19 ЦАРЬ-ДРАКОН

Вилл направлялся на коронацию словно на казнь.

Обсидиановый Престол располагался глубоко во чреве того же самого здания, на верхушке которого примостился Дворец Листьев. Но сперва коронационная процессия семижды обогнула Арарат противусолонь. Причем впереди выступала, расчищая путь, львиная гвардия, а сзади, вперемежку, следовали духовые оркестры, колонны вивернов[84] и пауколапые гегемоты, лицедеи выплясывали с мячами, а циркачи жонглировали пылающими факелами. Вилл сидел на лошади, уступавшей мощью и красотой разве что самой Эпоне, а слева и справа его охраняли отряды телохранителей, сформированные из людей-скорпионов.

Перед ним танцевали нимфы в длинных белых туниках, осыпавшие все вокруг лепестками роз и ловко крутившие маршальские жезлы.

На тротуарах толпились несметные орды зевак. Зеваки были и в окнах всех окрестных зданий, те же, которые умели летать, густо обсели все крыши и стаями кружили в небе. Восторженные крики и здравицы сливались в сплошной пандемониум. Везде, где ни проезжал Вилл, с тротуаров выпускали сотни ярких воздушных шариков, и они устремлялись вверх сквозь сыплющийся вниз дождь разноцветных конфетти и стаи только что выпущенных голубей, которые, ошалев от нежданной свободы, выписывали в небе дикие пируэты. Все было организовано несравненно лучше, чем его Выдвижение, но казалось в то же время как-то очень зарепетированным и не совсем натуральным. Настроение толпы было не столь уже радужное, приветственные крики звучали не так спонтанно. Букентавры[85], трусившие вслед за Виллом, разбрасывали пригоршни золотых солейлей и серебряных лунаров с его профилем на аверсе, только что вышедших из-под чеканного пресса. Это должно было символизировать, что его правление начинается с изъявления щедрой благожелательности, но зеваки бросались на монеты, как изголодавшиеся шакалы, и на всем пути Вилла постоянно вспыхивали потасовки.

Вилл ехал со склоненной головой, потому что мысли у него были мрачные и ему не хотелось, чтобы кто-нибудь прочел их по его глазам.

— Улыбайтесь, сэр, — прошептал ему на ухо Ариэль. — Помашите им рукой.

Вилл через силу поднял руку и помахал. Было как-то нечестно не ответить на приветствия граждан, но он не мог заставить себя улыбнуться. Ну не мог он любить их с той же силой, как в тот день, когда они во всеобщем порыве подхватили его на руки и вознесли из Малой Тулы на вершину Вавилона. Он не испытывал к ним никаких чувств, кроме презрения, безразличного, отстраненного презрения.

А затем, как-то слишком уж быстро, шествие завершилось.

Вилл оказался там, откуда начинал. Когда он спешивался, три ряда горнистов со сверкающими горнами сыграли героическую фанфару, специально сочиненную для этого случая. Сатрапы вассальных государств бросались ниц, образуя своими спинами ковер для его шагов. Знаменитейшие знаменитости резво выскакивали из своих лимузинов и неслись, отталкивая друг друга, к Арарату, чтобы распахнуть его двери.

Он вошел. Хотя все охранники и политики, участвовавшие в процессии, хлынули за ним потоком, лишь малая их часть сумела попасть в вестибюль. И еще меньшая часть сумела втиснуться вместе с ним в первый поданный лифт, и как-то так вышло, что очень многие куда-то пропали за время пути по длинным узким коридорам. Когда же за Виллом захлопнулись стальные двери тронного зала, Вилл с тревогой осознал, что его сопровождение уменьшилось до двух людоедов, державших его за руки, и Флориана Л'Инконну, указывавшего им путь.

— Наступает момент, иже воздаст вам за все, — сказал Ариэль. — Сэр.

Вилл оглянулся и увидел, что никто за ним не идет.

— А где же все? — растерянно спросил он, а тем временем людоеды сажали его на престол.

Кожаные ремни обездвижили его руки и ноги, еще один ремень затянул его грудь. Он не мог пошевелиться.

В тесноватой комнате со стенами из шлакоблоков тускло горела одна-единственная лампочка. На полу по соседству с престолом были видны какие-то потеки, а может быть, и следы огня. В воздухе воняло гарью. В одной из стен имелось большое окно. По ту сторону окна выстроился длинный ряд эльфийских нотаблей в темно-синих защитных очках и просвинцованных куртках. Все они смотрели на него, смотрели холодно и бесстрастно.

— Что здесь происходит? Почему на них вся эта защита?

— Так, пустая предосторожность.

Флориан открыл безликий инструментальный шкафчик и вытащил оттуда путаницу кабелей и проводов. Людоеды тут же принялись распутывать их, а затем втыкать в стенные розетки и какие-то электрические приборы. На голове у Вилла затянули гладкий металлический обруч шириною приблизительно в половину ладони.

