— Нет, — ответил Гаотона. — А ты?

— Пока не уверена, но думаю, что зеленый цвет нравился брату Ашравана, умершему, когда тому было шесть. Император прикипел к зеленому, цвет напоминает ему о покойном брате. А может, дело в патриотизме, ведь он родился в Укурги, и на флаге этой провинции преобладает зеленый.

Гаотона, похоже, растерялся.

— Тебе нужно знать все вплоть до таких мелочей?

— Ночи, да! И еще тысячи подобных деталей. Я могу в чем-то ошибиться. Это неизбежно. Остается надеяться, что большинство ошибок окажутся несущественными и лишь самую малость повлияют на личность. Все равно любой человек день ото дня меняется. Но если я ошибусь во многом, не важно, что за личность получится, — печать просто не схватится. Или не продержится достаточно долго, чтобы был толк. Полагаю, если вашему императору придется обновлять печать каждые четверть часа, поддерживать подобный фарс невозможно.

— Правильно полагаешь.

Шай со вздохом уселась и принялась просматривать заметки.

— Ты сказала, что справишься.

— Да.

— Ты уже проделывала это раньше, с собственной душой.

— Свою душу я знаю. Знаю свое прошлое. Знаю, что можно изменить, чтобы добиться нужного эффекта. Но мне пришлось повозиться даже с собственными знаками сущности. А теперь приходится не просто делать это для другого человека, но сами изменения должны быть гораздо более глубокими. И у меня осталось всего девяносто дней.

Гаотона медленно кивнул.

— А теперь, — произнесла Шай, — расскажите, как вы поддерживаете впечатление, будто император находится в добром здравии.

— Мы делаем все необходимое.

— Что-то я в этом сомневаюсь. Согласитесь, в обмане я разбираюсь куда лучше многих.

— Думаю, ты удивишься. Мы же, в конце концов, политики.

— Ладно. Но ему же приносят еду?

— Разумеется. Блюда отсылают в императорские покои трижды в день. На кухню возвращаются полупустые тарелки, а императора тайно кормят бульоном. Он его пьет, с посторонней помощью, но смотрит в никуда, словно глухонемой.

— А ночной горшок?

— Он себя не контролирует, — поморщился Гаотона. — Мы держим его в пеленках.

— Ночи! И никто для виду не выносит горшок? Вам не кажется, что это подозрительно? Служанки начнут сплетничать, да и стражники у дверей. Такие вещи надо учитывать!

У Гаотоны хватило приличия покраснеть.

— Я прослежу, чтобы горшок выносили, хотя мне не по душе, что в покои императора будет заходить кто-то еще. Чем больше людей, тем вероятнее, что правда выплывет наружу.

— Значит, подберите того, кому доверяете, — посоветовала Шай. — И вообще, введите правило: к императору пускать только тех, у кого есть карточка с оттиском вашей личной печати. Вижу, вы открыли рот, чтобы возразить, но мне прекрасно известно, как охраняются императорские покои. Я все это изучила, чтобы проникнуть в галерею. В охране полно дыр, что и подтвердили наемные убийцы. Сделайте, как я предлагаю. Чем больше уровней охраны, тем лучше. Если случившееся с императором просочится наружу, мне точно придется вернуться в темницу и ждать казни.

Гаотона вздохнул, но кивнул.

— Какие еще будут предложения?