Душа императора

День семьдесят шестой

«Нужно это сделать, — думала Шай, пока кровопечатник резал ей руку. — Сегодня. Сегодня можно удрать».

В другом рукаве она прятала листок бумаги, похожий на те, что носил с собой кровопечатник, когда приходил раньше обычного.

Пару дней назад Шай заметила на одном таком следы воска. Это были письма. На нее снизошло понимание. Она с самого начала ошибалась в этом человеке.

— Добрые вести? — поинтересовалась Шай, пока кровопечатник обмазывал печать ее кровью.

Человек с белыми губами бросил на нее насмешливый взгляд.

— Из дома, — предположила Шай. — Тебе пишет женщина из Джамара. Ты сегодня получил от нее письмо? Почту во дворец доставляют по утрам. В твою дверь стучат и передают письмо…

«И будят тебя, — мысленно добавила она, — поэтому в такие дни ты приходишь вовремя».

— Должно быть, ты очень по ней скучаешь, раз не можешь расстаться с письмом.

Кровопечатник сгреб Шай за ворот блузки.

— Не смей говорить о ней, ведьма, — прошипел он. — Не смей! И никаких колдовских штучек!

Кровопечатник оказался моложе, чем она думала. С джамарцами всегда так: из-за белых кожи и волос чужакам кажется, что они не имеют возраста. Шай следовало это учесть. Он еще совсем юнец.

Шай поджала губы.

— Ты говоришь о колдовских штучках, а сам держишь печать, измазанную моей кровью? Это ты, дружочек, угрожал отправить за мной в погоню скелеты. А я умею разве что полировать столы.

— Да ты… да ты… Аргх!

Юноша всплеснул руками и приложил печать к двери.

Стражники равнодушно взирали на них с легким неодобрением. Шай нарочно подбирала слова так, чтобы подчеркнуть, насколько она безобидна, в то время как кровопечатник — настоящее чудовище. Стражники почти три месяца наблюдали за ее возней и воспринимали ее как дружелюбного ученого, а кровопечатник пускал ей кровь, которую использовал для ужасных таинственных дел.

«Пора обронить бумагу», — подумала Шай.

Она опустила рукав, чтобы из него, пока стражники отвернулись, выскользнула подделка. С этого начинался план побега… Однако настоящая подделка, душа императора, еще не закончена.

Шай засомневалась. Глупо, но она засомневалась.

Дверь захлопнулась.

Она упустила возможность.

В оцепенении Шай добралась до кровати и присела на край. Поддельное письмо так и осталось в рукаве. Почему она засомневалась? Неужели ее инстинкт самосохранения настолько слабый?

«Я могу подождать еще немного, — сказала она себе, — пока не будет готов знак сущности Ашравана».

Шай твердила это себе уже не первый день. И даже не первую неделю. Чем ближе к назначенному сроку, тем вероятнее Фрава нанесет удар. Она снова заявилась и под другим предлогом забрала записи Шай для изучения. Неуклонно приближался момент, когда другому поддельщику не составит труда разобраться в работе Шай и доделать ее самому.

По крайней мере, так он решит. Чем дальше продвигалась Шай, тем лучше понимала, насколько невыполнимо задание. И тем больше жаждала добиться успеха.

Она открыла свою книгу о жизни императора и вскоре обнаружила, что просматривает заметки о его юношеских годах. Мысли о том, что он не вернется к жизни, что вся ее работа — просто прикрытие для побега, причиняли физическую боль.

«Ночи, — мысленно вздохнула Шай, — ты к нему привязалась. Ты начинаешь видеть его глазами Гаотоны!»

Нельзя давать волю чувствам. Она с ним даже никогда не встречалась. Кроме того, он недостойный человек.

Но так было не всегда. Нет, на самом деле он никогда не становился недостойным. Все гораздо сложнее, как и с любым другим. Она могла его понять, могла увидеть…

— Ночи! — воскликнула Шай, вскочив и отбросив книгу. Нужно проветрить голову.