— Ваша корона. — Флориан взял длинный провод с «крокодилами» на концах и прицепил одного «крокодила» к короне, а другого к чему-то похожему на генератор.

— Не понимаю, — сказал Вилл, стараясь побороть подступавшую панику. — Я представлял себе все как-то иначе.

Людоеды мазанули его шею слева и справа какой-то липкой заразой и прикрепили к ней два электрода.

— Если будет тошнить, — предупредил Флориан, — постарайтесь отвернуть голову в сторону, чтобы ничего здесь не закоротить.

— А что, это очень возможно?

— Бывает все, сэр, — чопорным голосом сказал Ариэль. — Может случиться, что вы к тому же обгадитесь.

К своему полному ужасу, Вилл почувствовал, что на глаза ему набегают слезы, и постарался их сморгнуть.

— Пожалуйста, — попросил он, — только не так. Позвольте мне умереть хоть с каким-то подобием достоинства.

Ему никто не ответил. Людоеды ушли. Затем ушел и Флориан Л'Инконну, сухо поклонившись, перед тем как захлопнуть дверь снаружи.

Вилл остался один.

Минуту спустя Флориан появился по другую сторону окна, он надел защитную куртку и очки и присоединился к прочим наблюдателям. Эльф, стоявший у другого конца окна, повернулся к стене, и Вилл впервые заметил там большой рубильник, зафиксированный в выключенном состоянии двумя предохранительными болтами. Эльф вытащил из кармана отвертку и неторопливо, но умело вывернул болты. А затем взялся за ручку рубильника.

— Постарайтесь расслабиться, сэр, — прозвучал из паршивого динамика жестяной голос Ариэля. — Вы можете ощутить легкое неудобство.

Мир словно взорвался.

Вилла ударило по глазам ослепительное сияние, и он провалился.

Рассыпая по пути фейерверки искр, Вилл падал сквозь бесконечный мрак. Мрак был виртуальный, так что, строго говоря, его не было, однако чувство падения было абсолютно реальным, потому что он погружался все глубже и глубже в неосязаемый мир духов. Вилл раскинул руки, так что стал походить в собственном представлении на акварель Уильяма Блейка с изображением падающей звезды.

Он падал и, падая, впервые постиг природу Обсидианового Престола. Это был более чем символ власти и более чем прибор для окончательной проверки законности нового царя. Эти функции лишь случайно сопутствовали его истинному назначению. Это был центральный распределительный узел, обеспечивавший доступ ко всем электронным и тавматургическим[86] данным, собранным Вавилоном. Здесь хранились вся мудрость и тайны Башни Царей, Вилл мог узнать здесь все, что угодно.

Только с чего начать?


Вилл сидел у ручья, болтал ногами в воде и беседовал со своим лучшим другом, Паком. Над тростниками суматошно метались стрекозы. Приятно пахло болотной сыростью. На один ошеломительный миг ему показалось, что он все еще в своей деревне и что все его приключения в широком мире — это не более чем морок, насланный Семерыми, чьи капризы и причуды пользовались печальной славой и чьи мотивы неисповедимы. Но затем мимо прошли двое абатва, тащившие на прогибавшемся от тяжести сучке убитого водяного дракона, и он осознал, что находится в вавилонских Висячих садах.

— … настрадался, чтобы попасть сюда и одарить тебя знанием, — говорил Пак. — Вот оно: когда ты умрешь, то вдруг окажешься посреди луга, поросшего короткой зеленой травой, вроде как городской газон. Над головой у тебя будет яркое синее небо, но только без солнца. Там будет дорога, и ты пойдешь по ней, потому что больше и делать-то будет нечего. В конце концов ты увидишь камень — здоровенный, поставленный торчком, как каменная баба. Большинство народа огибает его слева, там дорога сильно утоптана. Но если присмотреться получше, то видно, что есть и путь направо. В тебе не одна кровь, а две, поэтому ты можешь пойти любым путем. Если ты пойдешь налево, то родишься вновь. Что случится, если пойти направо, не знает никто из живущих.

— А я что, мертвый? — опасливо спросил Вилл.

— Нет, конечно же, нет. Поверь мне, если бы ты умер, ты бы знал об этом.

— Тогда зачем ты мне все это рассказываешь?

Пак Ягодник подался вперед и уставил на Вилла пронзительный взгляд своих черных, как омуты, глаз. Лицо у Пака было бледное и опухшее, как у утопленника, только что вытащенного из воды.

— Во всяком случае, не для того, чтобы советовать, какой путь тебе лучше избрать, — это уж твоя воля. Когда подойдет тот момент, ты должен знать, что у тебя есть выбор. У тебя всегда есть выбор.

Только тут Вилл вспомнил, что Пак давно уже мертв, и по коже у него побежали мурашки.

— А ты правда здесь? — спросил он. — Или я тебя просто воображаю?

