Драконья погибель

Глава 17

Дженни очнулась лишь через несколько дней после того, как Джон и Гарет взорвали Камень.

Не обращая внимания на дождь и дым, они сбивчиво рассказывали Поликарпу, как им удалось найти дорогу к тем вратам, возле которых были свалены мешки со взрывчатым порошком, когда свет в глазах Дженни начал медленно меркнуть. Память сохранила о дальнейшем смутные обрывки: кажется, ее подхватил Моркелеб и бережно перенес в когтях под дощатый навес в верхнем дворе Цитадели. Более ясно вспоминался голос Джона, запрещающий Гарету и другим следовать за ними:

– Да не помогут ей ваши зелья! Он и без вас обойдется…

Хотела бы она знать, откуда это стало известно Джону. Хотя Джон всегда понимал ее лучше, чем кто-либо.

Моркелеб исцелил ее по-драконьи, как сама она когда-то исцелила его. Тело восстанавливалось быстро: яды выжигали сами себя в венах, воспаленные раны, оставленные жадными ртами твари, затягивались, оставляя округлые зловещие рубцы размером с ладонь. «Это уже на всю жизнь,– разглядывая их, думала Дженни.– Как шрамы Джона…»

Разум восстанавливался куда медленнее. Раны, нанесенные Зиерн, затягиваться не желали. И хуже всего было сознание, что чародейка права: всю жизнь Дженни губила свой талант, и не потому, что судьба лишала возможностей развить его, а просто из трусости.

«Все твое принадлежит тебе,– когда-то сказал Моркелеб.– Стоит лишь протянуть руку».

И она понимала, что так оно и есть.

Чуть повернув голову, из-под дощатого навеса можно было видеть дракона, возлежащего у дальней стены в негреющих лучах солнца. Тысячи звучащих нитей соединяли теперь их души, разумы и жизни.

Однажды Дженни спросила, почему он не покинул Цитадель и зачем ему было нужно лечить ее.

«Ведь Камень взорван,– сказала она.– Тебя больше ничего не связывает с этим местом».

И тут же ощутила, как шевельнулось раздражение в его душе.

«Я не знаю, колдунья. Сама себя ты исцелить не можешь, а я не хочу видеть тебя искалеченной».

Однако слова-образы, возникавшие в ее мозгу, были окрашены не только раздражением; сквозили в них и память о недавних страхах, и тайное смущение.

«Но почему?– спросила она.– Ты же сам часто говорил, что драконам чужды дела людей».

Его чешуя встопорщилась с сухим шорохом и улеглась снова. Дженни помнила, что драконы не лгут. Вот только правда их подобна лабиринту – слишком уж легко в ней заблудиться.

«Так оно и есть,– ответил он.– Так было и со мной, пока ты не исцелила меня. Моя магия разбудила твою, но и ты разбудила во мне что-то такое, чему нет названия на языке драконов. Видно, не одна только власть Камня запрещала мне лететь на север. Я не хочу, чтобы ты умерла, как умираете все вы. Я хочу, чтобы ты летела со мной, Дженни, хочу, чтобы ты стала одним из нас и обрела ту власть, к которой стремилась всю жизнь. Эта жажда сильнее песни золота, которую мы слушали вместе. Почему – не знаю. А ты? Разве ты сама не хочешь этого?»

Вопрос остался без ответа.

Не стоило бы Джону вставать с постели, но, как только Дженни очнулась, он, конечно же, приковылял по ступеням в верхний двор и присел на краешек узкого ложа. Оглаживая ее волосы, как в те дни, когда Дженни, покинув каменный дом на Мерзлом Водопаде, приходила погостить в Холд, он рассказывал ей о том, что случилось за эти дни: о снятии осады с Цитадели, о возвращении гномов в Бездну, о делах Гарета и о подборе книг для библиотеки Холда, – просто рассказывал, не вынуждая Дженни ни отвечать, ни задумываться. И все-таки каждое его прикосновение вызывало боль, сравнимую лишь с болью от злобных заклинаний Зиерн.

Да, Дженни сделала свой выбор десять лет назад. Или, может быть, тогда у нее не было выбора?.. Даже не поворачивая головы, она знала о том, какие мысли возникают сейчас в хрустальной глубине пристальных глаз дракона.

Когда Джон поднялся, Дженни коснулась рукава его черной потрепанной мантии.

– Джон,– тихо сказала она,– могу я тебя попросить кое о чем? Пошли кого-нибудь к Мэб и скажи, чтобы она сама подобрала книги по магии. Если можно, то и по магии гномов тоже.