Когда шесть часов спустя пришел Гаотона, Шай как раз прикладывала печать к дальней стене. Старик открыл дверь, шагнул в комнату и замер, когда стену затопило цветом.

От печати Шай, как струи краски, зазмеились узоры: зеленые, алые, янтарные. Как живая, вырастала картина: на ветвях распускались листья, наливались гроздьями фрукты. Деталей становилось все больше, из ниоткуда появилась золотая отделка и побежала по стене, обрамляя листья и отражая свет.

Фреска заполнялась, каждый ее дюйм был пропитан иллюзией движения. Вились побеги, из веток неожиданно пробивались шипы. Гаотона с благоговением выдохнул и шагнул к Шай. За ним вошел Зу, а двое других стражников удалились, закрыв за собой дверь.

Гаотона прикоснулся к стене, но, разумеется, краска была сухой. Стена считала, что ее разрисовали много лет назад. Гаотона опустился на колени, рассматривая две печати, которые Шай поместила в основании картины. Трансформацию запускала третья печать, поставленная сверху, а в двух первых было описано, как создать рисунок: основные принципы, изменения в прошлом и инструкции.

— Как? — спросил Гаотона.

— Один из бойцов сопровождал Ацуко из Джиндо во время его визита во Дворец Роз, — ответила Шай. — Ацуко заболел, и ему пришлось три недели провести в постели. В комнате всего лишь этажом выше.

— Твоя подделка помещает его в эту комнату?

— Да. Это случилось до того, как в прошлом году просочилась вода и испортила потолок. Поэтому его вполне могли разместить в этой комнате. Стена помнит, что Ацуко провел здесь много дней, слишком слабый, чтобы выходить. Но сил рисовать ему хватало — понемногу, чтобы скоротать время. Каждый день он добавлял к узору то лозу, то листики, то ягоды.

— Печать не должна схватиться, — заметил Гаотона. — Подделка неустойчивая. Ты изменила слишком многое.

— Да, она на грани… на грани, где только и встретишь величайшую красоту.

Шай отняла печать. Последние шесть часов словно выпали из памяти, так ее захватил творческий порыв.

— И все же… — произнес Гаотона.

— Она схватится. Если бы вы были стеной, что бы предпочли? Оставаться серой и унылой или живой и яркой?

— Стены не могут думать!

— Это не мешает им быть неравнодушными.

Гаотона покачал головой, бормоча что-то про суеверия.

— Сколько ушло времени?

— Чтобы сделать эту духопечать? Я вырезала ее урывками около месяца. Это последнее, что я хотела изменить в комнате.

— Художник был джиндойцем. Возможно, потому что вы соотечественники, стена… Но нет! Так думать — идти на поводу у твоих суеверий.

Гаотона покачал головой, пытаясь понять, почему эта фреска схватилась, хотя для Шай ответ был очевиден.

— Между прочим, мы с джиндойцами не соотечественники, — раздраженно проговорила она. — Может, у нас и общие корни, но мы совершенно разные.

Ох уж эти великие. Из-за схожести черт судят о родстве между народами.

Гаотона обвел взглядом комнату. Прекрасная мебель, отполированная и украшенная резьбой. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая люстра. На полу великолепный ковер, в прошлом рваное одеяло. Справа на стене сверкает витражное окно, свет льется из него на восхитительную фреску.

Первоначальный вид сохранила лишь дверь, массивная, но ничем не примечательная. Шай не могла ее подделать из-за печати кровопечатника.

— Ты понимаешь, что у тебя теперь лучшие покои во дворце?

— Это вряд ли, — хмыкнула Шай. — Наверняка лучшие покои у императора.

— Самые просторные, да. Но не лучшие. — Гаотона опустился на колени перед фреской, чтобы лучше рассмотреть печати внизу. — Ты добавила подробные разъяснения, как это рисовалось.