— Во внутреннем мире нет места для подобных различий. Возможно, я просто ментальный артефакт, сколоченный из твоих воспоминаний и эмоций. А может быть — лично я считаю это более вероятным, — что я посланец из некой далекой страны. — Он улыбнулся широкой лягушачьей улыбкой. — Ты все-таки уселся на Обсидиановый Престол, и теперь мы с тобой можем беседовать без всяких затруднений, вот и все.

— А как это получилось? Почему он меня не убил?

— Потому что ты и есть единственный настоящий царь.

И тут Обсидиановый Престол раскрылся перед ним окончательно. Языком, на котором говорили в рассветные времена, до изобретения лжи, который забылся миллионы лет назад, но был настолько прозрачен, что каждый его слышавший все понимал, Престол сказал Виллу, что он был законным, неоспоримым наследником, а значит, стал сейчас царем. Затем он объяснил ему, как это могло случиться, вернее, как это случилось.

Так вот и вышло, что первые слова, какие произнес Мардук XXIV, Милостью Семерых Царь Вавилонской Башни и Повелитель всей Вавилонии с Присовокупленными территориями, Защитник Фейри, Покровитель Малой Фейри, Вождь Рода сайн-Драко, Владетельный Князь Коронаты и Островов Авалона, Наследственный Лэрд Западного Парадиза, были:

— Ну ты и зараза!


Нат Уилк был его отцом.

Раз произнесенное, это становилось очевидным. Нат подкараулил Вилла на идущем в Вавилон поезде и использовал всю свою хитрость и уловки, чтобы привлечь его к себе. Когда Вилл проявил недостаточное желание стать его напарником, он потерял его багаж, сделав Вилла беспаспортным нищим, существом вне закона. Нат, согласно его же словам, был вавилонским аристократом и сбежал от всего своего богатства. Но у какого аристократа, не считая самого царя, могли столь очевидным образом отсутствовать высокоэльфийские гены? И какому аристократу, не считая опять же царя, мог вообще потребоваться побег?

Нат изолировал Вилла, обучил его хитростям и обману, познакомил его с высшим обществом. Как искусный лучник стрелу, он нацеливал Вилла на задуманную мишень — Обсидиановый Престол. И за все это время он с высокомерным упорством не запятнал себя ни единой ложью. Он обманывал Вилла, разыгрывая роль закоснелого лжеца, сам же при этом всегда говорил простую, неприкрашенную правду.

Сколько раз он называл Вилла сынком?

В висках у Вилла болезненно бился пульс, к горлу подступала тошнота, его запястья стали холодными как лед и мучительно ныли. Вот такие же ощущения испытывал он, сидя в драконовом кресле. Так что же, значит, все то же самое и он никуда не убежал?

Каким-то уголком своего сознания Вилл видел эльфийских нотаблей, тесно стоявших в наблюдательной камере. Они облегченно улыбались и снимали защитные очки. Затем они, непринужденно болтая, толпою ввалились в тронный зал. Они считали, что новый царь все еще оглушен, не вышел из обморока, и торопились отключить его от Престола. В следующий раз, когда Вилл опять воссядет на Престол, все будет совершенно иначе. Они будут следить, не захочет ли он использовать силы Престола в своих собственных целях. У них будут наготове нейроманты, читающие его мысли, а какой-нибудь тупоголовый, но абсолютно лояльный им людоед будет, на случай если Вилл вдруг взбунтуется, держать у его виска взведенный пистолет.

В стране так долго не было царя, что эти ребята совсем позабыли, сколь огромны его возможности.

Вилл покинул Висячие сады и плавал теперь в безбрежном океане информации. Здесь был записан весь Внешний Мир, каждая бензозаправка, каждая травинка и каждый аристократ, и все они, переведенные в двоичную ману, отслеживались в реальном времени. А значит, в соответствии с квантово-алхимическим принципом подобия «как Внутри, так и Снаружи», любая модель, порожденная во Внутреннем Мире будет иметь точное подобие в реальной вселенной.

Вилл запустил в тронный зал надуманный им ветер, который мгновенно сдул эльфийских лордов в приемную и погнал их, испуганно визжавших, нелепо взмахивавших руками, по длинным коридорам Арарата, вниз по лестнице и, в конечном итоге, на улицу. Затем Вилл запер за ними дверь. На каком-то повороте Ариэль исхитрился отстать от прочих и забиться за алебастровую кадку с пальмой. Но Вилл никак не мог этого не заметить, а невидимость Ариэля имела значение только во Внешнем Мире. Злорадно ухмыльнувшись, Вилл взорвал алебастровую кадку, надежно обеспечив, чтобы в тело мажордома не попал ни один осколок. А затем ухватил своего недавнего тюремщика за шкирку и скинул в густые заросли терновника.

От души, одним словом, повеселился.

Вилл быстро пробежался мыслями по Дворцу Листьев, рассматривая все уголки и запирая все двери. Обеспечив себе безопасность от любых нежеланных гостей, он оставил дворец.

Было самое время познакомиться с полученными по наследству силами. Вилл отпустил свое сознание блуждать по домам и улицам города, от разума к разуму.