Лежа на узком соломенном тюфяке, который вот уже четыре ночи был ее единственным ложем, она глядела в сторону; грубые черные волосы разметались по белому полотну. Какое-то мгновение Джон молча смотрел на нее .

– А разве ты не сама займешься этим, милая?– спросил он наконец.– Книги-то нужны прежде всего тебе.

Она покачала головой. Джон стоял спиной к свету; черты лица размывала тень. Дженни хотела ободряюще коснуться его руки, но что-то запретило ей сделать это. Холодным, как серебро, голосом она пояснила:

– Во мне магия дракона, Джон. Она не нуждается в книгах. Книги – для Яна, у него есть способности к колдовству.

Аверсин все молчал, и Дженни заподозрила, что даже колдовские способности старшего сына для Джона не секрет.

– А разве не ты будешь учить его?– тихо спросил он.

Дженни снова покачала головой.

– Я не знаю, Джон,– прошептала она.– Я не знаю.– И, видя, что он собирается положить ей руку на плечо, сказала: – Не надо. От этого станет только хуже.

Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. Потом покорно повернулся и двинулся к лестнице…

Так она ничего и не решила до самого дня отъезда из Цитадели. Дженни часто ловила на себе взгляд Джона, когда он полагал, что она его не видит. Дженни была благодарна ему за то, что он ни разу больше не пустил в ход это страшное оружие – не заговорил с ней о сыновьях. Ночами она видела лунное мерцание драконьей чешуи в дальнем конце верхнего двора. Иногда Моркелеб кружил над Цитаделью. Припорошенный светом зимних звезд, он плыл, казалось, сквозь сердце космоса…

Утро выдалось ясным, хотя и обжигающе холодным. Из Бела прибыл попрощаться сам король, окруженный благоухающей гирляндой придворных, с опаской поглядывавших на Джона и, видимо, сильно удивлявшихся, как это они осмеливались в свое время потешаться над ним и не поплатились за это жизнью. Вместе с ними вернулся и Поликарп, а также Гарет и Трэй, ведущие себя так, словно уже были помолвлены. Трэй снова перекрасила волосы (теперь они были ало– золотые), но зачем-то заплела их совершенно по-детски – в две косички.

По дороге из Бела тянулся караван навьюченных лошадей и мулов с припасами для дальнего путешествия и с книгами, ради которых Джон, собственно, и собирался жертвовать жизнью. Дженни, вновь облаченная в тусклые северные пледы, безразлично смотрела, как Аверсин преклоняет колено перед высоким изможденным стариком, благодаря за милость и принося клятву верности. Король слушал его весьма благосклонно, хотя время от времени принимался с беспокойством оглядывать лица придворных, как бы ища и не находя среди них кого-то.

А Джону он сказал:

– Что же вы так рано отбываете? Кажется, вчера только представились – и уже назад?

– Путь домой долог, милорд,– почтительно отвечал Джон, разумеется, и словом не обмолвившийся, как он неделю ждал в Королевской Галерее повеления сразиться с драконом. Ясно было, что память старика сохранила о тех днях весьма немного.– Лучше отправиться пораньше, пока снега еще неглубоки.

– Жаль…– Король соболезнующе наклонил голову и пошел прочь, ведомый под руки сыном Гаретом и племянником Поликарпом. Пройдя шаг или два, он вдруг приостановился, встревоженный каким– то смутным воспоминанием, и повернулся к Гарету.– Но этот… Драконья Погибель… Он ведь убил дракона, не так ли?

Объяснять, каким образом было спасено королевство, показалось Гарету делом сложным, и поэтому он просто ответил:

– Да.

– Это хорошо…– сказал король и покивал одобрительно.– Это хорошо…

Гарет передал его Поликарпу, и тот как хозяин и господин Цитадели повел короля на отдых. Придворные потянулись за ними яркой стайкой декоративных рыбок. Три маленькие коренастые фигуры, облаченные в шелк, колеблемый ледяным утренним ветерком, задержались и подошли к Гарету и Джону.

Балгуб, новый владыка Бездны Ильфердина, несколько чопорно склонил седины и сухо поблагодарил лорда Аверсина, правда, не уточняя, за что именно.

– А что ему еще оставалось делать!– заметил Джон, когда гномы последовали за королевской процессией. Одна лишь Мэб, уходя, оглянулась на Дженни и подмигнула ей. Джон продолжал: – Не мог же он, в самом деле, подойти и сказать: «Спасибо за то, что взорвал Камень». Тогда бы вышло, что Мэб была права…

Гарет, так и не выпустивший до сих пор руку Трэй, засмеялся.