— Чтобы создать правдоподобную подделку, нужно в некоторой мере обладать соответствующими техническими навыками.

— Значит, ты могла расписать эту стену и сама.

— У меня нет красок.

— Их можно было попросить. Я бы принес. Вместо этого ты создала подделку.

— Такая уж я есть. — В Шай снова проснулось раздражение.

— Такой ты выбираешь быть. Если стена может пожелать стать фреской, Ван Шай-Лу, то и ты можешь захотеть стать великим живописцем.

Шай грохнула печатью о стол и пару раз глубоко вздохнула.

— А ты с характером, — добавил Гаотона. — Как и Ашраван. Собственно, теперь я точно знаю, каково это, поскольку ты несколько раз дала мне это ощутить на собственной шкуре. Интересно, можно ли использовать такой… способ, чтобы научить людей лучше понимать друг друга. Записать свои эмоции на печать и дать другим почувствовать, каково это быть тобой…

— Звучит отлично. Вот только подделка душ — ужасное преступление против природы.

— Вот только.

— Раз вы смогли прочитать эти печати, то и правда далеко продвинулись. — Шай подчеркнуто сменила тему. — Я начинаю думаю, что вы жульничали.

— Собственно…

Злость приутихла, и Шай встрепенулась, окончательно ее отогнав. Что это на нее нашло?

Гаотона смущенно полез в карман и достал деревянную шкатулку. Шкатулку, в которой Шай хранила свои сокровища — пять знаков сущности. В трудную минуту они могли превратить ее в ту, кем она могла бы стать.

Шай шагнула вперед, но Гаотона открыл шкатулку — печатей в ней не было.

— Мне жаль. Но отдать их тебе сейчас было бы… немного глупо с моей стороны. По всей видимости, любая из них вмиг тебя освободит.

— На самом деле только две, — кисло признала Шай, дернув пальцами. На эти духопечати ушло больше восьми лет жизни. Первую она начала сразу после окончания обучения.

— Хм, да.

В шкатулке лежали металлические пластины, на которых были выгравированы печати поменьше, — чертежи для изменения ее души.

— Эта, полагаю? — Гаотона взял одну из пластин. — Шайзан. В переводе… Кулак Шай? Эта печать сделает из тебя воина?

— Да.

Значит, Гаотона изучал ее знаки сущности. Вот откуда он так хорошо научился читать ее печати.

— Я понимаю в лучшем случае лишь десятую часть начертанного, — сказал Гаотона. — Но и это впечатляет. На их создание и правда должны были уйти годы.

— Они… очень дороги мне.

Шай заставляла себя сидеть за столом и не зацикливаться на пластинах. Если получится сбежать с ними, она легко смастерит новую печать. Это все равно займет несколько недель, но большая часть многолетней работы не пропадет. Но если пластины уничтожат…

Гаотона сел на свое обычное место и принялся невозмутимо рассматривать пластины. Будь на его месте любой другой, Шай расценила бы это как угрозу: «Смотри, что у меня в руках, смотри, что я могу с тобой сделать». Однако к Гаотоне это не относилось. Ему было по-настоящему интересно.

Или нет? Как всегда, инстинкты брали свое. Шай хороша, но кто-то другой может оказаться лучше. О чем и предостерегал дядюшка Вон. Что, если Гаотона все это время ее дурачил? Шай не сомневалась, что стоит доверять своему мнению на его счет. Но если она ошиблась, это обернется катастрофой.

«Катастрофа возможна при любом раскладе, — подумала она. — Давно надо было сбежать».

— Я понимаю, когда превращаешь себя в воина. — Гаотона перебирал пластины. — И эту тоже — охотник и специалист по выживанию. Крайне практично. Впечатляюще. Эта — ученый. Но зачем? Ты и так ученый.

— Ни один человек не может знать всего, — ответила Шай. — На учебу времени не напасешься. С этим знаком сущности я заговорю на десятках языков, от фен до мулла'дил, даже на нескольких наречиях сайкла. Познаю десятки разных культур и как сойти в них за свою. Разберусь в естественных и точных науках, основных политических фракциях в мире.