Он был каменным львом, пере-пере-перечитывавшим без всякой спешки и без всякого удовольствия «Аристократов воздуха», книжонку о гиппогрифах, украденную им у какого-то зазевавшегося деревенского лопуха, и в тысячный раз проклинал этого дурошлепа за жалкий, примитивный читательский вкус.

Он был финансовым следователем из народа тилвит-тег, завершавшим разработку мелкого казнокрада по имени Салем Туссен. Год за годом олдермен исхищрялся переводить общественные средства неким частным (а зачастую имевшим лишь одного хозяина) благотворительным фондам, исходя из упрямого убеждения, что только он один и знает, как и на что их следует потратить. Вилл заставил следователя аккуратно собрать все бумаги, накопившиеся за три года упорной работы, и восемь раз прогуляться к мусоросжигалке, а затем наложил на него вынуждение пойти в ближайший бар, нажраться там до полной отключки и очнуться потом без малейших воспоминаний о каком-то там деле Туссена. В заключение Вилл стер изо всех электронных баз данных все до единой записи, хоть чем-то опасные для его когдатошнего ментора, а заодно переписал избирательные законы, понижавшие явку хайнтов на выборы, и отменил закон, который ограничивал некоторые виды банковских операций.

Он был тощим, как тростинка, шелликоутом, боязливо выбиравшимся на поверхность из жерла полуподземной линии метро. Он принадлежал к общине йохацу, транспортные копы прогнали их из старого обжитого сквота, и сегодня тан-леди послала его наверх за нужным позарез материалом для матрасов — тряпками, стружками, обрывками газет — да чего там только не бывает. На соседний пустырь вывернул грузовик, и шелликоут испуганно забился в тень. Затем его глаза удивленно расширились — из кабины выскочил рыжий карлик, тщательно проверил накладную, пожал плечами и начал скидывать на землю новехонькие, завернутые в пластик матрасы.

Он был одним из лошадиных — тощий, худой, но гордый своим табуном. Так как этот народ не имел и не хотел иметь ничего, кроме слепых от рождения пещерных лошадей, Вилл был не в силах что-нибудь им дать, и он поспешил дальше.

Он был, совсем недолго, госпожой Сереной. Вилл поразился, узнав, насколько она богата. За последние двести лет каждый царь — в том числе, если верить слухам, и панически ее боявшиеся — оставлял госпоже Серене приличное состояние. Вилл заглянул в ее воспоминания, покраснел и постыдно бежал.

Вилл отпустил свое сознание блуждать по всем семнадцати округам столицы, перетекать от хайнта к троллю, карлику и палочнику, через хобтрашей, ночников и ночных гонтов, уличных умников и регулировщиков уличного движения, кошковедьмочек и милкдиков, русалку, притворявшуюся в грошовом стриптизном баре, что хочет совокупиться с шестом, псоглавцев и ониса, клурикона, умиравшего в маленькой комнате над баром, червивцев и ловкачей, подпиливавших золотые монеты, поваров, жуликов и лопушистых лохов, на все согласных слабаков, продажных юристов и благоразумных сантехников, клабберснапперов, водяных и портовых докеров со склонностью к поэзии, подметальщика улиц, тратящего последние тринадцать долларов на лотерейные билеты, игошей, итчикитчев, громил и безработных иммигрантов, младенцев в загаженных пеленках, каменщиков и девочек с кудряшками, биржевых брокеров и вконец отчаявшейся клюды, задумавшей набег на мусорный бак за рестораном и преобразующейся для этой цели в свою собачью форму, галантерейщиков и рыботорговцев, вышибал и лексикографов, престарелого каригана, вспоминающего о былых деньках на бродвейских подмостках, украинцев и русинов, инспектора по технике безопасности, горделивых старух и разукрашенных шрамами заслуженных вояк, а дальше нимфы, никси, состоятельные наследницы, домашние хозяйки, дурковатые девственницы, заботливые бабушки, оптимистичные чудовища…

И вдруг он увидел лисицу на мотороллере, ехавшую по двухрядной дороге прочь от Вавилонской Башни, увидел и не смог внедриться в ее сознание. Сперва Вилл подумал, что дело просто в расстоянии, слишком уж далеко до нее от Престола, но затем лисица свернула на обочину и резко затормозила.

— Ты здесь, — сказала она. — Я тебя чувствую.

Лисица расстегнула притороченную к сиденью сумку и достала из нее пистолет, а затем куколку, такую крошечную, что она умещалась у нее в кулаке.

— Мы с тобою не были такими уж большими друзьями. — Она хищно улыбнулась, сверкнув белыми острыми зубами. — Но ты же все-таки Натов ребенок, и я дам тебе послабление. — Она разжала ладонь и показала фигурку, грубо слепленную из вара и соломы с клочьями светлых волос, прилепленных к макушке, и пуговицей от одного из Вилловых блейзеров, пришитой к тряпке, изображавшей рубашку. — Догадайся, на чьей крови и чьих соплях лепила я эту штуку? — Она приставила к куколке ствол пистолета. — Еще одна попытка заползти ко мне в голову, и соломенному мальчику каюк. Ты даже не успеешь сообразить, что с тобою случилось. А может, — она ласково улыбнулась, — я просто блефую. Проверь, если хочется.