– Знаешь, я думаю, что в глубине души он и сам это сознает, хотя, конечно, этой проделки он нам не простит никогда. Во всяком случае, в Совете он со мной учтив, и слава Сармендесу… Мне ведь предстоит решать с ним государственные дела.

– Вот как?– В глазах Аверсина на секунду вспыхнул живой интерес.

Гарет потупился и некоторое время молчал, по старой привычке теребя кружево на рукаве. Когда же наконец он поднял глаза, лицо его было исполнено печали и усталости.

– Я думал, все будет по-другому,– сдавленно сказал он.– Я думал: раз Зиерн мертва, отец быстро поправится. Ему уже лучше, ты сам видишь…– Он проговорил это с уверенностью человека, пытающегося убедить самого себя, что разбитая и собранная из осколков статуя прекрасна, как прежде.– Но он стал таким… таким рассеянным. Бадегамус говорит, что он не помнит даже, какой эдикт подписал вчера. Пока я был в Беле, мы создали Совет (Бадегамус, Балгуб, Поликарп, Дромар и я) – хотя бы понять, что нам теперь делать. Отцу я сказал, что он сам собирался создать что-то в этом роде, и он сделал вид, что помнит… Он и сам чувствует, что стал забывчивым, просто не знает, почему. Иногда он кричит во сне, зовет то Зиерн, то маму…– Голос принца дрогнул на секунду.– Но что, если он никогда не поправится?

– Что, если он никогда не поправится?– мягко переспросил Джон.– Рано или поздно королевство стало бы твоим, мой герой.

Он повернулся и принялся подтягивать подпруги на мулах, готовых к путешествию по северной дороге из Цитадели.

– Но не теперь же!– Гарет следовал за Джоном; слова вылетали из его рта вместе с облачками пара.– Я чувствую, что времени для самого себя у меня просто не остается! Вот уже месяц, как я забросил поэзию. Так хотел взяться за южный вариант баллады об Антаре Воительнице…

– Время будет.– Драконья Погибель приостановился, положив руку на крутую шею Молота Битвы, подаренного на прощанье Гаретом.– Станет полегче, когда люди поймут, что нужно идти прямо к тебе, а не к твоему отцу.

Гарет горестно покачал головой.

– Это далеко не одно и то же.

– Ну, не все сразу дается, конечно.– Джон двинулся дальше, подтягивая подпруги и проверяя ремни на узлах с книгами. Здесь были фолианты об искусстве исцеления, работы Анацетуса о больших и малых демонах, Лукиардов «Даятель огня», тома по инженерии и юриспруденции людей и гномов. Гарет следовал за ним, убитый сознанием, что он – лорд Бела и отвечать за королевство – ему. Успокаивающее «когда-нибудь», к которому он привык с детства, обернулось грозным «теперь». Дженни наблюдала за ним, с сочувствием думая о том, что Гарету, как Джону, придется отныне бросить любимые занятия и делать лишь то, чего требует государство. Разница лишь в том, пожалуй, что Гарет принимает владение, уже приведенное к миру и спокойствию; и, кроме того, Джон был на год моложе принца, когда эта ноша свалилась ему на плечи.

– А что Бонд?– спросил Джон, взглянув на Трэй.

Та вздохнула и вымученно улыбнулась.

– Все спрашивает о Зиерн,– тихо ответила она.– Он действительно любил ее, ты же знаешь. Ему известно уже, что она умерла, и он пытается припомнить, как это случилось. Я сказала, что она упала с лошади… Странно. По-моему, он подобрел. Он никогда не станет тактичным, но теперь в нем нет этого желчного остроумия, и я думаю, вреда от него людям будет меньше. Уронил вчера чашку (он какой-то теперь неуклюжий) – и даже извинился.– Ротик ее чуть скривился – должно быть, Трэй сдерживала слезы.– Раньше он во всем, что бы ни случилось, винил меня, а я заранее чувствовала себя виноватой.

Держась за руки, Гарет и Трэй проводили Джона до самого конца каравана. Платье девушки нежно розовело на фоне оловянно– серых тонов морозного утра. Стоя поодаль, Дженни прислушивалась к разговору, но было у нее такое ощущение, что смотрит она как бы сквозь стекло, отделенная от них навсегда. Взгляд ее все время обращался к небу; со странной ясностью Дженни слышала голоса ветров над башнями Цитадели, как бы ожидая чего-то…

Встретившись на миг глазами с Джоном, она заметила залегшую меж рыжеватых бровей тревожную морщинку – и сердце сжалось.