— А, — только и сказал Гаотона.

«Просто отдай их мне», — подумала Шай.

— А что насчет этой? — поинтересовался Гаотона. — Нищенка? Зачем становиться заморенной и… это означает, что у тебя выпадет большая часть волос, а кожа покроется шрамами?

— Кардинально изменится внешность, — пояснила Шай. — Это полезно.

Она опустила, что еще будет знать улицы как свои пять пальцев и сможет выжить на городском дне. Она и так неплохо взламывала замки, но с этой печатью никто с ней не сравнится.

С этой печатью, пожалуй, удастся протиснуться через крошечное окно и спуститься с пятого этажа на свободу — она переписывала прошлое так, будто Шай обладала многолетним опытом акробатики.

— Мог и сам догадаться. — Гаотона взял последнюю пластину. — Остается только эта, самая непонятная из всех.

Шай не проронила ни слова.

— Готовка, работа на ферме, шитье. Полагаю, еще одна личина. Чтобы притвориться человеком попроще?

— Да.

Кивнув, Гаотона отложил пластину.

«Искренность. Он должен видеть, что я искренна. Ее не подделать».

— Нет, — вздохнула Шай.

Гаотона поднял на нее взгляд.

— Это… мой выход из профессии. Пользоваться я ей не собираюсь. Но если захочу, вот она печать.

— Выход из профессии?

— Если я когда-нибудь воспользуюсь этой печатью, она перепишет весь мой опыт поддельщицы. Вообще все. Я забуду, как делать простейшие печати. Забуду, что вообще училась подделыванию. Превращусь в обычного человека.

— А ты этого хочешь?

— Нет.

Пауза.

— Да. Может быть. Отчасти.

Искренность. С каким же трудом она дается. Но иногда это единственно возможный вариант.

Иногда Шай мечтала о простой жизни. Такие же нездоровые мысли возникают у человека на краю обрыва: может, взять и прыгнуть? Извечное искушение, пусть и нелепое.

Обычная жизнь. Не скрываться, не лгать. Шай любила то, чем занималась. Любила азарт, чувство успеха, ощущение чуда. Но иногда… сидя в камере или спасаясь бегством… иногда она мечтала о другом.

— Твои дядя и тетя? — спросил Гаотона. — Дядя Вон, тетя Сол, они тоже упомянуты. Я прочел об этом вот здесь.

— Они вымышленные, — прошептала Шай.

— Но ты все время вспоминаешь их наставления.

Она зажмурилась.

— Подозреваю, — продолжал Гаотона, — что жизнь, полная лжи, заставляет реальность смешиваться с вымыслом. Но если ты поставишь эту печать, то, безусловно, не забудешь все целиком. Как ты скроешь подлог от самой себя?

— О, это будет величайшая подделка. Она должна одурачить даже меня. В печать вписана уверенность в том, что я умру, если не буду ставить ее каждое утро. В ней есть история о болезни, о посещении… перепечатника, как вы их называете. Целитель, который работает с духопечатями, прописал фальшивой мне средство, которое нужно применять ежедневно. Тетушка Сол и дядюшка Вон будут присылать письма, помогая мне дурачить саму себя. Я их уже написала, сотни писем. Прежде чем воспользоваться знаком сущности, я хорошо заплачу службе доставки, чтобы они периодически присылали мне письмо.

— А если тебе захочется навестить родственников? — поинтересовался Гаотона. — Скажем, разузнать побольше о своем детстве.

— На пластине все есть. Я буду бояться путешествовать. Это правда, в подростковом возрасте я действительно опасалась покидать свою деревню. С этой печатью я буду держаться подальше от городов. Мне будет казаться, что ездить к родственникам слишком опасно. Но все это не важно, я никогда ею не воспользуюсь.