Лисица убрала пистолет и куколку, села на мотороллер и поехала. Перед тем как исчезнуть за поворотом, она оглянулась и постучала себя по сердцу. «Он здесь, — понял Вилл. — Он живет». Лисица послала ему воздушный поцелуй и пропала из виду: «Счастливо оставаться».


Получив абсолютно полную картину Вавилона, от демонов, чинивших канализацию, до горгулий, восседавших на крыше, Вилл обратился мыслями к войне. Для начала он вошел в мозг лорда Веньянсы, стратега, знакомого ему по встрече в Алкионовом клубе, и быстро выяснил, что заявленные поводы к войне: пограничные споры, идущие еще со времен Хай-Бразильского соглашения, потопление морским змеем у побережья Мах-Мелл чьей-то там канонерской лодки и отказ Дочерей Запада принести в дань чистокровного быка, чья родословная восходит к Финдбеннаху Ай[87], - куда менее значимы, чем контроль над нефтью Северного моря, стратегические запасы марганца и доступ к Гиперборейским проливам. Чем глубже Вилл вникал, тем туманнее становилось, кто же все-таки был изначальным агрессором и как можно помирить враждующие стороны. Но, ознакомившись затем со стратегией и логистикой, Вилл быстро сообразил, что без адекватной воздушной поддержки Западная военная кампания неизбежно сойдет на нет.

Он принялся менять коды доступа всех боевых драконов ВВС Его Наличествующего Величества, чтобы после любой посадки было невозможно приказать им снова подняться в воздух.

— Ох, Вилл. Ну что же ты тут наделал?

Вилл поднял глаза и увидел, что стоит на темной, всеми ветрами продуваемой равнине. Вдалеке смутно виднелись горные вершины. И ни звездочки в небе. Перед ним стоял ну точно вроде бы Пак Ягодник, но только это был никакой не Пак.

— Я знаю, кто ты такой, — сказал Вилл. — Откройся.

«Пак» нехорошо ухмыльнулся, ухватил себя за ухо и, словно резиновую маску, сдернул свое набухшее водой лицо. Под ним оказалось другое лицо, нежное и розовое. Как кожа под только что сковырнутым струпом. Собственное Виллово лицо.

— Тебе не провести меня, старый хохмач, — вконец разозлился Вилл. — Я сразу узнал тебя, дракон Ваалфазар.

— Неужели ты думаешь, что я пытаюсь тебя обмануть? — удивился дракон. — Не забывай, что я стал твоей частью. Мы с тобой никогда уже не сможем освободиться друг от друга. — Однако он все же принял свою духовную форму, гибкую и волнистую, с прожилками света. И запредельно прекрасную. — Ты хочешь закончить войну — давай заканчивай. Но добьешься ли ты этого, приковав к земле свои ВВС? Не будет этих, так построят другие.

— Умолкни, Червь! Я знаю, на чьей ты стороне.

— Да при чем тут все эти ваши стороны, меня интересует одно лишь разрушение. Вопрос состоит в том, на чьей стороне ты. Ведь ты же клялся принести Вавилону войну, или уже позабылось? Неужели твои молодые порывы ничего больше для тебя не значат? Давай я покажу тебе, как это могло бы выглядеть.

Звук был оглушительный, словно разом закричало все сущее. Он был настолько первозданен, что лишь какое-то время спустя Виллов мозг опознал его как грохот чудовищного взрыва. Теплая рука спрессованного воздуха толкнула Вилла в грудь, и он отлетел на добрый фут. Неожиданно оказалось, что в ушах у него звенит. Он подумал, что вроде бы что-то изменилось, и одновременно почувствовал, что весь Вавилон неуютно сдвинулся у него под ногами.

Вилл повернулся в одну сторону, затем в другую, но ничего необычного не заметил. На тротуаре — пешеходы, в воздухе — стайки девочек-стрекоз, фавн торгует с тележки жареными каштанами.

А затем увидел народ на эспланаде и пальцы, дружно тычащие вверх, где высоко-высоко из непомерно огромной туши Вавилона пробивался голубой дымок.

— Так прямо и врезался! — крикнул чей-то возбужденный голос. — Я сам видел!

Вилл выворачивал шею, стараясь получше все рассмотреть. Из башни рвался дым. Казалось невероятным, что может быть так много дыма. Он рвался из города неудержимым потоком, словно стремясь затопить все небо. Ну конечно же, думал Вилл, он скоро изойдет на нет — просто потому, что нечему будет гореть. Но дым все прибывал, и прибывал, и прибывал…

У Вилла зрело нехорошее предчувствие. Нет, никакой такой грубятины, как рука, сама собою пишущая буквы, однако предчувствие было настолько острым, что он не мог сомневаться в его правоте: должно было случиться нечто плохое.