– А стоит ли тебе вообще ехать?– робко спросил Гарет, и Дженни вскинула глаза, заподозрив на секунду, что мысли ее прочтены. Но нет, Гарет обращался не к ней, а к Джону.– Остался бы со мной хоть немножко. Пока соберем войска для Уинтерлэнда, мы бы тебя ввели в Совет. Мне… одному не справиться.

Джон покачал головой, поправляя ремень на холке мула Кливи.

– Придется, мой герой, придется. А у меня – свое владение, в котором мы, кстати, давно уже не были.– Говоря это, он бросил вопросительный взгляд на Дженни, но та отвернулась.

…Ветер пришел волной, словно от удара гигантского крыла. Волосы и плед Дженни взметнулись в перехлестнувшихся воздушных потоках. Подняв глаза, она увидела, как из серовато-кобальтового утреннего неба вытаивает черный силуэт дракона.

Не произнеся ни слова, Дженни повернулась прочь от собранного в путешествие каравана и побежала вверх по узкой лесенке, ведущей на крепостную стену. Черный силуэт парил подобно огромному воздушному змею; голос, возникший в мозгу, был нежен.

«Именем моим ты приказала мне уйти, Дженни Уэйнест,– сказал Моркелеб,– и вот я улетаю. Но твоим именем я прошу тебя последовать за мной – на острова драконов в северных морях. Лети со мной, будь одним из нас, отныне и вовеки».

Сердцем она понимала уже, что это последняя просьба, что откажи она и сейчас – двери захлопнутся навсегда. Секунду она стояла, колеблясь, на посеребренной инеем мостовой верхнего двора – между серебром камня и серебром неба. Она видела, не оборачиваясь, как торопливо взбегает по лесенке Джон с помертвевшим лицом и в линзах его очков мечутся жемчужные отблески утреннего неба; видела двух мальчишек, ждущих возвращения родителей в разрушающейся башне Алин Холда, – мальчишек, которых она родила, заранее зная, что растить и воспитывать их будут другие.

А дракон парил, заслоняя временами бледную дневную луну. Музыка тайного имени отзывалась в каждой косточке, огонь и железо колдовской власти вторгались в душу.

«Чтобы быть магом, ты должен быть магом,– подумала Дженни.– – Ключ к магии – сама магия».

Она оглянулась – посмотреть на Джона, остановившегося на том краю двора среди засохших яблонь. Внизу тревожно всхрапывали навьюченные лошади и мулы. Трэй и Гарет хватали их под уздцы, но испуганные животные шарахались при виде дракона. На секунду воспоминания о голосе и теле Джона нахлынули и ошеломили Дженни: сокрушающая сила мыщц и удивительно нежные губы, холодок кожаных рукавов и вечный запах костра и лошадиного пота, пропитавший его потрепанные пледы…

В глазах его она увидела отчаяние и надежду.

Потом надежда исчезла, и Джон улыбнулся.

– Что ж…– тихо выговорил он.– Если по-другому нельзя – иди, милая. Иди. Я не держу. Я ведь знал, что так все оно и будет…

Она помотала головой – хотела ответить, но не смогла вымолвить ни слова. Волосы тяжкими волнами били по лицу, развеваемые взмахами драконьих крыльев. Внезапно Дженни повернулась и побежала к краю зубчатой стены, за которой, плавая в воздухе, ее ждал дракон.

Сначала метнулась душа, вбирая в себя силу ветра и хрустальной мысли-мелодии, брошенной Моркелебом, чтобы указать ей путь. Дженни чувствовала, что сущность ее стремительно перерождается, сбрасывая старую оболочку. Осталось лишь смутное воспоминание о том, как она раскинула руки против ветра и кинулась со стены, как плеснули в последний раз по плечам ее черные волосы. Но разум, уже летящий к заоблачным вершинам, – разум Дженни был разумом дракона.

А сзади, на крепостной стене, потрясенно выдохнула Трэй:

– Как она прекрасна…

Утро стерло с небес прозрачную луну; свет его сверкнул на молочно-белом шелке распростертых крыльев, брызнул алмазами с призрачно-бледной брони белого дракона.

Джон Аверсин, Драконья Погибель баллад и легенд, смотрел, как бабочка улетает с ладони, и слезы текли по его неподвижному лицу. Потом он резко повернулся и сбежал по лестнице во двор, где ждали навьюченные лошади. Выхватив повод у остолбеневшего Гарета, единым махом взлетел на Молота Битвы и направил его в улочку, ведущую из Цитадели в Нижний город, мимо которого пролегала северная дорога.