Эта печать покончит с ней. Шай забудет последние двадцать лет, вплоть до момента, когда ей было восемь и она впервые заинтересовалась тем, как стать поддельщицей.

Она превратится в совершенно другого человека. Остальные знаки сущности лишь переписывали часть ее прошлого, но не заставляли забыть, кто она на самом деле. С последней печатью все иначе. Она будет окончательной. Это ужасало.

— Ты проделала огромную работу ради того, чем никогда не воспользуешься, — заметил Гаотона.

— Иногда такова жизнь.

Гаотона покачал головой.

— Меня наняли, чтобы уничтожить картину, — выпалила Шай.

Она сама не до конца понимала, почему это сказала. С Гаотоной нужно быть искренней, иначе ее план не сработает, но о картине можно было и не упоминать. Так?

Гаотона поднял взгляд.

— Шу-Ксен нанял меня уничтожить картину Фравы. Вот почему я сожгла шедевр, вместо того чтобы вынести его из галереи.

— Шу-Ксен? Но… он же автор картины! Зачем ему нанимать тебя, чтобы уничтожить свою работу?

— Потому что он ненавидит империю. Он написал эту картину для любимой женщины. Ее дети преподнесли картину в дар империи. Шу-Ксен уже стар, слеп и почти не может двигаться. Он не хотел уходить в могилу, зная, что одна из его работ служит во славу Империи Роз. Он умолял меня ее сжечь.

Гаотона остолбенел. Он смотрел на Шай так, будто пытался заглянуть к ней в душу. Мог бы этого и не делать, все равно их беседа почти вывернула ее душу наизнанку.

— Мастеров такого уровня подделать сложно, особенно не имея под рукой оригинала. Если вдуматься, вы поймете, что мне было не обойтись без его помощи. Он объяснил мне свои приемы и технику, рассказал, как ее рисовал. Обучил меня работе с кистью.

— Почему ты просто не вернула ему оригинал? — спросил Гаотона.

— Он умирает, — ответила Шай. — Для него нет смысла хранить картину у себя. Он написал ее для любимой. Ее больше нет, и он решил, что не должно быть и картины.

— Бесценное сокровище утрачено из-за глупой гордости.

— Это была его работа!

— Уже нет. Она принадлежала всем, кто ее видел. Зря ты согласилась. Уничтожение такого шедевра нельзя оправдать. — Гаотона помедлил. — И все же я могу понять. Ты поступила по-своему благородно. Твоей целью был Лунный скипетр. Было опасно подставляться ради уничтожения картины.

— В юности Шу-Ксен обучал меня живописи. Я не могла отказать ему в просьбе.

Гаотона не согласился, но, похоже, понял. Ночи, какой же уязвимой она себя чувствовала.

«Это важно, — сказала себе Шай. — И, может быть…»

Но Гаотона так и не вернул ей пластины. Шай этого и не ожидала, пока их соглашение не исполнено. А до его исполнения она наверняка не доживет, если только не сбежит.

Они испытывали последнюю партию новых печатей. Как Шай и предполагала, каждая продержалась по крайней мере минуту. В целом она уже представляла, какой должна быть финальная печать. После шестой печати Гаотона приготовился к следующей.

— Всё, — сказала Шай.

— Всё на сегодня?

— Вообще всё. — Шай убрала последнюю печать.

— Ты закончила? — Гаотона выпрямился на стуле. — Почти на месяц раньше! Это…

— Я не закончила. Впереди самое трудное. Нужно вырезать несколько сотен печатей в миниатюре, объединить их и создать ключевую печать. Пока что я будто смешивала краски и определялась с манерой исполнения. Теперь нужно все сложить воедино. Последний раз у меня ушло на это почти пять месяцев.

— А у тебя всего двадцать четыре дня.

— А у меня всего двадцать четыре дня.

Шай ощутила укол вины. Ей придется сбежать. Скоро. Нельзя ждать окончания работы.

— Тогда не буду мешать.

Гаотона поднялся, опуская рукав.