— Смотрите! — заорал какой-то хайнт. — Вон там! Он повернулся как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как по небу черной тенью скользнул дракон. На какую-то долю мгновения Вилла кольнуло ощущение родства, а затем дракон врезался в бок Вавилона.

Грохот был за пределами любого грома, телесное ощущение, что вторглось нечто чужое, было настолько огромно, что взрыв топливных баков боевой машины всего лишь продолжил его и усилил. И снова Вавилон содрогнулся.

В голубом сияющем небе уже появились другие драконы. Крошечные, как мошкара, они со всех сторон слетались к Жуткой Башне. Их были сотни и сотни. Не переставая наблюдать за их ленивым полетом, Вилл частью своего сознания вошел в генеральный реестр ВВС и с ужасом узнал, что на каждого дракона, которого он видит, за горизонтом есть сотни других. Все пригодные к полету драконы его империи самопроизвольно взмыли в воздух. До предела форсируя двигатели, они рвались выполнить свою последнюю миссию: достигнуть Вавилона, пока от него хоть что-то остается.

В тело Вавилона вонзился третий дракон, а за ним и четвертый. По всему городу выли сирены, улицы бурлили живыми водоворотами. Вилл ощущал панический ужас, но вместе с тем и странный подъем.

— Ну разве не здорово быть царем? — ликовал дракон. — И не вдвойне ли здорово быть последним царем Вавилона и наблюдать падение башни?

Нет, хотел ответить Вилл, нет, не здорово. Хотел, но не мог. В духовном мире невозможно было врать. Он не мог с чистым сердцем отрицать прилив черного восторга, испытанный им при мысли о всеобъемлющем отмщении.

— Я… — Вилл судорожно сглотнул. — В смысле, что я… Мне кажется, что…

— Возьми с них свое воздаяние! Начни с царя, который соблазнил твою мать и наставил рога тому, кто должен был стать твоим отцом. С тетки, которая помыкала тобою, а затем, когда ты вошел в силу, стала тебя бояться. С дружков, которые на тебя ополчились. И дальше все по порядку — деревня, тебя изгнавшая, бандиты, пытавшиеся тебя убить, стукачи, доносившие на тебя, лагерный комендант, который тебя шантажировал, беженцы, хотевшие сделать тебя тем, чем ты не был, мелкие чиновники, грубо выпихнувшие тебя за пределы закона, власти, травившие тебя как дикого зверя, любовницы, тебя предававшие, последователи, тебя оставившие, нотабли, считавшие, что ты не стоишь даже их презрения, аристократы, хотевшие увидеть в тебе то, чего в тебе не было, эльфийская леди, не решавшаяся тебя любить, народ, насильно сделавший тебя царем. Ну чем ты им обязан, кроме муки вровень с твоею собственной? Они — все до единого! — причиняли тебе страдания, пока сила была на их стороне. Так почему бы теперь, когда ты сильнее, тебе не ответить им ровно тем же? Что видел ты в этом мире, кроме уродства, мерзостей и насилия? Ты пытался быть добрым, и что тебе это дало? Этот мир реагирует только на кнут. Так собери же все свои силы и заставь его харкать кровью.

Вилл огляделся по сторонам.

— Что это за звук? — удивился он. — Я слышу какой-то звук.

— Не отвлекайся, — оборвал его дракон. — Мы говорим о вещах куда бодее…

Но Вилл уже открыл глаза.


Кто-то в голос ревел.

Вилл неуверенно огляделся по сторонам и ничего не увидел. Затем он повернул голову и увидел маленькую девочку, которая дергала кожаный ремень, крепивший его левую руку на подлокотнике.

— Эсме?

Пряжка ремня расстегнулась, Вилл поднял руку и только тут обнаружил, что его правая рука тоже свободна. Исчез и ремень, стеснявший ему грудь. И тот, что был вокруг лодыжек. Только сил у него совершенно не было, все, что он мог, — это столкнуть с головы корону. Она громко клацнула о загаженный бетонный пол.

— Иди сюда, маленькая. — Вилл похлопал себя по ноге, и Эсме вскарабкалась к нему на колени. — Не плачь, все уже в порядке. Как ты сюда пробралась?

— Я много умею всякого. Умею проскальзывать мимо охранников. Умею открывать замки. Умею проходить сквозь стены. Умею… что-то еще, но я не помню что. Но мне это было совсем нетрудно, я умею почти что все.

— Да, я помню. — Все, что Вилл помнил, было словно из другого мира, другого времени. Затем у него появилась новая мысль. — А почему ты еще здесь? С твоей удачливостью, ты бы должна была бежать из Вавилона, и не позднее чем вчера. Здесь теперь небезопасно.

— Я знаю, ты хочешь его разрушить. Ты хочешь убить мою жабу!

— У тебя есть жаба?

— Большущая жаба, я думаю, ты с ней знаком. Она такая большущая, что не может покинуть свой бар и целыми днями слушает радио и читает газету. Она мне что-то про тебя говорила, только я не помню что.

— Ты имеешь в виду Герцогиню? Эсме, держись от нее подальше, эта тварь предаст кого угодно.

— Вот, я вдруг вспомнила, что сказала мне жаба! Она сказала, что ты ее не любишь. Но я-то ее люблю! Она такая милая, она давала мне крендельки.

— Эсме, тебе нужно отсюда уйти. Тебе нужно поискать какое-нибудь убежище. Город горит…

И только тут Вилл понял, что никакого пожара нет. Боевые драконы, тучами врезавшиеся в город, были всего лишь мороком, видением, которое наслал на него Ваалфазар, драконья грань его самого. Город цел-целехонек, а всемогущие боевые драконы прикованы к земле и не смогут взлететь, пока он не даст им свободу. Содрогнувшись от ужаса, он стиснул Эсме в объятьях. Ведь он же почти ее убил! Об этом даже не хотелось думать. Ну и как же он мог замышлять уничтожение целого города, когда не хватало духа убить одного-единственного ребенка.

— Ладно, Эсме, — пробормотал он, смущенно отводя глаза. — Я буду хороший.

Эсме выпуталась из его рук, прижалась лобиком к его лбу и спросила, глядя прямо ему в глаза:

— Честное слово?

— Честное слово. Но все равно здесь не стоит оставаться. Ты можешь выбраться из дворца и чтобы никто не поймал?

— Ну конечно могу, я же везучая.

— А меня с собою можешь провести?

— Тебя? — На личике Эсме появилось сомнение — Вряд ли мое везение такое уж сильное.

— Конечно нет, да я и сам так не думал. — Вилл чмокнул девочку в лобик и опустил ее на пол. Он был совсем уже готов шлепнуть ее по попе и отослать прочь, когда глаз его зацепился за нечто непонятное. — А что это за большая булавка приколота спереди к твоему свитерку?

— Ну да, конечно, это для памяти. У меня же было для тебя письмо. Только оно мне мешало, и я его куда-то засунула. — Эсме порылась в кармане джинсов и извлекла мятый-перемятый конверт. — Вот оно.

— Благодарю, — поклонился Вилл без малейшей тени иронии. На конверте было написано «Прочесть без промедления», однако он сунул его в карман, не заглядывая внутрь. — А теперь беги! С тобою все будет в порядке.

— Я знаю, — согласилась Эсме. — Я же везучая. И убежала, весело взбрыкивая ногами.

Теперь Виллу предстояло решить, что же делать дальше. Он не хотел больше садиться на Обсидиановый Престол — а вдруг не удастся обуздать дракона? Да и быть оружием лордов Вавилона в их войне против Запада, ему тоже совсем не хотелось. Сила, полученная им по наследству, была слишком огромна, чтобы быть в распоряжении одной единственной личности. Как царь он был бы постоянной угрозой безопасности этого города, а с ним и всего остального мира, а потому он должен был устраниться. Тем или другим способом.


Два извива коридора, один поворот, длинная лестница, ведущая вверх, и Вилл вконец заблудился. Заблудиться — это просто чудесно, если у тебя есть время и настроение наслаждаться этим чудом. Все ново и удивительно, даже тяжелые медные плевательницы. Муравейник служебных коридоров, долженствующих скрывать от барского взгляда слуг, просто поражает. Вилл неизбежно задержался бы поудивляться надписи «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ ЦАРЯ», сделанной по трафарету на внутренней стороне двери, чья лицевая сторона была ничем не примечательна, не услышь он голоса, гулко отдававшиеся на лестнице. Дворцовый персонал явно возвращал себе утраченные позиции. Он ломанулся в какую-то дверь и попал в коридор, сплошь уставленный алебастровыми статуями и часами из золоченой бронзы.

Затравленное животное не бежит со всех ног, когда хищника еще не видно, но экономит силы для решительного броска. Вот так и Вилл. Он неспешно побежал по коридору, а когда где-то за спиной распахнулась дверь, ускользнул в ближайшую комнату.

И не комнату, собственно, а неясного назначения зал со слишком, как и везде здесь, высоким потолком и красного дерева стенными панелями, на которых были искусно вырезаны некие нимфы в греческих шлемах. В зале имелась еще одна дверь, но по проверке там оказалась лишь маленькая кухонька. А топот бегущих по коридору ног становился все громче.

Вилл распахнул окно и выбрался на карниз.

Карниз был узенький. Ветер был холодный. Вилл притворил за собой окно и, прижимаясь спиной к стене, чуть отошел в сторону, чтобы из зала не было видно. Затем случайно посмотрел вниз, почувствовал, что кружится голова, и чуть не упал.

А падать пришлось бы долго, можно было бы, наверное, даже и заскучать. Внизу проплывали облака, сквозь их просветы проглядывала земля. Она выглядела недостижимо далекой и невероятно романтичной. Ему страстно хотелось быть сейчас там, внизу, на обочине какой-нибудь из паутинно-тонких дорог, стоять, выставив руку с отставленным большим пальцем, и ловить попутку, которая подбросит его поближе к Лемурии.

Из только что покинутого им зала донеслись приглушенные голоса. Вилл затаил дыхание. Но никто так и не догадался выглянуть в окно, и через пару минут все стихло.

Вот уж влип так влип. Он боялся вернуться, а пройти по карнизу дальше просто не мог физически. Вилл сунул совсем окоченевшие руки в карманы и наткнулся на то самое письмо.

Решив, что самое место и время, он вынул его и начал читать.

Дорогой сын.

Теперь-то ты все уже знаешь! Прости уж, что я сыграл с тобой такую скверную шуточку, но что мне было еще делать? Вавилон нуждался в царе, а я для этой роли немного староват и слишком уж независим во мнениях. Да и не я, собственно, решил втягивать тебя в это дело. Престол пустовал настолько долго, что сам уже начал тебя искать. Он тебя притягивал. Не будь моего вмешательства, нашли бы тебя на этом поезде, шедшем из лагеря «Оберон», — и когда бы тебя сделали царем, ты не был бы готов принять то решение, которое ты только что принял.

Ну конечно же, я не знаю, чего ты там решил, выбор был полностью твой, но мне кажется, что я изучил тебя довольно подробно. Так вот, если я не ошибаюсь — а когда это я ошибался? — ты ищешь, куда бы приложить вновь обретенные силы, и пытаешься рассудить, что же все-таки следует сделать с нашим миром.

Но есть один небольшой секрет, который останется между нами: ничего с ним делать не надо.

Мир далеко не идеален и никогда не будет идеальным. Но сколько бы ни было в нем страданий и мук, мир — прекрасное место, и жить в нем прекрасно. Он даровал мне, хотя и ненадолго, тесное знакомство с тобой, и, что касается меня, это с лихвой окупает все, что угодно. Научись восторгаться неидеальным миром. Ты ловкач не хуже меня самого. Сделай так, чтобы путь твой был радостным, и ты будешь не просто ловкачом, а великим.

С любовью,

твой отец (Нат), милостью Семерых

Мардук XXIII Отсутствующий

Вилл отпустил письмо на волю ветра, а затем глубоко, прерывисто вздохнул. Холодный воздух бодрил, как шампанское со льда. Жизнь билась в нем и кипела, как никогда прежде. И она представлялась ему драгоценной тоже как никогда прежде. Он взглянул на уходящий вниз склон Вавилона. Отсюда, сверху, город казался поразительно хрупким и беззащитным. И поразительно прекрасным.

За такой город можно и умереть.

Вдалеке на фоне облаков плясало крошечное темное пятнышко. Оно смутно напоминало нечто знакомое. Вилл не был уверен, что ему достанет храбрости спрыгнуть вниз, этой мысли противилось все его тело. С огромным удивлением он осознал, что то, что казалось ему прежде нескончаемой вереницей несчастий и бед, было в действительности очень хорошей жизнью, и было до слез обидно, что придется с нею расстаться. Он глубоко, как перед прыжком в холодную воду, вздохнул.

Словно чудом возникшая, Алкиона натянула поводья буквально под самым его карнизом.

— Садись, придурок хренов! — крикнула она, еле сдерживая громко ржущего гиппогрифа. — Еще минута, и они нас заметят.

Вилл вытаращил глаза.

Затем прыгнул на круп гиппогрифа и крепко обхватил ее за талию.

— Как ты узнала, что я на этом карнизе? — спросил он с благодарным облегчением.

— А зря я, что ли, возглавляю этот проклятый отдел знамений и пророчеств? Кому, как не мне, знать подобные вещи.

Оставшийся за спиною Арарат становился все меньше и меньше. А впереди безбрежным океаном простиралось небо с плывущими по нему материками облаков, со множеством гаваней и городов и зыбко колышущихся замков.

— Мы не можем быть вместе. Четыре недели, и нам конец.

— Тоже мне умник нашелся. Знаю я это, прекрасно знаю. Только не думаю, что за неделю или там, скажем, за три ты сделаешь меня чрезмерно счастливой. Ну а потом… что ж, через год можно будет сделать новую попытку.

— А спорим, что за три недели я сделаю тебя чрезмерно счастливой. Да что там три недели, я уложусь в десять суток, если не меньше.

— Жопа ты с ручкой! — рассмеялась Алкиона, развернула свою зверюгу, и они летели по плавной дуге, и он был молод и радостен и безгранично влюблен. Его любимая была рядом, и она тоже его любила. В их распоряжении был весь мир, и мир этот искрился бессчетными возможностями.

Ну да, долго это не продлится. А кому какая, на хрен, разница?

Загрузка...